— Да пойми ты, Солнце, это будет сенсация, бомба! Успенский собор, который никто никогда не видел, — от него ведь ни кирпичика не осталось, терем Ростислава, Детинец, первые укрепления. Ты не представляешь!

— Беляев, ты помешался на этом своём Новгороде-Днепровском!

— Помешался. Ты, кошка моя милая, живёшь с психом. И знаешь об этом с сáмого первого свидания.

— Живу. И хочу жить дальше с этим сумасшедшим небритым чудовищем, детей от него рожать. А не стать в двадцать пять лет вдовой, когда они… Тебя…

— Ну, перестань. Только не плачь, пожалуйста. Сколько раз там был — и ничего. Я десять лет двенадцатым веком занимался, до того как найти эту дверь. Диплом, кандидатская, статьи. Сколько разговоров с отцом, с дедом — всё детство. И одежда у меня правильная, и камеру маскирую, и штатив. Там на меня никто внимания не обращает, а ты каждый раз на вокзал провожаешь, как на войну.

— Потому что я тебя люблю, идиот!

— Я тоже люблю тебя, Ксюх, честно-честно. Но ведь так важно поймать свет, облака, настроение. Я не могу выбрать день, год, в который откроется дверь. И прогнозов погоды на двенадцатый век в интернете не публикуют. Чуть-чуть осталось, и можно будет готовить выставку.

— И что, ты думаешь, не спросят тебя, откуда такие фотографии? Не захотят сами попасть туда, открыть эту дверь?

— Ксюх, люди её просто не видят, я ж тебе говорил. Ходят мимо как ни в чём не бывало. Даже ты, моя самая близкая зверюшка на свете, не сможешь пойти со мной. Это только моя дверь. Поэтому никто до меня не мог её найти. Отец искал, дед — пацаном ещё, до войны. А я нашёл.

— Ну хоть скажи, где она.

— Не скажу. Я. Не. Хочу. Чтобы. Ты. Туда. Приходила. Не сейчас. Когда всё закончится, сам тебя туда приведу, обещаю.

— Тебе твоё долбаное Средневековье, твой Днепровский важнее меня.

— Не начинай, ладно? Даю слово, ещё одна-две поездки. Максимум три. Я наберу материал на выставку и альбом и успокоюсь. Ну, Ксюша, родная моя…

— Ты не сумеешь. Ты стал наркоманом. Ты найдёшь себе женщину там, восемьсот лет назад, и останешься насовсем. Или убьют они тебя, эти твои Ростиславичи. А я — здесь, ни жена, ни вдова, среди гигабайтов твоих фотографий. Не вернёшься, всё сотру, так и знай.

 

* * *

Мне повезло сегодня, дверь открылась с первого раза. В начало августа, в погожий день. Садится солнце, затихает средневековый город — такой маленький, с холмов за рекой можно снять его в один кадр.

Туман над водой. Небо синее-синее, только над самым горизонтом тускнеет, гаснет заря. И звёзды-звёзды-звёзды. И луна над Перуновым холмом. Нет, уже над Архангельским — храм достроили и недавно освятили. Год тысяча двухсотый, не позже. Но каков красавец, а! Чудо! Будто сам Михаил сложил крылья и стоит, огромный, высоко над серебристо-синей рекой.

На долгой выдержке звёзды расчертят небо яркими дорожками. Луна не попадёт в кадр, но подсветит Архангела. Пожалуй, это будет лучшее фото за последние месяцы. Обложка для альбома, афиша выставки. Ксюшка, я хочу, чтобы ты это увидела!

 

* * *

— Николай Николаевич!

— Да, Руслан.

— Я тут расчищал, возле фундамента, и вот нашёл… Испугался сначала, вдруг с войны что осталось. Но нет, не бомба, фотоаппарат вроде. Не наш, не похож на наш, а все надписи стёрлись. Странный, непонятно, куда плёнку вставлять, и такое впечатление, что в земле пролежал незнамо сколько лет.

— Давай-ка его сюда, я посмотрю. Не говори пока ребятам.