Полярный Трансвааль

Если бы непосвященный человек взглянул летом 1950 года на геологическую карту Сибирской платформы, то ему бы показалось, что он смотрит на план Великого Наступления. Карта была густо испещрена многочисленными значками, кружочками, цифрами, стрелками, квадратами, треугольниками, пирамидками. Это была схема новых геологоразведочных алмазных работ на Сибирской платформе.

Полки поисковой алмазной армии выступали под «разными знаменами». Теперь уже не только одни иркутские геологи искали алмазы. Пожалуй, не было в то время в стране такой крупной геологической организации, которая не принимала бы участия в алмазных работах. Огромная государственная важность алмазной проблемы была очевидна для всех.

Сотни геологов со всех концов страны устремились на помощь Тунгусской экспедиции. На многие десятки километров растянулись с запада на восток «боевые порядки» разведочных партий Геологического института Академии наук СССР, Всесоюзного геологического института, Института минерального сырья, Аэрогеологического треста. С севера, из заполярных районов, двинулись в бассейн Вилюя отряды Научно-исследовательского института геологии Арктики. Огромная армия «охотников за алмазами» окружила Вилюйский алмазоносный район плотным кольцом.

…Летом 1950 года все поисковые работы были сосредоточены на Вилюе. Сюда перебазировалась вся Тунгусская экспедиция. Вилюйская партия, которую некогда называли партией «бессребреников-энтузиастов», поглощала теперь львиную долю бюджета и стала центром всего алмазного дела в Сибири.

Размах работ увеличивался с каждым днем. Сотни самолетов, тракторов и пароходов забрасывали сюда тысячи тонн грузов: продовольствие, снаряжение, оборудование. Чуть ли не каждую неделю вилюйцы открывали такие богатые россыпи, на поиски которых в зарубежных странах тратились годы. Все течение Вилюя было сплошь «заражено» алмазами.

На всем тысячекилометровом протяжении реки кипела в тайге работа: закладывались поселки и обогатительные фабрики, велась доразведка и опробование новых россыпей, строились пристани и автомобильные дороги.

А виновники всего этого — геологи, вызвавшие к жизни некогда глухой, необитаемый край, — уходили в тайгу все дальше и дальше. На пепелищах их костров вставали мощные локомобили и дизели, там, где одиноко белели походные палатки, вытягивались линии свежесрубленных домов. Геологи шли впереди головным, дозорным отрядом. На остриях своих геологических молотков они несли в тайгу жизнь. Они первыми начинали осваивать пространства диких северных джунглей, первыми переворачивали вековой нетронутый пласт таежной целины.

Но усилия поисковиков были бы тщетны, если бы за ними не двигался второй эшелон — рабочие, техники, инженеры-обогатители, летчики, проводники-каюры, снабженцы и множество людей других профессий, чья работа внешне была незаметна в деятельности поисковых партий. Именно этим постоянным, самоотверженным трудовым содружеством тысяч людей самых разнообразных специальностей были обеспечены небывалые, сказочно быстрые темпы обнаружения якутских алмазов.

Как ни велико мужество отдельного геолога-доброхота, все его попытки в одиночку открыть алмазное месторождение обречены на провал. Он может найти в крайнем случае один-два алмазных кристалла, но открыть алмазоносный район, пригодный для промышленной эксплуатации, он не сумеет. Это под силу только большому коллективу людей, где каждый выполняет свою отдельную задачу, но итог является результатом общих усилий. В поисках алмазов, как ни в какой другой области геологии, терпит крах геолог-одиночка, геолог-индивидуалист. Здесь как на фронте, как в разведке: твоя жизнь и твоя работа зависят от добросовестности идущих по флангам товарищей.

…В конце 1950 года Тунгусская экспедиция разделилась на две самостоятельные: Северную экспедицию, которая занялась составлением геологических карт уже открытых месторождений, и Амакинскую («амака» — по-якутски медведь). Эта последняя была пополнена геологической молодежью и усилена геологами, работавшими раньше в других районах страны. Амакинская экспедиция продолжала заниматься поисками алмазов, уходя все дальше на север, в глухие, неисследованные медвежьи углы якутской тайги. Михаил Михайлович Одинцов и Сергей Соколов перевелись в Северную экспедицию. Григорий Файнштейн и Владимир Белов остались в Амакинке.

До сих пор в Якутии находили только алмазные россыпи. Откуда принесены алмазы в якутские реки, как они попали на Сибирскую платформу, далеко ли кимберлитовые трубки от россыпей, или совсем рядом? Все эти вопросы требовали самого быстрейшего разрешения.

Инициатором поисков коренных месторождений алмазов — кимберлитовых трубок на Сибирской платформе — был сотрудник Академии наук СССР геолог Петр Оффман. Если в первую половину алмазной эпопеи заслуга предвидения возможной алмазоносности Сибирской платформы бесспорно принадлежала Бурову и Соболеву, то теперь, когда алмазники уже зацепились на платформе за плацдарм — россыпи, — большую роль в дальнейших поисках кимберлитовых трубок сыграли исследовательские работы, проделанные ныне доктором геологических наук П. Е. Оффманом.

Вообще надо отметить, что в те времена, о которых сейчас идет речь, геологи-поисковики особенно остро начали ощущать отсутствие строгой и ясной научной теории разведки алмазных месторождений.

Если самим геологам Тунгусской, а потом и Амакинской экспедиций было трудно наряду с практическими работами заниматься еще и теорией алмазного дела, то когда на помощь им пришли сотрудники геологических институтов Академии наук, дело пошло вперед значительно быстрее. И прежде всего это относилось к развенчанию так называемой «теории траппов».

Долгое время считалось, что происхождение алмазных месторождений связано с образованием траппов — древних горных пород, изверженных из глубин земной коры. А поскольку вся Сибирская платформа представляет собой гигантское трапповое поле, то, следовательно, и искать алмазы надо по всей Сибирской платформе. Этой гипотезы, помачалу плодотворной, стимулировавшей поиск алмазов в Сибири, а впоследствии ошибочной из-за своей неконкретности, придерживались и Буров, и Соболев, и Одинцов, и Файнштейн.

«Похоронили» траппы сотрудники Академии наук П. Е. Оффман и А. П. Лебедев, которые доказали отсутствие связи между алмазными месторождениями и сибирскими траппами. Благодаря их работе геологам-поисковикам стало ясно, что не следует «ползать» по всей платформе, что район возможного нахождения коренных месторождений значительно сужается.

Оффман и Лебедев теоретически «открыли», предсказали Вилюйский алмазоносный район. Методами научного анализа они сделали то же самое, что совершили геологи Тунгусской экспедиции на практике. Теперь, на основании данных науки и практики, можно было безошибочно указывать районы залегания алмазных месторождений. Практика поставила перед наукой проблему, решив которую, наука двинула вперед практику.

Оффматс не остановился только на развенчивании теории траппов. Он пошел дальше. Десятки сложных маршрутов на плотах и оленях, пешком, по непролазным болотам и марям проделал ученый. Настойчиво требовал он уделять главное внимание поиску на Сибирской платформе жерл древних огнедышащих вулканов. Именно с ними, а не с траппами связывал Оффман происхождение кимберлитовых трубок.

Оффман утверждал, что с наибольшей вероятностью жерла древних вулканов надо искать по линиям разлома кристаллической плиты Сибирской платформы, испытавшей много миллионов лет назад подземные толчки огромной силы. Смелый прогноз оправдался. Действительно, именно там, где трескалась и разламывалась плита, подземные вулканы находили выход своей энергии скорее, чем в каких-либо других местах. Оффман сам, впервые в Якутии, нашел и описал десятки старых жерл древних вулканов. Но алмазов в них не было, эти трубки еще нельзя было назвать кимберлитовыми.

Оффману не посчастливилось найти ни одного коренного месторождения алмазов. Но установленная им закономерность давала очень многое. Если алмазоносная магма не заполнила уже найденные жерла старых вулканов, то где гарантия в том, что ее не окажется в еще не найденных древних кратерах? Значит, вывод один: упорно продолжать поиски старых, давно потухших вулканов.

Но как искать трубки? Так же, как и россыпи? Очевидно, нет. На очереди дня встал вопрос о создании теории поиска коренных алмазных месторождений — кимберлитовых трубок.

И снова на помощь геологам-поисковикам пришли сотрудники Академии наук, работники геологических институтов. И то, над чем бились геологи во многих зарубежных странах десятилетиями, было сделано нашими алмазниками всего за несколько лет.

…Десять тысяч километров остались позади. Я живу за Полярным кругом на берегу быстрой таежной речки. Целыми днями за стеной нашего дома, натужно ревя моторами, садятся и взлетают с большой галечной косы зеленые «Антоны».

Наш поселок носит имя Далдын — по названию реки, воды которой омывают его центральную, но пока единственную улицу. Дома в Далдыне, правда, стоят уже в несколько рядов, но пространства между ними еще пестрят свежесрубленными пнями и звериными норами и поэтому, естественно, улицами называться не могут. Зато здесь есть уже все уличные атрибуты: на домах висят номера, вкопаны столбы, на которых, громыхая на ветру, раскачиваются самые настоящие жестяные фонари. Центральная улица упирается прямо в тайгу. Здесь, на лесной околице, лежит целая связка домовых номеров.

Несколько портят вид центральной далдынской «магистрали» олени. После комаров здесь это самое распространенное живое существо. Олени ходят между домами, заглядывают в окна и двери, трутся облезшими боками о фонарные столбы, вызывая этим жалобное позвякивание фонарей. Особенно большой интерес олени проявляют к обогатительной фабрике. Сбившись в кучу, они подолгу стоят возле быстро пульсирующих отсадочных машин и, задрав вверх свои ветвистые головы, удивленно прислушиваются к непривычному для тайги шуму.

…По вечерам далдынцы увлекались танцами. И так как население поселка почти сплошь состояло из молодежи, можно было без преувеличения сказать, что танцами бывал охвачен весь Далдын.

Радиолу пускали от движка, и поэтому во время танцев приходилось выключать свет во всем поселке. Это обстоятельство нисколько не смущало танцоров: в светлых сумерках полярной ночи чуть ли не до самой зари мелькали на опушке тайги, где было укатано трактором специальное место, светлые платья девушек из аэрофотосъемочного отряда Академии наук и разноцветные ковбойки молодых геологов Амакинской экспедиции.

Бравурные звуки какого-нибудь «Приходи на свидание» или «Два сольди» улетали в далдынскую тайгу, и лобастые полярные волки, собравшиеся где-нибудь неподалеку на поляне, чтобы свести между собой счеты, услышав музыку, забывали про старые обиды, садились в кружок и дружно подтягивали Клавдии Шульженко и Ружене Сикоре. Этот аккомпанемент нисколько не мешал танцующим — они привыкли к нему, как привыкают жители города к уличному шуму, — и в то же время он придавал музыке своеобразный местный колорит.

…В официальных геологических донесениях поселок Далдын именовался столицей северного Якутского алмазоносного района, центром так называемого Далдынского кимберлитового поля. Поселок действительно находился в самом центре расположения нескольких кимберлитовых трубок. Эти трубки были первыми коренными месторождениями алмазов, найденными на Сибирской платформе. Обнаружение их решало, наконец, вопрос о происхождении якутских алмазов. Богатые россыпи в русловых отложениях Вилюя и его притоков не были принесены на Сибирскую платформу издалека, как это утверждали некоторые ученые-алмазники. Вилюйские россыпи родились на самой платформе, в бассейне реки Вилюй.

Много тысячелетий назад с колоссальных земных глубин прорвались на поверхность нашей планеты потоки расплавленной магмы, содержащей большое количество газообразного углерода. Этот прорыв произошел одновременно в двух местах: в Южной Африке и в Северной Сибири. Глубинные магмы нашли в могучих каменных толщах Южно-Африканской и Сибирской платформ достойных противников. Сила, с которой рвалась магма на поверхность, была не меньше той силы, которая сковывала кристаллические породы обеих платформ. Это единоборство двух стоящих друг друга противников, это чудовищное напряжение, этот разгул необузданных страстей природы и создал те условия, те необычно высокие давления и температуру, при которых газообразный углерод изменил свое качественное состояние и превратился в наитвердейший алмаз.

Схватка закончилась победой более молодых сил глубинных вулканических процессов. Магма, стремившаяся вырваться на свободу из тесного рабства земного ядра, должна была преобразовать ту поверхность земли, где намечалось извержение, должна была вызвать к жизни новые формы земной коры. И природа отдала предпочтение новому. Газы, в огромных количествах собравшиеся под Сибирской платформой и Южной Африкой, пробили нависшие над ними каменные тверди и, образовав гигантские трубки-воронки, наподобие артиллерийского салюта громыхнули в небо. По этим вулканическим жерлам магма и устремилась вверх.

Алмазное извержение длилось недолго. Резкая разница температуры и давления на поверхности земли и внутри магмы укротила нрав разбушевавшейся стихии. Часть магмы вылетела в воздух в виде огромных, высотой в несколько десятков километров, клубов дыма, посеяв тем самым в рядах населявших в ту пору нашу землю гигантских ящеров немалое смятение (впрочем, ящерам было не привыкать — на своем непостоянном геологическом веку им, наверное, приходилось видеть и не такое). Эта часть магмы рассыпалась в воздухе, не оставив после себя никаких следов. Другая же часть — «второй эшелон» — не успела вырваться на свободу. Она застыла в жерлах алмазных вулканов, образовав легендарную голубую землю — алмазоносный кимберлит. Безусловно, не все пробитые газами воронки оказались заполненными кимберлитами! Часть этих трубок (подобные им и находил Петр Оффман) так и осталась пустыми.

И вот река времени занесла кратеры алмазных вулканов песками, болотами, мхом, на миллионы лет скрыв от людей миллиардные клады природы и тайну их образования.

В Южной Африке удалось только частично приподнять эту завесу таинственности над загадочной голубой землей. Научными проблемами, связанными с кимберлитовыми образованиями, в Африке интересовались мало. Главное там была не наука, а нажива.

Второй раз в своей истории геологическая наука столкнулась с кимберлитовыми трубками в бассейне необитаемой якутской речушки Далдын. Здесь-то, в глухом якутском Заполярье, было сделано научное открытие, не меньшее по своему значению, чем находка первых россыпей на Вилюе. В песчаных далдынских отмелях геологи нашли заветный «клубочек», конец которого был крепко привязан к первой кимберлитовой трубке. Размотав нитку до конца, геологи нашли, наконец, первое коренное месторождение алмазов в Советском Союзе. Но что это был за «клубочек»?

Первые якутские алмазные россыпи были открыты геологами-поисковиками, применявшими так называемый метод комплексных геолого-геоморфологических исследований. В чем суть этого метода? Сначала, по самым общим признакам (карты, схемы и т. п.), геологи «теоретически» намечают районы, наиболее благоприятные для поисковых работ. Районы эти поначалу имеют площадь в несколько десятков тысяч квадратных километров, так как определены они по самым общим геологическим признакам.

Затем поиски из стен научно-исследовательских институтов и геологических управлений переносятся в поле. Геологи постепенно сужают выделенные территории, уже практически, на основании взятых проб, намечают более конкретные участки. Но и эти участки еще очень велики.

Следующий этап комплексной геолого-геоморфологической методики — детальное опробование выделенных участков. Это самый трудоемкий процесс. Образно говоря, надо «просеять» через обогатительные грохоты десятки тысяч кубических метров рыхлых пород: песков, галечников и т. п. Продолжительность этого этапа по времени велика, а вероятность — мала. Ведь алмаз очень редкий минерал. Всего-то за двадцать пять веков на земле было найдено около ста тонн алмазов.

Но, предположим, после нескольких лет просеивания геологам удается найти один кристаллик алмаза. Теперь все работы сосредоточиваются в месте его находки. Пробы для исследований здесь берутся уже по более мелкой сетке, то есть гуще и чаще. Таким методом постепенного приближения к цели работала Тунгусская экспедиция, так были открыты первые россыпи на Нижней Тунгуске и на Вилюе.

Теперь, когда старая методика безвозвратно канула в прошлое, «старые тунгусы» — первооткрыватели якутских россыпей в шутку сравнивали свой поисковый метод с методом, по которому бравый солдат Швейк ловил льва в пустыне. Разделит сначала пустыню пополам; если в одной половине льва нет — значит, он в другой. Потом снова делит полученную половину на две части и так далее, пока, наконец, льву уже некуда будет деваться. В этой шутке, конечно, была своя доля истины.

Долгие годы, потраченные геологами на открытие первых алмазных россыпей, естественно, не могли удовлетворять руководителей геологической службы. Правительство требовало от геологов ускорить темпы разведки промышленных месторождений. Для этого нужно было отбросить старую, не оправдывавшую себя в новых условиях методику. Нужен был новый метод.

Долголетняя «осада» алмазной проблемы навела геологов на мысль о поисках других, обходных путей. «Измором» взять алмаз не удавалось, «лобовая» атака была отбита. И геологи решили обойти алмаз с «тыла», решили подвести под алмазную крепость «подкоп».

Начиная с 1950 года, руководители поисковых работ стали обращать внимание геологов-поисковиков на минералы, которые сопутствовали алмазам в россыпных месторождениях. Другими словами, перед якутскими геологами была поставлена задача: изучить всю группу минералов в алмазных россыпях и определить наиболее «верного спутника» алмаза, то есть найти тот минерал, который чаще всего и в самых больших количествах встречается в россыпных месторождениях. Так была начата разработка минералогического метода поисков кимберлитовых трубок.

Чем больше изучали геологи минералогические группы россыпных месторождений, тем чаще и чаще попадались им в алмазоносных песках красные зерна одной из разновидностей благородного граната — кроваво-красного минерала пиропа. Постепенно становилось ясным, что наиболее распространенным спутником алмаза в россыпях является пироп.

Правда, задолго до этого было уже известно, что пироп образуется в глубинных магмах вместе с алмазами, что в алмазных россыпях пиропов в сотни, в тысячи раз больше, чем алмазов. За десять лет до описываемых событий известный советский ученый и писатель Иван Антонович Ефремов в своем научно-фантастическом рассказе «Алмазная труба» говорил об алмазах и пиропах как о «родных братьях». Но это был только фантастический рассказ. Никому и в голову не могла прийти тогда мысль о том, чтобы искать алмазы по пиропам.

Теперь же возникло предположение: а что, если искать в якутской тайге не еле заметные бледно-прозрачные алмазные капли, а их спутников — красные пиропы, которые своей яркой окраской как бы кричат: «Вот я! Вот я! Возьмите меня!» Ведь пиропы являются как бы путеводной нитью к кимберлитовым трубкам. Выходит, если найти коренное месторождение пиропов, то оно одновременно окажется и коренным месторождением алмазов, так как пироп и алмаз образовываются в совершенно одинаковых условиях.

Итак, пироп — спутник алмаза! Но как найти коренное месторождение пиропов? Использовать старую комплексную геолого-морфологическую методику? Нет, искать по-старому долго. Раз пироп так распространен в породах, слагающих Сибирскую платформу — значит, надо вести поиски непосредственно по пиропу, значит, надо до конца разматывать красную пироповую ниточку. Недаром алмазы, наподобие сказочного-мальчика с пальчик, помечали свой путь по тайге из кимберлитовых трубок в россыпи красными камешками пиропов!

Так был создан новый метод поиска коренных месторождений алмаза, так называемый метод «пироповой съемки», суть которого заключалась в том, чтобы проделать обратный путь — от россыпи до кимберлитовой трубки. По этому методу не нужно было производить долгих детальных опробований, не нужно было постепенно приближаться к алмазам, не нужно было уподобляться бравому солдату Швейку, охотящемуся в пустыне за львом.

Имея в руках заветный «клубочек», геолог мог спокойно уходить от россыпи, постепенно разматывая пироповую нитку. Правильность своего пути он определял по шлихам — пробам, которые брал через определенное количество метров. Если в шлихе попадался пироп — значит, можно уверенно двигаться дальше, зная, что шлиховой компас не подведет, а пироповая стрелка точно показывает направление к кимберлитовой трубке.

Открытие метода «пироповой съемки» при поисках коренных месторождений алмазов — кимберлитовых трубок — было сделано в бассейне реки Далдына, левого притока Мархи. Честь этого открытия принадлежит ленинградскому геологу Наталье Николаевне Сарсадских и ее ученице, молодому геологу Ларисе Попугаевой, которые проводили свои работы под руководством ленинградского ученого М. Ф. Шестопалова — одного из старейших советских алмазников.

До Н. Н. Сарсадских многие геологи находили в алмазоносных песках пиропы. Но они не придавали им никакого значения. Сарсадских же впервые обосновала пироповый метод поисков коренных месторождений, составив первую шлиховую карту будущего Далдынского кимберлитового поля. Ее ученица Попугаева впервые успешно использовала «пироповую съемку» при поиске кимберлитовой трубки.

Блестящее, классическое применение метода «пироповой съемки» продемонстрировал год спустя молодой геолог Владимир Щукин, открывший за полтора месяца три коренных месторождения алмаза, одно из которых — трубка «Удачная» — и сейчас является одним из самых богатых месторождений.

 

Зарница

Шестопалов умирал. Врачи, склонившись над ним, тихо о чем-то шептались, что-то делали с его безвольно падающей на кровать рукой.

Лариса вышла в коридор. Она стояла у окна и смотрела на косые капли дождя, перечеркивающие холодное темное стекло. Ее худые плечи вздрагивали. Нет, она не плакала. Глаза были сухие, лицо серьезно, строго. Но плечи почему-то вздрагивали.

Скрипнула дверь. Лариса обернулась. Обмениваясь непонятными фразами, врачи выходили из палаты. До слуха долетело: «Летальный исход». Значит, все, конец…

Она никак не могла открыть тяжелую дверь больницы. На улице ветер облепил ее мокрым пластырем дождя, растрепал волосы. Она долго шла, не разбирая дороги, пока не увидела, что стоит перед Эрмитажем, на набережной Невы.

Зябко поеживаясь, Лариса спустилась вниз по гранитным ступеням. Села у самой воды, черным глянцем плескавшейся у ее ног. Острая игла Петропавловской крепости, пробиваясь сквозь серые, чуть подкрашенные снизу слабыми отблесками зари облака, уходила вверх, к звездам.

Утро застало ее на том же месте. В хмурой пелене рассвета занимался новый день. Лариса встала, опустила воротник плаща и поднялась наверх, на набережную.

Она ехала в трамвае целый час, через весь город. За окном проплывали люди, машины, дома, но Лариса ничего не замечала: все сливалось в сплошную серую массу. Она очнулась, только очутившись перед белым двухэтажным корпусом другой больницы.

Старуха вахтерша в проходной долго не соглашалась отнести записку в палату: был неприемный день. Лариса уговаривала ее целый час.

Карандаш рвал бумагу, буквы расползались со строк, как букашки. «Дорогая Наталья Николаевна, — писала Лариса, — Михаил Федорович умер, вы в больнице. Что же делать, что же делать?!.»

Ответ, написанный на другой стороне какого-то рецепта, был короток: «Лариса! Возьми себя в руки. Я выйду еще не скоро. Ты должна ехать одна…»

«Ты должна ехать одна…» Эту фразу она повторила несколько раз, когда пешком возвращалась домой. Вспомнились последние слова Шестопалова. Незадолго до смерти он пришел в себя и, увидев заплаканное Ларисино лицо, улыбнулся:

— В тайгу надо посылать сильных мужиков. Но вы все равно поезжайте. Я верю, у вас получится…

Дома она дала волю слезам. Плакала долго, по-бабьи, навзрыд. С последней слезой пришло решение: да, она поедет, она найдет кимберлитовую трубку, она не может ее не найти!

Через неделю самолет уносил Ларису из Ленинграда на восток. Мелькали города — Москва, Казань, Свердловск. Начавшаяся за Уралом зеленая, таежная Россия оживила в памяти прошлогодние воспоминания.

…Якутия, Заполярный круг. Пустая, затянутая туманами северная тайга. По долине неширокой, обмелевшей реки пробираются две женщины — начальник геологоразведочной партии Наталья Николаевна Сарсадских и выпускница Ленинградского университета молодой геолог Лариса Попугаева. У них задача: найти генетический спутник алмаза — минерал, образовавшийся в одинаковых с алмазом условиях.

В 1952 году геолог Наталья Николаевна Сарсадских доказала неправильность старой методики поиска алмаза по алмазу. Если на Сибирской платформе есть кимберлитовые трубки, то их надо искать не по алмазу, а по его генетическим спутникам, то есть по другим, более распространенным минералам, также образовавшимся в кимберлите и выносимым в россыпи вместе с алмазами.

Но есть ли кимберлитовые трубки на Сибирской платформе? Между учеными разгорелся спор. Одни говорили, что есть, Другие утверждали обратное. Они, эти вторые, предлагали уйти с Сибирской платформы и искать кимберлитовые трубки совсем в других местах.

Конец спорам положили выводы, сделанные минералогами Гневушевым и Бобковым. Они изучили три кристаллических вида алмазов: сибирские, найденные в россыпях, уральские, также найденные в россыпях, и африканские, найденные в коренных месторождениях. Тождество, установленное между сибирскими и африканскими алмазами, говорило о том, что и в сибирские россыпи алмазы принесены из коренных месторождений. О том, что эти месторождения находятся на Сибирской платформе, неподалеку от россыпей, говорил внешний вид сибирских алмазов: они не были сильно изношены, выглядели «свежими», проделавшими совсем недалекий путь.

За лето 1953 года Сарсадских и Попугаева исследовали русла реки Мархи и ее притоков и нашли спутник алмаза — кроваво-красный минерал пироп.

Зимой этого же года ленинградские ученые Шестопалов и Кухаренко сравнили сибирские пиропы с пиропами африканскими. Разницы не было никакой. Значит, в суровом сибирском Заполярье нужно было искать кимберлитовые трубки.

И вот теперь молодому геологу Ларисе Попугаевой предстояло выполнить задачу огромной важности и трудности — найти в глухой заполярной тайге заветную голубую землю — алмазоносную кимберлитовую трубку.

…Попугаева прилетела в Якутию, на центральную базу Амакинской экспедиции в начале июня. Над тайгой висели серые грозовые тучи, лил дождь. Погода была нелетной.

Наконец после долгого ненастья проглянуло оолнце. В место будущих поисков стали забрасывать продукты и снаряжение. Их «забрасывали» в буквальном смысле слова. В тайге аэродромов не было. Самолет долетал до определенного места, и пилоты кидали вниз большие кожаные мешки, в которых были консервы, мука, палатки, лопаты, бурильные приспособления.

В один из последних дней июня 1954 года с центральной базы экспедиции, пилотируемый летчиком Виктором Новиковым, поднялся зеленый восьмиместный АН-2. На его борту находились два человека: начальник поискового отряда Лариса Попугаева и рабочий Федор Алексеевич Беликов.

Самолет взял курс на север, к побережью Ледовитого океана, Через три часа вдали блеснул Далдын. Садиться было некуда — кругом расстилалась тайга. Командир экипажа Виктор Новиков подозвал Попугаеву и показал рукой вниз, на узкую полоску берега.

— Одним колесом придется садиться на воду! — крикнул он.

Лариса кивнула головой. «Антон», так дружелюбно называли геологи верный АН-2, стал снижаться. Правое крыло почти задевало ветки деревьев. Лариса не выдержала, закрыла глаза.

Легкий всплеск воды, шорох гальки. Все стихло. Лариса отняла руки от лица. Кабина была наклонена влево. За штурвалом горбилась кожаная спина Новикова.

Когда они вылезли из самолета, никто не мог сказать друг другу ни одного слова: слишком велико было волнение последних минут. «Антон», прижавшись крылом к обрывистому берегу, стоял «по колено» в воде. Это был первый самолет, приземлившийся на Далдыне.

Прощание было недолгим. Снова взревел мотор, и, оставив на поверхности реки длинный пенящийся след, самолет скрылся за верхушками лиственниц. Попугаева и Беликов остались вдвоем в глухой полярной тайге. На сотни километров кругом не было ни одной живой души.

— Ох, и далеко же залетели!.. — сказал Федор Алексеевич, оглядываясь вокруг.

Работать начали на следующий день. Первую пробу взяли на большой галечной косе, названной потом «Надежда». Она вся была завалена красными кристаллами пиропа и черным ильменитом, тоже оказавшимся генетическим спутником алмаза. В первой же пробе был обнаружен алмаз. Значит, где-то здесь, совсем неподалеку, в бассейне ручья Кенгюрях, должна быть кимберлитовая трубка.

Месяц работы на Кенгюряхе не дал никаких результатов. Находили пиропы, ильмениты, составные части кимберлита, отдельные кристаллы алмазов, но коренной кимберлитовой породы нигде не было.

На резиновой лодке спустились вниз, до устья следующего притока Далдына — Безымянного ручья. Чтобы случайно не пропустить куска кимберлита, Лариса решила ползти по берегу Безымянного ручья.

С увеличительной лупой в руках Попугаева ползла по левому берегу ручья, Беликов — по правому. Через каждые пять-шесть метров брали пробу, отрывали руками полуметровую подушку мха и кайлом долбили землю. Встречались только известняки. Кимберлита по-прежнему не было.

Так двигались они еще месяц, проползая за день не больше двух километров. К концу дня Лариса уставала до того, что не могла сама подняться с земли. Тяжело волоча ноги по шуршащей гальке, Федор Алексеевич перебредал через ручей, брал Ларису на руки и переносил к костру. Сухари и консервы жевали молча — не было сил разговаривать. Два-три часа короткого, похожего на забытье сна — и снова в дорогу.

В начале второго месяца поисков пошли дожди. Вода в ручье прибавилась, течение стало сильным. Трудно стало переходить ручей вброд — сбивало с ног. Негде было сушиться, да и вряд ли стоило заниматься этим бесполезным делом: дождь не прекращался ни на минуту, и вся одежда была мокрой до последней нитки.

По мокрому мху ползти было особенно трудно. Стоило только опереться на локоть, как в образовавшуюся ямку набегала вода. Однажды Лариса не выдержала. Уткнувшись головой в мокрый куст, она заплакала, как тогда в Ленинграде, после смерти Шестопалова. Захотелось бросить все, уехать из этих проклятых богом мест, захотелось посидеть в теплой комнате, поесть чего-нибудь вкусного, навсегда забыть надоевшие консервы и сухари.

Но ей сразу вспомнились последние слова Шестопалова: «Я верю, у вас получится…»

Лариса вытерла слезы.

— Федор Алексеевич, — крикнула она дрожащим голосом, — давайте назовем этот ручей Шестопаловкой?

Беликов кивнул головой.

19 августа пиропы и ильмениты в ручье кончились. Значит, они сносятся в русло сверху, с вершины водораздела.

На следующий день Беликов и Попугаева, все так же ползком, стали подниматься на вершину водораздела. Пиропов было все больше и больше. Где-то совсем рядом была трубка, обетованная голубая земля…

Ночевали на болоте, у большого, вымытого дождями белого камня. Ночью Ларисе приснился сон. Взявшись за руки с Беликовым, они шли по широкому, усыпанному цветами полю. Неожиданно цветы кончились — перед ними лежала голубая земля. Она уходила далеко, к самому горизонту, и сливалась с таким же голубым, ясным и чистым небом. А на горизонте что-то ослепительно сверкало. Они подошли ближе — это были алмазы. Большие прозрачные кристаллы лежали вокруг них. Лариса протянула к ним руку и… проснулась. Над ней, переливаясь алмазной россыпью звезд, чернело свободное от туч небо. Дождь кончился.

Утром 21 августа они поднялись на вершину водораздела. Это было странное, не похожее на все окружающее место. Редкостойная лиственничная тайга была окутана сиреневой дымкой, белесый туман таинственно и загадочно стелился Между деревьями.

Лариса наклонилась и подняла с земли серовато-синий комок. Он был весь усыпан красными кристаллами пиропа и черным ильменитом.

— Федор Алексеевич, — взволнованно сказала Лариса, — здесь надо копать.

Она быстро присела и стала вырывать руками мох. Беликов принес кайло и лопату. Два-три удара, и на дне ямы заголубело…

Сначала они не поверили. В десяти метрах от первой вырыли еще одну яму, потом еще одну — всюду была голубая земля.

— Федор Алексеевич, нашли, нашли, нашли!..

Так 21 августа 1954 года, завершая труд большого коллектива ученых и геологов, воспитанница Ленинградского университета Лариса Попугаева и рабочий Федор Алексеевич Беликов открыли первую в Советском Союзе алмазоносную кимберлитовую трубку. Они назвали ее «Зарница».

 

Человек смотрит сквозь землю

В моем блокноте уже были записаны рассказы геологов Григория Файнштейна и Ларисы Попугаевой, уже встречался я с основателями Тунгусской, ныне Амакинской, экспедиции, геологами Сергеем Соколовым и Владимиром Беловым, виделся и долго разговаривал с «дядей Мишей» — директором института геологии Восточно-Сибирского филиала Академии наук СССР, профессором Михаилом Михайловичем Одинцовым. Теперь бы узнать, как шли разведочные работы после открытия первых месторождений!..

Однажды во время нашего разговора профессор Одинцов, перебирая старые фотографии, задержал на секунду в руке небольшой снимок. Вихрастый, коротко подстриженный подросток с энергичным и, казалось, не по возрасту умным взглядом смотрел на нас.

— Сын ваш? — спросил я.

Профессор Одинцов улыбнулся:

— Нет, это геолог Владимир Николаевич Щукин. Обязательно разыщите его! Необыкновенно светлая «геологическая» голова. В буквальном смысле слова видит сквозь землю. Я не шучу. В прошлом году он всем нам, зубы проевшим на алмазах, показал, как надо искать кимберлитовые трубки. И, между прочим, вашего покойного слугу оставил «с носом». Обязательно найдите его и расспросите об этом забавном случае.

И вот я вылетел из Нюрбы в партию, где старшим геологом работал Владимир Щукин. На этот раз пришлось лететь на самолете, на котором не было ни бортпроводницы, ни мягких, уютных кресел. Комфортабельный серебристый ЛИ-2 сменил весь во вмятинах и царапинах зеленый таежный работяга «Антон».

Геологи любят эту неприхотливую, но выносливую и надежную машину. Не раз выручала она их из трудных положений, вывозя с лесных пожаров, спасая от голода и холода.

Кабина была завалена мешками, теплой одеждой, туго набитыми рюкзаками. Пассажиры — полярные геологи в болотных сапогах и ватных телогрейках — спали вповалку. «Ухабистая» северная трасса не производила на них никакого впечатления. Видно, приходилось испытывать и не такое…

Мы долго летели на север, над самым сердцем Сибирской платформы. Исполосованная желто-синими шнурками рек, поросшая пепельно-зеленым ковром полярной тайги, внизу огромными каменными холмами дыбилась древняя горная страна.

Иногда под крылом неожиданно возникали извилистые, длиной в несколько десятков километров, зловещие ущелья — каньоны. Иногда каменистые холмы сходились вместе, образуя своими гигантскими террасами правильные амфитеатры и цирки.

…Вот среди тайги проглянули домики-чере<нрзб>. Это была «северная алмазная столица».

Перебравшись в поселок через речку по <нрзб> деревянному мостику (потом мне сказали, что это единственный во всем якутском Заполярье мост), я отправился искать геолога Щукина. В главной конторе партии мне указали на обитую войлоком дверь.

— Вот кабинет Владимира Николаевича.

Я открыл дверь. Комната была пуста. На столе, на листах бумаги, исписанных угловатым почерком, лежала груда каких-то камней. В углу стояли сапоги, на каждом из которых было пуда по два грязи.

Я ждал Щукина до самого вечера. В комнату все время заглядывали незнакомые люди и говорили, что Владимир Николаевич будет через десять минут. Потом выяснилось, что геолог Щукин ушел на три дня в тайгу, проверять открытую недавно геофизиками кимберлитовую трубку. Мне любезно показали его дом и предложили пожить в нем до возвращения хозяина.

Дом Щукина был похож на шахматный клуб. Во-первых, было очень много книг по теории шахматной игры, во-вторых, все было заставлено шахматными досками и фигурами. Пешки и легкие фигуры встречались в самых неожиданных местах. Одного черного коня я нашел даже в начатой банке сгущенного молока.

Щукина не было пять дней. На шестую ночь меня разбудила тихая возня. По комнате, раскладывая на полу спальные мешки, бесшумно двигались какие-то тени. Увидев, что я проснулся, тени, как по команде, юркнули в мешки и затаились.

Проснувшись утром, я увидел, что загадочные ночные тени сидят за столом и пьют из консервных банок чай. Все «тени» оказались Молодыми, плечистыми, добродушными геологами с веселыми, но уставшими лицами.

Щукина я узнал сразу. Он был меньше всех ростом, и его выдавала прическа. По сравнению с фотографией, которую мне показывал профессор Одинцов, она совсем не изменилась.

Разговор наш был короток. Узнав, что меня интересует, геолог Щукин заявил, что через несколько часов он снова отправляется в тайгу и что его путь на этот раз полностью совпадает С тем прошлогодним маршрутом, о котором говорил мне Одинцов. Если я не возражаю, то можно ехать вместе.

В полдень у крыльца щукинского дома стояли два оседланных оленя, а мы с Володей (отбросив условности, мы сразу перешли на «ты») готовились к дальней таежной дороге: натягивали непромокаемые брезентовые робы, прикрепляли к соломенным шляпам черные противокомарные сетки и мазали лицо и руки мазью от мошкары. Здесь, на севере, мошкары было больше, чем в Нюрбе.

Вскинув на плечи рюкзаки, мы вышли из дому. Олени, несмотря на малый рост и внешнюю хилость, взяли с места довольно резво, но рысили чересчур тряско, словно хромали на все четыре ноги.

Через несколько часов мы свернули в тайгу и поехали шагом по пушистому белому мху ягелю. Олени начали проваливаться, нам пришлось слезать с них и тащить за собой на поводу.

— Вот как раз по этим местам и шел наш отряд, — начал Володя. — Было это ровно год назад…

Открытая Ларисой Попугаевой первая кимберлитовая алмазоносная трубка «Зарница» была «учебным полигоном» для молодых геологов Амакинской экспедиции, занимавшихся детальной доразведкой трубки. Вместе с другими работал на «Зарнице» и выпускник Свердловского университета комсомолец Володя Щукин.

Зиму 1955 года жили в тайге на самой «Зарнице» в белых полотняных палатках. Морозы доходили до шестидесяти градусов. Спать ложились в меховых шубах, в рукавицах и валенках. Днем работали молча: говорить было трудно. Слова, шелестя маленькими ледяными шариками, в буквальном смысле слова, примерзали к языку.

Как только сошел снег, Щукин стал отрабатывать методику поиска кимберлита по пиропам. Он завязывал глаза и уходил в тайгу на десять-пятнадцать километров. Обратно дорогу к трубке искал по красным зернам пиропа. Володя поставил перед собой задачу — найти за один летний полевой сезон как можно больше кимберлитовых трубок. К началу лета Володя узнавал кимберлит на ощупь.

Еще зимой, готовясь к маршруту, Щукин поставил на своем будущем пути три лабаза с продовольствием и снаряжением. Весь маршрут был продуман им до последнего шага. В пути не должно было быть никаких неожиданностей.

Тщательная организация и четко отработанная методика сыграли свою роль. Выйдя в маршрут, Щукин сразу же «напал» на пиропы и пошел по ним, как по выложенной кем-то подземной тропинке, делая в день по двадцать-тридцать километров. Если учитывать, что по дороге нужно было еще брать образцы пород и промывать рыхлые породы, то для полярной, заболоченной, покрытой мхами и лишайниками тайги это были очень высокие темпы.

На пятый день пути Щукин вышел на необозначенный на карте ручей, сплошь усеянный пиропами. Исследовав содержание пиропов в ручье, Володя сказал:

— На левом берегу должна быть кимберлитовая трубка…

На следующее утро в первой же вырытой на левом берегу яме была обнаружена коренная кимберлитовая порода и несколько крупных алмазов.

Щукин назвал ручей «Пироповым», а трубку «Удачной», так как на ее открытие ему понадобилось всего пять дней. Это действительно была редкая удача. Подобных случаев мировая геология вообще не знала.

Еще месяц быстрого марша по тайге, и найдена еще одна кимберлитовая трубка. Щукин назвал ее «Маршрутной» — она была обнаружена точно на линии маршрута отряда. Здесь-то и произошел тот самый случай, о котором профессор Одинцов рассказывал так «самокритично».

Михаил Михайлович Одинцов когда-то работал в тех местах, где теперь шел Щукин. Но в те времена еще не было известно, что пироп является путеводителем к алмазным месторождениям.

После того как Сарсадских установила, что пироп является спутником алмаза, а Попугаева нашла «Зарницу», профессор Одинцов стал вторично исследовать пробы, взятые им когда-то на пути нынешнего маршрута Щукина. В них оказались пиропы. У себя в Иркутске профессор проложил на карте, по старым пробам, маршрут и обозначил место возможного нахождения трубки как раз там, где Щукин уже открыл «Маршрутную». Еще не зная, что по этим же самым местам должен идти Щукин, Одинцов вылетел на север и отправился по намеченному маршруту в тайгу.

Когда Одинцов подошел к «Маршрутной», Щукин был уже далеко. К тому времени он нашел еще одно, третье за лето, коренное кимберлитовое тело. Велика же была досада Михаила Михайловича, когда он увидал, что «теоретически» открытая им трубка открыта уже практически.

Старые сибирские геологи-алмазники отказывались верить щукинским радиограммам. Уж кто-кто, а они-то знали, что значит найти в тайге хотя бы одну кимберлитовую трубку, какие усилия надо на это затратить! Неужели этот стриженый мальчишка, пришедший в тайгу бсего два года назад прямо со студенческой скамьи, сумел сделать за одно лето то, что было не под силу им, старым таежным волкам?

Но факт остался фактом. Заявка Щукина на три кимберлитовые трубки была утверждена. Это был абсолютный рекорд, это был предел возможного. Старой гвардии сибирских геологов росла достойная смена.

…Олени остановились на берегу Пиропового ручья. Между лиственницами желтели срубы. Это был новый поселок, построенный на трубке «Удачной». Даже сейчас, год спустя, когда было открыто уже несколько десятков трубок, «Удачная» по-прежнему оставалась одной из самых богатых. Здесь уже велись подготовительные работы по сооружению одного из первых алмазных рудников в Якутии.

Несколько часов мы ходили по поверхности кимберлитовой трубки. Она ничем не отличалась от обыкновенной тайги — те же перекрученные зимними морозами лиственницы, тот же белый мох ягель, те же бородавки-кочки. Разница была только в том, что в тайге под мхами находились обыкновенные известняки, а у нас под ногами лежали миллиарды.

Щукин вырвал из земли большую кочку — ее комель был черно-красным от пиропа и ильменита. Достав из ямки кусок голубой породы, мы стали разламывать ее. И вскоре на ладонях искрилось несколько кристалликов алмазов.

— Володя! — послышалось сзади.

Мы обернулись. По берегу Пиропового ручья к нам шел невысокий молодой человек в черном берете, с каким-то странным ящиком за спиной и фотографическим штативом под мышкой.

Щукин познакомил нас. Молодой человек в берете оказался начальником геофизического отряда Анатолием Цветковым, а странный ящик за его спиной — обыкновенным магнитометром, прибором, предназначенным для измерения напряжения магнитного поля земли.

Вечером мы сидели в палатке Цветкова, пили из консервных банок крепкий таежный чай, и Володя Щукин наводил «критику» на свою профессию.

— Все течет, все изменяется. Еще до прошлого года считалось, что лучше «пиропового» способа при поиске кимберлитовых трубок ничего нельзя и придумать. А теперь пришла на помощь геологии наука геофизика. И сразу стал наш «пироповый» способ вчерашним днем. Наш отряд, например, за один сезон только три трубки нашел, а отряд Цветкова — целых восемь.

Услышав эту цифру, я невольно потянулся за блокнотом. Заметив этот жест, Анатолий Цветков посмотрел на свой спальный мешок и предложил:

— Давайте лучше спать ляжем. А утром пойдем в тайгу. Я вам по дороге все объясню и покажу.

Мы так и сделали.

Утром Щукин отправился по своим геологическим делам, а мы по своим — геофизическим. Чтобы я лучше усвоил геофизические методы разведки кимберлитовых трубок, Цветков взвалил на меня магнитометр, а сверху положил еще и штатив. Сам он шел рядом и популярно рассказывал мне о магнитных свойствах Земли.

Геофизика — наука о физических свойствах Земли. Одним из физических свойств Земли является то, что она имеет постоянное магнитное поле. Если напряжение этого поля условно принять за 0, то над кимберлитовой трубкой напряжение резко повысится. Дело здесь в том, что кимберлитовые породы содержат в себе много железистых элементов.

Отсюда и методика работы. На специальном геофизическом самолете устанавливается особо чувствительный магнитометр, который автоматически записывает напряжение магнитного поля Земли. Во время полета геофизик, следящий за работой прибора, отмечает на карте те места, где стрелка магнитометра сильнее всего отклонилась от нуля. Значит, где-то здесь есть трубка.

Получив от аэромагнитчиков их карты, наземные магнитчики (таким как раз был отряд Анатолия Цветкова) выходят в тайгу, в те места, где были отмечены положительные аномалии.

Цветков остановился. Я с нескрываемым удовольствием снял с плеча тяжелый ящик.

— Предположим, что по данным аэромагнитной разведки в том месте, где мы сейчас с вами находимся, наблюдалось наибольшее отклонение стрелки от нуля. Нам нужно проверить эти данные.

Анатолий расставил штатив-треногу и навинтил на него сверху магнитометр. Я заглянул в окуляр прибора. Тонкая, как игла, стрелка плясала возле нуля.

— Значит, кимберлита под нами пока еще нет. Двигаемся дальше. Снова производим замер. Стрелка подскочила. Ага, значит, внизу появшгся кимберлит! Наносим показание прибора на крупномасштабную топографическую карту. Теперь мы начинаем ходить по квадрату. Когда измерения по всем сторонам квадрата закончены, все точки, где прибор показывал наибольшее напряжение, соединяем одной линией. Получается неровный овал или круг. Это и есть кимберлитовая трубка. Работая таким методом, наш отряд за один летний полевой сезон открыл восемь коренных месторождений алмазов: трубки «Ленинградскую», «Молодежную», «Осеннюю» и другие.

Конечно, не сразу пришла геофизика на помощь геологам. Долго совершенствовались методы поисков алмазов — от обыкновенного, старательского, до научного, аэромагнитного. И для того чтобы открывать кимберлитовые трубки с самолета, нужно было пройти через все: долгие месяцы ползать по тайге, штурмовать свирепые речные пороги, мерзнуть в шестидесятиградусные морозы в брезентовых палатках.

…Через неделю я улетал на центральную базу экспедиции. Снова дыбились внизу холмы и террасы, мелькали каньоны и долины безмолвных рек. Далеко все-таки, в самые хитрые свои тайники, запрятала суровая северная природа алмаз, нагромоздив сверху леса и скалы! Но человек научился смотреть сквозь землю, научился с помощью науки находить самые богатые алмазные «закрома».

 

Добрые крылья

Самолет возвращался с севера.

— Полярный круг прошли! — крикнул мне на ухо первый пилот Виктор Новиков и показал на карте жирный пунктир.

Пассажирская кабина была завалена рюкзаками, палатками, меховыми унтами. Экипаж Новикова вывозил с побережья Ледовитого океана разведочный отряд, который забрался туда в поисках новых алмазных месторождений.

В рубке пилотов пахло резиной и кожей. Стеклянный нос «Антона» плыл в белесой пелене тумана. Внизу тянулась бесконечная якутская тайга, покрытая рыжими пятнами прошлогодних пожаров.

Через час под крылом показалась река Вилюй. Неожиданно Виктор Новиков подал штурвал от себя — самолет стал снижаться. Когда стрелка альтиметра задрожала на цифре «100», Новиков выровнял машину. На лице первого пилота появилось какое-то печальное и в то же время торжественное выражение. Тяжело вздохнув, он повернул штурвал вправо, потом влево, снова вправо и снова влево. Самолет несколько раз плавно качнул крыльями.

От качки геологи проснулись.

— Что случилось? — крикнул кто-то из них.

— Вилючаны прошли, — бросил через плечо Новиков.

— Понятно… — ответили геологи и прильнули к окнам.

Я тоже посмотрел вниз, но ничего интересного там не увидел. На берегу реки тесно лепились друг к другу кубики-домишки какого-то селения.

В ответ на мой недоуменный взгляд первый пилот крикнул:

— Смотри прямо по курсу!

Метрах в двухстах слева навстречу нам снижался самолет. Очутившись над поселком, он проделал то же самое, что и мы, несколько раз покачал крыльями и, набрав высоту, скрылся за облаками.

Когда стрелка альтиметра вернулась на свое прежнее место, к цифре «900», Новиков передал штурвал второму пилоту и повернулся ко мне.

— Так у нас в авиации отдают почести над могилой погибшего товарища. В Вилючанах похоронен летчик Иннокентий Куницын. Поинтересуйтесь его судьбой. Человек этот заслуживает, чтобы о нем написали.

…Весной 1947 года в Иркутском областном геологическом управлении была организована первая в Сибири поисковая алмазная экспедиция. Назвали ее Тунгусской, так как район ее будущих работ находился в бассейне, реки Нижней Тунгуски.

В тайге геологам без авиации делать нечего. Самолеты забрасывают разведочные отряды в места поисков, доставляют им продовольствие, снаряжение, поддерживают связь с Большой землей.

В те годы в Иркутске с самолетами было туговато. С большим трудом удалось выхлопотать руководству экспедиции для своих нужд старенький, латаный-перелатанный ПО-2. Но когда нашлась машина, оказалось, что ни один уважающий себя авиатор летать на «драндулете» не согласен.

— На такой «птице» взлететь не успеешь — уже «гробанешься», — говорили летчики.

Однажды в коридорах геологического управления появился невысокий, плотно сбитый человек в кожаной куртке с многочисленными застежками-«молниями».

— Слыхал я, что вам пилот требуется? — спросил он у начальника Тунгусской экспедиции Сафьянникова.

— Предположим, — ответил Сафьянников, критически оглядывая посетителя.

Тот молча раздвинул одну из своих «молний» и положил на стол пачку документов. Начальник экспедиции прочитал их и, вздохнув, сказал:

— Ну что ж, товарищ Куницын, Иннокентий Трофимович, поехали смотреть материальную часть.

Иннокентий Куницын сразу же обнаружил в своем характере много положительных качеств. Придя на аэродром, где, неуклюже наклонившись набок, стоял ПО-2, он не возмущался, не трогал носком ботинка шины на колесах самолета, как это делали его предшественники. Обойдя вокруг машины, он влез в кабину, попробовал управление и, спрыгнув на землю, сказал вполне серьезно:

— Однако, добрые крылья. Летать можно.

Так началась работа летчика Иннокентия Куницына в Тунгусской алмазной разведочной экспедиции.

…Как только вскрылись реки, эскадрилья «летающих лодок» начала забрасывать экспедицию в далекое северное эвенкийское стойбище Ербогачен. Вместе с эскадрильей поднялся в воздух и Куницын. В пути он, конечно, безнадежно отстал, и на первой же промежуточной посадке пришлось его поджидать. Пилоты с «летающих лодок» тревожно качали головами:

— Не долетит, развалится по дороге.

Но когда над тайгой показался тарахтящий ПО-2, обрадовались:

— Смотрите, долетел, не развалился!

В Ербогачене воздушная трасса кончалась. Сделав над стойбищем прощальный круг, «летающие лодки» ушли на юг. Геологи остались одни в глухой, непроходимой тайге.

Переждав половодье, поисковые отряды, ведомые эвенками-проводниками, двинулись по долинам безлюдных рек на разведку алмазных россыпей. Куницын выполнял роль связного между отрядами и центральной базой экспедиции.

До него в этих местах еще никто не летал. Район Нижней и Подкаменной Тунгусок был совершенно закрыт для авиации. Подробных карт этих мест не было метеорологические условия никогда не изучались. Связь с эвенкийскими охотничьими племенами поддерживалась только в летние месяцы по рекам.

И вот летчику Иннокентию Куницыну на стареньком, изношенном ПО-2 предстояло освоить воздушные пространства над огромной территорией Эвенкийского национального округа.

Задача была не из легких. Перед первым полетом Сафьянников вызвал Куницына к себе.

— Как, Иннокентий Трофимович, не страшно в неизвестность отправляться?

— Чего же страшного? Во время войны и не в такую неизвестность приходилось летать…

— Кстати, о войне, — вспомнил Сафьянников. — Недавно я твои бумаги еще раз просматривал. Оказывается, из армии тебя демобилизовали по болезни. Язва желудка у тебя, а ты скрыл это от нас.

— Был грех, — сознался Куницын. — Виноват. Но только не мог я больше на земле сидеть. За два года после войны сколько ни менял профессий — не лежит душа. Небо-то, оно зовет…

…В тайге, как известно, аэродромов нет. Никто тебе здебь посадочного знака не выложит, никто не укажет, в какую сторону дует ветер. Ровного поля здесь тоже не найдешь — на сотни километров тянется сплошной лесной массив.

И Иннокентий Куницын приспособил для посадок и взлетов… реки. Он выбирал косу или отмель подлиннее и приземлялся на нее без всяких посадочных знаков. Иногда «аэродрома» не хватало, и тогда ПО-2 заезжал в воду по самые крылья. Приходилось на руках вытаскивать его на сушу.

Среди геологов Тунгусской экспедиции о Куницыне рассказывали легенды. Находились, конечно, и скептики, которые не верили этим рассказам. Таким говорили:

— Вот обожди, кончатся у нас продукты, тогда поверишь…

И вот продукты кончались, и на центральную базу экспедиции летела радиограмма. Ответ был лаконичен: «К вам вылетел Куницын». В таких случаях Иннокентия Трофимовича ждали, как доброго бога, — в буквальном смысле слова, как манну небесную.

Куницын появлялся над палатками геологов точно в назначенный срок. Неожиданно из-за верхушек лиственниц вываливалась огромная рокочущая «стрекоза». Выбрав подходящую косу, самолет шел на посадку. Войдя в узкий коридор, образованный росшей по берегам реки густой тайгой, Куницын вел машину как по ниточке. Малейшая неточность могла вызвать катастрофу.

…Вот все ниже к воде опускается самолет, вот чиркнули колеса по воде, и вот, с ювелирной точностью встретившись с началом косы, они уже бегут по суше. Пилот, вопреки всем существующим инструкциям, начинает убирать газ раньше времени, но земли на полную пробежку все же не хватает — самолет заезжает в воду.

Мотор заглушен. Неуклюже задрав плавающий в воде хвост, ПО-2 стоит в реке. Летчик поднимается из кабины и, размахивая рукой, кричит:

— А ну, подсобите, хлопцы! Тяни за хвост на косу, а то утащит меня течение!

Когда самолет водворялся на сухое место, геологи окружали Куницына и удивленно спрашивали:

— Как же ты нашел нас, Иннокентий Трофимович? Ведь в небе-то опознавательных знаков нету.

— А во-он по тому облачку, — отшучивался Куницын.

После этого даже самые заядлые скептики не могли ничего сказать, а легенды о том, что Куницын наизусть знает все небо над Эвенкийским округом, умножались во много раз.

…Проложив первые трассы к фактории Ванавара — месту падения знаменитого Тунгусского метеорита, к фактории на стрелке реки Чуня и ко многим другим, ранее недоступным по воздуху местам, Куницын впервые познакомил местное эвенкийское население с авиацией.

Он был первым летчиком, которого видели жители далеких эвенкийских стойбищ, разбросанных по многочисленным притокам Нижней и Подкаменной Тунгусок. Куницын основал здесь авиапочту: обслуживая геологов, он нередко захватывал с собой в машину мешки с письмами и посылками, которые раньше долгими месяцами двигались по рекам.

Прилетая к эвенкам, Куницын доставал письма и начинал по фамилиям выкликать адресатов. Обрадованный хозяин письма, радостно улыбаясь, подходил к самолету и протягивал руку.

— Э, нет! — прятал летчик конверт за спину. — Сперва спляши.

Сначала эвенки ничего не понимали, сердились, но потом этот обычай так понравился им, что, только заслышав звук летящего самолета, они кричали друг другу:

— Слыхал? Кешка летит, плясать будем!

Но почта почтой, а около самолета эвенки чувствовали себя неуверенно: все-таки много еще непонятного было в этой летающей машине. Даже олени, подойдя к самолету, брезгливо нюхали пахнущие бензином крылья и, неодобрительно покачивая ветвистыми головами, отходили в сторону.

Случай все изменил. Однажды таежный пожар неожиданно окружил стойбище на реке Таймура. Куницын узнал об этом только на второй день и сразу же вылетел на помощь.

Место, на котором стояло стойбище, он нашел сразу: огромный белый столб дыма поднимался снизу. Задыхаясь, ничего не видя перед собой, Куницын с большим трудом посадил самолет на узкую полоску прибрежной гальки. Выскочив из кабины, он еле нашел в дыму жителей стойбища. Они лежали на берегу реки и дышали воздухом, который еще оставался между клубами дыма и водой.

Схватив на руки четверых ребятишек, Иннокентий Трофимович побежал к самолету. Потом вернулся за матерями.

— Отдай нам детей, бойе, мы боимся лететь на твоей машине, — плакали женщины.

Куницын насильно усадил их в кабину и в багажное отделение. Машина была перегружена вдвое, вокруг — дым, рядом зловеще трещала охваченная пламенем тайга.

Но он все-таки взлетел. Он отвез своих необычных пассажиров на несколько десятков километров в сторону от пожара, выбрал на реке большую, косу и приземлился. Высадив женщин и детей, Куницын снова полетел к стойбищу и снова сел «по памяти» в самом центре пожара.

Он еще несколько раз возвращался в стойбище, летал на центральную базу за горючим и снова садился в дым и огонь. Пятнадцать часов подряд не выпускал летчик Куницын из рук штурвала. Последним рейсом он вывез из пожара двух потерявших сознание от удушья старых эвенков. Когда старики вылезли из самолета и увидели, что весь их род цел и невредим, один из них подполз к самолету, поцеловал крыло и стал молиться, положив морщинистые руки на еще не остывший теплый перкаль.

Год работы Тунгусской экспедиции не дал результатов. Алмазы найдены не были.

А потребность в них все росла. Наша промышленность буквально задыхалась без технических алмазов.

Зимой 1948 года из Москвы в Иркутск пришел приказ: с началом лета охватить поисковыми работами все территории, где есть хоть малейшая надежда найти алмазы. Объем работ увеличить в несколько раз, средств не жалеть. К концу года алмазы должны быть найдены.

Готовиться к полевому сезону начали в январе. Были учтены ошибки прошлого года, когда арендовать оленей, нанимать проводников, закупать продовольствие начали только летом, из-за чего потеряли много времени, отведенного непосредственно на поиски.

В эти зимние месяцы Куницын невольно стал «главным» человеком в Тунгусской экспедиции. Только на самолете можно было пробиться сквозь метели и ураганы в далекие стойбища — опорные пункты будущих поисков, и только один Куницын в те годы летал над этими местами.

Вместе с работниками экспедиции Иннокентий Трофимович перелетал из фактории на факторию, подготавливал экспедицию к полевому сезону. В то время Куницын и сам увлекся алмазами. Он возил с собой книги по геологии алмазных месторождений, внимательно прислушивался ко всем разговорам изыскателей.

— Смотрите, Кешка-то наш геологом заделался, — шутили друзья. — Мало ему авиаторской славы — хочет сам алмазное месторождение найти.

— А что же, — невозмутимо отвечал Куницын. — Мне теперь без алмазного образования никак нельзя. Мало ли что…

К концу февраля остался неподготовленным только один маршрут — по реке Вилюю, правому притоку Лены, по которому должен был пойти один из разведочных отрядов Тунгусской экспедиции. Вылететь на Вилюй долго не удавалось — в тех районах свирепствовала якутская зима. Мороз доходил до шестидесяти градусов, буран и пурга не унимались ни на один день.

Куницын нервничал. Он просил у руководства экспедиции разрешения на вылет.

— Непогода может затянуться до весны, — говорил Иннокентий Трофимович. — И тогда заготовки на Вилюе не будут сделаны, маршрут не будет обеспечен, поиски сорвутся.

Наконец ветер улегся. В тот же день Куницын вместе с работником экспедиции, своим однофамильцем Петром Ивановичем Куницыным, вылетел на Вилюй. Они побывали во многих якутских наслегах, арендовали несколько десятков оленей, сделали запасы продовольствия. Теперь вилюйский отряд мог уверенно заниматься поисками алмазов.

Обратно вылетели через несколько дней. Стояла ясная солнечная погода, какая бывает в Последних числах февраля. С Вилюя дали радиограмму о том, что Куницын благополучно отправился на центральную базу.

…Ураган налетел внезапно. Порыв ветра был так силен, легкий ПО-2 так швырнуло вниз, что Куницыну еле удалось выровнять машину. Снежный вихрь слепил глаза. Самолет бросало из стороны в сторону, вверх, вниз. Крылья отчаянно трещали, словно готовы были вот-вот сломаться.

В такой переплет Куницын попал впервые. Как ни старался он, бешено крутящуюся снежную массу прорвать не удавалось. Пришлось идти на вынужденную посадку. Внизу лежала охваченная ледяным безмолвием, нелюдимая, пустынная якутская тайга.

Как обычно, Куницын выбрал для посадки неширокую таежную речку. Сверху поверхность реки была ровной, и только уже перед самой землей Иннокентий Трофимович увидел, что река вся искорежена льдинами, которые, очевидно, были схвачены сильными морозами во время осеннего ледостава. Но было уже поздно…

Когда машина, несколько раз подпрыгнув, с треском врезалась в глыбу льда и замерла на месте, Куницын понял: его старый верный ПО-2 больше не поднимется в воздух. Осмотр подтвердил догадку — для дальнейших полетов самолет был непригоден.

Починить рацию не удалось, карты были потеряны во время урагана. Дождавшись конца бурана, Иннокентий Трофимович и его спутник забрали лыжи, неприкосновенный запас продуктов — десять килограммов топленого масла и две буханки хлеба — и, оставив беспомощную машину на льду, стали выходить из тайги.

Ошибка была совершена в самом начале. Приняв реку, на которой они приземлились, за совсем другую, протекавшую неподалеку от районного центра, оба Куницына решили дойти до него на лыжах. На самом же деле они все дальше и дальше углублялись в глухую тайгу, в самые нежилые районы Якутии. Это сбило со следа людей, вышедших на поиск пропавшего самолета.

В середине марта Иннокентий и Петр Куницыны вышли на берег незнакомой реки. Двигаться дальше было бесполезно: не было сил, давно уже была потеряна всякая ориентировка. Решили построить на берегу чум и ждать вскрытия реки, чтобы с первой водой отправиться в путь.

…В тот год весна в Якутии началась необычно рано. С каждым днем солнце Все дольше и дольше оставалось на небе. Снег таял в его лучах, и тоненькие струйки воды выбегали из-под оседающих сугробов. С юга дул теплый, влажный ветер. Продукты кончались, с трудом удавалось придерживаться установленной нормы. Уходили и силы. Петр Иванович теперь редко выходил из чума. Он таял на глазах.

Иннокентий Куницын чувствовал себя не лучше. Старая, скрытая болезнь давала о себе знать. Иногда в животе возникала тупая режущая боль, и только привычным волевым усилием летчик подавлял готовый вырваться стон.

Летчик подолгу рылся в снегу, отыскивая прошлогоднюю клюкву. Но разваренные в теплой воде ягоды не утоляли голода. Не помогала и древесная кора, которую они часами варили, а потом долго жевали больными, опухшими деснами.

Однажды, копаясь в снегу на берегу реки, Иннокентий Трофимович нашел несколько смерзшихся, слипшихся между собой камешков. В одном из них ослепительно отразился пробившийся сквозь деревья луч солнца.

— Алмаз… — прошептал Куницын.

Спотыкаясь, падая и с трудом поднимаясь, он побрел к чуму.

— Петя, Петя, — позвал он товарища. — Смотри, что я нашел! Алмаз!

Петр Иванович приподнялся на локте и слабо улыбнулся.

Иннокентий пошарил в карманах комбинезона и вытащил завалявшийся клочок бумаги. Вспомнив все, что читал в геологических книгах, он подробно описал место находки. Потом завернул кристаллик в бумажку, написал сверху: «Разворачивать осторожно» — и спрятал у себя на груди.

…Весна наступила бурно, неотразимо весело. Длиннее становились дни. С криком проносились на север стаи диких гусей. Все вокруг пробуждалось от зимней спячки, разворачивалось, наливалось соками. Жизнь постепенно возвращалась в северные джунгли. И только маленький занесенный снегом чум на берегу безыменной речки она упорно обходила стороной.

Как-то Иннокентий принес в чум несколько веток с ивового куста, сплошь усеянных клейкими, набухшими почками. Он сварил их и влил зеленоватый отвар в рот Петру Ивановичу. Через несколько минут тот открыл глаза и удивленно посмотрел вокруг.

— Что это, Кеша? Откуда у тебя это?

— Пей, Петя, пей, — радостно зашептал Иннокентий, увидев, что друг приободрился.

Однажды, ползком возвращаясь от ивовых кустов к чуму, Иннокентий неожиданно потерял сознание. Он очнулся через несколько минут, но почувствовал, что не может сделать ни одного движения. Голова кружилась, сердце колотилось возле самого горла, в глазах, словно их засыпали чем-то, плясали ослепительные точки.

Куницын лежал, уронив лицо в мокрый снег, и со страхом думал о том, что в его тело, в его разум входит что-то такое, чему он не может противопоставить ни своей воли, ни физической силы, ни своей жадной любви к жизни. Ему вдруг все стало глубоко безразлично, и он снова впал в забытье.

Сквозь дремотную пелену уходящего и возвращающегося сознания Иннокентий ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Кто-то чужой заглядывал ему внутрь, в самую душу. Это было ледяное дыхание смерти. Он видел ее — большею, черную, накатывающуюся холодной волной. Он понял, что это конец…

Но внезапно что-то кольнуло около сердца, он почувствовал, что ему неудобно лежать. Что-то беспокоило, что-то маленькое, но твердое давило на грудь. Это был завернутый в бумагу кристаллик алмаза. «Ну нет, косая, — зло подумал летчик, переворачиваясь на правый бок, — рано пришла! Мы еще поживем! Мы еще покажем геологам свою находку!»

Сжав зубы, Иннокентий нащупал рукой вязанку ивовых прутьев и, оставляя за собой в рыхлом снегу глубокую борозду, пополз к чуму.

…Почки с каждым днем становились все разваристее и душистее, и в первых числах мая Петр Иванович смог встать на ноги.

— Вот что, Кеша, — сказал он, — давай-ка, пока силенки прибавились, сделаем плот.

Они стащили на лед несколько толстых бревен, связали их и перенесли на плот свой чум. Но на эту операцию ушли все силы, накопленные почечным отваром. Да и все ивовые кусты вокруг были уже съедены. Отправившись за очередной партией ивняка немного подальше, метров за триста, Куницын еще раз потерял сознание и несколько часов пролежал на земле, пока обеспокоенный Петр Иванович, выйдя из чума, не наткнулся на него.

Выходив товарища, Иннокентий Куницын не уберег себя…

Когда они вернулись на плот, Иннокентий лег на бревна лицом вверх и тихо попросил:

— Петя, я уже не поднимусь. Привяжи меня покрепче к плоту.

Петр Иванович выполнил его просьбу. Полежав немного, Иннокентий добавил слабым голосом:

— Я ведь тут, на берегу, алмаз нашел. Он на груди у меня, вместе с описанием. Ты не забудь его передать геологам, Петя.

Это были последние слова Иннокентия Куницына, но Петр Куницын не обратил тогда на них внимания. Он решил, что у товарища начался бред.

В середине мая лед на реке затрещал, вздулся и, оторвавшись от берегов, поднялся вверх на целый метр. Но вниз по течению он не пошел: сначала должен был взломаться и тронуться лед на главном русле.

Лежавший на реке плот тоже поднялся вверх. Петр Куницын на всякий случай привязал себя к бревнам рядом с Иннокентием, и теперь они вместе лежали на своем ледяном постаменте, безучастные ко всему на свете.

А лед на реке продолжал дыбиться и ломаться. Неумолчный грохот стоял на реке. Наконец все пришло в движение, зашевелилось, тронулось вперед. Петр Иванович приподнял голову и толкнул Иннокентия.

— Кеша, друг, поплыли!.. Очнись, Кеша!

Летчик не шевелился.

— Кешка-а!.. — отчаянно закричал Петр Иванович, собрав последние силы.

Ресницы на лице товарища дрогнули и поползли вверх. На белых, бескровных губах затеплилась улыбка. В последний раз смотрел летчик Иннокентий Куницын на небо — на высокое голубое небо, в котором парили легкие, наполненные розовым светом облака…

…Плот плыл по весенней, разбуженной майским солнцем тайге. В лесу гомонили ручьи, пели на разные голоса птицы. Тысячи новых звуков, тысячи новых запахов наполняли воздух извечной, но всегда прекрасной мелодией весны.

На плоту неподвижно лежали два человека. Иногда река окатывала их ледяной волной, и тогда один из них поднимал голову и тут же бессильно ронял ее.

Они плыли мимо еще никому неведомых, лежащих под снегом алмазных россыпей, мимо будущих поселков изыскателей, мимо обогатительных фабрик и буровых вышек. Ничего этого еще не было на берегах вскрывшейся после долгой зимней спячки реки, но все это должно было возникнуть здесь всего через несколько лет.

Они плыли к людям, унося с собой из якутской тайги ее вековую тайну — маленький прозрачный кристаллик алмаза.

Неделю спустя после начала ледостава группа колхозников-якутов, перегонявших купленную зимой Иннокентием и Петром Куницыными партию оленей для геологического отряда, выловила на Вилюе плот, к которому были привязаны два человека. Один из них был уже мертв, и его похоронили в селе Вилючаны, на берегу реки. Другого, находившегося в глубоком беспамятстве, доставили в районную больницу. Сделав это, якуты погнали оленей дальше и на другой же день передали все стадо вилюйскому отряду Тунгусской экспедиции, для подготовки маршрута которого Иннокентий Куницын отправился три месяца тому назад в свой последний перелет.

Петр Куницын пролежал в больнице очень долго, и только много времени спустя было установлено, что человек в истлевшем меховом комбинезоне, похороненный в селе Вилючаны, и есть знаменитый Иннокентий Трофимович Куницын, первый «алмазный» летчик, основатель якутского алмазного авиаотряда.

Иннокентий Куницын не доплыл до вилюйского поискового отряда всего несколько километров. Если бы плот выловили не якуты-оленеводы, а геологи Тунгусской экспедиции, они бы наверняка нашли спрятанную на груди у летчика записку. И, может быть, тогда, прочтя сделанное им описание места находки, они не бродили бы еще много лет по тайге, а сразу пошли бы туда, где стоял маленький занесенный снегом чум и где сейчас, после долгих поисков, открыто одно из самых богатых в нашей стране месторождений алмазов.

…Узнав все, о чем было рассказано выше, я решил еще раз побывать в Вилючанах. Случай свел нас в самолете с летчиком Виктором Новиковым — тем самым Новиковым, который первый рассказал мне о Куницыне. На этот раз он был пассажиром.

Приземлившись в Вилючанах, мы вместе отправились на могилу Куницына.

— Иннокентий Трофимович погиб весной 1948 года, — говорил по дороге Новиков, — а осенью следующего года тот самый поисковый отряд, для которого. Куницын летал закупать оленей, нашел в песчаной вилюйской косе первую алмазную россыпь, которая положила начало открытию всего Якутского алмазоносного района.

Вот и берег Вилюя. Ветер играет серебристой травой на невысоком холмике земли. Красная фанерная звезда, пожелтевшая от времени фотография под стеклом да зеленый пропеллер — вот и все скромное убранство могилы. Вилючанские пионеры окружили ее деревянной оградой, поставили лавочку.

Мы садимся с Виктором Новиковым на лавочку и долго разглядываем моложавое скуластое лицо с широко расставленными упрямыми и веселыми глазами.

— Добрые были крылья! — вздохнув, говорит Новиков. — Дай бог всем нам, якутским летунам, быть такими!..

На высоком берегу Вилюя лежит летчик Иннокентий Куницын…

Большая, новая жизнь неудержимо бурлит вокруг. Идут по реке пароходы с грузом для будущих алмазных комбинатов — громкие гудки разносятся по некогда безмолвным местам в память о том, кто первый отдал свою жизнь за освоение богатств этого края… Летят в небе самолеты — нет в Якутии такого пилота, который не приспустил бы свою машину и не качнул бы крылом над могилой первого летчика этой суровой земли…

Идут мимо геологи — останавливаются, снимают рюкзаки и долго смотрят на красную фанерную звезду, на маленький зеленый пропеллер, на открывающийся с высокого берега необозримый простор тайги…

 

Таежный аспирант

Вторую неделю вершины водоразделов, окружавших таежный поселок, курились белыми шлейфами лесных пожаров. В воздухе пахло гарью, было трудно дышать, и без того жаркое якутское лето делалось невыносимым.

Я сидел в лаборатории геологической партии и ждал. Пожар разбил все мои планы, приходилось бездельничать.

Мимо окна уже в который раз за сегодняшний день проходила довольно живописная процессия: впереди, таща за собой двух нагруженных по самые рога оленей, шествовал мальчик-якут в потертом длиннополом геологическом кителе с золотистыми погончиками. За ним, понуря голову, медленно плелась унылая коняга, навьюченная, очевидно, тоже нелегким грузом. Завершал процессию согнувшийся под тяжестью огромного рюкзака человек в рваном лыжном костюме, но в щегольской соломенной шляпе и с аккуратно подстриженной черной бородой.

— Кто это такой? — поинтересовался я.

— Это Лева Зведер, таежный аспирант, — ответили мне.

«Таежный аспирант»… Ну, как журналисту не познакомиться с человеком, имеющим столь своеобразное «научное звание»? Но сделать это оказалось не так-то легко. Целый день «таежный аспирант» бегал по поселку от склада к складу и, потрясая в воздухе какими-то бумагами, отчаянно ругался со складским начальством. Среди общей тоскливой атмосферы приближающегося пожара он выделялся своей энергией и жизнерадостностью.

Только вечером, усевшись на первом попавшемся бревне, мы смогли начать разговор. Зведер снял свою щегольскую соломенную шляпу, и передо мной оказался очень молодой паренек с загорелым, обветренным лицом, ослепительно синими глазами и черной как смоль бородой.

Зведер объяснил мне причину своей кипучей деятельности. Его отряд работает в тайге. Пожар отрезает их от поселка. Сегодня утром он еще прорвался сквозь огонь. Ночью думает пробраться обратно с продовольствием и взрывчаткой для горных работ. Того и другого он взял побольше, для того чтобы к тому времени, когда пожар окончательно отрежет отряд от поселка, ни о чем не беспокоиться.

Узнав, что я корреспондент газеты, Зведер удивленно поднял брови:

— И вы не проситесь со мной в тайгу? Не хотите узнать, почем фунт настоящего таежного «геологического» лиха? Если вы действительно корреспондент — я никогда этому не поверю!

…Через двадцать минут, отпустив якута-проводника, мы вышли из поселка с караваном оленей и вьючных лошадей. Светлая северная ночь опустила на землю легкие сумерки, и они слились с дымом пожара, расстилавшегося по всему горизонту.

Криком и палками подгоняя оленей, мы поднимались на водораздел. Еле заметная звериная тропа вилась между огромными каменными плитами. Мы шли по «могильнику» — кладбищу древних гор. Когда-то, миллионы лет назад, здесь поднимались к далеким облакам их недоступные вершины. Прошла вечность, и от великанов остались песчинки — надгробные памятники былому величию. Все время, пока мы двигались по «могильнику», меня не покидало ощущение какой-то таинственности. Казалось, что стоит только приподнять одну из этих каменных плит, — под ней обязательно окажется или скелет гигантского ящера, вымершего обитателя этих широт, или что-нибудь еще более необычное.

На вершине водораздела нас встретил пожар. Ветер гнал пал по самому высокому месту. Жаркое дыхание огневой стихии ощущалось всем телом.

Зведер критическим взглядом оценил обстановку.

— Если начнем круче спускаться в распадок, прорвемся, — уверенно сказал он.

Подгоняемые зловещим треском горящих деревьев, мы довольно быстро, часа за полтора, «свалились», как принято говорить у геологов, с вершины водораздела в распадок. Переправившись через ручей и пройдя по старой гари, поднялись на склон следующего водораздела. Отсюда хорошо было видно, как на том месте, где мы недавно были, уже клубились черные разводья дыма.

— Кажется, прорвались, — устало сказал Зведер.

— А сюда пожар не повернет?

— Нет, ветер в другую сторону. А если и повернет, то дойдет до старой гари и замолчит. Гореть-то будет нечему.

Отчего горит тайга? Много тому причин. Иногда в засушливые месяцы от слишком высоких температур, иногда от небрежности людей. Бывает и так: все лето до первых осенних дождей горят леса. Дождь, потом снег сбивают огонь, но не до конца. Он уходит в глубь земли, в торфяную подушку.

Торфы могут тлеть всю долгую якутскую зиму, и — что самое опасное — очаг пожара не остается на старом месте, где его застала зима. Медленно переползает подземный огонь под белым снежным покровом, а по весне, как только подсохнут мхи и лишайники, тайга снова загорается в сотнях километрах от старого очага.

…Мы продолжали гнать караван мрачной таежной целиной. Удивительно точно ориентировался Зведер в тайге! Он все время делал повороты, менял направление, словно сворачивал в переулки и улицы знакомого города. Я уже не сомневался в том, что мы давно сбились с правильной дороги и безнадежно заблудились, но Лева только подмигивал мне своими синими-синими глазами и говорил весело и лукаво: «Нормальный ход!»

Так прошли мы еще часа четыре. Неожиданно Зведер остановился и, сдвинув на затылок шляпу, заорал разбойничьим голосом:

— Ого-го-го!.. На таборе-е! Живы?!.

Эхо, отчетливо повторившись несколько раз, заметалось по тайге. Прошло несколько минут. Потом издали слабо донеслось:

— Живы-ы…

Через час мы сидели у костра на таборе отряда Зведера и с аппетитом уписывали пахнущий дымком, наваристый гречневый «супчик». Помощник Зведера, коллектор Виктор Минорин, молодой, задумчивый паренек, выгонял из палатки комаров, раздувая у входа дымокур. Окончив ужин, мы забрались в спальные мешки и, зашнуровав палатку, дружно захрапели.

Утром проснулись от гулких взрывов, раздававшихся где-то неподалеку.

— Это взрывники нашего отряда шурфы бьют, — объяснил Лева. — Мы к ним сейчас сходим, познакомимся.

У взрывников произошел «интересный» случай. Когда мы подходили к тому месту, где они работали, неожиданно из-за поваленного бурей дерева испуганно закричали:

— Ложись! Убьет!..

Мы ничком упали на мох, и в то же мгновенье рвануло. Комья земли застучали по спине.

— Дешево отделались, — укоризненно покачал головой взрывник Дмитрий Слеткевич, вылезая из своего укрытия, когда дым рассеялся. — Да и я виноват: поздно остановил вас.

Зведер подвел меня к краю шурфа — большой воронки, образовавшейся после взрыва.

Наш отряд занимается составлением структурной карты кимберлитового поля. Кимберлитовое поле — это район нахождения нескольких алмазоносных кимберлитовых трубок. На таком поле кимберлитовых трубок больше, чем грибов в лесу. Теперь, когда алмазные месторождения найдены и готовятся к эксплуатации, нужно объяснить их происхождение, выяснить, на какую глубину уходят вниз трубки. А для этого надо знать структуру всего кимберлитового поля. Вот в этих шурфах на разных глубинах мы берем пробы пород и по ним уже составляем структурную карту. Это как раз и есть тема моей диссертации.

Мы отправляемся на следующий шурф. По дороге Зведер рассказывает:

— Структурная карта в то же время будет и прогнозной картой при поисках кимберлитовых трубок. Тема моей диссертации, таким образом, является одним из разделов разведочных работ Амакинской экспедиции. Так что мне одновременно приходится быть и диссертантом, и начальником отряда, и горным мастером.

Я прощу более подробно объяснить роль структурной карты при поисках алмазов.

— Дело здесь вот в чем, — начинает Зведер. — Если взглянуть на геологическую карту Сибирской платформы, то в самом ее центре увидите большое зеленое пятно. Это траппы — древние породы, изверженные с больших земных глубин. Ученые предполагают, что кимберлитовые трубки должны располагаться по краям трапповых полей, так как здесь находятся зоны глубинных разломов твердой кристаллической оболочки Земли, зоны трещин. Естественно, что кимберлитовая магма будет более охотно устремляться вверх по уже готовым трещинам, чем пробиваться через плотные траппы.

Так вот, изучив структуру уже открытых кимберлитовых полей и установив, что все кимберлитовые трубки этого поля «садятся» на одну трещину, мы можем утверждать, что во всех аналогичных по геологической структуре местах, при наличии трещин, тоже должны быть алмазоносные кимберлитовые трубки. Это уже более высокая ступень в поисках алмазов — научный прогноз, научное предвидение. Если раньше, в первые годы существования Тунгусской экспедиции, алмаз искали по самому алмазу, потом по спутникам — пиропу и ильмениту, потом геофизическим методом, то теперь его можно будет искать и по структурным признакам, то есть разведывать сразу целые поля голубой земли, а не только отдельные трубки.

Конечно, новые методы поисков алмазов, будь то геофизический или структурный, не отменят старый, «пироповый», способ. Они обогатят арсенал геолога-поисковика. Как видите, завеса, веками покрывавшая тайну залегания такого редкого и неуловимого минерала, как алмаз, начинает постепенно приподниматься. Алмаз еейчас «окружен» со всех сторон армией геологов, Ему ничего не остается больше делать, кроме как «сдаться» на милость победителей.

…На следующий день Виктор Минорин отправился с караваном оленей на старые горные выработки, чтобы продокументировать и привезти на табор образцы уже взятых пород. Зведер уходил в тайгу, в многодневный маршрут. Меня он брал с собой вместо Минорина своим помощником.

В этом долгом и трудном маршруте я действительно узнал, почем фунт настоящего таежного «геологического» лиха. С каждым новым шагом немудреная полярная природа раскрывала перед нами свою суровую и мужественную красоту. Надолго запомнились мне повитые сухими туманами редкостойные лиственничные леса со страдальчески перекрученными от сильных морозов деревьями, доверчиво мягкая, как вата, мшистая земля и печально-голубые пустынные таежные горизонты.

Мы вели жизнь истинных Робинзонов. День наш начинался рано. Зведер просыпался ровно в шесть часов, вылезал из спального мешка и произносил свою любимую фразу: «Нормальный ход!»

Потом мы бежали на ручей бриться и умываться. Свежее таежное утро бодрило тело. Мы были молоды, здоровы, и нам было необыкновенно весело. Серебристые мальки испуганно разбегались от наших гогочущих отражений.

Обряд разжигания костра и завтрака занимал полчаса. Зведер с необычной для мужчины ловкостью занимался кулинарными делами.

На меня была возложена вся черная кухонная работа. Я таскал дрова, дул на костер и отгонял комаров от манерки с чаем. Кроме того, я числился старшим конюхом и должен был заботиться о лошадях.

Позавтракав и навьючив лошадей, мы выходили в маршрут. Зведер, как дятел, стучал длинным геологическим молотком по всем выходам каменных пород. Мне поручалось складывать в рюкзак отбитые образцы и под диктовку Зведера записывать, где, когда и в каких условиях они отбиты.

Зведер писал заключительную главу своей диссертации. По взятым образцам он должен был составить структурную карту большого, еще мало исследованного района и по этой карте дать точный прогноз: стоит ли искать здесь алмазы или нет. Это была, говоря научным языком, квинтэссенция всего структурного метода.

Я понимал важность порученного мне дела и старался как мог. С утра до вечера я таскал тяжелые рюкзаки с пробами от Зведера к каравану и высыпал их в большие вьючные мешки. Хотя я очень плохо понимал, как можно по этим обыкновенным серым камням открывать целые поля голубой земли, тем не менее к своим обязанностям относился очень серьезно.

День проходил в работе. Обедали мы вечером (в маршруте геологу положено есть только два раза в день, чтобы не терять дорогого светлого времени). Повторив обряд разжигания костра, мы варили в манерке гречневый «супец», быстро расправлялись с ним и залезали в свои спальные мешки.

Иногда по вечерам Лева с тревогой смотрел на горизонт и, вздыхая, говорил:

— Завтра выходной день.

— Почему? — удивлялся я.

— Чувствуешь, как гнус давит? Дождь будет.

Утром мы действительно просыпались под унылый аккомпанемент дождя по брезентовым бокам палатки. Самое страшное было дотронуться головой до брезента — он сразу же начинал протекать. В такие дни Зведер учил меня таежным песням. После окончания Иркутского университета Лева три года работал на Ленских золотых приисках и знал великое множество таежных песен. Чаще других мы пели любимую песню рабочих Ленских золотых приисков, которая называлась «Тайга». У этой песни были простые, но очень выразительные слова. Особенно часто повторял Зведер последний куплет:

Наверное, у него были для этого свои основания…

С каждым днем нашего долгого таежного путешествия я все больше и больше проникался уважением к профессии геолога. Это они, геологи, первыми идут по земле, находят скрытые в ней богатства и поднимают к жизни далекие, ранее нежилые края.

И с каждым новым днем все глубже раскрывалась передо мной богатая душа «таежного аспиранта» Левы Зведера — настоящего советского молодого человека, прекрасного товарища, пытливого и смелого исследователя, весельчака и умельца. Богатая школа жизни, которую он прошел за годы работы в тайге, закалила его, научила преодолевать трудности, настойчиво идти к намеченной цели.

Я не знаю еще, какая оценка будет дана научной работе молодого ученого, но мне хочется заверить будущих оппонентов диссертации Зведера в том, что это был честный, добросовестный и мужественный труд исследователя. И если допустимы здесь такие высокие слова — каждая строчка этой диссертации была пройдена пешком по глухой заполярной тайге, сквозь пожары и морозы, через болота и метели.

…Однажды, уже в самом конце нашего маршрута, мы, как всегда, заночевали в тайге. Среди ночи нас разбудил громкий лосиный рев. О какой-то своей, одному ему известной радости победно возвещал миру молодой, сильный зверь. Мы молча слушали эту гордую песнь тайги.

— А хорошо все-таки жить на свете! — неожиданно сказал в темноте Зведер. — Быть романтиком, ездить в дальние страны, ходить неизведанными тропами и открывать новое — то, что до тебя не было известно людям!

В тайге торжествующе трубил лось…