Жестокие мы были, сынок. Сейчас вспоминать стыдно. Живность всякую мучили — лягушек, котят. Рад бы сказать, это, мол, всё они, другие мальчишки, а я… Да нет, такой же. А ещё пацан у нас был… Его так и звали — Каравелла. Щуплый, чернявый, очки на резинке. Из хорошей семьи. Но отца взяли прямо перед войной. Так он и сгинул на рудниках.

Они жили в подвале бывшего своего дома — без прописки, без карточек. Мать и сестрёнка умерли в зимнюю блокаду, в семьдесят третьем. От голода, наверное. А Игорь… Представляешь, родители его в честь древнего князя назвали. Игоря к нам привезли.

Он молчал — месяц или больше, совсем молчал. Только смотрел на нас сквозь очки. Глазищи огромные, мокрые, но взгляд — как лёд. Тёмную ему делали, крыс в кровать подкидывали — молчит. Вырывается, хрипит, весь как бешеный. Но чтобы ударить кого в ответ или настучать на нас утром — не было такого.

Как-то ночью мы его полотенцами к каталке привязали, крепко-накрепко. И по тёмным коридорам гоняем. Ему больно, страшно. Другой бы орал, матерился. От него мы тогда первое слово услышали — каравелла.

Весь сжался, выгнулся дугой. И закричал. На весь дом, на весь квартал, город. Кар-р-р-равелла! Знаешь, как жутко нам стало… Мы его бросили, конечно, в том коридоре. А он всё кричал. Потом отвязал кто-то.

После того, правда, и дальше его мучили. Идиоты! В семьдесят восьмом, кажется, его от нас забрали.

 

* * *

Отец закашлялся, никак не мог перевести дыхание. Я принёс ингалятор, он только мотнул головой. Я стёр пятнышко крови с его подбородка.

 

* * *

Уже взрослыми были — я нашёл наших, кого смог. Двоих убили, кто-то — на рудниках, на внешней орбитальной, на лунных базах… Хотел, понимаешь, пойти к нему, к Игорю, прощения попросить. Не поддержали пацаны. А один я побоялся. Вот, статьи о нём собирал, интервью, фотографии. В синей папке на тесёмках — там всё.

Был как-то вечер — конец мая, тепло. Мы сидели с Виталькой… Помнишь Виталика? Не помнишь, конечно. Тебе года два было, когда он… Сидим на крылечке нашего корпуса, курим какую-то самодельную дрянь. Нам уже не запрещали ничего, но денег на сигареты не было. Подходит Каравелла, достаёт из кармана пачку. Не «Арктических» даже, не «Красотку», а трофейный «Дуглас». Нас угостил, закурил сам. Я тогда в первый раз настоящие курил, хорошие.

Садится рядом.

— Прощаться пришёл, — говорит. — Не обижайтесь, если что.

Мы молчим, не смотрим друг на друга. Это нам обижаться?

А потом он вдруг:

— Я был совсем маленький, и папа… — как же он это слово сказал, «папа», о живых так не говорят — …достал с верхней полки старую книгу о кораблях. Мы сидели в его кабинете, лампа горела, снег шёл. А папа рассказывал, какой корабль когда построен, кто на нём ходил, что открыл. Показал мне колумбову «Санта Марию» и говорит, давай, мол, как подрастёшь немного, построим с тобой каравеллу и отправимся в кругосветное…

Через полгода, летом, за ним пришли. — да, именно так, «за ним пришли». — Мы с мамой и Тонькой были на даче, не знали ничего. Вернулись в город, а в нашем доме — чужие люди. Они всё забрали себе, что у нас было. А книги папины продали, наверное. Или выкинули. Нам не до книг тогда было. Вот так. Но я всё помню. И каравеллу всё-таки построю.

Он докурил свой «Дуглас» и ушёл в административный. Вещей при нём было — один тощий рюкзачок на верёвке.

 

* * *

Отец закрыл глаза и долго сидел молча. Я не люблю его детские истории. Слышал их тысячу раз, и каждый раз по-разному, и где там правда, отец уже и сам не помнит.

 

* * *

Знаешь, сынок, а он построил эту свою «Санта-Марию». Нанял команду, ходил по океанам-морям. Я однажды подошёл к нему — их встречали в Барселоне, толпа народа, журналисты, зеваки. Подсунул для автографа блокнот. Игорь меня не узнал, просто обрадовался земляку. Подписал, как я просил — «Всё тип-топ, пацаны». Я-то думал, вдруг совесть успокоится от того клетчатого листка, от тех слов. Нет, брат. Столько всего было в жизни, а когда не спится, слышу крик в темноте. Кар-р-р-равел-л-л-ла!

 

* * *

Ничего толком не знаю об отце. Я маленький был, когда он ушёл, года четыре. Мама никогда не рассказывала о нём, я не спрашивал. Больная, закрытая для неё тема. Стал искать его — потом, когда мамы уже не было. Первая наша встреча — он сидит на скамейке на бульваре, в плаще и старомодной шляпе. После того прилетал к нему раз в несколько недель, на выходные-праздники. Мы даже почти подружились за эти семь лет. Но кто он, кем был, где жил и с кем…

Месяца через два я вернулся в холодную папину квартиру — привести в порядок его бумаги. Никакой синей папки среди них не оказалось. Правда, в верхнем ящике стола, запертом зачем-то на ключ, лежали кораблик из тетрадного листа и старые детские очки на резинке.