Глава первая
1
Петербург. 26 февраля 1887 года.
Утро. Конспиративная квартира на Александровском проспекте.
Лихорадочно работавшая всю ночь группа террористов приводит наконец в боевую готовность три разрывных метательных динамитных снаряда.
Вставлены запалы.
Названы пароли, отзывы.
Уточнены явки.
- Присядем, - говорит кто-то негромко, - присядем по обычаю.
Все садятся.
Тишина.
Мысль у всех одна: «дорога» на этот раз может оказаться дальней. Очень дальней.
Пора.
Рукопожатия. Улыбки.
Слов мало. Все давно обговорено, обдумано.
Выходят по одному. Впереди - дозорный.
Спустился по лестнице. Перешел на другую сторону улицы. Дошел до угла. Обернулся. Вынул платок. Путь свободен.
Через полчаса боевая группа уже па Невском.
Медленно идут друг за другом по правой стороне проспекта к Казанскому собору четыре человека. Интервал - двадцать шагов.
Первый - сигнальщик.
Второй - сигнальщик (запасной).
Третий - террорист, метальщик бомбы.
Четвертый - прикрывающий.
По другой стороне улицы, параллельно первой группе, - еще двое. У каждого в руках сверток. Бомбы.
26 февраля - царский день. Сегодня по Невскому проспекту из Аничкова дворца в Исаакиевский собор должен проехать император Александр Третий. В Исаакии - панихида по убитому шесть лет назад народовольцами Александру Второму. И именно сегодня царствующий сын должен разделить участь своего почившего в бозе августейшего отца. Три бомбы, брошенные в царский экипаж, должны уничтожить здравствующего императора России.
Группа доходит до Казанского собора. Царского выезда не видно. Террористы перестраиваются: четверо переходят на левую сторону улицы, двое - на правую.
Еще один проход до Полицейского моста, до поворота к Исаакию.
Царя нет.
Снова меняются местами участники покушения.
Казанский собор.
Царя нет.
Полицейский мост.
Царя нет.
Казанский собор.
Царя нет.
Полицейский мост.
Царя нет.
Старший боевой группы подает условный знак: всем отходить к Исаакию и ждать императорский экипаж там.
Террористы собираются у южного портала храма. Стоят в пяти-шести шагах друг от друга. Сигнальщики перешли на противоположную сторону, чтобы оповестить заранее о приближении высочайшего кортежа.
Проходит час, второй. Около собора гудит, шевелится огромная толпа народу. Цепочкой вытянулись городовые. Конная полиция. Шпики.
В боевой группе - заметный спад настроения. Старший принимает решение: еще один маршрут на Невский.
Порядок движения старый. Четверо идут по одной стороне улицы, двое - по другой.
Сворачивают на Невский. Казанский собор. Поворот. Полицейский мост. Поворот. Казанский - поворот. Полицейский - отход к Исаакию.
Но здесь уже нельзя стоять долго. Толпа поредела, на месте остались только городовые и полиция. Старший снова уводит группу на Невский.
Настроение окончательно сбито. Все иззяблись, проголодались. Тяжелые снаряды оттягивают метальщикам руки. Старший понимает: группа потеряла боеспособность, надо расходиться. А если именно сейчас появится царь?
Последняя попытка. Если неудача - будет дан общий сигнал отбоя.
На этот раз террористы идут по Невскому, уже не соблюдая интервала. Чтобы не бросалось в глаза их знакомство друг с другом, задерживаются у витрин, читают объявления. Сигнальщики изображают подгулявшую компанию (так условлено заранее).
Подходят почти к самому Аничкову. На мгновение задерживаются возле дворцовых решеток. У входа - гвардейский караул. Одеревенело застыли в будках солдаты. Гусиным шагом ходят вдоль полосатых шлагбаумов офицеры. Тишина. Спокойствие. Никаких признаков ожидания высочайшего выезда.
Участники покушения смотрят на старшего. Отбой?
Старший медлит. На лбу прорезается упрямая складка. А если император приедет на панихиду из Михайловского дворца? Или из Зимнего?
И он снова делает знак - всем двигаться к Исаакию.
Здесь уже почти совсем нет зрителей. Но кордоны городовых и полиции по-прежнему на месте. Значит, еще не все потеряно! Именно в это время, когда около собора осталось совсем мало народу, может подъехать Александр III. Царь избегает большого скопления людей во время своих выездов. Он хорошо помнит о судьбе отца. И поэтому как раз сейчас, в сумерки, когда зеваки, устав ждать, разошлись, может показаться императорский экипаж.
Темнеет. Падает мокрый снег. Холодный ветер со стороны залива крепчает с каждой минутой. Террористы еле держатся на ногах: слякотный зимний день, проведенный на улице в тисках нервного напряжения, без куска хлеба во рту, доконал всех.
На углах зажигают газовые горелки. Огромные оранжевые шары, уныло размытые по краям мокрым снегом, повисают в воздухе... Все. Конец. Ждать больше незачем. В такое время и в такую погоду цари не выезжают. Даже на панихиду по собственным родителям.
Старший, спрятав на груди бомбу, подходит к околоточному надзирателю. Дурашливо улыбаясь, спрашивает:
- Ваше благородие, скажи наприклад хоть ты мне... Зачем это войска столько возле храма собралось? Не батюшку ли царя, нашего милостивца, к службе ожидают, ась?
Полицейский смерил взглядом прохожего, остановился на куньей шапке. Дурак, но, видно, из богатых. Ответил сдержанно, с достоинством:
- Так точно-с, ожидали. Непременно должны были пожаловать государь на поминание об ихнем папеньке. Но сегодня, видать, уже не приедут. Поздно-с.
Старший поблагодарил, отошел в сторону.
Возле собора слышатся команды - конные городовые, строясь на ходу в колонну, отъезжают от Исаакия по направлению к Адмиралтейству.
Старший снял шапку, трижды истово осенил лоб широким крестным знамением. Положил в сторону собора малый поясной поклон,
Это был условный сигнал: всем расходиться на ночь по своим местам и квартирам.
2
Петербург.
27 февраля 1887 года.
Утро.
Из дома № 21 по Александровскому проспекту выходит невысокого роста худощавый молодой человек с бледным, напряженно озабоченным лицом и пристальным взглядом темных, глубоко посаженных глаз. Засунув руки в карманы пальто и подняв воротник, медленно идет он вдоль ветхих деревянных домов, направляясь к центру города.
Его неторопливая, но в то же время настороженная походка, слегка наклоненная вниз голова, нервно приподнятые плечи, плотно прижатые к бокам руки - вся его чуть ссутулившаяся, тревожная фигура говорит о том, что обладатель ее до краев переполнен беспокойными мыслями, взволнован ожиданием каких-то больших и важных известий.
Сосредоточенно глядя под ноги, худощавый молодой человек пересекает улицы, площади, проходит один квартал за другим, оставляя позади набережные, дворцы, пустынные парки...
Бешеный скок копыт...
Грохот стремительно догоняющего экипажа.
Он остановился. Замер. Весь подобрался. Это - за ним.
Экипаж промчался мимо. Резко накренился на повороте. Обдал фонтаном грязного снега гранитный парапет набережной.
Он посмотрел по сторонам... Нет, никто из прохожих ничего не заметил. Только городовой на углу задержал было взгляд на его бледном продолговатом лице, белым пятном мелькнувшем на противоположной стороне улицы.
Несколько минут он шел не разбирая дороги, все еще находясь во власти пережитого волнения. Неожиданная мысль обожгла сознание. А что, если?.. Совершилось. Уже... Царь убит! И в этой карете, бешено пролетевшей по мостовой, мчался во дворец какой-нибудь высокопоставленный вельможа, раньше других узнавший о смерти Александра III.
Скорее в центр города! Если царь убит - там это уже будет заметно... Вывесят траурные флаги, приспустят императорский штандарт над Аничковым...
Уже за несколько кварталов до центральных улиц он понял: его предположение не подтвердилось. Все тихо, спокойно. На перекрестках, тротуарах, в магазинах и лавках продолжалась все та же обычная, будничная суета - как и вчера и позавчера, неделю тому назад, месяц.
Прошел на прогулку взвод кадетов-мальчишек, сопровождаемый огромным усатым дядькой-фельдфебелем. (Если бы убили царя, разве поглядывал бы так браво по сторонам этот усатый фельдфебель?)
Высыпала из ресторации подвыпившая компания, женщины громко смеялись, мужчины размахивали руками. Могли бы они вести себя так шумно, если бы покушение состоялось?
Впрочем, они могут и не знать... Но такая новость, как убийство царя, распространится мгновенно.
За витринами магазинов, аптек, в окнах трактиров, кондитерских, портерных - всюду видны были бестревожные лица покупателей и посетителей, бегали половые и приказчики, с сознанием собственного коммерческого достоинства стояли за конторками и около касс хозяева и владельцы заведений. Разве держались бы они так уверенно и невозмутимо, если бы только что, в двух шагах от их магазинов и заведений, был убит царь? Повытолкали бы сразу всех посетителей, с грохотом опустили железные ставни, навесили бы пудовые замки, посадили дюжих сторожей.
...Он дошел до конца Гороховой, обогнул Адмиралтейство, искоса посмотрел на громаду Исаакия, прищурился на Медного всадника и, повернув направо, двинулся к Дворцовому мосту. Далекий луч солнца вспыхнул на шпиле Петропавловского собора и тут же погас. «Вот так же и мои надежды», - подумал он.
Игла крепостной церкви, поймав луч невидимого солнца, вспыхнула еще раз - резко и быстролетно. Это было похоже на взмах огромного, сказочного меча. Шпиль Петропавловки разрубал небо над городом пополам. Копье соборной иглы вонзалось в скрытого за облаками врага. А ведь Петр I, пожалуй, строил этот город с военными целями и для того, чтобы ускорить экономическое развитие России, подумал он. Его ничтожные наследники (в том числе и просвещенная матушка-крепостница Екатерина II) полтора столетия задвигали Россию обратно, в лапотный сумрак феодального рабства... Манифест Александра II превратил Россию в гигантский земельный рынок, подобного которому не было во всем мире. Земля стала товаром. Земля продавалась в неограниченном количестве. Были бы деньги... Бывшие крепостники-помещики стали помещиками-капиталистами. Как на Западе. Но пойдет ли Россия по пути Запада?
Он остановился посредине моста. Над Невой опускалось мглистое марево. Туман смазывал перспективы далеких зданий. Город погружался в ранние фиолетовые сумерки.
И все же у России свой путь развития. Крестьянская община? Переход к социалистическому устройству через характерное только для России общинное землепользование?..
Но о каком социалистическом устройстве можно говорить, когда в стране нет элементарных политических свобод - свободы слова, свободы печати, свободы собраний. Запрещены даже студенческие землячества. Мыслящая часть общества не имеет никакой возможности не только принимать хоть какое-нибудь практическое участие в судьбах своей страны, но и даже открыто обсуждать эти судьбы... Тупая, неограниченная, самодовольная власть одного человека над многомиллионной страной, над гигантской территорией, богатства которой могли бы сделать счастливым и сытым все ее население... И эта власть одного над многими не вызывается никакой общественной необходимостью, а, наоборот, противоречит потребностям общества, тормозит развитие русского государства.
Все правильно. Царь должен быть убит. Нужно показать России, что борьба продолжается, что революция не сложила оружия, что в России есть еще люди, для которых избавление родины от несчастий и бед дороже личного благополучия.
...Он возвращался домой поздним вечером. Усталость валила с ног. На дальнем углу из тусклого оранжевого мерцания фонаря выдвинулась знакомая женская фигура. Аня?.. Зачем в такой поздний час на улице?
Он замедлил шаг... Засада... На квартире его ждут жандармы... Родная сестра хочет предупредить его...
Ерунда. Аня ничего не знает, ни во что не посвящена... Так в чем же тогда дело?.. Аня просто решила зайти к нему, но увидела в окнах полицию... Как быть?.. Повернуться и уйти? Куда? Все равно арестуют.
Аня подошла, подняла голову, остановилась.
- Саша? - удивленно спросила она и улыбнулась.
- Ты была у меня?
- Нет, а что?..
Он ничего не ответил. Она придвинулась ближе.
- Что с тобой, Саша? Почему ты такой бледный?
- Замерз, холодно...
- Хочешь, пойдем ко мне, выпьем чаю?..
- Нет, нет, мне нужно... заниматься. А где ты была так поздно?
- Ты знаешь, - сказала Аня, - у нас на курсах прошел слух, что в Волковской деревне появился какой-то особенный народный учитель. Прямо Ушинский! И я решила послушать его... Ничего особенного. У папы в школах было сколько угодно таких Песталоцци. И даже получше. А на обратном пути завернула на Волково кладбище.
- На кладбище? Почему?
- Недавно же папина годовщина была...
- Ах, да... Но ведь он не здесь похоронен.
- Все равно... Походила там, поплакала...
- Почему же ты плакала?
- Разве непонятно? Подумала о маме, младших... Они там совсем одни теперь остались.
- Аня, это нервы...
- Ты не был, когда хоронили папу...
- Но ты же знаешь, почему я не был.
- ...собрался весь город, говорили такие речи...
Аня вынула из сумочки платок, приложила к глазам.
Саша смотрел на сестру и не знал, что сказать ей, чем утешить. Полтора месяца назад исполнилась годовщина со дня смерти отца. На похороны в прошлом году он не ездил - мама не дала ему телеграммы. Не хотела отрывать от курсового сочинения по зоологии. Права ли была мама? За сочинение он получил большую золотую медаль, но отца в последний путь не проводил...
- Аня, уже поздно. Иди спать.
- Ты знаешь, я совсем заблудилась, когда выходила с кладбища...
- Спокойной ночи, Аня.
- Мы увидимся завтра?
- Не знаю. Завтра у меня много дел.
- Я зайду к тебе попозже, вечером... Можно?
- Хорошо...
И они расстались 27 февраля 1887 года на холодной и темной петербургской улице, в тусклом мерцании оранжевого фонаря, родные брат и сестра Ульяновы, даже не догадываясь о том, что видят друг друга последний раз.
3
Петербург.
28 февраля 1887 года.
Утро.
Отблески солнца играют на острых пиках решетки Аничкова дворца. Будто древняя новгородская дружина, подняв вверх копья, окружила несокрушимой стеной монаршье гнездо.
У полосатого шлагбаума - рокот барабанов, звуки рожка, мерный топот ног: смена гвардейского караула.
Ярко сверкают кирасы и шлемы конногвардейцев. Покачиваются в такт цоканью копыт многоцветные султаны. Гортанные слова кавалерийских команд. Вспыхивают, взлетая в приветствии, и гаснут, падая, клинки и палаши.
Посверкивая синеющими штыками, уходит через стекло и зеркала центрального подъезда во внутренние императорские покои взвод огромных павловцев в медвежьих шапках. Царь может спать спокойно: за такими молодцами ему некого бояться, не о чем беспокоиться.
Но уже стоит на противоположном берегу реки, на углу Невского и Фонтанки, лобастый, плечистый молодой человек в куньей шапке. Зорко следит он пристальным, чуть косящим взглядом за всем, что делается около входа во дворец.
Его зовут Василий, фамилия Осипанов. Он студент Петербургского университета. В руках у него, как и положено студенту, книга. Но сегодня книга наполнена динамитом. Студент университета Осипанов пришел к Аничкову дворцу, чтобы убить царя.
Один за другим собираются участники покушения. Не глядя на руководителя боевой группы, проходят мимо. Подают короткий незаметный сигнал - «У нас все в порядке». Получают отзыв - «У нас тоже». И занимают свое место.
Сегодня решено не ждать царя у Исаакия, не ловить случай на Невском. Нападение на высочайший кортеж будет произведено прямо при выезде царского поезда из ворот дворца. Лишь бы конвоя было поменьше.
Осипанов бросает быстрый взгляд на участников покушения. Все на местах. И сигнальщики, и метальщики. И вроде бы ничем не выделяются в общем потоке прохожих. Теперь ждать.
Сухой легкий снег, совсем не петербургский снег в феврале, золотится на солнце маленькими падающими звездами. Он уже не зимний, этот искрящийся снег, но еще и не весенний. Хотя завтра - "первое марта, первый день весны.
Весна... Она еще далека от здешних мест, от северной русской столицы. Но дыхание ее уже заметно в учащенном, повышенном, шумном ритме жизни большого города. Густо идут по тротуарам, торопясь в министерства и присутственные места, чиновники. Форменные зеленые шинели, желтые пуговицы с двуглавым орлом, лица умеренные, как бы отмеченные раз и навсегда надежной принадлежностью к некоему государственному механизму, заведенному на много лет вперед.
Навстречу им уже бегут с вытаращенными глазами мальчишки-газетчики, размахивая утренними выпусками, выкрикивая на ходу новости - цены на хлеб, валютные курсы, сообщения о пожарах, банкротствах, самоубийствах.
И вот уже совсем другого сорта публика заполняет тротуары. Дерзкие, быстрые, наглые взгляды. Резкие движения. В глазах один и тот же вопрос: сколько? В одеждах - смесь французского и нижегородского. Промышленники, финансисты, скоробогатеи. Спешат в банки, ссудные кассы, страховые конторы, судебные присутствия.
А мальчишки-газетчики кричат, надсаживаясь, па тротуарах.
- Продажа имений в Тамбовской губернии! Падение цен на пшеницу в южных портах России! Состояние счетов центрального банка взаимного кредита! Учет векселей! Протест векселей! Комиссия векселей! Выдача прибылей и дивидендов!
Да, весна надвигается на город, убыстряя темп человеческих отношений, рождая энергию, взбадривая кровь. Люди становятся быстрее, проворнее, сметливее. Сильно, напористо, молодо светит солнце. Голубизна неба придвигается ближе к земле, и от этого все вокруг наполняется движением, новыми ритмами. Летят экипажи, извозчики. В воздухе крики, щелканье кнутов. А вот уже раскатился какой-то первый нетерпеливый франт в летней рессорной бричке.
И женщины уже освобождаются от невыгодных, скрывающих линии фигуры громоздких зимних одежд. Меньше стало тяжелых шуб, салонов, платков. И сразу же оказалось на улицах очень много хорошеньких молоденьких девушек - горничных, курсисток, белошвеек, гимназисток.
...Царь не показывался. Снова терялось преимущество быстрого и внезапного нападения. И нельзя больше так долго стоять здесь, перед самым входом во дворец. Наверняка здесь есть свои пшики, охраняющие Аничков. Как пи хорошо маскируются террористы (все время двигаются, перемещаются, заходят в магазины, лавки, заговаривают с прохожими), все равно они могут быть замечены. Подозрительный тип в гороховом пальто уже третий раз проходит мимо.
Осипапов быстро отвернулся к заклеенной афишами театральной тумбе, около которой он предусмотрительно остановился. В стеклянной витрине соседнего модного магазина хорошо были видны дворцовые ворота. И прямо напротив них стоит Михаил Канчер - один из сигнальщиков.
Гороховое пальто остановилось сзади. Осипанов углубился в чтение афиши. На одной из них был наклеен «Правительственный вестник». Осипанов быстро пробежал глазами объявления и вдруг замер. Вначале он даже не поверил себе: «Министр императорского двора имеет честь уведомить г.г. первых и вторых чинов Двора и придворных кавалеров, что 28-го сего февраля имеет быть совершена в Петропавловском соборе панихида по в бозе почивающем императоре Александре II...»
Прочитал второй раз. Так. Все ясно. Надо делить группу.
Глянул в витрину магазина. Канчер по-прежнему стоит перед воротами дворца. Горохового пальто за спиной нет.
Осипанов пересек улицу, подошел ко второму метальщику Василию Генералову.
- Позвольте узнать, который час?
Генералов медленно, не торопясь, достает «застрявшие» в кармане жилета часы. Осипанов говорит тихо, еле заметно двигая губами:
- Царь перенес панихиду в Петропавловку. Я буду ждать его там. Веру с собой Волохова. Вы остаетесь здесь. Старайтесь не примелькаться. Сбор на второй явке,
И очень громко:
- Покорнейше благодарю.
Перешел через мост. Делает условный знак «следуй за мной» одному из сигнальщиков (Степану Волохову, гимназисту) и быстрым шагом удаляется по набережной Фонтанки.
И не знает Василий Осипанов, что следом за ним и Волоховым с разных точек наблюдения отправляются агенты сыскного отделения...
Да, уже с 28 февраля все непосредственные участники предстоящего покушения на Александра III находятся под контролем полиции. Террористы выслеживают царя, а их выслеживают филеры. Двойная охота. След в след. Нападающие, еще не совершив своего нападения, уже становятся жертвами.
А все дело в пустяке, в случайности. Пахом Андреюшкин - третий метальщик, весельчак и балагур Пахом Андреюшкин, стоящий перед Аничковым дворцом с динамитным снарядом в руках, - этот всеми любимый Пахом Андреюшкин допустил ошибку, оплошность.
Незадолго до покушения в одном из писем товарищу Пахом намекает на то, что в столице ожидаются крупные события и что есть люди, которые в самое ближайшее время наденут терновый венец за светлое будущее родины.
Письмо попадает в полицию. Накануне выхода террористов на Невский проспект за Андреюшкиным устанавливают слежку. И вот выясняется, что второй день подряд он проводит в центре города, тайно разговаривая с молодыми людьми, которые делают вид, что совершенно не знают друг друга.
Установлено, что группа состоит из шести человек. Пятеро - студенты университета. Полиция еще не догадывается, что в руках у Андреюшкина и двух его товарищей - разрывные снаряды. Полиция еще ломает головы над причинами странного поведения наблюдаемых. Полиция еще лихорадочно совещается с высшими чинами охранки - брать или не брать? Арестовывать или подождать, пока намерения студентов не выяснятся до конца?
У центрального входа во дворец - оживление. Стеклянные двери и зеркала отражают мундиры гвардейских офицеров, образовавших живой коридор около парадной лестницы.
Легкая суета во дворе, и прямо к ступеням, закрыв собой весь выход, подъезжает длинная резная карета с императорским вензелем. Ездовые успокаивают танцующую четверку донских полукровок. Одеревенели на запятках ливрейные лакеи.
Медленно, со скрипом поднимается полосатый шлагбаум...
Все, сомнений больше нет. Высочайший выезд. Внимание!
Михаил Канчер, первый сигнальщик, стоявший до этого спиной к дворцу, облокотившись о парапет набережной, как бы разглядывая покрытую льдом Фонтанку, резко выпрямляется, расстегивает все пуговицы своего пальто, тут же застегивает их и быстро идет к Невскому.
Петр Горкун, второй сигнальщик, изучавший достоинства конной статуи на мосту, вынимает носовой платок, сморкается, роняет платок...
Из табачной лавки быстро выходит Андреюшкин. Рука чуть надрывает упаковку свертка, ложится на предохранитель...
Несколько пар полицейских глаз жадно впиваются в Пахома. Что будет? Чего он хочет, этот проклятый Андреюшкин, будь он трижды неладен!
Пахом скашивает глаза влево. В модном магазине за стеклянной витриной - Генералов. Пахом дотрагивается левой рукой до правого уха. Это сигнал Василию - приготовиться...
Щелкнул кнут у дворцовой лестницы. Цоканье копыт...
Андреюшкин сходит на мостовую. Ну, прощай, жизнь молодая, прощай, красна девица!
Генералов выходит из магазина, надрывает бумагу на свертке...
У агентов от напряжения слезятся глаза. Чего же они, в конце концов, хотят, эти чертовы студенты?
Из ворот Аничкова дворца показывается царская карета...
Андреюшкин должен бросать первым.
У Пахома самая сильная бомба. Разнесет вдребезги все в радиусе пяти саженей.
Андреюшкин должен погибнуть. Он должен остаться лежать на месте покушения. Рядом с царем.
Он знает это.
Если царю повезет - бросает Генералов.
Если и тогда царь жив - Генералов стреляет в него из пистолета. Отравленными пулями.
...Царская карета приближается к месту, где стоят террористы.
В последний раз бросает взгляд на синее небо Пахом Андреюшкин. Губы сами шепчут привычное с детства: «Господи, прости и помилуй...»
Андреюшкин делает шаг навстречу экипажу...
Но что это?
На другой стороне улицы Генералов лихорадочно засовывает бомбу под пальто, делает отчаянные знаки: отставить! Отставить!
Пахом отдергивает руку от предохранителя. Быстрый взгляд на карету - царя нет. Только на заднем сиденье, откинув назад голову, сидит в одиночестве нарумяненная, напудренная императрица Мария Федоровна.
Пахом, как во сне, снимает шапку, автоматически кланяется, крестится. Руки у него трясутся. Спина - взмокла.
Карета промчалась. Генералова на противоположной стороне улицы уже нет. Пахом надевает шапку, благостно улыбаясь, возвращается на тротуар. Он уже снова в игре, снова изображает «деревню», озадаченную и осчастливленную высочайшим проездом.
Поплутав для видимости еще некоторое время в центре города, Андреюшкин уходит на назначенную ему для ночевки квартиру. Сыскные и филеры надежно «ведут» его.
«Ведут» они и Генералова, который в суматохе проезда ея императорского величества чуть было «не соскочил», чуть было не ушел от «Николай Николаевича» - так называют секретные агенты свой нелегкий всепогодный труд: наружное наблюдение - по первым двум буквам.
Давно уже приведен на место из Петропавловки и «сфотографирован» Осипанов (то есть установлено, что наблюдаемый лег спать). Осипанов первый узнал, что панихида перенесена на следующий день. По пути из Петропавловки он завернул к Аничкову, чтобы предупредить товарищей, но группы на месте уже не оказалось.
...Много лет спустя дневники великосветской дамы объяснили причину, спасшую Александра III в последний февральский день восемьдесят седьмого года.
В тот день утром император узнал, что молодая особа, благосклонного внимания которой он тайно добивался, вернулась наконец в Петербург из-за границы.
Панихида была отменена. Императрице Марии - Софье - Фридерике - Дагмар Христиановне (она же Мария Федоровна), которая хотела бы вместо панихиды повезти мужа обедать к великому князю Владимиру Александровичу, царь на плохом французском языке (Александр Александрович, как известно, не был силен в письменной грамоте) написал записку: «Дагмар, у меня важная работа. Вам придется ехать одной. Извините меня».
Так разминулись в последний зимний день 1887 года предпоследний самодержец всея Руси и студенты Петербургского университета, ждавшие царя на Невском проспекте с бомбами.
4
Петербург.
28 февраля 1887 года.
Вечер.
Он потушил свет, лег в темноте на кровать. Закрыл глаза. Слышно было, как стучит кровь в висках. Сердце делало несколько обычных ударов, потом один - глубокий и сильный, во всю ширину груди; тогда казалось, что он летит куда-то, падает вниз - с неведомой высоты в неопределенную, бездонную глубину.
Сегодня, второй день подряд, на квартире у товарища по террористической группе он продолжал печатать программу их организации, которая, в случае удачи покушения, должна была быть немедленно доведена до всеобщего сведения. В глазах рябило от букв, свинцовый типографский запах продолжал ощущаться неотступно.
Он перевернулся на спину, вытянул ноги, открыл глаза. Через весь потолок шла большая трещина, от нее отделялась вправо поменьше, влево - еще меньше, и весь дальний угол около окна был затянут густой паутиной мелких трещинок, как будто это был не потолок, а человеческая ладонь, по которой можно было выяснить чьи-то наклонности и характер, угадать судьбу и вообще определить линию жизни (длинная она будет или короткая), узнать, сколько будет детей и даже сколько раз будешь женат.
Освещение комнаты изменилось - в доме напротив зажгли свет. Трещин на потолке сделалось больше, линия жизни обросла многочисленными ответвлениями, стала видна паутина в углу (хозяйка перестала убирать у него, когда он сказал, что доживет месяц и переедет на новую квартиру). Свет из окна падал на пол, высвечивая пыль под книжными полками, кусок черствого хлеба на подоконнике, брошенное на стул пальто.
Он сел на кровати. Несколько минут неподвижно смотрел на книги, занимавшие всю противоположную стену. Вздохнул. Поднялся. Вышел в соседнюю комнату.
Когда-то здесь бывало и шумно, и весело, и многолюдно, приходили товарищи по университету, по кружкам и землячествам, засиживались допоздна, кричали, спорили, обсуждали новые книги, журналы, читали рефераты... Теперь было пусто, большая комната походила на сарай, из которого вдруг сразу вынесли все дрова, унылая тишина обволакивала круглый массивный стол, незримо гнездилась в темных углах.
Он отодвинул стул, сел, поставил локти на стол, обхватил ладонями лицо. Что ж, винить в безлюдности большой комнаты некого, кроме как самого себя. Когда стало ясно, что покушение на царя будет в конце февраля, он сам стал обрывать все знакомства и связи, вышел из экономического кружка и волжского землячества, отказался от обязанностей секретаря научно-литературного общества, чтобы не скомпрометировать ни в чем не повинных людей, старался сделать так, чтобы на квартиру к нему, кроме непосредственных участников покушения, не заходил ни один посторонний человек.
Товарищи сначала недоумевали, обижались, но потом, видя, что объяснений он не дает, но знакомство прекращает твердо, подчинились этому негласному и неожиданному повороту в отношениях, догадываясь, что это не просто так, не случайная прихоть, не каприз.
...В дверь постучали. Неся перед собой лампу, вошла хозяйка квартиры в чепце и в накинутом на плечи большом пуховом платке. Свет, гоня перед собой темноту, пополз по стенам.
Хозяйка поставила лампу на стол, пристально взглянула на квартиранта. Из полумрака комнаты чужими, незнакомыми глазами, сумрачно, напряженно, исподлобья смотрел на нее молодой ее жилец, которому в эту минуту можно было дать не двадцать лет, как это было на самом деле, а все сорок, если не больше.
- Что с вами, Саша? Вы нездоровы? - тихо спросила хозяйка.
Он поднял голову
- Нет, я здоров.
- У вас что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось
- Вы какой-то странный сегодня, сидите один, в темноте. И вообще, в последнее время я стала замечать перемену в вашей жизни. К вам перестали ходить товарищи...
- Нужно заниматься, три месяца осталось до окончания курса.
- Может быть, у вас какие-нибудь неприятности?
- Нет, нет, что вы! Какие у меня могут быть неприятности? Просто задумался...
Он поднялся со стула, заставил себя улыбнуться.
- Нужно спать идти, завтра вставать рано... Улыбка вышла неискренняя, деревянная, но хозяйка,
кажется, успокоилась... Она взяла лампу, наклонила голову, прощаясь, и вышла.
Он вернулся в маленькую комнату, сразу лег на кровать - лицом к стене. Нужно взять себя в руки, нужно успокоиться. Все стали замечать, что с ним что-то происходит. Это плохо. Это очень плохо. Нужно перестать думать о покушении. Как будто ничего нет и не будет.
Нужно заснуть... Дышать глубже... Дышать спокойно и ровно... Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать...
Сон не шел. Мысли путались, прыгали, перескакивали с пятого на десятое, всплывали обрывки недавних событий, наползали друг на друга неясные видения, туманные картины, тянулись к горизонту темные силуэты зданий, высились над ними зубчатые башни, крепостные стены красного кирпича, вспыхивали на солнце и падали вниз готические шпили...
...Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один...
...Осень. Пылает закат в далеких перспективах Васильевского острова. Багровым светом озарены баржи с дровами и рыбачьи лодки на лилово-черной воде... Желтые листья шуршат на глянцевой брусчатке мостовой, ветер гонит их вдоль прямого, пепельно-пустынного проспекта... Беззвучным латунным пожаром горят окна домов... Брови горбатых мостов удивленно подняты над берегами каналов...
...Тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь...
...Серый холодный многоводный простор Невы... Вереницы фонарей, зажженных еще до темноты вдоль голубых линий туманных набережных... Скорлупки лодок в металлически посверкивающих волнах... Чопорные колоннады невеселых дворцов... Солдатская готика церквей... Неуютные громады зданий...
...Сорок семь, сорок восемь, сорок девять, пятьдесят... пятьдесят два... пятьдесят четыре... шестьдесят три...
Мчится наискосок через Сенатскую площадь, сорвавшись с гранитной скалы, безмолвный медный императоре остекленевшим навечно взглядом беспощадно выпученных глаз... Бросается к проезжающим каретам мертвый чиновник, хватает перепуганных тайных советников за лацканы шинелей, силясь поведать что-то, объяснить, рассказать... Бежит от дома старухи-ростовщицы, спрятав на груди окровавленный топор, студент Раскольников... Бьется в рыданиях девочка-проститутка Соня Мармеладова...
...Шестьдесят девять... семьдесят один... семьдесят пять... восемьдесят.
...Призраки, призраки, призраки витают над Петербургом... Августейший сын душит венценосного отца... Царствующая императрица лишает жизни мужа-императора... Десятилетиями трон в России заменяется кроватью. Судьбы огромной страны, многомиллионного народа решаются временщиками и фаворитами из августейших постелей, в угаре похоти и низменных страстей, - какие еще чувства, кроме презрения, можно питать к потомку развратного и грязного рода Романовых, ныне здравствующему императору Александру III? Какой еще участи, кроме немедленного физического уничтожения, можно желать этому мстительному наследнику коронованных уголовников, превратившему общественную жизнь страны в сплошное сведение счетов с интеллигенцией (поголовно виноватой, по его мнению, в убийстве его отца), ненавидящему из-за своей полуграмотности и необразованности всякое просвещение и всякую науку, пытающемуся заставить университеты жить по законам карцера, а печать и передовое общественное мнение по правилам развода караула в Михайловском манеже?
...Девяносто четыре... девяносто семь... сто два...
Нет, сон положительно не шел. И никаким счетом невозможно успокоить нервы, до предела взвинченные ожиданием известий об убийстве царя. Никакими искусственными средствами нельзя унять возбуждение мыслей и чувств.
Он встал с кровати, подошел к окну. Мрак ночи давил на крыши, глазницы домов были темны и безжизненны, и только иногда то там, то здесь зажигалось на мгновение несколько окон и тут же гасло, и это делало ночной город похожим на придавленное к земле, огромное умирающее чудовище, которое сопротивляется ядовитым парам удушья, все еще силится жить, тяжело поводя боками, открывая то один глаз, то другой, но жизни и воздуха ему уже не хватает, оно дышит все натужнее, все безнадежнее, и вот уже слышен предсмертный хрип...
Да, воздух этого города смертельно отравлен микробами подлости, продажности, жестокости, рабства... Воздух этого города пронизан проклятиями миллионов русских людей, вынужденных своим каторжным трудом содержать всех этих паразитирующих аристократов во главе с правящей династией, которые не приносят никакой практической пользы, а, напротив, всеми силами, и не без успеха (так как в их руках власть в стране), тормозят живое движение русской жизни вперед, потому что оно грозит им потерей их привилегий, приобретенных еще дедами и прадедами, может лишить обеспеченной, сытой, беззаботной жизни - незаслуженно сытой! незаслуженно обеспеченной! - так как сытость и обеспеченность по справедливости должны быть не следствием происхождения (происхождение - момент пассивный, игра природы, в нем нет активной заслуги личности), а результатом собственных усилий, личного труда.
Паразитирующая верхушка русского общества во главе с династией и царем не создает ничего полезного, ничего необходимого для народа - ни знаний, ни организующего начала, ни материального продукта, а живет только наслаждениями, праздностью, удовольствиями, сладострастием, кутежами, интригами, казнокрадством, спекуляцией, коррупцией.
Мишура бессмысленных парадов и балов, призрачный маскарад придворной и светской жизни, зелень карточных столов, миллионные проигрыши, ночные попойки великих князей - племянников, братьев, кузенов Александра III, реки шампанского, продажные женщины, дома терпимости, цыгане, лихачи - вот что такое Петербург.
И в этот город, в это гнездо пороков и общественных язв, так стремился он когда-то из своего любимого, светлого, яблоневого Симбирска?.. Зачем? Ведь даже то, к чему так рвалась душа - университет, наука, знания, - даже это с каждым днем становится все более и более недоступным, невозможным и нестерпимым. (А похороны Тургенева?.. Ощущения борьбы и протеста, которые впервые возникли, пожалуй, именно в тот день...) Университетская жизнь до предела сжата чугунными челюстями нового, почти арестантского университетского устава. День ото дня она, эта некогда вольная, демократическая, университетская жизнь - земля обетованная после девяти лет гимназической зубрежки, - все сильнее выхолащивается и обесцвечивается бесконечными чиновничьими инструкциями Министерства народного просвещения. Лучшие профессора увольняются из университета за прогрессивные взгляды, за нежелание раболепствовать перед ничтожным самодержцем. Закрываются передовые журналы (месть Александра III за убийство отца - рассчитанная, обдуманная, многолетняя месть)...
Это не может, не должно так продолжаться. Нормальный человек не имеет права терпеть такую жизнь. Это позор - безропотно сносить издевательства над естественным стремлением человека к прогрессу. Стыдно жить, не делая никакой попытки изменить существующий порядок!
И если царь - главное олицетворение незыблемости этих порядков, царя необходимо убрать. Нужно показать; революция продолжается, в России есть революционеры, есть люди, которые думают о завтрашнем дне родины.
И пусть не удалось убийством Александра II всколыхнуть Россию. На смену Желябову, Перовской и Кибальчичу пришла их группа. И если им завтра удастся убить Александра III, то, может быть, Россия, пораженная убийством двух царей подряд, сбросит с себя мертвое оцепенение, проснется от зимней спячки и выразит желание устроить свою жизнь по-новому.
А если Александр III будет убит, но всеобщее пробуждение не наступит... ну, что ж... наше дело не пропадет. Нет, не пропадет! Пусть это второе цареубийство бросит новый луч света в темное царство русской жизни. И если нам суждено погибнуть на эшафоте, как желябовцам, - за нас отомстят! Революция будет продолжаться! Наши жизни станут тем мостом, который свяжет сегодняшний день с завтрашней революционной борьбой...
А может быть, в этом и есть задача нашего поколения? Не дать потухнуть искре революционного пожара? Ценой своих жизней возбудить в следующем поколении революционеров жажду действия, желание отомстить за нас? Может быть, только это...
Нет, нет, нет! Не только это! Если Александр III завтра будет убит, Россия всколыхнется!.. Не может не всколыхнуться!.. Народ выскажет свое желание жить по-новому. Не сможет не высказать.
...Он прижался лбом к холодному стеклу окна. Сердце билось взволнованно, сильно... Бам-м... Бам-м... Бам-м...
Что это? Так громко бьется сердце?.. Он нахмурил брови, прислушался... Бам-м... Бам-м... Бам-м...
Он улыбнулся. На этот раз искренне и естественно. Ночная тишина над городом, освобожденном от обычных дневных шумов и звуков, приносила издалека полночный бой башенных часов. Кончался последний день зимы 1887 года. Начиналась весна.
5
Петербург.
28 февраля 1887 года.
Полночь.
Двенадцать башенных ударов, глубоких и гулких, ширясь, плывут над городом.
Бам-м... Бам-ммм. Бам-м... Бам-м... Бам-м...
Первое марта - первый день весны, роковой для династии Романовых день. Ровно шесть лет назад бомбой народовольца Гриневицкого был убит на берегу Екатерининского канала император Александр II.
Бам-м... Бам-м... Бам-м... Бам-м... Бам-м... Бам-м...
Первые минуты, самые первые минуты первого дня новой весны.
В далеком Финском заливе с веселым гулом и грохотом взорвалась первой весенней трещиной самая теплая, самая беспокойная, самая близкая к берегу льдина...
Дробясь и повторяясь, отражаясь одновременно от земли и от неба, взлетело первое эхо весны над ближайшим пригорком...
Упало в долину, прошелестело над стиснутыми еще крепкой наледью реками напоминанием о лучших днях, о крутой и соленой морской свободе и еще о том, что реки, впадая в море, тоже становятся морем...
Летит над землей, ширясь во все стороны, первое эхо весны - над землей, обманутой мраком ночи.
Быть бы земле в эти первые секунды рождения весны молодой и разбуженной, ловить бы дыхание будущих теплых ветров, слушать бы шепот завтрашних трав...
Взыграть бы звоном подземных ключей, омыть бы душу высокими слезами родников, гульнуть бы разбойным разливом буйных омутов...
Спит земля.
Спит, обманутая дремучим мраком ночи, неверным теплом укрывших ее льдов и снегов.
Спит усталая, равнодушная, утомленная долгой русской зимой, северными ветрами, стылой пургой, лютыми метелями.
И не встречая помощи и поддержки земли, глохнет эхо в занесенных белой тоской полях - слабеет, стихает.
А навстречу ему уже поднимается из оврагов и балок последняя злая метель зимы. И вот они встретились в ночи над неведомой белой равниной - доброе эхо весны и злая метель зимы. И не донесло эхо добрых вестей своих до нужного места. Погнала метель эхо обратно к морю, в залив, туда, где, может быть, слишком рано родилась эта первая наивная песня весны.
Но возвратившись на круги своя, последним теплым усилием согрело первое эхо следующую льдину...
И умерло первое эхо.
И с новым веселым гулом и грохотом взорвалась новой весенней трещиной следующая льдина.
И новое эхо взметнулось над землей.
И аукнулось ему далекое лесное озерцо, впервые за зиму раздвинув нависшую над душой наледь.
И откликнулся, встрепенулся далекий подземный ручей и, выбравшись на поверхность, стал первой каплей живой воды на мертвом еще, студеном и белом лике земли.
Живут над землей голоса весны в первые часы и минуты марта.
Они еще толкнут, эти молодые весенние голоса, чье-нибудь молодое дерзкое сердце, и оно забьется радостнее и возвышеннее, и погонит по жилам молодую, дерзкую, неукротимую кровь.
...Бам-м-м... Бам-м-м...
Снова плывут над городом, ширясь, глубокие и гулкие башенные удары.
Спит каменный город.
Спит Невский проспект.
Спит Исаакий.
Спит шпиль Петропавловской крепости.
Спит Адмиралтейская игла.
Спит Зимний дворец.
Спит Аничков. Только неутомимые гвардейские офицеры непреклонно шагают вдоль полосатых шлагбаумов, да застыли на часах во внутренних покоях огромные богатыри-павловцы в медвежьих шапках.
Под цветистым, расшитым восточными узорами балдахином почивает Александр Александрович Романов - самодержец всея Руси.
Спит за стеной в соседней комнате дочь датского короля Христиана IX принцесса Дагмар (матушка-императрица государыня Мария Федоровна).
Спит в противоположном крыле дворца девятнадцатилетний принц Ника - наследник престола цесаревич Николай Александрович, будущий император Николай II.
Спит рядом с ним шестнадцатилетний принц Гога - его младший брат, великий князь Георгий Александрович.
Они спят, четыре августейшие персоны, даже не подозревая, какое испытание приготовила им судьба на следующий день.
...Бам-м... Бам-м... Бам-м...
Спят «сфотографированные» в своих квартирах участники завтрашнего покушения.
Спят в подъездах домов напротив сыскные. Спят по-лошадиному, стоя: один глаз спит, другой наблюдает за подъездом, в который вошел с вечера необходимый человечишко.
Спят террористы.
Спит Пахом Андреюшкин. Много ли нужно человеку в двадцать один год? События минувшего дня позади, спасительный молодой сон освободил мысли от сомнений и тревожных ожиданий. Неудачи двух первых дней ослабили волнение, уменьшили (хотя бы в сознании) опасность предстоящей акции.
Спит Василий Генералов. Он еще моложе Андреюшкина. Ему ровно двадцать лет. Несколько часов назад он знал, что, уничтожив царя, он может исчезнуть из жизни и сам. Всего лишь несколько часов назад... Но сейчас он спит. Ему только двадцать лет.
И не спит, может быть, только один Василий Осипанов. Он старше всех. Ему двадцать шесть. Яснее, чем Генералов и Андреюшкин, понимает он, что все трое они уже обречены. Даже если они не погибнут от взрыва бомбы, им все равно не уйти с места покушения. Схватят тут же. Как хватали сразу же, на месте, всех, кто поднимал руку на царя, - Каракозова, Соловьева, Рысакова. И тогда конец один - суд, виселица.
...Бам-м... Бам-м... Бам-м... Бам-м...
Спит каменный город.
Спят улицы и площади.
Дворцы и храмы.
Колоннады и парапеты.
Стройно вырисовываются на фоне светлого северного ночного неба строгие силуэты ростральных колонн.
Чернеют, горбятся на Неве неясные очертания пароходов и барж.
Пустынны, безлюдны набережные. Неподвижны солдатские шеренги домов вдоль каналов. Перевернутые отражения зданий беззвучно падают в оцепенелые воды.
И только неуемный Медный всадник в неслышном грохоте копыт все продолжает и продолжает свою неутомимую погоню - бесконечный, упорный державный аллюр над Невой.
Только бронзовый ангел-хранитель благословляет с высоты Александрийского столпа своим миротворящим крестом сон и покой города.
Бронзовый ангел-хранитель бодрствует неусыпно и круглосуточно над Дворцовой площадью.
Живые хранители августейшего рода Романовых пока еще спят в эту первую весеннюю ночь 1887 года.
Спит министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой.
Спит директор департамента полиции Дурново.
Спит шеф корпуса жандармов Дрентельн.
Спит петербургский градоначальник генерал-лейтенант Грессер.
Они спят, все четверо, даже не догадываясь, какая хлопотливая, беспокойная и неприятная жизнь начнется у них всего через несколько часов.
...Бам-м... Бам-м... Бам-м... Бам-м... Бам-м...
В доме № 21 по Александровскому проспекту стоит у окна молодой человек с бледным худым продолговатым лицом. Он так и не заснул в эту ночь на первое марта... Ложился, вставал, снова ложился, снова вставал...
Сосредоточенно-невидящим взглядом смотрит он на пустынную улицу. Под глазами у него темные круги. Болезненно натянута кожа на скулах. В уголках рта - две ранние горькие складки.
Александр Ульянов не спит вот уже несколько ночей...
Он ни разу не выходил с динамитными снарядами к решеткам Аничкова дворца.
Но он имеет самое прямое отношение к предстоящему нападению на Александра III. В его руках сосредоточены все нити покушения.
...Бам-м... Бам-м... Итак, все готово. Все мосты сожжены. Фигуры расставлены. Пора начинать партию. Бам-м... Бам-м... Что-то будет? Что-то будет? Бам-м... Царь должен умереть сегодня. Непременно! Бам-м-м-м...л