1

Тот год был страшен не столько голодом, болезнями, войной и еще сотней разных напастей, а тем, что он ничем не отличался от года предыдущего и от того года, что был еще раньше. Время словно слилось в единую черную пелену, и эта пелена накрыла землю навсегда. Не было ровным счетом никакой, даже самой маленькой, надежды на то, что когда-нибудь настанут те светлые времена, о которых вздыхали в своих песнях бродячие музыканты. Где-то на севере шла война, и славные рыцари короля Томаса совершали небывалые подвиги во славу рода человеческого, и возможно, что своим геройством они меняли судьбу мира… Возможно. Но ведали о том, пожалуй, лишь сами эти рыцари да пара городских грамотеев. Для простых же деревенских жителей мир оставался такой же жестокой шуткой, как и для их отцов; надо было принять его простые правила и постараться получить от жизни хоть что-то, прежде чем болезни, голод или чужая злая воля положат этой жизни предел. Запирай двери покрепче, подальше прячь запасы еды и надейся, что если в деревню нагрянут чужаки, то сначала они наведаются к соседу, а не к тебе. Какие именно чужаки – неважно; горький опыт накрепко выучил крестьян, что хороших чужаков не бывает.

Поэтому никто не вышел навстречу одинокому всаднику, въехавшему в деревню перед закатом. За ним следили исподтишка, давясь страхом и завистью: чужак же внимательно посматривал с высоты седла, и взгляд его говорил, что всаднику приходилось видеть сотни таких деревушек и ни за одну из них он не дал бы и ломаного гроша и что весь этот вонючий деревенский сброд – лишь грязь под копытами коня заезжего рыцаря. На мысль о воинственных занятиях приезжего наводил тусклый блеск доспехов под плащом и зловещий контур ножен у левого бедра всадника.

В этот предзакатный час деревня затихла – в надежде, что у чужака нет никаких зловещих планов, что он не привез из города никаких вестей, ни плохих, ни хороших, ибо крестьяне давно были научены жизнью, что лучше не надо никаких новостей вообще, потому что даже новости, по первому взгляду хорошие, имели обычай превращаться в дурные, а те, что и поначалу выглядели дурными, затем легко превращались в ужасающие. Крестьяне ждали, что зло в обличье незнакомого всадника просто минует их, сгинет в вечернем сумраке и можно будет перевести дух и сказать, что сегодня нам повезло – никто не был убит или покалечен, ничей дом не был сожжен, ничья дочь или жена не подверглись надругательству. Все остались при своем, а значит, надо воздать хвалу богам, поскольку следующий день может и не стать таким удачным.

Каждый неторопливый шаг коня приближал всадника к центру деревни, и при благополучном развитии событий там всадник должен был свернуть налево, чтобы направиться к мосту через реку и далее к старой дороге на запад.

Всадник повернул направо, и это было не совсем хорошо. То есть это было не так плохо, как если бы всадник принялся жечь дома, рубить пополам местных жителей или зачитывать королевские указы о новых податях, однако поворот направо был неправильным поворотом. Рано или поздно всадник должен был это обнаружить, вернуться исполненным ярости в деревню и приняться жечь дома, рубить пополам людей и зачитывать оставшимся в живых королевские указы.

Поэтому кто-то должен был предупредить чужака. Пока все не стало совсем худо.

Это с одной стороны. С другой стороны, местные жители не были уверены, что всадник благожелательно отнесется к тому, что какая-то деревенщина вдруг выбежит на дорогу и станет учить заезжего рыцаря, какой поворот правильный, а какой неправильный. Вместо благодарности вполне можно было нарваться на отсечение головы. Поэтому люди семейные и рассудительные остались сидеть по домам. На дорогу вышел трактирщик, у которого семьи не было, да и трактира, честно говоря, тоже. Было четыре стены, которые только по привычке именовались трактиром, остальное было утрачено, причем так давно, что и сам трактирщик не мог точно сказать, кто же были те чужаки, что избавили его от последней утвари, хромой кобылы, двух бочек кислого вина и всей зимней одежды. Заодно трактирщик лишился тогда левого уха и двух пальцев на правой руке, зато приобрел шрам через все лицо. Красоты ему случившееся не добавило, но жена по этому поводу не ворчала, по той простой причине, что лежала в земле. Чужаки, насытив свою похоть, ткнули ей мечом в живот, вероятно, чтобы избавить от душевных мучений. Учитывая это обстоятельство, стоит предположить, что чужаки были все-таки людьми. Хотя во времена столь смутные нельзя быть ни в ком уверенным до конца, и трактирщик знал это получше многих других.

Поэтому он не стал приближаться к всаднику, он остановился на обочине, склонил голову и достаточно громко проговорил:

– Дорога к мосту в другой стороне, господин.

Всадник молча ехал дальше, и трактирщик подумал, что его не расслышали:

– Доро…

– Мне не нужна дорога к мосту, – сказал чужак, не поворачивая головы.

Трактирщик не сразу понял, а когда понял, то не смог удержаться и выдохнул изумленное:

– А-а…

Конь послушно встал, повинуясь движению поводьев, а трактирщик с запозданием прикрыл рот рукой. Он подумал, что, пожалуй, еще сумеет убежать и избежать возмездия за свое непрошеное изумление, а потому стал потихоньку пятиться.

– Ты знаешь, что мне нужно? – спросил чужак.

– Да, господин, – пробормотал трактирщик, не переставая отступать назад. – Наверное, господин.

– Это ведь недалеко, так?

– Вы на верном пути, господин…

– Я знаю, – сказал всадник.

Трактирщик согласно кивал и пятился, пока не сообразил, что силуэт всадника уже слился с подступающей тьмой; а значит, можно было выпрямиться и пойти домой, то есть в те четыре стены, которые когда-то были ему домом. По дороге ему встретился старейшина; он дрожал то ли от холода, то ли от страха, то ли от всего вместе.

– Куда поехал этот господин? – прошамкал старик.

– Туда, – трактирщик махнул рукой. – В горы.

И чтобы старик окончательно понял, трактирщик добавил:

– К Ней.

Старик скрипуче рассмеялся и многозначительно нахмурил косматые седые брови, словно знал некую тайную истину. На самом деле он знал ровно столько же, сколько и трактирщик, и все остальные. Но старейшина был тщеславен, и распиравшее его тщеславие с кряхтением прорвалось наружу словами:

– А ведь давно… Давно никто не ездил к Ней…

Трактирщик кивнул. Он подумал, что, будь он помоложе, поздоровее и похрабрее, он бы незаметно увязался за чужаком. Чтобы потом, когда все будет кончено, забрать себе этого великолепного коня. И чем черт не шутит – может, удалось бы снять и сапоги с трупа…

Но трактирщик был немолод, увечен и труслив (что по нынешним временам стоило считать благоразумием), а потому не строил иных планов, кроме как прожить еще один день, еще одну зиму, еще один год.

Проехавший через деревню всадник был, напротив, молод, силен и отважен, а потому планы имел куда более грандиозные. Что более важно, его планы имели обыкновение исполняться. Когда-то этот всадник жаждал отличиться на поле битвы, и такой час настал. Когда-то он мечтал о покорении женских сердец – судьба послала ему и это. Он грезил о богатстве, и оно не замедлило явиться в виде военных трофеев. Он хотел быть замеченным королем, и король Томас не смог пренебречь таким блистательным рыцарем.

А потом он узнал о своем Предназначении, и это знание мгновенно затмило славу, богатство и плотские наслаждения; точнее, превратило эти вещи в ничто, в подобие грязи, по которой вышагивал конь рыцаря, знающего, что движется в единственно верном направлении. Знание было явлено ему во снах и было названо его личным Предназначением. Это стало причиной того, что рыцарь покинул королевскую службу, оставил охваченные бесконечной войной северные земли и приехал сюда, в запустелый разграбленный край, где одичалая чернь непонимающе таращилась ему вслед и где долгому пути рыцаря суждено было обрести славное победоносное завершение.

Когда дорога начинает подниматься вверх, рыцарь спешивается, отводит коня в сторону и привязывает к дереву. Остаток пути надо проделать пешком, ни в коем случае не торопясь, не теряя осторожности, ибо еще не все испытания преодолел рыцарь на пути к своему Предназначению.

Наступает ночь, но в свете звезд видна вершина горы, и рыцарь упрямо идет к ней, раздвигая еловые ветви, огибая внезапно возникающие на пути огромные камни. И внезапно он видит впереди огонь, крохотную точку пляшущего пламени посреди опустившейся на землю тьмы. Рыцарь перестает дышать. Его движения становятся еще более медленными и осторожными. Он опускается на колени, ставит перед собой заплечный мешок и развязывает узел. На мгновение рыцарю кажется, что это подходящий момент для прочтения молитвы. Затем он понимает, что никакая молитва не искупит грех, который он собирается совершить во имя своего Предназначения. Поразмыслив, рыцарь решает заменить молитву перчаткой – натянув ее на правую руку, он вытаскивает из мешка деревянную трубку. Теперь можно будет сказать, что согрешил не рыцарь, а его перчатка; именно она коснулась запретного предмета, колдовского предмета. В родном краю рыцаря за подобные преступления сжигали на костре, и пожалуй что поделом, ведь колдовские предметы были сделаны руками не людей, а гномов, а тем, как говорят, это знание перешло от демонов… Но сегодня колдовство будет использовано во имя высокой цели. Рыцарь знал это наверняка, так было сказано в его видениях, и не просто сказано, но и еще был показан рыцарю путь в Темный город, пограничное место, не принадлежавшее ни людям, ни демонам, ни драконам. Это был клочок земли, где люди и демоны, ночные кровососы и лесные твари могли беспрепятственно встречаться и обделывать разные темные дела. Здесь все продавали и покупали всё, от драгоценных камней и заговоренных мечей до юных девственниц, драконьего огня и заклинаний, столь мощных, что иногда пергамент, на котором они записывались, не выдерживал и вспыхивал ярким и быстрым огнем. Говорили, что в этот мерзостный город наведывался по каким-то своим делам даже король Томас, но то великий Томас, защитник рода человеческого! Рыцарь же с трудом сдерживал тошноту, пока пробирался по узким улочкам Темного города к явленной ему во снах лавке мрачного одноглазого гнома. Рыцарь назвал свое имя, и гном вытащил из лавки четыре предмета, при виде которых рыцарь не смог сдержать брезгливую гримасу. Гном не обратил на это внимания. Он просто сложил вещи в мешок рыцаря и отказался брать деньги. Наверное, у гнома, как ни отвратительна была рыцарю такая мысль, тоже существовало Предназначение, и, отказываясь от платы, гном исполнял именно его.

И вот теперь рука в перчатке сжала трубку и поднесла к глазу рыцаря. Вставленный внутрь трубки волшебный кристалл ухватил дальний огонь костра и увеличил его так, чтобы рыцарь смог все разглядеть в деталях. Хотя была ночь, а костер находился за несколько сотен шагов, рыцарь отчетливо увидел две фигуры возле костра. Это были Стражи, двое из семи. Один Страж спал, накрывшись плащом, другой смотрел на огонь и строгал широким ножом какую-то деревяшку. Этот нож не был его единственным оружием, рядом лежали секира и круглый щит. Рыцарь видел этих двоих, а они даже не догадывались о его присутствии. Такова была демоническая сила волшебной трубки, и рыцарь, не выдержав, взмолился про себя о даровании победы славному воинству короля Томаса, ибо не должны жить на земле существа, владеющие столь могучей магией!

Однако пока полная победа рода человеческого еще не наступила, чужеродному волшебству стоило найти достойное применение.

Рыцарь поднялся с колен и двинулся дальше. Теперь он знал, где находятся двое Стражей, оставалось найти остальных. Рыцарь знал, что с этим не стоит спешить. Нужно дождаться самого темного часа, который предшествует рассвету; в этот час сон Стражей станет глубоким, а бодрствующие Стражи устанут и утратят бдительность.

Вот тогда им и явится смерть в обличье рыцаря с его магическими дарами.

Когда невидимые глазу птицы начинают неуверенно выкликать рассвет, рыцарь вытягивает из ножен длинный узкий клинок со змейкой на рукояти, свой излюбленный итальянский трофей. В нескольких шагах от рыцаря, в небольшой расщелине дремлет Страж. Рыцарь уже знает, что к чему, – Стражи расположились полумесяцем по склону горы, а увиденный им костер был центром их позиции.

Рыцарь выпрямляется в полный рост и шепчет:

– Я пришел. Я готов.

Дремлющий Страж вздрагивает словно от приснившегося кошмара, но подлинный кошмар случается с ним наяву, когда рыцарь бьет итальянским кинжалом в шею Стража и тащит рукоять слева направо, разрезая шею напополам. Кровь брызжет на грудь Стража, на камни, на руку, сжимающую кинжал. Да, этот день начнется с крови, и ею он продолжится.

Теперь Стражей осталось шесть. Рыцарь уже не таится, он быстрыми шагами идет исполнять свое Предназначение. Из-за деревьев возникает широкоплечий Страж, но рыцарь не замедляет хода, потому что в его руке зажат второй магический предмет, небольшое приспособление из дерева и металла, по форме похожее на крест. Движение пальцем, в грудь Стража летит металлическая стрела и пробивает доспех. Вторая стрела вонзается Стражу в глаз, и жизнь уходит из могучего тела.

Рыцарь проходит мимо. Осталось пять.

Двое из пяти по-прежнему у костра, и для них у рыцаря приготовлен третий магический дар. Он похож на комок несвежего теста размером с яблоко, и рыцарь швыряет это «яблоко» в костер. Страж у костра оборачивается на звук и хватается за секиру, но уже поздно, потому что костер превращается в огромный огненный шар, который поглощает не только обоих Стражей, но и все, что было вокруг на несколько шагов. Куски земли и ветви деревьев летят в небо. Жар ударяет в лицо и потрясенного рыцаря, но он удерживается на ногах, как раз вовремя, чтобы обнажить меч и принять бой с очередным Стражем. Теперь никаких магических фокусов, теперь это просто честный бой отважных воинов, один из которых в шаге от исполнения своего Предназначения, и это утраивает его силы.

Страж бьется молча, и единственным звуком, исторгнутым из его уст, становится возглас удивления в момент, когда рыцарь вонзает свой меч в живот Стражу. Для верности рыцарь вдавливает рукоять до конца, потом резко выдергивает пахнущий кровью клинок и толкает пронзенного Стража в грудь. Тот падает мертвым, и это означает, что у рыцаря осталось всего два противника.

Разгоряченный боем рыцарь озирается в поисках врагов и неожиданно видит, что один из двух Стражей не был испепелен огненным шаром, он лишь обожжен, оглушен и теперь пытается приподняться с земли. Его одежда дымится, его тело дергается в судорогах, рыцарь бросается к нему с занесенным мечом и внезапно понимает, что это не человек. Изумленный, рыцарь отступает назад, ему кажется, что это колдовской морок, насланный на него враждебными силами. Но потом он с силой пинает Стража в бок, переворачивает обожженное тело и видит перед собой омерзительную лесную тварь, мохнатое длиннорукое создание, воющее от боли. На шее у лесной твари – серебряный медальон Стража. Рыцарь не раздумывая вонзает меч в злобное сердце лесной твари, потом долго вытирает с лезвия черную кровь и с ужасом думает об извращенном разуме, который заставил людей нести службу Стража вместе с лесными тварями. Как мог человек сидеть у одного костра с зеленым уродом, и не одну ночь, а сотни таких ночей! Без магии тут не обошлось, а стало быть, рыцарь поступил правильно, что использовал против этой магии свои сюрпризы.

Но сюрпризы имелись не только у него.

Миновав черное пятно, оставшееся после огненного шара, рыцарь подошел к скале и увидел высеченный в камне ряд узких ступеней, ведущих наверх. Как только он ступил на эту лестницу, на него откуда-то сверху обрушился шестой Страж.

Впрочем, только когда рыцарь убил его, он понял, что это Страж. Поначалу это было похоже на прыжок тяжелого хищного зверя, желающего разодрать рыцарю глотку и выпустить кишки. Зверь ревел и рвал когтями доспехи рыцаря. Он был мохнат, яростен, дик… И он был оборотнем.

Рыцарь понял это, когда после серии быстрых ударов итальянским кинжалом движения зверя замедлились, и в какой-то миг взгляды человека и мохнатого чудища встретились. Это был очень неприятный миг, потому что рыцарю вдруг почудилось, что он убил сам себя, но тут же было решено, что и это плод злобной магии, которой пропитаны здесь земля, деревья и сам воздух.

Итак, оставался один Страж, и, прежде чем двинуться наверх, рыцарь перевел дух и изготовился к решительной схватке, потому что теперь ему наверняка должен был встретиться сильнейший из Стражей, возможно не человек, а демон или вообще тварь, прежде невиданная…

Рыцарь поднялся по ступеням и оказался перед входом в пещеру.

– Ты пришел, – грустно сказал ему последний из Стражей. Это был совсем даже не демон и не великан, это был старец в светлом плаще, без оружия.

– Я здесь, чтобы исполнить свое Предназначение, – сказал рыцарь. – Чтобы сделать то, что не удавалось еще никому…

– Ты ошибаешься, – мягко заметил последний из Стражей. – Ты не первый и не последний. К несчастью. Это бывало раньше, это будет случаться и позже.

Рыцарь насторожился.

– Ты проделал длинный и трудный путь, – сказал старец. – Но еще не поздно повернуть назад. Это исправит все твои…

Кинжал воткнулся старцу в бок. Рыцарь догадался – этот Страж и вправду был опаснейшим из всех, он был магом, и он хотел своими речами свести рыцаря с ума. К счастью, верный кинжал был под рукой, и вредоносные слова застряли у старца в горле.

Теперь между рыцарем и его Предназначением не осталось никого. Он стоял у входа в пещеру, наблюдая, как из своей восточной темницы вырывается на волю яростное солнце, знаменуя новый день и знаменуя великий миг исполнения предназначенного.

Рыцарь перешагнул через последнего Стража и вошел в пещеру. Факелы и непонятные надписи на стенах делали ее похожим на храм. В центре этого храма лежала Она.

Рыцарь не задумывал этого раньше, но как-то само собой получилось, что он остановился и опустился на одно колено, а потом смиренно склонил голову.

– Я пришел, – сказал он. – Я исполнил то, что был должен исполнить.

Она не ответила. Она лежала на богато убранном ложе, закрыв глаза и сложив руки на груди. Она спала, и, чтобы посторонние звуки не мешал ей спать, ложе было накрыто прозрачным колпаком, твердым и холодным.

И она была прекрасна, столь же прекрасна, что и в видениях рыцаря, а может быть, и еще прекраснее, потому что теперь она была от него на расстоянии вытянутой руки. Правда, между ним и этой неземной красотой был еще прозрачный колпак, но что мог значить этот колпак, если рыцаря не остановили семеро Стражей!

Тем более что оставался четвертый магический дар, волшебный отвар, который должен был устранить последнюю преграду между рыцарем и его Предназначением. С трудом оторвав взгляд от Нее, рыцарь запустил руку в мешок и осторожно вытащил деревянный ящичек, внутри которого покоился крохотный сосуд с отваром. Капли из этого сосуда одна за другой окропили прозрачный колпак по всей его длине, и легкое шипение стало сигналом, что зелье начало действовать. Рыцарь выждал, пока магия проявит свою силу, а потом занес меч и что было сил ударил рукоятью по прозрачному колпаку, вложив в это действие всю свою одержимость, все свое преклонение перед Спящей Красотой. И конечно же, колпак не выдержал и треснул, разделился на две половины, которые рыцарь с торжествующим воплем сбросил на пол пещеры.

И вопль застрял в глотке рыцаря, потому что в это мгновение мир изменился. Пропахший потом и кровью смертный замер и растерянно завертел головой, пытаясь понять, что происходит с ним и что происходит вокруг, пытаясь подобрать должные слова к запахам и звукам, которые возникли из ниоткуда и которые заставили рыцаря прочувствовать неуклюжесть своего мускулистого тела, грубость своих сильных рук и совершенную нелепость заточенных кусков металла, принесенных рыцарем в пещеру на случай, если потребуется совершить еще несколько убийств.

Он почувствовал каждой костью и каждым шрамом своего тела, что жизнь начинает обретать смысл только сейчас, а то, что было ранее, то, чем он гордился, все эти убийства других смертных, именуемые «победами», все поспешные совокупления с напуганными женщинами, именуемые «обладаниями», все пиры и награды, все иные «удовольствия» – это достойно лишь забвения.

Трепеща, рыцарь приблизился к изголовью, и слезы выступили у него на глазах от созерцания безупречной Красоты, которой так долго был лишен мир и которая теперь должна будет в мир вернуться. Рыцарь зажмурился и вспомнил видения, точнее, то, чем каждое из них заканчивалось, заставляя рыцаря просыпаться посреди ночи с таким ощущением, как будто его на три мгновения взяли живым в рай, а потом вышвырнули обратно, в походную палатку под холодные звезды. Он склонился над Красотой и приложил свои обветренные губы к ее розовому совершенству. Сначала ничего не происходило, как будто рыцарь пытался соединить несоединимое, лед и пламень, камень и кровь, но потом…

Потом рыцарь почувствовал странное покалывание в губах, как будто десятки миниатюрных иголочек пробежались взад-вперед; и вдруг его поцелую ответил не холодный мрамор, а живое тепло, но похоже оно было не на губы смертной женщины, а на пышущие влажным жаром лепестки розы или на что-то еще более прекрасное, чему рыцарь не мог подобрать название.

Он не видел, как открылись ее глаза, но зато он почувствовал, как ее рука нежно обвила его шею, взъерошила волосы на затылке рыцаря… Мурашки пробежали по его спине, и сердце рыцаря остановилось.

На самом деле. Без всякой поэтической ерунды.

Невероятно прекрасная женщина в белом платье еще некоторое время прижимала губы рыцаря к своим, а потом оттолкнула тело, исполнившее свое Предназначение.

Она вздохнула, вытерла рот и свесила ноги со своего ложа, на котором провела последние семьдесят шесть лет. Металлический звук неприятно резанул ее слух. Она приподняла подол длинного белого платья и увидела цепи на лодыжках. Цепи были массивные, черные и совершенно не подходили к платью. Она резко дернула ногами и выдрала цепи из каменного основания своего ложа. Усилие тут же отдалось головокружением и тошнотой. Такое всегда случалось, если она долго не ела.

Красота тоже нуждается в пище. И, силы небесные, сколь же многие этого не понимают!

2

Головокружение никак не проходит, и это означает только одно – завтрак был недостаточно питателен. Морщась, она встает со своего ложа, стараясь не обращать внимания на перезвон цепей. Но тут ко всем прочим бедам добавляется еще одна – платье расползается на боку, как будто его хозяйка за семьдесят шесть лет малоподвижного образа жизни прибавила в весе. Ничего подобного, проблема в самом платье, а точнее – в прошедших годах. Она выскальзывает из платья как из старой шкуры и остается обнаженной – ну если не считать цепей на ногах. Некоторым мужчинам нравится такое сочетание – теплая плоть и холодный металл. Только сейчас ей нет дела до мужчин и их вкусов. Она бросает истлевшее платье на ложе и вздыхает. Это платье не было новым уже тогда, семьдесят шесть лет назад. Люди, уложившие ее тогда в прозрачный гроб, явно старались сэкономить. Они лишили ее общения, хорошей одежды и еды, то есть унизили достаточно, чтобы она превратилась в мстительную фурию, которая не остановится, пока…

Пока что? Пока не зальет кровью полмира? Она посмотрела на свои окованные лодыжки и подумала, что со стороны ее врагов это было довольно грубо, но она и большим пальцем ноги не шевельнет ради отмщения. Потому что она чувствует, как изменился мир, а это значит, что сон ее длился десятилетия, если не века. Обидчики благополучно гниют в своих могилах. Осквернять могилы? Грязная работа, недостойная самой прекрасной женщины на свете. Надо бы, кстати, найти где-нибудь зеркало…

Она ступает по каменному полу пещеры и выходит наружу, на площадку, откуда виден лес, поля… Откуда видно небо. Откуда виден мир, вновь открытый для Нее.

Какое-то шуршание раздается поблизости, и она оборачивается. У ее ног корчится перепачканный кровью старик. В глазах – ужас. Пальцы трясутся.

– Ну? – спрашивает она. – Что ты этим хочешь сказать? Потрясен моим величием? Или просто давно не видел голую женщину?

– Мне страшно, – хрипит старик. – За людей… То, что ты будешь делать…

– А что я буду делать? – она пожимает плечами. – Ничего особенного, – она кладет руку на седую голову старика. – Все то же самое.

Поворот по часовой стрелке, хруст шейных позвонков, и на нее теперь смотрит облысевший затылок старика.

– Люди… – негромко повторяет она. – Ну какой смысл за них бояться? Они плодятся, они заползают в каждую щель этого мира, и никто с ними не может ничего поделать. У меня, в конце концов, всего две руки, а не десять… – Тут она вспоминает одну свою старую подругу и приходит к заключению, что и десять рук – не выход из положения. – Так что я бы на твоем месте не боялась за людей, они всегда как-нибудь приспособятся… Я бы боялась за Красоту, ведь она такая хрупкая, такая уязвимая…

Она спускается по вырубленным в скале ступеням и видит на склоне мертвые тела, тела ее Стражей. Она удостаивает их снисходительной усмешкой. Она знала, что рано или поздно все случится именно так. Это бывало и раньше, и только глупые люди могли надеяться, что им под силу изменить заведенный порядок вещей. Все возвращается на свои места, и в данном случае Красота возвращается к людям.

Некоторое время спустя деревенский мальчик оборачивается на звук и от неожиданности роняет свою корзинку с лесными ягодами. Раскрыв рот, он смотрит, как из-за деревьев появляется обнаженная молодая женщина с длинными волосами цвета меди. Ему кажется, что от нее исходит сияние. Она не похожа ни на одну из деревенских женщин, и мальчик понимает, почему эта женщина не носит одежду: ведь ей не нужно заматывать тряпками язвы и шрамы, прятать кривые ноги или плоскую грудь. Она совершенна, и эта красота должна быть видна всем.

Женщина подходит к мальчику и протягивает руку. Он не знает, что ей нужно, однако что-то внутри подсказывает ему, что он должен подойти и сделать все, что ни захочет эта женщина. Быть может, сейчас мальчику представляется, что именно такой была его мать, которую он никогда не видел. Быть может, мальчику представляется, что таким должен быть Бог.

Но что бы там ни казалось мальчику, она выпивает его за считаные секунды и стряхивает легкое тело наземь.

Затем она заходит в деревню, в крайний дом, полный грубых некрасивых предметов и неприятных человеческих запахов. Немолодая женщина теряет дар речи и пытается загородить колыбель с младенцем, но младенец орет как резаный и выдает себя. Она улыбается.

Пока женщина дрожит от страха, непрошеная гостья лениво перебирает вещи и находит длинную рубаху из грубого полотна, а также меховую жилетку. Пока придется обойтись этим.

Она одевается, а женщина в этот момент хватает со стола нож и, словно спохватившись, начинает истошно вопить, призывая на помощь. Это выглядит довольно смешно.

Она вспоминает вкус младенцев. Это довольно особенный вкус, он волнует и… И пожалуй, в этом доме стоит задержаться. И нож ее совершенно не беспокоит.

В это время дверь за ее спиной распахивается, и в комнату вбегает чумазая девочка лет десяти. Судя по запаху, она только что возилась со скотиной во дворе.

– Мама?.. – растерянно бормочет девочка.

А мама встречается взглядом со своей проголодавшейся гостьей. И гостья, надо сказать, несколько удивлена безмолвным предложением, которое только что ей было сделано. Но потом она понимает.

– Мальчик? – кивает она в сторону колыбели, где никак не унимается младенец.

Мать кивает. Будущий кормилец. Он должен выжить.

– Хорошо, – говорит она и оборачивается к девочке. – Пойдем.

– Иди, Анна, иди с доброй женщиной, – торопливо говорит мать. Девочка послушно кивает, шмыгает носом и выходит во двор.

Она идет следом и думает о людях. Они всегда сумеют выкрутиться. Они умеют жертвовать. Они так быстро плодятся именно для того, чтобы иметь немного лишних людей, которых можно будет при случае принести в жертву. И это омерзительно.

– Анна, – говорит она. – Отведи меня к кузнецу.

Они идут к дому кузнеца через всю деревню, и, наверное, многие их видят, но никто не подходит, и никто не заговаривает с ними, то ли ничего не подозревая, то ли, напротив, подозревая и поэтому держась подальше. А воздух между тем напитан запахами людей и их жилищ, и тошнота снова подступает к горлу.

– У тебя дело к кузнецу? – спрашивает Анна, оглядываясь.

– Да, у меня к нему дело, – отвечает она. Цепи уже не змеятся за ней следом, как поначалу, у нее хватило сил оторвать их, но, чтобы снять металлические оковы с лодыжек, требуется кто-то более умелый.

– А в вашей деревне нет кузнеца? – не унимается пахнущая коровником девчонка.

– В нашей деревне? – Оно улыбается. – Нет. Он умер. Все рано или поздно умирают, ты ведь знаешь это?

– Ага, знаю, – радостно соглашается Анна. – А где твоя деревня?

– Там, – машет рукой она, видя поверх подпрыгивающей макушки Анны нечто, по виду и запаху напоминающее кузницу.

– Там? – Анна почему-то перестает беззаботно подпрыгивать. – На горе? Но там же…

– Там же – что?

– Там же ведьма, – Анна делает страшные глаза. – Ты разве не знаешь?

– Ведьма? Какая еще ведьма?

– Та самая, страшная, которую волшебники положили в прозрачный гроб! Днем она спит, а ночью выходит и бродит по лесу! Поэтому туда нельзя ходить! Разве ты не знаешь про это?

– Ах, ты про эту ведьму… Конечно, знаю. Мы к ней давно уже привыкли. Я думала, может быть, появилась какая-то еще ведьма…

– Еще? – у девочки захватывает дух. – Нет, она там одна, самая страшная ведьма на свете. Слава богу, что семеро Стражей, семь самых лучших воинов королевства, сторожат ее и не позволяют спуститься с горы! Так что она может питаться только дикими зверями и… – Анна сглатывает слюну. – …и непослушными детьми, если те убегут на гору…

– Но ведь ты послушная девочка, ты никогда не ходишь на гору, правда?

– Если честно, – шепчет Анна, – однажды я ходила туда собирать ягоды…

– И видела ведьму?

– Нет, я ведь ходила днем. Хотя все равно было очень страшно.

– Но ведь все закончилось хорошо, так?

– Так. Только я все равно не понимаю, как вы там можете жить, на горе…

– Кто это тут живет на горе? – высунулось в дверной проем бородатое лицо.

– Я.

Она посмотрела кузнецу в глаза, и тот, похоже, сообразил, что к чему. И обратил внимание, что ее рука заботливо обнимает Анну за плечо.

Он даже не стал пытаться. Не бросился на нее с молотом, или какие там еще орудия бывают у кузнецов, не попытался даже ударить кулаком, хотя мужчина на вид был неслабый. Он сразу сломался, признал ее превосходство, ее право распоряжаться и решать человеческие судьбы, в том числе и его, кузнеца, судьбу. Поначалу она отнесла такую покорность на счет своей былой славы, на счет этих страшных сказок, передававшихся из поколения в поколение. Но потом она поняла, что здесь происходит нечто иное. Воля кузнеца была сломлена не страшными сказками, а страшной жизнью, в которой ему то и дело приходилось встречать взгляды и слова, столь же властные, что и у нее.

Люди, поняла она. В ее отсутствие они сами преуспели в унижении и истреблении себе подобных. Мысль эта была столь неожиданной и ободряющей, что она не удержалась и поделилась ей с кузнецом, пока тот сбивал с ее ног оковы.

– И ведь меня называли врагом рода человеческого, – сказала она, по-прежнему обнимая Анну за плечи. – Но оказалось, что не я ваш самый страшный враг. Даже если бы вдруг исчезли все драконы и оборотни, дети ночи и гиганты, даже если бы исчезла я… Никакого рая, смертный, не наступило бы, потому что люди сами бы превратили землю в ад. Вы убиваете друг друга, вы обращаете других людей в рабство, вы истребляете народы, весь грех которых состоит в том, что они называют Бога другим именем… Вот уж поистине божьи Твари. Стоит написать письмо королю Ричарду и сообщить ему, что он сражается не с тем врагом…

– Король Ричард давно умер, госпожа, – сказал кузнец, не подымая головы. – Сейчас нами правит король Томас.

– Какая разница…

– А можно я пойду домой… – уже в который раз проканючила Анна.

– Пусть девочка пойдет домой, – попросил кузнец. – Ведь госпожа уже получила все, что хотела… Или… Или нет?

Она вздохнула и убрала руку с плеча девочки.

– Иди, Анна. Живи долго и счастливо, хотя… – она скептически покачала головой, глядя, как девочка бежит по улице в направлении своего дома, где ждут ее любящая мать и прочие радости смертной жизни. Застывший возле наковальни кузнец тоже чего-то ждал – то ли смерти, то ли чуда, то ли просто следующего события в жизни, контроля над которой у него не было уже давным-давно.

– Сколько я тебе должна за работу?

Этого он не ожидал, но, судя по выражению лица, послушно принялся подсчитывать в уме возможную цену.

– У меня все равно нет денег, – прервала она его подсчеты. – И все, что я могу тебе предложить… – Она приподняла рубаху, приподняла значительно выше колен, но кузнец если и посмотрел туда, то как-то мельком, с опаской. А жаль. Обычно при виде и меньшей части ее обнаженного тела мужчин охватывала необоримая похоть, а охваченные похотью смертные просто сочились энергией, пить их было одно удовольствие… – Может быть, ты не знаешь, кто я? – спросила она, не без легкого разочарования опуская рубаху.

– Знаю, госпожа. Ты ужасная ведьма с горы, которая…

– Ужасная?! – Она схватила его за бороду и дернула вверх, чтобы их глаза снова встретились. – Ты сказал – ужасная? Посмотри на меня и попробуй повторить это еще раз!

– Так говорят… люди, – пробормотал кузнец.

– А своего мнения у тебя нет?!

Она оттолкнула смертного, тот упал, но толчок получился не таким сильным, а последствия не столь фатальными, как бы ей хотелось. К горлу снова подступила тошнота. Пора было заморить червячка.

– Госпожа…

Похоже, кузнец почувствовал накативший на нее приступ голода. Тем хуже для него.

– Госпожа, выслушай… У меня трое детей…

– Поздравляю, – она пнула пытающегося встать кузнеца ногой в грудь.

– Скоро сюда придет мой помощник, он моложе, он полон сил… И ты сможешь… сможешь насладиться им так, как только захочешь…

Она молчала, попирая его ногой.

– И ты… И ты прекрасна, госпожа…

– Спасибо, что заметил, – она убрала ногу с его груди. – Так, значит, молодой помощник? Симпатичный?

Кузнец утвердительно тряс головой в ответ на каждый ее вопрос. Почему-то ей стало противно. Но она все-таки дождалась помощника и вкусила молодости и красоты. Кузнец все это время сидел в углу, зажмурившись и заткнув ладонями уши.

Теперь она чувствовала себя достаточно сильной, чтобы отправиться в путь. Добраться до большой дороги, миловидной улыбкой остановить проезжающего благородного всадника, забрать у него лошадь и заодно перекусить…

– Прощай, кузнец, – сказала она в дверях. – Ведьма уходит. Надеюсь, тебя не сожгут односельчане за то, что ты накормил меня своим помощником. А если сожгут, что ж… Наверное, это будет самое яркое событие в твоей жизни…

– Пусть и твоя жизнь будет долгой и счастливой, – пробормотал кузнец.

– Она будет долгой, не сомневайся, – усмехнулась она. – И она будет счастливой…

Странное желание вдруг посетило ее, пока губы выговаривали это последнее слово. Ей захотелось развернуться и убить кузнеца, не ради еды, а просто так. Убить кузнеца без всяких причин, без объяснений, не из защиты и не из голода, а просто по праву сильного, по праву высшего существа. А своими правами надо пользоваться.

Так она и сделала.

3

Несколько недель спустя в другом краю, в другой одежде, в другом состоянии духа…

Это был перекресток дорог, и это было полнолуние. Почему-то они всегда встречались на перекрестке дорог и при полной луне. Этому существовало какое-то объяснение, но оно было слишком сложным и совершенно бесполезным, поэтому она даже не старалась его запомнить.

Люциус предстал перед ней белокурым принцем на огромном огнедышащем коне, чьи копыта оставляли в земле выбоины. Она же приехала на роскошной повозке, которая еще утром принадлежала семье богатого купца. Семья оказалась весьма питательной, к повозке претензий также не было.

– Знаменитая Спящая Ведьма Юга, – сказал Люциус и вежливо склонил голову. – Я вижу, ты все-таки решилась подняться с постели и прогуляться…

– Еще пара лет, капитан Люциус, и у меня бы проявились пролежни… – Она спрыгнула на дорогу и потянулась. – Но последние несколько дней… О, они явно удались.

– Значит, мой посланец погиб не зря.

– Твойкто?

– Воин, который перебил Стражей и пробудил тебя ото сна.

Она пожала плечами:

– Я его даже толком не рассмотрела, но…

– Что, дорогая?

– Семьдесят шесть лет – это слишком. Ты мог бы отправить кого-нибудь мне на выручку и пораньше.

– Ты не единственная моя забота, Елена.

– Я пятьсот лет как не Елена, Люциус.

– Извини. Женщины такие ветреные создания…

– И я не совсем женщина, как ты знаешь.

– Так как же ты теперь зовешься?

– Элизабет.

– Постараюсь запомнить.

– Так вот, Люциус, насчет семидесяти с лишним лет, вычеркнутых из моей жизни…

Люциус усмехнулся:

– Ты их считаешь?

– Я не хочу, чтобы в следующий раз… Если следующий раз случится… Я не хочу снова ждать семьдесят лет, пока ты обо мне вспомнишь. И не зови меня больше ведьмой, звучит отвратительно…

– Элизабет Прекрасная гораздо лучше, ты имеешь в виду? И после этого ты говоришь, что ты не совсем женщина? Готов поклясться, что кровь Лилит…

– Придумай что-нибудь, ладно? – оборвала она.

– Что именно? Не хочешь быть Ужасающей Ведьмой Юга? Хочешь быть Спящей Принцессой, которую усыпили злые чары и которую может пробудить ото сна только поцелуй истинной любви? Тогда стоит тебе снова попасть в руки Стражей, и сразу же выстроится очередь принцев со всего света, чтобы вернуть тебя к жизни. Как тебя такая идея?

– Звучит неплохо. Запиши, а то забудешь.

Люциус усмехнулся:

– Я не забуду. И ты тоже не забудь…

– Так и знала, что тебе что-то нужно от меня. Ты не можешь быть бескорыстным? Разве не этому учил тебя твой наставник?

– Ты будешь удивлена, но не этому. Итак…

– Итак?

– Будь наготове, Элизабет. Пока скажу тебе только это. Наши дела в этом мире не становятся лучше, хотя у меня есть определенные идеи…

– Это твои идеи? Или Его идеи?

– Его? Знаешь, Ему давно уже наплевать на этот мир. С чего бы иначе Он послал сюда всего лишь капитана ангелов? Для генералов Он припас дела поважнее…

– Может, Он хочет посмотреть, справишься ты или нет?

– Справлюсь? Справлюсь с чем?! Я должен простоприсматривать…

– Смотреть, как божьи творения уничтожают друг друга? В этом есть смысл?

– Не все божьи создания получились удачно, Он сам это признал. А насчет смысла – тут ты права. Во всем нужен порядок, нужна какая-то система…

– И твой план…

– Поговорим попозже. Я найду тебя, Элизабет, лет через пять-десять.

– Хорошо.

– Только не засыпай больше, – он улыбнулся. – Много теряешь, соня.