В военной истории человечества мало можно найти столь драматических эпизодов, как швейцарский поход Суворова. Все соединилось здесь против русской армии: ледяная стужа; непроходимые горы и стерегущие бездонные пропасти, энергичный, гораздо более многочисленный враг, отсутствие припасов, одежды и патронов; незнание местности и непривычка к горным условиям; наконец, изменническая политика Австрии…

И, несмотря на это, отряд Суворова не растаял, не погиб, а вышел из окружения; полководец перенес все тяготы наравне со своими солдатами, а солдаты проявили такую исполинскую мощь духа, такую стойкость, что их героический марш в тесно сжатом кольце врагов поразил всю Европу.

Противник русских в Швейцарии, один из любимых наполеоновских маршалов, Массена, впоследствии с завистью говорил, что отдал бы все свои победы за один швейцарский поход Суворова.

Когда все старания фельдмаршала отложить поход оказались тщетными, было приступлено к срочному составлению плана новой кампании.

Корпус Римского-Корсакова (24 тысячи) был расположен впереди Цюриха, вдоль реки Лимата; корпус Готце (10,5 тысячи) – по реке Линте и у Валленштадтского озера; в Сар– гансе и дальше до Диссентиса стояли австрийские отряды Елачича и Линкена (11,5 тысячи). Ввиду ухода главных сил эрцгерцога Карла все эти войска в совокупности (45 тысяч человек) составляли лишь немногим более половины французской армии. Недаром Суворов, накануне выступления в Швейцарию, писал Д. Хвостову: «Мне надобно туда верных 100 000». Однако предполагаемое прибытие Суворова с двадцатью тысячами русских солдат до некоторой степени уравновесило бы численность войск противников, а качество солдат и ореол полководца создавали шансы на успешность борьбы.

Для движения из Италии в Швейцарию имелись несколько путей.

Суворов мог идти в долину верхнего Рейна на соединение с Линкеном, далее – через Хур и Сарганс – соединиться с Елачичем и Готце. Протяжение пути до соединения с Готце (от города Таверно) равнялось почти 180 километрам.

Другой путь вел через Сен-Готардское ущелье в долину Рейсы, к городу Альтдорфу, оттуда к Швицу – на соединение с Римским-Корсаковым и к Гларису – на соединение с Готце, Этот вариант был выгоден тем, что нужно было пройти около 150 километров (от Таверно до Швица), главное же, заняв Швиц, Суворов выходил на фланг и тыл главных сил Мас– сены.

Правда, кружное движение на Хур было легче по местным условиям, и неприятель мог встретиться здесь в менее значительных силах, но Суворов опасался, что, пока он будет совершать этот марш, Массена разобьет корпуса Корсакова и Готце, да и по всему складу его военного дарования ему больше по душе приходился энергичный второй вариант. «Истинное правило военного искусства, – писал он Готце, – прямо напасть на противника, с самой чувствительной для него стороны, а не сходиться, робко пробираясь окольными дорогами, через что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено только прямым смелым наступлением». Что касается трудностей пути, то Суворов не смущался этим: вера его в русских солдат была безгранична, и он был убежден, что они преодолеют все трудности, что еще раз «невозможное» станет для них возможным. К тому же было известно, что через Сен-Готард недавно прошли французские войска, правда, хорошо снаряженные, но недостаток снаряжения Суворов надеялся восполнить своим искусством и качествами русской армии.

Это была нелегкая задача, однако австрийцы еще более осложнили ее. Суворов был настолько озабочен полным незнакомством с условиями нового театра войны, что послал набросанный им план на консультацию Готце и в то же время потребовал прикомандирования к нему нескольких офицеров австрийского генерального штаба, хорошо знающих местность, К нему прибыло девять офицеров во главе с подполковником Вейротером. Ответ Готце был получен Суворовым уже после выступления. Австрийский генерал соглашался с диспозицией похода, но рекомендовал внести в нее ряд поправок: место соединения он выносил от Глариса к Эйнзидельну и Швиду, куда намеревался продвинуть свои войска, подтянув туда же 5 тысяч человек из корпуса Римского-Корсакова и отряды Линкена и Елачича. Полагаясь на опыт Готце в Швейцарии, Суворов одобрил его коррективы и поручил Вейротеру составить окончательную диспозицию.

Новый вариант плана чрезвычайно увеличивал трудности; своевременное соединение отдельных колони, разобщенно движущихся из далеко отстоящих точек, было трудно исполнимо по условиям местности; кроме того, этот замысел как бы предполагал совершенное бездействие мощного противника, на виду у которого должны были происходить все передвижения.

Суворов, втягивая все силы в операцию, рисковал тем, что, при неблагоприятном исходе, частное поражение перерастет в общее.

Но принятый им план был наиболее действенным, чтобы отвести угрозу, нависшую над Корсаковым и Готце. Иначе пришлось бы очистить без боя швейцарскую территорию, а это никак не вязалось с традициями Суворова.

Как бы ни был рискован и трудно выполним план кампании, неукротимая решимость полководца и доблесть солдат могли преодолеть трудности плана. Исход швейцарского похода мог быть совсем иным, если бы не дальнейшая цепь роковых неожиданностей.

Австрийцы снабдили Суворова неправильной информацией о расположении французов и об их численности: Готце сообщил, что у Массены 60 тысяч человек, а на деле их было 84 тысячи.

Что еще хуже, весь план, как вскоре выяснилось, был построен на грубейшем незнании топографии края. Готце указывал, что из Альтдорфа в кантон Швиц идет вдоль Люцернского озера «пешеходная тропинка»; аналогично этому, в разработанной Вейротером диспозиции говорилось: «Колонна выступает из Альтдорфа до Швица и идет в тот же вечер 14 миль далее». Между тем никакого сухопутного сообщения: между Альтдорфом и Швицем не существовало. Здесь был тупик. Сообщение поддерживалось исключительно через Лю– цернское озеро, на котором полностью главенствовала французская флотилия. Это превращало весь план в пустую и опасную затею.

Со стороны австрийцев, уже долгое время воевавших в Швейцарии, столь грубая ошибка носила откровенно изменнический характер. Недаром барон Гримм несколько позже писал русскому послу в Лондоне Воронцову: «Я не знаю, чем все это кончится, что с нами будет, но я спрашиваю: сколько французская Директория платит за все это и кому именно?»

И все-таки, вопреки сомнительному стратегическому плану, вопреки заложенной в нем грубой ошибке, суворовские «чудо– богатыри» восторжествовали бы и над врагом, и над коварным союзником, и над альпийскими безднами. Изучение кратковременного, но столь насыщенного событиями швейцарского похода дает достаточно оснований для такого вывода. И если этого не случилось, если поставленные перед походом цели не удалось осуществить и армии пришлось с трудом пробивать себе дорогу из окружения, – в этом повинны неблагоприятные факторы, новые беды, в изобилии выпавшие на долю русских войск.

Пресловутое суворовское «счастье» решительно покинуло на этот раз измученного, преданного союзниками и собственным императором полководца. В этом была своя глубокая закономерность. Война 1799 года вряд ли могла закончиться полным поражением Франции. Суворовский гений и изумительные боевые качества воодушевленных им солдат могли еще не однажды склонять на свою сторону военную фортуну. Но за плечами Суворова стояли монархические Россия и Австрия, стоял тяжкий реакционный режим, который должен был, в конечном счете, проявить свое бессилие перед идеями французской буржуазной революции и несомыми ею экономическими изменениями. Правда, это уже не был период расцвета революции. Задушив ее, наполеоновское правительство «сохранило только те результаты революции, которые были выгодны крупной буржуазии». Но все же обездоленным массам мерещился на остриях штыков французских солдат прежний лозунг: «Мир хижинам, война дворцам!»

В этом была сила республиканских армий, их преимущество над метавшимся в узах феодального режима, но крепко прикованным к нему Суворовым. Только когда французские знамена окончательно перестали быть средоточием общих надежд, и власть французов в глазах всего света из источников нового, свежего социального порядка сделалась очевидным ярмом для других наций, когда зарвавшийся завоеватель возмечтал покорить могучий русский народ, – только тогда созрели предпосылки для поражения Наполеона.

К тому же в 1799 году борьба развертывалась на отдаленных театрах войны; она еще не грозила сердцу России, ее национальной самостоятельности. «Мальчик», которого хотел унять Суворов, обрушил свою угрозу на Россию в 1812 году. Тогда-то русский народ и его армия с полководцами из великой школы Суворова – Кутузовым, Багратионом и другими – осуществили полный и абсолютный разгром Бонапарта, поведший к падению его империи.

Поэтому не то удивительно, что Суворов не осуществил оккупацию Парижа. Удивительно то, что он так успешно сражался против, республиканцев, начальствуя над солдатами, которыми не двигали их собственные классовые идеи или интересы, которые были в своей отчизне бесправными и закрепощенными и в которых он сумел все же разжечь такое чувство воинской доблести и доверия к полководцу, что их стойкость оказывалась выше стойкости их противников.

Из числа французских крепостей, продолжавших оказывать в Италии сопротивление, наиболее сильной была Тортона. Поражение французов под Нови лишило гарнизон этой крепости почти всякой надежды на освобождение. Тем не менее Тор– тона не сдавалась. Осада принимала затяжной характер, и Суворов в нетерпении начал приготовления к штурму. Тогда комендант крепости предложил заключить перемирие на двадцать дней, с условием, что если до конца этого срока французская армия не явится на выручку Тортоны, крепость капитулирует на почетных условиях. Суворов рассчитал, что пробитие брешей в толстых казематированных постройках крепости отнимет тоже немалый срок, и, дабы избежать потерь, принял 22 августа предложенные условия.

Выяснив неизбежность швейцарского похода, Суворов не счел возможным терять время под Торговой.

За три дня до истечения срока перемирия, 8 сентября, русские войска двинулись к Сен-Готарду. Но в тот же день под Горгоной показались колонны французов, шедшие на освобождение крепости. Хотя формально фронт в Италии держала уже исключительно австрийская армия, хотя в Швейцарии австрийцы показали пример вероломства, Суворов приказал повернуть обратно. Увидев возвратившиеся русские корпуса, Моро снова отступил в горы. Тортона в назначенный день сдалась австрийцам, но русские потеряли несколько дней. Вместо 8 сентября они выступили 11-го, а эти три дня как. нельзя лучше сумел использовать в Швейцарии Массена.

Французский главнокомандующий основал свой план на том, чтобы разбить Римского-Корсакова и Готце до появления Суворова. Фельдмаршал проник в его замыслы. Он убедился уже, что имеет дело с необычайно решительным противником, использующим каждый благоприятный шанс. (Командирами дивизий у Массены были столь же энергичные полководцы – Сульт, Мортье и др.) Он уважал отвагу и энергию французов и поэтому отлично уяснял себе, какой опасности подвергаются союзные войска в Швейцарии.

Вынужденное возвращение к Тортоне отняло три дня, Суворов решил возместить их быстротой марша. За пять суток его войска прошли 150 верст и прибыли в город Таверно, у подножья Швейцарских Альп. По договоренности с Меласом, русские должны были получить здесь двенадцатидневный запас продовольствия и 1 430 мулов, на которых предстояло везти в горах вьюки и артиллерию. Ни того, ни другого австрийцы не приготовили.

Суворов пришел в неистовство. «Нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут, и горы, и пропасти, – писал он Растопчину и с злой иронией добавил: – но я не живописец». Он разослал курьеров к Меласу, к Павлу, к австрийскому императору, возмущался «двусмысленными постыдными обнадеживаниями» своих союзников, негодовал, что «Тугут везде, а Готце нигде». У него все сильнее крепла мысль, которую он через полгода высказал Фуксу:

– Меня выгнали в Швейцарию, чтобы там истребить.

До него тоже доходили слухи о подкупе, слухи, которым верил, как мы видели, Гримм. В одном письме Суворова встречаются очень многозначительные слова: «Французы брешут, что мне здесь не быть: они подкупят в Вене. Правда, даже у меня много якобинцев в бештимтзагерах». Письмо это было отправлено из Италии незадолго перед выступлением в Швейцарию.

Но Суворов был из тех людей, которые мужественно пьют чашу до дна. Мысль об отмене похода не приходила ему в голову. Он использовал все возможности и через четыре дня раздобыл у австрийцев несколько сот мулов. Вместо недостающих мулов под вьюки были употреблены степные казацкие лошади, и 21 сентября поход возобновился.

Еще пять дней – с 15 по 20 сентября – пропали даром

Как показали события, эта потеря оказалась невознаградимой: Массена успел привести в исполнение свой замысел.

Одну колонну – под начальством Дерфельдена – Суворов направил прямо на Сен-Готард; другая колонна – под командой Розенберга – пошла на Диссентис, в обход Сен-Готарда.

Суворов находился при корпусе Дерфельдена. Он ехал на каурой казачьей кобыле, укрытый от ледяного ветра тонким синим плащом, почему-то прозванным среди солдат «родительским», в круглой, не по сезону легкой шляпе с широкими полями. Рядом с ним ехал шестидесятипятилетний швейцарец Антонио Гамма. Фельдмаршал останавливался в Таверно в его доме и так обворожил старика, что тот покинул семью и отправился вместе с ним. Суворов недаром применил свои чары: во время злополучной кампании Гамма оказал крупные услуги в качестве проводника и переводчика.

Погода все время стояла скверная. «Дождь лил ливмя, резкий ветер с гор прохватывал насквозь», описывает путь один из участников. То и дело приходилось перебираться через потоки по пояс в холодной воде. Французская пехота была снабжена специальной обувью на железных шипах, но австрийцы, конечно, не заготовили такой обуви для русских. Солдаты, не привыкшие к горным дорогам и обремененные тяжелой кладью, выбивались из сил. В три дня было пройдено 75 верст, но люди и животные были утомлены, как будто они проделали гораздо более длинный путь.

Близ деревни Айроло расположились передовые отряды противника. Французов было всего 9 тысяч – вдвое меньше, чем русских, но выгоды позиции и знание местности давали им огромное преимущество.

Солдаты с некоторым смущением глядели на обступившие их угрюмые горы, на каменистые кручи и глубокие ущелья, в которых гремели горные потоки.

Фронтальная атака Сен-Готарда была необычайно трудным предприятием. Однако бездеятельно ждать результатов начатого Розенбергом глубокого обхода Суворов не мог. Он опасался, что, предоставленный самому себе, Розенберг потерпит неудачу.

Утром 24 сентября Суворов повел войска на лобовой штурм Сен-Готарда. Войска были разделены на три колонны, две из которых предназначались для неглубоких, «частных» обходов. Карабкаясь по крутым, почти отвесным скалам, колонна Багратиона обошла левый фланг французов. Те, отступив, заняли еще более сильную позицию. Укрываясь в оврагах, прячась за скалами, они почти на выбор поражали медленно взбиравшихся по кручам солдат. Две атаки русских были отбиты с огромными для них потерями. Хотя было только 4 часа дня, но мрачные горы стали покрываться ночной мглой. Оставаться на ночь, не определив своего положения, не имея известий о Розенберге и об ушедшем в новый обход Багратионе, было невозможно. Суворов приказал штурмовать Сен-Готард в третий раз.

Войска снова пошли навстречу летевшим отовсюду пулям, но в этот момент на снежных вершинах показались цепи вновь обошедшего французов отряда Багратиона. Противник поспешно отступил. Сен-Готард был занят.

Отряд Розенберга, преодолев колоссальные трудности, благополучно проделал обходное движение, но тут начальник отряда совершил крупную ошибку: вместо того чтобы немедленно завладеть в тылу у французов деревней Урзерн, что обрекло бы на капитуляцию оборонявшие Сен-Готард части, Розенберг промедлил и дал возможность французам уйти.

Все же боевой дебют русских солдат в горной войне оказался удачным: в течение одного дня они выбили энергичного, гораздо лучше оснащенного противника из позиции исключительной силы.

Казалось, теперь войскам открывалась дорога к Люцернскому озеру. Суворов так и полагал и в 11 часов вечера отправил Корсакову и Готце записку: «Несмотря на задержку, на следующий день рассчитываю быть у Альтдорфа». Однако его карты были спутаны: командующий французской дивизией Лекурб, смелый и талантливый полководец, осуществил неожиданный дерзкий маневр. Побросав в реку артиллерию, он ночью двинулся через дикий хребет Бертцберг, без дорог перевалил через горы в 8 тысяч футов вышиной и к утру спустился к деревне Гешенен, снова став на пути Суворова.

На следующий день после взятия Сен-Готарда, корпуса Дерфельдена и Розенберга соединились и совместно продолжали движение к Альтдорфу. В расстоянии одной версты от деревни Урзерн дорога преграждалась громадными отвесными утесами. Сквозь эту естественную стелу пробито было узкое, низкое отверстие, носившее название Урзернской дыры; оно имело 80 шагов длины и было настолько узко, что два человека с вьюками не могли разойтись в нем. Выходя на свет, дорога круто огибала гору и через несколько сот шагов обрывалась на берегу Рейсы. Река неслась здесь неистовым пенистым потоком, наполняя гулом окрестности. Над нею, на высоте 75 футов, была перекинута легкая арка, дрожавшая от рева реки и вечно обдаваемая водяными брызгами. Это и был знаменитый Чортов мост.

Самая смелая фантазия не могла придумать более недоступной позиции. Лекурб был настолько убежден в невозможности для русских прорваться здесь, что даже не стал разрушать Чортова моста, который мог пригодиться ему самому. Он разместил отряд у выхода из Урзернской дыры, поставив в отверстии пушку, а 2 батальона сконцентрировал за Чортовым мостом, где они, укрытые за камнями и почти невидимые для противника, держали под обстрелом узкую тропинку и арку моста.

Авангард русских войск под командой Милорадовича втянулся в Урзернскую дыру. Он был встречен смертоносным ливнем пуль и картечи и отхлынул обратно. Суворов снова прибег к неизбежным обходам. Карабкаясь по гладким скалам на головокружительной высоте, 300 человек под командой полковника Трубникова зашли в тыл защитникам Урзенской дыры. Одновременно другие 200 егерей перебрались вброд через Рейсу, река была неглубока, но каменистое дно и бешеная быстрота течения погубили немало солдат. Увидев, что переправа все же возможна, фельдмаршал выслал еще батальон, приказав вместе с первыми егерями обходить Чортов мост.

Увидев над собой Трубникова, французы, боясь быть отрезанными, стали отступать. Милорадович тотчас повел атаку через Урзернскую дыру, прорвался сквозь редкую завесу пуль и совместно с быстро спускавшимися людьми Трубникова устремился на отступавших. Французы успели столкнуть в реку свою пушку; часть их перебежала Чортов мост, остальные были переколоты и сброшены в пропасть.

Местность перед Чертовым мостом покрылась тысячами русских солдат, но прямая атака моста была немыслима. Первые бросившиеся смельчаки были тотчас сражены пулями: русские войска залегли за камнями и открыли огонь по неприятелю. Внезапно на скалах по ту сторону моста показалась перешедшая в брод Рейсу обходная колонна. Среди французов воцарилось смятение; второпях они разрушили часть каменной кладки моста и начали медленно отступать. Арка по-прежнему оставалась под обстрелом французов, но уже далеко не столь губительным, как прежде. Группа русских солдат, разобрав оказавшийся поблизости сарайчик, добралась ползком до разрушенных свай и, связав с помощью шарфов и поясов несколько бревен, перекинула их через провал. Майор Мещерский первым пробежал по этому шаткому сооружению, но упал, сраженный пулей. Следовавший за ним казак споткнулся и свалился в клокотавшую бездну. Но уже десятки новых смельчаков, поддерживая друг друга, падая под пулями, перебирались на берег и тотчас бросались на французов. Чортов мост» был форсирован.

Необычайная энергия натиска, а также недостаточно четкая организация французами обороны привели к тому, что потери русских были в этот раз невелики, и даже меньше, чем потери французов.

К четырем часам дня, после исправления арки, вся армия Суворова перешла Рейсу и двинулась вслед за отступавшим противником. То и дело приходилось снова переходить через вьющуюся Рейсу, однако уже не в столь тяжких условиях. Лекурб всюду уничтожал мосты, но этим лишь ненадолго задерживал своих преследователей. По мере приближения к Люцернскому озеру ландшафт быстро изменялся. Горы как бы раздвигались; узкая котловина сменилась широкой долиной; появились луга и пашни; снеговые вершины скрылись за зеленой короной лесов. Дивная альпийская панорама предстала перед взорами солдат. Под ногами раскинулся живописный Альтдорф. За 6 дней русская армия прошла 90 верст (от Таверно до Альтдорфа). Учитывая условия местности, это был бы неплохой результат и для завзятых альпинистов. А ведь тут были форсированы Сен-Готард и Чортов мост! Армия забыла перенесенные лишения. Казалось, уже недалеко до соединения с остальными силами, а тогда, покинув непривычные, жуткие горы, руководимые гением любимого полководца войска смогут спокойно взирать на будущее.

Но тут открылась ужасная истина – тотчас вслед за Альтдорфом кончалась Сен-Готардская дорога. Дальше сообщение поддерживалось через озеро, но на этом озере крейсировали французские суда. Сухопутной же дороги к Швицу не было, если не считать двух тропинок через снеговой хребет Росшток, ведших в Мутгенскую долину, откуда имелось сообщение со Швицем. Осенью эти тропинки, считались непроходимыми даже для опытных швейцарских охотников.

Об австрийском отряде Линкена ничего не было слышно; среди жителей циркулировали слухи о происшедшем будто бы накануне сражении, из которого французы вышли победителями. Между тем армия Суворова уже несколько дней питалась чем попало, потому что вьюки не поспевали и растянулись на 30 верст. Легкие отряды Лекурба отбили часть обоза, а в Альтдорфе удалось раздобыть очень немного продовольствия. Наконец, главные силы Лекурба (6 тысяч человек), сосредоточенные близ Фирвальдштетского озера, на фланге у Суворова, ждали удобной минуты, чтобы снова обрушиться на него.

Отрезанная от базы, лишенная продовольствия, с жалкими остатками боевых припасов, с истомленными, наполовину больными людьми, армия была в критическом положении.

В момент прибытия в Альтдорф Суворов был совсем болен. Его терзал жестокий кашель, непрерывно лихорадило, слабость во всем теле достигла предела. Но в этом обессиленном теле, в котором, казалось, еле теплилась жизнь, осталась та же несокрушимая, стальная воля героя.

Мысль об отступлении не приходила ему в голову. Им руководило лишь одно соображение: он опаздывал уже на сутки к назначенному по диспозиции сроку соединения в Швице, и это опоздание может повести к разгрому Корсакова и Готце. Поэтому, не дав отдохнуть измученным войскам, он на другое же утро выступил из Альтдорфа. Если бы Суворову стало известно, что Массена уже успел разбить оба корпуса союзников, он, вероятно, принял бы какое-либо другое решение и предоставил бы отдых своей многострадальной армии. Но точных сведений не было, кроме темных, противоречивых толков. Верный своему долгу главнокомандующего, он решил любой ценой пробиться к ждавшим его корпусам.

Руководствуясь этим, Суворов решил совершить невиданный переход. Он избрал путь через Росшток. Только неограниченная уверенность в себе самом и в своих солдатах могла продиктовать это, казавшееся безрассудным, решение. «Где прошел олень, пройдет и солдат», говорил Суворов.

В 5 часов утра авангард князя Багратиона начал подъем. Тропинка делалась все круче, потом почти совсем исчезла. Солдаты взбирались поодиночке, цепляясь за колючий кустарник. Из-под ног сыпались осколки шифера и скользкая глина. Затем потянулась полоса рыхлого снега, в котором люди вязли по колена. Артиллерию и зарядные ящики всю дорогу подтаскивали на руках. Лошади и мулы то и дело срывались в пропасть, увлекая с собой драгоценные тюки с припасами. Путь армии был усеян трупами людей и животных.

«Каждый неверный шаг стоил жизни, – свидетельствует историограф этого изумительного перехода Милютин. – Часто темные облака, проносясь по скатам горы, охватывали колонну густым туманом, обдавали холодною влагою до того, что войска были измочены, как проливным дождем. Погруженные в сырую мглу, они продолжают лезть ощупью, не видя ничего ни сверху, ни снизу. Выбившись из сил, на время приостановятся, отдохнут – и снова начинают карабкаться».

Энгельс писал об этом переходе, что Суворову «…пришлось вести свою армию по пастушьим тропинкам, где можно было идти только в колонне по одному, в то время как по его пятам следовал сам Лекурб, лучший французский генерал в горной войне!».

Расстояние между Альтдорфом и деревней Муттен равно 16 верстам. Через 12 часов после начала этого страшного перехода авангард русских войск перевалил через хребет. Прогнав беспечно стоявший сторожевой отряд французов, он вошел в деревню Муттен. В это время хвост армии еще пребывал в Альтдорфе, так как по тропинке приходилось пробираться гуськом.

Наступившая ночь была ужасна для тех, кто был застигнут ею на скатах горы. Каждый остался до утра на том месте, где его застала темнота. Не было укрытия от ветра и снега; израненные, обмороженные руки не в силах были сжимать ненадежную точку опоры. Многие срывались и, проносясь мимо своих товарищей, находили смерть на острых камнях пропасти.

Лекурб пытался атаковать в Альтдорфе русский арьергард, но был отбит и более не возобновлял попыток. Передавали, что отважный француз, узнав о переходе русской армии через Росшток, выразил свое восхищение и преклонение перед нею.

Суворов тотчас выслал из Муттена разведку. Посланные вернулись с роковой вестью: и Корсаков и Готце разбиты и отступили; Муттенская долина окружена подавляющими силами Массены.

В результате героического перехода армия не только не улучшила своего положения, но оказалась в подлинной мышеловке.

Суворов с неподвижным лицом выслушал это сообщение.

– Готце! – воскликнул он. – Да они уже привыкли, их всегда били. Но Корсаков, Корсаков – тридцать тысяч и такая победа равным числом неприятеля!

Поражение Римского-Корсакова произошло 25 сентября, в день, когда Суворов штурмовал Чортов мост. Вынужденная задержка в Таверно позволила французам подготовить удар. Массена и Мортье обрушились на русских. Корсаков и помощник его генерал Дурасов проявили полнейшую растерянность. Только стойкость солдат, по собственному разумению исправлявших ошибки командования, предотвратила совершенный разгром. Все же в цюрихском сражении корпус Корсакова потерял половину своего состава убитыми и пленными, 26 орудий, 9 знамен и почти весь обоз. Уцелевшие войска откатились к Рейну.

В тот же день французы под начальством Сульта нанесли при Везене страшное поражение корпусу Готце. Австрийцы бежали в совершенной панике. Готце был убит. Отряд Линкена самовольно удалился без боя из Глариса к Верхнему Рейну.

Таким образом, ко дню прихода Суворова в Муттенскую долину в Швейцарии не осталось ни одного полка коалиции, который мог бы оказать ему военную или продовольственную помощь. А помощь эта была бы очень кстати.

«В продовольствии, – рассказывает один участник похода, – чувствовался большой недостаток; сухари от ненастной погоды размокли и сгнили; местные селения были бедны и ограблены французами… мы копали в долинах какие-то коренья и ели…

Мяса было так бедно, что необходимость заставляла употреблять в пищу такие части, на которые бы в другое время и смотреть было отвратительно. Даже и самая кожа рогатой скотины не была изъята из сего употребления: ее нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне шерсть, обернувши на шомполе, и, таким образом, ели полусырую».

Несколько тысяч изнуренных людей, без хлеба, без патронов, стояли лицом к лицу с восьмидесятитысячной свежей, могучей армией, союзником которой являлись непроходимые горы и холод. Борьба казалась безнадежной, и, повидимому, оставалось только капитулировать.

В том, что для русской армии нет выхода, что она должна будет сдаться, Массена не сомневался. Выезжая из Цюриха к Муттену, он с усмешкой заявил пленным русским офицерам, что через несколько дней привезет к ним фельдмаршала и великого князя.

Среди некоторых офицеров суворовской армии также начался шепоток о почетной сдаче. Но такая мысль ни разу не мелькнула у больного, пылавшего в жару семидесятилетнего старика, который, сидя в казацком седле, делил с солдатами все невзгоды.

Первой мыслью Суворова было устремиться на Швиц, где можно было раздобыть продовольствие. Но благоразумие взяло верх рано или поздно его пятнадцатитысячная армия была бы уничтожена сытыми, обеспеченными боевыми припасами, дивизиями Массены. Тогда он решил пробиваться на Гларис, где надеялся соединиться с Линкеном и дать отдых войскам, которым предстояли новые неимоверные трудности. Надо было поднять их дух, перелить в них, от генерала до последнего солдата, неукротимую волю к борьбе. С этой целью Суворов созвал на 29 сентября военный совет.

Состоявший в армии Суворова австрийский генерал Ауфенберг не был приглашен на совет. Этим Суворов, повидимому, хотел подчеркнуть, что не считает австрийцев равноправными, достойными союзниками. Кроме того, он, очевидно, опасался, что присутствие Ауфенберга плохо отразится на соблюдении военной тайны.

Явившийся первым Багратион застал Суворова в необычайном волнении. Одетый в фельдмаршальский мундир, при всех орденах и регалиях, он ходил скорыми шагами по комнате и, не замечая Багратиона, бросал отрывистые слова:

– Парады… Разводы… Больше к себе уважение… Обернется – шапки долой… Помилуй господи… Да, и это нужно – да Ео-время. А нужнее то – знать вести войну… Уметь бить… А битому быть немудрено! Погубить столько тысяч… И каких. В один день… Помилуй господи…

Багратион тихо вышел, оставив фельдмаршала в тревожном раздумье.

Когда собрались все приглашенные, Суворов заговорил Голос его звенел от сдерживаемого волнения, энергичная речь электризовала слушателей. Он сделал краткий обзор итальянской кампании, перечислил все предательские происки австрийцев, обрисовал старания удалить его из Италии. Он осудил преждевременное выступление из Швейцарии эрцгерцога Карла, приведшее к поражению Корсакова, и с горечью упомянул о роковой потере пяти дней в Таверно.

– Теперь мы среди гор, – подвел он итоги, – окружены неприятелем превосходным в силах. Что предпринять нам? идти назад – постыдно; никогда еще не отступал я. идти вперед, к Швицу, – невозможно: у Массены свыше шестидесяти тысяч, у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии. Помощи нам ждать не от кого… Мы на краю гибели… Одна остается надежда: на бога да на храбрость и самоотвержение моих войск. Мы русские!

Голос его пресекся, и он, не стыдясь, заплакал.

Генерал Дерфельден от имени всех присутствовавших заявил, что войско готово безропотно идти всюду, куда поведет его великий полководец.

Суворов оживился. Глаза его заблистали.

– Да, – сказал он с уверенностью, – мы – русские, мы все одолеем!

На следующий день Багратион выступил с авангардом в направлении на Гларис. За ним следовала дивизия Швейковского. Корпус Розенберга остался в Муттене удерживать приближавшегося со стороны Швица неприятеля.

Массена, лично руководивший операциями, обладал крупным превосходством в силах. Но произведенный им натиск не увенчался успехом. Полки Милорадовича и Ребиндера совместно с казаками Грекова опрокинули французов и гнали их на расстоянии четырех верст. С зарею Массена опять повел атаку – и снова неудачно. Безостановочно преследуемые русской пехотой, французы в беспорядке отхлынули обратно. Поблизости от Муттена протекает речка Муота. Боковые стенки перекинутого через нее каменного моста были сломаны, так что осталась одна арка. Это обстоятельство оказалось роковым для французов. Мост был сразу загроможден бежавшими французскими солдатами, всадниками, зарядными ящиками и орудиями. Возникла ужасная давка, в результате которой люди десятками скатывались в реку. Казаки преследовали беглецов до самого Швица. Это была редкая в военной практике победа изможденных, окруженных, отступающих войск над гораздо более многочисленным, свежим противником. Она показала, что суворовской армии было незнакомо уныние и что боевой дух ее оставался непоколебимым.

Во время этого поразительного боя было взято в плен много французов. Среди них был, между прочим, генерал Лекурб, командовавший французами у Сен-Готарда и Чортова моста. Несмотря на тяжкое положение русской армии, пленные французы, разделив поневоле всё дальнейшие мытарства русских, были выведены Суворовым из Швейцарии и обменены на пленных, находившихся в руках французов. Отпуская Лекурба, фельдмаршал, всегда уважавший в противнике храбрость, спросил:

– У вас есть жена?

– Есть, – отвечал Лекурб.

– Тогда передайте ей эту розу, – и, сорвав цветок, он протянул его французскому генералу.

Лекурб до конца жизни хранил этот дар Суворова.

Задача арьергарда была, таким образом, блестяще выполнена, и он смог следовать за ушедшей к Гларису армией. Желая оторваться от противника, Розенберг прибег к хитрости он послал магистрату Швица распоряжение приготовить на 2 октября продовольствие для 12 тысяч русских, которые якобы войдут в город. Массена, разумеется, тотчас узнал об этом и весь день ожидал приближения русских, в то время как Розенберг тихо снялся с бивака и пошел к Гларису. Французский полководец никогда не мог простить себе, что попался на эту уловку. Убедившись, что догнать русских не удастся. он бросился кружным путем к Гларису.

После панического отступления Линкена Гларис был занят французской дивизией Молитора. Отряд Багратиона героически атаковал французов, но условия местности и здесь представляли огромные выгоды для обороны. Ночь застала русских у подножия укрепленной горы; они лежали в снегу, не имея даже хвороста, чтобы разжечь костры. В это время подошли главные силы. Прибывший с ними Суворов отыскал Багратиона и стал убеждать его сделать еще усилие. Багратион взял егерский полк и 4 батальона гренадер и, пользуясь густым туманом, пошел в обход неприятельского расположения. Добравшись по скалам в кромешной тьме до противника, солдаты бросились в штыки. Многие в темноте срывались с кручи и гибли на дне ущелья. В это время дивизия Швейковского возобновила фронтальную атаку. Комбинированный удар принудил французов отступить; с помощью прибывших подкреплений они оттеснили было русские войска, но те снова обратили их в бегство. Некоторые пункты по шести раз переходили из рук в руки.

В конце концов Гларис остался за русскими. Там нашлись кое-какие запасы продовольствия, и войска впервые за много дней получили горячую пищу. Через три дня, 4 октября, подошел арьергард Розенберга. Измученная, но все еще грозная армия могла двигаться дальше. Но куда?

Первоначальный план – соединиться в Гларисе с Линкеном и пройти затем к Саргансу, где расположились остатки корпуса Готце, оказывался несостоятельным: Линкена и след простыл, а на пути в Сарганс стояла армия Массены. В иных условиях Суворов не задумался бы напасть на Массену, но у русских совершенно иссякли патроны, войска голодали и так оборвались, что походили на сборище нищих. Генерал Ребиндер ходил в ботфортах без сапог, обернув ступни ног кусками сукна, чтобы хоть немного предохранить себя от холода и острых камней; солдаты не имели и этого.

Вновь созванный военный совет постановил уклониться от дальнейшего боя и, стремясь лишь к сохранению армии, повернуть на юг, в долину Рейна, на Иланц. Там, соединившись с Корсаковым и притянув артиллерию, можно было возобновить кампанию.

Оставив в Гларисе на великодушие французов тяжело больных, армия Суворова в ночь на 5 октября начала свой последний швейцарский переход.

Путь, предстоявший русским войскам, был еще труднее, чем все прежние переходы. Надо было перебраться через снеговой хребет Ринненкопф (Паникс). Узкая тропинка, кружившая по краям отвесной кручи, сделалось совсем непроходимой из-за неожиданно выпавшего в горах снега. Этот внезапный снегопад явился тяжелым завершением тех невзгод, которые преследовали армию во все время швейцарского похода.

Пока Багратион прикрывал под Гларисом движение главных сил, выдерживая без патронов и без снарядов ожесточенные атаки французов, авангард Милорадовича начал страшный подъем на Паникс. Теперь нечего было и думать перетащить артиллерию; оставшиеся 25 орудий были сброшены в пропасть либо зарыты в землю. Около 300 вьюков с продовольствием пропало из-за невозможности удержать скользивших по обледенелому снегу мулов и лошадей.

«Горы, которые мы переходили всплошь, то спускаясь, то поднимаясь, – описывает один из участников этого последнего перехода суворовской армии, – были ужасно высоки, обрывисты, с глубокими пропастями… Сырой, густой туман обнимал нас. Дождь и снег сыпьмя осыпали, и холодный, резкий ветер валил с ног… Но двигались быстро, бодро и без малейшего ропота. Александр Васильевич был на своей старой лошади верхом, на казачьем седле; в синем плаще, старом, ветротленном; у форменной шляпы поля были опущены».

Чем выше, тем труднее было итти; местами приходилось ползти на четвереньках по обледенелой, гладкой коре. Все проводники разбежались, и войска шли, проваливаясь часто в снежные сугробы. Вьюга сметала все следы, так что каждому человеку приходилось искать самому точку опоры. Срываемые бурей камни с грохотом неслись в бездну, увлекая нередко людей. Каждый неверный шаг стоил жизни. Споткнуться – значило умереть.

Суворов с горевшими от лихорадки глазами ехал среди солдат, дрожа от порывов ветра под своим легким плащом.

– Ничего, ничего, – повторял он, – русак не трусак… Пройдем.

Два казака вели под уздцы его лошадь. По словам очевидца, фельдмаршал порывался пойти пешком, но его телохранители молча придерживали его в седле, иногда с хладнокровием говоря: «Сиди!» – и Суворов покорно подчинялся им.

Так взобрались на вершину Паникса.

Ни одна тропинка не вела вниз – только крутые, обледенелые обрывы. Передовые, попробовавшие спуститься, почти все погибли. Не было ничего, за что можно было бы удержаться при падении, – ни деревца, ни кустика, ни даже выступающего утеса.

Стояла такая стужа, что руки и ноги не повиновались; много солдат замерзло.

Тогда кому-то пришла в голову мысль сесть на край пропасти и покатиться в мрачную бездну. Тысячи людей последовали этому примеру. Прижимая к телу ружья, солдаты и офицеры неслись в бездонную пропасть. Уцелевших лошадей таким же манером сталкивали вниз. «Сие обстоятельство, – говорит участник похода Грязен, – действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим».

К полудню 7 октября армия, перебравшись таким путем через хребет, собралась в деревне Паникс, а вечером прибыла в Иланц. Из 20 тысяч человек, выступивших в Швейцарию, в Иланц пришли 15 тысяч: 10 тысяч боеспособных пехотинцев и казачьи части.

Учитывая невероятные трудности похода, надо признать потери в 5 тысяч человек не слишком большими, особенно если вспомнить, что французы понесли больший урон.

Швейцарский поход был закончен.

– Орлы русские облетели орлов римских, – с гордостью произнес Суворов, оглядывая оборванных, исхудалых, но по– прежнему бодрых солдат.

В своих статьях «По и Рейн» Энгельс говорил, что переход через Паникс «был самым выдающимся из всех современных альпийских переходов».

В донесении Павлу I Суворов так характеризовал швейцарский поход:

«Я был отрезан и окружен, ночь и день мы били противника с фронта и тыла, захватывали у него его орудия, которые приходилось сбрасывать в пропасть за недостатком перевозочных средств, и он понес потери в четыре раза больше, чем мы. Мы прорвались повсюду, как победители».

Следует отдать должное предусмотрительности Суворова: избрав смелый вариант похода, он все время обеспечивает себе возможность отхода в долину Верхнего Рейна, если обстоятельства сложатся неблагоприятно. Сперва Розенберг идет вправо, затем Суворов посылает Ауфенберга на соединение с Линкеном. И в конце концов он увел туда свои войска, причем противник не смог серьезно помешать ему. Прекрасный пример осмотрительности и дальновидности Суворова!

Беспримерные дни этого похода были грозным испытанием и для полководца и для русской армии. Испытание это было выдержано столь блестяще, что четырехнедельная кампания явилась венцом славы Суворова и окружила ореолом величия русский народ. Эта кампания показала, что сила духа русского солдата, его энергия и упорство так велики, что он способен одолеть самые невероятные препятствия: физические лишения, суровую природу и сильнейших врагов.