Солнце село за кромки деревьев, забрав с собой не только свет, но и тепло. В воздухе зазвенели вездесущие комары, извещая о наступлении вечера. Гнусы-звонцы́ собирались в гулкие стаи и искали себе прокорм. От этих окаянных тварей, коих в нынешний век звучно называли паразитами да москитами, не было спасу даже божеству.

Яробор сидел на крыльце своего терема и смотрел в лес. Уже много времени прошло, как ушёл Андрюшка, и хозяин терема начинал беспокоиться. Не боязно, что на него нападут дикие звери, ибо животины были в строгом подчинении. Яробор боялся, что парень наложит на себя руки. И что это за бог он такой, ежели жрецы его от суицида сдохнут. Значит, не уберёг, значит, не осилил. К тому же из-за леса слышались частые взрывы и выстрелы. Те целыми гроздьями разрывали тишину, сообщая, что идёт бой. Войско все всполошилось, бегало, суетилось, да токмо на звук не могло найти ворога. Лес, он такой.

Яробор поднял со ступени соломинку и сунул в рот, став неспешно жевать, аки сытый лось. Сухая соломина была совершенно безвкусной. Она лишь отвлекала мысли.

Рядом слышался беспрерывный плач, переходящий то во всхлипывание взахлёб, то в надсадный вой. Яробор повёл глазами. Плач раздавался из-за угла терема. Поморщившись, он встал с пахнущих сосновой смолой свежеструганных ступеней и направился к этому плачу.

За углом обнаружился тот ряженый, как девка, пацанёнок. Лесной бог много чего повидал за свои тысячелетия, и юродивых всяких разных, и людей, что едят друг друга, и женщин, убивающих своих чад, и даже мужеложцев видел, но вот чтоб они не таились и рядились в женские тряпки – такое первый раз.

Это несуразное чудо ревело в три ручья, сидя на небольшой поленнице, особливо сложенной для Настьки, чтоб бегать недалече было.

Яробор смотрел, а внутри росла тоска. Не бросать же этого юродивого под открытым небом на ночь глядя. Он зла никому не сделал.

– Ты чей будешь? – Поправив шкуру на плечах, спросил лесной бог.

– Я? – всхлипывая, спросил ряженый.

Он провёл по красным глазам ладонью, утирая горючие слёзы.

– Ты кого здесь зришь окромя меня? А кто я, я и так ведаю. Ты-то кто?

– Женя.

– Что припёрся сюда, Женя? – выбросив соломинку, спросил Яробор.

Создание снова подняло глаза, несколько раз тяжело вздохнуло, а потом разразилось воем по-новому.

– Я не по-о-омню-ю-ю, – донеслось сквозь плач.

– Как это, не помню? – поднял Яробор брови. – Не бывает такого. Ты к моему дому пришёл, а уже и не помнишь, зачем?

– Не помню-ю-ю. Ничего не помню.

Хозяин обернулся. На вой вышли все домочадцы. Настька качала головой, хмурый Антон презрительно глядел на ряженого, Лугоша, насупившись, таращилась на парня, как на несуразную невидаль. Наивная она ещё, не ведает, что и так бывает. Даже анчутки вылезли из-под печи и высунули мордочки из-за сруба.

От стоящего чуть поодаль электрика опять несло хмельным. Яробор уже и со стрелецким головой говорил, и торговцам запрещал, да все равно тот пьян. Не до него было всё время, и дознание на потом откладывалось. Одни несуразицы со всех сторон валятся. Забулдыге зелено вино само в руки попадает, нерадивого стражника чуть опричники не казнили, а дьяка опять до смерти ряженые отроки доводят. Словно козни кто строит.

Яробор замер.

«А ведь и взаправду, – думал он, – дело-то нечисто, уж чует моё сердце. И как я сразу-то не сообразил? И даже разумею, кто жизнь портит. Княжна преисподней. Не получилось пса натравить, хочет из-под меня опору выбить. Сейчас жрецов лишит, потом ещё какую кознь устроит. Эта же не успокоится, пока жизнь не испоганит. Не ровен час, обвинит меня в разврате этих людишек, что один кат-палач лютый, убивающий и пытающий по моей указке, другой спился, а третий не вынес тяжести моего самодурства и наложил руки на себя. А ведь это наоборот я их из пучин зла вытаскиваю. А скажет стервозина, опорочит моё имя. Но я её перехитрю».

Яробор легонько стукнул кулаком о ладонь, а потом перевёл взгляд на электрика, прищурившись и зло ухмыльнувшись.

– Поди-ка сюды́, – поманил он пальцем.

– Я? – качнувшись и моргнув пьяными глазками, произнёс тот.

– Иди, иди. Не бои́сь. А то хуже будет, – повысил Яробор голос.

Жрец-помощник, шатаясь, подбрёл к хозяину заимки, и тот смерил его недовольным взглядом. Не по нраву лесному богу это пропойство. А Ивашка отводил виновато глаза. Не бывает так, чтоб человек тайком горькую пил и не при делах был. Убить можно нечаянно, сломать можно нечаянно, а напиться нечаянно нельзя.

Иван-электрик стоял под колючим взглядом, теребя порты пальцами, как пакостный отрок.

– Обыщи-ка его, Антоша. А то ежели я обыск учиню, то все руки-ноги повыдергаю ненароком.

Антон плавно подошёл к электрику и сноровисто стал похлопывать по одёжке, словно вытрясти намеревался из неё пыль. Он развёл в стороны руки мужика и продолжил хлопать под мышками, а потом сунул ладони за пазуху и вытащил на свет белый кошель старый, весь в потёртостях, зеркальце-смартфон с треснувшим стеклом и небольшую серебристую фляжку. Размеры той были не более грамоты, именуемой паспортом, что выдали вместе с другими грамотами.

– Дай сюда! – вырвалось у Яробора при виде сего предмета. – Надо было сразу обыск учинить. Совсем я разучился с этими людишками общаться, всё норовят себе во благо, мне во вред. У-у-у, холоп.

Антошка кинул серебристую фляжечку, исписанную непонятными символами, легко подхваченную Яробором на лету. Непроста сия вещь была.

Вещь древняя, таких в сей день и в сей час не делают. Колдовства на ней поболе, чем на ином алтаре. Часть заклятий скрывала вещицу от любопытного взора, да так ловко, что даже боги её не чуяли, пока своими перстами не пощупают.

А вторая часть заклятий делала её бездонной. В такую крохотную да целая казённая бочка на сорок вёдер влезает. Это почти полтонны водки. Ещё и весит, как пушинка. Не поскупилась злыдня, настоящее сокровище решила на этого гнуса паршивого истратить.

– Кто дал тебе это? – сурово спросил Яробор у Ивашки-электрика, а глаза его сами собой звериными стали.

– Нашёл, – пролепетал электрик в ответ, побледнев и вытянувшись по струнке.

Яробор скрежетнул зубами. Встарь холопы сразу в ноги бухались, а эти не приучены. Эти, наоборот, стоят, потупив взор, и столбами притворяются.

– Это, и нашёл?

– Да, – робко кивнул Ивашка.

– Сказывай, тварь, – начал свирепеть лесной бог.

Но человек лишь зыркнул исподлобья, как на вошь недобитую, да смолчал.

– Отвечай, смерд! – закипел душевный котёл, и взметнулось из-под него пламя ярости.

Яробор краем глаза заметил, как отступили от него остальные, как потемнело над головой небо, как зашумел лес, раскачиваемый ветром.

– Нашёл я, – начал электрик, – тут к твоим столбам мужик приходил, говорит, любопытно ему. Пофотал, немного и ушёл. А потом пришёл и говорит, что фляжку потерял. Я сказал, что не видел, а она на самом видном месте нашлась. Там водка. Я вернуть хотел сначала, но потом подумал, что отхлебну и верну. А она все не кончалась и не кончалась.

Яробор тяжело дышал и слушал рассказ этого дурака.

– Ты не просто фляжку взял, глупец, – родились у него слова, когда человек закончил. Родились, да сквозь зубы процедились, – ты проклятую вещь взял. И тебе ее нарочно подкинули, чтоб лишить меня помощников. Жизнь мне и тебе испортить.

– А и пусть! – вдруг поднял голос Ивашка. – Что мне проку от такой жизни?! Я как в Средние века попал! Это моё конституционное право пить! То нельзя, это нельзя! Как на зоне!

Яробор увидел, как приложила к лицу ладони Настька, слегка покачивая головой. Баба-то вытянуть дурня хотела из смертельных объятий зелья пагубного. Яробор тоже хотел. А тот упирался изо всех сил.

Хозяин терема не стал насылать проклятие, травить зверями и молниями разить. Длань его сама сложилась в кулак и ударила в лицо сухопарого электрика.

Смачно хрустнула кость.

Ахнула Настька, вскрикнули одновременно Лугоша и юродивый Женя, а Иван рухнул как подкошенный на траву, да так и остался лежать недвижный.

– Убил, – прошептала женщина в опустившейся тишине, а потом на негнущихся ногах подошла к мужу и запричитала: – Убил, убил, тварь, убил.

– Жив он – пробурчал Яробор, чуя как отхлынул гнев, – да только в самом деле плох. Череп я ему проломил в порыве гнева. Кулак у меня завсегда тяжёлый был. Ежели не помочь, то преставится в скором времени.

Все смотрели на хозяина терема с осуждением и нескрываемой нелюбовью.

«Да и пусть, – думал Яробор. – Мало ли этих людишек, другого себе найду, а этого в болоте утоплю. Никто и концов не найдёт. Демонице, конечно, того и надобно. А я, дурень, сам подставил свою голову под удар. Ангел доложит обо мне своему начальству. Спустят на меня пса цепного. А и пусть. Жил один, и дальше проживу».

Яробор постоял немного, хмурый, а потом повернулся к Лугоше, чтоб домой позвать её, но не успел рот открыть, как заговорила девица:

– Меня тоже убьёшь?

Яробор замер. Серые бездонные глаза Лугоши заблестели слезами, и она сделала шаг назад от своего дядьки, как от дикого зверя. Раньше убивал пришлых и ничего, а тут… тут своего убил.

– Он сам виноват! – вырвалось у лесного бога. Глупо пред ней оправдываться, да слова сами потекли. – Я как лучше хотел! Нашёл, спросить надо было!

– Он не просился к тебе в услуженье, – тихо произнесла Лугоша. – Ты силой его взял. Ко мне стража тайная приходила, покуда тебя не было, обо всех вопрошала. А я им про Антона не сказала, и про Ивана с Настасьей не сказала, и про Андрея. Сказала, что не моё сие дело, я лишь дурочка деревенская. Я думала, ты изменисься, а ты как был чёрной тварью, так и остался. Ты с демоницей одного поля ягода. Ты с ней ссору затеял, ты и виноват во всем.

– А и что?! Не лекарь я! Сделанного не воротишь! – снова вырвалось у Яробора. Он шагнул к ручейнице, а та вновь отступила. – Не в моих силах людей лечить. Не умею. Я только зверей могу менять.

– Люди могут, – прошептала Лугоша.

– Не пойду к людям на поклон! Хоть сам сдохну, а к людям на поклон не пойду!

– Сама пойду, – ответила Лугоша, – и не вернусь более. В город подамся.

– Без ручья своего?!

– А что мне руцей? Другой найду.

Яробор смолк и опустил взор. Внутри тяжким камнем упало горе. Зверем снова стать? Может, и к лучшему это? Будут охотиться, повесят, в конце концов шкуру на стену. А если нет? А и того хуже, опять один во многие тысячи лет. Без Лугоши, без ее слов ласковых, да очей серых, что добром и светом сияют получше, чем у иного ангела.

Яробор стоял в смятении, а глаза его смотрели в траву под ногами.

– На поклон к людям? – прошептал лесной бог. – Они же ничтожные пылинки пред моими тысячелетиями, пред моей силой.

А острейшим колом застряли в сердце краткие слова: «Без Лугоши!»

Глаза его смотрели в землю, а ноги сами сделали шаг, словно каменные были. Один шаг, другой. А потом встал пред ним туман. Колючий, как никогда, долго-долго ему продираться пришлось, словно через ежевику. Царапали незримые колючки не тело, но саму душу.

А следом взлетел клок земли, вырванный с корнем и несущий на себе, как на волокушах, чуть живого Ивана.

Туман выпустил их у поляны, где пёс цепной жил со своими соратниками. Яробор обвёл глазами всех, самого пса не нашёл. Лишь немёртвые отроки, несколько волков да странное существо, от которого тянуло искренностью, честностью и непонятным чуждым добром. Такие в равной мере хромого коня из жалости прирежут и кутёнка слепого приютят из-под убитой ими же матери, поделившись с малюткой последними крохами. Такие умеют любить без края, а если ненавидеть, то без утайки и до последнего вздоха.

Из будки, что на колёсах стояла, вынырнул домовой, замерев с хмурым прищуром. Слаб он силой был, а в годах… Яробор чуял даже не тысячелетия, а добрую сотню тысяч лет, прошедших мимо того. Сотню тысяч раз птицы улетали на юг, а потом вертались в свои края. Десятки тысяч поколений людей сменились у старика на глазах. Тьма несчётная восходов и закатов.

– Здравствуй, старче, – тихо произнёс лесной бог, а потом начал неглубокий поклон, и чуть склонившись замер.

А может, не надобно? Может вернуться? Нет. Надо! Яробор медленно коснулся пальцами землицы.

Домовой тоже поклонился в ответ. Стар дед, он должен понять. Кому как не ему понять.

– Беда приключилась, – негромко начал говорить хозяин заимки непослушными, словно не своими устами.

– Вижу, боярин, – ответил дед хриплым голосом, погладив бороду. – Поможем горю, если эта пропойца жива еще.

– Жив он еще, – ответил Яробор, сам подумал: «Ох, прозорливый дед. И это ведает».

– Дык, у нас своя пропойца есть, – ухмыльнулся домовой. – Вон в том шатре.

Хозяин заимки глянул на палатку серую с крестом алым, а потом снял с витающего дёрна своего помощника и понёс, как дитя малое. Предо ним пологи отодвинулись, и он ступил в полумрак шатра. Все белым было внутри и лишь четыре лежака с синими покрывалами выбивались из этого. Один лежак занят, и Яробор к своему недовольству узрел ангела и солнечного духа. С ними он сражение вёл, и обеих ранил.

Хотелось зажмуриться от стыда и выйти. Такого позора никогда не терпел лесной бог. Идти на поклон даже не к людям, а к ангелам. Да ещё и с повинной. Ему хотелось вскричать: «Он сам виноват!» и стоило громадных усилий остаться на месте.

– У-у-у, – донеслось сбоку, – закрытая черепно-мозговая. Да еще и с обломками. Кто его так? Электричка, что ли?

– Я его так, – ответил Яробор, повернувшись и увидев маленькую берегиню, которая стояла возле рукомойника и протирала ладони о полотенце.

– На койку его, вон туда. И на выход. Не нарушаем стерильность.

Под колючим взором ангела Яробор опустил Ивашку на лежак и вышел.

Идти домой не хотелось, и он сел прямо на траву подле шатра, прислонившись спиной к небольшому пню, изрезанному да изрубленному. Внутри было пусто. Яробор не хотел поднимать взор на игошу, пялящегося на него глазами мёртвого отрока, на двух духов стихий, на домового, сидящего на железных ступенях, на нескольких стрельцов из дозора, стоящих под дальней берёзой и на волкудлаков, прятавшихся под будкой от солнца.

Яробор сидел мрачный как туча, а к нему подошло неведомое создание, что он заприметил. Оно присело на корточки и наклонило голову. Через несколько мгновений лицо его стало меняться. На спину упала золотистая коса, глаза стали серыми, а губы алыми. Она стала словно единоутробная сестра Лугоши.

– Не смей, – вырвались у Яробора злые слова, – ты не она.

Кулаки его с хрустом сжались. В сей миг лесной бог был готов убить без колебаний. Существо почуяло это и, вздрогнув, сразу вернуло себе прежнее обличие.

– Опять буянишь, дядька? – раздался рядом родимый голос.

Яробор сглотнул и выпрямил спину, не желая от стыда поворачивать голову. Он только почуял, как рядом села ручйеница. Она тихонько прислонилась к дядьке плечом.

А лесной бог молчал. Нечего было ему говорить. Сказано все.

Он лишь почувствовал, как по щеке пробежала одинокая слезинка.

Последний раз он плакал четыре сотни лет назад, когда Лугошу убила болотная тварь, и казалось, что навсегда. А до того и вовсе ни разу.

– Прости, – тоскливо прошептал хозяин заимки.

– Да полно те, дядька, я же знаю, что ты хороший, – промолвила ручейница, озорно улыбнувшись и привнеся тепло в душу лесного бога.