1

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Тема диссертации сотрудницы института Полозовой совпадает пятым разделом перспективного плана поисковых работ Владимирской экспедиции. Избежание дублирования телеграфьте возможность договорного исполнения Полозовой научной части пятого раздела. Директор НИИ-240 профессор Губин».

«Служебная. Москва, НИИ-240, профессору Губину (далее закрытым текстом). Кто такая Полозова? Связи труднодоступностью объекта работ, также окончательным утверждением штатного расписания не представляется возможным этом году обеспечить маршрут пятого раздела необходимым фондом зарплаты. Начальник Владимирской экспедиции Бондарев».

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Гарантирую исполнение пятого раздела счет фонда зарплаты НИИ-240. Полозова — молодой научный работник, положительно проявившая себя решении проблем среднеазиатского комплекса. Телеграфьте возможность обеспечения группы Полозовой транспортом, продуктами, снаряжением. Губин».

«Служебная. Москва, НИИ-240, Губину (далее закрытым текстом). Подтверждаю возможность доставки группы Полозовой самолетом квадрат заполярного комплекса, также аренды снаряжения, оборудования, также обеспечения продовольствием условии перечисления пятидесяти процентов договорных сумм не позднее двадцатого апреля сего года. Бондарев».

«Личная. Ялта, востребования, Полозовой. Вариант проверки метода хозяйства Бондарева утвержден. Срочно вылетайте Москву. Вторая половина отпуска конце года. Губин».

«Личная. Москва, НИИ-240, Губину. Вылетела. Полозова».

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Деньги исполнения пятого раздела, перечислены. Готовьте самолет, снаряжение первую декаду мая. Губин».

 

2

— Маша? Ну как долетели? Не укачивало над Кавказом?

— Спасибо, Иван Михайлович, все было нормально.

— Ну и прекрасно. Отдохнули хорошо? Разгрузили голову?

— По-моему, не очень. Мысли по-прежнему все время крутились вокруг метода. Даже во сне.

— Ну вот видите… А у нас здесь почти все готово. С экспедицией Бондарева заключен договор, деньги уже перечислены.

— Иван Михайлович, а кто такой Бондарев? Я что-то слышала о нем, но что именно — не помню. Как он отнесется к нашим идеям? Ведь это же очень важно.

— Когда-то Бондарев работал в нашем министерстве начальником управления. Подавал надежды. Но потом что-то случилось, и он, кажется, даже сам попросился на восток, в Якутию.

— Главное, чтобы не был дураком хотя бы в первом приближении.

— Нет, нет, он совсем не дурак. Суховат, конечно, как всякий администратор. Осторожен. Честолюбив. Умеет считать деньги. Я вам советую, Маша, ни в какие глубокие конфликты с Бондаревым не входить. Если будут возникать спорные моменты, лучше сразу же связывайтесь со мной.

— Когда я получила вашу телеграмму о том, что утвержден Якутский вариант, я подумала, что все-таки очень много может возникнуть всяких неожиданностей в работе на таком далеком расстоянии от института. Почти девять тысяч километров.

— Да, расстояние немалое.

— Иван Михайлович, а вам самому не хочется поехать к Бондареву? На месте увидеть, как теория найдет подтверждение в методе, а?

— Видите ли, Маша, я бы, конечно, с большим удовольствием поехал к Бондареву и помог бы вам провести весь эксперимент на месте. Но есть одна причина, по которой мне не хотелось бы этого делать.

— Иван Михайлович, может быть, я сейчас скажу глупость, но, кажется, я догадываюсь об этой причине…

Во всех документах, связанных с моей поездкой в Якутию, встречается одна и та же формулировка: метод Полозовой, метод Полозовой. Но ведь никакого метода еще нет! Тем более метода Полозовой. Есть всего лишь робкая, предварительная идея аспирантки Полозовой о создании новой поисковой методики на основе некоторых закономерностей общей теории глубинных разломов профессора Губина. Поймите меня правильно, Иван Михайлович. Мне не нужна примитивно-утилитарная помощь, я вовсе не хочу, чтобы вы водили меня по тайге за ручку, как девчонку. Я и так уже слишком много получила от работы с вами. Я просто хочу, чтобы метод, если он будет действительно подтвержден, получил имя своего настоящего создателя, чтобы он назывался методом профессора Губина!

— Нет, позвольте, позвольте! Никаких методов профессора Губина не будет и быть не может! Идея практического применения моих прогнозов целиком принадлежит вам, так что будьте любезны владеть ею до конца!

— Но ведь почти вся математическая часть написана вами!

— Э, милая моя, математика — ерунда! Математикой теперь каждый приличный исследователь как своими пятью пальцами владеет. Сейчас важно совсем другое. Чтобы вот здесь, под шапкой, в чердачном «отделении» новые идейки иногда возникали.

— Иван Михайлович, вы все время шутите, а мне уже стыдно ребятам в лаборатории в глаза смотреть. Ведь все же знают, что метод Полозовой на три четверти сделан руками профессора Губина.

— Именно поэтому, Маша, я и хочу, чтобы к Бондареву вы поехали одна. Чтобы в поле весь метод был сделан только вашими руками. Чтобы вся поисковая, вся прикладная сторона методики, кто бы там ни писал ее математическую часть, была только вашей… Я хочу в конце концов, чтобы вы прошли весь тернистый путь творческого процесса, чтобы познали все стадии научного открытия — от того самого момента, когда еле приметно блеснет в мозгу робкая гипотеза, и до полного ее подтверждения и признания.

— Иван Михайлович, могу я задать вам один вопрос?

— Нет, нет, не надо. Лучше я вам сразу же на него отвечу… Вы, очевидно, хотите спросить, для чего я делаю все это? Наверное, со стороны это действительно выглядит несколько странновато, если не сказать большего. Так вот, слушайте. Хочу рассказать одну историю. Впрочем, это даже не история, а так, случай. Безо всяких аналогий и параллелей, разумеется… Однажды — дело было, кажется, перед самой войной — к Эйнштейну в Америку приехал молодой польский физик Леопольд Инфельд. В Принстонском институте высших исследований, где в то время работал Эйнштейн, Инфельд получил специальную стипендию и в течение года был ассистентом великого физика. Но вот прошел год, стипендия Инфельда кончилась, и на следующий срок ее не возобновили, несмотря на то, что сам Эйнштейн настойчиво просил об этом у руководителей института. Инфельду нужно было уезжать из Принстона, но он еще не закончил тех своих работ, ради которых приехал в Америку и которые ему обязательно хотелось завершить под руководством Эйнштейна. Что было делать? Где можно было найти деньги, чтобы заплатить за право быть ассистентом Эйнштейна еще год? После долгих колебаний и раздумий Инфельд решил обратиться к Эйнштейну со следующей, как он сам в дальнейшем говорил, довольно нескромной просьбой: молодой, почти еще никому в науке не известный исследователь предлагал гениальному ученому написать вдвоем популярную книгу о физике. В случае согласия Эйнштейна (это согласие было равносильно получению чека от любого американского издательства) Инфельду вполне хватало своей половины гонорара на то, чтобы пробыть в Принстоне еще год. И как вы думаете, что ответил Эйнштейн на это предложение? Он согласился. Книга была написана и вышла в свет под названием «Эволюция физики». Это одна из самых интересных и широкодоступных работ по теоретической физике…

— Иван Михайлович, ну а чем кончилась работа Инфельда с Эйнштейном?

— Ах да… Так вот, деньги, полученные за «Эволюцию физики», позволили Инфельду закончить в Принстоне все намеченные исследования. Но значение книги, написанной вместе с Эйнштейном, в научной судьбе Инфельда не исчерпывается только этим.

Поставив на обложке книги свое великое имя рядом с фамилией молодого ученого, Эйнштейн как бы перенес творческие возможности Инфельда в новое измерение, как бы выдал ему вексель своего доверия, как бы приподнял его до своего собственного уровня, как бы снял с него покров неизвестности, который иногда так сильно мешает молодым ученым делать первые самостоятельные шаги в науке. Он просто помог ему начать. А это очень важно. Особенно в современных условиях, когда уровень исследовательской мысли даже на самых ее первоначальных стадиях очень высок…

Я часто задумывался над этой историей: как понять поступок Эйнштейна по большому счету? Каково второе значение его, подтекст? Не мог же Эйнштейн работать с Инфельдом в течение целого года ради одного гонорара? Это было совершенно не в характере Эйнштейна. Ведь он тратил свое время, цену которого знал, очевидно, лучше, чем кто-либо другой, на работу над книгой, автору которой совсем не обязательно нужно было быть Эйнштейном… Вопреки существующим в биографической литературе объяснениям я понял этот поступок так: великому физику нужна была рядом молодая мысль, молодые мозги, не захваченные еще традиционными толкованиями и представлениями. Ему нужен был не просто ученик, а ученик особый, неожиданный, чтобы в этой неожиданности был какой-то парадокс, какой-то эмоциональный фокус, который резко бы противоречил размеренному ежедневному рационалистическому ходу мысли. Вы знаете, Маша, это эмоциональное вторжение в наше абстрактное научное мышление иногда очень необходимо, особенно когда внезапно надо разорвать цепь привычных, устоявшихся ассоциаций и взглянуть на объект своего исследования как бы заново, впервые, совсем юными глазами. И тогда вы увидите, что предмет ваших многолетних наблюдений и размышлений буквально сверкает десятками совершенно новых связей и обусловленностей, которые раньше, в обычной обстановке, вам даже и не приходили в голову.

— Иван Михайлович, вы хотите поставить на моей поездке в Якутию не только научный, но и психологический эксперимент?

— Маша, да что вы говорите? Ну как вы только могли подумать такое?

— Ой, дура я, дура! Простите, Иван Михайлович. Мне все время кажется, что я в каком-то дурацком двойственном положении. Я не могу отказаться от работы с вами, это выше моих сил. Но с другой стороны… Вы так добры и снисходительны ко мне… Иногда я начинаю думать: могла бы я стать вашей аспиранткой, если бы была не такая, какая есть, а другая — хромая, например, уродливая?..

— Маша, вы хотели задать мне какой-то вопрос.

— Вопрос? Да, хотела. Но теперь, кажется, не стоит. Впрочем… Я задам его вам, когда вернусь из Якутии, хорошо?

— Хорошо. Я буду ждать вашего возвращения. Нам о многом нужно будет поговорить…

 

3

«Служебная. Москва, НИИ-240, профессору Губину, Самолета Ил-14, выделенного ГВФ спецрейса нашей группы Якутию, Свердловске отказал правый двигатель. Просим разрешить пересадку обычный рейс. Полозова».

«Служебная. Свердловск, аэропорт, востребования, Полозовой. Пересадку разрешаю. Обеспечьте перегрузку аппаратуры максимальными удобствами. Особенно берегите оптику. Губин».

«Служебная. Москва, НИИ-240, Губину. Прошли Челябинск, Омск, Новосибирск. Ночуем Красноярске. Машина грузовая, холодная. Народ мерзнет. Полозова».

«Москва, НИИ-240, Губину. Иркутске снова перегрузились. Постепенно приобретаем квалификацию опытных крючников. Сгодится черный день. Полозова».

«Москва, НИИ-240, Губину. Прошли Усть-Кут, Киренск, Витим. Последнем слышали великолепный образчик местной мудрости: «Витим — дальше не летим». Но мы почему-то полетели. Полозова».

«Москва, НИИ-240, Губину. Прошли Бодайбо, Мухтую, Олекминск. Делаем невероятные зигзаги по карте. Самолетик наш считает своим долгом останавливаться возле каждого столбика. Полозова».

«Москва, НИИ-240, Губину. Скоростью черепахи прошли Сунтар, Нюрбу, Вилюйск. Садились во всех трех. Причина — выгрузка новых урн голосования выборы народных судей. Полозова».

«Москва, НИИ-240, Губину. Два дня просидели поселке Оленек. Нет погоды. Настроение постепенно скисает. Полозова».

«Москва, НИИ-240, Губину. Наше путешествие, кажется, подходит к концу. Завтра баржей отплываем Владимирскую экспедицию. Умом можно тронуться здешних порядков и темпов. Полозова».

 

4

«Молния. Москва, НИИ-240, Губину. Прибыли Владимирскую экспедицию. Отношение методу сдержанное. Вообще все очень странно. Срочно переведите триста расчетный счет Бондарева Якутском республиканском банке дополнительную аренду аккумуляторов. Полозова».

«Служебная. Москва, научно-исследовательский институт № 240, профессору Губину. Удивлен нетерпимостью Полозовой критическим замечаниям, высказанным сотрудниками экспедиции адрес метода. Ваша предварительная характеристика Полозовой явно не оправдывается. Бондарев».

«Личная. Якутская АССР, Белый Олень, для Полозовой. Маша, придержи характер. Губин».

«Личная. Москва, НИИ-240, Губину. Бондарев утверждает тождественность метода работам своей экспедиции. Действительности, пуская ветер миллионы, топчется Заполярье вслепую. Полозова».

«Служебная. Москва, директору НИИ-240, профессору Губину. Интересах дела прошу срочно заменить Полозову другой кандидатурой. Начальник экспедиции Бондарев».

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Научные открытия не выбирают своих авторов. Губин».

«Москва, НИИ-240, Губину. Продолжаю настаивать срочной замене Полозовой. Обстоятельства складываются так, что наша совместная работа практически невозможна. Бондарев».

«Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Повторяю: научные открытия не выбирают характеров своих авторов. Полозова — лучший специалист института по предлагаемой методике. Вы требуете невозможного. Губин».

«Якутская АССР, Белый Олень, для Полозовой. Маша, не усложняйте себе жизнь. По возможности избегайте ненужных столкновений. Помните: главное — эксперимент, подтверждение наших прогнозов, успех метода. Бондаревым постарайтесь найти общий язык. Губин».

«Москва, НИИ-240, Губину. Иван Михайлович, вы даже не представляете, какие монстры здесь собрались! До сих пор еще сидят на геоморфологии. О спектрах вообще никогда ничего не слыхали. Деревня-матушка, край непуганых идиотов. Самое время пугнуть. Маша».

«Москва, НИИ-240, Губину. Считаю необходимым довести вашего сведения следующие факты: вчера научной конференции сотрудников экспедиции, посвященной новой разведочной методике, аспирантка вашего института Полозова вела себя безобразно, если не сказать нагло. Ее доклад, полный незаслуженных оскорблений адрес нашей экспедиции, вызвал всеобщее возмущение. Обстановка накалена предела. Подобного хулиганства своей практике еще не встречал. Бондарев».

«Якутская АССР, Белый Олень, для Полозовой. Как директор института категорически предлагаю наладить терпимые деловые отношения Бондаревым, также всем коллективом экспедиции. Совершенно недопустимо противопоставлять личные антипатии судьбе метода. Вспомните трудности, которых рождался прибор, эксперимент, теория разломов целом. Возьмите себя руки. Будьте благоразумны. Безусловно надеюсь ваше умение нужные минуты подчинять эмоции интересам дела. Губин».

 

5

— Я настоятельно прошу вас, Бондарев, принять меня сегодня и выслушать.

— А зачем? У нас есть договор, который строго определяет наши с вами отношения. Я подрядчик, вы исполнитель. Я заказываю, вы исполняете. Чего вы от меня еще хотите?

— Если подрядчик хоть на мизинец заинтересован в качестве тех работ, которые он заказывает…

— Слушайте, Полозова, оставьте вы эту лирику. Уж будьте уверены: за те пятьдесят процентов, которые я выложил на ваш метод, я получу с вас все качество. До последней копейки.

— Для этого вам придется, помимо пятидесяти процентов, выложить еще и все то оборудование, которое вы были обязаны предоставить мне по договору.

— Вам, конечно, опять чего-то не хватает?

— Не хватает.

— Ну чего?

— Манеры, у вас, Бондарев, типично аристократические. Уж не учились ли вы в пажеском корпусе?

— И это говорит мне человек, который орал на меня на конференции? Что же вы хотите, чтобы после этого я рассыпался перед вами в светских любезностях?

— За те глупости, которые вы говорили вчера на совещании, на вас нужно было не только кричать, а просто поставить вас к стенке.

— Да ну? Вот спасибо.

— Вы только вспомните свои слова: «Мы охватили крупномасштабной съемкой сотни тысяч квадратных километров. Геоморфологический способ имеет большое будущее». Да если хотите знать, ваш геоморфологический способ устарел еще при Петре Первом!

— Неужели? А я и не знал.

— Кстати говоря, юмор ваш, Бондарев, самого низкого пошиба. В вашем возрасте пора бы уже быть и поостроумнее.

— Ну вот что! Поговорили по душам, и хватит. И можете свою экстравагантность держать при себе. Если в Москве она производила впечатление на пожилых академиков, ваших благодетелей, то со мной такие номера не пройдут. Пока я начальник экспедиции и пока вы приехали работать ко мне, я всегда найду способ поставить вас на место. Со всем вашим столичным остроумием! И еще одно. Таких спектаклей, которые вы позволили себе устроить на конференции, больше не будет. Я не позволю всяким приезжим московским девчонкам зачеркивать работу целой экспедиции.

— А у вас разве экспедиция, а не хранилище древних рукописей?

— Что, что?

— И потом, где же результаты работы вашей экспедиции? Где ваши месторождения? Ну, где они?

— Не занимайтесь демагогией, Полозова. Мы ведем государственную геологическую съемку, мы осваиваем дикий романтический край…

— Вы мне месторождения покажите! Хотя бы на карте! Их нет. Вы набили свою безоблачную контору пухлыми отчетами, которые позволяют вам безнаказанно списывать десятки миллионов фактически украденных у государства рублей, и думаете, что занимаетесь нужным, важным делом?

— А все-таки интересно узнать, чем вас там в Москве профессор ваш кормит: гвоздями или обыкновенным металлоломом?

— У вас мухобойня, Бондарев, а не современная разведочная экспедиция! Именно такие заспанные романтики, как вы, которые прячут свою инертность за высокие слова, и затопили геологию бюрократией и бумагами, через которые теперь приходится продираться, как сквозь джунгли!

— Да-а, не завидую я вашему мужу…

— Напрасно беспокоитесь — у меня его нет.

— Значит, отмучился, бедняга? Давно похоронили?

— Я смотрю, из всего разговора вас больше всего заинтересовал именно этот вопрос.

— Ну, а все-таки? На каком году догрызли человека?

— Вы хотите оскорбить меня, Бондарев, хотите, чтобы я ушла? Не получится. У меня вообще не было мужа, так что хоронить было некого. Удовлетворены?

— Кому-то здорово повезло…

— Одним словом, Бондарев, месторождения искать вы не умеете, хотя и переводите каждый год тонны бумаги на составление оправдательных документов и отчетов.

— А вы, наверное, хотите вообще без отчетов работать? Безо всякого контроля, безо всякой ответственности?

— Отчеты теперь должны быть на двух-трех страницах, даже на полстранице, а вы после каждого полевого сезона пишете целое собрание сочинений. Сейчас формулы нужны в геологии, а не слова.

— Вы, товарищ ученая девочка, явно раздуваете значение своей математики в геологии. И делаете это потому, что это вам выгодно. Так, мол, загадочнее, научнее. Под это дело, мол, с Бондарева можно лишнюю сотню рублей получить. Не выйдет. Геология пока еще есть геология. И состоит она в основном из исключений, а не закономерностей. Так что рано еще заменять вашими живоглотскими формулами живой человеческий опыт.

— Я и не сомневалась, что вы будете противопоставлять свои местные партизанские обычаи и настроения серьезному научному методу. И это выгодно как раз вам, а не мне. Мне ваши лишние деньги не нужны, а вот вы рады на мне экономить каждую копейку. Причем на показуху, на фанфаронство, на ложное процветание вы не задумываясь тратите миллионы рублей, а когда речь заходит о науке, о предвидении, о том, что нельзя пощупать руками, тут вы начинаете упираться из-за каждого рубля. Тут у вас вдруг просыпаются чувства ревнителей народных средств… Мне непонятно одно, Бондарев. Ну хорошо, у вас нет души ученого, вам, по-видимому, недоступны страсти исследователя, но ведь инженерный инстинкт у вас должен бы выработаться за эти годы работы в тайге? Неужели вы не чувствуете хотя бы из чисто деловых соображений, что вам нужно не мешать мне, а помогать? Ведь в случае успеха все ваши затраты окупятся сторицей.

— А в случае неудачи? Какой добрый дядя из Министерства финансов поверит в мои радужные чувства, чтобы списать эти затраты? Их повесят мне на шею, на баланс, а что еще хуже — на репутацию экспедиции.

— Очевидно, вам все-таки ничего не докажешь… Я наблюдала за вами, Бондарев, во время нашего разговора. Вы даже и не пытались слушать меня. Вы просто старались не забыть то, что хотели сказать сами.

— Значит, я удостоился высокой чести быть объектом ваших наблюдений? Ну и как? Что же вы увидели?

— Загадочная картинка из детского журнала: где интеллект?

— Ох, Полозова, юморок у вас… И совсем не соответствует внешности…

— Давайте кончать этот затянувшийся разговор. Вот список моих требований на дополнительную аппаратуру и оборудование, и самое главное, без чего я даже не смогу начать работать, — это вакуумный насос.

— Зачем вам здесь вакуумный насос?

— Затем, что ни один наш электронный микроскоп не сможет работать в тайге без него. Вам это понять трудно. Вы тут привыкли микроскопами гвозди заколачивать.

— Но где же я вам возьму этот вакуумный насос?

— Например, в Новосибирске. В филиале академии.

— Я, конечно, могу подать заявку, но ее выполнят только через месяц.

— Пошлите самолетом специально человека. Не буду же я, в конце концов, учить вас хозяйственным комбинациям?

— Ну почему же? С самой первой минуты появления в экспедиции вы только тем и занимаетесь, что учите меня на каждом шагу. И роли науки я недооцениваю, и значения математики в геологии не понимаю…

— А откровенно, Бондарев! Неужели вы сами как геолог не понимаете, что нельзя больше так жить, нельзя больше так беспомощно барахтаться в этом океане совершенно кустарных терминов и обозначений? Неужели вы не задыхаетесь от всех этих набивших оскомину и давно уже потерявших всякий смысл пустопорожних слов? Ведь они больше всего мешают именно вам, практикам!

— В геологии от этого никуда не денешься.

— А я верю, что и в геологии придет свой Менделеев и создаст свою периодическую систему! И это будет революцией в науке о земле! И тогда не нужны будут все эти парадные многостраничные отчеты, вся эта лживая и беспардонная болтовня!

— Революция, конечно, дело хорошее, но есть еще и план, который надо выполнять. Думаете, легко это делать здесь, в тайге, за тысячи километров от города и железных дорог? Ладно, вакуумный насос я вам достану! Не обещаю, что вы получите его здесь, на центральной базе…

— Без насоса я на север не полечу.

— Полетите. Есть договор, по которому вы обязаны выполнять все мои административные распоряжения.

— Господи, я думала, что вы хоть что-нибудь поймете, а от вас все отскакивает, как от стенки!

— Перестаньте, Полозова, перестаньте. Мне великого труда стоило не выпроводить вас отсюда, когда вы начали свои изящные упражнения по адресу нашей экспедиции. Но больше моей выдержки испытывать я вам не советую.

 

6

«Якутская АССР, Белый Олень, для Полозовой. Маша, получил синоптиков штормовое предупреждение. Связи повышенной активностью солнца возможны сильнейшие атмосферные возмущения ваших районах. Будьте осторожны. Берегите людей, аппаратуру. Губин».

«Всем начальникам партий, отрядов Владимирской экспедиции. Данным постов наблюдения последних числах мая ожидается небывалой интенсивности таяние льдов верховья рек Асаханского водораздела. Связи этим приказываю вплоть моего особого распоряжения никаких отдаленных перемещений техники не производить. Всю материальную ответственность непредусмотренные потери оборудования период паводка персонально возлагаю на номенклатурный состав экспедиции. Бондарев».

«Москва, НИИ-240, профессору Губину. Связи необычным весенним разливом вторую неделю не могу вылететь центральной базы Бондарева район предполагаемых работ. Кругом все затопило. Аэродромы скрылись под водой. Полозова».

«Москва, научно-исследовательский институт № 240, дирекция, Губину (копия партийную, профсоюзную организации института). Поручению группы сотрудников Владимирской экспедиции возмущением сигнализируем возможность физической близости работника вашего института Полозовой начальником Владимирской экспедиции Бондаревым». (Подписи нет).

«Москва, НИИ-240, Губину. Разлив все сильнее, все сильнее. Тайге тонут зайцы, белки и прочие косоглазые олени. Следую вашим советам, налаживаю деловые отношения экспедицией. Отношение методу постепенно меняется. Полозова».

«Москва, НИИ-240, Губину. Просьбе Полозовой Новосибирского филиала академии центральную базу Владимирской экспедиции доставлена партия вакуумных насосов. Кто будет расплачиваться за это? Насосы оформлены мною пока незаконно. Смета экспедиции подобных расходов официально не предусматривает. Бондарев».

«Москва, НИИ-240, Губину. Вылетели квадрат заполярного комплекса. Приступили работе. Полозова».

«Служебная. Москва, директору научно-исследовательского института № 240, профессору Губину. Требованию сотрудника вашего института Полозовой самолет Якутского управления ГВФ, государственный номерной знак СССР 7462915, не дожидаясь спада большой воды, трудом совершил посадку квадрате заполярного комплекса в нарушение существующих посадочных правил, также инструкций. При посадке самолет получил повреждения, устранения которых Владимирская экспедиция, как одна из сторон договорного исполнения пятого раздела, наполовину отнесла свой счет. Избежание перебоев воздушной связи отрядом Полозовой прошу срочно перечислить Якутскому управлению ГВФ рублей две тысячи девятьсот тридцать один копеек 76. Бондарев».

 

7

«Центральная база, Бондареву (по радио с отметки К-182). Вина невыполнения июньского плана работ целиком ложится вас. Какие аккумуляторы вы сплавили мне? Потрудитесь доставить новые. Полозова».

«Отметка К-182, Полозовой. Договор экспедиции института предусматривает не более двух авиарейсов месяц центральной базы вашу группу. Ныне вы использовали три. Бондарев».

«Центральная, Бондареву. Какого черта занимаетесь крохоборством? Вы кто — убежденный чиновник? Немедленно шлите аккумуляторы! Полозова».

«Отметка К-182, Полозовой. Только ваша принадлежность слабому полу заставляет меня ограничиться цензурными выражениями. ГВФ не работает бесплатно. Ясно? Бондарев».

«Москва, НИИ-240, Губину (через рацию Владимирской экспедиции). Иван Михайлович, этот идиот, ссылаясь на какие-то ничтожные бумажки, держит меня без источников энергии. Аппаратура бездействует. Для чего же тогда я сижу в тайге? Маша».

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Сверх договора нужд пятого раздела вам перечислена дополнительно одна тысяча рублей. Обеспечьте Полозову всем необходимым. Губин».

«Москва, НИИ-240, Губину (через рацию Владимирской экспедиции). Иван Михайлович, дорогой, спасибо. Посылаю отчет первые сорок дней работы. Проиграйте наши каракульки на чьей-нибудь электронной башке. Может быть, у дяди Афони в Новосибирске? Маша».

«Отметка К-197, Полозовой. Вам знакомо такое слово — дисциплина? Бондарев».

«Центральная база, Бондареву. А вам знакомы такие слова — интересы науки? Полозова».

«Отметка К-200, Полозовой. Какого черта тащитесь к Ледовитому океану? Может быть, попробуете взглянуть на карту и убедиться в том, что давно уже вышли из квадрата нашей экспедиции и влезли к соседям? Бондарев».

«Центральная, Бондареву. Мелким чиновникам в науке делать нечего. Полозова».

«К-206, Полозовой. Маша, прошу вас остановиться. Зачем этот риск? Бондарев».

«Центральная, Бондареву. Илья, не мешайте мне. Все разговоры после моего возвращения. Полозова».

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Срочно сообщите Полозовой положительный результат обработки материалов метода Новосибирским вычислительным центром. Губин».

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Передайте Полозовой следующий текст радиограммы: «Маша, поздравляю выдающимся успехом. Все пробы выдержаны идеальной последовательностью. Губин».

«Центральная база Владимирской экспедиции, начальнику экспедиции Бондареву. Через вашу рацию мною были переданы Москву адрес НИИ-240 сводные цифровые таблицы, характеризующие применение новой разведочной методики условиях заполярного комплекса. Есть ли результаты обработки наших данных Новосибирске? Это очень важно. Все работы приостановлены. Полозова».

«Правительственная. Владимирская, Бондареву. Связи Результатами Полозовой Коллегия Министерства Ставит Вопрос Включения Заполярного Комплекса Программу НИИ-240. Также Экономической Целесообразности Дальнейшей Работы Якутии Масштабах Самостоятельной Экспедиции. Ваши Соображения. Заместитель Министра. Верно. Начальник Канцелярии».

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Передайте Полозовой: «Маша, возил ваши «каракульки» в академию. Все просто разводят руками, даже теоретики. Молодец. Умница. Губин».

«Центральная база, Бондареву. Есть ли результаты обработки моего отчета первые сорок дней? Полозова».

«Москва, Главное управление. Течение шести лет Владимирская специализированная экспедиция ведет последовательную разработку проблем заполярного комплекса, также разработку рекомендаций будущему промышленному освоению. Накоплен огромный фактический материал, кадры экспедиции обладают большим практическим опытом работы условиях якутского Заполярья. Направление же работ Полозовой выборочно, первые приближенные результаты носят слишком общий характер. Случае передачи темы НИИ-240 исчезнет народно-хозяйственное звучание проблемы целом. Масштабе института заполярный комплекс — не более эпизода, только одна из многих, подчеркиваю, теоретически решаемых тем. Государственная точка зрения диктует наоборот — необходимость включения группы Полозовой штат Владимирской экспедиции интересах быстрейшего практического решения проблемы условиях, наиболее близких реальным, также скорейшего внедрения нового метода промышленную разведку. Бондарев».

«Центральная, Бондареву. Илья, ради бога, есть что-нибудь Новосибирска? Маша».

«Правительственная. Владимирская, Бондареву. Ваши Соображения Коллегией Министерства Приняты. Интересах Быстрейшего Решения Проблемы Условиях, Наиболее Близких Реальным, Также Скорейшего Внедрения Нового Метода Промышленную Разведку Договоритесь НИИ-240 Приемлемых Взаимно Условиях Перехода Полозовой Института Экспедицию. 3аместитель Министра. Верно. Начальник Канцелярии».

«Отметка К-206, Полозовой. Новосибирске дают добро. Поздравляю успехом. Бондарев».

«Центральная база. Бондареву. Спасибо, большое спасибо. До зарезу нужны аккумуляторы. Огромная просьба, пошлите сколько можете. Полозова».

 

8

Записка Бондарева, переданная сотруднице НИИ-240 М. Полозовой командиром экипажа самолета, доставившего на заполярную стоянку группы Полозовой аккумуляторы и груз продовольствия.

«Маша, прежде всего прошу Вас не решать ничего сразу. Прочтите записку хотя бы два раза. Отнеситесь к ней без эмоций. По-деловому. По-взрослому. В чем суть моих предложений? В связи с Вашими результатами Москва ставит вопрос о передаче темы целиком во Владимирскую экспедицию. Единственно приемлемое условие, при котором на это могу пойти я, — Ваш переход в штат экспедиции. Это объединит научную и практическую стороны проблемы, снимет противоречия, которые неизбежно возникают тогда, когда одну и ту же тему решают две разные организации. Кроме того, в условиях экспедиции внедрение метода из экспериментальной стадии сразу шагнет почти в промышленную, и таким образом мы значительно сократим время, которое было бы потеряно при официальном прохождении темы из института в экспедицию… Если Вы согласны со мной, то для скорейшего и эффективного внедрения метода необходим прежде всего масштаб, а масштаб, как известно, определяется ассигнованиями, а последние — степенью перспективности научных результатов. Высокая степень перспективности Ваших результатов очевидна: под эти результаты необходимо теперь получить соответствующие средства. Для этого мне необходимо Ваше письменное заявление с просьбой о переводе из института в экспедицию на имя заместителя министра с убедительной мотивировкой причин, а именно: только комплексное применение шестилетней практики Владимирской экспедиции и нового метода, основные идеи которого до начала работы в Якутии существовали лишь в форме прогнозов, дало возможность получить положительный результат уже в первые сорок дней применения метода. По существу, именно так и было: перед тем как вылететь с центральной базы в Заполярье, Вы познакомились в библиотеке экспедиции почти со всеми нашими отчетами… Если Вы перейдете в экспедицию, метод получит самое общее признание максимум через год. Если же Вы останетесь в институте, срок этот (и не по моей, и не Вашей вине) увеличится в несколько раз. Вы же знаете, какая у нас иногда может получиться волокита при внедрении одной организацией достижений или открытий другой. Если же открывший и внедряющий совмещены в одном лице, то вся процедура резко сокращается… Я понимаю, что здесь может быть ущемлена этическая сторона вопроса, — первые шаги метод делал все-таки в стенах НИИ-240. Но если Вы напишете заместителю министра и профессору Губину обстоятельные письма с подробным изложением всех причин, то этические сомнения, по-моему, отпадут сами по себе… Есть еще одно немаловажное для меня как для руководителя обстоятельство. Коллектив работников экспедиции провел в суровых условиях якутского севера шесть лет и был, по существу, все это время лишен многих элементарных жизненных благ. В успехе метода люди должны увидеть и свои заслуги. Сознание их должно быть проникнуто тем фактом, что их честная шестилетняя работа не пропала даром. А ведь в обстановке того ажиотажа вокруг Ваших первых результатов, тенденции к которому уже намечаются в Москве, участие Владимирской экспедиции в решении проблем заполярного комплекса может быть сведено к нулю. На моих глазах такие истории повторялись уже много раз…

Еще раз прошу Вас внимательно прочитать эту записку и, прежде чем делать выводы, как следует обо всем подумать. Илья».

 

9

— Зачем вы прилетели?

— Вы не ответили на мои предложения.

— Не обязана отвечать на бред шизофреника.

— Выбирайте слова.

— Не собираюсь.

— Есть приказ о включении вашей группы в состав Владимирской экспедиции.

— Он будет отменен. Я сама полечу в Москву.

— Теперь только я могу разрешить вашу поездку в Москву.

— И вы разрешите ее!

— Нет.

— Война?

— Нет, благоразумие. И опыт.

— Чего же вы хотите?

— Заявления с просьбой о переходе.

— Исключено.

— Учтите, что ваш метод теперь уже ни для кого не секрет.

— Во-первых, центральная теоретическая идея, на которой основан метод, принадлежит не мне, а профессору Губину.

— Не имеет значения.

— Имеет. А во-вторых, ваша куриная экспедиция, Бондарев, будет самостоятельно разгадывать метод не менее ближайших ста лет!

— Где уж нам, дуракам, до столичных математических гениев!

— Дешево, Бондарев. Вы, кажется, предпочитаете математике неразведенный спирт?!

— Маша…

— Не смейте называть меня по имени! Я не отвечала на вашу идиотскую записку, потому что мне было стыдно даже думать о ней!

— Не кричите.

— В тайге не говорят шепотом!

— Маша…

— Если вы собираетесь использовать наши личные отношения, то знайте — ничего не выйдет!

— Маша, я прошу вас…

— Теперь я знаю, почему в тайгу посылают в основном мужиков: бабы приносят в тайгу слабости и чувства, а здесь должны быть только сила и разум!

— Я не понимаю…

— Все вы понимаете! Да, вы понравились мне сразу! Да, я много думала о вас, пока сидела на вашей базе во время этого дурацкого разлива! Но то, что произошло, было слабостью. Понимаете, слабостью? Обыкновенной бабьей слабостью!

— Вы можете разговаривать как взрослый человек?

— На минуту вы показались мне настоящим — высокий, сильный, рыжий, сероглазый, построил город в тайге…

— Маша, я прошу вас!

— Зачем вы разрушили все этой своей торгашеской запиской? Кто научил вас быть таким до отвращения деловым и проницательным?!

— Вы можете, наконец, замолчать? Я старше вас и лучше знаю жизнь… Вы женщина, и женщина красивая! А женщине тяжело быть самостоятельной, особенно красивой… Вначале вам помогал Губин. Он поручил вам проверить метод, он послал вас сюда. Но теперь Губин далеко. У него десятки новых идей и планов. А наши с вами планы совпадают. И на много лет вперед… Я не буду скрывать — вы тоже сразу захватили меня. Меня захватили ваши глаза, напоминающие натянутую тетиву лука. Тугую и звонкую. С которой вот-вот сорвется стрела… Ваши глаза похожи на крылья птицы. На крылья ласточки. Бешено летящей против ветра ласточки… Меня захватило ваше лицо. Вы похожи на молодого оленя. Нежного и дикого. В вашем лице есть что-то готическое. Будто звучит орган. И что-то первобытное, половецкое. Азиатские степи, лес копий и пепел над сожженными городами…

— Илья, говорите о деле.

— Вы захватили меня своей ершистостью, нетерпимостью, недоступностью! Вы захватили меня напором теоретической мысли, которая фонтаном била из вашего метода… Да, за шесть лет работы в тайге я, наверное, опустился. Да, я предпочитаю неразведенный спирт разведенному. Да, я редко вспоминаю о математике, все правильно. Но вы же знаете — эти шесть лет я не мог заниматься здесь только чистой наукой. Я руководил экспедицией и одновременно рубил дома, пробивал дороги, думал о больницах и клубах, выгадывал копейки на строительство пристаней и аэродромов, чтобы свет на центральной базе в полярную ночь горел не до восьми, а хотя бы до десяти часов вечера!

— Илья! Успокойтесь.

— Вы не знали ничего этого. Вы приезжали в поле только летом, как на курорт, на несколько месяцев. А мы сидели здесь, в поле, круглый год. Вы заключали с нами выгодные для себя договоры и приезжали на все готовое, а камеральничать возвращались обратно, в кафельные стены своих академических институтов, поближе к консерватории и вернисажам. Вы ходили на Ван Клиберна и «Сикстинскую мадонну», а мы пробивались на тракторах за черту Полярного круга. С грузом солярки и свинины. И спали в кабинах, не снимая ноги с педали газа. Чтобы не заглохли моторы, которые никакой ценой нельзя было завести потом в шестьдесят градусов мороза!

— Илья, я прошу вас…

— Мы построили новый город в тайге… Мы вырастили здесь корень жизни и шесть лет бились за то, чтобы этот корень не погиб, чтобы он прижился. А вы упрекаете нас в провинциальности! В том, что мы не следим за научной литературой и неправильно произносим новые термины!

— Илья, то, о чем вы просите, невозможно!

— Я понимаю, с точки зрения высокой науки мы работали здесь почти вслепую, проводили слишком кустарное, слишком детальное геоморфологическое обследование. Наша сетка была слишком густой и мелкой. Но мы были здесь первыми! Понимаете, первыми?.. Мы осаждали проблему долгие годы, мы ходили за нее в лобовые атаки. Через наши руки прошли тысячи кубометров породы. Мы подготовили вам основу. Своим горбом и своими мозолями мы исключили из вашей практики самую первую, самую черновую, но обязательную ступень. И вот приезжаете вы со своим новым, современным методом и высокомерно обвиняете нас в куриной слепоте!

— Вы меня неправильно поняли.

— А ведь вы применяли свои новые идеи к нашим старым исследованиям. Вы создали свой метод по нашим картам. Вам удалось за сорок дней сделать то, что не получалось у нас в течение шести лет. И произошло это потому, что вы делали свои расчеты по нашим потерям!

— Илья, все равно я не могу уйти из института. Это будет предательством. Три лаборатории работали целый год, чтобы я летом могла выйти в поле. Мне нужно вести эксперимент на пределе, мне нужны абсолютно развязанные руки, а ведь вы заставите меня работать на добычу, на запасы… Мне обязательно нужны и самые верхние и самые нижние измерения, мне непременно нужно идти дальше, на север, к Ледовитому океану. А вас начинает раздражать уже то, что я вышла из квадрата Владимирской экспедиции и влезла к соседям. Сегодня я увеличиваю концентрацию мерзлотности, а в следующем году я должна быть уже на юге — вы же знаете, что метод — только часть общей теории Губина о глубинных разломах.

— Губин растворит вас в своей теории без остатка. А у нас вы имели бы свой и довольно громкий голос.

— Губин мой учитель.

— В институте метод дает вам только диссертацию. И не больше! А здесь вы имели бы и ту же диссертацию и смогли бы привести экспедицию к целой серии новых промышленных месторождений. И чем крупнее…

— Илья, не продолжайте…

— В конце концов наука существует для практики, для промышленности.

— Правильно. Но не надо браконьерствовать. Не надо срывать плод незрелым. Дайте науке необходимое время для того, чтобы предельно выявить свои возможности быть полезной практике. Будьте терпеливыми.

— Некогда. Нет времени. Если эксперимент подтверждается хотя бы наполовину, практика обязана извлекать из него пользу.

— Так поступают только хищники.

— Маша!

— Те, кому наплевать на будущее!

— А если я буду просить вас перейти в экспедицию ради меня?

— Не надо, Илья, не говорите так. Такой ценой…

— Черт возьми! Я поднял к жизни этот край, я вдохнул человеческую энергию в эту мертвую тайгу! Имею я, наконец, право на счастье?

— Илья, не надо, это неудобно. Нас могут увидеть.

— Плевать я хотел на удобства!

— Не надо, не надо, я не хочу…

— …

— …

— …

— Вы обещаете мне, Маша?

— Да.

 

10

«Служебная. Якутская АССР, Белый Олень, для Полозовой. Маша, срочно сообщите свое отношение приказу министра вашем переводе Владимирскую экспедицию. Губин». (На стоянку Полозовой эта радиограмма Губина из Владимирской экспедиции передана не была.)

«Москва, НИИ-240, Губину. Все материалы сотрудницы Владимирской экспедиции Полозовой согласно договору, заключенному вами двадцать восьмого третьего сего года, поступят распоряжение вашего института после выполнения группой Полозовой маршрутного задания Владимирской экспедиции конце полевого сезона. Бондарев».

«Якутская АССР, Белый Олень, для Полозовой. Маша, что вы делаете? Что происходит? Объясните, наконец. Губин». (На стоянку Полозовой эта радиограмма Губина из Владимирской экспедиции передана не была.)

«Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Отдел кадров НИИ-240 не располагает какими-либо официальными документами подписью Полозовой, дающими основание не считать ее сотрудницей института. Губин».

«Москва, Главное управление. Игнорируя приказ министра переводе Полозовой Владимирскую экспедицию, НИИ-240 срывает тем самым применение нового метода разведке промышленных месторождений квадрате заполярного комплекса. Прошу обязать руководство института незамедлительному исполнению приказа министра. Бондарев».

«Правительственная. Владимирская, Белый Олень. Для Полозовой. Срочно Подтвердите Через Рацию Бондарева Свое Согласие Перехода Института Экспедицию. Заместитель Министра. Верно. Начальник Канцелярии».

«Москва, Главное управление. Никаких согласий поводу перехода института экспедицию мною не давалось. Продолжаю работать темой диссертации согласно научной программе НИИ-240. Полозова». (В Москву радиограмма Полозовой из Владимирской экспедиции передана не была.)

«Отметка К-210, Полозовой. Маша, в чем дело? В чем дело? Бондарев».

«Отметка К-211, Полозовой. Почему молчите? Почему не отвечаете? Бондарев».

«К-212, Полозовой. Маша, что случилось? Что случилось? Испортилась рация? Бондарев».

«К-213, Полозовой. Маша, отвечайте, ради бога, хоть как-нибудь! О вас беспокоится профессор Губин. Вы заболели? Бондарев».

«Центральная база, Бондареву. Все члены группы здоровы. Передайте Москву, Губину: продолжаю работать институтской программе. Полозова».

«К-214, Полозовой. Маша, это жестоко. Илья».

«Центральная, Бондареву. Что поделаешь? Наука, к сожалению, требует иногда жестокости. Полозова».

«К-215, Полозовой, Спрашиваю последний раз — будет заявление о переходе? Бондарев».

«Центральная, Бондареву. НЕТ. Полозова».

«К-215, Полозовой. Маша, спрашиваю последний, учтите — самый последний раз: будет заявление о переходе? Бондарев».

«Центральная. Бондареву. НЕТ. НЕТ. НЕТ. Полозова».

 

11

«Москва, Главное управление. Связи неисправностью рации отряде НИИ-240 до сих пор не могу получить от Полозовой документацию письменного заявления переходе института экспедицию. В свою очередь, со всей ответственностью подтверждаю устное согласие Полозовой переход штат экспедиции интересах быстрейшего внедрения метода промышленную разведку. Бондарев».

«Центральная база, Бондареву. В нарушение договорных обязательств вами задержана доставка очередной партии продовольствия. Группа имеет продуктов только одну неделю. Полозова».

«Центральная, Бондареву. Вами снова задержана доставка продовольствия. Группа имеет продуктов только четыре дня. Полозова».

«Центральная, Бондареву. Ставлю в известность: группа имеет продовольствия только один день. Полозова».

«Отметка К-220, Полозовой. Связи перебоями завоза продуктов центральную базу юрисконсульт экспедиции считает вашу претензию исполнению условий договора лишенной оснований. Телеграмма заверена юрисконсультом экспедиции. Номер доверенности 15–43. Бондарев».

«Центральная, Бондареву. Может ли рассчитывать группа НИИ-240 получение источников энергии, оплаченных сверх общей суммы договора? Вашей вине тайге бездействует новейшая дорогостоящая электронная аппаратура. Полозова».

«К-220. Полозовой. Согласно справке бухгалтерии экспедиции фонды аренды аккумуляторов, включая дополнительные перечисления, реализованы вами до конца срока действия договора. Телеграмма заверена главным бухгалтером экспедиции. Номер доверенности 15–44. Бондарев».

«Центральная, Бондареву. Когда будет продовольствие? Полозова».

«К-218, Полозовой. Согласно сводке синоптиков связи нелетной погодой не представляется возможным связаться вами авиарейсом. Телеграмма заверена начальником метеорологической службы Владимирской экспедиции. Номер доверенности 15–45. Бондарев».

«Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Две недели не имеем никаких сведений группе НИИ-240, руководимой сотрудницей института Полозовой. Во избежание серьезных последствий немедленно телеграфьте положение дел группе. Губин».

«Москва, НИИ-240, Губину. Не угрожайте. Во исполнение приказа министра Полозова с июля месяца сего года числится сотрудником Владимирской экспедиции. Взыскание сумм, выплаченных вами экспедиции по договору от двадцать восьмого третьего, произведите через Госарбитраж, также судебные органы по месту нахождения института отнесением судебных издержек счет экспедиции. Бондарев».

«Правительственная. Владимирская, Бондареву. Разберитесь Наконец Полозовой. Где Она Работает? Если Экспедиции, Представьте Документацию Личного Заявления Полозовой Четким Изложением Причин Ухода Ее Института. Заместитель Министра. Верно. Начальник Канцелярии».

«Отметка К-218, Полозовой. Маша, я продолжаю ждать обещанного вами заявления. Если бы вы знали, как нужен метод поисковикам! К тому времени, когда метод официально будет передан нам, мы смогли бы уже открыть не один десяток так необходимых стране промышленных месторождений. Илья».

«Центральная база, Бондареву. Не занимайтесь демагогией, Бондарев. Способ применения метода в промышленном поиске разъяснен вам на отметке К-206. Вам нужен не столько сам метод, сколько подтверждение ничтожной бумажкой факта того, что впервые метод был применен штатным сотрудником именно вашей экспедиции. Чтобы потом, в Москве, вы смогли бы красиво доложить в самых высоких инстанциях о том, как мудро сумели вы обеспечить в работе своей экспедиции слияние науки и практики. Не так, Бондарев? Полозова».

«Отметка К-218, Полозовой. Маша, ну как не стыдно? Илья».

«Центральная, Бондареву. Да, мне очень стыдно за то, что в наше время я заставляю специалистов по электронной технике охотиться в тайге, как первобытных дикарей, для поддержания своих собственных жизней. Полозова».

«К-218, Полозовой. Все зависит только от вас. Только от вас. Бондарев».

«Центральная, Бондареву. Когда будет продовольствие? Люди голодают. Полозова».

«К-218, Полозовой. Повторяю, связи нелетной погодой не представляется возможным связаться вами авиарейсом. Бондарев».

«Центральная база, Бондареву. Кажется, я недооценивала ваших способностей. Вы все-таки хотите добить меня? Любой ценой настоять на своем? Взять меня измором? Держать без аккумуляторов, морить голодом в тайге? И все это ради того, чтобы я подписала какую-то ничтожную бумажку… Браво, Бондарев! А главное, что вы теперь посылаете мне только заверенные радиограммы. Ах, молодец! Полозова».

«К-218, Полозовой. Обращаю внимание: предыдущий выход эфир несерьезным текстом. Предупреждаю: случае повторения рация экспедиции прекратит прием первом же слове. Бондарев».

«Центральная, Бондареву. А пошел бы ты, сволочь, со своим серьезным текстом! Полозова».

«К-218, Полозовой. К последней радиограмме серьезно не отношусь. Еще раз предлагаю подготовить письменное заявление добровольном переходе института штат экспедиции. Бондарев».

«Центральная база Владимирской экспедиции, начальнику экспедиции Бондареву. Известно ли вам, что вместе с остальными членами группы НИИ-240 в тайге голодает мать вашего будущего ребенка? По поручению сотрудников института лаборант Архипова».

 

12

Записка М. Полозовой начальнику Владимирской экспедиции И. Бондареву, переданная ему командиром экипажа самолета, доставлявшего на заполярную стоянку отряда Полозовой партию аккумуляторов.

«Илья, кажется, теперь Вы уже совершенно безразличны мне, но все-таки страшно за Вас как за человека… Зачем Вы прислали нам только аккумуляторы? Чтобы, изголодавшись по делу, мы снова начали работать? Но ведь мы изголодались и в прямом смысле этого слова. Очевидно, Вы хотите, чтобы мы не теряли времени даром и даже голодные продолжали работать на Вас, продолжали выполнять договор. Илья, дорогой, это чудовищно… Кажется, я все-таки пошлю Вам это заявление. Приближается зима, мы сидим без продуктов — я не могу больше рисковать здоровьем людей. Но Вы-то, как можете Вы действовать в наше время такими методами? Ну, предположим, я перейду в Вашу экспедицию, предположим, что метод быстро будет внедрен в промышленную разведку, предположим, Вы получите за это все, чего Вам так хочется, — новые масштабы, крупные ассигнования и так далее. Но разве можно покупать все это такой ценой, какую предлагаете Вы? Даже если учитывать всю государственную важность преследуемых целей и всю Вашу правоту как человека, первым пришедшего сюда, построившего здесь город и заслужившего право на самую высокую оценку своих трудов?.. В общем-то Вы, очевидно, неплохой хозяйственник и умелый организатор, но Ваша моральная невосприимчивость буквально потрясла меня. А Ваш метод отношения к людям, Ваша нравственная глухота стали для меня просто открытием. Может быть, я и в самом деле занимаюсь слишком высокими материями, но у себя в институте мы как-то давно уже забыли о том, что в наше время человек все еще способен на прямую и открытую подлость… Я знаю, что Вы назовете все это интеллигентским чистоплюйством, самокопанием, столичными фокусами, но, может быть, действительно, строя город в тайге, заботясь только о домах, дорогах, аэродромах, будучи здесь чересчур единовластным хозяином, Вы слишком долго были оторваны от каких-то больших начал в жизни — от искусства, например, от широкого общественного мнения, — которые все-таки контролируют иногда нашу совесть извне? Может быть, Вам действительно нужно сделать перерыв в Вашей столь затянувшейся руководящей робинзонаде?.. Конечно, Вы можете упрекнуть меня за то, что я не сдержала своего слова и так и не послала Вам в свое время обещанного заявления. Но, кажется, тогда же я говорила Вам о том, что женщина — существо пока еще очень несовершенное, что беда наша часто заключается в том, что мы тащим свое сердце и свои чувства туда, где нужны только голова, только разум… Я Вам открою еще один секрет: несколько лет назад, когда ортодоксальной аспиранткой я пришла из университета в институт к Ивану Михайловичу Губину и он в пух и прах разнес мою диссертацию — насквозь компилятивное, беспомощное, бабье, пропитанное верноподданническим духом по отношению к номенклатурным идолам науки школярское сочинение, именно тогда и, кажется, на всю жизнь я «заразилась» от Губина неизлечимой приверженностью к тому, что называется в науке первоприродной истиной. Да, мы, женщины, все-таки еще очень и очень несовершенные существа. Любим одного, а отдаем свою любовь другому. Губин не идет ни в какое сравнение с Вами. Он маленький, щуплый и даже лысый. В нем почти ничего нет от плоти. У него все внутри… Вы — наоборот. Вы мужик — сильный, грубый, жестокий, уверенный, неразборчивый. И Вы чуть не затоптали, чуть не задушили во мне ту искру, которой так щедро поделился со мной Иван Михайлович. Мой метод возник впервые как слабая догадка, как смутное представление об идее моей новой диссертации. Иван Михайлович вдохнул в нее реальное математическое содержание, он вывел формулу метода, он помог мне рассчитать режим аппаратуры и параметры основных измерений. И он действительно, не задумываясь, с чистой душой отдал мне, в общем-то еще девчонке в науке, уже почти готовый кусок своей общей теории глубинных разломов, над которым работал столько лет… Нет, Бондарев, хотя Вы и построили город в тайге, хотя Вы и пришли сюда первым, Вы еще не тот герой, каким показались мне во время нашей первой встречи. Видно, только этого теперь уже мало… Вы еще позволяете себе роскошь оправдывать средства целью, а настоящий герой должен быть безупречен! Во всяком случае, так думаю я, женщина. Ведь это очень старомодно и совсем несовременно — идти на компромисс со своей собственной, единственной совестью во имя каких-то высших и особо важных соображений… Этой запиской я, наверное, прощаюсь с Вами. Не могу сказать, что наше знакомство было во всем неприятно мне. Человек Вы все-таки яркий и самобытный и, чего там скрывать, затронули во мне какую-то новую, глубинную струну, о существовании которой я раньше, пожалуй, просто и не подозревала. Я не ханжа и совсем не жалею о том, что произошло, но, по-моему, было во всем этом больше чего-то животного, инстинктивного, лесного, сумеречного, чем по-настоящему большого, солнечного, красивого, человеческого… Прощайте. Маша».

 

13

— Губин.

— Бондарев. Чем обязан?

— Где Полозова?

— Полозова, кажется, является сотрудницей вашего института, а не моей экспедиции.

— Перестаньте паясничать!

— Но-но, вы, профессор! Здесь вам не Москва. Придержите эрудицию.

— Хорошо, придержу. Где же все-таки Полозова?

— За ней был послан самолет.

— Однако на нем она не прилетела.

— Она отправила людей и аппаратуру, а сама осталась на отметке К-218. Впрочем, вам это уже известно.

— Кто этот рабочий, который остался с Полозовой?

— Он из местных жителей, по национальности якут. Фамилия, кажется, Семенов.

— Они еще там?

— Нет. На следующий день Полозова свернула лагерь и ушла. — Куда?

— Пока неизвестно. Мы вызывали ее, но она в назначенное время на связь не вышла.

— Я говорил здесь с сотрудниками нашего института…

— Сотрудники вашего института — сплошное дерьмо! Почему они бросили ее одну в тайге?

— Они сказали, что она сказала им, что полетит следующим рейсом…

— Они сказали, она сказала… А больше они вам ничего не сказали?

— Сказали.

— Что же именно?

— Что Маша… не совсем здорова.

— Да, я знаю, но…

— Нет, нет! Не нужно подробностей. Давайте вообще условимся говорить только о том, как помочь Полозовой. Я прилетел сюда только для этого.

— Ну что же…

— Я понимаю, что в отношениях между нами за это время произошло слишком много такого, о чем вам, разумеется, молчать трудно, не говоря уж обо мне. Но этим займется специальная комиссия или прокуратура республики.

— Слушайте, профессор Губин, не надо меня пугать комиссией. А уж прокуратурой и подавно. На своем веку я повидал их столько, что…

— Простите, я вас перебью. Вы пробовали обнаружить Полозову с воздуха?

— Да за кого вы меня принимаете? Что же вы думаете, что за шесть лет работы в тайге…

— Нельзя ли поконкретнее?

— Можно. На следующий день я посылал «Ан-2» на отметку К-218. Посылал и еще через день. Никаких следов. И учтите: в местном отряде ГВФ знают, что Полозова сама отказалась возвращаться на базу, и летчики не будут из-за чьих-то капризов гонять борта порожняком над тайгой и зря жечь бензин, которого у нас здесь и так в обрез.

— Но ведь речь идет о спасении человека!

— Который спасенным быть не хочет.

— Вы понимаете, что жизни Полозовой угрожает опасность?

— Я-то понимаю, но сама Полозова на это плюет!

— Это неважно. Вы начальник экспедиции, вы руководитель. Понимаете — ру-ко-во-ди-тель. Нужно сделать все, чтобы немедленно вытащить Полозову из тайги!

— Я повторяю вам еще раз: я не могу навязываться с помощью к человеку, который активно этой помощи принимать не хочет.

— Эх, Бондарев, был бы я немного помоложе…

— Ну, что было бы тогда? Вызвали меня на дуэль?

— Нет, просто отвел бы за угол…

— Оставьте этот разговор, профессор. Мы уже условились — временно не выяснять отношений.

— Попробую. Каким транспортом располагает Полозова?

— Как директору института, в котором, по вашему утверждению, работает Полозова, вам полагалось бы знать об этом и самому.

— Согласен. И все-таки?

— Четыре лошади и два десятка оленей. Можно предположить, что Семенов поведет Полозову через Асаханский водораздел в колхоз имени Двадцатого съезда.

— Нужно послать самолет в этот колхоз или перехватить Полозову на водоразделе.

— На водоразделе ни одна машина не сядет.

— Сядет. Я полечу сам!

— Нет уж, извините! Ломать шею будете у себя в Москве.

— Кто мне не разрешит лететь?

— Я.

— Почему?

— Потому, что здесь распоряжаюсь я.

— Пошлите вертолет.

— Не долетит. Не хватит светлого времени в оба конца.

— Вы чудовищный человек, Бондарев. Она ведь ждет ребенка!

— Знаю.

— В конце-то концов вы в своем ли уме? Или, может быть, вы заинтересованы в том, чтобы Полозова вообще никогда не вышла из тайги?

— Профессор, я вам набью морду.

— Да, да, это было бы интересно… Я вспоминаю вас, Бондарев, когда вы работали в Москве. По существу, вы совсем не изменились. Те же методы, те же приемы…

— А вы, оказывается, еще и философ?

— Когда вы начали набрасывать петлю на Полозову, я не сразу понял зачем. Теперь ясно… Вы оставили высокую свою должность в Москве добровольно. Вам стало душно в новой атмосфере. Вы боялись свернуть себе шею. И вы решили переждать, уйти в подполье. В духе времени вы поехали на Север, в тайгу, в глубинку. Здесь вас еще не знали. Здесь вам дышалось свободнее — ведь вы привыкли жить без контроля, работать только единовластно.

— Подберите-ка слюни, Губин. Здесь вам не ясли. И вообще — хватит этих высоких материй.

— Но вы все время думали о возвращении в Москву. И не с пустыми руками. И когда такой случай подвернулся, удав выпрыгнул из вас во всем блеске своих прежних возможностей.

— А мы еще вернемся в Москву.

— Вряд ли.

— Вернемся.

— Нет.

— Поживем — увидим.

— Рассчитываете на слабую память?

— Наоборот, на сильную.

— Будто бы ничего не было, будто бы ничего и не запомнилось?

— Наоборот, было. Наоборот, запомнилось.

— Вам это невыгодно, Бондарев. Сильная память для таких, как вы, — лишние угрызения совести. Если совесть еще осталась.

— Разговор зашел слишком далеко. Пора его кончать. Вы не обвинитель, я не подсудимый. Да, есть у нас за кормой такие вещи, вспоминать о которых хотелось бы только со слабой памятью. Да, кое-где мы работали по-варварски, по-скифски, не жалея людей, забивая гвозди микроскопами! Но ведь, кроме этого, был еще и настоящий энтузиазм, был порыв миллионов, были героизм и дерзания — разве об этом уже забыто? Ведь был Днепрогэс, была Магнитка, Комсомольск-на-Амуре, Сталинградский тракторный, Кузнецкстрой, московское метро — вот что такое сильная память!

— И тем не менее, Бондарев, не вам об этом говорить, вам уже не вернуться в Москву. Спрос на разговоры об энтузиазме, особенно в вашей трактовке, давно уже кончился. Вы со своей философией просто вышли из моды.

— Моды, как известно, определяются женщинами.

— И женщины уже донашивают ваш фасон. Еще не могут отказаться от вас полностью, еще тянутся к вам физически, по инерции, но нравственно они уже донашивают вас.

— Женщины и нравственность? Эх, профессор, что-то у вас там не в порядке с наукой, в вашем институте!

— Вот еще одно подтверждение моим словам.

— Значит, донашивают нас женщины?

— Безусловно.

— Я бы не сказал…

— Я понял ваш намек с самого начала. Как всегда, это был удар ниже пояса. И все же…

— Ладно. Чтобы закончить эту дискуссию, которая, как говорили в старые времена, кажется, начинает постепенно перерастать в инструктаж, я назначаю вам через год свидание в Москве. Самое большее — через два. В моей приемной.

 

14

На волне 5,7 метра. Прямой односторонней радиотелефонной связью. От Губина. «Вызываю Полозову. Повторяю: вызываю Полозову. Маша, говорит Губин, говорит Губин. Я нахожусь на центральной базе Владимирской экспедиции. Повторяю: нахожусь на центральной базе Владимирской экспедиции. Что с вами? Что с с вами? Где находитесь сейчас? Почему не вернулись на базу? Как поняли? Прием».

На волне 4,9 метра. Прямой односторонней радиотелефонной связью. От Полозовой. «Вызываю центральную базу Владимирской экспедиции. Повторяю: вызываю центральную базу Владимирской экспедиции. Говорит Полозова, говорит Полозова. Иван Михайлович, это вы? Повторяю: это вы? Подтвердите чем-нибудь, что это действительно вы. Как поняли? Прием».

На волне 5,7 метра. От Губина. «Маша, проходимость очень плохая — шумы, помехи. Повторяйте отчетливей, повторяйте отчетливей. Помните, как упал цейсовский бинокуляр в шестой лаборатории и сломал каблук на ваших туфлях? И как вы потом горевали — о туфлях, разумеется. Помните? Как поняли? Прием».

На волне 4,9 метра. От Полозовой. «Иван Михайлович, дорогой, спасибо. Повторяю: спасибо. Зачем вы прилетели с вашим больным сердцем? Зачем? Как поняли? Прием».

От Губина. «Маша, как чувствуете себя? Как чувствуете себя? Почему не вернулись вместе со всеми? Прием».

От Полозовой. «Иван Михайлович, все хорошо, все будет хорошо. Все объясню при встрече… С рабочим Семеновым двигаюсь к колхозу имени Двадцатого съезда. На стоянках условно пробую метод в минусовых режимах. Возникают интересные мыслишки. Правда, без аппаратуры все это несерьезно…»

«Маша, Маша! Вы слышите меня? Мы пошлем за вами самолет в колхоз Двадцатого съезда. Я прилечу сам. Как поняли? Прием».

«Иван Михайлович, не смейте этого делать. Слышите, не смейте! Во-первых, здесь очень низкое давление. Вы просто не имеете права лететь сюда с вашим больным сердцем. Во-вторых, я убедительно прошу вас (это сейчас моя самая большая просьба) ничем не одалживаться у Бондарева. Абсолютно ничем!»

«Маша, подумайте о своем состоянии. Зачем такой риск? Отбросив все мелкое и временное, думайте сейчас только о главном — о будущем человеке, жизнь которого зависит только от вас».

«Иван Михайлович, то, что я делаю сейчас, для меня очень важно. Повторяю: очень важно. Кроме Бондарева, здесь ни у кого нет самолетов, а воспользоваться сейчас его помощью для меня органически невозможно. Понимаете, органически…»

«Маша, думайте о главном, только о главном…»

«Иван Михайлович, я думаю о главном. Я все время думаю о главном. Я вообще очень о многом передумала за эти последние несколько дней. Но я не могу по-другому, Иван Михайлович, поверьте мне — не могу…»

«Маша, я понимаю вас, я прекрасно вас понимаю. Но вы же рискуете жизнью, Маша. И не только своей… Вам могут изменить силы, Маша…»

«Нет, нет, сил у меня хватит. Я дойду, я обязательно дойду. Я не размагничусь, Иван Михайлович, слышите — не размагничусь. И ничего со мной не будет. Он все равно не сломает меня. Я дойду на одной злости! Из колхоза Двадцатого съезда буду пробиваться на Асаханскую горную станцию. В случае… если… тогда… не знаю… все равно».

«Маша, Маша! Связь оборвалась. Связь оборвалась. Повторите целиком после слов «в случае». После слов «в случае…»

«…»

«Маша, совершенно не слышу вас. Совершенно не слышу. Очень сильные помехи и разряды. Полностью повторите предыдущий выход в эфир. Весь предыдущий выход».

«…»

«Маша, Маша, вы слышите меня? Слышите меня? Ваша волна полностью закрылась. Повторяю: ваша волна полностью закрылась. Отступите на два деления вправо. Отступите на два деления в большую сторону. Как поняли? Прием».

«Иван Михайлович. я. не находила места. хочется смыть кровью. если. простите за все. Маша».

«Маша, Маша, возьмите себя в руки. Вы обязательно дойдете. Все будет хорошо, очень хорошо».

«…отчаяние. плачу и. плачу. чертовой матери…».

«Маша, вас абсолютно не разбираю. Вы ничего не говорили мне. Я не слышал ни одного слова. Поняли меня? Ни одного слова».

«…»

«Маша, связи нет, связи нет. Берегите аккумуляторы. Повторяю: берегите аккумуляторы. Вызывайте рацию колхоза Двадцатого съезда. С нами больше связываться не пытайтесь. Повторяю: вызывайте колхоз Двадцатого съезда. К нам не пробьетесь».

«…»

«Маша, сеанс прекращаю, сеанс прекращаю. Берегите аккумуляторы. Вызывайте колхоз Двадцатого съезда в диапазоне от 5 до 8,5. От 5 до 8,5…»

 

15

На волне 7,5 метра. Прямой двусторонней радиотелефонной связью.

Борисов. Алло, алло! Колхоз Двадцатого съезда слушает. Колхоз Двадцатого съезда слушает.

Губин. Простите, кто со мной говорит?

Борисов. Председатель колхоза с тобой говорит, Борисов моя фамилия. А ты кто такой будешь?

Губин. Товарищ Борисов, вас беспокоит профессор Губин, директор Московского научно-исследовательского института номер 240. Я нахожусь на центральной базе Владимирской экспедиции.

Борисов. Слушаю тебя, профессор.

Губин. Товарищ Борисов, в районе вашего колхоза находится сотрудница нашего института Полозова.

Борисов. Наш район очень большой, профессор. В нем три Бельгии помещаются, четыре Голландии, шестнадцать Люксембургов, однако. Говори точнее, где твоя баба гуляет.

Губин. Она работала в устье третьего безымянного притока Кенгюряха. Сейчас движется в сторону вашего колхоза вдоль западного склона Асаханского водораздела. Ее фамилия Полозова, слышите — Полозова! Она находится в крайне подавленном состоянии.

Борисов. Что значит — крайне подавленном? Медведь задрал, что ли?

Губин. При чем тут медведь? В угнетенном состоянии, понимаете? Ей необходимо срочно помочь!

Борисов. Никак нельзя помочь, профессор, совсем людей нету.

Губин. Вы понимаете, что речь идет о женщине?

Борисов. Как не понять, профессор? Мы все понять можем. Только людей в колхозе совсем нет — все олешков пасут. Совсем плохо дело.

Бондарев. Борисов, Бондарев у рации. Уйди из эфира.

Борисов. Ушел…

Бондарев. Дежурный, запиши на бланке: «Колхоз имени Двадцатого съезда КПСС, председателю колхоза Борисову, секретарю партийной организации Давыдову. Через Асаханский перевал в направлении вас гужевым, также вьючным караваном идет сотрудник Московского научно-исследовательского института № 240 Полозова, также рабочий Семенов. Полозова беременна… Предлагаю немедленно выслать навстречу Полозовой людей, также оленьи и собачьи упряжки, также все другие средства спасения, которые имеются в вашем распоряжении. Требую всеми способами содействовать быстрейшему прибытию Полозовой в колхоз. Начальник Владимирской экспедиции Бондарев». Когда передашь текст, подшей бланк к официальной переписке.

Дежурный. Все понял.

«Центральная база Владимирской экспедиции, Бондареву. Поиски начаты. Председатель колхоза Двадцатого съезда Борисов, секретарь парторганизации Давыдов».

«Колхоз Двадцатого съезда, Борисову, Давыдову. Случае обнаружения Полозовой, Семенова немедленно радируйте мне. Рация экспедиции дежурит круглосуточно. Буду весьма благодарен за все. Бондарев».

«Центральная база Владимирской экспедиции, Бондареву. После первых трех дней поисков Полозова, также Семенов не обнаружены. Борисов, Давыдов».

«Колхоз Двадцатого съезда, Борисову, Давыдову. Удвойте количество людей. Пошлите тайгу лучших охотников. Не жалейте собак. Все убытки будут возмещены вам за счет экспедиции. Бондарев».

«Центральная база, Бондареву. Прошла неделя. Результатов никаких. Люди устали. Колхозе одни бабы остались. Борисов, Давыдов».

«Колхоз Двадцатого съезда. Борисову, Давыдову. Поиски продолжать. Бондарев».

 

16

На волне 7,9 метра. Прямой двусторонней радиотелефонной связью.

Борисов. Алло, алло! Центральная? Слушай, Бондарев, пришла твоя баба в колхоз. И рабочий пришел. Обои пришли!

Губин. Маша, Маша! Как вы себя чувствуете? Как чувствуете себя? Не обморозились? Немедленно сообщите о своем состоянии.

Борисов. А, профессор? Здравствуй… Очень красивая твоя баба. Ни грамма не морозилась. Полный порядок.

Губин. Маша, вы слышите меня? Как вы одеты? Какая у вас погода? У вас есть теплые вещи? Я жду ответа.

Борисов. Слушай, профессор, никакой погоды у нас нету. Пурга прет, однако, весь день.

Губин. Алло, Борисов. Почему Полозова сама не подходит к аппарату? Что с ней?! Она здорова?

Борисов. Конечно, здорова. Чего ей делалось? Немного в тайге гуляла. Совсем здорова…

Губин. Борисов, вы позовете наконец Полозову к рации или она не может этого сделать по состоянию здоровья? Немедленно дайте точный ответ.

Борисов. Слушай, профессор, зачем шумишь? Послали человека за Машкой. Сейчас прибежит. А шуметь не надо. На Борисова и так все шумят. Бондарев шумит, район шумит, область шумит, заготпушнина шумит, заготскот шумит, а денег никто не дает… Сейчас придет твоя Машка. Позови меня по радио через двадцать минут.

 

17

Губин. Борисов, Борисов! Вы слышите меня? Почему не вызываете центральную базу?

Борисов. Зачем вызывать? Рано еще.

Губин. Прошло уже полтора часа. Где Полозова?

Борисов. Как полтора? По нашим часам только пятнадцать минут прошло.

Бондарев. Борисов, Бондарев говорит. Хватит ваньку валять. Где Полозова? Что у вас там случилось?

Борисов. Ничего не случилось. Все в порядке. Второй человек за Машкой побежал.

Бондарев. Борисов, уйди из эфира.

Борисов. Ушел…

Бондарев. Дежурный, запиши на бланке: «Колхоз имени Двадцатого съезда. Борисову, Давыдову. С получением сего немедленно телеграфьте положение дел с научным сотрудником НИИ-240 Полозовой. В случае уклонения, также искажения фактов всю полноту ответственности возлагаю на вас обоих. Бондарев».

Борисов. Бондарев, дай-ка мне профессора…

Губин. Товарищ Борисов, Губин слушает вас.

Борисов. Не хотел тебе говорить, профессор. По секрету скажу. Заболела твоя баба. Запсиховала. Целый день в избе сидит, плачет. Ни одной телеграммы в руки не берет. Совсем плохо дело.

Губин. Товарищ Борисов, срочно передайте Полозовой следующий текст, только не перепутайте, запишите на бумаге: «Маша, ты ни перед кем и ни в чем не виновата. Твоя совесть абсолютно чиста. Ты сделала огромное открытие. Ты блестяще доказала закономерности важнейшего раздела теории глубинных разломов. Ты молодец и умница. Нужно продержаться несколько дней. Всего несколько дней. Я прилечу за тобой. Я помогу тебе. Губин».

 

18

Борисов. Алло, центральная? Кто говорит? Ты, что ли, профессор?

Губин. Да, да, это я, Губин. Вы передали Полозовой мою радиограмму?

Борисов. Еще пуще Машка плачет, профессор. Беда. Совсем худо дело. Наши бабы говорят, немного беременная Машка.

Губин. Борисов, у вас есть врач?

Борисов. Врача нету, фелшар есть.

Бондарев. Борисов, Бондарев говорит. Слушай меня внимательно. Необходимо поставить диагноз, что Полозова нуждается в срочной транспортировке на центральную базу Владимирской экспедиции. Понял?

Борисов. Слушай, Бондарев, ты бы дал нам радио, чтобы диагноз ставить. А то мы его сделаем, а потом еще отвечать придется.

Бондарев. Сейчас отстучим тебе радио… Дежурный, запиши на бланке: «Колхоз имени Двадцатого съезда, председателю колхоза Борисову, секретарю парторганизации Давыдову. Необходимо срочно организовать медицинское освидетельствование находящейся в вашем колхозе сотрудницы НИИ-240 Полозовой. При освидетельствовании желательно: во-первых, найти признаки сильного обморожения (даже в том случае, если Полозова в действительности обморожению не подвергалась); во-вторых, признать необходимым строжайший постельный режим. Общий вывод: Полозова нуждается в немедленной транспортировке на центральную базу Владимирской экспедиции. Точка. Подписи актива».

 

19

Бондарев. Алло, Борисов, ты что — уснул? Почему молчишь?

Борисов. Я не молчу, я думаю.

Бондарев. Текст диагноза получил?

Борисов. Получил.

Бондарев. Так о чем тогда думаешь? Делай, как сказано.

Борисов. Слушай, Бондарев, нельзя диагноз ставить.

Бондарев. Почему это нельзя? Что ты там крутишься, как черт на сковороде?!

Борисов. Забыл тебе сказать… наш фелшар на курсы уехал, однако.

Бондарев. Мать твою!..

Борисов. Зачем ругаешься? У нас ветеринар еще есть. Очень умная девушка…

Губин. Товарищ Борисов! Я вас убедительно прошу устроить Полозову как можно удобнее. Все расходы институт берет на себя. Вы поняли меня?

Борисов. Как не понял? Конечно, понял. Мы все понять Можем.

 

21

Бондарев. Борисов, срочно сообщи сводку погоды в районе Асаханского перевала…

 

21

Борисов. Алло, центральная? Бондарев? Сводку даю: ветер северо-восточный, десять метров в секунду. Температура минус тридцать восемь. Пасмурно. Сильно пуржит по утрам.

Бондарев. Борисов, нужно срочно оборудовать взлетно-посадочную полосу.

Борисов. Слушай, как оборудовать? Людей нет, денег нет.

Бондарев. Борисов, уйди из эфира.

Борисов. Ушел…

Бондарев. Дежурный, пиши: «Служебная, молния, Асаханский район, колхоз имени Двадцатого съезда, Борисову, Давыдову. Завтра второй половине дня организуйте взлетно-посадочную полосу для класса машин типа «Ли-2». К вам вылетает самолет Якутского республиканского управления ГВФ, государственный номерной знак СССР 4459611. Выложите хорошо заметные с воздуха посадочные знаки. Четко обозначьте направление ветра. Документацию всех видов работ по оборудованию аэродрома отправьте назад вместе с командиром экипажа для оплаты вам всего объема произведенных работ по высшей редкометальной тарификации за счет Владимирской экспедиции. Начальник Владимирской экспедиции Бондарев». Борисов, радио получил?

Борисов. Получил, конечно.

Бондарев. Все понял?

Борисов. Как не понял? Конечно, понял… Слушай, Бондарев, точно по редкометальной платить будешь? Не обманешь?

Бондарев. Раз обещал, значит, не обману. Сегодня же начинайте расчищать площадку.

Борисов. Скажи летчикам, лучше всего подход в направлении одинокого дерева.

Губин. Простите, товарищ Борисов, какого, вы сказали, дерева?

Борисов. Одинокое дерево. Совсем одинокое. Одно тут у нас всего дерево есть.

 

22

«Колхоз Двадцатого съезда, Борисову. Машина уже пошла. Фамилия командира экипажа Ивашкевич. Летчиков устрой ночевать в своем доме. Бондарев».

 

23

«Центральная база Владимирской экспедиции, Бондареву. Приземлились благополучно. Все в порядке. Полозова категорически отказывается следовать в экспедицию. Командир экипажа Ивашкевич».

«Колхоз Двадцатого съезда, Ивашкевичу. Примите все меры, вплоть до физических, к немедленной отправке Полозовой на центральную базу Владимирской экспедиции. Бондарев».

«Центральная база, Бондареву. Полозова остановилась в доме ветеринарши. Из помещения не выходит. Вооружена. При попытке применить силу произвела два выстрела. Убитых, также раненых не имеется. Что делать? Ждем указаний. Борисов, Давыдов, Ивашкевич».

Бондарев. Дежурный, немедленно соедините меня с колхозом Двадцатого съезда!

Дежурный. Колхоз Двадцатого съезда на линии.

Бондарев. У аппарата Бондарев. Кто со мной говорит?

Борисов. Все с тобой говорят. Я говорю, Давыдов, парторг, рядом стоит… А вот Ивашкевич пришел. Хочешь, ему трубку дам?

Бондарев (яростно). Слушайте, вы там… С одной бабой справиться не можете?

Губин (вырывает из розетки вилку, соединяющую радио с сетью питания). Не смейте при мне называть ее бабой! Не смейте!

Бондарев. Включите рацию!

Губин. Не включу! Хватит болтать языком! Нужно действовать! Неужели вы не понимаете, что она на последнем пределе? Что она каждую минуту может выстрелить в себя?

Бондарев. Так какого же черта вы мешаете мне? Вы же видите, что я всеми силами пытаюсь заставить этих идиотов посадить ее в самолет. Включите немедленно рацию!

Дежурный. Только что получено сообщение из колхоза Двадцатого съезда.

Бондарев. Читай!

Дежурный. «Центральная база Владимирской экспедиции, Бондареву. Заберите самолет. Иначе сожгу. Полозова».

 

24

— Опустите ружье.

— Не подходите. Буду стрелять.

— Стреляйте.

— Где Губин?

— Маша, что это все значит?

— Вы опять прилетели, Бондарев… Господи, как вы мне надоели!

— Вы надоели мне не меньше. Опустите ружье.

— Я думала, что освободилась наконец от вас. Освободилась навсегда. Нет, вы опять лезете со своими разговорами. Где Губин?

— Идет сюда на вездеходе.

— Откуда?

— С Асаханской горной станции.

— Как он туда попал?

— Подвезли на попутном вертолете.

— Когда он может здесь быть?

— С минуты на минуту.

— Он все-таки не послушал меня. Он все-таки перелетел сюда со своим полуживым сердцем.

— Маша, вы можете наконец объяснить мне, что с вами происходит?

— А вы до сих пор не поняли?

— Нет.

— Вы очаровательны, Бондарев. Вам нужно на собачью выставку. Вам дадут медаль.

— Маша, перестаньте!

— Не подходите ко мне!

— Опустите ружье!

— Еще шаг, и я стреляю.

— Вы хотите убить меня? Убивайте.

— Я хочу, чтобы вы вернулись к дверям.

— Хорошо, я вернусь… Почему вы не сообщили мне, что у нас будет ребенок? Почему я узнаю об этом от других?

— У кого это — у нас?

— У вас. И у меня.

— У вас не может быть детей, Бондарев. Вы не мужчина.

— Ну что вы мелете!

— Когда вы заставили меня и моих товарищей голодать в тайге, я сразу поняла, что вы не мужчина. И поэтому у вас не может быть детей. Особенно общих со мной.

— Маша, я же отец будущего ребенка. Я, а не кто-то другой!

— Вы слишком самонадеянны, Бондарев.

— Неужели древний материнский инстинкт не подсказывает вам по отношению ко мне никаких добрых чувств?

— Я не животное, чтобы жить инстинктами.

— Маша!

— Не подходите! Буду стрелять!

— Стреляйте! Ну стреляйте же, наконец!

— Оставьте меня, Бондарев. Уходите. Я сыта вами по горло.

— Я должен объясниться с вами.

— Мне некогда. Мне нужно работать. Мне больше нравилось, когда вы объяснялись со мной в телеграммах.

— Хорошо. Я уйду. Но перед этим мне хотелось бы расставить все точки.

— Расставляйте…

— Вы до сих пор считаете, что по отношению к вам я совершил подлость?

— Значит, и ваша луженая совесть заговорила?

— Я жду ответа на свой вопрос.

— Да. Ваша подлость заключалась в том, что вы во что бы то ни стало захотели быть причастным к успеху чужой мысли. Вы лезли из кожи вон, чтобы убедить себя в том, что и ваша экспедиция имеет отношение к успеху метода. На самом же деле вы вначале даже не хотели и браться за пятый раздел, чувствуя свою неподготовленность. Вспомните свою первую телеграмму Губину. У него, видите ли, нет фонда зарплаты! Штатное расписание мешает ему выполнять один из главных разделов всей программы! Да я никогда не поверю, чтобы такой опытный делец, как вы, думали так всерьез. Вы просто хитрили. «Кто такая Полозова? При условии перечисления не позднее…» Но вы хитрили по мелочам, Бондарев! Вспомните, как вы всполошились, когда узнали, что метод дал первые положительные результаты! Вы привыкли жить среди каких-то мелких, никому не нужных комбинаций, и поэтому, когда вам предложили открытое и честное сотрудничество, вы просто оказались не способным к нему. Вам обязательно захотелось прикарманить чужое открытие, обязательно самому отчитаться в нем. Зачем? Ведь это открытие в конце концов делалось и для вашей экспедиции.

— Ну, вот что, Полозова. Я внимательно слушал вас. Теперь послушайте меня и вы… Кое-где я, конечно, перегнул палку, но я дрался за дело, за пользу государству. А вы, имея первые успешные результаты применения метода, будете теперь спекулировать ими у себя в институте бог знает сколько времени, будете зарабатывать кафедры, степени, мантии. И метод уйдет в бумагу.

— Согласно договору вы получите всю документацию научной части пятого раздела.

— А мне нужен живой человек, а не документация, в которой надо еще разбираться. Мне нужно было, чтобы этот человек в кратчайшие сроки привел меня к месторождениям. И я дрался за вас всеми способами и шел на все.

— Даже на любовь?

— Перестаньте! Мне нужно было, чтобы именно вы, человек лучше всех разбирающийся в методе, сразу же, без скидок на новизну, привели меня на такие месторождения, на которых уже на второй день после открытия можно было бы начинать строить рудники, фабрики, города…

— Новые города, Бондарев, должны строиться на абсолютной чистоте.

— Вы девчонка, вы пионерка в красном галстуке, а не взрослый человек. Вы мерите жизнь только своими безупречными микроскопами. Вы ходите по жизни в белом халате, как у себя в институте. А жизнь сложнее, суровее и, к сожалению, еще грязней, чем ваши о ней представления.

— Вы не делаете крупных открытий. Я и сама знаю о том, что идеалы идут вперед более широкими шагами, чем люди. Знакомство с вами лишний раз убедило меня в этом.

— Мне не хотелось называть некоторые вещи своими именами, не хотелось разрушать ваши наивные иллюзии, но, видимо, придется. Вы, очевидно, забыли о том, что время одиночек в науке прошло?

— Нет, не забыла.

— Вы, очевидно, все еще продолжаете считать, что в науке и сегодня можно случайно сделать гениальное открытие? Так вот знайте, что сейчас один человек в науке открытий не делает. Тем более случайно. Открытия в наше время в науке делают только коллективы. И не те коллективы, которые ограничены стенами научных учреждений, а те, которые непосредственно связаны с практикой. И эти коллективы должны состоять не только из гениев! Среди гениев обязательно должен числиться хотя бы один середняк, практик, работяга.

— Слушайте, Бондарев, откуда у вас такая купеческая философия?

— Это не философия, это жизнь! Но вам этого не понять никогда, потому что вы вообще ничего не знаете о настоящей жизни. Для вас жизнь — это торжественные собрания, членские взносы, интеллигентные улыбочки и реверансы, повсеместное торжество добра и справедливости. А в настоящей жизни за торжество справедливости надо драться зубами и кулаками!

— Ну почему же все время кулаками? Неужели нет в жизни других законов, кроме законов драки, по которым люди могут общаться друг с другом? Ведь, кроме кулаков, у человека есть еще и голова, ведь человек может жить не только на ощупь — он может предугадывать, предусматривать, предвидеть. Ведь наша способность мыслить шагнула уже так далеко, что может отрываться от воображения, и мы узнаем то, чего не в состоянии даже представить себе… А вы по-прежнему обожествляете зубы и кулаки как главные движущие силы жизни.

— Вы опять все сводите к теории, к прогнозам и абстракциям, а на практике ни одна, пусть самая совершенная, теория никогда еще не была воплощена в действительность даже наполовину. Все зависит от конкретных условий, а не от абстрактного предвидения, и в каждом отдельном случае судьба самого универсального прогноза решается по-разному. И ее решают не только избранные, но и главным образом те, кому бог не очень-то сильно закрутил извилины, а просто дал обыкновенные кулаки и зубы. И когда таким людям наступают на мозоли, они пускают в ход свое главное оружие — именно эти кулаки и зубы, а не что-либо иное. В своем большинстве, Полозова, люди живут не способностью предвидеть и предугадывать, а по более простым и, я бы даже сказал, более примитивным законам.

— А не хватит ли, Бондарев? Не пора ли начинать жить по более сложным законам — ведь жизнь совсем не так уж проста, как вы это пытаетесь представить. И не пришло ли время брать за образец именно избранных, тех, кому бог все-таки закрутил извилины, а не среднеарифметического примитивного обладателя кулаков и мускулов, который употребляет их главным образом для охраны своих любимых трудовых мозолей от посягательств инакомыслящих?

— Нет, кулаки еще рано сдавать в архив. Извилины, конечно, дело хорошее, но кулаки тоже еще пригодятся… Вам это чуждо и враждебно, потому что вы живете в мире идей, в мире гипотез и умозаключений, а мы живем в мире фактов, в мире поступков и действий. Вы имеете дело с отвлеченными, возвышенными категориями, а мы ежедневно должны думать о том, что люди хотят есть, пить, спать, одеваться, растить детей, иметь крышу над головой. Вы рассуждаете, а мы решаем и берем на себя ответственность за всю эту огромную страну, которая лежит между Балтийским морем и Тихим океаном и занимает одну шестую часть земли. Эта страна богата, в ней зарыты сокровища — это один из главных стратегических резервов страны, уже не раз выручавший нас в критические минуты истории. И эти сокровища надо отнимать у земли, и чем скорее и больше, тем лучше. Но вы, ученые, только делаете предположения о том, где находятся полезные ископаемые, а нам, практикам и добытчикам, приходится потом продираться к ним через болота и горы, приходится рыть землю чуть ли не голыми руками и, срывая в кровь ногти, выковыривать ваши теоретические прогнозы из вечной мерзлоты. И после этого вы хотите, чтобы я отказался от кулаков и мускулов и перешел только на одни извилины? А кто же тогда, я вас спрашиваю, полезет в эти болота, в эту погибель за предсказанными вами в кафельных стенах ваших институтов месторождениями, как не примитивный среднеарифметический обладатель кулаков и мускулов? И как заставить его делать это не по вдохновению, а регулярно, постоянно, в соответствии с планом, если не применять к нему ту же самую систему кулаков и мускулов?

— Сейчас людей не надо заставлять работать. Они хотят работать сами. Им нужно просто помогать. Начальники должны быть не только сильными, но и умными.

— Вы слишком многого требуете от начальника. Иногда трудно найти элементарно дельного человека, не говоря уже об уме и силе.

— Бондарев, ну сознайтесь, что вы не случайно гоните сейчас всю эту политграмоту. Ведь вы прилетели еще раз попробовать. Последний раз попробовать победить мое слабое бабье сердце и все-таки уговорить меня перейти из института в штат экспедиции. Не так ли? Только честно.

— Я и не скрываю этого.

— Нет, вы молодец. Вы хотя бы последовательны до конца. Все-таки не случайно вы когда-то понравились мне.

— Маша, ну что нам мешает?

— Многое. Я совершила ошибку. То, что произошло со мной, случается, вероятно, в жизни с каждой женщиной. Это примат формы, это идеализм, это непонимание того, что главное в мужике все-таки содержание, а не форма. Кровь в таких «философских» ситуациях льется, наверное, каждый раз ведрами. Но у меня, кажется, еще немного осталось.

— Маша, зачем же так? Неужели ничего не было? Неужели наша близость умерла, не родившись?

— Не надо, Илья, не надо громких слов. Я не люблю их и не понимаю. Было. Конечно, было. Был урок, который вы преподали мне со всей жестокостью первобытных законов жизни. Спасибо, что хоть не убили до конца.

— Маша, все еще можно исправить. Я многое понял. Самолет ждет нас…

— Нет, Илья, я не полечу с вами. Я не полечу с вами для вашей же пользы. Вы еще не все поняли, но должны понять. А если я полечу с вами, не поймете ничего. Человек горд, и сейчас, как никогда, нельзя одурачивать его так, как это пытались сделать со мной вы. Я не устояла перед вами как женщина, но как человек я попробую устоять… Я хочу дать вам один совет, хотя по возрасту мне, может быть, и не полагается делать этого. Вы научились строить в тайге города, дороги и аэродромы, научились быстро отнимать у земли ее богатства, научились выращивать жизнь там, где до вас ее не было. Но вы до сих пор не научились еще обращаться с женщиной. Может быть, вам действительно просто было некогда… Женщина никогда не будет служить выгоде. Даже слишком очевидной. Даже по самым высоким соображениям. Женщина всегда будет служить только человеку, настоящему человеку, который никогда не сможет смириться с существованием бесчеловечных обстоятельств, а тем более не станет создавать их сам. Потому что из обстоятельств складывается жизнь, а человек — всегда зеркало жизни, шкала степени ее совершенства. И, между прочим, еще Маркс говорил, что отношение к женщине показывает, насколько человек стал человеком…

— Значит, вы не полетите со мной?

— Нет.

— Значит, вы по-прежнему считаете, что по отношению к вам я совершил подлость?

— Да.

— Я ухожу.

— Уходите скорее, Илья. У меня уже не осталось никаких сил.

— Последний вопрос… Но говорите только всю правду. До конца. Это очень важно для меня.

— Ну что еще?..

— Почему вы все-таки не летите со мной на центральную базу?

— Неужели даже сейчас, после всех разговоров, вы все еще не понимаете этого?

— Нет. До конца не понимаю.

— Хорошо. Я попробую объяснить это еще раз… Я хочу проверить себя. Каждый раз, когда мы встречались, победителем в наших отношениях выходили вы. Вы всегда оказывались на высоте, на пьедестале, на коне. А я всегда — внизу, у ваших ног, в трясине своих бабьих чувств и переживаний. Но теперь все будет наоборот, теперь я хочу быть победителем в наших отношениях, хотя такие победы, наверное, могут стоить иногда целой жизни.

— Почему вы не вернулись на базу, когда был послан самолет за всей группой? Ведь, оставшись в тайге, вы рисковали не только собой.

— Да, я рисковала очень многим, когда шла сюда из последних сил через эту проклятую тайгу. Да, мне грозила большая опасность, но я никогда бы не приняла помощи именно от вас, никогда не воспользовалась бы именно вашим самолетом.

— Вы совершили этим преступление перед здоровьем будущего ребенка.

— Да, я совершила почти преступление перед здоровьем своего будущего ребенка — еще не родившегося человека. Но зато теперь он получит от меня самую драгоценную черту характера, которую может дать человеку мать в то время, когда она носит его под сердцем. Он получит от меня гордость, негнущуюся гордость и нерастоптанное достоинство, те самые качества, которых так не хватает женщине именно в это время, когда она готовится стать матерью. Да, я пронесла его через тайгу, я подвергла его жестокому испытанию, но зато теперь, когда он родится, он будет мой, слышите, Бондарев, мой, а не ваш! Он будет моим, потому что будет похож на меня, а не на вас, потому что он, еще не родившись, уже начал бороться вместе со мной против вас. А ведь он мог бы получить от вас в наследство вашу духовную солдатчину, вашу нетерпимость к инакомыслию и инакодействию… Вы диктатор и деспот по самой своей природе, вы узурпатор по призванию, а не по необходимости. Вы избрали себе этот стиль не из плохих или корыстных побуждений, а потому, что вы просто честный представитель силовой, мускульной, кулачной, первобытной манеры жизни, той самой манеры, которая исключает из человеческих отношений свободное соревнование умов и благородное соперничество разумных начал. Вы хотите навязать эту манеру всем. Вы хотите своей ядовитой страстью к бесконтрольной власти зачеркнуть все новое, все человеческое и светлое. Не выйдет, Илья, не выйдет. Нельзя отменить то, что уже произошло не только в поступках, но и в сознании людей. Невозможно загнать обратно в бутылку извечное право человека на многообразие мыслей и богатство чувств.

— Только не надо меня воспитывать, Полозова, в эти последние минуты наших отношений.

— Однажды, еще в самые первые дни нашего знакомства, вы сказали мне, что женщине трудно быть в жизни самостоятельной… А я и не собираюсь быть самостоятельной. Я буду подчиняться, обязательно буду. Но я никогда не подчинюсь силе, тем более грубой. Я буду подчиняться только разуму, доброму разуму, светлому уму, мужественной справедливости… Я не могла вернуться к вам на центральную базу потому, что я боялась вас, Илья, вашего влияния на свою податливую бабью душу. Да, я боролась не с морозами, а с вами. Теперь все позади, все кончилось. Идите, Илья, идите…

— Я ухожу.

— Идите, идите…

— Прощайте.

— Идите же…

 

25

— Маша, я не могу уйти просто так…

— Вы опять вернулись, Бондарев… Зачем? Зачем?

— Маша! Маша! Маша! Прости меня, прости… Что происходит? Почему все наоборот?.. Я больше не могу так, не могу! Я больше ничего не хочу — ни месторождений, ни новых городов, ни рудников, ни заводов, ни Севера, ни Якутии! Мне нужна только ты, я хочу видеть только тебя, слышать только твой голос, находиться только рядом с тобой. Я хочу жить на юге, около моря, жить вместе с тобой и нашим сыном. Я хочу тепла, я хочу солнца — я устал от морозов. Я устал от выполнения плана, от перевыполнения, от министерства, от управления, я устал от своей экспедиции. Мне надоело быть первым, я хочу быть последним! Я хочу тихой пристани, простой и обыкновенной, человеческой пристани. Неужели я не заслужил этого?.. Мне ничего не нужно больше в жизни, Маша, кроме тебя, кроме твоих рук, твоих плеч, твоих глаз. Ведь ты же любишь меня, Маша! Я проклинаю эту дурацкую затею с твоим переходом в экспедицию, но я не мог остановиться. Я привык жить так, я прожил так всю жизнь. И я никогда не фальшивил, я всегда верил в то, что делаю. Ты перевернула мне сердце. Маша! Слышишь? Ты хочешь похоронить меня, хочешь отнять у меня ребенка! Но ведь я еще не старик, Маша! Ты же любишь меня, Маша!

— Нет, нет, нет! Илья, милый, я не люблю вас! Не люблю, не люблю, не люблю!

— Мы уедем отсюда, Маша. Мы будем жить около теплого моря. Мы будем вставать рано утром, и бежать вместе к морю, и уплывать далеко к горизонту, навстречу солнцу, а потом возвращаться и подолгу лежать на песке. Мы будем учить плавать нашего сына. Неужели я не заслужил этого, Маша? Когда я увидел вас, что-то случилось со мной. Я не могу вас потерять. Это невозможно. Что я буду делать без вас? Ведь я же сопьюсь здесь! Пулю себе в лоб пущу!

— Илья, милый, я не люблю вас! Нет, нет, нет! Я люблю Губина, только Губина! Только Губина!

— Простите меня, Маша, простите за все! Но только не уходите. Мне же нечем будет жить после вас! Я же не могу оставаться наедине с самим собой… Сегодня вы зачеркнули меня! Зачеркнули всю мою жизнь, сожгли ее, будто ее и не было, а она ведь была… Что же мне теперь делать на своем собственном пепелище? Для чего жить? Вы обесценили все мои богатства. Вы лишили меня веры в самого себя. Неужели всю свою жизнь я прожил неправильно? Но ведь я еще молод… Вы не должны уезжать, Маша. Я не пущу вас. Я не могу без вас. Я сойду с ума без вас! Я не смогу работать… Я не смогу забыть нашей близости — это так редко бывает по-настоящему. Вы мне по ночам будете сниться, перед глазами стоять будете…

— Поздно, Илья, поздно, дорогой… Я должна вернуться. Если я останусь, это будет мука, смертельная мука и для вас, и для меня. Я погибну…

— Дура, ведь я же люблю тебя! Понимаешь — люблю! Я же места себе не нахожу, ты же мне всю жизнь перекрутила! Приехала, влезла в душу, наговорила, навиноватила, и все? И будь здоров? Сам во всем разбирайся?.. Ладно, к чертям собачьим, буду жить, как умею. И не надо мне вашей Москвы, и министерства не надо! Наплевать мне на все, если нет жизни по сердцу! Слышите, Полозова, наплевать!.. А в Москву я все равно приеду. Я все равно увижу моего сына. Он мой, слышишь, Полозова? Мой! Мой сын! Мой, мой, мой!.. Ты не выйдешь отсюда, Полозова! Ты останешься здесь навсегда! Я застрелю тебя! А потом себя. Я не могу проигрывать! Я не могу сдаваться! Я лучше уничтожу себя. Я не могу жить побежденным, на коленях!

— Поздно, Илья, поздно. Поздно, поздно, поздно…

 

26

«Москва, НИИ-240, заместителю директора, копия — административно-хозяйственному отделу. Нахожусь колхозе Двадцатого съезда Асаханского района Якутской АССР. Состояние Полозовой угрожающее. Начинается токсикоз — отравление почек. Через Главное управление Гражданского воздушного флота свяжитесь местным управлением ГВФ и на любых условиях, повторяю, на любых условиях, арендуйте рейс вертолета «Ми-4» по маршруту Норильск — Асахан — горная станция — обратно. Директор института Губин».

«Москва, НИИ-240, административно-хозяйственный отдел. Прибыл вместе Полозовой Норильск. Большое спасибо за все хлопоты. Положение Полозовой ухудшается. Вследствие продолжительного голодания почти не прекращается обморочное состояние. Завтра вылетаем Норильска Красноярск. Дальнейшая транспортировка обычным рейсом чревата опасностью жизни. Срочно зафрахтуйте рейс специальной санитарной машины по маршруту Красноярск — Москва. Директор института Губин».

«Москва, НИИ-240, партийной, профсоюзной, комсомольской организациям, заместителю директора, административно-хозяйственному отделу. Сегодня шестнадцать часов сорок минут местного времени Красноярской городской больнице скончалась молодой научный сотрудник нашего института Мария Полозова. Организуйте некролог, портрет Полозовой вестибюле института, также встречу тела аэропорте. Губин».

«Молния. Москва, НИИ-240. Ошибка! Ошибка! Маша жива! Состояние Полозовой частично улучшилось. Сегодня же вылетаем санитарным спецрейсом Москву. Организуйте моменту прибытия Быковском аэропорте дежурства кареты «скорой помощи». Директор института Губин».

 

27

«Москва, улица Пирогова, двенадцать, палата номер три, Полозовой. Маша, прошло два месяца, как вы уехали. Я знаю, что вы лежите больнице. Хотел прилететь, но у меня начались осложнения республиканской прокуратурой. Не подумайте, что жалуюсь. Просто невтерпеж больше находиться неведении. Я знаю, сейчас вам лучше. Напишите два слова, если сможете. Илья».

«Москва, улица Пирогова, двенадцать, третья палата, Полозовой. Маша, еще один месяц прошел, от вас ни слова. Значит, заслужил. У нас полярная ночь — мрак, глушь, тоска. Может быть, все-таки напишете? Бондарев».

«Москва, Пирогова, двенадцать, третья палата, Полозовой. Я взял себе правило — ровно месяц не думать о вас. Проходит месяц, и я посылаю вам телеграмму. Без всяких надежд на ответ. У нас все работы приостановлены — ночь и мороз давят на всю железку, с утра минус пятьдесят пять. Правда, нет ветра. Вчера вечером вышел из дома, долго смотрел на север. И вдруг, как напоминание обо всем, что было, в полнеба полыхнуло полярное сияние. У меня даже навернулась слеза. Видите, становлюсь сентиментальным. Очевидно, старею. Илья».

«Москва, Пирогова, двенадцать, Полозовой. За полгода все-таки можно было послать хотя бы одну телеграмму. Просто так, из любопытства. Впрочем, узнаю ваш характер. Завтра по вызову прокурора республики вылетаю Якутск. Все это ерунда, комариные укусы, но больно уж много наплел на меня ваш профессор под горячую руку в Асахане. Придется тряхнуть стариной, ведь когда-то, в старые добрые времена я судился с различными ведомствами не реже одного раза в неделю. Всегда защищал свои организации в суде сам и все дела выигрывал…

Кстати, когда кто-нибудь родится, сообщите, кто же именно родился — мальчик или девчонка? Бондарев».

«Молния. Якутск, прокурору республики. Мне стало известно так называемом деле Владимирской геологоразведочной экспедиции, находящемся сейчас вашем производстве доследовании. Настоящим уведомляю вас, что все обвинения, выдвинутые против начальника Владимирской экспедиции Бондарева, объясняются исключительно субъективными обстоятельствами, а также моим повышенно-болезненным состоянием во время работы в Якутии. Со своей стороны официально заявляю, что никаких претензий к Бондареву я не имею. Прошу дело прекратить. Полозова».

«Служебная. Москва, Министерство геологии и охраны недр, старшему юрисконсульту Маньковскому. Представлению Якутской республиканской прокуратуры сообщаю вам, что начальник Владимирской экспедиции Бондарев представил республиканской прокуратуре исключительно аргументированную документацию всех отношений группой НИИ-240, исполнявшей договорных условиях один из разделов перспективного плана экспедиции. Деле имеются заверенные официальными лицами документы, убедительно объясняющие причины задержки доставки продовольствия центральной базы экспедиции. Настоящее время плановые задания по приросту запасов, как сообщает республиканская прокуратура, экспедицией выполняются. Техника безопасности находится удовлетворительном состоянии. Производственных травм, также смертельных случаев, также других компрометирующих материалов на руководство экспедиции не имеется. Жалобы, поступавшие прошлом году, при проверке взяты заявителями назад. Связи этим, также рядом других обстоятельств дело Владимирской геологоразведочной экспедиции производством Прокуратуры Союза считается прекращенным окончательно. Советник юстиции третьего класса Афанасьев».

«Москва, НИИ-240, профессору Губину. Связи неквалифицированным оформлением документации, учитывая ходатайство Министерства геологии и охраны недр, также ваше личное ходатайство, Прокуратура СССР дело Владимирской геологоразведочной экспедиции прекращает. Советник юстиции третьего класса Афанасьев».

 

28

Плакат, появившийся на доске приказов НИИ-240 1 марта 196… года:

Всем! Всем! Всем!

Ребята!

Маша Полозова родила мужика!

Вес — 4 400 000 миллиграммов!

Рост — 580 миллиметров!

Ура-а-а-а-а-а!

 

29

«Москва, улица Пирогова, двенадцать, Полозовой. Дорогая Машенька, от души поздравляю тебя рождением сына. Как самочувствие? Не надо ли чего? Если надо, проси все, что необходимо, не стесняйся. Позавчера на конференции в академии очень сильно хвалили твой метод. Особенно ребята из Казахстана, с которыми ты работала прошлом году. Ну, будь умницей и скорее поправляйся. Ждем тебя. Иван Михайлович Губин».

«Москва, Пирогова, двенадцать, Полозовой. Рождение ребенка узнал посторонних людей. Все это очень последовательно вашем стиле. Избежание судебного разбирательства категорически требую записать мальчика мое имя, фамилию. Настоящим добровольно беру на себя все материальные обязательства, связанные воспитанием ребенка вплоть совершеннолетия. До суда дело доводить не советую. Проиграете. Бондарев».

«Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Илья, Вашу телеграмму я получила и долго плакала от обиды. Раньше, несмотря на все, что произошло, я думала, что наибольшая трагедия жизни (разрыв желаний и возможностей) все-таки не коснется меня. Теперь я вижу, что это неизбежно и окончательно. Неистребимая духовная солдатчина и примитивизм сердца — главные и совершенно не поддающиеся никакому влиянию черты Вашего характера. Этой неизлечимой болезнью в сильнейшей степени поражено все Ваше физическое существо… Ну как Вы не можете понять, что сейчас люди давно не живут теми законами и правилами, по которым все еще живете Вы! Ну оглянитесь же вокруг себя. Ну попробуйте посмотреть на себя со стороны, новыми глазами. Ведь Вы же умный человек, Илья, Вы же умеете работать, Вам рано еще ставить крест на самом себе. Так почему же Вы так глухи ко времени, почему так упорно тащите самого себя назад, в «старые добрые времена», когда Вы могли столь беззастенчиво и без всяких ограничений пасти скотину своих врожденных наклонностей и благоприобретенных привычек? (Простите за грубость, это я от отчаяния и злости.) За эти месяцы в больнице я много думала о Вас. Кто Вы? Откуда? Как понять Вашу внешнюю неуязвимость при всем внутреннем несоответствии элементарным нормам нашей жизни? И где Вы могли, все время живя и работая в нашем социалистическом обществе, научиться этой утонченной буржуазной науке подавления и морального угнетения человека? Ведь от всех Ваших рассуждений о себе как о «хозяине», который все держит в своих руках, у которого на все положен свой глаз и никто не смеет «ни-ни», веет какой-то кулацкой, толстосумной, мироедской философией… Я сделала, кажется, слишком далекое отступление от главной темы наших отношений. Но что поделаешь, слишком много разных мыслей и раздумий возникало в голове за эти долгие месяцы вынужденного безделья. Между нами пропасть, Илья, вряд ли что-нибудь возможно заново, но мне все-таки очень хотелось бы, чтобы Вы стали иным, более мягким, интеллигентным, терпимым — другими словами, более современным человеком. И чем лучше Вы будете, тем светлее будут мои думы о Вас, когда я буду вспоминать о проведенных вместе минутах, тем меньше грусти войдет в мою жизнь, когда зарубцуются раны и наступит время подведения итогов и оценки прожитого и пережитого. Так уж устроен человек: он не может одновременно и совершать поступки, и точно знать, какое место займут эти поступки в его будущей жизни. Человек сначала живет и только потом понимает, как на самом деле жить было бы надо. Мудрость была, есть и, наверное, долго еще будет наградой только за страдания. Маша».

«Москва, НИИ-240, профессору Губину. Иван Михайлович, огромное спасибо за цветы и вообще… за все. Первый раз чуть ли не за полгода взяла в руки карандаш и бумагу и пишу Вам. На душе сейчас очень сложно и не сказать, чтобы ясно и хорошо. Правда, что-то изменилось, умолк какой-то грохот, прекратилось вулканическое извержение, разрывавшее все эти месяцы мои и так никудышные нервы в клочья… Иногда, в редкие минуты затишья, я начинала отчетливо слышать орган, его безысходный и скорбный готический стон, и тот концерт Вивальди, который, помните, мы слушали когда-то в консерватории. Лежа с закрытыми глазами на своей опостылевшей до последних чертей кровати, я видела какие-то средневековые замки, рыцарские турниры и женщин в широких бальных платьях с кринолинами, Прекрасных Дам, которым поклоняются и которых обожествляют покрытые шрамами загорелые крестоносцы… Как это здорово все-таки было придумано — Культ Дамы Сердца! Каких вершин удовлетворенности, очевидно, достигала женщина, служившая объектом подобного культа, хотя, конечно, само слово «культ» в наше время как-то не звучит. Очень уж однообразный смысл вкладываем мы в это в общем-то довольно безобидное слово (Иван Михайлович, простите мне всю эту галиматью, но я так изголодалась по всяким ничтожным бабьим мелочам, что просто иногда теряю контроль над собой). А еще я помню, как меня выгружали из вертолета в Норильске и как стояли в морозном тумане около санитарной машины какие-то летчики в меховых унтах, а на краю аэродрома вспыхивал и гас рубиновый глаз маяка. И еще помню, как мы поднимались с Семеновым на Асаханский перевал и как сорвалась в пропасть лошадь, а потом ушли вниз олени, потому что в горах на камнях ягеля почти нету, он весь внизу, в долинах. И как привязал меня к себе веревкой Семенов, будто заправский альпинист, и как я все время падала, а он все время возвращался и молча поднимал меня, и мы шли дальше, в гору. Он ни разу меня ни о чем не спросил, ни разу не поинтересовался, почему я не улетела на самолете вместе со всеми. Он просто понимал: мне так нужно, — и помогал, как мог… Иван Михайлович, я сознательно не пишу сейчас о главном, не могу. Столько сразу горьких чувств нахлынуло, как только вспомнился этот ужасный переход через Асаханский водораздел, что у меня даже глаза заболели от подступивших слез, но плакать я все равно не буду, не хочу. Если уж не плакала там, у костра, в палатке, когда вокруг на тысячи километров стояла оцепеневшая от морозов первобытная тайга, то стоит ли плакать здесь, среди белых простыней и подушек, когда за тобой ухаживают почти как за маленьким, только что родившимся ребенком? Иногда я искренне удивляюсь: как я могла выдержать это? Может быть, это и есть та самая знаменитая бабья живучесть, которая позволяет женщинам выдерживать более сильные физические лишения, чем мужчинам? У меня сейчас вообще очень много новых вопросов к самой себе. И в первую очередь это почему-то чисто «дамские», специфические вопросы. Ну как я, например, могла столько времени не вылезать из сапог и ватных штанов? Как могла обходиться без хорошего белья, без косметики? Почему я так надолго забыла обо всем этом? Во мне умерла женщина или я еще ни разу по-настоящему себя женщиной не чувствовала? Одним словом, сто тысяч «почему», ответов на которые я пока не нахожу, но найти надеюсь… И еще эти новые ощущения материнства, и волнения за маленького человека, пока еще такого беспомощного и такого незащищенного. Все это наполняет и голову и сердце самыми неопределенными, самыми противоречивыми и порой мучительными настроениями… Иван Михайлович, не могли бы Вы хоть на один день достать стенограмму конференции в академии? Так хочется что-нибудь знать о работе, о методе, об институте, о товарищах… Я Вас очень прошу, Иван Михайлович. Это будет для меня самое лучшее лекарство. Целую Вас. Маша».

«Третья палата, Полозовой. Маша, большим трудом достал стенограмму конференции. Природе существуют только два свободных экземпляра (твоим методом заинтересовались сейчас очень многие организации, и поэтому всякое письменное упоминание о нем — нарасхват). Эти два экземпляра, оставшиеся только у стенографисток, естественно, на вес золота. Вернуть надо послезавтра. Успеешь? Написал тебе подробную записку — это ответ на твое письмо. Оно обрадовало меня. Ты наконец начинаешь оттаивать… В институте организовали нечто вроде специального комитета по сбору подарков для твоего малыша. Урожай мичуринский. В Москве, по-моему, уже не осталось ни одной погремушки, а заготовки все еще продолжаются. Ну вот, пожалуй, и все новости. Крепко целую тебя и твоего мужичка. Как он там? Шумит, митингует? Горластый, наверное, будет паренек? Иван Михайлович».

«Москва, улица Пирогова, 12, палата № 3, Полозовой. До свиданья, Полозова. Своим последним «философским» письмом Вы, кажется, взяли самый нестерпимый аккорд в неудавшейся симфонии наших отношений. Дальше продолжать нет смысла — могут лопнуть струны. Особенно тронут я Вашими практическими советами, именно этого мне и не хватало от Вас — наукообразной лекции о том, как спасти свою «погрязшую» в буржуазных пороках душу. Эх Вы, Полозова! До чего же Вы все-таки смешное, близорукое и книжное существо. Начитавшись какой-то вздорной юношеской литературы, Вы всерьез стали думать о том, что и в жизни перемены происходят так же быстро, как в книгах? Ерунда. Детский лепет. Дамское заблуждение. В жизни перемены происходят гораздо медленнее, чем этого хотелось бы отдельным частным лицам. В жизни перемены определяем мы — деловые люди, те, кто производит материальные ценности, а не те, кто занимается жонглированием броскими фразами сомнительного политического свойства. И еще одно. Вы с умным видом, но, как всегда, бездарно начали анализировать мое социальное происхождение, выбалтывая бумаге такие подробности, о которых я Вам рассказывал совсем не для посторонних глаз и ушей. Вот этого я Вам уже не прощу никогда. За это в хорошей компании, как говорится, просто бьют подсвечниками, и у меня одно время даже возникло желание привлечь Вас к ответственности за клевету и за преступное, вражеское, антигосударственное направление Ваших мыслей. Но я потом вспомнил, что виноват во всем сам. Во-первых, не нужно было вообще доверять Вам таких вещей — еще одно подтверждение абсолютно бесспорной истины: бабе не доверяй ни в чем! А во-вторых, я просто переоценил ту обстановку, в которой происходил наш разговор об этом. Я-то, дурак, понадеялся на интимность, которая, по моим понятиям, исключает всякую возможность предательства… Этим письмом я заканчиваю главу своей жизни, связанную с Вами. Совесть моя чиста. Вы оттолкнули все виды помощи, которые я предлагал Вам. Продолжать навязываться Вам с добрыми чувствами не имею никакой охоты. Все. Точка. Бондарев».

«Служебная. Москва, Главное управление, заместителю министра. Поручению коллектива сотрудников Владимирской экспедиции докладываю успешном завершении годового планового задания по приросту запасов. Выписку приказа коллегии моем назначении руководителем группы экспедиций среднеазиатского комплекса получил. Дела сдам течение недели. Месту новой работы вылечу сразу же по прибытии Якутию моего преемника. Бондарев».

 

30

Последняя записка И. М. Губина, переданная им М. Полозовой в больницу на улице Пирогова.

«Маша, хочу сказать Вам несколько слов и надеюсь, что Вы правильно поймете меня. Получив Ваше письмо, я долго думал о нем, стараясь понять не только то, что написано в нем, но и то, что скрыто между строк. Я думаю, что теперь, когда дело пошло на поправку, самое время поговорить обо всем откровенно. В подтексте Вашего письма я уловил оттенки некоторой сдержанности чувств, какую-то сдавленность и неестественно правильную попытку как бы отчитаться передо мной в своих настроениях и мыслях. Не надо, Маша, не заставляйте себя быть сильной. Будьте человеком. Будьте слабой — это сейчас Вам очень поможет. Пишите мне все, что думается на самом деле, это снимет напряжение с души и освободит сердце от безоговорочных, казалось бы, долгов и обязательств. Все это очень относительно и в каждом отдельном случае решается не по общепринятым правилам, а по своим, внутренним законам. И, ради бога, не чувствуйте себя ни в чем виноватой передо мной. Я уже однажды говорил Вам об этом. Не оглядывайтесь Вы ни на какие пуританские нормы морали. В таких историях, как Ваша, по моему глубокому убеждению, нужно слушать только самого себя. Постороннее вмешательство даже со стороны официальной нравственности совершенно недопустимо… Что же касается меня персонально, то я хочу еще и еще раз повторить Вам, что во всем, что произошло, во всех наших отношениях, а также во всем том, что говорят об этом другие, — во всем этом, отметая откровенный бред и ничтожные сплетни, лично для меня есть высший интерес, который сильнее всякого будто бы оскорбленного самолюбия, всякой будто бы уязвленной гордости. С Вами случилось несчастье, Маша, которое может произойти с любым человеком, совершенно независимо от его истинных намерений и побуждений. Человек в отличие от машины еще не запрограммирован с безукоризненной очевидностью во всех своих поступках и проявлениях. Человек способен на неожиданности. Может быть, в этом его главная неповторимость и главное отличие от неживой природы. Может быть, в этом кроется также одна из причин богатства и многообразия жизни… Так вот, Маша, с Вами случилось несчастье, но это не могло изменить моего отношения к Вам, потому что это пока совершенно не затронуло того, что так близко и так дорого мне в Вас. И мне доставляют высокую радость и даже счастье все думы и заботы о Вас и о Вашем сыне. Человек должен быть счастлив, Маша, — в этом высшее назначение жизни. Человек должен быть счастлив и по возможности защищен от всего плохого с первых же дней своего появления на свет. Да, счастье должно быть для всех, и поэтому, наверное, можно быть счастливым даже в безответной любви. Ведь любовь — шире счастья… Ну, пофилософствовали, и хватит. У меня для Вас очень хорошие новости. В академии на конференции только и разговоров что о Вашем методе. Все периферийные управления немедленно требуют документацию, а среднеазиатские ребята, с которыми Вы работали еще в университете, уже успели опробовать Вашу методику в поле и пришли в неописуемый восторг. Третьего дня на конференции выступал Бекмухамедов и сказал, что все геологи-производственники должны Вам низко поклониться в ноги за Ваш метод… Между прочим, разбирая Ваши якутские материалы, я обнаружил в одной из таблиц довольно существенную ошибку, которую, как ни странно, выдала именно машина при обработке самых первых результатов еще у дяди Афони в Новосибирске. Эта ошибка потом пошла гулять по всем картам и схемам, и весьма странно, что никто пока еще не заметил ее. В этом, безусловно, есть некий гипноз новых математических методов в геологическом анализе. Если, мол, считала машина, то не требуется никакой дополнительной проверки. А выходит, что и машина может ошибаться… Эту недоработку нужно исправить как можно быстрее, пока не нашелся какой-нибудь демагог, который из-за этой мелочи начнет поливать грязью весь метод. Тем более что и ошибка-то скорее цифровая, чем принципиальная, и, когда Вы начнете работать, мы прогоним все Ваши якутские пробы у нас в институтской лаборатории через элементарную оптику. В крайнем случае дадим поправку на допуски по два знака в каждую сторону. Это будет и логично, и в то же время с точки зрения математического аппарата весьма изящно. А ведь оговорки давать все равно придется. Как бы еще исключений не было больше, чем закономерностей. В последнее время это прямо какая-то напасть. Наука из рода знания, основанного на действии общих законов, постепенно превращается в какое-то хранилище абсурдов и парадоксов, в склад плодотворных ошибок и необходимых исключений. Это я, конечно, шучу… Вы знаете, Маша, иногда я очень серьезно начинаю подумывать о том, что в наши дни наука, помимо решения своих прямых задач, делает еще и очень много для внутреннего, духовного совершенствования человека. Наука всеми доступными ей способами познания все глубже и глубже постигает безусловную гармонию окружающей нас действительности. К этому же, к наибольшей гармонии, идет и развитие человека. К гармонии формы и содержания, мысли и чувства, к гармонии человеческих желаний и человеческих возможностей. Жизнь движется в эту сторону. Я уверен в этом… А Вам, Маша, нужно как можно скорее войти в свою прежнюю форму, как можно скорее вернуться к тому состоянию, в котором, помните, Вы ворвались ко мне в позапрошлом году в кабинет и впервые выложили главную идею метода. Вы были тогда в таком безотчетном порыве вдохновения, так вся светились изнутри неудержимой радостью открытия, что я первые две-три минуты даже не слушал Вас, а просто любовался Вами, просто согревался в теплом потоке счастья, который исходил от Вас такими щедрыми и нескончаемыми лучами. Я очень верю в Вас, Маша, как в ученого. У Вас очень светлая голова и очень цепкий, прирожденный ум исследователя. Мы еще поработаем, мы еще удивим кое-кого кое-чем. И все будет хорошо, Машенька, все обязательно будет хорошо. Все тяжелое и темное забудется. Останется только большое и настоящее. Так, по-моему, кто-то уже говорил до меня, но и нам не грех повторить это еще раз. Крепко целую тебя и жду. Иван Михайлович».

 

31

От автора.

Ураганы.

Тайфуны.

Штормы.

Бури.

Землетрясения.

Горные обвалы.

Гейзеры.

Извержения вулканов.

В далеких глубинных недрах нашей круглой и, казалось бы, уже навсегда остывшей планеты тем не менее непрерывно совершается скрытая борьба раскаленных и неуемных внутренних сил природы.

Неукротимая энергия земного ядра подобно энергии расщепленного ядра атома неудержимо стремится наружу, на поверхность, разламывая на своем пути хребты и горы, граниты и скалы.

Как в глубоких тайниках материи, на орбитах атомных ядер постоянно происходят катастрофы элементарных частиц, рождающие новые материи, так и внутри Земли все время совершаются глубинные разломы твердой кристаллической оболочки планеты, образующие новые соединения веществ и минералов.

По этим глубинным разломам, по этим разрывам и пропастям, разрезам и трещинам, по жерлам древних вулканов и окаменевшим фонтанам гейзеров, по всей этой трагической развороченной земной натуре наука наглядно определяет, какие процессы идут в недрах нашей планеты, какие крушения и катастрофы происходят в ее сердце.

С помощью глубинных разломов наука может быстрее, точнее и лучше понимать, из каких пород сложена наша земля, какие полезные для людей ископаемые и где нужно искать в тайных запасниках природы.

Миллиарды лет назад над покрытыми льдом материками грохотали чудовищные по силе взрывы. Это рвалась наружу из земного ядра расплавленная кимберлитовая магма. Застыв в трещинах и в жерлах потухших вулканов, она образовала знаменитые алмазные месторождения, которые пролежат безвестными сокровищами в Сибири и Африке не одну геологическую эпоху.

Сотни тысячелетий прошло с тех пор, когда на берегах древних тропических морей, захваченные врасплох внезапным похолоданием, умирали гигантские ящеры и стегоцефалы, а на месте их гибели, на месте скопления их останков возникали подземные озера нефти.

Века и эры сохраняли тайные богатства природы, пока новые катаклизмы внутриземной энергии, новые глубинные разломы земной коры не вынесли на поверхность Земли знаки этих богатств и одна из самых деловых и энергичных наук на свете — геология — не поставила эти миллиардные сокровища на службу человеческому обществу.

И как помогали и помогают геологам эти глубинные разломы земной коры находить месторождения алмазов и нефти, урана, золота и других драгоценных металлов, так, наверное, помогают и людям глубинные разломы событий и судеб, характеров и поступков обнажать истинное существо жизни и понимать законы и правила, по которым она совершается, по которым и происходят вокруг нас общественные и личные потрясения, катастрофы и обвалы жизни, ее тайфуны и штормы, ее землетрясения и ураганы.

Ураганы.

Тайфуны.

Штормы.

Бури.

Землетрясения.

Горные обвалы.

Гейзеры.

Извержения вулканов…

Катастрофы не только разрушают.

Они создают новое знание.

Новые богатства.

Они увеличивают наши представления о жизни.

Наш опыт.

Катастрофы предостерегают…