Я увлекся игрой, засмотрелся, а мне уже надо было торопиться к Михайловскому замку на встречу с Еленой. Стирать запись игры не хотелось, я охотно сохранил бы ее, чтоб на досуге прокрутить эпизоды отдельных боев (развлечение не хуже других для одинокого мужчины). Однако служба есть служба, я не мог нарушить приказ Бен-нета и обнулил диск. Потом наскоро сполоснулся под душем, тщательно побрился, оделся по-парадному (ослепительно белая рубашка и модный темно-синий костюм, похожий на форму капитана круизного лайнера), поглядел на себя в зеркало, остался недоволен, махнул рукой и побежал.

В машине сразу переключил управление на Антона, мне хотелось до встречи с Еленой кое-что обдумать. Просмотренная игра дала новое направление моим мыслям. Я, конечно, не сравнивал себя с великим человеком, однако выходило, что я был так же уверен в моих социальных прогнозах (по словам Беннета, апокалиптических), как некогда был уверен в своих военных прогнозах полковник де Голль. Мне, как и ему, досталась роль пророка-одиночки. И он, и я пытались обратить внимание на страшную угрозу, которой никто не желал замечать.

Но вот что не давало мне покоя: во времена де Голля не существовало компьютеров, любая аналитика была субъективной, прогнозы проверялись только самой жизнью. В таких условиях, естественно, точное предвидение было уделом гениев. Но в наши-то дни, когда можно смоделировать состояние целого общества и с высокой вероятностью проследить пути его развития, почему именно я оказался тем единственным, кто догадался перемолоть всем доступную информацию и вычислить сигнал тревоги? Потому что и я в своем роде гений, под стать французскому герою?

Да нет, конечно! Не мог я быть ни единственным, ни даже первым, напрасно Беннет мне польстил. То, что спецслужбы, включая нашу собственную, ооновскую, до сих пор не заметили опасность, как раз не удивляло. Спецслужбы во все эпохи одинаковы: копаются в мелочах, а общую картину разглядеть не могут. Но кому-нибудь, не связанному с официальными структурами, наверняка, хотя бы из любопытства, давно должна была прийти в голову идея обработать Интернет по сходной с моей программе. Кто-то (возможно, не один) задолго до меня прокрутил те же модели и пришел к тем же выводам. А если молчит о них, то либо потому, что не хочет сеять панику, либо потому, что надеется, тайно обладая этой информацией, получить некую прибыль. Хотя какой навар может принести знание о предстоящем конце света?…

Я оставил свою «Цереру» на подземной стоянке под Михайловским садом и в двадцать минут восьмого оказался возле главного входа в ресторан «Император Павел». У двери застыли двое рослых часовых в полной форме солдат павловского времени, с тяжелыми кремневыми ружьями, увенчанными огромными штыками. Я прохаживался перед ними взад-вперед по каменному крыльцу, но ни один из них не только глазом не повел в мою сторону, но, кажется, даже не моргнул. И ведь это были не манекены, а живые люди! Я не знал, какое жалованье платят им за такую работу, мог лишь догадываться, что платят немало. Их неподвижные, суровые фигуры говорили не то что о богатстве — о неслыханной роскоши заведения.

Елена, как я и ожидал, появилась на крыльце ровно в половине восьмого: стремительная походка, гордо вскинутая голова. Заметив меня, улыбнулась своей неотразимой улыбкой — задорной и слегка иронической:

— Надеюсь, я не заставила вас ждать, господин Фомин?

— Виталий, просто Виталий. Когда вы научитесь произносить мое имя, насмешница? — Я бросился ей навстречу, поймал и жадно поцеловал тонкую руку. От ее пальцев тревожно пахло чуть сладковатыми духами. Павловские солдаты стояли с каменными мордами.

У меня был вид ухажера, одуревшего от любви и вожделения. Хотя мысли мои оставались трезвыми. Я не мог не думать о том, что сотрудники фирмы «РЭМИ», включая эту красавицу, намного превзошли в криминальном мастерстве конкурентов из «ДИГО». Подручные господина Чуборя, пока мы с ним беседовали, сумели всего-навсего прилепить к «Церере» подслушку, которую я легко обнаружил. А помощники Елены в такой же ситуации ухитрились, не оставив ни малейшего следа, влезть в машину и тщательно ее обыскать. И на моем обратном пути из Пидьмы в Петроград они за мной следили так скрытно, что слежку не заметили ни я, ни Антон с его датчиками, ни двое бандитов, на меня напавших.

— Ви-та-лий… — произнесла она замедленно, как будто оценивая каждый слог. Покачала головой, усмехнулась.

— Наконец-то! — воскликнул я и опять осторожно взял ее за руку. (Самый примитивный прием соблазнителя — постоянные прикосновения. Похоже, это оказывало некоторое действие и на такую женщину, как Елена.) — А теперь пойдем в прошлое?

В вестибюле нас встретил метрдотель, облаченный в расшитый золотом старинный камзол. В интерьере Михайловского замка он выглядел совершенно естественно, а я в своей «морской форме» и Елена в брючном костюме казались нелепыми пришельцами.

Метрдотель важно поклонился — сначала Елене, потом мне:

— Сударыня. Сударь.

Из вестибюля в ресторанные залы вели три огромные двери с вензелеобразными цифрами: «XVIII», «XIX» и «XX».

— Простите за вопрос, любезные гости, — сказал метрдотель, — вы не супруги?

— Пока что даже не любовники, — ответил я.

Елена улыбнулась без всякого смущения.

Метрдотель с самым серьезным видом, одними глазами и уголками губ выразил понимание ситуации и торжественно объявил:

— Тогда рекомендую век восемнадцатый!

Мы прошли за ним в полутемный зал с редко расставленными столиками. В центре каждого из них высился бронзовый скульптурный канделябр с зажженными свечами. Никакого другого освещения не было.

— Сюда, сюда извольте пожаловать, — приговаривал метрдотель, подводя нас к свободному столику.

И едва мы опустились в кресла, как обнаружили, что не видим и не слышим никого из своих соседей. Мы были словно одни в зале. Только огоньки на других столиках светились, подрагивая, как далекие созвездия в ночи.

— Что это за горящие палочки? — спросила Елена. Впервые я услышал в ее голосе удивление.

— Это свечи, — сказал я. — И, судя по медовому запаху, из настоящего пчелиного воска. Мы с вами находимся в эпохе Екатерины Великой и ее сына Павла. Тогда еще не было ни лазерных световых полос, ни даже примитивного электричества.

— Да, припоминаю, — ответила она, — что-то подобное я видела в фильмах из старинной жизни. Значит, мы в восемнадцатом веке? Я плохо знаю историю.

Теперь эта надменная женщина впервые призналась, что чего-то не знает. Наверное, на нее действовала атмосфера древнего замка.

— Конец восемнадцатого, — ответил я, — почти триста лет назад.

Метрдотель исчез, точно растворился, а у столика возникли из темноты сразу трое официантов в нарядах придворных слуг. Перед нами появился фарфоровый сервиз, расписанный видами старого Петербурга и парусными кораблями, а к нему — серебряные ложки, вилки, ножи, какие-то щипчики. Тихонько лег на скатерть фолиант в кожаном переплете с золотым тиснением — список яств и напитков. Елена стала перелистывать его:

— Медвежье мясо, оленина, рябчики. Что такое рябчики?… Икра двенадцати сортов. Разве столько бывает?! Уха стерляжья, пирог архиерейский…

В ней на глазах исчезала надменная предводительница и проявлялась обыкновенная любопытная женщина:

— Я хочу попробовать это! И еще это! Нет, лучше это! Гусь, фаршированный черносливом!.. Нет, лосось в винном соусе!.. Нет, паштет по-брауншвейгски!

Я засмеялся:

— Ну, Елена Прекрасная, вы еще капризней, чем ваша знаменитая тезка!

— Кто это? — с иронией спросила она. — Одна из ваших жен или приятельниц?

Рядом со столиком появились трое музыкантов: скрипка, флейта и какой-то старинный рожок. Негромко полилась причудливая мелодия, проникающая в душу. Казалось, они играли только для нас двоих.

— Елена, — упрекнул я, — вспомните: историю Троянской войны вы изучали в школе. Ну «Илиада», Гомер!

— Гомер? — она слегка подняла брови. — А-а, Древняя Греция! Что-то припоминаю.

— Об этом легко справиться в Интернете.

— А зачем? — искренне удивилась она.

— Мне казалось, на вашей фирме интересуются историей.

— Не понимаю, Виталий. Какая история? Наш бизнес — редкоземельные элементы.

— Те из вас, кто готовил программу депутату Милютину, очень хорошо знают и чувствуют историю.

— Вот как? — она закрыла фолиант, голос ее зазвучал холодно. — Так вам это известно?

— Служба, знаете ли.

— А сюда вы меня пригласили тоже по службе? Или всё-таки потому, что я вам нравлюсь?

— Представьте, о том же спрашивал меня вчера мой нью-йоркский начальник.

— И что вы ему ответили?

— Ему я сказал, что за личными делами никогда не забываю о служебных. Вам повторю то же самое в обратном порядке.

Елена покачала головой:

— Вы поразительный циник! Значит, хотите совместить приятное с полезным? Выудить из меня информацию и соблазнить меня?

— Ладно, — примирительно сказал я, — со мной всё ясно. А вы зачем откликнулись на мое приглашение? Чем я-то вас притянул? Вы отлично понимаете, что как источник информации я вряд ли сумею вам пригодиться, зато как мужчина готов послужить с великим усердием. И вы сюда явились. Это значит…

Она рассмеялась:

— Это значит, что вы негодяй! Но почему вы так откровенны? Прием соблазнения?

— Нет, — честно признался я, — прием самозащиты. Для того, чтобы не влюбиться в вас по-настоящему.

Она притихла, посерьезнела. В слабом освещении ее синие глаза стали почти черными, в них отражались огоньки свечей. И мне показалось, что она посмотрела на меня с сочувствием.

Я сделал заказ. Нам принесли водку лучшей российской марки «Ледяной дом» в матовом с золотыми узорами стеклянном штофе, изображавшем очертания этого легендарного дома, и французское вино для Елены с портретом Вольтера на этикетке. Подали холодную осетрину, дымящееся — только с огня — оленье мясо, остро пахнущее пряностями, икру, паштеты, какие-то маленькие, необыкновенно вкусные пирожки. Впрочем, здесь всё было необыкновенно вкусно.

— За что мы выпьем? — спросила Елена.

— Как говорил мой дед, налив себе рюмку и чокнувшись с бутылкой: «Со свиданьицем!»

— Он был так одинок? — Своим быстрым и точным умом она сразу уловила главное.

— У него был я.

Музыканты тихо исчезли в полутьме. К столику подошел красивый седой старик в бархатном костюме. В наше время такие пожилые лица почти не встречаются, его декоративная старость, конечно, была результатом искусного грима. Но выглядел он великолепно. Старик остановился возле нас, откинул голову и начал — по видимости громко, а на самом деле вполголоса, чтоб не мешать сидевшим за другими столиками, — читать стихи:

— Что он читает? — тихо спросила Елена.

— Державина. Великого русского поэта тех времен, в которых мы с вами находимся.

— А почему вы стали так печальны, господин шпион? Это просто невежливо. Действуйте, продолжайте. Выпытывайте мои тайны, соблазняйте меня. Развлекайте, если уж пригласили!

Я махнул рукой, и старик, низко поклонившись, исчез.

— Понимаете, Елена Прекрасная, — мне трудно давались слова, — мы существуем в мире абсурда.

— Возможно, — улыбнулась она.

— Бессмысленно обижаться на стихийное бедствие, но можно предвидеть, к каким разрушениям оно приведет! Жизнь — это преодоление энтропии, бессмертие — победа над ней. И мы вообразили, что можем стать бессмертными, обеспечив свободу реализации единственному человеческому началу, самому энтропийному — эгоизму! В смертные времена, куда ни шло, он давал одним, за счет гибели других, возможность прожить куцую жизнь и оставить потомство. Но эгоизм и бессмертие — две половинки критической массы, пострашней урановых. Мы их сложили в идиотском самоослеплении и наслаждаемся результатом, не понимая, что цепная реакция уже идет. Она просто запаздывает на какие-то естественные микросекунды…

— И для уменьшения вселенской энтропии я должна немедленно лечь с тобой в постель? — насмешливо спросила Елена.

Я оттолкнул ее руку:

— Убирайся! Вы все играете, ты тоже играешь в какую-то свою игру! А я играть больше не желаю, вот в чем разница между нами!

У столика возник встревоженный официант в наряде придворного слуги:

— Наши дорогие гости чем-то недовольны?

— Всё в порядке! — сказал я. — Мы обсуждаем свои интимные проблемы. Дома для этого недостаточно романтичная обстановка.

Официант поклонился и отступил в темноту. Огоньки свечей чуть колыхнулись от движения воздуха.

— Разве ты сам не играешь? — сказала Елена. — Ты ведь не бросаешь свою службу.

— Всякая игра — иллюзия! А я уже объяснял тебе, что не питаю никаких иллюзий, служу только из-за денег. Почему я должен от них отказываться? Я намерен досмотреть этот всемирный спектакль с максимально возможным комфортом!

И тут случилось неожиданное. Она сама взяла меня за руку и чуть наклонилась ко мне:

— Ты становишься очень привлекательным, когда сердишься.

— Оценила мой прорвавшийся темперамент?

Она еще больше приблизилась, я почувствовал запах ее духов, потом ощутил на лице ее горячее дыхание:

— Перестань, — тихо сказала она. — От меня не нужно так защищаться.

Я попытался ее поцеловать, но она сама быстро коснулась моей щеки влажными губами и сразу выпрямилась, тонкая, упругая:

— А ты уверен в том, что любишь меня? По крайней мере в том, что хочешь именно меня? Ты ведь обо мне ничего не знаешь.

— Уверен! — сказал я. И добавил: — Хоть сам не понимаю почему.

Но в душе я догадывался, отчего так жаждал именно ее. Над всеми женщинами, промелькнувшими в моей судьбе после Марины, я неизменно чувствовал свое превосходство. Мне почти не приходилось их добиваться. Я принимал как должное их уступчивость, их покорность в начале отношений и легкость разрыва с ними в конце. Только таких я искал, компенсируя себя за поражение в первом браке, и находил без труда. Но сейчас мне нужна была другая компенсация. Рядом с этой великолепной женщиной я сгорал не столько от плотского голода, сколько оттого, что победа над ней была для меня последним самоутверждением в гибнущем мире. В чем-то — оправданием всей моей нелепой жизни.

Елена выпустила мою руку и задумалась. Ее застывшее лицо, озаренное огнем восковых свечей, казалось ликом скульптуры из чуть желтоватого мрамора. Напряженно блестели глаза.

— Мне нужно выйти! — вдруг заявила она.

— Да, конечно, — слегка растерялся я, — сейчас узнаем.

Я поднял руку. Из темноты вынырнул прежний официант:

— Чего изволите, сударь?

— Где у вас тут, ну-у… дамская комната?

— Сию минуту!

Официант, согнувшись в поклоне, исчез. Вместо него у столика тут же появилась официантка в расшитом цветами сарафане и золоченом кокошнике:

— Со мной, барыня, со мной пожалуйте!..

Елена вернулась со странной улыбкой. Села за столик, отпила вино. И вдруг сказала быстро, как о чем-то незначительном:

— Я отпустила охрану.

— Что?!

— Отпустила. Пришлось звонить из туалета. — Она погладила мою руку: — Из-за тебя, мой влюбленный шпион. Чтобы ты не подслушал разговор и не выудил еще капельку наших секретов.

Я вскочил, едва не опрокинув тяжеленный стул резного дерева:

— Едем ко мне! Сейчас же! Она засмеялась:

— Нет, посидим еще. Мне здесь очень нравится. Кто знает, удастся ли когда-нибудь снова попасть сюда. Чудесный ресторан, прекрасный замок. Неужели и он не уцелеет? Мне будет жаль, если его разрушат. А тебе?…

За расчетом подошел тот красивый старик, что читал нам Державина. Низко поклонившись, он положил на стол пергаментный листок, где фиолетовыми чернилами, старинной вязью была выписана убийственная сумма «171 000/ 47 500 РУБ/ДОЛЛ». Затем достал из-за пазухи бархатного камзола вполне современный «карманник» и приготовился. Я кивнул, вытащил свой «карманник», повернул к старику экранчиком, чтобы он увидел цифры моей наличности «180 000/50 000»:

— Снимайте всё. То, что сверх счета, вам и остальной команде на чай.

Старик опять поклонился и заработал кнопками на своем «карманнике». В окошечке моего «карманника» выскочили нули. Нужно было сразу опустить руку, но я замешкался, и старик успел подметить, как через мгновение вместо нулей вспыхнули прежние цифры: «180 000/50 000».

— О, сколь изящна и разумна сия предосторожность, сударь! — воскликнул он. — Дабы не привлекать к своим богатствам внимание алчных татей.

— Забудьте об этом! — строго сказал я.

— О чем, сударь?

Старик в самом деле был неплохим артистом. Его изумленный голос и ясный взгляд выражали полнейшее беспамятство.

— Прекрасно, — сказал я. — За это можете снять лишнюю тысчонку рублей себе лично.

Когда мы с Еленой вышли на крыльцо, нас хлестнул морозный ветер со снежной крупой. Павловские часовые у двери стояли как статуи. Мне вдруг захотелось подойти к ним и сказать, что они вовсе не бессмертны, что нам всем остались считаные годы, что терять бесценное время, превращая себя в манекены, — сущее безумие, какие бы деньги за это ни платили. Впрочем, они бы мне не поверили. А если бы даже и поверили, скорей всего не сдвинулись бы с места…

Я ошибся. Я слишком рано ощутил торжество. Хотя обмануться было нетрудно: я видел, что Елена охвачена неподдельным возбуждением. Она, не раздумывая, села в мою машину и весь путь до Ланской (я сразу решил, что повезу ее в квартирку-офис, а не в гостиницу) молчала, стискивая мою руку. Только когда Антон остановил «Цереру» возле темной пятиэтажки и распахнул дверцы, она нервно засмеялась:

— Какое захолустье!

— Забеспокоилась, как низко ты падаешь?

Вместо ответа она решительно выскочила из машины.

Мое торжество начало уже смешиваться с легким презрением: высокомерная богиня оказалась обычной женщиной. В квартирке, едва осмотревшись, она так же, как все они, сразу метнулась в ванную. И потом, в постели, так же, как все, истекала горячей влагой, вскидывала ноги, стараясь принять меня поглубже, стонала, вздрагивала.

Я готов был посмеяться и над собой, ожидавшим неземных чудес, а получившим обычный взрыв ощущений, не лучше и не хуже того, что мог бы испытать с любой случайной подругой.

Но едва всё закончилось, прежде чем было произнесено хоть одно слово, я понял свою ошибку. Елена приходила в себя, глаза ее были прикрыты. Казалось, она дремлет. И вместе с тем в слабом ночном свете я видел, как быстро меняются, твердеют черты ее лица, как в них прорезается прежняя ирония. Обнаженная, еще со следами моих неостывших поцелуев на шее и на груди, она опять становилась недосягаемой. Не было никакой моей победы. Эта бесовка, возомнившая себя небожительницей, по своей прихоти спустилась на землю, использовала меня, а теперь — возносилась обратно в свой мир, куда мне не было доступа.

Зато у меня вмиг исчезло подкатившее было пресыщение. Разумеется, я готов был Елену возненавидеть. Но при этом — если не телом, то душой — желал ее еще сильнее, чем прежде.

Она открыла, наконец, глаза и произнесла задумчиво, прислушиваясь к остаткам своих ощущений:

— Это было хорошо. Даже очень хорошо.

— Скажи еще спасибо! — разозлился я.

— Спасибо.

— Рад стараться!

— Ты снова сердишься? — лениво спросила она. — Тебе хотелось большего? Какой-то власти надо мной? Это невозможно.

— Просто я не понимаю, какого черта тебя занесло именно в мою постель! Если уж тебе приспичило, могла бы найти профессионального жиголо с искусственно увеличенным членом!

Она усмехнулась:

— Думаешь, у меня таких не было? Эти безмозглые профессионалы не могут дать самого главного. Мой милый шпион, я — женщина, а не самка, мне нужно настоящее. А настоящую страсть и настоящую нежность не подделать никакой хирургией.

Она встала, чтобы пройти в ванную.

— Елена! — окликнул я.

— Что? — Она стояла нагая, спиной ко мне, только чуть повернув голову.

— Ты действительно отпустила охрану, или кто-то следовал за нами тайком, как за мной на областном шоссе?

— Отпустила, отпустила, мой шпион! — бросила она через плечо и зашлепала босыми пяточками по, полу.

Потом мы лежали рядом, укрывшись одним одеялом. Она сама, устраиваясь поудобнее, прижалась ко мне.

— Расскажи о себе хоть что-нибудь! — потребовал я. — Могу я узнать хотя бы твой календарный?

— Это очень важно для тебя? Ну, сорок семь.

— Значит, генную профилактику ты прошла примерно в двадцать два года, и родители твои были еще молоды. Кто они, где они сейчас?

— Какая разница? — сонно пробормотала она. — Я их давно не видела, я их почти забыла.

— Разве так бывает? — удивился я. — Мне, одинокому, этого не понять.

— У нас на фирме свой порядок: тот, кого к нам принимают, должен оборвать все прежние связи.

— Родственные?

— Родственные, дружеские, какие еще бывают… — выговорила она, засыпая, и вдруг слегка очнулась, засмеялась: — Ну вот, кажется, я и выдала тебе один наш секрет.

— Уже второй.

— Правда? — она совсем проснулась. — Какой же первый?

— Ты нисколько не удивилась, когда я сказал, что бессмертная эпоха может скоро закончиться. Ты знала об этом. У вас на фирме кто-то основательно занимается прогнозированием. Видимо, та же группа, что готовила программу депутату Милютину. И ваши ребята вычислили примерно ту же картинку будущего, что и я.

Она повела под одеялом голым плечиком:

— Думай, что хочешь. Будущее всё равно у каждого свое. А сейчас давай хоть немного поспим…

Под утро я проснулся от ее прикосновений. Она осторожно и умело водила кончиками пальцев по моей шее, потом — по груди, потом — по животу. Всё бешенство любви и ненависти вскипело во мне и растеклось по жилам. Я навалился на нее, даже не поцеловав. Ее это нисколько не смутило. Она сама раскрылась и обхватила меня длинными, сильными ногами:

— Вот такой ты мне и нравишься… Сердитый… Только не торопись!

Потом, умытая, причесанная, подкрашенная, она пила кофе на моей крохотной кухне. А я сидел напротив и следил за каждым ее движением, за каждой гримаской ее прелестного лица. Она уже вызвала машину с охраной (просто включила на «карманнике» маячок наведения, не сказав ни слова, чтоб я не смог ничего подслушать). Истекали наши последние минуты.

Я чувствовал себя как выжатый лимон. Если бы на месте Елены была любая другая женщина, я мечтал бы только об одном: чтобы она поскорей исчезла. Но эта дьяволица с огненно-синими глазами, похоже, свела меня с ума. Я прощал ей уже и надменность, и снисходительную иронию. Одна мысль о том, что мы больше не увидимся, угнетала меня сильнее, чем грядущие мировые катастрофы.

Остатки гордости не позволяли мне задать прямой вопрос о будущем, и я осторожно пошел в обход:

— Значит, порядки в вашей фирме как в средневековом монастыре?

Она недоуменно подняла брови. Как видно, ее представление о монастырях было очень смутным.

— Тот, кто поступал в монастырь, — пояснил я, — отказывался от родственников и друзей. Да еще менял имя… Ты ведь не только порвала с родными, ты и фамилию сменила?

Она усмехнулась и отпила кофе.

— Ладно, — сказал я, — не хочешь — не отвечай. Но вот какая штука: обитатели монастырей давали обет воздержания. Любовные отношения у них считались смертным грехом. В вашей фирме до такого изуверства как будто не дошли.

— А ты сомневаешься? — засмеялась Елена. — Сегодня ночью ты получил мало доказательств?

— Я сомневаюсь в другом. Если, поступая на фирму, вы должны были оборвать все прежние привязанности, то почему вам позволяется заводить новые за ее стенами?

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась она.

— Как раз сегодняшнюю ночь. Выходит, вас не обязывают выбирать любовников и любовниц только в своем коллективе? Это кажется нелогичным для тайного общества. К чему тогда строгости при поступлении?

Елена отставила пустую чашку и спокойно сказала:

— Пока нам разрешается иметь увлечения на стороне. Даже с известной долей риска.

Ее «карманник» залился мелодичной трелью. Она поднялась:

— Ну всё, машина у подъезда! Не провожай меня вниз, только выпусти из квартиры.

Я молча пошел за ней к двери. Никакая сила не заставила бы меня сейчас совершить последнее унижение и попросить о новой встрече. Я так и загадал: попросит она сама — увидимся, нет — значит нет.

Но Елена не попросила. Она приказала. Уже стоя на пороге, небрежно чмокнула меня в щеку:

— Ты больше не звони! Я сама позвоню, когда мне будет удобно. И приеду, когда смогу вырваться. А ты не звони!

Если бы мне посмела сказать что-нибудь подобное любая другая женщина, я послал бы ее к черту, я забыл бы о ее существовании прежде, чем за ней закрылась дверь. Но, когда эта дверь захлопнулась за Еленой, я остался стоять в крохотной прихожей и, презирая себя, тихо радовался: мы еще увидимся, сегодняшняя ночь повторится…

А потом — что-то словно подтолкнуло меня к компьютеру. Во мне всё же вырабатывался профессионализм сыщика, и даже моя идиотская влюбленность не могла этому помешать. Окна моей квартирки выходили на противоположную от подъезда сторону, однако над подъездом стояла видеокамера. Я подключился к ней.

Я увидел на экране, как Елена выходит на улицу. У тротуара ее ждала машина. Не какой-нибудь мощный «Тритон» или представительский «Ганимед» — всего лишь неприметный темно-серый «Оберон». Задняя дверца машины открылась. Елена наклонилась туда, что-то сказала. Ей что-то ответили. Она рассмеялась и села в машину. «Оберон» умчался.

Я выключил компьютер и задумался. Конечно, я испытывал обиду. Конечно, ревновал Елену к ее спутникам, с которыми она возвращалась в свою закрытую жизнь.

Но — независимо от моих чувств — мой мозг напряженно просеивал, снова и снова, наши разговоры. Что-то из сказанного ею было очень важным, задело меня, удивило, потом позабылось. Какое-то слово. Я пытался его отыскать.

И я вспомнил это слово, я оценил его значение. В сравнении с ним все прежние проговорки Елены казались пустяками. А вот теперь она проболталась по-настоящему. И ничего не заметила. Не поняла, что за тайну выдает простое, коротенькое слово «ПОКА».