— Яробор — Новониколаевск —

Что для меня расстояние, особливо в лесу? Тьфу, и всё. Растаял лесным туманом, да сорок вёрст одним шагом шагнул, одним скоком скакнул. Пять шагов, и вот он, город дивный.

Хотя это для красного словца сказано. С рассвета почти до полудня шагал. И что удивительно, ни зверя не встретил, ни птицу. Всё мертво либо попряталось, да так, что и не видно. Одни деревья сиротливые стоят, да зло тенью нависло. Прав был Градислав, ворог пришёл лютый.

— Дядь Яробор, — окликнула меня Лугоша, выйдя из тумана рядышком со мной, — смотри, неужто корабль по воздуху плывёт?

Я глянул и кивнул. Те ниточки дыма, которые я впервые заприметил в небе полста лет назад, вблизи оказались пеной облаков, что вздымает за собой дивная ладья, плавно опускающаяся к самой земле. Чудо чудное, как говорится, диво дивное. Но разум на то и дан, чтоб не в пример душе не токмо удивляться, но думу думать.

— Корабль, — произнёс я, провожая глазами крылатую ладью, — ежели плывёт он с людьми да товарами, то и пристань должна быть.

— Тоже мне скажешь, дядь Яробор, они же по небу порхают. Зачем им пристань?

— Они, может, и порхают, да людям это не дано. Значит сие, что к земле приставать он должен. Не с облаков же они спрыгивают, людишки. Побьются все насмерть.

— А мы пойдём смотреть на оные корабли? — со вспыхнувшими от озорства глазами заговорила Лугоша.

— Не сей час, не сей. Ты сперва ответь мне. Не обманывают ли меня глаза. Я вижу трубы печные, да высокие такие, что на полсотни саженей вверх уходят, а дым из них, как туча висит.

— И правда, а я издали то думала, что это леса горят.

Я промолчал, так как узрел не только это, но и огромную колдовскую стену, укрывавшую город, словно колпак. Стена была сотворена силами нескольких богов и была препятствием на пути всяк колдовства, творимого извне и всяк тварей, что были не рождены естеством. Мелкий дух будет стучаться в эту перегороду, как птица в оконное стекло. Я же, хоть и проломлюсь с неким усилием, но шуму наделаю множество. Всполошу всех.

— Дядь, а как мы туды пройдём? — спросила, стоящая рядом Лугоша, тоже почуяв колпак.

— Подкоп сделаем, — пошутковал я, оглядывая припавшую к земле полосу травы, где проходила эта стена. А сам думал, но не находил ответа на свой вопрос, всё более решаясь ломиться силой.

— Лес трещит, — вдруг произнесла Лугоша, выведя меня из раздумий, указывая перстами шуйницы куда-то в сторону.

Я прислушался. Где-то за полторы версты слышались звуки ломаемых ветвей, да только уж больно громкие они были. И тут меня осенило. Не лес ломают то, а пищали громыхают. Одна, другая, а потом они загрохотали так, словно целая сотня стрельцов там вела бой. Им начала вторить пушка, чьи выстрелы разносились промеж деревьев с хлёстким эхом.

— Туда, — коротко промолвил я, схватив ойкнувшую Лугошу за руку, и растаяв туманом.

Лесные травы, листва и хвоя вынесли нас к широкой серой дороге, утоптанной настолько, что поговорка «скатертью дорога», превращалась в жизнь. По такой и пешему можно долго шагать без устали и лошадь воз будет тянуть без преград. На сей дороге стояла огромная карета. Высокая и длинная, с пухлыми чёрными осьемью колёсами. Была она зелена как старая ель, с острым передком и оконцами закрытыми железными ставнями. По всем стеночкам виделись узенькие, как бойницы, смотровые стекляшки. На карете стояли сверху люди и отстреливались от огромных чёрных псов, коих два десятка кружили рядом, стараясь ухватить стрельцов за ноги либо вломиться в узкую затворённую дверцу, царапая их когтями и цепляя зубами. Дружинники, одетые под стать своей телеге в зелёные доспехи, направляли стволы маленьких несуразных пищалей на ворога. И те заливались раскатистым и повторяющим громом, что любопытно, без дыму большого, застилающего всё поле боя. Вслед выстрелам в сторону отлетали маленькие непонятные щепки, с глухим туканьем падавшие на странно пахнущую серую дорогу или набитыми паклей бубенцами отскакивали от железа остроносой кареты. Оружие зычно клацало, и я не видел, чтоб они шомполом загоняли в стволы порох, пыжи и пули, не видел, чтоб они насыпали затравку на пороховую полочку, которую надобно поджечь тлеющим фитилём либо ударить кремнём, высекая искру. Ружья просто стреляли, быстро-быстро дёргая небольшими рычажками, так же быстро, как дятел долбит по древу. Не видел я и сабель с бердышами, словно не надобны они им.

Псы меж тем бесновались, роняли пену изо рта, и прыгали вверх. Пули оставляли на них кровоточащие раны, но те не обращали внимания, как бешеные они оттого казались. Один из воинов достал из небольшой мошны гренаду и, выдернув небольшое кольцо, закреплённое на коротком стебельке, кинул ту в самую гущу. Гренада шумно грохотнула, ранив свору осколками, и заставив меня поморщиться. Это её я принял за пушку.

Лошадей не было. Видать, эти лютые псы распугали всех, заставив умчаться в лес. Иной мысли не было, ибо трупов конских тоже нет.

А ещё я учуял чародея, что стоял средь стрельцов и держал собственный небольшой колпак. Чародей был средней руки, нечета тем волхвам, что хаживали по миру в старые времена, но тоже мог быть полезен.

— Дядь, помоги им, — дёрнула меня за рукав Лугоша, прося меня с мольбой в своих серых глазах.

— Добро, — произнёс я, соглашаясь со словами ручейницы. Помочь людям было нужно, и пусть я не любил их, но это была хорошая возможность разузнать о том, что творится в мире ныне.

Я поднял руку, собирая свою силу. Стоящая рядом с дорогой сосна слегка накренилась, а потом выстрелила тьмой хвои, взметнувшейся, как встревоженный рой болотного гнуса, устремившегося на прокорм к живым созданиям. Псы разом завизжали и заскребли лапами морды, стараясь вытащить зелёные иглы из глаз, носа и глотки. Но это было без пользы, ибо хвоя набивалась всё сильнее и сильнее, лишая тварей слуха, зрения и мешая дышать. Некоторые твари начали кататься по земле.

Стрельцы начали снова грохотать, ведя прицельный бой из своих странных пищалей. Обезвреженных псов быстро перебили, и только тогда, тяжело дыша, обратили внимание на нас. Я шагнул к повозке и один из воинов, не иначе десятник, ибо стрельцов было не более дюжины, спрыгнул наземь и отправился навстречу.

Мы остановились в трёх шагах, рассматривая друг друга. Он с опаской, я с любопытством. На десятнике была странная одёжа, на которой тёмные и светлые зелёные точки складывались в сплошные пятна, что были похожи на клочья тени и света, лежащие средь листвы и травы. Встретишь такого в лесу и не сразу узришь людскими очами, ежели замрёт неподвижно. Поверх одёжи был доспех, прикрывающий только грудь, а на том ещё множество пришитых карманов, разного размера. На голове у десятника был одет зелёный полукруглый, как птичье яйцо шлем, застёгивающийся лямками на подбородке. К слову сказать, все стрельцы были гладко выбриты, словно в наказание лишившись бород. Хотя, кто знает, что ныне с бородой принято делать. Может, таково у них ныне в порядке вещей. На ногах у него были чёрные полусапоги, застёгивающиеся на добротную бечёвку.

— Старший лейтенант Иванов, — наконец произнёс стрелец, представившись мне, вот, только я ничего из сказанного не понял.

Понял, что он старшой над кем-то. Видать, старший над этими лейтенантами. И почему Иванов? Кто этот Иван, чтоб его дети себя без имени отчеством кличут. Видать, уважаемый боярин. А сынок младшенький, раз самого не знают. Но я решил молчать, несмотря на хихикнувшую рядом ручейницу, которая подскочила после этого скоротечного сражения к нам и встала одесную от меня.

— Яробор, — ответил я, а потом указал на девчурку, — а это моя племянница, Лугоша.

Девчонка, которая была старше этого Иванова сына на полтысячи лет, оставаясь меж тем вечно юной, широко улыбнулась.

— Спасибо. Мы, это… проскочить старой дорогой решили, — начал говорить стрелец, словно извиняясь за то, что сделал, что-то неположенное. — Эмиссара накрыли на днях. Вся орда откатилась на север. Мы думали, что пройдём по-быстрому, а тут засада. Они сзади и спереди деревья повалили. Чтоб дальше двинуться, нужно преграду убрать, но это на землю спускаться нужно, а не получается. Эти порвали бы. Вот и отстреливались, но у нас патроны бы кончились. И конец. В общем, спасибо. А я такого колдовства не видел. Вы прям так вовремя, словно подгадали.

Стрелец замолчал и попятился немного. Длань его легла на пищаль, висящую на ремне, перекинутом через плечо. Я вскинул бровь. Что удумал этот человек? Так разумею, что он принял меня за лазутчика этого ворога, с которым бились мы сейчас смертным боем. Якобы мы деланно спасли их, подослав зверей, а потом, получив доверие, прошли с ними.

— Документики, пожалуйста, — произнёс он насупившись.

— Дядька, пошто это он так? — изумилась Лугоша, начав переводить взгляд, то на меня, то на человека.

— Нет документиков у меня. Потерял, — ответил я человеку спокойнейшим голосом, думая как быть дальше. Не было у меня никаких документиков никогда, я даже слова сего не знаю, но ежели они так важны, то буду молвить, что были. Ежели дойдёт до схватки, то я всех смогу побить насмерть, да не надобно мне это в сей час.

— Петя, — подошёл к десятнику совсем молодой чародей, держа в руках непонятную вещицу, похожую на сундучок, — скан показывает отрицательное значение маркера орды. Это не шпионы.

Видимо, колдуну такая же дума пришла, что и мне.

Десятник расслабился, отпустив оружие.

— Извините, все напряжены до предела. То теракты в супермаркетах, то охотник за головами орудует. Но я вас, всё же, обязан записать, так надо.

Я кивнул.

— Раз полагается, делай.

Пётр, Иванов сын, достал из кармана зеркальце, схожее с тем, что у Градислава было, только по более, и начал в светлое стекло перстом тукать. Лугоша, вцепилась мне в рукав и привстала на цыпочки, стараясь рассмотреть, что там деется.

— Значит, вы Яробор. Так? — он поднял на меня глаза, — Это должность такая или профессия. Вы же жрец, так понимаю.

— Жрец, — кивнул я, зло глянув на хихикнувшую Лугошу, заставив ту подавиться. — А Яробор, то имя моё.

— Хорошо, — протянул стрелец, ещё раз тыкнув в зеркальце.

Только чего тут хорошего, я не понял. Чем худо может быть от имени, да от чина.

— Отчество? — продолжил он спрос.

— Двулесович я.

— Поляк? — спросил стрелец у меня.

— Лешак, — ответил я ему в тон, сжав ладонь Лугоши, чтоб та не рассмеялась на всю округу.

— Не смешно, — немного обидчиво произнёс человек. — Запишем, что поляк. Фамилия?

— Кому?

— Рода чьего будете?

— Велесов внук.

— Какого божества вы жрец? Учтите, что легальны только те последователи, чьи боги есть в утверждённом министерством по паранормальным явлениям перечне. Остальные являются экстремистскими.

Я замер, не зная, что ответить, а рядом вздохнул и поднял глаза к небу чародей.

— Петь, это нелюди. Это уже по моему ведомству.

— Нелюди? — растерянно спросил, стрелец, а потом посмотрел в зеркальце. — Тьфу ты. Ладно, занимайся. Мы дорогу расчистим. Только ты недолго, надо, это, того, съё…, убираться отсюда, — поперхнулся он, опуская бранное слово.

Я, чародей и ручейница с улыбкой проводили десятника, немного туговатого в своих думах, потом колдун повернулся ко мне, достав такое же зеркальце. Думается мне, что они все с таким не расстаются даже ночью.

Чародей оценивающе оглядел меня. Он был слаб, и мне ничего не стоило спрятать свою силу от него, явив самые крохи. Лугоша и так не сильна была, даже прятать не стоит.

— Я обязан по долгу службы задать вам некоторые вопросы, — наконец начал он заученную фразу, словно живущие вне времени только и делают, что приходят к людям. — Если что непонятно, спрашивайте без стеснения.

Я кивнул.

— Вы лесные духи?

— Да.

— Яробор и Лугоша?

— Да.

— С какими намерениями в Новониколаевск?

— Это сей град так именуют? — уточнил я, дождавшись кивка чародея. — Посмотреть, как честной народ живёт.

— Надолго?

— Поглядим и уйдём…

Он долго ещё задавал разные вопросы, всё тыкая пальцем в стекло, притом что я сочинял для него сказку про бедных замученных триста лет назад купца и племянницу. Мол, лес нас принял и сделал тварями противными люду честному, лешаками. Мол, три века мыкался по борам, по болотам, пока не пришла весть о стольном граде, где можно хоть краем глаза жизнь людскую взглянуть.

Были у меня такие купец с дочкой. Сам их замучил, а они до последнего дня искали неведомый мне красный цветок, исполняющий желания. Я уж и не помню, волки их сгрызли у очередного куста, али они утопли в трясине. Но это было опосля того, как они белены обожрались, всё бредили наяву. Всё им песнь прекрасная чудилась в птичьем гомоне, да княжичи богатые средь тумана. С грибами разговаривали. Сорок дён их водил по чащобам, умалишённых.

А он всё тыкал. Меня даже любопытство разобрало, что может быть в этом зеркале такого, что ныне не могут без него обойтись. Градислав разговаривал с ним, как с собеседником живым, эти сказывали, что записывают мои ответы в стекло, словно в подорожную грамоту, али на бересту для памяти, хотя не видел я писчих принадлежностей, даже чернил. Да и как писать пальцем на стекле? Чудно это. Лугоша вся извелась, но так и не смогла заглянуть туда. А я дал сам себе зарок обрести себе такую штуковину.

Пока он вёл спрос, стрельцы всё крутили головами по разные стороны. Да и не только головами, но и пищалями, дёргаясь на каждый безобидный шорох, что шёл из окружающего дорогу леса. Вскоре осмелевшие мужики спустились, дабы поджечь странные белые палочки, от которых исходил неприятный дым. Мне, хозяину лесной чащи, дым был неприятен, но когда мужичье щелчком пальцем бросил тлеющий огонёк в кусты, я чуть не убил его. Это же пожар, это смерть древ и зверья. Стоило больших усилий, свершённых над собой, чтоб успокоиться и продолжить речь свою. Чтобы отвлечься, я даже приподнял за шкирку дохлого пса. Тот был в чёрной блестящей, словно заживо вывернутой наизнанку влажным мясом наверх, шкуре. В нём было пудовшесть, не меньше. Здоровый волкодав, такой ежели человека цапнет, то порвёт как крола. Я видел подобных тварей, отгонял прочь, но думал, что это опять боги меж собой усобицу устроили, ан нет, пришлые, оказывается.

Наконец колдун, косившийся на тушу чёрной псины, перестал вопрошать, выдав нам небольшие кольца, что надевались на запястье. Ярко-жёлтые наручи были изготовлены из того, что я никак не мог разобрать. Они гнулись как ростки молодых древ, были при этом гладкими, как кожура яблока. Наручи, как их ни крути, всегда оставались цельными. Ну, не из жилы же али шкуры зверя неведомого сделаны они. Тоже загадка.

— С этими браслетиками вам нужно дойти до центра социализации, там вам выдадут дальнейшее предписание.

— Зачем? — влезла в беседу Лугоша, вертя новое украшение. Она попеременно надела его, то на одну руку, то на другую, вытянув перед собой, как золото красное.

— Мартышка и очки, — едва слышно буркнул чародей, но Лугоша на то и дикая лесная девка, чтоб услышать.

— А мартышка — это кто? — спросила она, не сводя глаз с жёлтой полоски гибкого не пойми чего, заставив поперхнуться и покраснеть колдуна. Я-то сразу смекнул, что тот сравнил её с малым дитём, но всё же слово мартышка, похожее на прозвище дурачка Мартына, было забавным.

— Давайте в город, — не желая отвечать, позвал колдун, которого меж тем звали Демитрий.

Я, подняв бровь, посмотрел на кареты.

— Без коней?

— А зачем нам кони? Там в каждом по несколько сотен лошадок.

Я обвёл взглядом сначала один воз, потом другой. Я не чуял коней. Не чуял в железе и конских призраков. Тем не менее мы взобрались на остроносый воз, усевшись сверху, под надзором чародея. Колдовства не было, но карета сначала заскулила, потом заревела, непонятным голосом. Из двух труб вырвался чёрный едкий дым, и мы тронулись с места. Лугоша сначала вцепилась мне в рукав, испуганно таращась на диковинку, а потом осмелела, начав даже напевать песню.

— Дядь Яробор, совсем как в сказке, когда на печи ехать можно, — произнесла она, — чудеса, да и только.

Я улыбнулся и кивнул. Мы быстро ехали по широченной скатерти-дороге на зелёном железном сундуке о восьми колёсах, с пышущими жаром трубами. Мы ехали вместе со стрелецким десятком, вооружённым чудными пищалями и одетыми в чудные одёжи, миновав вскоре небольшую заставу, преграждающую путь всяческим недругам, миновав большой незримый колпак.