1

Между прочим, на улице уже лежал снег. Еще ненадежный, неокончательный, но все же его хватило, чтобы прикрыть грязный асфальт.

Настя вспомнила, что пятым треком на диске «Песни для плохого настроения» была песня под названием «Four Seasons in One Day» «Четыре времени года за один день». Она упала с мотоцикла шестого сентября и пропустила бабье лето, пропустила октябрьские дожди, пропустила шуршание опавших листьев под ногами, пропустила тонкую пленку льда на утренних лужах. Все это прошло за один день, и теперь Насте предстояло шагнуть из машины сразу в зиму.

– Ждем Лизу, – сказал Покровский. – Все ждем Лизу.

Машина стояла за квартал от ресторана, куда в девятнадцать часов десять минут должна войти Настя. Лиза отправилась на разведку местности, и вот теперь все сидят и ждут Лизу. Покровский время от времени подбадривающе подмигивает Насте, но толку от этих подмигиваний…

А пятью часами раньше Настя сидела в парикмахерском кресле, и над ней трудились специалисты. Их было пятеро – один отвечал за одежду и обувь, второй за прическу, третий за руки, четвертый за бижутерию и аксессуары, пятый – за лицо. У каждого было по ассистентке, которые все время страшно суетились; по нескольку больших сумок, которые все время открывались и закрывались… Мастера, их инструменты, их помощницы – все это вращалось вокруг Насти словно карусель, и она чувствовала себя героиней голливудского фильма, в котором из простушки делают принцессу. Поскольку дело происходило не на экране, то процесс превращения занял не три минуты, а несколько часов.

Потом специалисты отошли в сторону и сказали Покровскому:

– Все.

Покровский посмотрел на Настю. Настя посмотрела на себя в зеркало.

– Все?

Странно. Настя увидела в зеркале не принцессу, не супермодель и не королеву красоты. Она увидела там саму себя, причем себя повзрослевшую и посерьезневшую. Это с ней сделали сейчас или это случилось за последние несколько недель?

– Хорошо получилось, – сказал Покровский. – Лиза, как тебе?

Лиза зевнула. Последние дни она выглядела бледной, словно постоянно недосыпала. Лиза едва скользнула взглядом по преображенной Насте и махнула Рукой:

– Сойдет для сельской местности.

Настя еще раз оглядела себя в зеркале. Платье темно-синего шелка от Лагерфельда – это, конечно, хорошо, но существовала несомненная разница между нею, настоящей Настей, и той женщиной, что была видна в зеркале.

– Что это? Что они из меня сделали?

Покровский пожал плечами:

– Как что? Красивую девушку, которая должна скоро отправиться в хороший ресторан. По-моему, так.

– Как я тебе завидую, – сказала Лиза и громко рассмеялась. Покровский посоветовал ей заткнуться. Лиза исполнила приказ, но потом еще несколько раз смех невольно прорывался из нее короткими всплесками, причем смех этот был каким-то нехорошим, двусмысленным. Самым подходящим термином, который в связи с этим пришел Насте на ум, был «нервный смех», но все же и это слово было не совсем точным. Они сидели в машине и ждали Лизу, а Настя все пыталась сообразить, что же это был за смех, как будто от решения этой задачи зависело что-то очень важное.

Или, может быть, ей просто не нравилось, когда над ней смеются.

– Боже мой, – сказал водитель. – Артем, смотри…

Покровский подался вперед, Настя тоже – через лобовое стекло они увидели, как по переулку к машине бежит Лиза. Впрочем, слово «бежит» было не совсем точным описанием ее движений.

– Заводи, – сквозь зубы сказал Покровский. – Заводи и по-тихому задним ходом выезжай отсюда…

– Что-то случилось? – спросила Настя.

– Нет, ничего. Все в полном порядке, – сказал Покровский, не сводя глаз с Лизы. Потом он не выдержал, вылез из машины, в два прыжка подскочил к Лизе, сгреб ее за воротник куртки и зашвырнул на заднее сиденье. Машина мягко катилась назад, но Лиза тут же, как чертик из табакерки, выскочила из машины наружу. Покровский, зверея, толкнул ее назад, однако Лиза, заливаясь громким смехом, бросилась к нему на шею и повисла, обхватив майора ногами вокруг пояса.

Покровский ударил ее по лицу и снова втолкнул в машину, сам сел рядом и попытался утихомирить рыжую бестию. С той творилось что-то неладное – она безостановочно хохотала, хлопала себя ладонями по коленкам, прыгала на сиденье. На лице у нее было выражение абсолютного счастья, к которому была подмешана основательная порция безумия.

Этому счастливейшему лицу Покровский отвесил еще одну пощечину, но Лиза ее не заметила.

– Дура, ты чего сделала? – прохрипел Покровский, прижимая рыжую к сиденью.

– Я… обожаю… этот… город, – сквозь истерический смех проговорила Лиза. – Они тут… сами… просто вешаются…

Конец этой странной фразы утонул в новом приступе смеха. Когда Лиза заметила рядом с собой напряженную и ничего не понимающую Настю, она просто сложилась от смеха пополам.

– Она… наркоманка? – тихо спросила Настя.

– Нет, – сказал Покровский.

Лиза резко выпрямилась, и ее сморщившееся от хохота лицо оказалось в нескольких сантиметрах от тщательно ухоженного и застывшего, как маска, лица Насти.

– Ты… такая смешная… – проговорила Лиза. – Давай я и тебя…

Ее раскрытые губы потянулись к накрашенному рту Насти. И тогда Покровский взял Лизу сзади за шею и треснул лбом о спинку переднего сиденья.

Настя вскрикнула, потому что сделано это было с силой и со злостью, короче говоря – на совесть.

– Ничего, – сказал Покровский Насте. – Переживет. С нее как с гуся вода.

Он был прав, потому что Лиза продолжала смеяться, правда, не так громко, как прежде.

– Ну ты и дурак, – сказала она Покровскому, потирая ушибленное место. – Шуток не понимаешь.

– А ты знай место и время, – огрызнулся Покровский, глядя на часы. – Девятнадцать ноль пять. Настя, вперед. Ни пуха тебе…

– К черту, – автоматически проговорила Настя.

Лиза задрожала от набирающего силу нового приступа смеха.

 

2

И тогда уже пришел черед Насти улыбаться, хотя с учетом всех сопутствующих обстоятельств специалист назвал бы эту улыбку «механической» или «немотивированной».

Она улыбнулась гардеробщику, положила номерок в сумочку и пошла на тонкий звук виолончели, доносившийся из обеденного зала. Как рассказал ей Покровский, в этом ресторане по вечерам играл струнный квартет. Уже одно это заслуживало улыбки.

Настя входила в зал, а какая-то пара выходила. Молодая женщина шла впереди, пожилой мужчина сзади. Женщина смеялась, мужчина что-то искал во внутреннем кармане пиджака. Их лица были скрыты полумраком.

Поравнявшись с Настей, женщина вдруг застыла, радостно вскрикнула и приобняла Настю за талию.

– Ну надо же, какой сю-юрприз! – сладко пропела она. – Помните, мы с вами познакомились на выставке якутских алмазов! Вы еще тогда прикупили такой дивный браслет…

Ну вот и еще один повод для улыбки.

– Нет, на выставке якутских алмазов была не я, – рассмеялась Настя. – Я была на выставке старинных испанских монет, но там не было вас.

– Разве меня там не было? – Женщина удивленно повернулась к спутнику.

– А разве была такая выставка? – пробасил мужчина.

«А с какой стати я вдруг ляпнула про какие-то испанские монеты?» – подумала Настя.

Она пошла дальше, к столику, где официант уже предупредительно отодвинул кресло.

Мужчина и женщина между тем шли к гардеробу.

– Сделал? – тихо спросила женщина.

– Сделал, – сказал мужчина. Когда они вышли на свет, он поднес к лицу правую руку и некоторое время рассматривал ее, будто видел в первый раз.

– Надолго хватит? – поинтересовалась женщина, в голосе которой уже не было ни капли сладости.

– Вроде бы хорошо легло, – сделал вывод мужчина. – Часа на два должно хватить.

– А больше и не надо, – сказала женщина. – Дальше уже само собой пойдет… Что с тобой?

– Рука… – Мужчина тряс правой рукой, как будто обжег ее. – И так каждый раз…

– Сейчас выйдем, и я все сделаю.

– Да уж, будь добра… Все-таки, – сказал пожилой мужчина, проводя ребром левой руки по правой ладони, словно счищая невидимую грязь, – лучше бы это были двигатели внутреннего сгорания. С ними проще.

Гардеробщик выдал им одежду и повернулся к только что вошедшим мужчинам. Это были, во-первых, постоянные клиенты, а во-вторых, состоятельные клиенты, а потому к ним стоило проявить максимальное радушие.

– Здравствуйте, Михаил Давидович! – расплылся гардеробщик. – Приятно вам провести вечер…

Михаил Давидович холодно кивает, поправляет галстук, всматривается в свое отражение в зеркале. Он видит в зеркале подтянутого мужчину сорока шести лет, лысеющего брюнета, который знает цену себе, своим друзьям и своим врагам. Он видит в зеркале человека, который уверен в своем прошлом, настоящем и будущем.

И он не видит там человека, судьба которого кардинально изменится три минуты спустя, как только он войдет в обеденный зал и увидит одиноко сидящую за столиком девушку.

И тем более он не видит там человека, который погубит дело своего отца, своего деда и своего прадеда и тем самым станет причиной гибели многих и многих…

Между тем он и есть этот самый человек.

 

3

Первое, что спросил Михаил Гарджели у Насти, было:

– Вы давно здесь сидите?

А первым, что спросила Настя у Михаила Гарджели, было:

– Какое сегодня число?

Михаилу было бы невыносимо узнать, что девушка, так невероятно похожая на его покойную жену, сидит здесь уже час, или сутки, или месяц, а он все это время проходил мимо, не замечая ее и тем самым рискуя, что ее заметит кто-то другой…

Поэтому он облегченно вздохнул, когда Настя сказала:

– Минут десять.

Насте в свою очередь было бы крайне неприятно узнать, что с того момента, когда ее жизнь свернула с главной дороги в какое-то опасное и малоприятное ответвление, прошла целая куча времени; а стало быть, по этому ответвлению она уехала так далеко, что вернуться будет почти невозможно…

Поэтому она едва заметно улыбнулась, когда Михаил Гарджели сказал:

– Шестое декабря.

Прошло ровно три месяца, и Насте подумалось, что округлость даты – это хорошая примета. И что Нового года еще не было – тоже хорошая примета. Значит, не все еще потеряно. Значит, все еще можно развернуть в другую сторону, превратить мрачный шпионский триллер в мелодраму, зрелище более скучное, но гарантированно бескровное.

И этот разворот совершился буквально в следующие несколько минут. Он произошел настолько быстро и невероятно, что Насте оставалось только подчиниться событиям и дать себя увлечь в каком-то новом направлении…

И только пару недель спустя она поняла, что все случилось именно так, как говорил ей майор Покровский.

Когда Настя вошла в обеденный зал ресторана «Хитроумный Одиссей» (средиземноморская кухня, немецкий капитал, российский менеджмент, армянские музыканты, украинские девушки для эскорт-услуг), струнный квартет исполнял некую изящную мелодию, которая начиналась с легкой грусти, а потом взлетела вверх и распускалась внезапной радостью, как вспышками салюта в ночном небе.

Эта мелодия не выходила у Насти из головы следующие несколько недель, став неслышным повседневным саундтреком к ее новой жизни, начавшейся с того, как Михаил Гарджели увидел ее и остановился, словно налетел на невидимую непреодолимую преграду. А Гарджели ощутил себя так, будто ходил Многие месяцы с зияющей пустотой внутри себя, а потом вдруг увидел прекрасное и идеально подходящее заполнение для этой пустоты.

Но ему было сорок шесть лет, и он решительно не верил в чудеса. Поэтому Гарджели взял себя в руки и зашагал дальше, к заказанному столику. Он даже сел рядом со своими компаньонами, но выдержал меньше минуты; он снова вскочил и почти побежал к незнакомой девушке, которая маленькими глотками пила кофе и слегка растерянно осматривалась по сторонам.

Вблизи сходство стало еще более очевидным, и у Гарджели даже закружилась голова.

– Вы давно здесь сидите? – не своим голосом проговорил он.

– Минут десять.

– Можно… Можно, я сяду? – спросил Гарджели, совершенно забыв про компаньонов, которые недоуменно наблюдали за ним со стороны.

– Пожалуйста, – сказала Настя. Она завораживала Гарджели просто самим фактом своего присутствия здесь, а Гарджели завораживал ее своим изумленным взглядом. Казалось, что этот человек на грани срыва – еще секунда, и он то ли зарыдает, то ли упадет без чувств, то ли покончит с собой.

– Какое сегодня число? – спросила она, чувствуя, как исполняемая струнным квартетом мелодия делает ее невесомой и не подчиняющейся любым законам – природы, общества…

– Шестое декабря, – сказал Гарджели. – Извините, – он вытер пот со лба. – Извините, я волнуюсь…

Один из компаньонов подошел к Гарджели, склонился к его уху:

– Миша, все в порядке?

– В порядке? А ты не видишь?

– Что я должен видеть? О господи… Миша, слушай, это действительно потрясающе, но, может быть, ты…

Не слыша этих слов, Гарджели снимает очки и обращается к Насте:

– Девушка, вы, наверное, примете меня за сумасшедшего…

– Для этого вам придется сильно постараться.

– Я хочу, чтобы вы были со мной.

Ошарашенный компаньон поспешно отходит в сторону, но искоса посматривает на Настю и покачивает головой, повторяя про себя: «Потрясающе, потрясающе…»

Гарджели ждет ответа. Мелодия струнного квартета окончательно опутывает Настю, и она хочет лишь одного – пусть все будет как будет. Виолончель и альт пообещали Насте, что ничего плохого с ней случиться не может. Скрипки благословляют ее ответ.

– Если вы так хотите, – медленно говорит она, – пусть так и будет.

Гарджели неуверенно улыбается. Он не верит в чудеса. Он всего лишь хотел попытаться.

– Просто меня учили, что с сумасшедшими лучше не спорить, – добавляет Настя, и эмоциональное напряжение во взгляде Гарджели пропадает. Теперь он окончательно понимает, что перед ним не призрак умершей жены, а живой человек.

– Я хочу, чтобы вы были со мной, – повторяет он. – Я хочу познакомить вас со своими друзьями. Я хочу пригласить вас к себе домой.

В это время на заднем сиденье майор Покровский торжествующе говорит Лизе:

– Ну вот и все. А ты не верила…

Я ничего не знала о Михаиле Гарджели тогда. Я почти ничего не знаю о нем сейчас. Был ли он хорошим человеком? Возможно. По крайней мере, со мной он был хорошим человеком. Каким он был с другими – не знаю.

Любила ли я его? Не знаю. Вряд ли мне тогда были под силу такие чувства, но я была ему благодарна – потому что до той встречи в ресторане я была похожа на лунатика, который шагает по карнизу небоскреба, не осознавая, где он и куда направляется. Гарджели был тем человеком, который осторожно взял меня за руку и помог сойти с карниза внутрь здания.

Любил ли он меня? Определенно нет, потому что меня настоящую он так и не узнал, а следовательно, не мог меня полюбить или возненавидеть. Он любил тот призрак, который увидел во мне, он изо всех сил пытался оживить его…

Если уж взрослый и многоопытный человек попадается в такую ловушку – чего стыдиться мне? Я просто плыла по течению и надеялась, что рано или поздно меня вынесет к берегу, я встану на твердую почву и пойму – вот земля, вот небо, вот деревья, а вот я…

Поначалу мне казалось, что вот уже скоро, вот уже скоро, но затем течение делало поворот, и вместо неба я снова видела бетонный потолок тоннеля, вокруг становилось темно…

И я опять закрывала глаза.

 

4

На заднем сиденье майор Покровский торжествующе говорит Лизе:

– Ну вот и все. А ты не верила…

Машина стоит в квартале от ресторана «Хитроумный Одиссей». На улице идет снег, который постепенно облепляет автомобиль, словно пирожное кокосовой стружкой. Внутри машины – как в маленькой уютной комнатке, где двоим достаточно друг друга. Лиза полулежит на скомканной куртке, Покровский поглаживает ее вытянутые босые ступни, мельком поглядывая на дисплей мобильника.

– Я поверю. Я поверю, когда она достанет ключ и найдет дверь, – отвечает Лиза, чьи щеки цветут румянцем, а глаза блестят пьяным весельем. – Я поверю, когда она откроет ключом эту дверь. И сделает все остальное. Только тогда я поверю, что весь наш цирк не был напрасной тратой времени.

– Как ты можешь сомневаться, если это идея самого…

– Это не его идея.

– Как так? – Рука Покровского, массировавшая ступню Лизы, замирает. – Что ты имеешь в виду?

– Он не говорил, что девушку надо использовать именно так. Он говорил, что ее нужно оставить в живых, потому что она еще пригодится. Вот так он сказал.

– Но ведь тогда, в сентябре, ты говорила по-другому!

Настроение Покровского меняется, и все это больше не напоминает идиллическое любовное гнездышко. Но если майор Покровский багровеет от бешенства, то Лиза легкомысленно хихикает, словно школьница, удачно разыгравшая подружку.

Покровский не видит здесь ничего смешного, он зло сопит и резко подается к Лизе, явно не с дружескими намерениями.

– Ах ты, лживая тварь! Стерва! Ты же нас подставила!

Лиза играючи отпихивает его ногами, как будто в Покровском не девяносто килограммов, а с полпуда синтепоновой набивки. С ее лица не сходит широкая улыбка, а Покровский, кажется, сейчас лопнет от ярости.

– Ты все это задумала для себя! – орет Покровский. – Ты нам всем наврала!

– Сколько от тебя шума, – смеется Лиза. – Я не врала, ты просто неправильно меня понял. Я не говорила, что запустить девушку в дом Гарджели – это его идея. Его идея – не убивать девушку. И я не убила девушку, так что теперь она всем нам может пригодиться. Мне – в моих маленьких целях. Ему – в его грандиозных планах, о которых я, конечно же, ничего не знаю, потому что я – это всего лишь я, а он… Сам понимаешь, я не стала его подробно расспрашивать о планах… Извини, но и ты бы на это не решился, и никто бы на это не решился. Ты знаешь, что он не ответил ни на один запрос Большого Совета? Ни на один за последние сто лет. Ему на них плевать. А уж на меня или тем более на тебя…

– И все-таки ты нас обманула.

– Немного.

– Интересно, что скажут остальные, когда узнают…

– Во-первых, мне на это плевать. Во-вторых, уже слишком поздно. В-третьих… – Лиза сначала прыскает в кулак, а потом звонко смеется в голос. – Извини… Извини, Тёма, но у тебя такое напряженное лицо, как будто ты сейчас родишь. Я не могу на это спокойно смотреть! – и она долго и заразительно смеется.

Однако у Покровского, похоже, иммунитет. Он даже не улыбается.

– Если это не его план, тогда зачем тебе все это было нужно затевать? Неужели только ради мести?

– Какой ты глупый… Какая месть, это было тысячу лет назад. Ну, не тысячу, но все равно давным-давно.

– Тогда в чем тут смысл?

– Скажем так – здесь сорок процентов коммерции. Сорок процентов заботы о завтрашнем дне. И двадцать процентов большого желания посмотреть, как мучается один мой старый знакомый…

– Это и называется месть.

– Неправда. Месть требует полной сосредоточенности. А ты же видишь, как я этим занимаюсь, – между делом, играючи, несерьезно… Это всего лишь двадцать процентов от общего замысла и ни процентом больше. – Лиза взбрыкивает босыми ногами, едва не задевая Покровского по лицу. – Все, хватит скучных разговоров! Наконец-то мне не надо никого сторожить и я могу отправиться по своим ночным делам. Город ждет, я в хорошем настроении, у меня новая губная помада, так что… – Лиза ищет на полу сапожки и начинает обуваться. Покровскому эта идея совершенно не нравится.

– На сегодня тебе хватит, – мрачно говорит он.

– Не хватит. Я долго сидела на диете и хочу компенсировать эти тусклые неинтересные дни, эти одинокие ночи… Ну, не всегда одинокие, – добавляет она, глядя на кислое выражение лица Покровского.

– Спасибо, что вспомнила.

– Не обижайся. Ты делал все, что мог, но ты не мог дать мне это…

– А ты сможешь вовремя остановиться? Боюсь, что нет.

– Вот и бойся. Я люблю, когда меня боятся, – говорит Лиза, встряхивая куртку, на которой она только что лежала.

– И боишься, когда тебя любят?

– Это вопрос или это каламбур?

– И то и другое.

– За каламбур спасибо, а насчет вопроса… Покровский, меня нельзя любить. Бабочки не могут любить солнце, снежинки не могут любить луну…

– У тебя мания величия.

– …хотя какое-то время они могут сосуществовать в этом мире. Но проходят секунды, и снежинки тают, проходят часы, и бабочки умирают. А луна и солнце остаются, они просто не замечают ни снежинок, ни бабочек…

– То есть ты типа луна, а я снежинка?

– Довольно упитанная и усатая, но все же снежинка.

– Знаешь что? Честно говоря, я не очень-то верю в этот бред. То есть я, конечно, кое-что видел… Видел, как ты этого мальчика… Но остальное…

– Если ты думаешь, что я сейчас брошусь тебе что-то доказывать, – тогда ты еще глупее, чем я думала. Могу обещать одно – при случае я навещу твою могилу и сотру с нее грязь. Но не жди меня скоро. У меня могут быть дела.

– Ты все-таки психованная, – вздыхает Покровский. – А раз ты психованная, то тебе надо сидеть дома, а не шляться ночью по улицам.

Лиза фыркает в ответ:

– Если это и есть любовь в твоем понимании, тогда это довольно скучная штука. Для такой лживой твари и стервы, как я.

Она открывает дверцу и выскакивает в ночь, прежде чем Покровский успевает задержать ее. Чертыхаясь, майор вылезает из машины, но вокруг уже не видно ни души. Снег становится сильнее – как будто специально, чтобы скрыть Лизу.

Покровский достает пачку сигарет и нервно щелкает зажигалкой. Его ждет беспокойная ночь. Впрочем, не только его.

В сотне метров от Покровского рыжеволосая девушка замедляет бег, с улыбкой смотрит в ночное небо и произносит свою обычную молитву:

– Господь наш единый… Сиди там у себя в небесах и вниз лучше не смотри.

 

5

Между тем струнный квартет продолжал играть в голове Насти весь декабрь и весь январь. Вечер в ресторане «Хитроумный Одиссей» закончился тем, что Гарджели осторожно взял ее за руку и повел за собой. Они приехали в большой старый дом посреди парка, и, поднимаясь по его парадной лестнице, Настя ощутила себя Золушкой, которой наконец вернули утерянную туфельку.

Михаил Гарджели не стал ходить вокруг да около, он сразу показал Насте фотографии покойной жены и объяснил свою необычную настойчивость в ресторане. Настя не увидела в запечатленной на снимках женщине большого сходства с собой, но разубеждать взволнованного Гарджели не стала.

Они долго разговаривали той ночью. Настя рассказала о себе, причем это оказалось довольно просто: ведь после шестого сентября все в ее жизни было покрыто туманом – то непроницаемо-плотным, то почти прозрачным. Как рассказывать о том, в чем и ты сама не уверена? Настя сочла себя вправе пропустить этот период своей жизни, тем более когда сидишь возле горящего камина в зале, который больше похож на музей, чем на жилое помещение; когда рядом с тобой сидит мужчина, чьи зрачки блестят неподдельным волнением; когда стены дома кажутся непроницаемыми для зла и беспокойства…

Что ж, тогда легко поверить, что сон – это не то, что происходит сейчас, а то, что было до этого.

Настя задремала, а когда проснулась, то увидела, что Михаил сидит рядом и держит ее ладонь в своих руках. Альт и виолончель не соврали ей, скрипки не подвели.

За окном шел снег, а здесь трещал огонь в камине, со стен в коридоре смотрели старинные портреты, цветы стояли в роскошных вазах с многовековой историей, а охранники и прислуга перемещались с бесшумностью призраков, которым и положено обитать в таких особняках.

На следующий день Михаил показывал ей дом, Рассказывал о своих предках, грузинских князьях. Где-то на полпути между картинной галереей и библиотекой он спросил, не торопится ли Настя куда-нибудь, не ждут ли ее срочные дела. Настя ответила, что теперь она уже никуда не торопится. Михаил улыбнулся.

– Настя, – сказал он, – когда я попросил тебя быть со мной, я не имел в виду просто секс или просто брак. Я имел в виду нечто особенное. То есть сейчас это считается особенным, а когда-то это было само собой разумеющимся. Мне нужна женщина, которая будет постоянно со мной, изо дня в день. Мне нужна спутница, собеседница, друг… Моя первая жена была именно такой женщиной. Но ее больше нет, и после ее смерти я все время чувствовал себя потерянным в этом огромном доме. Вчера все изменилось, и я хочу, чтобы ты осталась. Я веду довольно замкнутый образ жизни, я вряд ли смогу предложить тебе насыщенную светскую жизнь, я не буду поощрять твою карьеру… Ты мне нужна здесь, дома, рядом со мной.

– Это серьезное предложение, – сказала Настя. – И оно требует серьезных размышлений.

Она произнесла это не потому, что действительно так думала, а потому, что в ее представлении такая фраза была обязательной частью ритуала. Михаил понимающе кивнул, и Настя это поняла так, что ритуал соблюден.

– Я могу уладить твои дела в университете, – сказал Михаил. – Тебе оформят академический отпуск, и ты можешь потом продолжить учебу. Если захочешь.

– Спасибо, – сказал Настя. – Ты ведь дашь мне несколько дней на размышление, да?

– Конечно.

– А у тебя есть лошади?

– Лошади? – Он улыбнулся. – Есть, только не здесь, а за городом.

– Мы сможем кататься?

– Конечно.

– А можно еще вопрос?

– Сколько угодно вопросов.

– Кем ты работаешь?

Михаил поднял брови:

– А ты не знаешь?

– Откуда?

– Ты вчера увидела меня впервые?

– Да.

– Мне бы надо сказать, что я тебе не верю… Но я теперь верю во все.

– Так что насчет работы?

– Не волнуйся, у меня есть постоянный источник дохода. Хотя, по сути дела, настоящей работы у меня нет.

– Как так?

– Я старший сын в семье, я унаследовал состояние отца и неплохо им распорядился. У меня есть недвижимость, с которой я получаю доходы. Проще говоря, сейчас я живу на проценты с того, что заработали мои предки, и с того, что заработал я сам лет пять-десять назад. Моя работа – следить за тем, чтобы деньги были пристроены и приносили прибыль. Это не так сложно, и это не занимает много времени.

– Если это не занимает много времени, что же тогда занимает твое время?

– Этот дом… Я разбираю семейные архивы… И еще я хочу, чтобы мое время занимала ты. Что? Ты как-то странно на меня смотришь…

– Я думала, что такие люди остались в позапрошлом веке. Я не думала, что мне повезет встретить хотя бы одного такого…

Позже, расслабившись в широкой ванне с кранами в виде золотых львиных голов, слушая внутри себя мелодию струнного квартета громкостью не сильнее комариного писка, Настя вспоминала прошедший день и воспринимала его как роскошную сказку, в которую ее занесло по недоразумению.

Но стоило ей завести руку за спину и убедиться, что небольшое утолщение под кожей у основания шеи никуда не исчезло, как гармония нарушалась, будто в бокал с родниковой водой кто-то капнул черных чернил.

 

6

Через несколько дней Михаил устроил что-то вроде представления Насти узкому кругу друзей. Там были и те трое его компаньонов, с которыми Гарджели заезжал в «Хитроумный Одиссей» памятным вечером шестого декабря, но были и новые лица. Приехали пятеро других мужчин, и среди них тонкий бледный юноша, который был красив не человеческой, а картинной красотой. Было странно видеть, что он может ходить, сидеть, смеяться, есть. Насте казалось, что ему впору застыть рядом с античными статуями в изысканной статичной позе, но юноша так не думал и двигался весьма живо.

– Это мой младший брат, Давид, – сказал Михаил. – Он специально приехал в город, чтобы посмотреть на тебя.

– Нет, – поправила Настя. – Он приехал посмотреть на девушку старшего брата.

– Он опять меня опередил, – грустно сказал Давид. – Но если надумаете сбежать от этого зануды, то запишите мой номер телефона. Если бы я встретил вас раньше Михаила! – Он покачал головой, и в грусти его лицо стало даже более прекрасным.

«Если бы я встретила тебя год… даже полгода назад… – подумала Настя, – я бы вцепилась в тебя руками и ногами, но… А почему полгода назад? Что такого случилось полгода назад?»

Пульсирующая боль вдруг поползла от шеи к затылку. Настя извинилась и вышла из комнаты.

– Когда я первый раз ее увидел, – негромко говорил тем временем Михаил, – я окаменел! Сходство с Еленой было потрясающее, просто как сестра-близнец! Наверное, дело было в освещении, потому что утром все было немножко не так…

– Да, – вздохнул пожилой лысый грузин. – Так оно обычно и бывает. Утром все по-другому.

– Но дело не во внешнем сходстве, – обернулся к нему Михаил. – Дело в другом…

– А ты не оправдывайся, – сказал лысый грузин. – Это твой выбор, а значит, в случае чего тебе мучиться и тебе же радоваться. Твои риски, твои прибыли. Ты только не торопись…

– Я не тороплюсь. И она не торопится. Я думаю, к весне мы примем окончательное решение.

– Миша, какая весна? Ты уже принял решение, если сейчас говоришь «мы»…

В комнату вернулась Настя, и лысый грузин моментально сменил направление разговора:

– …так что, Миша, мужчина – это крепость, но женщина – ключ от крепости. Мне кажется, с Настей тебе очень повезло, и…

При слове «ключ» боль снова выбралась из укрытия и вцепилась Насте в шею. С ключами все было не так просто.

Можете верить или не верить, но чувство зависти проснулось во мне не при виде особняка Гарджели, не при виде его автомобильной коллекции и не от осознания факта, что этот человек никогда не был бедным и никогда им не будет. Горячие пузырьки зависти забулькали во мне, когда я увидела двух братьев – Михаила и Давида – вместе, увидела, как они улыбаются друг другу, как они разговаривают, касаются друг друга… Я кожей почувствовала, что между братьями есть такая неразрывная связь, такое понимание и такая нежность, каких мне еще не приходилось видеть. И каких в моей жизни не было никогда ни с одним человеком.

И когда Давид поцеловал мне руку, он показал, что готов полюбить меня, кто бы я ни была, просто потому, что меня выбрал его брат.

А мне хотелось плакать от тоски по таким чувствам, мне хотелось плакать потому, что где-то внутри меня было ощущение, что я ничего хорошего не принесу этому дому, что я как вирус, который разрушит все здесь, оставив лишь хаос и боль.

Нужно представить всю любовь Давида к брату, чтобы понять всю его ненависть ко мне.

 

7

Идиллия в снежных тонах и в струнном сопровождении не дотянула до весны трех недель.

Это был день, начавшийся неторопливой и нежной любовью. Это был день, продолжившийся поездкой за город, где лошади косились на гостей большими красивыми глазами и встряхивали гривами. Этот такой обычный и такой замечательный день должен был закончиться тремя часами музыки Верди в оперном театре, но день ею не закончился, он судорожно впился в ничего не подозревающую ночь, а утром…

Утром все уже было совсем по-другому.

Но сейчас еще нет и полуночи, музыка Верди стихла, лимузин привез Михаила Гарджели и Настю в особняк, и вот дрова приятно трещат в камине. На антикварном столике неподалеку – начатая бутылка красного вина и один бокал. Михаил сидит в большом уютном кресле с раскрытой газетой. На столике рядом с бутылкой почта – несколько конвертов разного формата, газеты. Михаил погружен в чтение и не слышит, как сзади к нему подходит Настя, босиком, в халате. Она облокачивается о спинку кресла и заглядывает в газету не потому, что ее заинтересовала динамика цен на недвижимость и котировки акций нефтяных компаний, а потому, что ей нужно внимание Михаила.

– Ты еще долго? – спрашивает Настя.

– М-м-м… Пожалуй.

– А в другое время нельзя этим заняться?

– У меня нет другого времени. У меня есть только это время.

– Ты такой нудный.

– Да, я в курсе.

– Я уйду от тебя.

– Надеюсь, недалеко?

– Очень далеко. Я пойду наверх и стану оплакивать свою несчастную женскую долю.

– Договорились.

Настя перегибается через спинку кресла, целует Михаила в висок, потом разворачивается и уходит. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, она встречает охранника и игриво машет ему рукой. Охранник сдержанно кивает и продолжает неспешно обходить этаж. Настя поднимается по лестнице, охранник искоса поглядывает ей вслед.

Пока Настя поднимается по лестнице, выражение её лица начинает меняться – и вскоре на нем нет ни следа игривости, нет ни скуки, ни беспечной радости. Это сосредоточенное лицо человека, у которого есть какое-то важное дело.

На втором этаже Настя подходит к двери спальни, заходит, зажигает лампу на прикроватном столике, откидывает оделяло на кровати, взбивает подушку, кладет поверх одеяла раскрытую книгу. Встав у двери, Настя осматривает пристальным взглядом спалню. На первый взгляд кажется, что хозяйка читала перед сном, но затем отложила книгу и вышла на минутку в ванную комнату. Так и должно казаться, а Настя тем временем выскальзывает из спальни, торопливо шагает в сторону ванной комнаты, но минует ее, идет дальше и дальше, пока коридор не начинает сужаться.

Наконец Настя оказывается в небольшой темной комнатке, похожей на кладовку или подсобное помещение. Здесь составлены какие-то картонные коробки, доски, мешки с цементом – то ли остатки после ремонта, то ли заготовки к нему. Освещения в комнате нет, и может показаться, что дальше из комнаты прохода нет. Но Настя была здесь днем, и поэтому сначала она нагибается и вытаскивает из укромного места фонарик, а потом осторожно переступает через ведра и мешки, снова нагибается и проходит под стремянкой, после чего оказывается в узком проходе. Фонарик она не зажигает, потому что не знает, насколько еще хватит батареек. Настя двигается на ощупь, и через несколько метров проход заканчивается дверью.

Настя останавливается, прислушивается и, не уловив ничего подозрительного, достает из кармана халата ключ, старомодный массивный ключ с двойной бородкой.

Пальцем она нащупывает в темноте замочную скважину, вставляет ключ, с усилием поворачивает…

Сухой щелчок кажется ужасающе громким, похожим на выстрел. Настя с дрожью в коленках выжидает, но не слышно ни воя сигнализации, ни тревожных воплей охраны. Она толкает дверь, и та мягко подается вперед.

За дверью – площадка металлической винтовой лестницы. Сама лестница идет отсюда и вверх, и вниз. Настя закрывает за собой дверь и некоторое время размышляет, покусывая большой палец.

Потом она решается и идет вниз, считая ступени под ногами. Пройдя уже ступеней тридцать, Настя вдруг понимает, что ей нужно было запереть за собой дверь.

Она растерянно смотрит вверх, в темную бездну над собой. Слишком поздно. Слишком поздно – Настя так часто повторяла эти два слова в последнее время, что будь ее жизнь песней, то «слишком поздно» стало бы припевом.

Настя шагает вниз, и вроде бы ее сейчас должен беспокоить холод, царящий внутри каменного колодца, но куда больше ее заботит пульсация в том самом уплотнении в основании шеи. Это отчасти похоже на зубную боль, а вдобавок кожа вокруг болезненной точки становится горячей и сухой.

Подарок майора Покровского.

 

8

Вероятно, майор Покровский думал, что офицерская столовая для Насти сейчас все равно что парижский ресторан, но он заблуждался. Тем более что в чашке чая плавал обычный пакетик «Липтон», да и ровно выложенные квадратики печенья не годились на роль деликатеса. Но Покровский старался, это приходилось признавать.

И вот он опять смотрел на Настю полными сочувствия глазами и произносил слова, в которых сочувствия было чуть меньше. А за этими словами, наверное, прятались мысли, в которых сочувствия не было совсем, но Покровский прикрывал эти мысли внешностью здоровяка-недотепы, который бы и мухи не обидел в этой жизни, если бы не приказ начальства.

– Ты должна выполнить задание, эффект от которого компенсирует ущерб от твоих преступлений. Понятно?

Настя не помнила своих преступлений, но раз Родина в облике майора Покровского требует компенсации… Это же не урод Сахнович, можно и попробовать.

– Кое-что произойдет. И когда это произойдет, ты должна будешь забыть о плане Б, об убийствах, обо мне… Забыть об этом и вести себя совершенно свободно, раскованно. Ты должна подчиниться событиям, дать им нести тебя… Ты должна полностью погрузиться в эту новую ситуацию. С того момента, как ты войдешь в ресторан, ты будешь действовать одна. Никто из наших не будет тебя пасти.

Настя хотела спросить, когда же, собственно, случится эта компенсация, однако Покровский заговорил про другое:

– Но нам нужны гарантии, что ты никуда не сбежишь.

– Я могу дать честное слово.

– У нас есть идея получше. И мы эту идею уже воплотили в жизнь. Я поясню… Тебе в организм имплантировали микроскопическое взрывное устройство. Если ты попытаешься сбежать или тем более предать нас, оно сработает. То есть кто-то из нас нажмет кнопку, устройство получит радиосигнал и взорвется. Мощность у этой штучки небольшая, но ее хватит, чтобы повредить центральную нервную систему. И ты останешься неподвижным инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Это в лучшем случае.

Все это Покровский говорил, глядя не на Настю, а на клетчатую скатерть.

– Что значит – имплантировали? – тихо спросила Настя.

– Имплантировали? Ну, это значит вживили в организм.

– Доктор?

– Ну кто же.

– Давно?

– Какая разница…

– Где эта…

– Я не знаю, – решительно замотал головой майор. Даже слишком решительно, Настя испугалась, что у него голова отвалится. Это, наверное, должно было означать, что он, Покровский, такими грязными делишками не занимается и знать о них не хочет, это все начальство…

– Зато я знаю. – Настя положила себе руку сзади на шею, стала прощупывать кожу…

– Ты там осторожнее, – предупредил Покровский, снова потупив взор. – В этой штуке есть защита от несанкционированного удаления, так что ты ее особо не тискай, а то сработает…

Настя медленно отвела руку.

– Извини, но другого выхода не было, – сказал Покровский.

– Да как вы?.. Да кто вам?.. Сволочи, – тихо сказала Настя, и слеза скатилась по ее щеке. – Какие же вы сволочи.

– Извини, – повторил Покровский. – Когда все закончится, мы обязательно удалим эту дрянь. Пойми, это вынужденная мера. Мы ее удалим, и ты все забудешь… То есть не почувствуешь. Я имел в виду, что ты даже не почувствуешь, как мы ее вытащим.

– Еще бы, – всхлипнула Настя. – Я же не почувствовала, как вы мне ее вставили. Тут у вас талант… Талант использовать других людей…

– Но так надо, – задушевным голосом проговорил Покровский. – Так надо, Настя. Ты поможешь многим-многим людям…

– Ну да, конечно. Тебе, Лизе, Сахновичу… Кому еще? Это не «многим людям», это совсем не «многим людям»!

– Ты ошибаешься. Когда ты узнаешь про свое задание больше, ты поймешь.

Два месяца спустя в женском туалете оперного театра Настя получила дополнительную информацию. В зеркале над умывальниками вдруг возникло рыжее облако. Лиза улыбнулась своему отражению и прошептала:

– Ты должна достать ключ от крайней комнаты второго этажа левого крыла. Твой будущий муж, наверное, держит его в своем кабинете, отдельно от всех других ключей. Это особенный ключ, ты поймешь, когда его увидишь…

– Я его видела.

– Ты уверена?

– У него в кабинете есть старинные часы в форме рыцарского замка. И на вершине одной из башен лежит большой пыльный ключ. Как будто его сто лет не трогали.

– На часах? – Лиза улыбнулась.

– Ну да, конечно… Скорее всего, это он. И что мне делать с этим ключом?

– Открыть дверь. И посмотреть, что за дверью. Зачем же еще нужны ключи от чужих дверей, как не для этого?

 

9

Ступени винтовой лестницы никак не кончались. Настя насчитала их уже больше сотни, но лестница все закручивалась, будто просверливала почву и уходила к центру земли. Становилось все холоднее, и как Настя ни заворачивалась в халат, избавиться от дрожи не удавалось. Впрочем, причиной дрожи мог быть и не холод.

Решимость Насти уменьшалась с каждым шагом, но когда этой решимости осталось на самом донышке и Настя посветила фонариком, чтобы оценить обратный путь, тут оказалось, что до земли всего пять или шесть ступеней. Она так заторопилась, что едва не полетела кувырком с последней ступени. Вот было бы смешно…

Настя снова посветила фонариком. Небольшой коридор, а в нем… Собственно, и все. Просто небольшой коридор, который никуда не ведет. Здесь было еще холоднее. Настя прошла по коридору, пока не уперлась в стену. Тупик. Очень интересно.

Настя для верности несколько раз ткнула в стену кулаком, но стена не развалилась, стояла себе, как и прежде. Остальные стены тоже не производили впечатления театральных декораций. Они были старые, прочные, пыльные, холодные… И совсем-совсем не гостеприимные. Настя вдруг подумала, что где-то в здешней темноте наверняка водятся пауки с их паутиной. И если такой паук свалится сейчас ей за шиворот… А про крыс вообще лучше не вспоминать, так что…

Звук раздался из-за той самой тупиковой стены, которую Настя проверяла на прочность. Это был негромкий звук, но в окружавшей Настю тишине он прорезался довольно внятно.

И все равно Настя в него не поверила. Она застыла у нижней ступени лестницы и выждала, пока звук не повторился.

Когда же из-за дальней стены во второй раз прозвучал низкий и тягостный звук, похожий на попытку завести огромный старый проржавевший механизм, Настя не обрадовалась и не захлопала в ладоши.

Вот теперь ей стало по-настоящему страшно. Потому что если эти слова Лизы оказались правдой, то, значит, правдой было и остальное.

 

10

– Зачем же еще нужны ключи от чужих дверей, как не для этого? – Лиза поправила прическу и оценивающе взглянула на вечернее платье Насти, после чего нахмурилась. – Короче, зайдешь, посмотришь, расскажешь…

– Что может быть там такого интересного, что спецслужбы устроили целую операцию ради одного ключа?

– Ради одной двери.

– Вот именно! Вы же такие всемогущие! Почему вы не можете получить ордер, войти в дом, обыскать его, и если там есть что-то незаконное… Хотя какие у Миши могут быть проблемы с законом?

– Аж противно слушать этот детский лепет! «Какие у Миши могут быть проблемы с законом»… А почему у Миши не может быть проблем с законом?! Ты так хорошо его знаешь? Тогда ты, наверное, в курсе, что твой Миша – один из главных людей в грузинской мафии…

– Это что, шутка?

– А что в этом смешного?

– Миша не может быть в мафии, я знаю, какие там бывают люди…

– Откуда ты знаешь? Из телевизора? Слушай сюда, девочка-припевочка, твой Миша – самый настоящий бандит. Он мафиозный начальник. Сам он не убивает людей, он отдает приказы. Ясно?

– Я тебе все равно не верю, но… Но допустим, я возьму ключ. Допустим, я открою эту дверь, что я там должна увидеть?

– Не знаю.

– Врешь. Ты знаешь, иначе бы не было этой операции… Что там?

– У нас есть предположение.

– Ну?

– У нас есть предположение, что там находится заложник.

Растерянное Настино лицо замерло неподвижной маской.

– Что? А ты думала, что Миша – это прекрасный принц на белом коне? Хотя, если он дарит такие симпатичные колечки… – Лиза тронула Настю за руку, – ему можно многое простить.

 

11

И вот теперь Настя попыталась рассуждать логично. Если там заложник, то Миша – начальник грузинской мафии. Если он из мафии, то что он сделает с девушкой, которая залезла в его секреты? И от чего, интересно, умерла его первая жена, по которой он так печалился? Может быть, и она тоже зашла в запретную комнату? Может быть, она увидела то, что ей не полагалось видеть? Мама, как же здесь холодно… И как же здесь страшно.

Настя посмотрела вверх, куда уходила казавшаяся бесконечной винтовая лестница. Еще можно убежать. Хотя бы попробовать убежать. Попробовать прикинуться – мол, ничего знать не знаю, ведать не ведаю. Ключ не брала, дверь не открывала, по лестнице не спускалась, звука из-за стены не слышала. Интересно, поверят ли ей. Интересно, сможет ли она вытравить страх из своих глаз. Интересно, сможет ли она сбежать из этого дома. Как много интересных вопросов есть в мире… И лучше бы никогда не встречаться с этим интересным. Лучше жить скучно, спокойно и долго.

Это была разумная мысль, но, как бывает со всеми разумными мыслями, она пришла слишком поздно.

– Выпустите меня, пожалуйста.

Настя вздрогнула и обернулась.

– Прошу вас. Я пленник, меня здесь удерживают против моей воли.

Тихий жалобный голос прошелестел в ее ушах, заставил сжаться сердце в перепуганный комок. Наверное, где-то в стене была щель, и через эту щель заложник сейчас разговаривал с Настей.

Она еще раз посмотрела вверх, в темное никуда…

– Пожалуйста, выпустите меня. Бога ради…

Настя подумала, что, наверное, еще минута у неё есть. Она посветила перед собой, подошла к стене, попыталась найти щель, из которой доносится голос, но так ничего и не увидела.

– Я слышу вас, – шепотом сказала она. – Я расскажу людям, что вы здесь. За вами придут.

– Будет уже поздно. Завтра они меня убьют! Я знаю, я слышал их разговоры… Выпустите меня сейчас!

– Я ничего не могу сделать одна, тут ведь стена.

– Это не стена, это дверь.

– Что?

Настя щелкнула кнопкой фонарика и внимательно посмотрела перед собой.

– Это все-таки стена.

– Но я видел, как она открывалась…

– Тут ни замочной скважины, ничего такого похожего на дверь… Я пойду и расскажу людям, они придут и сломают стену…

– Должен быть какой-то код…

– Как это?

– Эта дверь открывается не ключом. Надо нажать на специальные точки… Или постучать специальным стуком. Что-нибудь в этом роде.

– Но… я не знаю кода!

– Это должно быть что-то простое, что-то примитивное… Ну, как обычно.

Настя вдруг подумала, что голос из-за стены не очень походил на голос истощенного и отчаявшегося заложника. Судя по виденным ею фильмам, отчаявшиеся заложники делились на две категории: одни впадали в буйное помешательство, другие молча лежали в углу, потеряв интерес к жизни. Тут Настя столкнулась с новой, третьей разновидностью. Этот несчастный узник пытался командовать.

– На двери с твоей стороны есть какой-то рисунок? Какая-то надпись?

– С моей стороны просто кирпичная стена. И тут плохо видно… Мне нужно идти…

– И ты бросишь умирающего? Бог не простит тебе, не простит… – голос превратился в слабеющий стон.

– Но если меня поймают, то никто никогда за вами не придет!

– Тебя не поймают. И ты сейчас откроешь эту дверь.

– Как?!

– Ну давай попробуем… Нарисуй на стене вот такую штуку…

– Чем я ее нарисую? – торопливо перебила Настя.

– Кровью, само собой! У тебя ведь есть что-нибудь острое?

Настя на всякий случай отошла от стены.

– Нет у меня ничего острого, и не собираюсь я мазать своей кровью всякие грязные стены…

– Всего лишь несколько капель, – простонала стена.

– Нет, никаких капель, я ухожу! – Настя быстро зашагала к лестнице, наверное, слишком быстро, потому что когда фонарик вдруг погас, и Настя оказалась в полной темноте, и надо было срочно затормозить, то Настя не смогла, и страх немедленно взял ее за горло, сделав движения судорожными, неуверенными; колени задрожали, а руки заметались в поисках стены, в поисках опоры, и когда кончики пальцев почувствовали что-то похожее, Настя то ли прыгнула, то ли упала в ту сторону. Все это случилось за секунду, но слишком много страха было в этой секунде, и Настя буквально прилипла к холодной стене, боясь от нее оторваться, боясь сделать хоть шаг по коридору. Ее сердце стало невыносимо большим, заполнив всю грудную клетку и колотясь в нее обезумевшим поршнем. Ожидая, пока поршень успокоится, Настя несколько раз встряхнула фонарик, нажала кнопку, и лампочка все-таки соблаговолила зажечься.

Настя вздохнула сначала облегченно, а потом с удивлением и с запоздалой болью – луч света упал на ее кисть, и та была исцарапана до крови. Настя перехватила фонарик в левую руку и убедилась, что с правой – та же самая история; наверное, это были последствия отчаянного прыжка к стене. Сначала Настя хотела просто вытереть окровавленные пальцы о халат, но потом…

То ли она вспомнила сама, то ли до нее снова донеслось:

– Всего лишь несколько капель…

Настя повернулась к стене.

– Ну и что? Что мне делать с этими каплями?

– Ради бога, подойди ближе… Посмотри на стену, может быть, там есть какие-то знаки…

– Нет там никаких знаков, – сердито сказала Настя. – Я уже смотрела, так что…

Она вдруг увидела, что стена перед ней меняет свой цвет. Кирпичи словно молодели на глазах, сбрасывали с себя столетнюю грязь и приобретали сначала красный, а потом темно-оранжевый цвет. Изумленная Настя подошла ближе, вытянула руку с фонариком, чтобы лучше видеть, и стена, словно откликнувшись на ее приближение, стала «линять» еще быстрее. Темно-оранжевый цвет – цветом спелого апельсина, потом на секунду вспыхнул лимонной желтизной, а потом вдруг белым как снег, а потом…

Потом все цвета исчезли, и кирпичи стали прозрачными, а также – по крайней мере по виду – утратили свою твердость. Остались заметными их соприкасающиеся грани, отчего по-прежнему было понятно, что стена не сплошная, а сложенная из многих элементов. И теперь стало видно, что за этой стеной есть пространство, но разглядеть какие-то детали было невозможно.

– Теперь ты видишь? – спросил голос из этого пространства.

Настя не ответила, она не могла оторвать взгляда от прозрачной стены, которая едва заметно колыхалась и тем самым наводила на сравнение с огромной прямоугольной медузой, перегородившей проход. Настя терпеть не могла медуз, она ненавидела темные холодные подземелья, но сейчас ее охватило новое чувство, и оно было сильнее всех прежних страхов. Настя видела, как меняются вещи, и ей было ясно, что вещи меняются из-за нее. Она не знала, как именно это происходит, но она видела, как кирпичи превратились в прозрачное желе, и теперь она не могла завизжать от страха и убежать, она хотела увидеть, что будет дальше.

Что будет, если она сделает еще шаг вперед и… Она сделала этот шаг, по-прежнему вытянув вперед руку с фонариком. И ее рука вошла в стену. Было странно видеть собственную руку внутри обесцветившихся кирпичей, но все было именно так. Стена была холодной и чуть влажной, она практически не сопротивлялась Насте, она впустила в себя руку, а как только Настя двинула вперед все тело, стена просто расступилась. Образовался проход примерно в метр шириной, Настя поспешно миновала его и обернулась, боясь, что прямо сейчас стена сомкнётся и замурует ее здесь на веки вечные.

Но этого не случилось. Настя повела фонариком вверх-вниз и заметила, что вверху стена снова начинает темнеть, приобретая цвет, но происходит это очень медленно. Что самое главное – стена больше не шевелилась, не дрожала, не двигалась, была просто неподвижной, как, впрочем, и положено стенам.

– Я же говорил, – раздалось из темноты, теперь более отчетливо и громко. – Не надо никого звать, можно все сделать и самому… Теперь иди сюда, скорее…

Настя повернулась на голос. Фонарик высветил бледное пятно, похожее скорее не на человека, а на тонкий древесный ствол. У Насти пересохло в горле. Пара движений фонариком помогли прояснить, что это все-таки человек. И этот человек висит на стене с расставленными в стороны руками и ногами, словно истончившаяся звезда.

И еще Настя увидела, что все это было бессмысленно, потому что и ноги, и руки, и шея этого тощего, как спичка, мужчины были закованы в кандалы. Он висел в них, словно в паутине из железных цепей.

Это был старик с длинными седыми волосами, и выглядел он так ужасно, что непонятно было, как он вообще может подавать признаки жизни и тем более говорить.

Но старик говорил. И говорил он довольно странные вещи.

– Не может быть, – сказал он, когда Настя подошла совсем близко. – Женщина?! Нет, нет, только не это!

В этот момент Настя услышала шум, в котором не то чтобы узнала, а просто угадала звук двери, которую резко распахнули, а потом так же резко захлопнули. А потом был звук, очень похожий на шаги вышедшего на лестницу человека.

В связи с этим она забыла спросить заложника, что именно его не устраивает в ее половой принадлежности.

 

12

– Кто здесь? – раздалось сверху.

Настя закусила губу – она не просто попалась, она попалась глупо. Она с самого начала знала, что попадется, и вот…

– Кто здесь?

– Он что, думает, что ему ответят? – прошептал старик со стены. – Идиот…

– Извините, – таким же шепотом сказала Настя. – Я не смогла вас спасти. Теперь нас, наверное, убьют…

– Что делать, – проговорил старик. – Таковы правила. Попался – умри. Хотя… Хотя если ты считаешь, что тебе еще рано умирать…

– То что?

– Дай мне воды.

– Воды?! У меня нет воды!

– Это плохо. Что, совсем нет воды?

– Совсем!

– Надо найти. Хотя бы чуть-чуть.

– Да при чем тут вода?! Сейчас нас поймают, а вы про воду!

– Но бежать тебе все равно некуда, – вкрадчиво раздалось со стены. – Так почему бы не потратить последние секунды жизни на помощь умирающему от обезвоживания старику?

– Для умирающего вы как-то слишком много разговариваете…

– Это я из последних сил… – простонал старик, но Насте показалось, что в темноте он ехидно ухмыльнулся.

– Эй! – продолжал разговаривать с темнотой спускающийся по лестнице охранник. – Тут есть кто? Выходи по-хорошему, а то как зафигачу…

– Что он сделает? – не понял старик.

– Наверное, выстрелит.

Старик что-то сказал в ответ, но Настя уже не слушала его, она прошла сквозь проход в темнеющей стене и двинулась к лестнице, кляня себя за то, что не сделала этого раньше. Она же знала, что все кончится именно так, она же чувствовала, она же… Но, может быть, еще удастся отвертеться, наболтать что-нибудь…

Она едва не вскрикнула оттого, что левая нога угодила в холодную лужу. Тапочка мгновенно потяжелела, стала противной и липкой. Настя провела рукой по стене – здесь тоже была влага. Наверное, подтаявший снег просачивался сквозь крышу, стекал каплями холодной воды по стене…

Голос ударил ей в спину:

– Нашла воду?

От шепота старика было не укрыться.

– Нет!

– Но у тебя мокрые руки…

– В том-то и дело! Только руки намочила…

– Дай мне их.

Настя изумленно обернулась к едва заметному бледному пятну на стене.

– Протяни руку и намочи мне губы, – сказал старик. – Что, так сложно?

– Нет…

Она подошла к старику и вытянула вверх правую руку.

– Где вы… там?

Нижняя часть его лица ткнулась в ладонь резко и сильно, как-то даже по-животному. Несколько секунд шершавые сухие губы терлись о ладонь Насти, впитывая в себя всю до последней молекулы воду. Настя в это время зажмурила глаза, хотя кругом и так было темно, а еще она с удовольствием заткнула бы уши, поскольку звук всасываемой влаги был поистине отвратителен.

– Вторую, – деловито сказал старик, и Настя послушно протянула левую руку. Теперь Настя познакомилась и с языком, который набросился на ладонь Насти, как змея, исследуя каждый сантиметр ее ладони.

Настя не выдержала и сама отняла руку, потому что к горлу уже подступила тошнота.

– Ты… молодец, – проговорил старик. – Бог, он все видит… Он не забудет, как ты помогла старику… А теперь иди.

– Куда – иди? Там – этот, с пистолетом…

– Он тебе ничего не сделает. Ты ведь имеешь какое-то отношение к хозяину дома, так?

– Откуда… Откуда вы знаете?

– Иначе бы стена не раскрылась. Иди, иди…

Настя посмотрела на растопыренное на стене существо, которое вызывало у нее все больший страх… И ноги сами понесли ее к лестнице. Там, по крайней мере, все будет понятно – охрана, Миша и так далее.

– Стой! – окликнули ее, как только Настя поставила ногу на первую ступеньку. – Стой, не двигайся.

Настя задрала голову вверх, навстречу лучу фонарика.

– Блин, – сказал охранник. – Какого… То есть как вы сюда попали?

– Я? Я и сама не пойму… Может, лунатизм? Я не помню, как сюда попала, очнулась только, когда вы крикнули. Боже ты мой, я же в одном халате, а тут такой холод! Где это я вообще?

– Там, куда лучше не ходить, – мрачно ответил охранник. – Поднимайтесь наверх, Михаил Давидович вас уже полчаса ищет…

– Неужели?! – Она побежала вверх по лестнице, хлюпая мокрой тапочкой. – Какой кошмар…

– Вы поднимайтесь, – сказал охранник. – А я спущусь вниз, проверю, что там и как…

– Да чего там проверять, – неуверенно сказала Настя, но охранник не последовал ее рекомендациям. Он спускался вниз и на ходу пытался связаться с остальными по рации, но сигнал, видимо, не проходил через эти стены. Охранник чертыхался.

Настя сделала пару шагов наверх, но потом остановилась. Ноги и руки тащили Настю вверх, но ее расширившиеся от страха глаза не могли оторваться от черной бездны, в которую уходила лестница и в которую только что сошел по ступеням охранник, громыхая ботинками по ступеням.

– Подождите! – внезапно выкрикнула она. – Подождите, я с вами!

И ноги, почти не сгибаясь, нехотя побежали по ступеням вниз. Охранника уже не было ни видно, ни слышно, фонарик предательски замигал, Настя жала на кнопку, и тут…

Звук был искажен изгибами коридора, так что непонятно было, кто кричит и о чем именно кричит. Но самого крика было достаточно, чтобы Настю словно стеной остановило, а потом будто ракетой подбросило на несколько ступеней вверх.

Потом крик затих, а Настя замерла, вцепившись в изогнутые металлические перила. Холодный воздух царапал легкие, облапал всю ее с ног до головы, отчего Настя чувствовала себя замороженным полуфабрикатом человека.

И лишь небольшая точка на ее теле, сзади, на шее, чуть повыше выступающего позвонка, огненно пульсировала, словно очаг опасного заболевания.

Белый кружок фонарика так и не возник вновь. Зато Настя услышала уже знакомый ей траурный перезвон – будто бы кто-то пытался запустить громоздкий и ржавый металлический механизм.

– Женщина, – сказала темнота снизу. – Женщина, которая с мокрыми руками, ты еще здесь?

Настя пискнула что-то малопонятное, но ее поняли.

– Женщина, давай выбираться отсюда. Только ты мне помоги немного… Бога ради, помоги мне.

И снова этот мрачный перезвон. Насте не было видно, что происходит внизу, но получалось, что этот умирающий старик каким-то образом отцепился от стены и вот теперь тащит на себе всю свою металлическую паутину, но не останавливается.

Куда делся охранник – лучше было даже не думать.

– Сейчас, – сказала Настя чуть не плача. Жалко ей было не старика, а саму себя, потому что альт и виолончель замолчали в ее голове навсегда, а зимняя идиллия с Михаилом Гарджели сменилась на…

Пока лишь на холодный и липкий страх. Посмотрим, что будет дальше.

 

13

– Медведь, Медведь, это Маша. Медведь, слышите меня?

– Слышу тебя.

– Медведь, в берлоге какая-то суета.

– А поподробнее?

– Сейчас два часа ночи, а там все окна горят.

– Может, праздник какой?

– Нет там никакого праздника. Они резко повключали свет минут пять назад, как будто там что-то стряслось. Какие будут указания?

– Сейчас… Я с Лисой переговорю.

– Жду.

– Маша, это Лиса. Долго уже продолжается эта канитель?

– Минут пять.

– Ну тогда давай потихоньку выдвигайся на исходную. Понял? Чтобы наблюдать с минимального расстояния.

– Понял. Может, я человека в сад отправлю? Он потихонечку к окнам подберется…

– Маша, у тебя что, крыша поехала? В сад не соваться ни в коем случае!

– Я понял, понял…

– Минут через десять будем у вас.

– Решила согреть нас в холодную зимнюю ночь?

– Козел ты, Маша. Давай делом занимайся, а то я тебя так согрею, что одни угольки останутся…

Рыжеволосая Лиза-Лиса отключила мобильник и воодушевленно потрепала Покровского по плечу:

– Кажется, началось. Дави на газ, Медведь!

– Как-то мне не по себе, – буркнул Покровский.

– Это временно, – подбодрила его Лиза, заглядывая в записную книжку. – Это пройдет… Так-так, что у нас предусмотрено на этот случай? М-м-м… Студенческий праздник в клубе «Вулкан». Едем.

– Едем, – бесцветно согласился Покровский.

Несколько минут спустя машина резко затормозила напротив входа в клуб. Сквозь тонированные стекла Лиза смотрела на перемещения людей возле дверей «Вулкана». Кто-то курил, кто-то разговаривал по мобильному, кто-то тащил упившуюся девицу к машине.

– Ну, кто из них тебе больше нравится? – промурлыкала Лиза.

– Мне все равно.

– Ну почему ты такой нудный, а? Надо же все это делать весело, с песнями и танцами… Вон тот очкастый как тебе?

– Очкарик как очкарик.

– То есть ты не возражаешь… Ладно…

Хлопнула дверца машины, и Лиза побежала к входу в клуб. Минуту спустя, радостно посмеиваясь, она шагала обратно. За ней едва поспевали двое – тот самый очкарик в дурацком свитере с оленями и высокий темноволосый парень, про которого Покровский с неприязнью подумал: «Смазливый, гад».

Лиза на ходу болтала всякую чушь про свою никак не заводящуюся машину, очкарик в ответ бубнил что-то автомобильно-компетентное, а красавчик ничего не говорил, а лишь усмехался краем рта, как бы говоря: «Я-то знаю, в чем тут дело…»

Ничего он не знал.

– Вот этот драндулет, – хихикала Лиза, забегая со стороны водителя. – А вот балбес, который ничего не понимает в машинах…

– Что ж поделаешь, – вздохнул Покровский, перебираясь на пассажирское место. – Таким мама родила…

– Сейчас разберемся, – пообещал очкарик, но красавчик неожиданно взял его за плечо и отодвинул в сторону.

– Да, сейчас разберемся, – весомо-снисходительно сказал смазливый и сел за руль. – А где ключи?

Покровский посмотрел на Лизу – та пожала плечами.

– Сейчас достану ключи, – сказал Покровский красавчику. – Вот, держи…

Красавчик потянулся за ключами и словил короткий, но эффективный удар локтем в челюсть. Покровский зажал его шею под мышкой и держал так секунд Двадцать, пока не закончилась возня снаружи.

– Давай его сюда! – Лиза рывком выдернула сомлевшего красавчика из объятий Покровского.

– Эй, эй! – Покровский настороженно повернулся к Лизе. – Ты только не увлекайся…

– Я? – Лиза убрала растрепавшиеся волосы с глаз. – Я… не увлекаюсь… Со мной все… в порядке… – Она тяжело дышала, лицо ее было розовым, словно распаренным. – Я его слегка…

– Лиза, у нас ведь времени нет…

– Только пригублю…

– Быстрее!

Лиза выдернула красавчика из машины, нагнулась над ним… И на секунду коснулась его губ. Красавчик едва заметно вздрогнул. Лицо его стремительно побелело, словно температура воздуха резко понизилась.

Очкарик к этому времени уже не вздрагивал. Он лежал лицом вниз в снегу возле задних колес машины, как отработанный материал, из которого больше не выжать ни капли.

– Лиза…

Никакой ответной реакции.

– Лиза!!!

– Да, – выдохнула Лиза, не без сожаления выпуская из рук голову красавчика. Ее слегка пошатывало. – Я все помню… Поехали…

 

14

Охранник никуда не делся, он спокойно лежал на полу, вытянув руки вдоль туловища. Шею его металлической змеей обвивала длинная цепь – сейчас она с тихим перезвоном сползала с тела, поскольку старик двигался дальше, и все его цепи, все его холодные металлические змеи волочились за ним пугающей свитой. Настя боялась мертвецов, а еще она боялась темноты и страшных стариков в цепях, поэтому она все же подобрала фонарик, выпавший из мертвых пальцев охранника, а свой, вконец подсевший, выбросила.

– Помоги мне.

– Как?

– Руку…

Настя протянула ему руку, и старик вцепился в нее, словно пятью холодными когтями, зажав Настино запястье в неразрываемое кольцо.

При этом старик бормотал:

– Я так слаб… Помоги мне… Покажи выход отсюда.

Если кто тут и был слаб, если кому тут и нужна была помощь, если кому и нужен был выход отсюда, так это Насте.

– Как я вам помогу? Мы же отсюда никак не выберемся…

Старик взобрался на ступеньку, и висящие на нем цепи мрачно звякнули, празднуя это достижение.

– Не выберемся? Разве? Ну хотя бы попробуем…

– Нас поймают! В доме полно охранников… Они ищут меня, они станут искать того, которого вы… – Настя замялась. Все запутывалось сильнее и сильнее. Допустим, Михаил – плохой и освободить заложника – хорошо. Но если заложник сам начинает убивать людей – хорошо ли это? А если это плохо, то значит, что Михаил правильно держал этого старика на цепях? И если старик так легко убил одного человека, значит, он так же легко может…

– Которого я что? – прошелестел старик.

– Убили, – осторожно выговорила она.

– Я немного не рассчитал… Хотел слегка оглушить… А он упал и не встает. Хилая молодежь пошла… То ли дело раньше…

Настя всхлипнула и потянула старика вверх.

– За что вас так? – спросила она, полуоглянувшись. – Что вы такого сделали?

– Ничего я не сделал, невинно пострадал… Погоди-ка.

Настя остановилась, хотела сбросить холодные, цепкие пальцы старика, но те не отпускали.

– Что-то с лестницей… Что-то не так… – озабоченно проговорил старик. – Где выход-то?

– Наверху, – сказала Настя. – Но нас там сразу заметят и…

– Тут еще один выход должен быть. – Старик привалился к перилам, хрипло вздохнул. – Выход прямо в сад… Только я его не вижу.

– Нету никакого другого выхода…

– Как же… Я ведь помню… Я помню…

Настя едва не закричала на старика – еще не хватало удариться в воспоминания! И это в тот момент, когда они застряли как между небом и землей, застряли без всякого представления о том, куда двигаться дальше и есть ли смысл в таком движении… Но она не закричала, она молча уставилась в сторону. На ум шли разные оптимистичные мысли. Типа: «Ну, наверное, Миша меня не убьет. Сразу не убьет. Не может. Мы ведь уже два месяца вместе… И что я такого сделала, в конце концов? Просто залезла в подвал, вот и все. Откуда же я знала, что там окажется такое?!» Она наскоро репетировала оправдательные отговорки, потому что знала – очень скоро они ей понадобятся.

– Нет другого выхода? – переспросил старик. Он высоко задрал голову, следуя взглядом за слабеющим лучом фонарика, а Настя также не могла оторвать взор от отчаянно-напряженной шеи, настолько древней и иссушенной, что казалось – вот-вот лопнут артерии и мышцы, надломятся позвонки и голова старика слетит, покатится вниз по металлическим ступеням.

– Нет другого выхода? А это что?!

Неуверенный луч нащупал в нескольких метрах над ними короткий мостик – ответвление от лестницы, которое упиралось в стену. Настя присмотрелась и увидела в стене нечто, похожее на контур двери.

– Она же заколочена…

– Это уже неважно, – заторопился старик. Впрочем, пыла у него хватило ненадолго, и скоро все вернулось к обычной схеме: Настя впереди, а на руке у нее висит подозрительный заложник, гремя своими аксессуарами. Настя делала несколько шагов, потом останавливалась, восстанавливала дыхание и шла дальше.

Когда они дошли до площадки с ответвлением в сторону двери, Настя в очередной раз остановилась. Дверь выглядела скорее как часть стены, нежели как выход отсюда.

Настя вздохнула и снова потащила свою неприятную ношу – надо было продолжать подъем. Однако заложник словно прирос к полу.

– Куда это ты? Вот же выход!

– Там заперто, – сказала Настя. Вообще-то, больше было похоже, что дверь просто вросла в соседние кирпичи.

– Неважно, что заперто… Важно, что выход есть, – шептал старик и тянул Настю к переходу от лестницы к двери. – Ты только что пробила проход в стене, там, внизу, а теперь ноешь…

В этом был резон. Настя резко вытянула руку с фонариком в сторону двери. Вблизи та производила еще более мрачное впечатление и вдобавок пахла каким-то средневековым запахом – так, по предположению Насти, пахли двери пыточных камер, пахли ужасом, холодом и неизбежностью.

Кажется, Настя все делала, как в прошлый раз, вот только результат… Она подошла к двери вплотную, потом даже толкнула ее плечом, потом постучала раскрытой ладонью, потом кулаком… Старик скрипуче рассмеялся:

– Иногда старое доброе дерево… лучше всяких фокусов.

Настя сердито обернулась – она тут выбивается из сил, а этот…

– Я ничего не могу с ней сделать! – выкрикнула Настя, забыв о безопасности. Голос задрожал, выдавая Настин страх с потрохами.

– Перестань ныть, женщина. Лучше бы достала мне еще воды…

– У меня нет воды. – Настя с изумлением поняла, что старик подтащил свое тело вплотную к двери.

– Плохо, что у тебя нет воды, – сказал старик. Он помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом резко ударил в дверь кулаком.

– Не надо шуметь! – испугалась Настя. – Нас же услышат!

– Всенепременно, – сказал старик и глубоко вздохнул.

Обрывки кандалов грянули одним минорным аккордом, а на Настю пахнуло свежим морозным воздухом: вторым ударом старик пробил в двери дыру.

– Мама, – сказала Настя, попятившись.

– Папа, – передразнил ее старик, ухватился за край дыры и дернул на себя. Дверь поддалась и едва не открылась, но старик не смог развить успех – он рухнул на колени перед дверью. Насте показалось, что он сейчас совсем потеряет сознание и упадет на пол, однако старик сдержался.

Он стоял на коленях и покачивался, закрыв глаза, словно впал в транс, словно произносил молитву… А может, он просто собирался с силами. Настя на всякий случай подошла и дернула дверь. Дверь была именно такой, какой казалась, – невероятно прочной Настя поняла, что ничего с ней старик сделать не сможет.

В этот момент наверху снова хлопнула дверь, лучи фонарика зашарили сверху вниз. Но теперь, судя по топоту, людей наверху было много. И теперь они точно знали, что тут творится. Или нет?

– Настя? Настя! Вы там? Вы живы? Мы сейчас спустимся!

Ботинки затопали по лестнице.

– Они сейчас спустятся, – сказала тихо Настя.

На старика это подействовало как допинг. Он заревел, возвысив голос из низкого рыка к высокому оглашенному воплю, едва не срывающемуся в визг… А потом просунул руку в отверстие и дернул дверь на себя. Обломки кандалов дружно сказали:

– Аминь.

Дверь как будто взорвалась посередине, в ней появилась дыра диаметром около метра, и в эту дыру зачарованная Настя увидела покрытые снегом кусты, как будто бы перед нею открылось окно в иной мир. За дверью был сад, и в этот сад можно было попасть, хорошенько пригнувшись и протиснувшись в проломанную дыру. Старик отбросил в сторону выломанные куски дерева и торжествующе проговорил:

– Voila!

По законам здравого смысла после предпринятых усилий этот полуголый и патологически исхудавший пожилой мужчина должен был немедленно умереть. Но здравый смысл явно куда-то отлучился, забрав с собой свои законы.

– Je vous demande, – сказал он даже более живым, чем раньше, голосом и показал на дверь. Настя покачала головой – оставаться здесь было страшно, но и выбираться отсюда в такой компании…

В этот момент сверху на нее свалился один из охранников Гарджели. Он оттолкнул Настю в сторону и оказался между ней и стариком.

– Messieurs. – Старик чуть приподнял руки, зазвенев цепями. Охранник в ответ просто выстрелил ему в грудь. В упор, не целясь. Просто ткнул стволом в грудь старика и несколько раз нажал на курок.

Настя вскрикнула. Потом она вскрикнула еще. И еще.

И в ответ ей закричал охранник, но он кричал совсем недолго.

 

15

Между тем снег беспрерывно валился с неба, словно кому-то там, наверху, нужно было срочно заполнить белой липкой массой некую зияющую пропасть, раскрывшуюся где-то на земле. Заполнить, пока не случилось ничего страшного. Чего именно? Кто знает…

– Где вас черти носят?! – Человек, которого Настя знала под фамилией Сахнович, нетерпеливо кинулся к затормозившей машине. – Я же вам сказал…

Лиза неожиданно сложилась пополам и принялась истерически смеяться, тыча пальцем в сторону Сахновича:

– О-о… Маша… Вот так Маша…

– Напилась, что ли? – бросил в ответ Сахнович.

– Типа того, – ответил Покровский. – Не обращай внимания.

– Это сложно. – Сахнович подозрительно смотрел, как Лиза, не переставая хихикать, повалилась боком в сугроб и оттого зашлась в смехе еще больше. – Господи, с кем приходится работать… Артем, там у них какой-то переполох, – он махнул рукой в сторону чугунной ограды, за которой едва виднелся особняк. – Я не уверен… Но, кажется, там стреляли.

– Давно?

– Только что. Думаю, надо войти туда и…

– Нет, у нас другой план, – оборвал его Покровский. – Мы стоим здесь и ждем, пока…

– Пусть он идет.

Лиза стряхивала снег с джинсов.

– Что ты сказала?

– Я сказала, – она уже совсем не смеялась. – Пусть он сходит и посмотрит. Если там действительно стреляли…

– Но ты же говорила…

– Пусть идет. Иди, Эдик, – сказала Лиза.

– Хм. – Сахнович поискал на ее лице признаки издевки или еще какого подвоха, но не нашел. – Ну… Ну тогда я пойду. Если что… – Он расстегнул «молнию» на подбитой мехом короткой кожаной куртке и удостоверился, что мобильник во внутреннем кармане. – И если что совсем уж… – Он приподнял полу куртки и показал рукоятку пистолета.

Лиза одобрительно кивнула. Сахнович еще раз подозрительно посмотрел на нее, что-то буркнул себе под нос, но все же полез через сугробы к ограде, кое-как вскарабкался наверх и спрыгнул уже с другой стороны. Здесь он пригнулся, втянул шею в плечи и короткими перебежками стал продвигаться в глубь заснеженного сада. Очень скоро Лиза и Покровский потеряли его из виду.

– Что ты делаешь? – тихо спросил Покровский. – Зачем ты туда его отправила?

– Чтобы узнать, что там происходит.

– Но ведь там… Ты же рассказывала, что…

– Я уже не уверена. Может быть, это просто дурацкие слухи, предрассудки.

– А если нет?

– Вот сейчас и выясним, – бесстрастно ответила Лиза. – Выясним наверняка.

– Ну ты и стерва.

– Я тебя об этом заранее предупредила. Так что нечего презрительно коситься на меня… Лучше помаши Маше ручкой. И надейся, что все кончится хорошо.

– Хорошо для кого?

– Для нас, Тёма, для нас.

– Это невозможно, – ответил Покровский. – Потому что я все больше понимаю, что нет никаких нас. Есть ты отдельно и я отдельно. И я перестаю тебя понимать. А это значит, что я перестаю тебе доверять.

– А ты мне разве когда-нибудь доверял? – улыбнулась Лиза и взяла Покровского под руку. – Напрасно.

В этот момент странный звук прошелестел в воздухе, словно порыв ветра на секунду принес звук далекого рокочущего океана, только где был этот океан, чьи земли он омывал…

– Что это? – спросил Покровский, отстранившись от Лизы. – Что это было? А?

Лиза не отвечала. Она выставила вперед руки и словно ощупывала пальцами ночной воздух, будто вытягивала из него слова, которые обычное ухо не в состоянии было расслышать.

– Что это было? – Покровский тщетно всматривался в неясные заснеженные контуры за оградой.

– Это был он, – удовлетворенно, нерадостно произнесла Лиза, пряча замерзшие пальцы в карманы.

– Он?

– Старый мерзавец выбрался на волю. Скоро он будет здесь.

– А Настя?

– Понятия не имею.

– Жива она или нет?

– Откуда я знаю?! – раздраженно бросила Лиза. – Я так понимаю, что она раздобыла ключ, спустилась в подвал, нашла нашего друга… И то ли она помогла ему освободиться, то ли он сам ее использовал, чтобы освободиться.

– Использовал?! Как он мог ее использовать?

– Тёма, ты такой наивный… Если человек всю жизнь только и делает, что выбирается из тюрем, подземелий и казематов, то он знает тысячу способов, как использовать другого человека для побега. Знает и умеет ими пользоваться… Минутку.

Лиза достала мобильник, взглянула на дисплей.

– Наша Маша… Слушаю тебя, Эдик. Ага. Ага. Поня…

Она резко отдернула руку с телефоном от щеки, словно трубка попыталась ее укусить. Мобильник оказался в полуметре от лица Покровского, и тот явственно расслышал бьющийся в динамике истошный вопль.

Лиза разжала пальцы, и мобильник бесшумно нырнул в снег.

– Доставай контейнер, – приказала она Покровскому несколько секунд спустя. – Скоро он будет здесь.

Покровский поежился. Пожалуй, только теперь ему в голову пришла мысль – а не зря ли он во все это ввязался?

 

16

Что-то случилось со временем, не иначе. Только что Настя стояла на площадке перед полуразбитой дверью и чувствовала, как холодный, парализующий страх обвивает ее ноги, скользит вверх по позвоночнику и вползает в мозг с убедительным сообщением, что нет такой силы, которая могла бы сдвинуть ее с места и тем более отправить в этот пролом, в заснеженный сад, в декорацию из белого холода. Тем более в компании освободившегося заложника, который был, пожалуй, пострашнее своих тюремщиков.

Но затем Настя по своей воле бросилась в эту дыру посреди двери, протиснулась, протолкнула своё съежившееся тело, выпала в снег и перестала на миг дышать от обхватившего ее со всех сторон холода. Как-никак стояла февральская ночь, а из одежды на Насте был лишь халат да тапочки со смешными помпонами на носах. Собираясь в подвал, она на всякий случай поддела под халат тонкую водолазку и шерстяные колготки, но для февральской ночи это было настолько неадекватным нарядом, что ночь могла бы и оскорбиться от подобного легкомыслия.

Настя вскочила на ноги и побежала, но уже через пару шагов остановилась – ноги уходили в снег по щиколотки, а к тому же надо было сообразить, в какую именно сторону стоит уносить ноги. Настя растерянно оглядывалась по сторонам, а страх уже принял облик нетерпеливого молоточка, который ошалело колотился в груди – давай, скорее, бежим, бежим, неважно куда!!!

И еще через секунду она, наверное, рванулась бы в это «неважно куда», накрепко обхватив себя за плечи, стуча зубами, что твой железнодорожный вагон на стыках, теряя бесполезные тапочки и проваливаясь пятками сквозь ледяную корочку…

Но тут сквозь дыру в двери выбрался еще один человек, и это зрелище окончательно добило Настю. Она поняла, что бежать, в общем-то, бесполезно, потому что от себя не убежишь. Точнее, не убежишь от безумия в собственной голове. Только безумием можно было объяснить то, что видели ее глаза. Галлюцинация имела вид немыслимо исхудавшего старика в лохмотьях и с обрывками цепей на руках и ногах. Их звон сопровождал передвижения экс-заложника, словно маленький невидимый оркестрик, специализирующийся на исполнении унылых мелодий, которые сливались в единую металлическую какофонию – все столь же унылую.

Было странно и страшно видеть, как это мало похожее на человека сочленение костей тем не менее двигается и дышит, ищет подслеповатыми глазами Настю и… И, конечно же, находит.

Ах да, надо еще вспомнить про три пули, которые охранник всадил узнику подземелья прямо в грудь. Настя вспомнила, и ее передернуло от этого воспоминания. А тогда она закричала от ужаса – когда охранник с жестоким хладнокровием вдавил ствол пистолета в центр слабеющего старческого тела и трижды нажал на спуск.

Но ужасаться надо было не этому. Охранник ждал, когда простреленное тело рухнет, однако этого не случилось. Заложник чуть отступил назад, а потом раздалось непонятное шипение. Через мгновение охранник корчился и орал от боли – из пробитого отверстия в старческом теле брызнула струя то ли пара, то ли какого-то газа, словно узник подземелья был тугим воздушным шаром. Эта струя ударила точно в охранника, окатила его от шеи до паха, разъев сначала одежду, а потом и кожу, а потом и… Но к этому моменту охранник уже перестал кричать и просто лежал неестественно изогнутым подобием человеческого тела. Одежда продолжала дымиться.

Сверху спешно топали ногами другие охранники, старик молча пошатывался над поверженным охранником, но умирать явно не собирался. Настя зажала рот ладонью и выскочила через пролом в двери на морозный воздух. Тошнота и ужас стояли в горле, и шок от ночного холода хотя бы частично заместил шок от только что увиденного убийства.

Бледный свет луны падал на старика, и теперь можно было разглядеть черты его лица, но почему-то у Насти не было такого желания. Она упорно не поднимала взгляда, но по приближению легкого запаха гнили и по хрусту снега под босыми ногами поняла, что освобожденный узник не намерен от нее отставать.

– Пойдем, – сказал старик и протянул ей руку. Настя отпрянула назад, потеряв равновесие и едва не упав в снег. – Пойдем, – повторил старик. – Teперь-то они тебя точно не пощадят. За… Зафигачат, и вся недолга.

С этой логикой трудно было спорить.

– Я… Я не знаю, куда идти.

Зубы выстучали отчаянную морзянку, и непонятно было, чего тут больше – страха или холода.

– Прямо, – спокойно сказал старик. – Надо идти прямо. Я знаю этот дом, этот сад. Не думаю, что многое изменилось, пока я… Только возьми меня за руку… Иначе не дойду…

Он не без труда нагнулся и зачерпнул снега в ладонь. Подождал, пока тот подтает, и не то чтобы съел, а просто затолкал его себе между приоткрытых неподвижных губ. Немного выждав, старик разочарованно вздохнул:

– Уже не помогает… Надо выбираться скорее…

Насте снова, как тогда в подвале, при первой встрече, стало его невыносимо жалко. Она сама взяла старика за тонкое предплечье, позволила на себя опереться. Это было не тяжело, вот только запах, вот только хлюпающий звук, исходящий из развороченного пулями отверстия в груди…

– Пошли, – сказал старик. – Прямо, все время прямо… Тебе тоже надо поскорее выбираться, иначе заморозишься…

Об этом Настя уже и не задумывалась. Она даже не вспоминала о маленьком утолщении внизу своей шеи, о маленьком подкожном подарке от майора Покровского, а уж о возможных простудных заболеваниях…

Они шли, точнее, Настя тащила на себе старика, а вокруг почему-то становилось все светлее. Если бы она оглянулась, то увидела бы, как одно за другим загораются окна в огромном особняке, а потом включаются большие круглые фонари по периметру сада, создавая изогнутую световую линию, словно рубеж, запретный для пересечения. Если бы она оглянулась, то увидела бы, как из центрального входа высыпают охранники, рассредоточиваясь по саду и неизбежно приближаясь к Насте и ее ноше. Настя не оглянулась и не увидела этого, но она и без того знала, что останавливаться нельзя, нужно бежать, бежать…

Тут включились установленные на крыше особняка прожекторы. Они заворочались, как потревоженные совы, уставили свои круглые глаза вниз, и одному из этих глаз повезло поймать лучом пробирающуюся параллельно главной аллее парочку.

Настя поняла, что дела стали еще хуже, и попыталась ускорить шаг, но то ли старик становился тяжелее, то ли просто сил у нее не осталось.

И в этот момент из-за кустов навстречу ей выпрыгнул какой-то человек, что-то закричал, замахал руками. Настя завизжала в ответ и бросилась назад, но оступилась, потеряла тапочку, едва не рухнула вместе со стариком… Пока она балансировала из последних сил, стараясь удержаться на ногах, человек подошел ближе, и Настя вдруг узнала это лицо – узнала и не поверила глазам.

Капитан Сахнович, более живой и здоровый, чем когда-либо, заглянул ей в глаза. Взгляд Сахновича был холодным и жестким, взглядом убийцы, который хорошо знает свое ремесло и не знает мучений совести. Не отводя глаз от парализованной страхом Насти, Сахнович выдернул из-за пояса пистолет.

– Давно не виделись, – тихо и зловеще сказал он.

Потом Сахнович резко вскинул руку с пистолетом. Инстинкт швырнул Настю на колени, и где-то там, вверху, захлопали выстрелы, как будто кто-то чрезвычайно быстро и весело откупоривал ящик шампанского, пуская пробки в зимнее небо.

– Обрати внимание, мы все еще живы, – шепнул старик, когда вдруг наступила тишина. Настя открыла глаза.

Сахнович стоял на прежнем месте, вталкивая в пистолет новую обойму. Настя обернулась – в нескольких метрах за ее спиной на снегу темными крестами лежали, раскинув руки, двое.

– Чего расселась?! – крикнул ей Сахнович. – Вставай и тащи его дальше! Не щелкай таблом!

Он вытащил мобильник, ткнул кнопку, стал что-то говорить, потом перевел взгляд на будто примерзшую к земле Настю, нервно дернул подбородком и зашагал к ней, бормоча на ходу какие-то дикие ругательства…

Ему не хватило примерно метра. Сахнович вдруг остановился, руки его опустились, вытянулись по швам, взгляд остановился. Насте было хорошо видно, как Сахновича охватила мелкая дрожь, потом зрачки его закатились, потом из носа пошла кровь… Он вопил, как животное, не понимая, что с ним происходит, а потом упал навзничь и больше уже не шевелился.

Настя закусила губу, чтобы немедленно не заорать – не столько от ужаса этой смерти, сколько от полного непонимания происходящего.

А старик почему-то сказал – и в его голосе Насте послышалась совершенно неуместная гордость:

– Вот что значит – сделано на совесть.

 

17

Дальше был нескончаемый заснеженный лабиринт, по которому Настя тащила старика к воротам. Она двигалась наугад, лишь бы переставлять ноги, лишь бы куда-то идти, лишь бы не останавливаться. Неизвестно, куда бы она так забрела, если бы не старик – время от времени он превращался из неподвижной и почти невесомой поклажи на плече Насти в неподъемный якорь, который тянул Настю к земле и заставлял ее разворачиваться в нужном направлении. То есть это потом выяснилось, что направление было нужным, а пока все это было похоже на блуждание меж трех одинаковых елей, похожих на глянцевые картинки из настенного календаря.

Настя уже давно не чувствовала ног, не чувствовала рук, а чувствовала лишь тяжесть тела заложника. Старик, видимо, тоже выдохся, потому что давно уже молчал и еле-еле шевелил ногами, а может быть, уже и не шевелил, а они просто волочились по снегу.

Потом ели вдруг расступились, словно отъехали в сторону навроде театральной декорации. Настя увидела ворота и как-то отстраненно подумала про себя – надо двигать туда. Не так уж и далеко осталось.

Охранник выскочил из-за елей почти бесшумно и бросился Насте наперерез, а та уже не в силах была изменить направление движения, она просто шла и шла себе и неминуемо вот-вот должна была столкнуться с набирающим скорость охранником, но два отрывистых хлопка изменили ситуацию – охранник по инерции пролетел еще несколько метров, а потом рухнул лицом в снег и замер. Настя продолжала идти.

Еще хлопок, и еще один преследователь схватился за горло и бессильно осел на снег, кропя его красным. Еще несколько хлопков – и за спиной у Насти оказался безлюдный зимний пейзаж. Если где-то здесь и были люди, то они предпочитали прятаться за деревьями. Если где-то здесь и были люди, то им не разрешили стрелять Насте в спину. В полной тишине Настя преодолела последние метры до ворот, и тут из темноты возник Покровский с короткоствольным автоматом.

– Молодчина, – сказал он. Настя посмотрела на него с усталой ненавистью. – Молодчина, – повторил Покровский. – Сейчас мы вас вытащим отсюда. Сейчас…

В этот момент старик, казалось, намертво примерзший к плечу Насти, встрепенулся, и тихий перезвон цепей пронесся по заснеженному саду, будя какие-то неуместные ассоциации с Новым годом. Покровский ничего не заметил, но старик увидел майора и потянулся к уху Насти.

– Скажи-ка, – прошептал он, – это что же, твои друзья?

Настя неуверенно дернула подбородком.

– Интересно… – Старик снова затих. Настя сделала еще шаг, потом еще. Покровский как-то не спешил ей помогать, он стоял и смотрел. Подонок…

За воротами зажглись автомобильные фары. На них, как на свет маяка, двигалась Настя, и в эти минуты она не помнила, с чего все это началось и почему она сейчас должна обязательно дотащить старика до машины. Действия ее стали автоматическими, но этот автомат был на грани катастрофы, ибо нагрузка на основные узлы превысила все допустимые нормы…

Так она прошла за ворота, мимо Покровского, который все всматривался в глубины сада и не опускал ствол автомата.

– Господи, – изумленно сказала Лиза, – ну и видок…

Настя не обратила внимания на эту реплику. Ей хотелось лишь сбросить тяжелеющую ношу с плеча, упасть самой и забыться. По-прежнему никто не спешил прийти ей на помощь, и Настя все шла и шла вперед, и чем ближе она подходила к машине, тем больше подгибались у нее ноги и тем невыносимее становилось это нескончаемое испытание.

– Давай быстрее! – это Покровский все-таки подошел к ней и, наверное, хотел помочь, но…

– Назад, придурок!!!

Это крикнула Лиза.

За какую-то секунду с полумертвым телом старика вдруг произошли разительные перемены, и Покровский побледнел. У него были на то причины.

Позже, когда Настя вспоминала этот эпизод и пыталась восстановить свои ощущения, то приходила к выводу, что больше всего это было похоже на змею, которая только что дремала, а потом вдруг пробудилась от спячки и стремительно бросила все свое тело на добычу. Старик даже оттолкнул Настю в сторону, и для нее этот толчок стал той последней соломинкой, которая ломает хребет верблюда. Настя упала и не почувствовала холода, не почувствовала боли… Она была рада тому, что наконец может прилечь и уснуть. Ее затуманивающееся сознание ловило странные картины и малопонятные звуки, которые вполне могли быть очередной галлюцинацией…

Но выглядело это примерно так.

– Назад, придурок!!! – крикнула Лиза, и Покровский поспешно отпрянул назад.

Отчаянный прыжок старика пришелся в пустоту, и энергия мгновенно покинула истощенное тело. Теперь это было похоже не на бросок кобры, а на заплутавшего зомби, бесцельно топчущегося на месте. Старика мотало из стороны в сторону, он искал прежнюю опору – плечо Насти, но не находил его.

– Давай!! – снова крикнула Лиза. Дверца машины открылась, и оттуда появился какой-то маленький толстый человечек. Испуганно таращась маленькими глазками, он по команде Лизы снова нырнул в машину и вытащил оттуда, держа под мышки, чье-то тело. Человечек пыхтел и ругался, но все же с помощью Лизы ему удалось привести это тело в вертикальное положение и прислонить его спиной к машине.

– Всё? – с надеждой спросил маленький толстый человечек. Лиза мотнула головой, что означало – убирайся.

– Всё? – спросил Покровский, которому приходилось держать в поле зрения и пошатывающегося старика, и сад за воротами.

– Всё, – сказала Лиза, отходя в сторону.

– И что все это значит? – Покровский нервно сжимал автомат, как будто от него сейчас был какой-то прок. – Что ты теперь…

– Заткнись. – Лиза исподлобья смотрела на старика, который замер в прежней позе, будто окаменев. – Заткнись, или я…

Покровский несколько раз выстрелил за ворота – ему почудилось движение в ближних кустах. Старик не пошевелился.

– Делай что-нибудь! – яростно выкрикнул Покровский. – Я не смогу удержать этих ребят, если они рванут всей толпой…

– Сможешь, – сказала Лиза. Она подошла к машине, приподняла чуть сползшее тело, а потом с размаху отвесила по бледным юношеским щекам несколько пощечин. – Ну! Ну, давай!

Она схватила парня за грудки и энергично встряхнула. Потом загребла с земли комок снега и растерла им лицо парню, царапая кожу до крови. Это сработало, веки медленно поднялись, и Лиза увидела те самые синие глаза, которые так ей понравились в темноволосом парне, когда она впервые увидела его возле клуба «Вулкан».

И в тот же миг старик вышел из своего оцепенения и повернулся к машине, словно локатор, наконец уловивший слабый сигнал. Он вздохнул, медленно выдохнул, и обалдевший Покровский увидел, как струйки теплого воздуха выходят у старика из пулевого отверстия в спине. Старик сделал шаг, потом второй… Было видно, что каждое движение дается ему очень тяжело; казалось, что на следующем шаге он просто рассыплется на куски, но он все шагал, и Покровский заметил, что шаги его становятся все быстрее и быстрее… Это было похоже на разбег, на страшный последний разбег умирающего тела, и Покровский не мог оторвать глаз от этого зрелища, а Лиза тяжело дышала, поеживаясь, будто мороз пробирал ее и через дубленку.

Темноволосый парень медленно приходил в себя, и так же медленно набирал ход полуголый старик с обрывками кандалов на руках и ногах. И когда студент, подобранный Лизой возле клуба «Вулкан», наконец смог сфокусировать взгляд перед собой, он увидел не что иное, как летящий прямо на него живой скелет в обрывках одежды.

Старик врезался в студента так, как будто хотел пробить его насквозь и выйти уже с другой стороны машины. Но ничего такого не произошло, одно тело Ударилось в другое, и секунду спустя старик медленно сполз на снег, уже не дыша и не шевелясь. Покровский осторожно подошел к нему и тронул шею – там не только не было пульса, все тело старика на ощупь было похоже на давно иссохшую мумию – твердую и безжизненную.

Темноволосый студент с голубыми глазами тоже упал в снег – боком, головой к заднему колесу машины. Покровский осторожно поднял студента и уложил его на заднее сиденье. На старика он больше не обращал внимания.

– Всё?

Пожилой мужчина с кустистыми бровями внезапно возник из темноты, и Покровский вздрогнул.

– Всё, – ответила за него Лиза.

Пожилой мужчина некоторое время разглядывал труп старика, который, казалось, съеживался у него на глазах.

– Давайте сваливать отсюда, а? – предложил Покровский. – А то ведь дождемся, что подъедут ребята этого Миши да размажут нас по этим воротам…

Пожилой мужчина согласно кивнул.

– Поехали, – сказал он. – Девку не забудь.

– Он не забудет, – съязвила Лиза. – Он ее лично отогреет, да?

Покровский молча поднял Настю с земли и посадил на переднее сиденье машины, а потом накрыл ее своей курткой.

– Как трогательно, – хихикала Лиза. – Как это…

Ее деланый смешок прервался, как обрезанная веревка. Маленький толстый человечек за рулем машины глубоко вздохнул и зажмурил глаза. Кустистые брови пожилого человека чуть приподнялись.

Покровский обернулся, оценил ситуацию и тихо сказал:

– Я же говорил, пора сваливать.

Из ворот медленно вышел Михаил Гарджели. В руках он держал какой-то продолговатый предмет, и Покровский сначала направил на грузина автомат, но потом облегченно вздохнул – предмет оказался саблей в ножнах. Или шашкой – Покровский плохо в этом разбирался в таких тонкостях.

За Гарджели не очень уверенно следовали трое охранников. Эти были при оружии, но, во-первых, они его не вынимали, во-вторых, держались они на расстоянии от своего босса, словно готовы были при первой возможности сбежать.

Тем не менее поворачиваться к ним спиной Покровский бы не рискнул.

– Назад, – сказал Покровский и повел автоматом, словно намечая цели. Охранники остановились, а Гарджели словно и не расслышал слов Покровского. Он смотрел не на него, а на пожилого мужчину с кустистыми бровями. Не дойдя до мужчины метров десяти, Гарджели остановился и поправил очки.

– Теперь, – сказал он рассудительно, – мне не остается ничего другого… Я должен так поступить.

– Конечно, – сказал пожилой мужчина, хмуро разглядывая саблю в руках Гарджели. – Должен – значит, должен.

Михаил вздохнул и не слишком умело вынул саблю из ножен. Потом он отбросил ножны в снег, взялся за рукоять обеими руками и направил острие клинка вверх, в звездное небо. Чувствовалось, что управляться с оружием для Гарджели в новинку и он едва удерживает саблю в вертикальном положении. Но что-то заставляло его напрягать все силы для исполнения этих сомнительных трюков с холодным оружием. Что-то – то ли сердце, то ли разум, то ли нечто, находящееся за пределами и того и другого. За пределами понимания вообще.

– Верните мне то, что взяли, – сказал он.

Пожилой мужчина отрицательно помотал головой.

– Извини, – добавил он. – При всем уважении…

Гарджели откашлялся.

– Тогда… Кхм. Тогда я должен…

– Тёма, – жестко сказала Лиза.

Покровский посмотрел на нее, перевел взгляд на подтянутого лысоватого мужчину в сером свитере и дорогих джинсах. Тот смотрел на саблю в своих руках, словно ждал, что дальше она сама сделает все необходимое…

Потом Гарджели резко взмахнул клинком. И ринулся вперед.

В этот миг Настя очнулась в теплом салоне автомобиля. Она с трудом повернула шею, оглядываясь кругом.

Слева сидел маленький толстый человечек – водитель. Почему-то он сидел, закрыв глаза и уткнувшись лицом в рулевое колесо. Губы его шевелились, как будто он разговаривал с кем-то невидимым.

Настя повернула голову вправо – и тут же на боковое стекло брызнула кровь, как будто в феврале вдруг пошел дождь с необычайно темными и густыми каплями.

Потом раздалась длинная автоматная очередь. Потом еще одна, покороче.

Настя поняла, что она совершенно не хочет знать, что там происходит снаружи. Она просто закрыла глаза и провалилась в темное забытье, благо это было несложно.

Так же несложно, как человеку с автоматом выиграть поединок против человека с саблей.