1

Она пришла в себя уже в Праге, не раньше и не позже. Она подумала: «Ну что же, по крайней мере, мы никого не убили. Вроде бы».

– Дверь! – крикнул Иннокентий.

Он стоял у порога и ждал, пока Настя подойдет, захлопнет за ним тяжелую железную дверь и закроет все замки – пять или шесть. Для дома, в котором все было так шатко и ненадежно, входная дверь была невероятно основательна и прочна; она была как тот единственный человек в подгулявшей компании, который специально не пьет, чтобы потом развозить по домам остальных. И, наверное, это было неспроста.

Когда они только приехали сюда, то первое, что сделал Иннокентий, войдя в квартиру, – закрыл и запер за собой дверь. Первое, что он сказал Насте, – дверь всегда должна быть закрыта. Она не стала спрашивать почему, она просто кивнула. Стоило посмотреть в окно, чтобы убедиться – это совсем не то место, в котором двери принято держать открытыми настежь на случай визита дружелюбных соседей. Настя редко выходила из квартиры, но когда выходила, то обратила внимание, что двери других квартир в их доме точно такие же – металлические, похожие на крепостные ворота; не двери, а оборонительные сооружения. На некоторых из них были заметны вмятины, словно кто-то пытался взять эти сооружения приступом. Настя не стала задавать по этому поводу вопросов, она просто заметила и запомнила.

То, что она была в состоянии запоминать, уже было хорошо, потому что прибытию в Прагу предшествовали две недели бесконечных переездов с места на место, слившихся для Насти в одну длинную ночную поездку неизвестно куда и неизвестно откуда. Машины, поезда, автобусы, паромы и даже как-то попавшаяся под руку пара велосипедов. Север, юг, восток, запад, и потом все снова, и все вперемешку. Что и говорить, Иннокентий был мастером своего дела – он вытащил Настю из Лионеи и добрался с ней до Праги, ни разу не проходя пограничного контроля и не предъявляя никаких документов. Начало было эффектным: при виде кордона из швейцарских гвардейцев, выставленного на выезде из Лионеи (по случаю королевского бала меры безопасности были усилены), Иннокентий плотоядно усмехнулся и до упора утопил педаль газа. Гоночный «Феррари», позаимствованный у кого-то из гостей короля Утера, разнес полосатый барьер в щепы, гвардейцы в парадной форме едва успели отпрыгнуть в сторону. Продолжение получилось более приземленным в прямом смысле слова: они оставили «Феррари» и двинулись пешком, по каким-то секретным тропам, в обход пограничных пунктов, а зачастую в обход цивилизации вообще. Пару раз они спали под открытым небом, точнее, Настя спала, а Иннокентий сидел у костра, как будто ждал кого-то. В одну из таких ночей Насте приснилось, как из темноты к костру выходят две странные фигуры и садятся напротив Иннокентия. Возможно, это был всего лишь сон.

В какой-то из четырнадцати дней, разделявших Лионею и Прагу, они оказались в маленьком швейцарском городке. Настя предложила снять номер в гостинице, передохнуть, помыться и все такое прочее. Иннокентий отрицательно помотал головой.

– Если уж ты бежишь, беги не останавливаясь. Нас, между прочим, ищут.

– Ах да, – сказала Настя. – Вся королевская конница, вся королевская рать. Ты серьезно думаешь, что Утер…

– Серьезно думаю. Если он что-то пообещал Давиду Гарджели, то должен сдержать обещание. То есть найти меня и выдать этому волшебнику-недоучке. Ну а ты… Ты практически член королевской семьи. Конечно, тебя будут искать. А уж если они и вправду планировали поменять тебя на Дениса, так тут действительно – вся королевская конница… И вся королевская авиация.

– Да? А я-то думала, они махнут на нас рукой: двумя проблемами меньше, ну и черт с ними…

– Теперь не махнут. Дело в том, что они уже придумали, что им делать с этими двумя проблемами. Они нашли применение для тебя, нашли применение для меня. Мы включены в схему, понимаешь? А схема должна работать. Есть там один такой тип по фамилии Фишер…

– Знаю, видела. И что?

– Ничего. Не сомневайся, искать они будут. Особенно учитывая, какое сегодня число.

– А какое сегодня число?

– Понятия не имею.

– Тогда зачем ты сказал про число?

– Я просто знаю, что сейчас месяц май.

– И что?

– Может быть, ты не в курсе, но год назад, в прошлом мае, один молодой человек тоже сбежал из Лионеи….

– Ой.

– И кое-кто в Лионее может подумать, что вы с Денисом над ними издеваетесь. Я-то знаю, что ты не имела в виду ничего плохого, но кто будет меня слушать? Андерсоны – они вообще довольно обидчивые типы сужу по собственному опыту. Смайли решит, что ты участвовала в каком-то хитром заговоре, что все это было заранее спланировано… Ему нравится искать всякие сложные схемы в простых вещах. А уж Армандо тебя наверняка не забудет.

– Это ты ему по башке врезал, не я.

– Но из-за тебя. Так что если ты думаешь, что тебя забыли, как только ты пересекла лионейскую границу… Не надейся.

– Тогда чего мы сидим? – вскочила Настя. – Будем дожидаться, пока нас тут схватят? Вон тот дядька уже два раза на нас подозрительно посмотрел…

– Вряд ли нас ищут в этих местах.

– Откуда тебе знать?

– Потому что нас ищут в Италии.

– Откуда…

– Потому что несколько часов назад железнодорожный билет по твоей банковской карточке был куплен именно в Италии.

– По моей банковской… – Она стала рыться в вещах. – …карточке?!

– Не трать время, твоей банковской карточки здесь нет. Она, как я уже сказал, в Италии.

– Что она там делает?

– Работает. Запутывает следы.

– А… – Насте потребовалось некоторое время, чтобы внятно сформулировать претензии к Иннокентию. – А ты не мог сначала спросить у меня разрешения?!!

– Насчет карточки?

– Да!

– Зачем мне твое разрешение, если это все равно не твоя карточка, тебе ее подарили Андерсоны, а от Андерсонов ты бежишь как черт от ладана…

– Да, но… Фиг с ней, с карточкой.

– Разумный подход, – одобрил Иннокентий. – Когда решаешься бежать, то цепляться за всякую ерунду типа банковских карточек не имеет смысла…

– Это когда решаешь бежать, а мы-то сейчас сидим!

– Мы не сидим, мы ждем.

– Чего?

– Кого. Одного моего старого знакомого, который знает толк в ювелирных изделиях.

– В ювелирных…

– Твои серьги. Нам нужны деньги, чтобы бежать дальше, поэтому я продам ему твои серьги. Когда решаешься бежать, то нет никакого смысла цеп…

– Да, спасибо, я поняла с первого раза. Не думала, что серьги с бриллиантами – это ерунда, но раз уж ты говоришь…

– Поверь мне, Настя, это – ерунда.

Нехотя, подозревая в глубине души, что это были первые и последние серьги с бриллиантами в ее жизни, Настя согласилась. И чем дольше продолжался их с Иннокентием бег, тем чаще она с ним соглашалась, тем меньше она задавала ему вопросов и все меньше сомневалась в своем спутнике. Когда же они добрались до Праги, нашли этот дом на окраине, накрепко заперлись и перевели дух, Настя осознала, что таким она Иннокентия еще не видела. Таким – то есть собранным, целеустремленным, решительным. Что-то подобное она видела в нем в Старых Пряниках, во время инцидента с болотными тварями, и потом, в доме брата Макса; однако потом Иннокентий пропал и был позже явлен Люциусом в виде пьяного и довольно жалкого создания с изуродованными руками и обожженным лицом. Затем Иннокентий был запертым под домашний арест бездельником в мятом спортивном костюме, а еще раньше – неподвижным телом на кровати в окружении медицинских приборов, а еще – обессилевшим стариком, прикованным к стене; призраком, бредущим по заснеженному саду Гарджели и упорно отказывающимся умирать; а еще – черной тенью, оставившей после себя полный дом трупов… Разумно было бы задуматься – что же из виденного Настей является его истинным обликом? Она прислушалась к голосу разума и пришла к выводу, что Иннокентий есть сумма всех виденных ею существ, а также сумма некоторых еще не виданных Настей воплощений. Одно из таких воплощений происходило как раз сейчас, и, к счастью, оно было не из худших.

Иннокентий менялся не только внутренне, но и внешне; он окончательно поседел, стал поменьше ростом, словно полученное им в феврале тело дало наконец усадку и приняло форму надевшего его существа. В итоге он выглядел лет на сорок, на хорошие здоровые сорок лет, когда возраст выдается цветом волос (но не их количеством), наличием морщин вокруг глаз, но главным образом – взглядом, спокойным, слегка снисходительным взглядом человека, который достаточно знает про себя и про мир. Более чем достаточно.

И кстати, глаза его стали голубыми, что очень понравилось Насте. Это сообщало облику Иннокентия толику не изжитой за сотни лет наивности. Сначала Настя думала, что это лишь внешнее, приятное, но все же заблуждение; затем ей открылась истина. Иннокентий и вправду был наивен, храня на протяжении сотен лет выстраданную надежду на чудо, надежду на то, что когда-нибудь его одиночеству придет конец.

Впрочем, об этом они говорили уже не в Праге.

В Праге они говорили о дверях, об отрубленных пальцах…

И о цыганах.

О да.

– Куда, кстати, ты собираешься ехать? – спросил меня тогда Иннокентий, стоя над оглушенным Армандо.

– Домой, – сказала я. – Я собираюсь домой.

Надо сказать, что дорога домой оказалась довольно извилистой и долгой. Почему? Потому что на вопрос Иннокентия ответила не я сама, на этот вопрос ответим мое – как это называется? – ах да, подсознание. Перевожу на русский: в тот момент я всем сердцем хотела попасть домой, причем перенестись туда немедленно, прямо из гостиничного номера отеля «Оверлук», без промежуточных остановок в Праге или где-то там еще.

Проблема заключалась в том, что дома как такового у меня не было. Такие дела. Я не могла назвать домом то место, где жили мои родители. Университетское общежитие тоже не очень подходило на эту роль, так что…

Так что правильнее мне было бы сказать:

– Я хотела бы, чтобы у меня был дом. И чтобы я могла сейчас же туда попасть.

Интересно, что бы ответил мне на это Иннокентий?

Я знаю, что бы он ответил. Он сказал эту фразу по другому поводу, но тем не менее…

– Чтобы твои желания исполнились, нужно жить долго, – сказал Иннокентий. И потом он добавил: – Иногда слишком долго.

Но это уже явно не мой случай.

2

Вообще-то дом не был предназначен для жилья, он был приговорен к смерти. Весь этот район, состоящий из уродливых серых панельных коробок, должны были смести с лица земли и возвести на его месте нечто, более достойное понятия «дом». Из окна был виден вставший неподалеку подъемный кран, как часовой, присматривающий за обреченными на гибель строениями. Но пока казнь произошла только на бумаге, а ее воплощение в жизнь находилось в стадии подготовки, дома не просто стояли, они еще и давали приют разного рода сомнительным личностям, которым не было места в более респектабельных районах большого города, причем на Настин субъективный взгляд, они с Иннокентием не претендовали на первое место по сомнительности.

Во-первых, тут были цыгане. Они обосновались в доме напротив, и Настя могла целый день наблюдать из окна за шумным круговоротом их повседневной жизни. Голосистые женщины в пестрых одеждах, неугомонные дети, немногочисленные мужчины, озабоченные какими-то глобальными проблемами; постоянно подъезжающие и отъезжающие машины, двигатели которых, казалось, страдали от запущенных простудных заболеваний; перемещаемые с места на место тюки и чемоданы… Все это было похоже на странный механизм, некогда приведенный в действие и с тех пор работающий изо дня в день, пусть все с большим скрипом. Наверное, у этого механизма имелся смысл, но постороннему понять его было сложно, оставалось только наблюдать за этим своеобразным секонд-хэнд-карнавалом, который был устроен не для зрителей со стороны, а для самих участников.

Во-вторых, тут были Другие.

Ночью, когда Иннокентий и Настя приехали в Прагу, повторилась та же самая история, что и по приезде в другие большие города: какие-то странные места, какие-то странные тени и странные разговоры, которые вел с тенями Иннокентий. В итоге они получили адрес. На подходе к дому Иннокентий повел себя необычно: он взял Настю за руку.

– Не смотри по сторонам, – тихо добавил он, когда они вошли в подъезд. – Просто иди вперед.

Потом они вошли в квартиру на третьем этаже, и первое, что сделал Иннокентий, – запер дверь на все имеющиеся замки. Наверное, Насте стоило заинтересоваться – что, как, почему? – но она слишком устала для расспросов; ей было достаточно крыши над головой, продавленного дивана и тонкой струйки воды из крана. Она умылась, сбросила ботинки и рухнула на диван, чтобы немедленно уснуть и тем самым избавиться от боли в мышцах ног, от ощущения тонкого слоя пыли, равномерно распределенного по всему ее телу от пальцев ног и до кончиков волос, от ощущения, что начатый в Лионее бег никогда не закончится….

Это сработало, и одиннадцать часов Настя проспала в абсолютном покое, лишенная тревог и неудобств.

Потом пришлось просыпаться.

При свете дня квартира выглядела не то чтобы ужасно, просто от ее вида моментально напрашивался вопрос: «А когда мы отсюда съедем?! Может быть, прямо сейчас, а?..»

Но это было бы слишком по-детски, слишком несерьезно, слишком не по-андерсоновски, что ли… Стоп, при чем тут Андерсоны? Правильно, они тут совершенно ни при чем. Они сами по себе, а Настя сама по себе. Уже целых четырнадцать дней.

Так что вместо «А когда мы отсюда?..» она произнесла сдержанно-иронично, показывая, что понимает все убожество обстановки, но достаточно сильна, чтобы вытерпеть и не такое:

– Ну, Иннокентий, это совсем не похоже на Лионею…

– Да уж, – согласился тот. – Обслуживание в номерах тут не предусмотрено, так что придется как-то самим добывать еду…

– Ладно. – Она с готовностью встала с дивана. – Пошли…

– Ты останешься тут. Я пойду один.

– Но…

– Закройся на все замки. Будут стучать – не отзывайся. Просто сиди и молчи.

– Ага, – механически согласилась Настя и снова села на диван. – А они, которые будут стучать, это кто?

– Мало ли кто, – уклончиво ответил Иннокентий.

– Ты меня не успокаиваешь, – сказала Настя. – Скажу даже больше: ты меня пугаешь.

– Испуг в небольших дозах бывает полезен, – авторитетно заявил Иннокентий. – Видишь ли, этот дом – Убежище. Здесь прячутся всякие типы, которым надо залечь на дно, затаиться…

– Вроде нас.

– Я бы так не сказал. Что значит – «вроде нас»? Нет никого «вроде нас», нет другой невесты наследного принца из рода Андерсонов, которая не захотела быть невестой и сбежала из дворца посреди официального приема… Ну и нет другого меня, это само собой.

– Когда ты сказал «которая не захотела быть невестой и сбежала…». Ты это так сказал, как будто имел в виду…

– Что?

– Что я дура.

– Немного.

– Ах вот оно как…

– Мы не об этом, Настя. Мы про наших соседей. Всякие типы, которым надо залечь на дно, затаиться, – это не беглые принцессы. Как правило, это беглые преступники. Разыскиваемые. Убийцы. Насильники. Грабители. Вот поэтому надо закрывать дверь. Поэтому тебе не стоит выходить из квартиры.

– Хорошенькое место ты подобрал…

– Ты не поняла. Они здесь не для того, чтобы убивать или грабить, они здесь прячутся. Устраивать шум – не в их интересах. Поэтому, пока мы тихо сидим в своей норе и никого не трогаем, нас тоже не тронут.

– Ты сам сказал, что кто-нибудь может ломиться в дверь. Если устраивать шум не в их интересах, тогда какого черта…

– Хорошо, если по соседству с тобой живет разумный убийца, который понимает свои интересы. Но с тобой рядом может поселиться и психопат. Он может забыть, что в его интересах, а что – нет.

– И последний вопрос, после которого я пойду вешаться. Наши соседи – люди?

– Я бы особенно на это не рассчитывал, – улыбнулся Иннокентий.

Ни в тот день, ни в другие дни никто не пытался вломиться в их квартиру, так что Настин страх перед соседями съежился и отполз в сторону; люди привыкают ко всему, и к монстрам за стенкой оказалось тоже возможно привыкнуть. Особенно когда их не видишь и не слышишь.

А вот когда слышишь…

Это было всего пару раз, но Насте хватило с лихвой. Первый раз это случилось поздним вечером, когда они с Иннокентием ужинали растворимой лапшой в картонных коробках. Денег у них не было, поэтому лапша имела криминальное происхождение – ее украл то ли сам Иннокентий, то ли кто-то из его пражских знакомых. Сам Иннокентий от добычи был не в восторге, а у Насти эта сомнительная пища вдруг вызвала чуть ли не слезы на глазах, потому что моментально вспомнилось университетское общежитие, какие-то полуночные посиделки, Монахова, Тушкан и еще многое из прошлой жизни, жизни до Дениса Андерсона….

Слезы высохли, а лапша встала комом в горле, когда этажом выше раздался этот звук: высокий, громкий, он словно вворачивался в уши холодным сверлом. Крик исходил явно от живого существа, но в то же время существа настолько нечеловеческого, что Настя со страхом уставилась на потолок, отделявший ее от кричащей твари; он казался слишком хрупкой преградой.

Потом наступила тишина. Иннокентий невозмутимо орудовал пластиковой вилкой.

– Что это было? – спросила Настя, проглотив наконец лапшу.

– Крик.

– И кто бы это мог быть?

– Кто-то, у кого сегодня не слишком хорошее настроение. Хочешь, чтобы я пошел по квартирам выяснять, кто именно орал? Ни за что.

– Боишься? Но ты же бессмертный.

– И что с того? Бессмертные тоже не любят общаться с психопатами, которые орут по ночам. Бессмертные, – заключил Иннокентий, – они тоже люди. В некотором смысле.

Во второй раз это случилось днем. Настя сидела дома одна, делать было нечего, и она просто тонула в безделье, тоскливо глядя на выцветшие обои на противоположной стене и слушая, как за окном перекрикиваются неугомонные цыгане. Солнечные лучи играючи пробивались сквозь желтенькую тряпочку, игравшую роль занавески, и напоминали, что вообще-то уже май, самая что ни на есть настоящая весна, время если уж не любовного безумия, то уж по крайней мере предчувствия чего-то подобного. По Настиным же ощущениям, это было время потерянности и пыли, которую майское солнце высвечивало с медицинской откровенностью во всех углах квартиры. Никаких предчувствий. Никаких…

Тут за дверью что-то громыхнуло. Насте показалось, что стукнули в их дверь, но потом звук повторился, и стало ясно, что это исходит от соприкосновения пола с чем-то металлическим. Как если бы кто-то волок громоздкий сейф. Настя подошла к двери и прислушалась. То, что она услышала, ей не понравилось. Гулкие металлические звуки повторялись с такой периодичностью, как если бы это были шаги некоего медленного тяжелого существа, которое с каждым шагом по-старчески вздыхало, и вздохи эти походили на звук усталой циркулярной пилы.

Другие – так называла Настя своих соседей, потому что они и вправду были другими.

Как их называли цыгане, Настя не знала; но что цыгане определенно были в курсе особенностей соседнего с ними дома – сомнений не вызывало. Однажды Настя сама видела, как тощий цыганенок в двух рубашках, надетых одна на другую, вприпрыжку направился в сторону Настиных окон. Не проделал он и десяти шагов, как цыганка с перепуганным лицом – мать, сестра, бабушка? – догнала его, резко дернула за плечо и влепила затрещину, тараторя при этом какие-то яростные ругательства, окрашенные очевидным страхом. Она утащила ребенка назад, утащила его от страшного дома, где обитали Другие.

А Настя осталась.

3

В какой-то из дней она дошла до такой степени тоски, что устроила генеральную уборку; вогнала себя в потную, ломящую спину усталость и тем самым на время отвлеклась от опостылевших вопросов: что будет дальше? правильно ли я поступила? а может быть, еще не поздно?..

– Дьявол и его заместители, – пробормотал потрясенный Иннокентий. – И что дальше? Купим новую мебель? Поменяем сантехнику? Заведем почтовый ящик и заживем как люди?

– Вот и я тоже хотела спросить. Что дальше?

– Дальше? Ты говорила, что собираешься ехать домой.

– Да, но…

– Можешь ехать. По моим данным, Андерсоны бросили поиски. Мы им надоели. Или у них появились дела поважнее. Но это нас уже не касается, так что… Ты – домой, а я… Я – куда-нибудь.

– Отлично! – Настя встала, готовая едва ли не тотчас бежать на вокзал, но тут же спохватилась: – Стоп, есть одна проблема. Нет, даже не одна… Понимаешь, Андерсоны не нашли меня в Италии, или где там они меня искали… Но они знают, где живут мои родители, знают про университет. Они знают, где я могу появиться, так что рано или поздно…

Иннокентий пожал плечами:

– Извини, но это уже не моя забота. Я обещал вытащить тебя из Лионеи, я сдержал обещание. Кстати, насчет обещаний… – Он одарил Настю многозначительным взглядом.

– Ты это о чем?

– Мои два пальца. Мои два несчастных отрубленных пальца. Ты обещала их вернуть.

– Ну ты вспомнил…

– Такие вещи не забываются, дорогая. У нас был договор – я привожу тебя к Максу, чтобы он вытащил из тебя червяка, а ты возвращаешь мне пальцы. Было такое?

– Было, было, – неохотно подтвердила Настя. Эта история с пальцами выскочила как-то уж совсем не вовремя. Она думала о доме, о возвращении, а тут…

– Форменное свинство, – сказал Иннокентий. – Сначала ты мне отрубаешь два пальца, потом крадешь их, потом обещаешь вернуть, потом забываешь это сделать.

– У меня были уважительные причины, – ответила Настя.

– Уважительные причины? На что? Отрубить? Украсть? Забыть исполнить обещание?

– На все сразу, – упрямилась Настя, хотя на самом деле уважительными причинами в этой истории и не пахло. Там пахло страхом, растерянностью, странными сплетениями обстоятельств… Можно ли было считать это уважительными причинами? Кто его знает.

Ночью, возле горящего коттеджа, где Настя была пленницей Компании (как и Иннокентий), ею, конечно же, двигали страх и растерянность. Она увидела, как во дворе майор Покровский и некий агрессивно настроенный незнакомец (которым и был Иннокентий) увлеченно пытаются убить друг друга. Ее личный интерес заключался в том, чтобы просто улизнуть подальше от происходящего смертоубийства, но попутно Настя пыталась как-то помочь Покровскому, которого она хотя бы знала (в отличие от второго поединщика). В руки ей случайно попала то ли сабля, то ли меч, она хотела передать эту штуку Покровскому, но вместо того случайно отсекла два пальца Иннокентию.

Кажется, она тогда сказала:

– Ой.

И еще:

– Извините.

А Иннокентий тогда, кажется, сказал:

– А это уже форменное свинство.

И, наверное, был по-своему прав, и, наверное, Насте не стоило поднимать с земли эти два отрубленных пальца и класть их в карман… Но как-то уж все было странно и страшно в ту ночь, и Насте казалось, что, держа при себе эти два холодных белых червяка, она будет иметь какую-то власть над страшным незнакомцем, который на ее глазах убивал Артема Покровского. И этой власти будет достаточно, чтобы ускользнуть, убежать…

Тем более что Иннокентий назвал ее дурой.

– Немедленно положи на место, дура! Это не твое! – крикнул он, отвлекшись от избиения Покровского. А еще он сказал: – Отдай мои вещи.

Имея в виду все те же пальцы. Все это было странно и страшно, и, как только вниманием Иннокентия завладела явившаяся из горящего коттеджа разъяренная Лиза, она же Соня, Настя бросилась бежать, не оглядываясь назад и не вспоминая про отрубленные пальцы.

– Зачем они тебе? – спросила Настя. – Их ведь уже не пришьешь назад.

– Это уже не твое дело, – ответил Иннокентий. – Просто верни мне мои пальцы, а я уж разберусь, что с ними делать. Они у тебя с собой?

Настя отрицательно помотала головой; мысль о том, чтобы таскать с собой два отрубленных пальца, была просто…

Да в общем-то, учитывая последние события, ничего особенного в этой мысли и не было.

– У меня их нет, – сказала Настя.

– Так я и знал! – Иннокентий треснул кулаком по стене и выругался на каком-то неизвестном Насте языке. Ее, однако, заинтересовало не ругательство, а кулак. Он выглядел как-то иначе, как-то…

Нормально.

– Покажи мне свою руку, – попросила Настя. – Разожми кулак и покажи. Это что?

– А разве непонятно?

– Пальцы? Твои новые пальцы?

Три пальца на руке Иннокентия были вполне нормальными, а два, те два, которые Настя отрубила и которым вообще тут не положено было находиться, отросли на длину одной фаланги.

– Организм берет свое, – сказал Иннокентий и убрал руку за спину, словно смущаясь. – Если бы не взрыв в подвале у Макса, все было бы еще лучше.

– Если у тебя растут новые пальцы, зачем тебе старые?

– Потому что это часть меня. Потому что так надо. Потому что… Хватит уже этих разговоров! – не выдержал Иннокентий. – Ты обещала отдать, так отдавай. Я вот пообещал отвезти тебя к Максу – и отвез! Пообещал вытащить тебя из Лионеи – и вытащил! Где мои пальцы?!

– Это очень интересный вопрос, – уклончиво ответила Настя. – И на него будет очень длинный ответ. Значит, так: когда я убежала из коттеджа, пальцы были у меня. Потом меня подобрал Филипп Петрович и привез на лыжную базу. И твои пальцы…

Она положила их в холодильник. Завернула в бумагу, потом в полиэтилен и положила в холодильник. Если бы кто спросил ее, зачем она это делает, – Настя вряд ли бы смогла предложить рациональное объяснение. С одной стороны, она знала, что при несчастных случаях отрезанные части тела кладут на лед, чтобы потом пришить обратно. С другой стороны, времени прошло уже слишком много, к тому же Настя и в кошмарном сне не предполагала, что еще раз встретится с хозяином отрубленных пальцев. И вообще, эти пальцы с самого начала не выглядели живыми, они были словно не из плоти, а из камня, твердые, холодные. Жуть, одним словом.

Наверное, это все-таки был талисман. После всего, что с Настей случилось, ей нужен был хотя бы маленький клочок удачи, крохотный амулет везения, пусть даже он был явлен в такой странной форме.

Но – странной была эта форма или же нет – амулет сработал, и в ту ночь Настя сначала выбралась из горящего коттеджа, а потом встретилась с Филиппом Петровичем. И это было лучшее, что случилось с ней за последние полгода.

– Талисман? – переспросил Иннокентий. – Ты издеваешься?

– Нет.

– Я-то надеялся, что люди, по крайней мере в этой части земного шара, становятся со временем немножко…

– Культурнее?

– Умнее! Это же мои пальцы, какой к черту талисман! Узнай твоя мама о том, что ты отрубаешь пальцы у незнакомых мужчин и делаешь из них талисман, что бы она сказала, а?!

– Теперь ты издеваешься?

– Ничего подобного! Я пытаюсь понять, куда ты спрятала кусок меня, может быть, не самый лучший, но тем не менее важный для меня кусок…

– Кажется…

– Я ими даже в носу не ковырял. Не успел.

– Фу-у!

– Новехонький, совершенно невинный кусок меня. Где он?

– Если ты будешь перебивать, мы никогда не закончим. Молчишь? Так-то лучше. Итак, они лежали в холодильнике, а холодильник стоял в моей комнате, а комната была на лыжной базе.

– Так, – нахмурился Иннокентий. – Я, кажется, понял, куда ты клонишь. Тебе тогда стало плохо, мы уезжали в спешке, и пальцы остались в холодильнике. В лучшем случае их выбросили в мусор, а худшее я даже боюсь представить… Я угадал?

– Почти. Они действительно остались в холодильнике, но потом Филипп Петрович сказал мне про ваш уговор насчет пальцев и спросил, где я их прячу. Я ему сказала, он позвонил на лыжную базу, там у него были какие-то знакомые, и они нашли твои пальцы. Можно сказать, спасли.

– То есть… – Иннокентий скривил губы, как будто жевал нечто очень кислое. – То есть, когда мы ездили в Старые Пряники, у вас с Филиппом не было моих пальцев?! Вы мне наврали?!

Настя развела руками.

– Моя вера в людей снова умерла, – горестно констатировал Иннокентий. – То есть она уже давно умерла, она много раз умирала, но каждый раз это как впервые… – Он по-фиглярски прижал растопыренную ладонь к сердцу и сморщился, изображая душевные страдания.

– А не надо было нам верить, – посоветовала Настя – Мы вот тебе с самого начала не верили.

– Отлично. Просто нет слов. Я везу их к уникальному специалисту по извлечению червей-беспамятников, я рискую своей жизнью…

– Ты не можешь рисковать жизнью, ты бессмертен.

– «Рисковать телом» звучит довольно вульгарно, тебе не кажется? Короче говоря, где мои пальцы? Знакомые Филиппа забрали их из холодильника и?..

– И… И я не знаю, что было дальше.

– Извини? – Иннокентий пошатнулся, как будто собирался рухнуть в обморок. – Еще раз, пожалуйста…

– Потом нам было не до твоих пальцев. Мы бежали, снова бежали, потом на нас набросилась Лиза, потом Филипп Петрович совсем вырубился… У меня не было времени спросить, что там случилось с твоими пальцами.

– Между прочим, ты назвала их своим талисманом!

– Послушай…

– С талисманами, дорогая, так не обращаются, талисманы холят и лелеют, особенно если они сделаны из…

– У меня есть идея.

– Только не это.

Некоторое время он молча смотрел в стену.

– Что за идея?

4

Настя запустила руку в сумку, порылась и вытащила мобильный телефон, тот самый, что Армандо оставил в номере «Оверлука» в первый лионейский вечер Насти; подарок то ли короля Утера, то ли Смайли. Она не трогала его с самого дня бегства, и теперь, извлеченный на свет и лежащий в Настиной ладони, он вдруг оказался не просто куском пластика с подсвеченным дисплеем, а маленьким сувениром, напоминанием о Лионее, которая когда-то была в Настиной жизни.

Иннокентий отреагировал неожиданно:

– И ты это прятала?! Это же как минимум сто долларов! Я бы давно его продал, и не пришлось бы есть эту проклятую лапшу пять дней подряд!

Настя молча пощелкала по адресной книге, нашла то, что искала, и повернула телефон дисплеем к Иннокентию:

– Вот он знает, где твои пальцы. Можно позвонить и спросить.

Иннокентий недоверчиво смотрел на телефон, как будто перед ним было живое существо, известное своим коварством.

– Тот маленький червячок, что сидел в твоей шее, – наконец проговорил Иннокентий. – Он ведь не только жрал твою память, он еще и передавал сигнал о твоем местонахождении. Так?

– Вроде бы, – Настя поспешно отключила мобильник.

– Ты уверена, что вот эта штука не делает то же самое?

– Не уверена, но… Другого способа узнать, где твои пальцы, – просто нет.

– Есть. Перепиши номер, выброси этот мобильник. Мы позвоним с другого телефона.

– Ох, – сказала Настя. – Действительно. Как это я не…

– И давай побыстрее. С мобильником или без него, мы уже слишком долго были на одном месте, пора двигаться дальше. Нужно съездить в одно место, встретить моего старого знакомого и получить с него долг. Этого нам хватит.

– Хватит на что?

– Чтобы разбежаться. Ты поедешь домой, а я – за своими пальцами. Сначала за пальцами, а потом… – Иннокентий сделал неопределенный жест. – Дальше. Куда-нибудь. Восстанавливать подорванное здоровье. Подальше от людей, потому что вы… Вы безнадежны.

– Мы безнадежны? На себя посмотри! – обиделась за человечество Настя.

– Что я? Я всего лишь ошибка Природы, погрешность в планах Создателя… Какой с меня спрос? А вы – великая раса, заселившая большую часть Земли, взявшая на себя ответственность за ее судьбу… Могли бы вести себя поприличнее.

– Я веду себя очень прилично! Я не виновата, что меня постоянно втягивают во всякие истории разные типы вроде… Вроде тебя, или Дениса, или Лизы с ее дружками…

– Это у нас с тобой общее. И ты, и я живем не той жизнью, которой бы нам хотелось.

– Раньше я жила жизнью, которой мне хотелось, у меня была нормальная жизнь, пока я не встретила этого… этого… – Настя замолчала. Логика начатой фразы требовала, чтобы она припечатала Дениса Андерсона каким-нибудь убийственным словцом, только почему-то язык отказался это делать, замер, залег на дно, притаился, прикинулся немым.

– То есть ты помнишь такое время, когда у тебя все было нормально? – с некоторым удивлением спросил Иннокентий. – У тебя было такое? Лично у меня – нет.

Двадцать минут спустя они быстро шли через двор, мимо хлопающего на ветру стираного белья, мимо окон с разбитыми стеклами, мимо переполненных мусорных баков и выброшенной старой мебели. Настя то и дело оглядывалась на оставленный ими дом, еще одно странное место, в котором ей пришлось побывать и от которого не останется ни фотографий, ни домашнего видео, только лишь обрывочные воспоминания, только лишь поспешные взгляды через плечо…

Автобусы в этих местах появлялись редко, такси не появлялись вообще, а попутные машины останавливались лишь в том случае, если водитель не совсем понимал, куда именно он заехал и кого именно он может получить в качестве пассажиров. Следовательно, чтобы выбраться из этого района, требовалось, во-первых, терпение на стадии ожидания транспорта, а во-вторых, проворство на стадии штурма транспорта, если тот все-таки появлялся.

Когда Настя и Иннокентий подошли к остановке, там уже скопилось человек десять, и, судя по выражению их лиц, стадию ожидания они переживали уже довольно долго.

– Твой знакомый, к которому мы едем… – негромко спросила Настя. – Он… человек?

– Был когда-то.

– Был?

– Если твоя работа – давать деньги под проценты и если тебе нравится эта работа, то со временем ты – как бы это поточнее сказать? – превращаешься в нечто иное… Кое-что от человека, кое-что… – Иннокентий ухмыльнулся, – от швейцарского гнома.

– И он тебе должен?

– Ага.

– И он отдаст тебе долг?

– Я буду настаивать, хотя…

– Что?

– Это будет столкновение репутаций. У него репутация очень жадного человека, а моя репутация… Я всегда забираю свое. Между прочим, повнимательнее с сумкой.

Настя обернулась: к остановке неспешно приблизились две цыганки. Остановились, осмотрелись, пошептались и принялись за работу, рассыпая скороговорку из чешских и немецких слов. Одна, помоложе, обхаживала высокого тощего мужчину в серой кепке, вторая, постарше, обещала раскрыть тайны прошлого и грядущего полной тетке с хозяйственной сумкой. Настя напряглась, сжала ремень сумки и сосредоточенно смотрела на дорогу, ибо в детстве достаточно наслушалась страшных историй про цыган, и даже если половина из услышанного была чистой воды фантазией, то другая половина все равно заставляла Настю нервничать. Иннокентий, напротив, с интересом наблюдал за цыганками и тихо посмеивался. Молодая цыганка в конце концов уловила его взгляд, оставила непробиваемого мужчину в серой кепке и многообещающей походкой подплыла к Иннокентию во всей своей черноглазой и золотозубой красоте. Она что-то стала говорить, значительно и негромко, Иннокентий сразу же закивал и протянул ей свою ладонь. Настя искоса наблюдала.

Цыганка с профессиональной бойкостью стала что-то говорить, разглядывая ладонь Иннокентия, но потом вдруг запнулась, замолчала, изумленно посмотрела на клиента, а тот как ни в чем не бывало кивал, требуя продолжения. Гадалка постарше почувствовала – что-то не то, подскочила к Иннокентию, бормоча что-то неодобрительное, потом посмотрела на его руку, и – в это было трудно поверить – смуглое лицо цыганки на миг побелело. Она оттолкнула свою компаньонку в сторону, крикнула ей что-то резкое, сама поспешно отскочила на несколько шагов и уже с этого расстояния внимательно посмотрела на Иннокентия. Тот улыбался как ни в чем не бывало. Цыганка взмахнула рукой, словно надеялась, что Иннокентий – это мираж, воздушный фантом; но Иннокентий не был миражом и не изгонялся движением руки, тогда цыганка с чувством плюнула на землю, не в самые ноги Иннокентию, но так, чтобы было понятно – плевок адресован именно ему, и никому другому.

– Что это было? – спросила Настя.

– Тоже репутация, – сказал Иннокентий, глядя, как две цыганки спешат прочь от остановки. – Сначала ты на нее работаешь, потом она работает на тебя.

– По-моему, они тебя испугались.

– По-моему, тоже. Хотя с чего бы это? Последний раз я имел дело с цыганкой лет сто пятьдесят тому назад….

– Имел дело – то есть похитил?

– Формально – да, хотя потом мы замечательно сошлись характерами, и вообще…

– И что случилось потом с той цыганкой? Вы жили долго и счастливо?

– Не совсем. Она умерла при родах.

– Извини. Так ты… Так у тебя…

– Что?

– Столько женщин – и ни одного ребенка? За все время?

– Один, – нехотя проговорил Иннокентий.

– Как? У тебя есть… – Она запнулась. – Почему ты не говорил раньше?

– Я не сказал: у меня есть ребенок. У меня был ребенок. Среди всех женщин, с которыми я был за эти сотни лет, была лишь одна, которая смогла забеременеть, выносить и родить моего ребенка. И она, эта женщина… – Иннокентий вздохнул. – Она убила моего сына. Она знала, что больше всего на свете я хочу этого ребенка, и она убила его.

Неожиданно для самой себя Настя оказалась в роли бесцеремонного любителя копаться в чужих тайнах; конечно же, она не принуждала Иннокентия к откровенности с дулом у виска, но она задала те вопросы, из ответов на которые сложилась мрачная история, легшая теперь Насте в руки непрошеным тяжелым грузом, от которого невозможно было избавиться.

Ей, наверное, стоило в тот миг незамедлительно прошептать: «Извини», потом заткнуть свой рот обеими ладонями, отойти от Иннокентия на безопасное расстояние и в таком состоянии дожидаться автобуса. Если бы Настя увидела на лице Иннокентия хоть малейший признак расстройства, хоть намек на восставшие из-под могильной плиты и взявшие за горло воспоминания, она бы так и сделала. Однако Иннокентий лишь коротко вздохнул и пожал плечами; никаких теней прошлого на лице, никаких закушенных губ, никаких скупых мужских слез.

И Настя сочла возможным спросить:

– Но… почему?

– Когда это случилось, я не хотел слушать объяснения, я просто хотел ее убить. К слову, она и сама не спешила объяснить свои действия. Она просто сделала так, как захотела. Она всегда так делает.

– Ужас… – сказала Настя и в знак сочувствия Иннокентию добавила: – Ужасная женщина.

– Не совсем женщина, – уточнил Иннокентий. – Ну да ты ведь ее знаешь, да? Знаешь эту рыжую стерву, да? Материнские инстинкты – не по ее части.

– Лиза?! Которая Соня?! Которая рыжая?!

– Она самая.

– Так вот почему вы с ней пытались убить друг друга, тогда, во дворе коттеджа…

– Это наш давний ритуал при встречах: я пытаюсь убить ее, она пытается убить меня. Длинная и бестолковая история. Бестолковая, потому что я бессмертен и она вроде бы тоже.

– Филипп Петрович выстрелил в нее раз десять, – вспомнила Настя. – И ей хоть бы хны.

– Она такая, – согласился Иннокентий. – Пули, виселицы, утопления в проруби, яд, динамит… Никто не вправе сказать, что я не пытался. Но…

– Она сгорела.

– Что?

– Когда она напала на меня в придорожном кафе, все кончилось тем, что Филипп Петрович выстрелил в канистру с бензином, а та стояла как раз рядом с Лизой. Она загорелась. По-настоящему. Я видела, и…

Настя едва не сказала «и мне это понравилось». Хотя ей на самом деле понравилось. Это как-то было связано с адским пламенем, неизбежным наказанием зла и тому подобными историями.

– Костер – это хорошо, – одобрительно кивнул Иннокентий. – После костра она долго не может прийти в себя. По крайней мере она долго не показывается на людях, потому что кожа и все такое… Этот Филипп нравится мне все больше и больше. Он знает, как найти подход к Елизавете Прекрасной.

– Ты позвонишь ему? Насчет пальцев?

– Позже. Сначала надо получить долг, чтобы быть готовым моментально исчезнуть из этого города. Филипп Петрович, может, и неплохой мужик, но он работает на Андерсонов, так? Он расскажет про звонок и… – Иннокентий пожал плечами. – Кто их знает, что они придумают.

– Тогда лучше не звонить, – продемонстрировала благоразумие Настя.

– Я должен забрать свое, – твердо сказал Иннокентий, глядя на приближающийся автобус. – Если разбрасываться частями тела, то можно и вообще потерять самого себя.

5

Кому-то могло показаться странным, что настоящую Прагу Настя увидела на восьмой день проживания в городе, но только не самой Насте. Они вылезли из автобуса возле какого-то рынка, а потом пошли пешком к месту встречи. Иннокентий целеустремленно шагал по мощеным улочкам, то и дело дергая Настю за руку, чтобы та не отстала, засматриваясь на дома и памятники.

– Не изображай из себя туристку, – ворчал Иннокентий. – У нас здесь дела…

– Я первый раз в Праге, могу я хотя бы осмотреться…

– Город как город. Много склеенных друг с другом камней. Ничего особенного.

– Для тебя, может быть, ничего особенного, а для… А вот это что за башня? Как она называется?

– Неважно, как она называется, важно, что лететь с нее вниз головой – очень неприятно.

– Тебе приходилось?

– Дважды. Причем первый раз я просто попал под горячую руку, зашел в городскую канцелярию, чтобы оформить кое-какие документы, а тут врывается толпа и начинает всех подряд вышвыривать в окна! К счастью, мостовых тогда еще не было, но пролететь пятнадцать метров и угодить в кучу… скажем так, мусора – тоже небольшое удовольствие.

– Но второй раз ты полетел за дело?

– Ко второму разу претензий не имею; и причина имелась, и мостовая была на месте, как раз чтобы встретить мою бедную голову…

Лавируя между группами туристов, они пересекли площадь. Настя все вертела головой по сторонам, взгляд цеплялся за выраставшие тут и там островерхие башенки замков, за черепичные крыши старых домов, как будто защищенных колдовством от воздействия времени. Город выглядел словно декорация к сказке, милой, немного сентиментальной, с непременным счастливым концом и карамельным послевкусием. Там если уж повстречается принц с простой сельской девушкой, так непременно посадит к себе на белого коня и тут же помчит в замок, прямиком под венец. Сладкая парочка: глаз друг от друга не отрывают, пальчики переплетены, губки бантиком, щеки розовые от переполняющих чувств; а тут и бригада добрых волшебниц, и хор всяких там зайчиков и белочек, и толстопузые ангелочки на подхвате…

Настя знала, что она персонаж совершенно другой истории; настолько другой, что ей и Иннокентию пересечь Старую Прагу было как натоптать грязными ботинками по рекламному плакату старого диснеевского мультфильма. С карамелью, как и со всем прочим, тоже не заладилось.

– Сиди и молчи, – велел Иннокентий, усаживаясь рядом с Настей на деревянную лавку в дальнем углу пивного подвальчика «Альфред». – Люди тут, насколько я помню, своеобразные, так что лучше их не нервировать.

– Я не собиралась их нервировать. А если хочешь, чтобы я молчала, возьми мне пива и чего-нибудь поесть.

– Пива?

– Меня в университете засмеют – была в Праге и не пила здешнего пива. Ладно город не посмотрела, по магазинам не походила… Ох, Монахова меня припечатает, когда узнает… – сказала Настя и невольно улыбнулась, представляя себе встречу с Монаховой, где будет и закатывание глаз, и неизбежное «Ты меня убиваешь!» по десяти разным поводам. Эти слова и эти жесты были частью когда-то утерянной нормальной жизни, и Настя вдруг с остротой лезвия бритвы ощутила тоску по таким вот крохотным деталям, из которых складывалось ее прошлое.

– Только не реви, – сказал Иннокентий, посмотрев на нее и, вероятно, увидев в Настиных глазах нечто его смутившее. – Еще чего не хватало, из-за пива реветь.

– Спасибо, – сказала Настя и отвернулась в сторону, чтобы быстрым движением растереть по щеке каплю соленой влаги.

Официантка с вышитым на фартуке именем «Хелена» принесла кружку темного пива, а кнедлики с печенкой принес сам хозяин – невысокий широкоплечий дядька лет пятидесяти, он все время чуть наклонял голову вперед, как будто намеревался с кем-то бодаться. Настя ухватила одной рукой пиво, другой – кнедлики, и в эти минуты Иннокентий мог быть совершенно за нее спокоен – как и было велено, она сидела и молчала.

Иннокентий, в свою очередь, разглядывал хозяина.

– Ты не Альфред, – наконец сделал вывод Иннокентий. Хозяин не стал оспаривать это умозаключение.

– «Альфред» – это просто название, не человек, – пояснил он. – А меня зовут Карл. Господам угодно что-то еще?

– Господам угодно видеть Альфреда, который вовсе даже не название, а самый натуральный человек, – упрямо сказал Иннокентий. – Он, должно быть, сидит в задней комнате и считает выручку. Он всегда это делает. Это его любимое занятие: трогать деньги.

Хозяин пошевелил толстыми губами, словно разговаривал с невидимым собеседником, и ответил:

– Нет такого человека. Вы ошиблись. Ничего страшного. Все ошибаются.

Он попытался отойти от стола, но Иннокентий внезапно ухватил его за рукав и притянул обратно:

– Все ошибаются? Может быть. Но я – не все.

– Как скажете, – согласно закивал хозяин, одновременно пытаясь выдернуть рукав.

– Поэтому поищи получше, может быть, Альфред все-таки где-то здесь. Может быть, ты его просто не заметил, а?

Хозяин снова закивал, только теперь уже с более безопасного расстояния, ибо рукав ему все же удалось вырвать.

– Неужели он заметил меня из окна? – спросил уже сам себя Иннокентий. – Вот ведь старый черт, я же дал ему достаточно времени, чтобы подготовиться к выплате долга, а он решил играть в прятки… Эй!

– Ум-м? – повернулась Настя, дожевывая последний кнедлик.

– Эй, тут было на двоих! – возмутился Иннокентий.

– Извини, но как ты и говорил – после пяти дней на растворимой лапше… Сдержаться было просто невозможно. А что, у тебя больше нет денег? Тебе ведь сейчас отдадут долг, и тогда…

– Наш долг уплыл в неизвестном направ… – задумчиво начал Иннокентий и внезапно замолчал. Настя проследила его взгляд – озабоченный Карл стоял у вмурованной в стену винной бочки и слушал, что шепчет ему на ухо официантка Хелена. Потом Хелена упорхнула в сторону, а рядом с Карлом появились двое широкоплечих мужчин, которые явно заглянули в «Альфред» не с гастрономическими целями. Карл набычился еще сильнее, но при этом ухитрялся удерживать на губах бледное подобие улыбки.

– Ты не слышишь, о чем они говорят? – поинтересовался Иннокентий. – Вот и я не слышу. А нам надо знать, о чем они говорят, потому что сдается мне…

Настя и глазом моргнуть не успела, как Иннокентия уже не было за столом; зато он был в другом конце подвала, рядом с Хеленой, и что-то быстро-быстро ей говорил, пока официантка убирала со стола грязную посуду. Через некоторое время Хелена забыла про посуду и стала зачем-то протирать рамку висевшей на стене гравюры, при этом губы ее медленно и неуклонно растягивались в улыбке, а глаза блестели так, что любому постороннему наблюдателю, и Насте в том числе, было понятно – девушка «поплыла». Затем последовало будто бы случайное касание рук, обоюдный смех, и Хелена стала неотвратимо впадать в состояние, пригодное для витья веревок любой толщины.

Настя вдруг поняла, что это и есть тот ужасный грех Иннокентия, за который тот провел полжизни по темницам и тюрьмам; и если верить старым сказкам, то вскоре Иннокентий должен был с дьявольским хохотом схватить Хелену под мышку и унести в свое царство. И, судя по выражению лица Хелены, она, в свою очередь, была бы совсем не прочь куда-нибудь унестись посреди рабочего дня.

Однако тут возникал технический вопрос: в какое такое царство может унести Хелену Иннокентий, если последние дни он провел в предназначенном под снос окраинном районе? Настя вообще не помнила, чтобы Иннокентий когда-либо упоминал про принадлежащую ему недвижимость типа замка или дворца, так что Хелену, похоже, поджидал большой облом. Попутно у Насти возник другой вопрос, уже не технический, а сугубо персональный: если Иннокентий при желании способен так легко очаровывать женщин, то почему он не пытался применить свои способности к ней, Насте? Она что, недостаточно хороша?! Для королевской династии Андерсонов она годится, а для какого-то бессмертного афериста – нет?!

– Что за бессмертный арфист?

– А? – встрепенулась Настя. Иннокентий снова сидел напротив и разглядывал какой-то листок бумаги.

– Ты бормотала про какого-то бессмертного арфиста. К чему это?

– Тебе послышалось. А мне привиделось, как ты только что крутил шуры-муры вон с той…

– Только по делу.

– Да ну? И что у тебя в руках – деловая записка?

– Это ее номер телефона, – Иннокентий убрал записку в карман. – И может быть, когда-нибудь он нам пригодится. Но главное не это, главное – это вон те два здоровяка.

– Кто они?

– Благородные разбойники. Ну, может быть, и не благородные, но совершенно точно разбойники. Они похитили Альфреда и хотят за него выкуп.

– Это тебе Хелена нашептала?

– Верно. Похоже, что старый добрый Альфред в своем репертуаре – за него требуют выкуп, а он жадничает, не хочет платить.

– Как так?

– Эти серьезные мужчины знают, что у Альфреда есть деньги, но не знают, где они спрятаны. Карл тоже не знает, поэтому он не может заплатить выкуп за Альфреда, а родственников у Альфреда нет. Сам Альфред, конечно же, знает, где деньги, но никому не говорит, потому что ему жалко отдавать деньги, даже если это выкуп за него самого. Я бы сказал, что это тупиковая ситуация.

– То есть твой долг накрылся медным тазом… – подытожила Настя и получила в ответ весьма сердитый взгляд исподлобья.

– Я бы так не сказал, – процедил Иннокентий. – Мои долги не накрываются всякой медной посудой. Тем более тазами. Рано или поздно, но я всегда получаю свое…

Настя подумала и решила, что Иннокентий прав. Если для большинства людей между понятиями «рано» и «поздно» имелась существенная, часто судьбоносная разница, то Иннокентий вполне мог бы заменить эти два разных слова на «когда-нибудь». Ни рано, ни поздно, просто в один из бесконечного множества эпизодов своего бесконечного существования. Именно так она и сказала про себя – «существования», не «жизни»; и между этими понятиями тоже имелась существенная разница, как между тонкой иссохшей пластинкой сухофрукта и сочным, только что сорванным с ветки яблоком. Хотя, может быть, Иннокентию все это виделось совсем иначе, только вот распространяться о своем видении данной проблемы он сейчас был не настроен.

Он был настроен поговорить о долге и способах его получения. Судя по блеску в глазах, эта проблема волновала его куда больше всех остальных вопросов мироздания.

– У меня есть план, – сказал Иннокентий. – В котором тебе отводится некоторая роль…

– Но…

– Надо отрабатывать кнедлики, дорогая.

6

Ничего особо гениального в этом плане не было. Проследить за двумя здоровяками, узнать, где именно они содержат Альфреда, вытащить его оттуда и получить долг.

– А потом положить его на место, – добавила Настя, когда Иннокентий изложил базовую идею. – Чтобы никто не заметил.

– Кого – его?

– Альфреда, – пояснила Настя. – Шутка.

Иннокентий, похоже, возомнил себя полководцем, планирующим генеральное сражение, и шутку не одобрил. Он выпихнул Настю за порог, наставительно ткнул пальцем в направлении удаляющихся «разбойников» и шепнул:

– Вперед!

После кнедликов и пива Насте совсем не хотелось бегать по пражским улицам за какими-то бандитами, однако особого выбора у нее не было, и согласно известному методу Тома Сойера она попыталась найти хоть что-нибудь приятное в этом неприятном занятии. Она напомнила себе, что деньги Альфреда – это ее билет домой; она сказала себе, что еще никогда прежде не занималась уличной слежкой, а новый опыт всегда полезен для развития…

– Черт! – Настя остановилась как вкопанная, поскольку оказалось, что двое похитителей Альфреда тоже не видели большого удовольствия в беготне по пражским улицам. И поэтому они просто сели в машину.

Люди, про которых обычно снимают детективные фильмы, в подобных ситуациях прыгают в такси и произносят магическую фразу «Следуйте за той машиной», после чего таксист превращается в озверевшего Михаэля Шумахера, а его потрепанный жизнью «Фольксваген» или «Волга» – в гоночный болид. Насте подумалось, что уж про нее-то наверняка не снимут большого американского фильма, потому что, во-первых, ни одного такси поблизости не было, во-вторых, денег на такси не было тоже, оставалось только бежать за машиной на своих двоих. Настя сделала несколько шагов, услышала бульканье пива в собственном животе и поняла, что этот вариант еще более безнадежен. Надо было возвращаться в подвал и рапортовать Иннокентию о скоротечном и позорном провале возложенной на нее миссии. Так бы она и сделала, если бы не обратила внимание, что машина, в которую сели двое «благородных разбойников», не трогается с места.

Вероятно, двое ждали кого-то еще, а может быть, и не ждали, просто сидели в красивой машине, слушали музыку и смотрели на пригретых весной девушек (попутно обдумывая свои коварные разбойничьи планы, разумеется); но в любом случае это давало Насте маленький шанс провалить свою миссию не так быстро и не так позорно.

Она поравнялась с машиной и присела, будто бы завязывая шнурок на кедине, а на самом деле отчаянно косясь в сторону бандитского «Вольво» и стараясь даже как-то поудачнее нацелить ухо, чтобы из уличного шума выцедить разговоры сидящих в машине. То, что они скорее всего будут говорить по-чешски, ей в голову не пришло.

Зато ей пришло в голову, что неплохо бы запомнить номер машины. Настя повторила несколько раз про себя последовательность букв и цифр, поправила завязанный аккуратнейшим бантом шнурок и выпрямилась. Стоять рядом с машиной было бы глупо и подозрительно. Поэтому она решила пройти вперед и встать у лотков с сувенирами, устроив там своего рода наблюдательный пункт. Идея была неплоха, но полчаса спустя у Насти сложилось такое впечатление, что все эти продавцы открыток, цепочек, статуэток и прочей сувенирной дребедени смотрят на нее с плохо скрываемым раздражением. Машина между тем так и не тронулась с места.

Настя решила вернуться к «Альфреду» и сообщить Иннокентию, что слежка идет просто великолепно, но эта идиллия закончится в ту секунду, когда двигатель «Вольво» заработает, потому что даже в годы своих наивысших успехов в легкой атлетике (кажется, пятый класс?) Настя была не в состоянии соперничать в скорости с автомобилем, а уж теперь-то и подавно. Так что если Иннокентий хочет лично побегать за «Вольво», то…

– Ай!!!

Кто-то схватил ее за руку и дернул в сторону. Первая и весьма глупая мысль состояла в том, что этот «кто-то» – особо назойливый продавец сувениров, который решил любой ценой всучить ей дурацкие часы в форме башни…

– Денег нет, денег нет, – зачастила Настя, пытаясь выдернуть свою руку и с ужасом понимая, что у нее это не получается. Пять сильных мужских пальцев вцепились ей в запястье, и от этого захвата по Настиной руке вверх побежал холод усиливающегося страха, поскольку кто-то в мешковатых светлых брюках и такой же рубашке, в солнцезащитных очках на пол-лица тянул Настю вовсе не к сувенирным лоткам, а в другую сторону, под арку, в тень; а значит, это был вовсе не настырный коммерсант, а кто-то более зловещий, к примеру сексуальный маньяк…

Ну это было уже совсем не ко времени и не к месту. Маньякам положено обитать в жутковатых местах типа старых парков или заброшенных заводов, выходить на промысел опять-таки полагается ближе к закату солнца, а тут – среди белого дня, можно сказать, в культурном центре Европы, среди декораций к карамельным сказочкам?!

Парень явно что-то напутал. К тому же Настя была и без него озабочена слежкой за бандитами в «Вольво». Страх словно вирус постепенно подчинял себе все Настино тело, и в желудке уже словно покоились не кнедлики, а пара стаканов колотого льда, однако ноги еще сохраняли верность своей хозяйке.

Хозяйка, то есть Настя, взвизгнула для храбрости и двинула ноги в бой. Точнее, правую ногу, и если уж совсем вдаваться в подробности, то в пах обнаглевшему маньяку. Дважды. Отчасти это было сделано с перепугу, отчасти потому, что мешковатый силуэт нападающего оставлял возможность попадания ногой немного не туда, куда следует, а в данной ситуации Насте хотелось проявить исключительную точность.

Пальцы разжались, мужчина отшатнулся назад и ударился спиной о стену дома. Очки слетели с лица, которое оказалось весьма бледным и…

Знакомым.

– Настя… – сдавленно проговорил мужчина.

Она потом утверждала, что сделала это по инерции, еще не поняв, кто именно стоит перед ней или скорее – кто именно прислонился к стене, чтобы не упасть. Может быть, так оно и было.

А может быть, и нет, может быть, первые два удара этот человек получил по недоразумению, а вот третий предназначался уже персонально ему – майору Артему Покровскому.

7

Этот третий удар Покровский отчасти парировал кожаным портфелем, но и ему, видимо, и от первых двух было достаточно худо.

– Настя, – повторил он едва ли не умоляющим тоном. – Не помнишь меня?

Настя постаралась убрать с лица испуг, оставить удивление и приправить все это английской скороговоркой по поводу того, что она не только сама не является Настей, но и имя такое слышит впервые и даже при всей мобилизации воображения не может себе представить человека, которому могло бы принадлежать такое странное имя. Сразу после этого небольшого спектакля следовало бежать как черт от ладана, однако Настя не добралась даже до английской скороговорки, и тому была одна простая причина.

Ей стало любопытно.

Это любопытство можно было нарядить в разные одежды, и прошлогодняя, растерянная, дезориентированная во времени и пространстве Настя промямлила бы что-то вроде:

– Ну что я опять сделала не так?

Нельзя было сказать, что эта прошлогодняя Настя окончательно отдала концы, а точнее, переродилась в более решительную и уж совершенно точно более осведомленную личность, но тем не менее вопросы у нее рождались несколько другие.

Когда одновременно натыкаешься на бандитов, которые похитили старого знакомого Иннокентия, потом на господина Покровского, который участвовал в похищении Иннокентия из дома Гарджели, ну а сам Иннокентий в это время сидит в соседней пивной, то рука не поднимается клеить на это пересечение событий безопасный ярлык «просто совпадение».

Вместо этого следует спросить:

– Что, черт побери, тут происходит?!

Или на худой конец:

– Что ты тут делаешь?

– Пытаюсь не потерять сознание, – пробормотал Покровский.

– Не надо было меня хватать, – без капли раскаяния посоветовала Настя. – И вообще…

– Слушай, – перебил Покровский поспешным шепотом. – У меня нет времени, нас могут заметить, и тогда… – Он скорчил рожу, которая, наверное, означала что-то похуже, чем даже три удара ногой в пах. – Но мне нужно с тобой поговорить, обязательно! Это очень важно!

– О чем это ты собрался разговаривать?

– Я… – Покровский воровато огляделся по сторонам. – Я хочу уйти.

– Куда ты хочешь уйти? И при чем тут я?

– Я хочу уйти к вам, – сказал Покровский. – Я уже сыт по горло этими уродами, я хочу к вам. Я много чего знаю, так что вы не пожалеете. Только помогите мне смыться от этих… – Внезапно он замолчал, расстегнул портфель, стал в нем судорожно рыться, нашел картонную карточку и протянул Насте. – Вот, приходите сюда сегодня ночью, я буду ждать…

Настя машинально взяла карточку: на одной стороне был напечатан адрес, на другой – схематичный план какого-то района Праги.

– Вы придете? – спросил Покровский, и голос его дрожал от волнения. – Пожалуйста! Вы не пожалеете!

Вот тут у Насти имелись большие сомнения. Раньше с Покровским все было более-менее ясно: крепкий самоуверенный мужик продался с потрохами кому-то хитрому и могущественному, и этот кто-то ворочал Покровским как дубиной для расчистки жизненного пространства и решения прочих насущных задач.

Теперь крепости и самоуверенности сильно поубавилось, причем не столько в физическом смысле, сколько в моральном: дрожащие пальцы, умоляющие интонации…

– А что именно ты знаешь?

– Много! – Покровский поспешно застегнул портфель. – Приходите, я все вам расскажу, но сейчас… Меня ждут, и если они увидят…

– Что ты знаешь? – повторила она.

Он торопливо прошел мимо Насти, и та увидела, что даже походка Покровского изменилась – он втягивал голову в плечи, как будто шел по коридору с низким потолком и боялся расшибить макушку. Что-то очень нехорошее случилось с майором Покровским за эти три месяца, впрочем, если учесть, что водился он с очень нехорошими людьми – точнее, существами, – удивляться не приходилось.

– Ты знаешь про Дениса Андерсона?

Это у нее вырвалось случайно. То есть нельзя сказать, что с самого утра в голове у Насти назойливым пчелиным роем гудела одна-единственная мысль – а что же сейчас с Денисом? Но когда она наткнулась на Покровского и припомнила ту мрачноватую Компанию, в которой майор подвизался, то на ум сразу же пришло выражение «очень нехорошие существа», а под это определение замечательно подходили сестры Горгоны, а у Горгон вроде бы сейчас и находился Денис Андерсон…

Простая цепь ассоциаций. Железное алиби в пользу утверждения, что Денис Андерсон совершенно точно не занимал ее мысли. Настя даже едва не добавила к своему вопросу: «Ладно, можешь не отвечать, это я так…»

Однако слово, которое, как известно, не воробей, уже вылетело и совершенно не по-воробьиному врезало Покровскому между лопаток; Артем вздрогнул, остановился, чуть повернул голову, чтобы Настя видела, и утвердительно качнул подбородком. И словно испугавшись этого своего жеста, он почти побежал по улице. Настя проводила его взглядом из-за спин торговцев сувенирами, и то, что она увидела, ей не слишком понравилось.

Нехорошие предчувствия, обнаружившие себя в тот момент, когда Настя увидела перед собой бледную физиономию майора Покровского, продолжали плодоносить: Покровский подбежал к бандитскому «Вольво» и забрался на заднее сиденье. После этого машина тронулась с места.

– Что это тут такое происходит?! – спросила саму себя Настя и сама же себе ответила: – Ничего хорошего.

8

– Уже?! – приветствовал ее Иннокентий из темного угла «Альфреда».

Официантка Хелена крутилась поблизости, и легкий беспорядок в ее униформе подсказывал Насте, что она буквально только что выпорхнула из того же самого темного угла.

– Ну и где они держат Альфреда?

– Понятия не имею, – сказала Настя, садясь напротив Иннокентия и чувствуя на себе взгляд Хелены, в котором, пожалуй, было не только профессиональное гостеприимство, но и немного разъедающей кислоты, более известной под названием ревность.

– Это как?

– Это так. Они уехали на машине. Я не стала за ними бежать…

– Могла хотя бы попытаться…

– Я давно ушла из большого спорта, Кеша. Точнее, я туда и не приходила.

– Но ты понимаешь, что…

Настя положила перед Иннокентием карточку, которую дал ей Покровский.

– Что это?

– Адрес.

– Я вижу, что адрес, но чей адрес?!

– Может быть, именно там держат твоего Альфреда.

– Откуда у тебя эта штука?

– Хорошо, что спросил. Видишь ли, в машину к тем двоим, которых ты видел, подсел третий. И он дал мне эту визитку. Знаешь, кто был этот третий? Майор Покровский.

– Хм, – сказал Иннокентий, вовсе не проявляя ни изумления, ни каких-либо еще сильных эмоций по поводу названной фамилии. – А ты не могла бы мне напомнить… кто это такой?

– Вы с ним пытались убить друг друга.

– Как оригинально, – с некоторым раздражением отозвался Иннокентий. – Спрошу так: под каким номером он в списке людей, которые пытались меня убить, тем самым вынуждая меня к неизбежной и убийственной самозащите?

– Наверное, он один из последних в твоей… очереди. Это было недавно, в конце зимы. Сразу после того, как ты пришел в себя в этом теле. Это было во дворе загородного дома. Ты дрался с ним, у него был меч, а у тебя какая-то железка… Потом ты потерял два пальца, а потом пришла Лиза….

– Вспомнил! – радостно улыбнулся Иннокентий. – Вот теперь вспомнил! Так он жив? Надо же…

– По крайней мере, ходит и разговаривает как живой.

– И он дал тебе свой адрес? Он хочет, чтобы ты его навестила? Как мило с его стороны…

– Мне кажется, что это плохой знак и что нам нужно сваливать отсюда…

– Из «Альфреда»? Пожалуй. Денег у нас все равно нет, Карл не верит, что Альфред – мой должник, а с Хеленой я могу пообщаться и в другом месте…

– Я имею в виду – сваливать из города. Слишком много совпадений, Иннокентий. Мы с тобой все прячемся от Андерсонов, а нам, наверное, надо прятаться совсем от других людей. И других не-людей.

– Совпадений не бывает слишком много, Настя, потому что мир и в самом деле очень тесен. Разве ты не знала? К тому же мы не можем просто так все бросить и уехать.

– Бросить все – это как?

– Я не получил своих денег, это раз. Нас пригласили в гости, это два.

– И то и другое может быть ловушкой, это три.

– «Может быть» – это несерьезно, – сказал Иннокентий и подмигнул Хелене. – Надо выяснить наверняка.

Настя вздохнула. В ней зародилось сильное желание взять этого седовласого тысячелетнего раздолбая за шиворот, вытащить из-за стола, как следует шарахнуть об стену и потом очень серьезно поговорить.

Что самое интересное, секунду спустя так она и сделала. К своему собственному огромному изумлению.

Иннокентий также был удивлен и, наверное, несколько обижен Настиной бесцеремонностью. Во всяком случае, он слушал Настю молча, не прерывая ее, лишь скептически покачивая головой, словно собираясь произнести в ответ одну отточенную ядовитую фразу, которая убьет Настю наповал.

– Видишь ли, Кеша… – Настя говорила быстро и решительно, зачем-то придерживая Иннокентия за плечо; со стороны это, наверное, напоминало разговор отца с дочерью, которая энергично отстаивает основные права девятнадцатилетней девушки – типа, пить пиво большими кружками, приходить домой после двенадцати, носить джинсы с низким поясом и так далее и тому подобное. На самом деле разговор шел о другом.

– …когда мне нужно будет совершить какую-нибудь глупость, я прекрасно справлюсь сама. У меня отлично получается делать глупости, ясно? Но сейчас мне нужен толковый совет, и я надеялась получить его от тебя, потому что ты все-таки старше и опытнее в такого рода делах… И когда вместо толкового совета я вижу эту идиотскую улыбку и вижу, как ты начинаешь лапать официанток… Кеша, я начинаю разочаровываться в тебе. Ты не забыл, что Покровский работал вместе с Лизой и у них было в подчинении человек двадцать только в том доме, откуда мы с тобой сбежали?! Ты не думаешь, что у этой Компании могут быть сотни людей в разных странах и у них совершенно точно есть претензии и к тебе, и ко мне? Ты идешь к Альфреду за деньгами, а они тебя уже опередили и выкрали Альфреда – это разве не странно? Ты сидишь здесь и строишь глазки Хелене, а в трех шагах отсюда – Покровский с двумя друзьями. Тебя и это не настораживает?

– Прошу прощения, – мимо них осторожно протиснулся Карл, и Настя с запозданием сообразила, что для конфиденциального разговора она выбрала не самое лучшее место: коридор, к стене которого она прижала Иннокентия, заканчивался дверью с надписью «Директор».

– Пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – сказал Карл и скрылся в полумраке зала.

– Он подслушивал? – озадаченно спросила Настя.

– Да, и теперь придется его убить.

– Что?

– Шутка. Ты так орала, что тебя слышала половина пивной. Другой вопрос – смогли они что-нибудь разобрать в твоих криках? К примеру, лично я хоть и стоял буквально…

– Я не орала, неправда! Я просто громко разговаривала, потому что ты меня разозлил!

– Ладно, – вздохнул Иннокентий. – Многолетний опыт общения с женщинами научил меня, что сначала надо дать ей высказать все, что она считает нужным, а потом спросить еще раз: «И чего же ты хочешь, Настя?»

– Серьезного отношения. Это ты можешь позволить себе попасть в подземелье на сорок лет или словить пулю промеж глаз, потом у тебя будет время все исправить… А у меня не будет времени, у меня всего лишь одна жизнь, и я не могу больше ошибаться!

– Ты снова кричишь, – заметил Иннокентий.

– Это ты меня вынудил. Ты смотришь на меня как на дуру.

– Неправда, на дур я смотрю совсем по-другому, а на тебя смотрю… хм, пожалуй, с сочувствием. Знаешь, ты права насчет того, что у меня всегда будет второй, или третий, или сорок третий шанс, а у обычных людей – нет. Иногда я про это забываю. Так чего же ты хочешь, Настя? Только без криков, ладно?

– Я хочу взять Покровского за горло и вытрясти из него все, что он знает. Про меня, про Дениса, про тебя, про Лизу. Что это вообще за Компания и чего им надо.

– У меня примерно такие же планы, только с упором на Альфреда и его деньги.

– Хорошо.

– Если ты говоришь «хорошо», тогда к чему были все эти сцены и вопли?! Я думал, ты хочешь свалить из города, но оказывается, мы с тобой мыслим одинаково…

– Не одинаково. Я сказала, что это может быть ловушка, а ты отреагировал так, словно я пошутила. Еще раз – мне нужно твое серьезное отношение. Я хочу не просто наведаться к Покровскому, я хочу получить то, что мне нужно, а потом уйти оттуда живой и здоровой. Ты можешь мне в этом помочь или ты всего лишь клоун, которого хватает лишь на обжимания с официантками?

– Далась тебе эта Хелена, – пробормотал Иннокентий. – Если бы я знал тебя немного меньше, подумал бы, что ты ревнуешь.

– Размечтался! Так что ты скажешь – да или нет? Поможешь мне или как?

– Ты опять начинаешь кричать, – поморщился Иннокентий. – А кричать не нужно, и вопросы дурацкие задавать не нужно. Я же тебе сказал – мне нужно получить у Альфреда долг. Я все равно найду его и заберу свои деньги. Если хочешь, чтобы мы начали с Покровского, – хорошо. Он знает, что я с тобой?

– Нет. Но он все время повторял «хочу уйти к вам», «возьмите меня к себе», как будто я там была не одна, а с кордебалетом.

– Это же хорошо. – Иннокентий ободряюще хлопнул ее по плечу, и Настя пошатнулась. – Он думает, что ты не сама по себе, что ты – часть какой-то силы. Пусть и дальше так думает!

– Может, он думает, что за мной – Андерсоны?

– Может быть. А может, и нет.

– Как это – нет? Если не Андерсоны, то кто?

Иннокентий улыбнулся:

– Открою тебе маленький секрет, который не открыли тебе ни папа с мамой, ни Смайли, ни король Утер. Андерсоны – не единственная сила в этом мире. Я бы даже сказал, что Андерсоны и весь этот цирк под названием Большой Совет – это не столько сила, сколько традиция. На традициях в известной степени держится мир, но все традиции рано или поздно слабеют и умирают. Я лишь три месяца как выбрался на свежий воздух, но уже наслушался достаточно, чтобы сообразить: Андерсоны – это умирающая традиция.

– Чего это ты такого наслушался?

– Тебе лучше не забивать голову подобными вещами… Плохо будешь спать.

Он снова хлопнул ее по плечу.

– Но… Я вроде как связана с Андерсонами, хотя и сбежала от них. Я хочу знать, что происходит с ними и вообще…

– Ты узнаешь и увидишь. Когда рушится такая традиция, как Большой Совет, это сложно не заметить… Не говоря уже о том, что тебя может просто завалить обломками этой обрушившейся традиции.

– Ясно, – несколько растерянно сказала Настя.

– Ну как, я был достаточно серьезен в последние две минуты?

– Более-менее.

– Значит, ты успокоилась?

– Более-менее.

– Отлично.

– Прекрати хлопать меня по плечу! У меня там синяк будет, и вообще…

– Это унижает твое достоинство?

– Типа того.

– А ты вытащила меня за шиворот из-за стола. На глазах у Хелены. Мое достоинство, – Иннокентий мелодраматично стукнул себя в грудь кулаком, – скончалось в страшных муках.

– И ты мне сейчас мстишь?

– Типа того.

– Знаешь что, – сказала Настя, потирая плечо. – Я думала, что парни с возрастом все-таки становятся немного серьезнее. В твоем случае – тем более… Но ты… Детский сад какой-то!

– Я только что был серьезным. Целых две минуты. И мне этого оказалось достаточно, тем более что… – Иннокентий сделал многозначительное лицо. – Поживи с мое, и ты поймешь, что есть очень немного вещей, к которым стоит относиться серьезно.

– Но все-таки есть такие вещи?

– Есть. Две. Или три… Честно говоря, я забыл, сколько таких вещей и как они называются.

– Как это характерно.

– В моей жизни, Настя, было слишком много событий, чтобы я все их помнил. Это вы, люди, можете позволить себе роскошь… Как это вы называете? Воскрешать в памяти? О да, иногда воскрешают покойников, но вы обожаете воскрешать в памяти всякие прошедшие мелкие события своих жизней – что в принципе то же самое, что и воскрешать покойников, – типа первого поцелуя или первого осознания, что женщина, которую ты любишь, тебя совершенно не любит… Мысленно возвращать к жизни то, что уже давно умерло, – какая глупость… Если бы я все это хранил вот в этом сундуке, – Иннокентий постучал себя по голове, – у него давно бы отвалилась крышка.

– Прекрасная речь, – сказала Настя. – Не буду с тобой спорить, потому что глупо спорить с человеком… Ой, прости, не с человеком, а с существом, которое… которое вообще непонятно что собой представляет.

– Обидно. Но по сути верно, – кивнул Иннокентий. – Спасибо за верное замечание.

– Я надеюсь, обида получилась не смертельной? Это ведь просто обида, а не Обида с большой буквы, которая на всю жизнь, что в твоем случае будет очень… очень и очень долгим сроком?

– Во-первых, как мы недавно выяснили, я очень несерьезное… существо, стало быть, я не могу смертельно обижаться на слова. Во-вторых, я всегда имею в виду, что ты всего лишь женщина, поэтому…

– Что это значит? – Настя вдруг почувствовала, что если кто-то сейчас и обидится насмерть, то это будет она, а вовсе не Иннокентий. – Что это за «всего лишь»?

– Ты, может быть, не совсем поняла, Настя, – медленно проговорил Иннокентий, и по его голосу, по его глазам Настя догадалась: кажется, сейчас она получит ту самую порцию серьезности, о которой только что тосковала. – И я обычно не говорю такое напрямую… Но раз уж об этом зашла речь…

– То?.. – не выдержала Настя.

– Я не люблю женщин.

– Не поняла.

– И не надо. Просто запомни. Пожалуй, это одна из тех двух или трех вещей, что стоит запомнить обо мне, Настя. Я бессмертен. Я не люблю терять свои вещи. И я не люблю женщин. Запиши это где-нибудь, чтобы мне не пришлось повторять еще несколько раз…

Он одарил ошарашенную Настю прохладным взглядом и ушел в зал пивной, а оттуда – на улицу. Настя хотела сказать ему вслед что-нибудь язвительное, но ничего адекватного в голову не приходило, поэтому она просто молча поплелась за Иннокентием и уже на лестнице, поднимаясь из подвала навстречу пражским сумеркам, наконец сформулировала для себя ехидный афоризм: «Мужчина или на всю жизнь остается мальчиком, или же превращается в нудного брюзжащего старикашку».

Иннокентий, как ей теперь казалось, сочетал в себе оба этих недостатка.

9

Дом, куда ее пригласил майор Покровский, располагался в районе со смешным названием Жижков; то есть это Насте название показалось смешным, Иннокентий, в свою очередь, пожал плечами и сказал, что смешного в этом было мало. В чем «этом», Настя уточнять не стала, вообще после случившегося с Иннокентием приступа серьезности ни он, ни Настя не испытывали большого желания поболтать. Они просто молча шли по улицам, пустевшим по мере удаления от центра, поглядывали то и дело на телебашню, чтобы не сбиться с курса, и думали каждый о своем. Насте вдруг привиделась Лионея, тонким призрачным полотном повисшая в стороне заката. Облака словно по злому заклинанию загородили едва заметные контуры, в которых при желании можно было угадать королевский дворец и отель «Оверлук», подсвеченные прощальным отблеском закатного солнца. На мгновение Настино сердце сжала тоска по этому утраченному миру, миру не только в смысле некоего пространства, но миру в смысле душевного спокойствия; у Насти так немного было его за последние месяцы, и в Лионее – о да – иногда умиротворение посещало ее. Впрочем, оно никогда не задерживалось надолго. К тому же Настя так и не смогла почувствовать эту страну своим домом; королевский прием, который должен был отчасти символизировать вхождение Насти в прекрасный новый мир, на самом деле символизировал несовпадение Насти со сверкающим миром Лионеи. Она как будто видела перед собой замечательную картину, персонажи которой полны величия и благородства; картину, безусловно достойную восхищения. Но при этом она каждую секунду отдавала себе отчет в том, что картина – это нарисованный на полотне и запертый в этом полотне мир, она же сама находится за пределами этого мира-полотна. И потому Настя могла печалиться о невозможности проникнуть на полотно и стать еще одной его фигурой; но также она могла и радоваться свободе, которая существовала за пределами увиденной картины.

В данный момент свобода означала темную пражскую улицу, Иннокентия в качестве спутника-союзника и ловушку с потенциально смертельным исходом в течение ближайшего часа.

– У тебя есть план? – внезапно спросил Иннокентий.

– Нет, – честно ответила Настя. – Я думала, что у тебя есть. Хотя… А он нам вообще нужен, этот план?

– Если бы мы шли на пироги к твоей бабушке, то обошлись бы без плана. Но мы идем – я ничего не путаю? – к человеку, который сделал из тебя ничего не помнящую куклу, который пытался убить меня, который путался с Соней… – Иннокентий сделал значительное лицо. – Прежде чем стучаться в дверь к такому человеку, я бы подумал о мерах предосторожности… Он знает, что я с тобой?

– Ты уже спрашивал, а я уже отвечала. Он думает, что я здесь не одна. Конкретно про тебя он не знает.

– Это хорошо. Если он думает, что ты не одна, значит, побоится устраивать пакости… Или устроит хорошо подготовленную пакость с большим составом участников.

– Ты так пытаешься меня успокоить?

– Очень мне нужно тебя успокаивать. Просто разговариваю сам с собой… – Иннокентий смотрел в ту сторону, где, судя по схеме, располагался дом Покровского. По склону холма были разбросаны уютные двухэтажные домики, каждый за затейливой оградой. В окнах зажигался свет, и холм постепенно становился похож на большой торт, снизу доверху утыканный свечками. Настя подумала, что за каждым освещенным окном – люди, которые не мучаются поиском дороги к дому, а уже находятся дома, в тепле и уюте… На секунду зависть и тоска слились в экстазе, образовав ядовитую смесь на подступах к Настиному сердцу, но затем она подумала, что Артем Покровский, сидящий в одном из этих милых домиков, вряд ли одарен спокойным счастьем человека, у которого в жизни все просто и понятно. Мысль о том, что другому человеку тоже плохо, немедленно подняла ей настроение; не совсем красивый, зато эффективный метод.

– Он кого-то убил.

– Что? – Настя непонимающе уставилась на Иннокентия. – Ты о чем?

– Этот Покровский… Он убил какого-то человека.

– Очень может быть.

– Ты не поняла… Я не предполагаю, я знаю. Я видел, как он убивает какого-то человека. Не знаю кого… Не помню когда… И не очень понимаю, почему я вспомнил это только сейчас, но… – Иннокентий тряхнул головой, словно хотел прогнать не вовремя выскочившее воспоминание. – Покровский… Я даже лица его толком не рассмотрел тогда, а сейчас… Сейчас я уверен, что видел, как он убивает какого-то парня. Стреляет в него, тот падает… В снег.

Настя терпеливо ждала продолжения, но вместо того Иннокентий еще раз решительно мотнул головой, и, вероятно, на этот раз непрошеное воспоминание отреагировало и сгинуло; во всяком случае, Иннокентий облегченно вздохнул. Настя представила, сколько всякого рода неприятных воспоминаний должно было накопиться в его памяти за столетия совсем не спокойной жизни, и ей стало не по себе. Если бы существовал такой червяк-беспамятник, который ест только плохие воспоминания, а хорошие оставляет в неприкосновенности…

– Ну, пошли, – решительно сказал Иннокентий. – Разберемся с этим майором. Главное, чтобы наша рыжеволосая знакомая сейчас не сидела в засаде где-нибудь вон там, – он наугад махнул рукой в сторону освещенных окон.

Настя вздрогнула. С ее плохими воспоминаниями за последние полгода все было в порядке. Они были на месте, яркие и подробные.

Они пахли дымом, кровью и страхом.

10

Ограда вокруг дома Покровского, как и у соседей, имела предназначение не практическое (отгородиться от окружающего мира), а декоративное. Перелезть через нее смогла бы и Настя (если бы ее кто-нибудь подсадил), но такой необходимости не возникло, потому что ворота были открыты. Настя осторожно проскользнула внутрь и пошла по выложенной плиткой дорожке к освещенной террасе. Она поглядывала по сторонам, памятуя наставления Иннокентия, и все же Покровский застал ее врасплох. Он вышел из темноты и спросил:

– Настя?

Вместо ответа она вздрогнула и отступила назад. Потом она увидела в руке Покровского большой черный пистолет и отступила еще. Сглотнула слюну и заговорила, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:

– Между прочим, за домом наблюдают и… И если через десять минут я не выйду, тогда…

– Хорошо, – перебил ее Покровский. – Пойдем в дом…

Он протянул ей руку, однако Настя предпочла держаться от Покровского и его пистолета на расстоянии. В дом они вошли не через освещенную террасу, а через дверь в торце первого этажа. Настино сердце отчаянно колотилось, но, когда они оказались внутри, Покровский включил настенный светильник и стало видно его лицо, Настя вдруг поняла, что Артем тоже боится. Оставалось только выяснить – кого именно.

Настя присела на угол небольшого дивана, а Покровский все метался по дому – проверял замки в дверях, задергивал занавески на окнах, заглядывал в мониторы системы видеонаблюдения… Он так и не угомонился, так и не успокоился, он просто спросил на ходу:

– Ну что? Вы решили?

– Решили – что? – не поняла Настя, и тогда на лице Покровского появилось паническое выражение, словно Настя только что сообщила ему, что потеряла единственную ампулу с лекарством, которое может вылечить Покровского от смертельной болезни.

– К-как – что? Б-берете меня к себе?! – Покровский даже стал заикаться от волнения. Настя тоже чувствовала себя не слишком уверенно, особенно учитывая пистолет в руке майора, но она, по крайней мере, держала дикцию под контролем.

– Это зависит, – сказала она, – зависит от того, что ты можешь рассказать. От информации, которая у тебя есть.

– У м-меня есть информация, – криво усмехается Покровский. – У меня есть такая информация, что вы будете довольны.

– Тогда я задам тебе несколько вопросов…

– Ладно, – Покровский вытирает лоб тыльной стороной ладони, но пистолет из руки не выпускает. Это наводит Настю на первый вопрос:

– Кого ты боишься?

Покровский отвечает не сразу. Некоторое время он смотрит поверх Настиной головы, куда-то в пространство. Его рот приоткрыт, но майор Покровский не обращает на это внимания. Он готовится честно ответить на Настин вопрос и для этого мысленно составляет список. Он не знает, кого поставить на первое место в этом списке.

Так много достойных кандидатур…