— Яробор —

Я стоял посреди терема, сложив руки на груди и поглядывая на Лугошу, сидящую за столом. Девица подгребла к себе большую корзину со снедью и с любопытством разбирала фрукты.

Она достала большой жёлтый стручок, а потом откусила от него.

— Гадость, — скривилась ручейница, выплюнув мякоть в небольшое ведёрко, стоящее рядом. Ведёрко было полно разноцветных ярких бумажек, в которые заворачивали сладкие кусочки, именуемые конфетами. Поседень так вообще целую охапку не разворачивая стрескал, рыча на анчуток. Такие кусочки я тоже с удовольствием ел, припеваючи горьковатый, но благовонный кофий.

— Андрюшка, — позвала девчонка моего дьяка, сидевшего за столом и тыкающего в кнопицы. Он вообще замкнулся в своих думах, и его приходилось постоянно подбадривать, чтоб совсем не пал духом. — Как сие кличут?

Отрок с тоскливым выражением лица повернулся к ней и глянул на надкусанный стручок.

— Это банан. Его, вообще-то, чистить надо.

— А думала сперва это горох такой заморский. Но там мыло внутри заместо гороха. Думала с кожей йисть надо. Более не буду йисть сию гадость. Мне более понравились большие сладкие огурцы с красной мякотью и вот эти багряные плоды. Кожица толстая, но там изнутри костяника целыми гроздям. Сочная, спелая.

— Гранаты что ли? — опять спросил Андрюшка, тихонько усмехнувшись.

— Нет. Я гранаты видела. Гранаты это у стрельцов горшки с порохом. Я же не дура.

Андрюша первый раз за день широко улыбнулся. Даже я усмехнулся. Я уже понял, что язык русский шибко поменялся за последний век, и чем дальше, тем больше меняется. Ничего, обвыкнемся, не зря же я дьяка в дом впустил. Я за ним поглядываю, учусь потихоньку, стоя за спиной, на ус мотаю. Что-то нравится, что-то нет, но новый мир окружает нас со всех сторон, а прошлым жить не след. Я даже понял что в ентернете все не то, чем обзывают. Охальников да зубоскалов — троллями, незнакомцев — анонимами, сиречь безымянными, а презабавное слово «имхо», схоже со мхами либо мехами, вообще, гласило о смиренном писании, но там такие смиренные пишут, что на кол охота посадить. То ли дело в старину. Бухнутся в ноги, и молвят: «Не вели казнить, вели слово молвить». Вот это я понимаю смирение.

Я стоял и слушал эту беседу, а Лугоша добралась до большого ярко-жёлтого плода. Мне уже доводилось такие отведывать, так что я улыбнулся, ожидая, что далече будет.

— Это цо такое? — снова бодро спросила ручейница.

— Лимон, — уже не совсем понуро ответил отрок, он даже перестал посматривать на чирикающий кампутер.

— А как его йисть? Он твёрдый, — не унималась Лугоша, крутя плод в руках.

Андрюша смолчал, а я повёл ладонью, и лимон рассыпался на ровные круглые дольки. Ручейница сначала поглядела на меня, а потом подняла одну дольку, с которой по пальцам побежали капли прозрачного сока.

— Вкусно пахнут, — сказала она и откусила.

Мы замерли.

Девица скривилась, дёрнула головой, словно её ужалила в губу пчела, и бросила жёлтую дольку на стол.

Я расхохотался, да так, что из-за печи вылезли три мордочки с пуговками-глазами. Андрюша их называл альфа, бета и гамма частицами, говорил, что они такие же всепроникающие как рентген какой-то, видимо дух мне неизвестный.

Внутри меня было весело и тепло. Осталось только выручить Антона из тёмной, и тогда всё хорошо да лепо будет. Сие откладывать не надобно, не то уволокут его в стольный град, где будет сложнее вернуть стражника отступника. Уж коли принял его под свою руку, то и ответ мне держать.

А вытянул ладонь, и со стены с гвоздя сорвалась медвежья шкура, коей я постоянно укрывал плечи. Скакнула следом чёрная войлочная шапка, подбитая алым шёлком. Скакнул и небольшой холщёвый узелок, который особливо для этой нужды собрал. Ничего хитрого в нем не было, тряпицы только нужные.

Дверь предо мной открылась, и я шагнул на крыльцо, широко потянувшись.

— Андрюшка, — зычно закричал я, уперев руки в боки, — подь со мной!

— Куда? — вываливаясь на свет и щурясь, спросил отрок. Он бы и вовсе корни пустил у кампутера, если его не проветривать.

— Куда-куда. Учить тебя буду.

— Уму-разуму? — ехидно спросил дьяк, поглядывая на поляну.

Он заправлял рубаху в синие портки, именуемые жинсамя. Ткань хорошая на них, да краска дорогая в мою бытность была, и потому я себе на торжище в городе купил такие. Долго и привередливо выбирал, прежде чем нашёл те, что по нраву пришлись. Цвета вечернего тёмного неба с петельками, в которые я вставил новенький кожаный ремень с золочёною пряжкою. Купил и белоснежную рубаху, которую подпоясал по старому обычаю. Мне сперва долго купец совал шейную тряпицу — галстук, говоря, что без него идти куда-либо — прошлый век. Я уже не стал спорить и купил разных цветов их десяток да кинул в сундук про запас, авось сгодятся.

Над поляной летали бабочки, и разносился щебет птиц. Крест, воткнутый попом, за ночь подгрызли бобры, отчего тот упал плашмя в жёлтую стружку. А что? Я тут ни при чем, это звери дикие. Но ежели он хочет на моей земле что-то поставить, пусть сам придёт да испросит. Он, поди, на ангела уповать будет, да только дуракам на ангелов уповать тоже глупость есть. Ангелы, они тоже дураков через ноги учат. Так что мне помехи не будет. Умные, они эти, как их там, саммиты, устраивают, застолья то бишь. За хмельным мёдом и яствами умные речи ведут, друг друга обхитрить пытаются, а этот сразу пришёл, да орать начал. Меня к адским тварям причислять решил.

— Здравствуйте, — раздался сбоку звонкий голос, заставивший меня повернуться и нахмуриться. Рядом стояла тощая девочка лет пятнадцати с коротко стрижеными волосами, едва достающими до плеч, в обрезанных до середины бедра портах, что шортами кличут и футболке со стекляшками блестячими. Грудь не велика была, да туга, или подклала она что-то, как все девки делают, в заботах о красе своей. В ушах серьги серебряные небольшие вдеты. Такой бы косу отрастить, как полагается, лепа была. Я уже перестал плеваться при виде простоволосых девок и баб в мужских портах, да ещё таких срамных. Мир сменился, и такое позором перестало быть. Есть слово заморское для этого даже. Мода.

— Чего тебе? — спросил я, рассматривая это создание. Не видел я, чтоб она под стену мою проходила, неужто проворонил.

— Я к айтишнику вашему, — ответила девица, скромно улыбнувшись, — он в компах шарит, а у меня андроид глючит.

— Чего? — переспросил я и посмотрел на Андрюшу. Вот он точно все понял, а я ни слова, хотя радовался, что освоил современный говор.

— Ну, планшет глючит, — повторила девица.

Дьяк стрелял глазами, то на меня, то на гостью, подтянулся малость и румянцем покрылся. Я так понял, девица приглянулась ему, ну да ладно, сам управлюсь.

— Оставайся, — махнув рукой, ответил я, и шагнул в туман, отрывшийся мне прямо у крыльца.

Вот только отправился я не к этим красным шапкам, коих военной полицией кличут, а в лес. Нужно изготовиться будет. Хотел я дьяка к темным чарам приспособить, показать древнее колдовство, да не подходящий час, видно.

Я вышел из тумана на небольшой поляне с выворотнем большого кедра. Дерево давно уже подгнило, рассыпаясь трухой, но мне не оно было интересно. Мне интересен был тот, кто обитал под корнями этого дерева. Обитатель этот был нелюдим ещё более чем я, и я давно к нему приглядывался, думая как приспособить, а тут такой случай подвернулся.

Я шагнул к выворотню и посмотрел на сложенные подстилкой грубые ветви и существо, свернувшееся калачиком меж кореньев. Древняя нежить блеснула на меня блеклыми глазами, равнодушно, словно я был явлением природы, нежели хозяином этого леса.

— Встань, — брезгливо произнёс я, но тварь лишь моргнула, сгоняя мошку с глаза. Ему было все равно. Он умер в незапамятные времена, но иной мир не принял его, и Бледнец, как я его сам для себя стал называть, коротал вечность то под деревом, то в брошенной берлоге, а то и просто в сырой ямке. Хищные звери обходили его стороной, а люди и подавно. Даже падальщики не находили в этой сущности ничего интересного. Сдаётся мне, что если его начнут растаскивать по костям, то он лишь будет ворочаться и вяло шевелить руками и ногами, словно тот диковинный зверь, коего я видел на подвижных картинках. Зверя ленивцем кличут.

— Да что с тобой разговаривать, — сам себе пробурчал я и просто ухватил Бледнеца за руку и поднял над землёй. Мертвяк ещё раз постно моргнул и остался висеть чучелом несуразным.

— Мда-а-а, — снова протянул я, а потом опять шагнул в туман, уволакивая Бледнеца с собой.

Моё появление не осталось незамеченным. Как только я ступил на траву рядом с небольшими коробами на колеса, которые приспособили вместо острога и стражницкой, из двери сразу показался детина в красной шапке, что беретом кличут, и с чёрной повязкой на руке. Он глянул на меня и тут скрылся. А после на свет вышел тот самый начальник, что пленил Антона. Тот резво соскочил по железным ступеням и встал передо мной, что говорится, как лист перед травой. Он смотрел то на меня, то бледное голое создание, что неуклюжим увальнем пыталось встать на непослушных ногах.

— Начальник отдела военной полиции майор Ежов, — затараторил тот, представляясь мне, и поправляя перекинутую через плечо лямку скорострельной пищали.

— А то я не знаю, — негромко прорычал я, сверля опричника глазами. — Мне к моему жрецу надобно.

— Не положено, — после некоторой заминки ответил Ежов, начав нервно теребить край кафтана.

— И что ты сделаешь, если я всё же пойду? — зло произнёс я, подавшись вперёд, — руками меня держать? Из пищалей стрелять? Только посмей. Я тебя по всей поляне размажу.

Я стоял, скрипя зубами. Не хотелось ломать всю их конуру, пусть сами предо мной замки отворят. Я хозяин, а не тать ночной. Здесь всё моё.

— Только я с вами, — всполошился Ежов.

— Да куда ты денешься, — ухмыльнулся я, — веди!

Стражник сорвался с места и подбежал к будке на колёсах, став сразу ковыряться ключом в большом амбарном замке. Ключи не подходили, и Ежов во всю глотку заорал: «Дежурный!»

Из конуры сразу выбежал давешний детина и принёс ещё одну связку. После некоторых усилий замок поддался и щёлкнул. Дверь распахнулась.

— Антошка! — заорал я. — Подь сюды, добрый молодец!

В проёме появился хмурый, как висельник на эшафоте, бывший стражник. Он стоял и глядел на меня, словно на предателя, которому доверил всю свою душу, а я в ответ пырнул ножом в спину.

— Спускайся, — продолжил я и подтолкнул к амбару Бледнеца, так, что тот чуть не упал на траву.

— Вы что хотите? — тихо спросил Ежов, зыркая на всех исподлобья и предчувствуя неприятности.

— А то и хочу, — бурнул я, а после развернулся и взял Бледнеца за горло. Мертвяк не сопротивлялся, стоял смирно и отрешённо. Я поглядел коротко на Антона, а потом снова перевёл взгляд на существо. Пора колдовать.

Захрустели кости и хрящи. От этого звука вздрогнули люди, а я улыбнулся. Лицо давно погибшего бедолаги начало мелкими рывками меняться. Скулы стали шире, челюсть чуть массивнее, губы тоньше. Глаза сменили цвет с бледных комков на яркую синь. Нос стал уже. Сама фигура тоже преображалась. Антон был на полголовы выше этого трупа, и шире в плечах.

Я затылком ощутил, как побледнели опричники и мой жрец. Такого колдовства они, поди, не видели. А вы думаете как я зверушек и жаб в нужных мне созданий превращал? Так. Я ведь не кто-то там, а божество, пусть и не высшего полёту.

Когда преображение закончилось, а Бледнец стал близнецом Антона, я бросил своему помощнику узелок.

— Одевай его.

— Это как? — переспросил парень.

— Каком кверху! Как детей переодевают или старцев немощных?

Антон развязал узел. На траву упала одёжа. Парень ватными руками поднял ее и стал напяливать на стоящего мертвеца, заставляя того то ногу поднять, отчего Бледнец чуть не падал навзничь, то руку задрать.

Вскоре переодёжа завершилась.

— Слушайте, так не положено, — вдруг заерепенился Ежов, сверля взглядом мертвеца.

— Что не положено? — огрызнулся я. — У тебя душегуб есть? Есть. Вот и исполняй долг. Стереги его.

— Это не тот.

Я закрыл глаза и со вздохом потёр переносицу. Этот опричник начинал меня бесить. Просто бесить. Какая ему разница? Антон не его друга, свата и кума пришиб. Уже казалось, что проще было бы грохнуть всех этих бойцов во главе с Ежовым, разломать тюрьму и вызволить Антона. Просто и без всяких затей. В старь так бы и сделал. Нет же, решил поиграть в добрячка. Скоро, глядишь, забуду хруст позвоночника, предсмертные крики ужаса загоняемой двуногой дичи, вкус людской крови на губах.

Я тряхнул головой, отгоняя такие мысли, открыл глаза и уставился на Бледнеца. Руки сами собой взяли того за плечи и развернули безвольного мертвяка лицом к лесу.

— Беги, — шлёпнув ладонью по спине, произнёс я, но умертвие так и осталось стоять юродивым безумцем. Одним словом, даун.

Слышно было, как с облегчением выдохнул Ежов. Зря. Он ещё не знает моей задумки.

Я приподнял руку и шевельнул пальцем. В то же мгновение звонко хрустнула кость, и детина, коего Ежов кликал дежурным, заорал и рухнул на траву держась за ногу. Ткань чуть ниже колена потемнела от крови.

— Вы что делаете?! — закричал опричник, испуганно схватившись за пищаль, но это мне и нужно было.

Я снова шевельнул пальцами. Пищаль дёрнулась в руках Ежова, несмотря на то, что он пытался её удержать, а потом со всего размаху ударила, ломая нос и рассекая бровь прикладом.

Ежов схватился за лицо обеими ладонями, а пищаль осталась висеть в воздухе, направив свой ствол на Бледнеца. Я видел, как из неё стреляли ранее, вот и сейчас плохо подчиняемое мне железо клацнуло рычажком предохранителя, и лязгнуло затвором. Мудрёные слова, но их я уже знал.

Пищаль загромыхала взахлёб, роняя гильзы в траву. Пули рвали слегка подрагивающего мертвяка, разбрызгивая розовую полупрозрачную сукровицу по всей поляне.

Когда пищаль перестала стрелять, Бледнец все ещё стоял на ногах, и тогда я ударил сам. Ударил кулаком и ударил своей колдовской силой. Юродивую куклу смело, слово тараном. Он несколько раз перекувырнулся, поднимая клочья вырванной травы, а потом врезался в ствол сосны, стоящей неподалёку. Даже это не убило его, но сие теперь не моя забота. Пусть опричник с нежитью мучается. Хотя, что с ним мучиться? Смирный он. Пять тысяч лет смирный. Не думаю, что измениться.

Я повернулся к опричникам.

— Он бежать пытался, — зло пробурчал я, — вы его пытались убить. Вякните что-то по-другому, станете такими же. Понятно?

Боец стонал на земле, а Ежов таращился на меня, держась ладонями за лицо. Сквозь пальцы обильно текла кровь.

— Понятно?! — взревел я, и опричник несколько раз кивнул, попятившись назад. — Ну и ладненько. А теперь домой.

Я схватил за шиворот Антона, бледного, как давешний мертвец, и шагнул в туман, в тоже мгновение оставшись стоять перед крыльцом. А там стояли и все остальные мои домочадцы.

— Ненавижу! — встретил меня истошный крик Анрюши, — Я вас всех ненавижу! — Орал он, размазывая слезы по лицу. — Я думал сбегу от всех здесь, а вы снова! Ненавижу!

Парень бросился в сторону, вырвавшись у пытавшегося его остановить электрика. Давешняя девчушка бросилась за ним вслед.

— Андрей, не убегай, давай поговорим.

— Не подходи ко мне, тварь! — ещё громче заорал отрок, развернувшись на ходу и выставив перед собой руки. Он даже не остановился, десяток шагов пятясь задом, а потом повернулся и прибавил шагу.

— Что стряслось? — хмуро спросил я.

— Дядька, представь себе, то не девка, а парень, — заговорила Лугоша. — Одет как девка. Срам-то какой.

Я сделал несколько шагов и сел на крыльцо. Вот эта незадача будет посложнее, чем вызволить Антона из темницы. Надо думать. Надо очень хорошо подумать, дабы не наломать дров и не ударить в грязь лицом.