— Ты звонила домой? Как Ташка?

— Ты уже спрашивал. Всё в порядке.

Совсем близко, почти у наших ног, бьётся о камни Сена, ветер тревожит ивы, сбрасывает в воду последние листья, река уносит их на северо-запад, к океану. Будний день, на том берегу спешат люди, машины.

— Мы в музей-то пойдём? Или ты устала?

— Как хочешь.

Мы прилетели позавчера, сняли номер в «Гран Палас Лафайетт», как семнадцать лет назад. Я бывал во Франции ещё несколько раз, ты совсем забыла Париж. Потянулась к сумочке, передумала. Наверное, за сигаретами. Привычка курить всегда спасала тебя, когда молчание длилось слишком долго, но в Париже теперь не курят на улицах.

— Неважно себя чувствуешь? Может быть, поедем в гостиницу?

— Нет, всё нормально.

Вчера вернулись совсем рано, только стемнело. Ты включила телевизор, нашла местный музыкальный канал, сидела на диване в гостиной, задумчиво перелистывала журналы. Я принёс вино, мы выпили за Париж, за твою дочку. Ты ушла спать, я выключил телевизор и читал почти до рассвета, потом задремал в кресле у камина.

Ты приехала в Москву утренним поездом. Мы месяц не виделись и проговорили всю дорогу до аэропорта. Ты рассказывала про Ташку, про её новую школу, про друзей-подруг, про наших общих знакомых. Я — про работу, про первые главы книги, про то, как изменился Париж, что там нового, куда пойти, куда поехать. Сходим с тобой в д’Орсэ, в музей Средневековья, побываем, наконец, в Сен-Дени, съездим в Шартр, я закажу столик в «Клозели де лила» на вечер субботы… В широком самолётном кресле ты свернулась чёрным котёнком, уснула. Я сидел у окна, пил клюквенный морс со льдом, думал о тебе, о нас.

Отель, на метро до Риволи, ужин, вино, кораблик, Трокадеро, Елисейские поля, мираж Дефанса на горизонте. Река, город, люди, которые тут жили и живут, короли, художники, гении, чудаки — я говорю, а ты всё тише, изредка отвечаешь, чаще молчишь. Мы поймали такси, я на скверном французском болтаю с пожилым шофёром. Может быть, ты просто устала с дороги.

Утро. Весёлые искорки в твоих жёлто-карих глазах, вкусный кофе и свежие круассаны на завтрак. После — молчаливый день, и ещё один, и ещё. Я звоню в авиакомпанию, меняю обратные билеты, ближайшим рейсом мы улетаем в Москву. Пока нас не было в городе, наступила зима.

 

* * *

Санька позвонила 14 октября, в день моего рождения. Поздравила, пожелала, стала расспрашивать о планах, работе, делах. Задумалась, будто советовалась сама с собою, предложила вдруг поехать вместе куда-нибудь, не весной-летом, прямо сейчас, как только дадут визу. В Париж, в первый город, где мы были вдвоём. А я увидел эту поездку — всю, до секунды, до рыжей искорки вечернего солнца в окне того дома на углу площади Сен-Пьер, до жёлто-бурого листа платана, что прилип к мокрой скамейке в саду Клюни, услышал каждое слово — её и своё, каждый шорох долгой тишины. Нет, говорю, не стоит. Саша помолчала, спросила почему, не стала слушать ответ, положила трубку. Я решил больше не перезванивать. Говорят, она вскоре вышла замуж и уехала из России.