В 1789 году проживающие в Москве французы подали прошение о разрешении им строительства католической церкви. После получения разрешения от московских властей и его одобрения императрицей Екатериной II была построена небольшая деревянная церковь. Освящение церкви во имя французского короля Людовика IX Святого состоялось 30 марта 1791 года. В XIX веке было осуществлено строительство современного здания церкви на месте прежней. Строительство было начато в 1833 году, а закончено двумя годами позже. Церковь была сооружена по проекту известного архитектора А. О. Жилярди, но лишь 17 июня 1849 года состоялось ее освящение.

Пастырская служба ее настоятелей определялась российскими законами, принятыми в отношении Католической Церкви, богослужения проводили католические священники французского происхождения. При церкви Святого Людовика Французского существовали две гимназии — мужская гимназия Святого Филиппа Нери и женская гимназия Святой Екатерины; а также благотворительный приют Святой Доротеи. Более ста лет церковь Святого Людовика Французского в Москве была для верующих французов, проживающих в России, духовным центром, с 11 января 1913 года настоятелем прихода был Жан-Мари Видаль; к 1917 году число прихожан насчитывало 2700 человек.

«Уже в первом кровавом побоище, учиненном коммунистами в конце октября в Москве, были жертвы среди католиков: 30 октября 1917 года настоятеля прихода Жан-Мари Видаля информировали, что один из его прихожан смертельно ранен, священник тут же поспешил прийти, но живым он его уже не застал. Торжество Всех Святых, отмечавшееся через два дня, напомнило настоятелю эпоху катакомб». С провозглашением большевиками Декрета «Об отделении Церкви от государства» у причта возникли сложности: настоятель Жан-Мари Видаль и так называемая «двадцатка» приходской общины были иностранцами, сотрудниками французского посольства. Именно тогда председателем «двадцатки» и старостой церкви была назначена Алиса Бенедиктовна Отт, француженка, после своего замужества получившая российское подданство. В результате этого назначения приходской общине удалось решить многие проблемы.

17 июля 1918 года церковь Святого Людовика Французского посетил архиепископ Могилевский Эдуард фон дер Ропп, который преподал таинство миропомазания некоторым детям. «Визиты епископа в католические приходы невероятных размеров Могилевской епархии были событиями исключительнейшими, и многие приходы удостаивались подобного не чаще чем раз в полстолетия». Церковь Святого Людовика Французского ждала епископа более десяти лет, и все прихожане в этот июльский день были тронуты ободряющими словами своего пастыря. Никто не знал еще, что вскоре их архиепископу придется навсегда покинуть страну.

5 августа 1918 года наступил для прихода день суровых испытаний. Ночью произошли массовые аресты французов и англичан как представителей враждебных большевистской России стран Антанты, среди них, конечно же, было много католиков.

Все они сначала были размещены на Тверском бульваре в здании милиции, затем военнослужащие переведены в Бутырскую тюрьму. Женщины-заложницы были отправлены в основном в Андроньевский и другие монастыри, где были устроены концлагеря. «Их семьи, родные, друзья каждый вечер собирались в церкви Святого Людовика Французского, чтобы молиться за них, читать новенну Богородице к празднику Успения».

17 августа 1918 года был убит председатель Петроградской Чрезвычайной Комиссии М. С. Урицкий, 30 августа на заводе Михельсона совершено покушение на В. И. Ленина. В ответ на эти два теракта советская власть объявила о начале масштабной кампании террора. При этом объектом массовых казней были названы целые слои населения, а именно все, кто не относился к рабочему классу или беднейшему крестьянству; например, только 2 сентября в Петрограде было расстреляно 512 заложников, в основном офицеров русской императорской армии. Все это не сулило заложникам-католикам ничего обнадеживающего, а советские тюрьмы и концлагеря, конечно, были закрыты для посещения священников.

«В результате вмешательства посольства Франции была достигнута договоренность об освобождении заложников, 25 января 1919 года были освобождены французы-военнопленные. Начался массовый выезд французов из Москвы; в обмен на это французские власти не препятствовали никому из российских военных, оказавшихся на территории Франции во время войны, свободно вернуться в красную Россию. Но многие из тех, кто не мог покинуть Москву по самым разным причинам, остались, находя духовное утешение в храме Христовом. Все здания, принадлежавшие приходу, включая помещения гимназий, к весне 1919 года были уже конфискованы». Оставалась лишь сама церковь.

«В мае 1919 года, накануне праздника Вознесение Господне, в церковь Святого Людовика Французского вошла группа чекистов с семнадцатилетним парнем во главе и учинила тщательнейший многочасовой обыск. Нагрянувшим коммунистам пригрезилось, что между храмом и соседними зданиями существуют подземные ходы, а в подземельях сокрыто оружие и боеприпасы. Обследовав подвалы, чекисты не нашли, естественно, ничего. Тогда в голову им пришла идея, что вход в мифические катакомбы находится под… главным алтарем, используемым лишь „для маскировки“. Несмотря на протесты, юный шеф чекистской группы отодрал мраморную плиту; понятно, что и там не были обнаружены склады с оружием. Все последующие протесты также не дали никаких результатов. Новый обыск последовал 22 июля. На сей раз интересовались жильем священника, но не сообщили о предмете своих поисков».

В 1920 году французское посольство покинуло Россию, в начале 1921 года настоятель церкви Святого Людовика Французского Жан-Мари Видаль был также арестован и заключен в Бутырскую тюрьму; очевидно, таким образом советские власти пытались надавить на правительство Франции. После трех месяцев тюремного заключения Жан-Мари Видаль был демонстративно выслан из России, так что церковь Святого Людовика Французского осталась без настоятеля. Перед отъездом настоятель вручил старосте Алисе Отт ключи от церкви и поручил ей заботу о приходе. С тех пор для совершения воскресных и праздничных богослужений в церкви Святого Людовика Французского приглашались священники из храмов Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии и Святых Апостолов Петра и Павла.

Несколько раз большевики пытались закрыть приход Святого Людовика Французского, но всякий раз верующие отстаивали его. В 1922 году, в процессе изъятия церковных ценностей «для помощи голодающим», прихожане смогли спасти церковную утварь: «они собрали все свои нехитрые драгоценности, нажитые за многие годы, — серебряные кофейники, чайники, фамильные сервизы, сережки. Сдав, таким образом, серебро, в полтора раза превышающее по весу то, что собрались конфисковать коммунисты, прихожане спасли храм от разорения». В тяжелые времена начала 1920-х годов староста прихода Алиса Отт организовала поддержку продуктами и промышленными товарами нуждающихся французов через польское посольство, позднее денежную помощь им осуществляло вернувшееся в Москву французское посольство.

* * *

5 декабря 1922 года властями были закрыты все католические церкви Петрограда, разнеслись слухи о предстоящем групповом процессе католического духовенства. В конце декабря экзарх русских католиков Леонид Федоров, предвидя уже свой скорый арест, в своем письме в Москву предупреждал о возможной участи и Анну Абрикосову, игуменью общины сестер-монахинь: «Петроградское правительство предъявило свое veto, основываясь на том, что Католическая Церковь — это ячейка контрреволюционных организаций. Чтобы оправдать этот поклеп против нас, устраивается громкий процесс. Мы обвиняемся: в контрреволюции, злостной агитации, в устройстве организаций для свержения советской власти, в использовании религиозных предрассудков народных масс для этой же цели». Далее он сообщал о кодовых словах в будущих телеграммах из Петрограда: слово «да» в первой из них означает, что он арестован, слово «приезжайте» во второй — нужны деньги.

4 марта 1923 года группа католических священников с архиепископом Яном Цепляком во главе и экзарх русских католиков Леонид Федоров прибыли в Москву и сразу же были заключены в тюрьму. 23 марта начались судебные заседания, подсудимых, как «участников контрреволюционной организации церковников», обвиняли в выступлениях против декретов советской власти и контрреволюционной агитации. Все пять дней процесса шло открытое издевательство над ними, их веру старались оскорбить, а самих священников — унизить, особенно часто атаковали архиепископа Яна Цепляка и прелата Константина Будкевича как «руководителей контрреволюционной организации». Прокурор Н. В. Крыленко демонстративно обращался к обвиняемым на «ты», выражался цинично и богохульно, заявляя: «Власть Папы? — предрассудок, мыльный пузырь, пустой звук». Он высмеивал их веру в кару Божию и вечную жизнь, старался представить священников низкими и подлыми людьми, почти ворами.

25 марта 1923 года обвиняемые были приговорены: Ян Цепляк и Константин Будкевич — к расстрелу; пятеро священников, включая Леонида Федорова, — к 10 годам тюремного заключения; остальные восемь священников — к 3 годам заключения. 29 марта 1923 года расстрел архиепископу Яну Цепляку был заменен на 10 лет тюремного заключения, а Константин Будкевич был расстрелян. Тюремная изоляция на долгие годы активнейших священнослужителей привела к почти полному разгрому Католической Церкви, главной цели этой акции. Да еще на следующий день после приговора в центральной газете «Правда» была опубликована статья, подписанная рабочим Ф. Федоровым, с призывом к революционному Трибуналу о предании суду Папы Римского, так как именно он и был виновником сопротивления католических священников советской власти.

Отметим, что суровый приговор экзарху Леониду Федорову был вызван его поведением на суде, когда он твердо заявил, что «хотя мы и подчиняемся советской власти вполне искренне, но смотрим на нее как на наказание Божие за грехи наши». Это вызвало гневную отповедь прокурора Крыленко: «Это он собрал вместе православных и католиков для противодействия власти. Это он устраивал общий фронт против коммунизма». Заметим, что после процесса отношение местных властей к русским католикам стало более жестким, чем к католикам-латинянам. Летом 1923 года все ранее опечатанные католические церкви Петрограда открылись, кроме приходской церкви русских католиков во имя Сошествия Святого Духа. Неоднократные просьбы верующих были безрезультатны, власть категорически заявила, что церковь будет ликвидирована, якобы Леонид Федоров слишком опасный человек, а «в подлую федоровскую церковь пойдут миллионы, пойдут в католическую интернациональную организацию!»

Как и предсказывалось, с 12 по 16 ноября 1923 года в Москве было арестовано тринадцать участников общины русских католиков, среди них священник Николай Александров и игуменья монашеской общины Анна Абрикосова. Эта операция чекистов в рапорте начальника секретного отдела ОГПУ была представлена так: «Ликвидацию мы произвели на основании имеющихся агентурных сведений о том, что Московская община имеет тесную связь, во-первых, с Абрикосовым, находящимся в Риме, как представителем Папы, а во-вторых, с кругами, собирающими материалы о положении в Советской России, которые должны служить как обвинительный материал против СССР».

С 17 по 29 ноября прошли аресты и в общине русских католиков в Петрограде, среди арестованных были священники Иоанн Дейбнер и Епифаний Акулов; все они для дальнейшего следствия были отправлены в Москву. С марта по апрель 1924 года аресты русских католиков продолжались как в Москве, так и в Петрограде, причем шесть женщин-католичек осудили там же, не привозя в Москву. В качестве доказательства обвинения, что в Абрикосовской общине «печатались и распространялись письма нелегального характера», были предъявлены найденные при обыске, во-первых, «Открытое письмо тридцати русских католиков», где подробно описывались преследования верующих в России, и, во-вторых, многочисленные вырезки из газет об арестах как католиков, так и православных. И обвиняемые не отрицали, что все было предназначено «для отправки Римскому Папе». От арестованных православных священников, посещавших ранее квартиру Абрикосовых, следствие добилось нужных им показаний против католиков: «Беседовавшие с нами католические богословы не скрывали своего желания подчинить нас иезуитам (или что то же — Папе Римскому), уже одно это, по моему разумению, означало, что они хотели втянуть и нас в политику».

19 мая 1924 года обвиняемые были приговорены: Анна Ивановна Абрикосова как «руководительница Московской контрреволюционной организации, имевшей связь с Высшим монархическим Советом за границей», три священника, три активных сестры-монахини и два мирянина — к 10 годам тюремного заключения; остальные сестры — к 3–5 годам ссылки. Ни одна из сестер-монахинь не подписала отречения от католичества; общее настроение соединенных перед этапом в пересыльной камере сестер передают слова их игуменьи Анны Ивановны Абрикосовой: «Вероятно, каждая из вас, возлюбив Господа и следуя за ним, не раз в душе просила Христа дать ей возможность соучаствовать в Его страданиях. Так вот, этот момент теперь наступил. Теперь осуществляется ваше желание страдать ради Него».

* * *

Антицерковная политика большевиков все более ужесточалась, катастрофически ухудшалось положение и Католической Церкви в России. А с высылкой из страны в апреле 1924 года архиепископа Яна Цепляка почти двухмиллионная католическая паства осталась без духовного руководства. Советское правительство не давало разрешения на въезд в страну нового епископа, пока Ватикан официально не признает Россию. Все попытки Папы Римского договориться с большевиками кончались провалом. С начала 1925 года Ватикан, используя дипломатические каналы, вновь продолжил попытки договориться с советским правительством, которое не давало разрешения на въезд в страну нового епископа, требуя от Ватикана официального признания СССР. Больше года тянулись мучительные и безрезультатные переговоры в Берлине, но надежд на заключение договора не было. Тогда в Ватикане рождается план восстановления католической иерархии в России через тайное посвящение в сан епископа священника, официально служащего в стране. После возобновления дипломатических отношений с Францией и возвращения французского посольства в Москву в январе 1925 года по договоренности с Ватиканом оно взяло церковь Святого Людовика Французского под свое покровительство, и это давало возможность осуществить тайные планы именно в этой церкви, в случае благоприятного исхода решался вопрос назначения и нового настоятеля.

Приезд в Москву отца Мишеля Д’Эрбиньи в Великую среду — для участия в службах Страстной седмицы — вызвал большое волнение прихожан. В церкви Святого Людовика Французского на Великий четверг собралось множество верующих, чтобы приветствовать священника, которого они видели в октябре 1925 года. В последующие дни он, приходя в храм к половине девятого утра, редко уходил раньше трех часов дня. На Пасху он совершил торжественную Мессу, произнес проповедь на французском, закончив ее несколькими словами на русском языке. Все это время он служил как простой священник, ничем не выдавая своего епископского сана.

Посол Франции в Москве был информирован о том, что Ватикан хотел бы иметь в России епископа-француза при условии, что его посвящение будет проведено тайно. Посвящаемым был избран священник Пий Эжен Неве, настоятель французского прихода в Макеевке Донецкой области. Он прибыл в Россию в 1906 году с горячим желанием служить Господу именно здесь и двенадцать лет прослужил в приходе общины французских рабочих в Макеевке, снискав искреннюю любовь своей паствы. С началом Гражданской войны французская колония покинула Россию, но отец Эжен остался в большевистской России и продолжил священническую службу для остальных прихожан, но теперь уже только на русском языке.

После пережитых ужасов Гражданской войны, бесконечной смены властей, террора и насилия и, наконец, установления советской власти Эжен Неве пришел к убеждению, что только дипломатическое признание большевиков Ватиканом даст шанс Католической Церкви выжить в России, поэтому в своих посланиях именно к этому он призывал Ватикан, убеждая ускорить переговоры. В 1921 году он познакомился со священником русских католиков Потапием Емельяновым, служившим в селе Нижняя Богдановка под Луганском; они подружились и стали переписываться. Именно отцу Потапию стал поверять в письмах свои тревоги и размышления о судьбе русского народа Эжен Неве: «Что превосходит мое понимание — это непоколебимое терпение и покорность народа»; «За столько страданий воздастся, не может быть, чтобы Господь позволил вынести такие тяжкие испытания без очень милосердной цели».

Весной 1923 года отец Эжен узнает от Потапия Емельянова об аресте экзарха русских католиков Леонида Федорова, о сложном положении верующих, желающих принять католическую веру с сохранением православных традиций, но не имеющих духовных наставников. Он сообщает об этом митрополиту Андрею Шептицкому; 1 мая 1923 года отец Эжен Неве получает от владыки Андрея широкие полномочия при обращении верующих в католическую веру с оформлением соответствующего документа и сопроводительным письмом: «Мы также приказываем тебе, дорогой отец Неве, принимать с любовию, и это по заповеди Божией, служителей и верующих, желающих вступить в общение со Святейшим Престолом в Риме, и сохранить с большой заботой и во всей силе их церковные организации. Обо всем случившемся ты поспешишь нас информировать. Да благословит Бог тебя, а также твои труды и твой народ».

Положение Католической Церкви было особенно тяжелым из-за активного наступления большевиков на религию в России. Но, несмотря на жестокие приговоры по завершившемуся в Москве групповому процессу над католическим духовенством, расстрел после суда генерального викария Константина Будкевича, отец Эжен решает частным порядком попытаться навести мосты между Ватиканом и советской властью. 1 июля 1923 года он обратился к председателю Совнаркома Украины X. X. Раковскому с письмом: «Мысль, которая преследует меня и которую я сообщаю Вам без предосторожностей, а просто и открыто, состоит в том, что было бы полезно и знаменательно для республики Советов восстановить дипломатические отношения с Папой Римским». «Для человека не стыдно, не унизительно разговаривать открыто с отцом многих тысяч миллионов христиан, с человеком, голос которого раздается так громко по всему свету, и с самым большим нравственным авторитетом, который имеется где-либо еще в мире». «Вполне вероятно, что Святейший Отец Пий XI не откажется достойно прийти к соглашению с русским правительством». «Примите выражение моей безграничной преданности делу русского народа, который я люблю всей душой».

Письмо, несомненно, было получено, но ответа на него не последовало. Однако отец Эжен не оставлял своих стараний и в апреле 1924 года в письме своему духовнику в Париж снова утверждал, что других путей к выживанию католиков в СССР нет: «Каждый день все более меня убеждает в том, что это соглашение все более и более необходимо: в противном случае мы все умрем от истощения». «Никто не просит у Папы отпускать грехи коммунизму, но если бы существовало средство для того, чтобы договориться с коммунистами для общего блага и для высшего духовного блага, искупленного кровью Иисуса Христа!»

Для Ватикана постоянная подробнейшая информация отца Эжена Неве о положении католиков в России была неоценима, а его непоколебимая убежденность, что только в переговорах возможно решение всех проблем, вызывала уважение и надежду Папы Римского — именно такой епископ сможет восстановить и возглавить разгромленную большевиками иерархию Католической Церкви. Посол Франции срочно вызвал в Москву священника Эжена Неве, и посланец Ватикана, епископ Мишель Д’Эрбиньи сообщил ему о предстоящем событии. 21 апреля 1926 года отец Эжен Неве полчаса провел в молитве, стоя на коленях у престола Лурдской Богородицы в церкви Святого Людовика Французского, затем епископ Мишель Д’Эрбиньи тайно посвятил его в сан епископа и назначил Апостольским администратором Московского деканата. Позднее в его юрисдикцию вошел и экзархат восточного обряда, кроме того, он считался первенствующим среди других администраторов.

Впервые в Москве рукополагали католического епископа; впервые совершалась хиротония в храме Святого Людовика Французского. 10 мая там же были совершены тайно епископские хиротонии священников Александра Фризона и Болеслава Слоскана, викария храма Святой Екатерины Александрийской в Ленинграде. Последнюю тайную операцию посланец Ватикана совершил в Ленинграде: прелат Антоний Малецкий, генеральный викарий Могилевской архиепархии, 13 августа был хиротонисан во епископа и поставлен главой Ленинградской апостольской администратуры.

Обо всех событиях, происходящих в Советском Союзе, Пий Эжен Неве сообщал в своих посланиях Д’Эрбиньи, ставшему референтом Комиссии «Про Руссиа», с марта 1927 года их стал читать и генеральный настоятель Конгрегации ассумпционистов, отец Кенар, ставший советником этой Комиссии. О тайном событии чекистам вскоре стало известно от сексотов, «работавших» в церкви: «В Россию приехал представитель из Рима епископ Д’Эрбиньи, который ведает делами католичества в СССР. Приехал он неофициально и провел реорганизацию среди католичества в СССР, назначил ряд епископов и разделил весь СССР на администраторства, назначив администраторов. В частности, Д'Эрбиньи назначил Неве администратором Московского округа и посвятил его в епископы».

В июне 1926 года епископ Пий Неве, вернувшийся на Украину для передачи дел будущему настоятелю прихода, отцу Давиду Майяну, был вызван в Юзовское управление ОГПУ и обвинен в том, что во Франции опубликованы его «Мемуары о времени воинствующего коммунизма» с антисоветскими выпадами. Действительно, под этим заголовком в парижском журнале были напечатаны его письма о событиях Гражданской войны на Украине. Свой вызов к местным чекистам он прокомментировал в письме к епископу Мишелю Д’Эрбиньи так: «Воинствующий коммунизм закончился в 1919 году, поскольку то, что происходит сейчас, я называю фашизмом красным».

3 августа 1926 года епископ Мишель Д’Эрбиньи вновь прибыл из Рима в Москву, 14 августа в церкви Святого Людовика Французского он предстал перед изумленными прихожанами в епископском облачении. На следующий день, в день Успения Божией Матери, он открыто совершил епископскую торжественную Мессу и объявил верующим, что они «получат вскоре пастыря, который постоянно будет помогать душам доброй воли». 22 августа Мишель Д’Эрбиньи совершил епископскую Мессу в церкви Святых Апостолов Петра и Павла, а 23 августа там же прошла церемония конфирмации молодежи. Новость о епископском служении в Москве мгновенно распространилась среди католиков, и даже с далеких берегов Волги приезжали верующие для получения епископского благословения и таинства миропомазания, состоявшегося в праздник святого Людовика 25 августа.

Французское посольство вызвало в Москву епископа Пия Эжена Неве, но тот смог выехать из Юзовки лишь 2 сентября, да еще в Туле был задержан на двенадцать часов (власти хотели помешать его встрече с Мишелем Д’Эрбиньи). 4 сентября 1926 года епископ Неве наконец прибыл в Москву. В начале сентября монсеньору Мишелю Д’Эрбиньи было приказано властями покинуть территорию СССР. 5 сентября после воскресной Мессы, отслуженной Пием Эженом Неве, епископ Мишель Д’Эрбиньи официально представил его прихожанам как нового пастыря. О рукоположении Неве уже знали ассумпционисты во Франции и в одном из своих бюллетеней для внутреннего пользования сообщили новость о епископской хиротонии своего собрата. Из-за этой неосторожности тайна была раскрыта, так что теперь епископ Пий Неве мог больше не скрывать своего сана.

3 октября 1926 года в приходе Святых Апостолов Петра и Павла он совершил свою первую Мессу в полном епископском облачении. Сообщив о своем официальном вступлении в должность Апостольского администратора Московского, епископ Пий Эжен Неве закончил Мессу обращением к прихожанам: «Поскольку мы живем в среде великого русского народа, который оказывает нам гостеприимство, мы должны быть, и мы признательны ему и желаем ему мира, процветания и славы. Мы считаем русских нашими настоящими братьями, которые связаны с нами узами католической веры. Воздать Богу Богово, кесарю кесарево, любить врагов своих, прощать тех, кто злобствует на нас, молиться о тех, кто нас преследует и обижает, если такие люди встречаются нам, — вот наша единственная политика, потому что это политика Евангелия».

О своем новом назначении епископ Неве с волнением поведал в письме другу, отцу Потапию Емельянову, поделившись радостью и сомнениями: «Я так чувствую свою слабость! Одно только радует меня: на своем новом месте, Бог даст, буду иметь возможность доказывать делами и, если будет угодно Богу, добрыми услугами, что я глубоко люблю Россию и ее народ». 6 октября епископ написал в Ватикан о прошедшей торжественно первой Мессе и хорошем впечатлении на духовенство и верующих его обращения, а также о готовящейся передаче пожертвований заключенным священникам Суздальского политизолятора, сообщив о нахождении там отца Иоанна Дейбнера и его состоянии: «Отец Иоанн постарел и похудел, но стал очень терпеливым и мужественным. Он предпочитает оставаться один в камере, так ему лучше думается, и он имеет возможность молиться».

* * *

18 октября епископ Пий Эжен Неве был вызван в ОГПУ, где ему было сказано или прекратить священнослужение, или в течение трех дней покинуть страну, так как по новому законодательству только советские подданные могут заниматься религиозной пропагандой. Посол Франции, узнав об этом, выразил протест и сообщил о вызове в Париж. МИД Франции пригрозил Советам принятием соответствующих мер в отношении церковных деятелей и советских граждан во Франции. 21 октября посол получил ответ из МИДа, что Пию Неве разрешено остаться в стране, но при условии, что он будет исполнять обязанности священника лишь в отношении французских граждан.

С этого времени Апостольским администратором Московского деканата официально стал Карл Лупинович, настоятель прихода Святых Апостолов Петра и Павла. С первых же дней служения епископа Пия Эжена Неве в Москве чекисты стали собирать компромат на него, ведь для официальной высылки посольского священника из страны нужны были серьезные основания. Так что в течение десяти лет его пребывания в Москве, с 1926 по 1936 год, вся деятельность епископа Пия Неве и его контакты с духовенством и верующими находились под пристальным наблюдением чекистов, в его ближайшее окружение и в приходскую общину церкви была внедрена агентура.

Она собирала на него компромат, выявляя многочисленные связи католиков друг с другом и через Неве — с Римом: через переписку, встречи, посещения богослужений, исповеди. И вскоре один из «добровольных помощников» чекистов доносил, что «несмотря на то, что Неве формально по предложению НКВД сдал свои полномочия Лупиновичу, он продолжал и продолжает сейчас руководить управлением Московской и Смоленской епархиями»

* * *

14 февраля 1927 года в Москве вновь был арестован священник Михаил Цакуль, настоятель храма Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. После многочасового допроса он был освобожден, вынужденно подписав написанные следователем показания «о шпионской деятельности Неве». До осени 1927 года Неве не был знаком с отцом Михаилом, но следствием заранее были написаны его будущие показания. «Свидетель» якобы «догадывался» о «разведывательной деятельности» Неве еще в Макеевке; «вспомнил» также, что во время Гражданской войны «Неве имел весьма близкие связи с белым командованием и французскими генштабистами, состоящими при штабе Деникина».

Связующим звеном он назвал Франсуа Пари, «одного из акционеров заводов в Макеевке», бывшего еще во Франции «большим другом Неве». Судя по «воспоминаниям», в 1919 году инженер Пари «был при штабе Деникина» и через Неве получал разные сведения о заводах, а позднее оставил ему же «соответствующие поручения и директивы и финансировал его».

По окончании допроса «свидетель» подписал версию следствия, что «Неве не столько занимался там духовными вопросами, сколько главным образом разведывательной работой», продолжая и после окончания Гражданской войны через французское посольство «информировать акционеров в Париже о положении на заводах». Он же дал подробнейшие показания и о тайной миссии епископа Мишеля Д’Эрбиньи как представителя Ватикана, что тот «приехал неофициально и провел реорганизацию среди католичества в СССР, назначил ряд епископов и разделил весь СССР на администраторства, назначив администраторов». Для органов ГПУ не составило труда вскоре определить имена этих тайных епископов и к концу 1927 года изолировать их от паствы: Антоний Малецкий был выслан, Болеслав Слоскан отправлен в лагерь, а Александру Фризону сначала запретили выезд из Симферополя, а затем арестовали.

Позднее, 20 февраля 1929 года был арестован и настоятель прихода Святых Апостолов Петра и Павла отец Карл Лупинович по подозрению «в шпионаже и участии в контрреволюционной организации», но после многочасового допроса освобожден, вынужденно подписав составленные следствием показания о епископе Пие Неве, практически не отличавшиеся от выше приведенных обвинений «о шпионской деятельности» посланника Ватикана, епископа Неве.

* * *

Следующим шагом чекистов стала изоляция отца Потапия Емельянова, одного из последних оставшихся на воле католических священников восточного обряда. Он был арестован в своем приходе в селе Нижняя Богдановка Донецкой области 27 января 1927 года. При обыске у него изъяли главный компромат — письма священника, затем епископа Пия Эжена Неве, в последние годы отправляемые им лишь с оказией. Многие выдержки из писем послужили серьезным основанием для обвинения отца Потапия в «контрреволюционной деятельности». Доказательством вины стали, например, такие строки из писем, вошедшие в материалы следствия: «Этим Папа доказывает свое внимание к русскому народу, свое миролюбие и желание, чтобы не было причин для недоразумений»; «Пусть все усердно молятся за меня, дабы Господь дал мне разумение и силу!»; «Всего лучшего, дорогой отец Потапий, посылаю от всего сердца архипастырское благословение Вам, всем знакомым».

Вменялось в вину отцу Потапию также и многократное получение через Эжена Неве материальной помощи от Ватикана в начале 1920-х годов. Причем признание Потапием Емельяновым этого факта с объяснением, что деньги и продукты он получал для своих прихожан-крестьян именно в годы страшного голода в начале 20-х годов, следствием квалифицировалось как подкуп православных с целью обращения их в католическую веру, что и подтвердили «свидетели» из его села: «За переход в католичество Емельянов обещал и раздавал денежные ссуды, покупал одежду и обувь, и хозяйственный инвентарь»; «По заданиям Неве Емельянов различными способами старался проповедовать унию и католизировать православных».

20 августа Потапия Емельянова обвинили и в том, что он «распускал слухи о скором падении советской власти и о том, что коммунисты занимаются грабежами»; что «всячески старался дискредитировать в глазах населения синодальную церковь»; что по просьбе епископа Пия Неве распространял «секретные инструкции из Ватикана». «Добровольный помощник» чекистов в Москве подписал заполненные следствием показания о том, что епископ Неве «занимался и занимается экономическим шпионажем».

12 сентября 1927 года Потапий Емельянов был приговорен к 10 годам концлагеря и отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения, где уже томилась большая группа католических священников. В октябре 1927 года, по случаю десятой годовщины Октябрьской революции, послы Франции и Германии официально обратились к властям с просьбой о помиловании тридцати католических священников, арестованных ранее и отправленных в Соловецкий лагерь особого назначения, но успеха не добились.

* * *

В Макеевке чекистами были инициированы судебные процессы над активными прихожанами, помощниками отца Эжена Неве, причем материалами для них послужили доносы сексотов и «признания» свидетелей: «Уезжая из Макеевки, Неве оставил там своего послушника, которого он рукоположил в священники в Москве, несмотря на то, что этот послушник не имел подготовки, отвечающей этому сану». Результатом доноса стал вызов в апреле в местное ГПУ отца Давида Майяна как «доверенного лица для связи Неве с оставшимися в Макеевке доверенными лицами, от которых он получал все сведения и сообщал Неве». После серьезных угроз и давления отца Давида вынудили подписать обязательство не совершать мессы, но после вмешательства и протеста посла Франции на какое-то время его оставили в покое.

8 марта 1928 года по подозрению в шпионаже был арестован Элиас Вуцинас, бывший служащий коммерческого отдела французских заводов в Макеевке и греческий подданный. После увольнения новой администрацией он получил визу для возвращения во Францию 7 марта, но выехать не успел. Чекисты не сомневались, что от этого арестованного они получат нужные им показания о шпионской деятельности епископа Пия Неве в период его служения в Макеевке. В конце ноября 1928 года в Харькове начался судебный процесс над Элиасом Вуцинасом, причем в отсутствие защитника и с использованием показаний «свидетелей», не явившихся на суд. В показаниях на допросах отсутствующих «свидетелей» и в «Обвинительном заключении», зачитанных на суде, постоянно звучало имя французского подданного, бывшего священника местного прихода Эжена Неве как тайного агента Ватикана. По этому поводу посол Франции заявил протест в НКИД СССР, и, опасаясь дипломатического скандала, соответствующие органы власти отступили, но ненадолго.

В июне 1929 года были арестованы, отправлены в Москву и заключены в Бутырскую тюрьму Станислава Панкевич и Сергей Клочков. Ранее оба работали в доме отца Эжена Неве, позднее стали помощниками отца Давида Майяна: Станислава работала в аптеке, Сергей — в конторе. Станиславу хотели заставить «признаться» в том, что епископ Пий Неве якобы завербовал ее «для контрреволюционной деятельности», причем основанием для таких подозрений служило письмо Неве. В нем он, зная ее характер, по поводу ссоры с Сергеем Клочковым, на которого она жаловалась, писал ей: «Держите язык за зубами». От обоих добивались компрометирующих Неве показаний, но сломить арестованных следствию не удалось. Осенью 1929 года они были приговорены к 3 годам ИТЛ и отправлены в Соловецкий лагерь особого назначения. Потрясенный такой несправедливостью епископ Пий Эжен Неве хотел даже обратиться к Сталину, но в посольстве его убедили в бессмысленности подобного шага. В «Докладной записке» на имя посла Франции он писал: «Нас считают шпионами, мы приносим горе нашим друзьям»; «Все те, кто имел с нами дело, осуждены. И если мы еще не в тюрьме, то только потому, что ожидается большой дипломатический инцидент между Францией и Советами по нашему поводу. Со всех сторон нас травят, даже в нашей церкви».

* * *

Тем временем кампания против католического духовенства охватила всю страну, причем особый размах она приобрела на Украине и в Поволжье. Арестованных священнослужителей неизменно обвиняли в «шпионаже» в пользу иностранной державы, и, надо сказать, чекистам удавалось получать признательные показания арестованных. Используя материалы следственных дел по католическому духовенству и монашеству, а также донесения секретных сотрудников, чекисты доказывали необходимость расширения агентурной работы в католических приходских общинах и увеличения расходов на вербовку священников и верующих. В представленной на рассмотрение Москвой «Смете расходов органов ГПУ по обслуживанию религиозных и сектантских группировок» на первое полугодие 1928 года и только по графе «Содержание секретных сотрудников по инославному духовенству» на Украине значилось:

«а) По польскому Римско-Католическому духовенству и костелам: 20 агентов ксендзов по 25 рублей ежемесячно, на каждого 450 рублей, на 6 месяцев 2700 рублей».

«По 1 с/с на обслуживание 100 костелов религиозных общин и религиозных кружков из числа наиболее важных объектов обслуживания.

Всего 100 по 20 рублей в месяц — 2000 рублей, на 6 месяцев 12000 рублей.

б) По немецкому католическому духовенству и костелам: 10 с/с ксендзов по 25 рублей, в месяц 250 рублей, на 6 месяцев 1500 рублей.

По 1 с/с на каждый церковный совет в числе 21 церковного совета.

Всего 21 с/с по 29 рублей, в месяц 420 рублей, на 6 месяцев 2520 рублей.

По униатскому духовенству и борьбе с унией 3 с/с униатов-священников по 50 рублей, в месяц 150 рублей, на 6 месяцев 900 рублей.

По 2 осведомителя в каждом из 3-х униатских приходов 60 рублей, на 6 месяцев 360 рублей.

Итого 19980 рублей».

Но уже в апреле 1928 года чекисты, получив доносы о материальной поддержке верующих епископом Пием Неве, требовали увеличения расходов по смете, обосновывая это так: «В последнее время мы располагаем неопровержимыми данными о том, что Ватикан занялся усиленной работой по распространению унии в СССР, ставя себе, как конечную цель, соединение православной и католической Церквей для того, чтобы создать единую контрреволюционную Церковь. Свою работу Ватикан проводит через специально назначенного нелегального епископа, ассигновывая для этой цели колоссальные средства, которыми священнослужители оперируют в виде раздачи денежных средств». Кроме того, чекисты стали вербовать в сексоты и православных для активизации их борьбы против католиков — «этим преследуется цель соблазнять православное духовенство и верующих и заинтересовать их материально».

Справедливость этого тезиса органов ГПУ «с блеском» подтвердилась в ходе следствия по групповым делам приходских общин католиков в Москве. Хотя прежние попытки чекистов выслать со скандалом из страны епископа Пия Неве кончились неудачами, он продолжал оставаться их постоянным объектом наблюдения. «Свои люди» были везде — прислугой в доме, горничными в посольстве, среди прихожан в храме, — и все они регулярно докладывали о встречах и разговорах епископа Неве, обо всех посещающих его в храме и. на квартире священниках и верующих, а главное, о постоянной поддержке им верующих. Приведем цифры о размере денежной помощи, оказанной им священству и прихожанам за три года, с 1927 по 1929 год:

Источник: Wenger A. Rome et Moscou. С. 289.

С точки зрения советского законодательства епископ Пий Неве совершал нарушения закона: тайная переписка с заграницей, распределение валюты, полученной из-за рубежа. Но это было естественное и неотъемлемое право епископа: свободное совершение культовых действий, моральная и материальная помощь, которую епископ обязан оказывать своим священникам, поскольку они, как лишенцы, не могли иметь хлебных карточек, а верующие не имели права оказывать им помощь под страхом ареста, так что приходилось рисковать самому Пию Неве. И, конечно, раздача денег нуждающимся в материалах следственных дел интерпретировалась соответствующим образом — оплата шпионажа в пользу Ватикана, а необходимые подтверждения этого прослеживаются в материалах последующих групповых дел католического духовенства и прихожан.

* * *

С января по февраль 1930 года были арестованы десять немецких католических священников, среди них был и Апостольский администратор Поволжья Августин Баумтрог. Сначала они обвинялись «в сборе шпионских сведений в пользу Германии», и после первых допросов, дав признательные показания, они были отправлены в Москву для дальнейшего следствия. В середине февраля прошли аресты второй группы священников, кому-то удалось вовремя скрыться, и они были объявлены во всесоюзный розыск. Среди перешедших на нелегальное положение был священник Алоизий Каппес, о нем ранее был отправлен рапорт в Москву: «Сообщаем, что нами от нашего агента получены данные о том, что Каппес является информатором Ватикана по СССР». В рапорте также утверждалось, что «Каппес является организатором связей с зарубежными центрами».

Лишь в августе 1930 года отец Алоизий был арестован и стал давать развернутые показания о своей «контрреволюционной деятельности». Прежде всего следствие интересовали его поездки за границу за сбором средств в пользу голодающих Поволжья в 1922 и 1924 годах. В материалах дела они были представлены как поездки в Рим для отчета «о проделанной шпионской работе и получения директив Ватикана для дальнейшей работы». И это подтвердил на допросах сам отец Алоизий: «В Риме мы составили меморандум, который подали Папе. В меморандуме было 4 раздела: церковь, школа, духовенство, народ… С одной стороны, мы подчеркнули политику репрессий по отношению к Церкви и к нашему народу со стороны советской власти, с другой стороны, указали на активную политическую позицию, которую занимало духовенство против власти и в борьбе с нею».

Далее он показал, что Папу Римского «особенно интересовала жизнь католического духовенства», и он задал много вопросов: сколько священников арестовано и сколько еще осталось на свободе; какие обвинения предъявлялись им. Папа также интересовался: в каком материальном положении находятся церкви; каков размер налогов на церкви; сколько церквей закрыто. На вопросы — сколько неверующих в стране и каково влияние коммунистов — отец Алоизий ответить не мог. Завершил он свои показания утверждением, что «Папа одобрил те твердые, непримиримые позиции, которые занимало католическое духовенство», и подтвердил, что «Папа обещал свою поддержку и дал благословение».

«Созданию контрреволюционной фашистской организации католического духовенства Поволжья, имеющей своей целью свержение советской власти», посвящены многие страницы материалов группового дела, по которому было арестовано 37 человек, среди них двадцать католических священников. Руководителем-идеологом был назван отец Августин Баумтрог, практиком-организатором — отец Алоизий Каппес. Оба подтвердили, что связывались с представителями посольства Германии в Москве, что получали «для ведения контрреволюционной работы директивы, указания и деньги из-за границы от Папы Римского и от германских фашистских и религиозных организаций».

Контактов епископа Пия с этими руководителями доказать не удалось, поэтому компромата на самого Неве в материалах дела нет. Но заключенный, сидящий вместе с отцом Августином Баумтрогом в камере, донес, что «у Баумтрога есть близкий знакомый, Соловьев Сергей, о чем он умолчал при допросах в ОГПУ, который является главным деятелем Католической Церкви в Москве по вербовке русских в католицизм». Доносчик утверждал, что в 1928 году отец Сергий Соловьев приезжал в Саратов, встречался со священником Августином Баумтрогом и «тайно совершил службу в Саратовском костеле».

* * *

После арестов прихожан общины русских католиков в Москве на свободе остались лишь три сестры, и они делали все необходимое, чтобы облегчить участь осужденных, посылая деньги и продукты в политизоляторы, в Соловецкий лагерь особого назначения и в места ссылок и поселений. В сентябре 1926 года епископ Пий Неве посетил их, сообщив позднее о своем визите в Рим Владимиру Абрикосову, мужу Анны Ивановны: «Я нашел их в хорошем настроении, преданными Католической Церкви, самоотверженно облегчающими участь сирот и узников Христа, которые, как мы знаем, счастливы пострадать за дело Папы. Мы всенародно молились о них». Позднее Пий Неве постоянно следил и помогал освобождающимся из мест заключения сестрам-монахиням, они всегда посещали богослужения в церкви Святого Людовика Французского при кратковременных приездах в столицу из провинции.

В Москве около тридцати оставшихся на свободе русских католиков объединились вокруг священника Сергия Соловьева, официально не зарегистрированного, как и его община. Но отец Сергий был достаточно известен в церковных кругах: его приглашали совершать богослужения, на его службах часто присутствовали епископы, ему исповедовались многие верующие. До закрытия храма Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии его настоятель Михаил Цакуль позволял ему совершать литургию по восточному обряду на боковом престоле храма. Епископ Пий Неве познакомился с отцом Сергием в 1926 году, о первой встрече с ним написал в Рим: «У меня сложилось хорошее впечатление от его первых высказываний». Они стали переписываться, а после переезда Неве в Москву встречались в церкви Святого Людовика Французского. 18 октября 1926 года отец Сергий был назначен вице-экзархом русских католиков ввиду отправки экзарха Леонида Федорова на Соловки. Позднее он даст показание о том, что епископ Пий Неве «выдвинул перед Римом мою кандидатуру и после санкции, полученной из Рима, предполагаю через французское или итальянское посольство, передал мне о моем назначении».

Летом 1928 года, после провозглашения митрополитом Сергием (Страгородским) знаменитой декларации о лояльности Русской Православной Церкви власти большевиков, непримиримые иерархи категорически не приняли ее, отказавшись провозглашать на богослужениях моление за богоборческую власть. У отца Сергия Соловьева возникла идея объединения русских католиков с православным духовенством, отошедшим от митрополита Сергия. Для осуществления замысла он составил по этому поводу обращение и распечатал его во множестве копий на пишущей машинке, о чем позднее показал на допросе: «Свою декларацию к „иосифовцам“ я составил с призывом к присоединению „иосифовцев“ к Риму… Я рассчитывал, что именно это враждебное отношение и Рима, и „иосифовцев“ к советской власти может их объединить для общей борьбы с советской властью… Это обращение я понес на санкцию к епископу Неве, но тот счел, что обращение является несвоевременным и опасным лично для меня, а также и для других».

Действительно, епископ Пий Неве расценил действия отца Сергия как безрассудство, забрал у него все копии и сжег, но он не подозревал, что последний сохранил у себя два экземпляра. Один из этих экземпляров, найденный при обыске у его знакомых, и станет позднее обвинением отцу Сергию «в контрреволюционной деятельности». Но пока отец Сергий продолжал служить по восточному обряду на боковом престоле храма Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии, хотя уже в мае 1929 года, после кратковременного ареста, а затем и освобождения Михаила Цакуля, настоятеля храма, им было запрещено совершение богослужений для русских католиков, очевидно, по указанию чекистов. Отец Сергий со своей общиной оказался в сложном положении, служить в православных церквях он не решался, так как могли пойти разговоры о его возвращении в православие, а первое же богослужение в храме Святого Людовика могло закончиться арестом. Оставался единственный выход — совершать службы в православных церквях его знакомых священников, бывших студентов, под Москвой, но это создавало большие трудности для членов общины. Так что редкие встречи членов общины на квартире отца Сергия — единственная возможность духовного общения — были так важны для них.

15 февраля 1931 года два священника: Сергий Соловьев и Александр Васильев, — и восемь членов общины были арестованы. Прежде всего следствие интересовали вопросы финансовой помощи из Ватикана, и отец Сергий не отрицал факта получения денег для общины, показав, что епископ Пий Неве «давал нам средства ежемесячно, систематически, из заграничных источников». Получение денег от представителя Ватикана давало следствию возможность разыграть карту шпионажа и интервенции, поэтому так важны были показания арестованных, что деньги передавались в обмен на шпионскую информацию в пользу Ватикана и Франции.

И нужные показания об отце Сергии Соловьеве дал сексот: «Соловьев в беседах со мной проявлял исключительную осведомленность о важнейших политических фактах в СССР… Он имеет интересные знакомства среди инженеров и профессуры… Эти знакомства Соловьев использует в целях получения ряда сведений и передачи их Неве, а от Неве получал исчерпывающие указания… Вся эта община восточников рассматривалась Неве как одна из вспомогательных сил, долженствующих помочь Франции в ее деятельности против СССР».

С самого начала следствия отец Сергий стал подписывать тяжелейшие обвинения против себя и членов общины, что объяснялось, как вспоминали позднее сестры-монахини общины, постоянными угрозами следователя арестовать его дочерей, а также лживыми уверениями о расстреле епископа Пия Неве: «Одним из исходов из создавшегося тяжелого положения Католической Церкви в СССР, мне представлялась интервенция, о которой я беседовал с моими единомышленниками». Очевидно, в таком же состоянии 6 августа 1931 года им было написано письмо-отречение: «Я, Соловьев Сергей Михайлович, вице-экзарх Восточно-Католической Церкви в СССР, не желаю иметь связи с епископом Неве, иностранным подданным, ибо епископ Неве, которого я всегда уважал и считал как человека высокой духовной жизни, кроме этого играет определенную роль как представитель буржуазной Франции».

Обращение в католическую веру молодых девушек-евреек, тайное принятие католичества православным священником Александром Васильевым, постоянная связь с епископом Пием Неве— все эти обвинения подтвердил на допросах отец Сергий. Подписанные им протоколы следователи предъявляли на допросах его духовным чадам, что ставило их в сложное положение, ибо они отрицали любые обвинения в адрес своего пастыря. Отец Александр присутствовал на многих встречах отца Сергия с епископом Неве, часто бывал в храме Святого Людовика на службах, знал многих членов Соловьевской общины, как явных, так и тайных католиков, но их имена уже были известны чекистам по доносам «добровольных помощников».

От отца Александра добивались нужных показаний на епископа Пия Неве, и он их подписал: «Во время многочисленных визитов к епископу Неве меня крайне поражала его отличная осведомленность в делах Православной Церкви. Такая осведомленность могла являться только результатом наличия у Неве информаторов из среды православных священников. Предполагаю, что такими информаторами являлись настоятель Петровского монастыря епископ Варфоломей и Соловьев С. М.

Неве, говоря об этих лицах, неизменно отзывался о них с большой похвалой и одобрением».

В материалах дела есть также документ, написанный самим отцом Александром, как «отречение от веры», которого упорно добивались чекисты, гарантируя при этом заменить расстрел лагерным сроком: «Я задаю себе первый вопрос: в той исполинской борьбе — меньшинства богатых, сытых, праздных и огромного подавляющего большинства, имеющих лишь руки для добывания хлеба, — где мне быть? Против кого я стану? Для меня вопрос решен так. Навозом, пушечным мясом, как хотят сделать меня иностранные буржуа, духовенство всех религий, я не хочу быть».

1 августа 1931 года всем арестованным было предъявлено «Обвинительное заключение», 18 августа они были приговорены: к 10 годам лагерей — священник Александр Васильев, к 3–5 годам лагерей — остальные члены общины. Священник Сергий Соловьев был приговорен к 10 годам лагерей с заменой на высылку в Казахстан, но 7 октября 1931 года на основании акта медицинской комиссии от 30 августа — «как душевно больной хроник должен быть направлен в психиатрическую колонию для лечения и содержания» — был освобожден и 23 октября передан родственникам. Извещенный о болезни отца Сергия епископ Пий Неве 31 августа писал в Рим: «Да будет Господь милостив к нему. Это был мужественный человек! Единственный священник, который был предан мне».

* * *

18 февраля и 13 апреля 1931 года по групповому делу «контрреволюционной организации католиков» были арестованы настоятели польских храмов Карл Лупинович и Михаил Цакуль, а также несколько мирян. Священники обвинялись «в связях с отдельными сотрудниками польского посольства» и информировании их о настроениях и арестах польских католиков, а также «в воспитании детей в антисоветском духе». Следствие интересовали их постоянные контакты с епископом Пием Неве, они дали необходимые следствию показания. Отец Карл показал: «Неве черпал широчайшую информацию через большой круг знакомых ксендзов, приезжавших в Москву из Уфы, Перми, Калуги». «Неве очень пессимистически был настроен в возможности существования религии в СССР». Завершал он свои показания утверждением, что роль епископа в СССР «несомненно и безусловно контрреволюционна» и что он действительно «разведчик и агент Ватикана».

Ему вторил отец Михаил: «Неве имеет свое влияние на руководство в Ленинграде, на Кавказе и в Татарской республике и получает оттуда обширную информацию о состоянии костелов на приходах, активности верующих, о репрессиях советской власти по отношению к духовенству». «Неве имеет сведения об огромном недовольстве и брожении среди рабочих и крестьян в особенности, итогом которых могут стать восстания и другие формы протеста в виде стачек, забастовок». Завершал он свои «признания» утверждением, явно написанным под диктовку следствия: «Неве постоянно подчеркивал неизбежность интервенции, говоря, что другие государства не могут смотреть на все то, что происходит в СССР. Говорил, что возглавит интервенцию Франция, которая объединит под своим руководством остальные государства и сумеет найти способы вовлечь в этот блок Германию».

В материалах этого дела очень важным является показание обвиняемого о том, что епископ Пий Неве «имеет связь с заключенными в Соловках и неоднократно подчеркивал, что ни в коем случае он не может выехать из СССР, так как он обязан нравственно помогать заключенным, кроме них и другим лицам, которые в случае его отъезда погибнут». Так же показательно утверждение обвиняемого об «особом конспиративном методе иезуитских действий в вопросе распространения католицизма среди православных», на который дал свое согласие Ватикан: «Православным попам, принимающим католицизм, разрешается скрывать это и под видом православных попов продолжать действовать, как раньше». Тайный переход в католичество православных священников и мирян давал им возможность избежать ареста, но, по версии следствия, этот «конспиративный метод» был «непосредственно связан с подготовкой интервенции», что, конечно, подтвердили обвиняемые на допросах. Отметим, что в последующих групповых делах следователи уделяли много времени на допросах для выявления имен всех, тайно перешедших в католичество: мужчин и женщин.

18 ноября 1931 года Карл Лупинович и Михаил Цакуль были приговорены к 3 годам ссылки и отправлены в Казахстан.

* * *

9 августа 1932 года, после отбытия девяти лет в заключении, Анна Ивановна Абрикосова была освобождена досрочно после хирургической операции в Бутырской больнице. Получив запрещение проживать в столицах и крупных городах, она вместе с сестрой Раисой Крылевской поселилась в Костроме. В первых же поездках в Москву для консультаций с врачами она с волнением встретилась с освободившимися из ссылок сестрами общины и убедилась в том, что «они остались при своем старом мировоззрении». Показывая так, Анна Ивановна имела в виду их верность Католической Церкви, которой и сама оставалась верна. Именно об этом 15 августа 1933 года писал епископ Пий Неве, передавая в Рим свое впечатление от знакомства с Анной Ивановной: «Эта женщина — настоящая исповедница веры, очень мужественная; чувствуешь себя ничтожным перед людьми такой закваски. Она еще плохо выглядит, у нее действует только правая рука, левая парализована». Поездки в Москву и общение с сестрами вызвали недовольство властей, и Анну Ивановну предупредили через Е. П. Пешкову, что ее переписка и встречи с сестрами рассматриваются как «контрреволюционная деятельность». Тогда же Пешкова настойчиво советовала ей добиваться визы на выезд к мужу за границу, но Анна Ивановна ответила: «Я абсолютно не намерена покидать Россию».

Но в России ее ожидали только тюрьмы и лагеря. 7 июля 1933 года начались аресты сестер-монахинь и студенческой молодежи по групповому делу русских католиков. О тяжкой атмосфере допросов 1933 года и своем состоянии во время следствия позднее дадут показания сестры общины, достойно прошедшие следствие 1923–1924 годов, но не выдержавшие давления в этот раз и подписавшие обвинения против себя и других. И даже твердость на следствии некоторых сестер также сыграла на руку следствию, например, заявление Раисы Крылевской: «Я высказывала контрреволюционные взгляды, направленные против политики партии и советской власти. При своих контрреволюционных взглядах я остаюсь и теперь, их не меняю и менять не собираюсь. Я являюсь убежденнейшей сторонницей папской теократии и ставила и ставлю своею целью осуществление теократии в России». — обернулось против епископа Пия Неве, который якобы и внушил ей эти мысли при встречах в Москве.

О своих неоднократных встречах с епископом Пием Неве показала активная прихожанка Камилла Крушельницкая; на допросе от 30 июля 1933 года она показала, что часто беседовала с епископом Пием Неве, рассказала ему о молодой студентке, которая «мечется между атеизмом и существованием Бога и, несмотря на мои старания, не может придти к Богу»; о посещающих ее молодых девушках, которых «не удовлетворяют идеи марксизма», и они «заинтересовались вопросом существования Бога». Далее она показала, что епископ Пий Неве с большим интересом отнесся к ее встречам с молодежью, и это дало ей «еще большую уверенность и силу», при этом категорически утверждала, что «никаких политических советов я от него не получала». Но позднее, очевидно после соответствующей обработки, ее показания изменились, и она подписала нужные следствию показания: «Последнее время беседы наши у Неве приняли политический антисоветский характер. Я сообщала Неве о том, что политические партии и советская власть в области сельского хозяйства привели население и крестьянство к голоду и нищете.

Я сообщала ему о массах голодных крестьян, наводнивших Москву и бежавших с Украины и Северного Кавказа».

Обвиняемая Ольга Фицнер признала на допросе в августе 1933 года, что перешла в католичество под руководством епископа Пия Неве, о чем она давно мечтала: «Обряд перехода в католичество я приняла в декабре 1932 года у епископа Евгения Неве во французском костеле. Мною был подписан акт; принята я в католичество по восточному обряду». Далее она показала, что при французском храме Святого Людовика есть группа католиков восточного обряда, которые посещают богослужения в этом храме «в силу отсутствия собственной церкви и своей немногочисленности», что после осуждения священника Сергия Соловьева их ведет епископ Пий Неве.

По позднейшему признанию Ольги Фицнер, «во время следствия я подписывала, не читая, все документы, которые давали подписывать, в том числе и протоколы допросов… Кроме того, следователь, ведший дело, заставлял подписывать протоколы допросов, у которых выше моей подписи оставалось по половине листа чистого места, где можно было дописать все, что угодно». Такое же давление следствия позднее подтвердила и обвиняемая Софья Эйсмонт, показав, что во время ночных допросов, «сознавая свою полную беспомощность и беззащитность, вынуждена была подписывать протоколы, содержание которых о наличии антисоветской организации и моей принадлежности к ней не соответствует действительности».

Очевидно, более жесткое давление испытал обвиняемый Рувим Пропишин из Краснодара, он под руководством сестер-монахинь, находившихся там в ссылке, в начале 1930-х тайно был принят в католичество епископом Пием Неве. Следствие добилось от него признания в подготовке террористического акта, к которому его якобы готовила ссыльная монахиня Мария Комаровская: «Она культивировала во мне чувство жертвенности и готовности к смерти во имя большого дела. Все это выработало из меня фанатически настроенного исполнителя любого акта, к исполнению которого они хотели бы меня предназначить», — причем организатором этого террористического акта следствие, очевидно, хотело сделать епископа Пия Неве и, конечно, по указанию Ватикана.

Самые нужные показания для следствия были получены от бывшей монахини Абрикосовской общины, Веры Хмелевой, нарушившей в ссылке монашеские обеты и родившей без мужа ребенка. Очевидно, на ее страхе за малышку сыграло следствие, обещая ей минимальный приговор, так что на допросе 16 ноября она подробно показала «о контрреволюционной деятельности организации», перечислила всех ее участников в разных городах, подтвердила постоянную материальную помощь епископа Неве сестрам-монахиням Абрикосовской общины. Но, главное, она дала показания о «контрреволюционных настроениях» епископа Пия Неве и практической деятельности его в их организации: именно Неве убеждал их всех «крепко стоять на той платформе, на которой они стоят».

Мало этого, Вера Хмелева подписала более серьезные показания: что «у нас существует живая, действительная связь с Римом, и эта связь налажена через епископа Неве и Абрикосову А. И., а практически она осуществляется при посредстве дипкурьера французского или итальянского посольства»; что фактически Неве являлся «идеологическим и идейным вдохновителем нашей контрреволюционной деятельности». Именно Неве рассказал ей, что «во французском посольстве находят много подброшенных неизвестно кем анонимных записок, в которых просят „Европу помочь избавить Россию от большевиков“». Она подтвердила, что, «получая из Ватикана антисоветские печатные произведения, епископ Пий Неве распространял их среди прихожан, причем чтение их происходило индивидуально, с передачей после прочтения следующему лицу».

Но именно в этих многостраничных показаниях Веры Хмелевой есть точные свидетельства о подлинных размышлениях и переживаниях епископа Пия Неве, приведенные ею на допросах. Она упоминала, что епископ однажды сказал ей: «Россия — несчастная страна. Но на ее примере Бог хочет дать урок всему миру, что значит забыть религию. Народ страдает и мучается, но он не виноват, виноваты правители». Она же подтвердила также, что епископ Пий Неве при встречах в храме «всегда советовал мне терпеть, и все трудности отдавать за свои прошлые грехи и за спасение России. Он обычно всегда призывал молиться за Россию, говоря, что я должна любить свою Родину». И они тогда вместе молились.

От освобожденной после тяжелой операции из Бутырской тюремной больницы Анны Ивановны Абрикосовой следствие требовало после предъявления ей протоколов допросов свидетелей лишь одного — подтверждения всех обвинений против нее. Она не отрицала, что летом 1932 года встретилась в Москве с освобожденными сестрами своей общины и убедилась в том, что «они остались при своем старом мировоззрении»; что приезжала из Костромы для консультации с врачами и пять раз встречалась с сестрами и молодежью; что руководила этой молодежной группой. Но следствию этого было мало, от нее добивались показаний против епископа Пия Неве и Ватикана. Тогда она «вспомнила» о выдуманной Николаем Бердяевым после Февральской революции «Партии русской интеллигенции»: «На одном из собраний у Бердяева было решено создать „Партию русской интеллигенции“, которая должна была бы возглавить русский народ в борьбе с большевизмом». «Я и Абрикосов ставили своей целью подчинить руководство Партии русской интеллигенции влиянию Ватикана, в частности, обращением в католичество и внесением договоренности о соединении церквей под верховным руководством святого отца, Папы Римского».

Все нужные следствию показания обвиняемых были приведены в «Обвинительном заключении»: «ОГПУ ликвидирована контрреволюционная террористическая монархическая организация, ставящая своей задачей свержение в СССР советской власти и установление монархического строя. Организация создана и возглавлялась настоятельницей тайного католического доминиканского ордена Абрикосовой Анной Ивановной. Руководилась и финансировалась Русской комиссией „Конгрегации восточной церкви“, осуществляющей свое руководство при посредстве католического епископа Евгения Неве, французского подданного».

В настоящее время невозможно судить, была ли хоть какая-то часть этих показаний правдой. Однако надо отметить, что следователи, ведущие дела русских католиков, имели четкие инструкции по ведению групповых дел, что доказывают последующие процессы. Например, дело об участниках «Националистической фашистской организации, именовавшей себя „Партией Возрождения России“», по которому в июле 1933 года была осуждена группа профессоров и научных работников, в их числе Павел Флоренский, Павел и Сергей Каптеревы. Так или иначе, но как в первом деле 1923–1924 годов, так и во втором деле Абрикосовской общины и в деле профессуры в 1933–1934 годах в «Обвинительных заключениях» о целях организаций значилось стандартное: «свержение в СССР советской власти и установление монархического строя». «Руководящие указания и средства на работу получали от Папы Римского и Русской комиссии „Конгрегации восточной церкви“».

1 января 1934 года были приговорены первые участники процесса: Камилла Крушельницкая — к 10 годам лагерей, Анна Ивановна Абрикосова — к 8 годам, Ольга Фицнер — к 5 годам. 19 февраля 1934 года были приговорены остальные обвиняемые: сестры, отказавшиеся сотрудничать со следствием, — к 8-10 годам лагерей, сестры, вынужденно подписавшие все обвинения либо активно сотрудничавшие со следствием, — к 3–5 годам лагерей или ссылок. В Бутырской тюрьме скончались: 29 января 1934 года — во время следствия Мария Комаровская, 23 июля 1936 года — Анна Ивановна Абрикосова.

* * *

В августе 1933 года были арестованы на Украине последние оставшиеся на свободе католические священники вместе с активными прихожанами. Среди арестованных были Апостольский администратор Житомирской епархии Болеслав Блехман и священник Иосиф Воронин. Отец Болеслав, последний священник в Киеве, викарий приходов, постоянно передавал через польское консульство сведения о преследованиях верующих и страшном голоде на Украине, о чем доносили сексоты; так что, с точки зрения чекистов, он «законно» обвинялся «в информировании польского консульства и представителя Ватикана о политико-экономическом состоянии Украины, в проведении националистической агитации среди польского населения, а также в подготовке верующих к вооруженной борьбе с советской властью». Отец Иосиф, кроме «шпионской работы», обвинялся также «в воспитании польского населения в духе ненависти к советской власти и в подготовке кадров для вооруженной борьбы с советской властью».

Не забыт был и епископ Пий Неве, в «Обвинительном заключении» о нем было записано: «Блехман также связался с представителем Ватикана епископом Неве, проживавшим в Москве, которому систематически посылал информацию шпионского характера и перед которым отчитывался в своей контрреволюционной деятельности». «Воронин на протяжении ряда лет систематически информировал представителя Ватикана — французского епископа Неве о политико-экономическом состоянии известных ему населенных пунктов, за что получал вознаграждение». 24 февраля 1934 года все священники были приговорены к 3 годам ИТЛ и отправлены в лагеря.

* * *

Матери одного из католических священников, посетившей сына на Соловках, было передано коллективное прошение арестованных председателю ВЦИКа Калинину. В прошении, написанном химическим карандашом на двух кусках мокрой материи, перечислялись имена всех живых и умерших на Соловках католических священников, «описывались страдания заключенных и беззакония, жертвами которых они явились». Письмо было передано епископом Пием Неве дипломатической почтой в Ватикан и позднее напечатано в английских газетах.

14 мая 1934 года епископ Пий Неве выехал на отдых во Францию, а заменившего его на время священника Леопольда Брауна он серьезно предупредил: «Вы должны хранить молчание в отношении местных властей и режима в делах, которые не касаются священника. Будьте осторожны в переписке и в отношениях. Воздерживайтесь высказывать суждения или даже проявлять интерес к вопросам — это лишь укрепит и обезопасит ваше священнослужение». 31 мая прибывший в Рим епископ Пий получил первую аудиенцию у Папы Римского. Он передал Пию XI в дар от архиепископа Варфоломея (Ремова) икону, подаренную тому старцем Алексием Соловьевым. В 1928 году незадолго до смерти старец Алексий сказал, что «желает союза Церквей».

Первый вопрос Пия XI был о судьбе епископа Варфоломея, и епископ Неве рассказал о вызовах его в ГПУ, допросах и обязательном вопросе, который в ГПУ задавался и православным, и католикам: подчиняетесь ли вы Риму и каким образом? В связи с «крестовым походом», объявленным Папой Римским против СССР, епископ Неве попросил: «Большевики везде употребляют слово „крестовый поход“, чтобы убедить своих в том, что Ваше Святейшество и католики выступают за контрреволюцию в политике, хотя речь шла о молитвенном „крестовом походе“. Было бы полезным, чтобы при том или ином случае Ваше Святейшество опровергло этот вымысел и объяснило истинный смысл своих слов».

Во время второй аудиенции 28 июня епископ Пий Неве задал Пию XI вопрос, который давно его мучил: «Святой Отец, дайте мне директиву. Иногда я спрашиваю себя с волнением, не должен ли я, естественно, соблюдая всю осторожность, пытаться протянуть руку людям Советского Правительства, чтобы добиваться облегчения мер преследования?» — «Этим людям нельзя доверяться. Подождите, пока они не проявят доброй воли с искренностью, и да хранит Вас до того времени Господь».

17 сентября епископ Неве вернулся в Москву и в первом же письме после приезда сообщал в Рим: «Продолжают разрушать православные церкви: я слышал, что во всей Москве их осталось только 60, естественно, их не хватает, и во время богослужений на улице собирается толпа верующих, уже многие русские приходят молиться в католические церкви». После убийства Кирова в письме от 4 декабря сообщал, что «на протяжении двух дней газеты задыхаются от ненависти, от жажды мести… и от плохо скрываемого страха». «В России события принимают трагический характер. Кажется, что наша погибель уготована. Милостивый Господь, замысел которого непроницаем, пользуется большой баней Революции для расчистки большого поля для будущих апостолов страны».

30 апреля 1935 года, следуя указаниям Папы Пия XI, епископ Пий Эжен Неве совершил епископскую хиротонию священника Жана Мориса Амудрю. Хиротония, как и ранее, была совершена тайно, но этот «секрет» был очень быстро раскрыт властями, и служивший в Ленинграде новый епископ уже в августе был вынужден покинуть страну.

* * *

Завершив процесс по делу Абрикосовской общины, чекисты не успокоились; для окончательного разгрома движения русских католиков оставалось «обезвредить» последнюю, тайную общину при нелегально существующем Высоко-Петровском монастыре в Москве, о которой узнали от секретного сотрудника органов ОГПУ в начале 1930 года. Но чекисты не спешили, надо было выяснить имена тайных монахинь и монахов, активных членов монастырской общины. Осенью 1934 года руководству было доложено, что в Москве «существует русско-католическая контрреволюционная организация церковников, созданная по директивам русской комиссии при Ватикане негласным представителем последнего в Москве». Весной 1935 года прошли массовые аресты духовенства и мирян, причем как православных, так и тайных католиков. Среди арестованных был православный архиепископ Варфоломей (Ремов); о нем еще ранее сексот сообщал: «Епископ Варфоломей завербован епископом Неве в качестве шпиона, в чем мне сознался лично сам епископ Варфоломей».

В начале 1930-х годов владыка Варфоломей был тайно принят в католичество восточного обряда епископом Пием Неве. 25 февраля и 3 июля 1933 года Ватиканом были приняты два документа: об учреждении титулярной кафедры Сергиево-Посадской в юрисдикции Рима; постановления на нее «уже облеченного епископским саном в восточном обряде» владыки Варфоломея (Ремова), а также о назначении его викарием Апостольского администратора в Москве для католиков восточного обряда. При церкви Рождества Богородицы в Путанках он организовал нелегальный монастырь с монашескими общинами при тайных пострижениях в монашество как православных, так и католиков. Владыка Варфоломей через епископа Пия Неве постоянно ставил в известность Запад о продолжающихся преследованиях духовенства и верующих, «передавал неоднократно Неве письма ссыльных церковников, которые и стали доказательством гонений в СССР». Он же сообщил епископу Неве о том, что «вся деятельность митрополита Сергия протекает в соответствии с органами государственной власти»; именно передача этих сведений стала позднее главным доказательством его обвинения в «измене Родине и шпионской деятельности в пользу Ватикана».

Судя по переписке епископа Пия Неве с Римом, его неоднократные встречи с архиепископом Варфоломеем (Ремовым) не очень одобрялись в Ватикане. Сам факт обсуждения владыкой Варфоломеем с архиереями РПЦ условий их перехода в католичество, а также обсуждение идеи избрания нового Патриарха были явно инициированы органами НКВД. Об этом говорит осуществление данной идеи — с письменным голосованием известных православных архиереев, находящихся в ссылках или лагерях, по кандидатам на Патриарший престол и последующей передачей этих документов в Ватикан. Затем названный кандидат с двумя достойными архиереями должны были прибыть в Рим, чтобы провозглашение Патриарха произошло именно там. Тогда такой Патриарх, имеющий большой авторитет в России и на Западе, сможет договориться о союзе с Ватиканом.

Удивительно, что епископ Пий Неве, к этому времени прекрасно знавший обстановку в стране, предупрежденный владыкой Варфоломеем об архиереях, активно сотрудничавших с чекистами, не только поддержал эту идею, но и горячо обсуждал ее с православным епископатом. Ответ большинства архиереев был естественен, — как только начнется сбор подписей, это сразу же станет известно чекистам, и все участники будут арестованы, — так что эту идею пришлось отставить. Во время следствия владыка Варфоломей дал подробные показания о встречах с Пием Неве, назвал всех тайных монахинь, как православных, так и католических. 10 марта после предъявления ему показаний «свидетелей» и очных ставок с ними Варфоломей (Ремов) вынужден был признать и подписать серьезное обвинение: «Начиная с 1933 года я был действительно, не по форме, а по существу активным помощником Неве, являлся негласным представителем Ватикана и, исполняя его поручения, вместе с ним боролся с советской властью».

В «Обвинительном заключении» о роли владыки Варфоломея (Ремова) в деятельности «организации» значилось, что он «неоднократно встречался в Москве с неофициальным представителем Ватикана в Москве Пием Эженом Неве, систематически сообщал ему устно и письменно основанные на сплетнях и провокациях информации, превышая, таким образом, свою служебную компетенцию. Ремов передавал Неве сведения о якобы имеющих место в Советском Союзе гонениях на Церковь, зная, что Неве передает эти сведения за границу с целью создания антисоветской кампании».

14 апреля 1935 года следствие было закончено, причем дело владыки Варфоломея было выделено в отдельное производство. 17 июня 1935 года владыка Варфоломей был приговорен «к высшей мере наказания, расстрелу, с конфискацией имущества. Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит».

После ареста владыки Варфоломея епископ Пий Неве сообщил об этом в Ватикан: «Не подлежит сомнению, что епископ Варфоломей был арестован по причине ненависти к вере и что он до конца сохранил верность Католической Церкви, Святому Отцу, которого любил и повеления которого был готов выполнить любой ценой». Очевидно, епископ Неве после ареста Ремова обсуждал это с сексотом, который сразу же донес: «Об аресте епископа Варфоломея епископ Неве сообщил иностранным журналистам с целью дать материал для антисоветской печати».

* * *

Пройдя тюрьмы, этапы и ссылки, четыре сестры Абрикосовской общины в 1932 году поселились в Тамбове. Привлечь их к следствию по групповому делу русских католиков 1933–1934 годов чекистам не удалось, но им было известно, что епископ Пий Неве постоянно помогает сестрам деньгами, не давая им умереть от голода. Тогда их попытались привлечь к следствию по групповому делу католического духовенства в Воронеже, тем более что серьезные показания против сестер общины дал один из арестованных священников, о чем сестры предупредили епископа Пия Неве: «Он показал, что получил от вас задание заниматься антисоветской пропагандой и сбором для вас шпионских сведений». 1 февраля 1935 года три сестры-монахини — Вера Городец, Валентина Кузнецова и Галина Енткевич — были арестованы и девять месяцев провели в одиночках Воронежской тюрьмы.

Епископ Пий Неве, невольно ставший причиной ареста сестер-монахинь и переживавший за их дальнейшую судьбу, писал в Рим: «Весь процесс происходит вокруг моего имени, а я один на свободе. Мое французское гражданство не позволяет им открыто нападать на меня, они делают это за спиной и весьма жестоко, поскольку преследуют невинных и исповедников веры». Пий Неве проявлял пристальный интерес к ходу судебного процесса в Воронеже и попросил сестру Раису Крылевскую «подробно описать весь ход этого процесса и материал передать ему». Сестра Вера Городец выполнила просьбу и «в письменном виде подробно изложила все». Составленный ею подробный отчет о ходе следствия и судебного процесса епископ Пий Неве отправил в Ватикан. Из этого отчета видно, что вопросы, которые с неизменным постоянством задавались сестрам на протяжении всех девяти месяцев, были связаны с оказанием им материальной помощи: «Когда вы привезли деньги от Неве? Сколько? Что он передал священникам? Какие сведения они ему посылали?»

В начавшемся в ноябре 1935 года в Воронеже судебном процессе над тремя католическими священниками и тремя монахинями Абрикосовской общины, сосланными в Тамбов, главным обвинением против них стало обвинение в шпионаже. Как видно, чекисты из года в год, от процесса к процессу настойчиво набирали компромат на епископа Пия Неве, добиваясь от подследственных уличающих его показаний. Об этом же сообщала сестра Вера Городец, описывая выступления свидетелей на суде: «X. отреклась от католичества и рассказывала самые невообразимые вещи. На судебном заседании она почти ничего не отрицала. Она рассказывала о вас настоящие глупости, утверждая, что вы силой заставляли ее исповедоваться». Далее сестра-монахиня Вера Городец подтверждала: «Все их усилия были направлены на то, чтобы заставить нас признаться, что вы являетесь шпионом, что у вас есть организация, активными членами которой мы являемся и активно помогаем вам».

Арестованные священники были вынуждены признать на суде факт получения денег от епископа Пия Неве: «Все священники растерялись — и это ошеломило нас. В их показаниях речь шла только о деньгах и о долларах, никто из них не настоял на том, чтобы в протоколе допроса было записано „для совершения богослужений“». Только когда Вера Городец объяснила на суде, что это за деньги и с какой целью их передают, «положение изменилось, и исчез преступный характер этой передачи денег». На суде обвиняемые священники категорически, перед всеми, отказались от всех своих показаний, которые они вынужденно подписали под диктовку следователя. О своем состоянии после того, как на первом же допросе ей зачитали показания священников, «признавших» тяжелейшие обвинения против себя и других, Вера Городец позднее написала Неве: «Сестры и я, монсеньор, испытали лишь чувство глубокой жалости, увидев в зале этих священников, столь жалких, столь несчастных, столь непоследовательных. Мы прекрасно понимали, что они это сделали незлонамеренно, ибо потеряли голову и запутались». «Но как было ужасно в эту первую ночь думать о том, что священники, которых мы называли отцами, предали нас и продали своего епископа».

Обвиняемые священники были приговорены к 8-10 годам тюремного заключения. От самих сестер-монахинь следствию так и не удалось добиться признания вины; а на суде они решительно отвергли все обвинения, в результате их вынуждены были оправдать и освободить из-под стражи в зале заседаний. 30 января 1936 года, сообщая в Рим о завершении судебного процесса в Воронеже, оправдании на суде сестер-монахинь и приговоре к тюремному заключению четырех священников, епископ Пий Неве писал: «Все наши монахини-доминиканки — русские женщины, героини, достойные восхищения. Они добавляют славную страницу к истории нашей Матери — Святой Церкви и являют сокровища добродетели, чистоты, мужества и любви к нашему Господу, хранящиеся в русской душе, принявшей истинность католической веры».

* * *

1936 год стал последним для епископа Пия Неве в СССР, он все чаще уставал, но продолжал информировать Ватикан обо всех событиях в стране. 30 января он писал о возвращении верующим костела в Саратове, что в Киеве нет ни одного священника и верующие на Рождество собрались в церкви и пели под орган, что «гонение, причем еще более изощренное и лицемерное, продолжается».

К тому времени в НКВД была составлена «Справка на Неве Евгения Евгеньевича, 1887 года рождения, Франция, бывшего епископа католического костела в Москве», в которой высылка из страны неугодного епископа «за организацию нелегальных католических групп и использование их в шпионских целях» была названа уже свершившимся фактом и обосновывалась тем, что Неве, «проживая длительное время на территории СССР под видом миссионера и религиозного деятеля, занимался разведывательной деятельностью против Советского Союза и сбором клеветнической информации о советской действительности». Справка справкой, но, несмотря на собранный компромат, на открытый скандал власти не отважились, и епископ Пий Неве не был официально выслан из страны; решено было действовать иначе.

К середине 1936 года у епископа Неве возникли серьезные осложнения со здоровьем, так что 31 июля он вынужден был покинуть Москву, так как нуждался в срочной операции. Епископ уезжал на поезде вместе с послом Франции Шарлем Альфаном, которого пришел проводить народный комиссар иностранных дел М. М. Литвинов. Рукопожатие этого верного слуги сталинского режима стало последним приключением епископа на советской земле. Он не переставал надеяться, что вернется к своим любимым всей душой прихожанам, ведь это было гарантировано послу Франции при его выезде. Но сердце подсказывало другое… въездной визы епископ Пий Эжен Неве не получил.

Ватикан наградил епископа Пия Неве за его подвижническую деятельность в России, отметив, что «информация Святейшего Престола зависела исключительно от докладов Неве и его корреспонденции из Москвы». Заметим, что за все время служения в России в своих письмах в Ватикан епископ Пий Неве назвал «около 1500 имен епископов, священников, монахов, мирян, женщин и мужчин, католиков, православных, реже лютеран, о страданиях которых он рассказал с момента ареста и до их смерти».

* * *

1 марта 1934 года в Москву прибыл священник-ассумпционист Леопольд Браун: он был блестяще образован, говорил на нескольких европейских языках, изучал теорию музыки в Лондоне, а до выезда в СССР преподавал немецкую литературу в американском колледже. Когда его направили в Москву, он растерялся, ведь ни русского языка, ни советской политической системы не знал. К счастью, первые два года он не только окормлял персонал американского посольства, но и помогал Апостольскому администратору Пию Эжену Неве в пастырском служении в храме Святого Людовика. За это время он выучил русский язык и близко соприкоснулся с советской действительностью.

В декабре 1933 года в Москву вернулся после трехлетней ссылки отец Михаил Цакуль и стал настоятелем двух храмов: Святых Апостолов Петра и Павла и Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. 3 мая 1937 года отец Михаил был вновь арестован, приговорен к 10 годам ИТЛ и отправлен в лагерь.

21 июля 1938 года был закрыт храм Святых Апостолов Петра и Павла, а 30 июля — Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. Все имущество храмов было конфисковано, а списки членов приходских советов и тех, кто вносил пожертвования, легли на стол чекистам (для грядущих арестов). Итак, церковь Святого Людовика Французского осталась единственной действующей католической церковью в Москве, а отец Леопольд Браун — единственным священником для более чем двадцати пяти тысяч католиков, неожиданно для себя оказавшись в центре католической жизни. К тому времени были закрыты католические храмы по всей России, помимо московского, осталась открытой лишь церковь Лурдской Божией Матери в Ленинграде, где служил настоятелем прихода и главой Апостольской администратуры французский священник Мишель Флоран.

В будние дни отец Леопольд служил восьмичасовую Мессу, по воскресеньям служил дважды: сначала Мессу, включавшую чтение Евангелия и проповедь на английском языке для дипломатического персонала американского и британского посольств; затем — Мессу на французском языке для издавна живших в Москве французов и франкоговорящих дипломатов. Во время подготовки к празднику Тела Христова отец Леопольд в течение двух дней по семь часов подряд слушал исповеди прихожан закрытой польской церкви, а во время Мессы они же заполнили храм для получения причастия. Для новых прихожан отец Леопольд регулярно читал Евангелие по-русски. На Пасху 1937 года, следуя примеру епископа Пия Неве, отец Леопольд прочел проповедь на русском языке и традиционно на русском языке произнес пасхальное обращение, о чем сразу же было сообщено властям.

Во время всесоюзной переписи населения прихожане спрашивали совета настоятеля храма Святого Людовика отца Леопольда, как отвечать на вопрос о вере. Положение духовного наставника было достаточно щекотливым, ведь, давая совет, он как бы принимал участие в политической жизни страны и мог быть обвинен в антисоветской агитации, от чего его перед отъездом предостерег епископ Пий Неве: «Вы должны хранить молчание в отношении местных властей… Воздерживайтесь высказывать суждение или даже проявлять интерес к вопросам — это лишь укрепит и обезопасит ваше священнослужение». Кроме того, давая совет по такому вопросу, он рискует навлечь на прихожан и наказание. И все-таки пастырь решается помочь своим верующим: старым прихожанкам он советует писать — да, а остальным — по совести. И это также стало известно властям от сексотов.

Надо иметь в виду, что при отъезде епископа Пия Неве отец Леопольд получил в наследство от него и сексота, «господина профессора», как величал его Неве, — писавшего доносы на священника Сергия Соловьева, архиепископа Варфоломея (Ремова), старосту Алису Отт. И сексот активно продолжил свою провокаторскую деятельность в храме, позднее подтвердив, что «по заданию НКВД я через епископа Неве установил связь с ксендзом Леопольдом Брауном. Передавая меня Брауну, Неве заявил тому, что я являюсь одним из самых просвещенных католиков, которого можно использовать для популяризации католичества в академических кругах». Отец Леопольд, ни о чем не подозревая, считал «господина профессора» своим помощником, обсуждал с ним многие вопросы, передавал ему католическую литературу для распространения среди католиков, а тот, по его словам, «доставлял ее в органы НКВД».

В 1937 году уполномоченный по делам культов Московской области потребовал предъявить ему записи о крещениях, совершенных в церкви Святого Людовика, так называемые метрические книги, отец Леопольд предоставил списки только подданных Франции, которым аресты не грозили. Крещеных поляков и тайно крещеных или перешедших в католичество русских он заносил в отдельные списки, которые хранил в американском посольстве. Алиса Отт позднее подтвердила на допросе, что власти оказывали на отца Леопольда сильнейшее давление, «пытаясь принудить его выдать приходские книги церкви Святого Людовика, особенно регистрации крещений. Отец Браун категорически отказался». Отец Леопольд в письме к епископу Пию Неве рассказал об этом и привел свой ответ властям: «Вас это не касается. Эти документы не имеют никакой гражданской или судебной силы. Они обладают чисто сакраментальным характером; а все, что касается совершения таинств, никоим образом не подлежит компетенции правительства после Декрета».

Моральную позицию Леопольда Брауна поддержали послы Франции и США, обратившись к министру иностранных дел М. М. Литвинову, и чиновники отступили. Положение Католической Церкви в СССР усугублялось с каждым годом. 5 сентября 1938 года в письме епископу Пию Неве отец Леопольд сообщал: «Преследования ведутся с еще большим ожесточением и еще более лицемерно… Для меня очень печально говорить вам о том, что во всей стране на своем месте нет ни одного священника, за исключением священника Флорана и вашего слуги… Чудо состоит в том, что в этих условиях даже среди русских имеются верующие, которые еще ходят в церковь».

В конце 1938 года о деятельности Леопольда Брауна и работе заведующей храмом Святого Людовика Алисы Отт сексот доносил: «Леопольд Браун в одно из моих посещений французской церкви говорил мне, что Отт привлечена им к конспиративной работе. И он дает ей ряд поручений по сбору материалов». Позднее это сообщение, по словам сексота, якобы подтвердилось тем, что в 1941 году именно отец Леопольд через американское посольство оказал Алисе Отт содействие «в вопросе освобождения из-под стражи ее дочери». Далее сексот утверждал, намекая на свои якобы антисоветские настроения, о которых якобы знал Леопольд Браун, именно поэтому ему и доверял, что они «совпадали целиком с его установками о необходимости всеми средствами вести работу против советской власти».

Именно сексот сообщал чекистам о материальной помощи отца Леопольда сестрам-монахиням общины русских католиков. К тому времени в Малоярославце после отбытия лагерных сроков и ссылок постепенно собралась небольшая группа сестер-монахинь из Абрикосовской и Соловьевской общин. Положение их было тяжелейшим — ни денег, ни работы, и единственным человеком, который время от времени оказывал им материальную помощь, был Леопольд Браун. Периодически кто-то из сестер ездил в Москву, посещал храм Святого Людовика, чтобы получить у него деньги и продукты для всей общины. И, конечно же, об этих посещениях сразу же сообщал либо «господин профессор», либо кто-то из «добровольных помощников» чекистов: преподавательница русского языка, домработница, другие добровольные помощники, которыми чекисты наводнили храм. Сексот докладывал: «Леопольд Браун имел обширный круг связей (более 700 человек) из числа католиков, граждан СССР, большинство из которых посещали его в костеле». И далее он перечислял всех знакомых ему сестер-монахинь из этих общин, все они будут вновь арестованы и отправлены в лагеря, но это будет позднее.

Осенью 1939 года он же сообщил, что в храме «имел продолжительную беседу с Леопольдом Брауном, который в восторженных тонах говорил мне о работе Алисы Бенедиктовны Отт, которой удалось реализовать очень важное мероприятие». Речь шла о подготовленном ею «Обращении» к Папе Римскому группы католиков, как доносил сексот, «по поводу якобы гонения на Католическую и Православную Церкви в СССР». Он же сообщил, что осенью 1939 года заведующая храмом Алиса Отт вместе с группой прихожан «составила Обращение на имя Папы Римского». В нем было освещено «тяжелое положение религии в Советском Союзе, отмечено трагическое положение католиков, для которых в Москве имеется лишь один храм». «Обращение» заканчивалось ходатайством о поддержке христианских церквей в СССР и было направлено через французское посольство епископу Пию Эжену Неве, а тот через католического кардинала передал его в Ватикан.

В начале 1940 года Моссовет потребовал от Алисы Отт, как председателя «двадцатки» церкви Святого Людовика Французского, предоставить к 25 мая 1940 года список верующих, посещающих храм, за исключением французов и лиц, имеющих иностранные паспорта, так как среди советских граждан нужно было избрать исполнительный комитет и ревизионную комиссию с предоставлением подробных анкет. Она обратилась за помощью к французскому послу, и посольство Франции выразило властям свое недовольство, пояснив, что подобная просьба Моссовета к старосте церкви, прихожане которой в большинстве это работники посольства, затрагивает вопросы, входящие в юрисдикцию только МИДа СССР.

Предвидя гитлеровское нашествие на Советский Союз, Леопольд Браун весной 1941 года написал в Ватикан о том, что он «готов, с Божьей помощью, оставаться на своем посту, что бы ни случилось». Папа Римский одобрил его намерение и послал особое благословение для его прихожан. С началом войны и разрывом дипломатических отношений с правительством Виши положение католиков стало отчаянным. Если к Православной Церкви с началом Великой Отечественной войны стали относиться как к защитнице Отечества, то Католической Церкви в еще большей степени отвели роль внутреннего врага. Органы НКВД арестовывали всех вызывающих сомнение католиков, и малейшее подозрение в «шпионаже» кончалось отправкой на долгий срок в лагерь.

21 июля 1941 года Мишель Флоран, настоятель церкви Лурдской Божией Матери в Ленинграде, сообщал епископу Пию Эжену Неве: «В течение нескольких месяцев здесь производятся многочисленные аресты и высылки. Ведется наблюдение за церковью, моим домом, моими перемещениями. Те, кто приходит ко мне, немедленно становятся подозреваемыми, кто очень часто входит в ризницу, также подозревается. Я знаю, что в каждую минуту меня подслушивают». Все указывало на то, что служить отцу Мишелю Флорану осталось недолго, действительно, с ним не церемонились, и 27 июля без объяснения причин он был выслан из Советского Союза.

О периодически устраиваемых провокациях против отца Леопольда Брауна, обысках и погромах в самом храме позднее покачала на следствии заведующая Алиса Отт: «В период между 1939–1941 годами церковь Святого Людовика пять раз подвергалась взлому и дважды были осквернены Святые Дары». Отец Леопольд не сомневался, что все это дело рук чекистов: обычные уголовники никогда бы не рискнули посягнуть на иностранную собственность, к тому же находящуюся рядом с Лубянкой. Во время налетов немецкой авиации на Москву именно Алиса Отт с дочерью охраняли церковь Святого Людовика Французского от пожаров, подтвердив на допросе: «За все время бомбардировок Москвы я ежедневно дежурила всю ночь, оберегая здание церкви от зажигательных бомб».

В августе 1941 года была арестована Алиса Альбертовна Отт, дочь Алисы Бенедиктовны, и отправлена в Саратовскую тюрьму. Лишь активное вмешательство отца Леопольда Брауна и помощь английского посольства способствовали освобождению девушки и возвращению ее в Москву. Но именно этот факт позднее станет основанием мерзейшего доноса «господина профессора» «о близкой связи» обеих женщин с отцом Брауном и серьезным обвинением для них во время следствия — «о полном доверии и расположении к ним» священника-иностранца.

Позднее «господин профессор» в показаниях на следствии в качестве свидетеля «вспоминал» о донесениях чекистам во время войны: «Когда Красной армии приходилось временно отступать, Браун интересовался у меня — нет ли у советского правительства намерения начать секретные переговоры с Германией относительно сепаратного мира. Когда наметился разгром Германии, то Браун просил меня выяснить о планах советского правительства относительно большевизации тех стран, на территории которых будут находиться советские войска».

Тогда же сексот утверждал, что отец Леопольд, «будучи опытным разведчиком, соблюдал максимальную осторожность в своей работе», поэтому, опасаясь установленных микрофонов, «для бесед со мной на сугубо конспиративные темы он уводил меня или на хоры, или в те места, где происходит исповедь верующих». Сексот вдохновенно фантазировал, что Леопольд Браун не раз заявлял ему в беседах, что верующий человек не может принять «антихристианский советский режим, а потому должен стремиться к свержению советского строя». Но и этого «господину профессору» было мало, и он утверждал, что «Браун настойчиво хочет узнать — можно ли поднять народные массы Советского Союза на новую войну, которая может вспыхнуть неожиданно между Советским Союзом и англосаксонским блоком».

Бывшая горничная отца Леопольда, работавшая позднее во французском посольстве и изгнанная оттуда за воровство, утверждала: «Браун не скрывал своего враждебного отношения к советскому строю и в беседах со мной возводил различную клевету на советскую действительность… Браун, высказывая мне свои антисоветские суждения, возводил клевету на советское правительство, якобы оно обирает свой народ и создает для него тяжелые жизненные условия, говорил, что в советской стране процветает воровство… Через своих знакомых он собирал различную информацию о Советском Союзе, он интересовался экономическим и материальным положением населения, жилищными условиями, отношением населения к мероприятиям партии и советского правительства».

Студентка исторического факультета МГУ вынуждена была подтвердить, что с 1940 года она была «привлечена к шпионской работе против Советского Союза ксендзом Брауном, через которого поставляла американской разведке шпионскую и клеветническую информацию». А студентка Института иностранных языков показала, что она стала посещать храм Святого Людовика с 1943 года и с тех пор стала сообщать отцу Леопольду «интересующие его сведения о количественном составе студентов института иностранных языков, об успеваемости студентов и о распределении их на работу».

Уборщица в храме, работавшая на чекистов, утверждала, что заведующая храмом Алиса Отт «имела определенное задание — следить за прихожанами, вести наблюдение и чтобы в костел не проникли, на их взгляд, подозрительные лица». Позднее она жаловалась, что когда стало известно о ее связи с органами, то именно мадам Отт «восстановила против меня всех посетителей, сообщила об этом Брауну, который отказался меня исповедовать». Еще один «добровольный свидетель» утверждал, что католиков, обращавшихся к отцу Леопольду для исповеди, он «использовал для сбора информации о настроениях населения, продовольственном положении в стране и другим вопросам, обрабатывая их в антисоветском духе».

Учительница русского языка подтвердила, что Брауном были собраны «точные данные относительно закрытия церквей в СССР»; и эти данные были переданы им епископу Неве и затем в Ватикан. Завершила «свидетельница» свои показания категорическим утверждением, что отец Леопольд «в период своего пребывания в Советском Союзе помимо службы в костеле занимался разведывательной работой и через своих знакомых и приближенных лиц собирал нужную ему информацию о советской действительности. Браун в церкви встречается с прихожанами и подробно расспрашивает каждого об условиях его жизни, работе, материальном положении, интересуется, не арестован ли кто-либо из членов семьи, за что именно, сочувствует им и оказывает материальную помощь».

Благодаря передаваемым Брауном сведениям о преследованиях и арестах священнослужителей и верующих Ватикан имел на руках аргументы для возражений правительству США, которое считало, что позиции Сталина в отношении религии изменились. Отец Леопольд считал, что, распуская слухи о свободе вероисповедания, Сталин лишь намеревается использовать религию в политических целях, поэтому Браун был убежден, что именно сейчас тот самый благоприятный случай для осуществления давления на советское правительство в отношении свободы совести и вероисповедания. А теперь, когда СССР уже аннексировал более пятнадцати миллионов католиков, контакт между Католической Церковью и Советами совершенно необходим.

Для ускорения процесса высылки из страны католического священника Леопольда Брауна чекисты готовили материалы для «Справки по архивному делу № 300414 на Брауна», куда вошли показания вышеупомянутых лиц и где обосновывалась его высылка из страны: «Браун превратил костел в центр миссионерской и антисоветской работы… Обращавшихся к нему для исповедания католиков из числа советских граждан Браун использовал для сбора информации о настроениях населения, продовольственном положении в стране и других вопросах, обрабатывая их в антисоветском духе. В период Отечественной войны через прихожан-католиков распространял различные провокационные слухи о возможном „перевороте“ в СССР, а затем о неизбежности войны между Англией, США и СССР».