Почти два месяца мы с Беннетом летали по всем африканским лагерям. Он проводил свои инспекции, а я болтался при нем в роли спутника, охранника и, наконец, собутыльника, ибо каждая инспекция у него завершалась ритуальной пьянкой.

На нас никто больше не нападал, никаких иных происшествий тоже не случалось, и делать мне было, в общем-то, совершенно нечего. На свои секретные беседы с лагерным начальством Беннет меня под всякими предлогами не допускал по-прежнему, но их разговоры у меня и так не вызывали интереса.

Лагеря походили один на другой до неотличимости. Я томился, не зная, чем себя занять. Я не мог даже развлечься любовной интрижкой: все женщины из «Ай-пи» и медицинского персонала, которые мне встречались, были до того бесцветны и скучны, что я уже с некоторым сожалением стал вспоминать о могучих прелестях Фридди, которыми не воспользовался.

А Беннет был всегда энергичен, свеж и неутомимо разговорчив. Особенно во время перелетов, когда мы с ним вдвоем в тесной кабинке нашего вертолета плыли на двух-трехкилометровой высоте над африканскими просторами. Он все время о чем-то расспрашивал меня, что-то выяснял, оценивал. Порой его вопросы сбивали меня с толку:

— Вы знаете, Вит, у вас азиатский склад лица. Не то чтобы ярко выраженный, но заметный: скулы, разрез глаз… Вы случайно не мусульманин?

— Нет, просто в нас, русских, всяческих кровей намешано. Мой дед по отцу, который меня воспитал, был наполовину еврей, наполовину татарин. Он жил как раз в те времена, когда государство своих подданных сортировало по этническому происхождению, и до старости помнил, к какой категории относится. Так что среди моих предков, конечно, были и мусульмане. Но я их не знал. Все, кого я знал, были русскими. Во всяком случае таковыми себя считали даже тогда, когда это было невыгодно. А что касается веры… Я раньше ходил в церковь только на отпевания кого-то из знакомых. А сейчас и этого почти не бывает.

Беннет промолчал, сосредоточенно вглядываясь в отроги приближавшейся к нам горной цепи. Но я чувствовал, что он слушал меня внимательно и обдумывает мой ответ.

В другом полете он завел со мною и вовсе чудной разговор:

— У тебя невысокий рост, Витали.

— Средний.

— Я имею в виду — для полицейского.

— Да какой я полицейский! Сижу в лаборатории, делаю химические анализы, составляю справки и заключения.

— Все равно я бы на твоем месте подумал. Вытянуться на десять дюймов хлопотно, да тебе и не требуется. А прибавить себе дюйма три — это при нынешней медицине можно сделать быстро и недорого.

— В России любое изменение внешности оформить очень сложно, тем более — работнику полиции. А меня мой рост устраивает.

Он помолчал, казалось, поглощенный управлением вертолетом. Потом рассеянно сказал:

— Конечно, ты и со своим ростом привлекательный мужчина. Тебя, наверное, любят женщины?

— Я бы сказал по-другому: они в меня влюбляются.

— А в чем разница?

— Это значит, они любят меня до тех пор, пока не начинают со мной жить. Тут вся любовь быстро и проходит.

— Сексуальные проблемы? — спросил он. — Или характер? Секс сейчас хорошо излечивают.

— Характер, — ответил я. — Это не излечивается.

— Конфликтность, агрессивность?

— Нет. Просто по складу своему я — бирюк.

— What is biriuk?!

Насколько я понимаю, все решил наш разговор с Беннетом, когда мы с ним, закончив инспекцию в последнем лагере, остались там до утра. Мы вдвоем сидели под звездным небом, за раскладным столиком, освещенным переносной лампой, и пили. (Беннет обожал застолья на свежем воздухе.) Ооновские солдаты — в этом лагере служили японцы — прогуливались вокруг на удалении: чтобы охранять нас, но не мешать нашей беседе.

А подвыпивший Беннет изливал мне свои симпатии:

— Я рад, что познакомился с тобой, Вит! Ты — необыкновенный человек!

— Не преувеличивай. То, что я не побоялся разогнать несчастных стариков, то, что меня не укачивает в вертолете, и то, что я могу выпить бутылку виски и не свалиться, не делает меня необыкновенным.

А Беннет шумел:

— Нет, нет, я еще не встречал таких людей, как ты, честное слово! Я отправлю вашему министру внутренних дел благодарственное письмо от имени ООН. Мы так расхвалим тебя, что ты сразу получишь повышение!

— Повышение! — я засмеялся. — Через полгода мне стукнет шестьдесят пять календарных, и меня выкинут на пенсию.

— Как? — опешил Беннет. — Неужели у вас в России еще действуют ограничения по возрасту?

— В полиции действуют. Говорят, что готовится новый закон, но я его не дождусь. Мой начальник так меня любит, что выбросит на улицу прямо в день рождения.

— Какой негодяй!

— Ну почему. У него свой резон, и по-своему он, наверное, прав. Он считает, что я недостаточно инициативен.

— Кто твой начальник? — с презрением спросил Беннет. — Майор, полковник? Да я, если захочу, могу обратиться прямо к Евстафьеву!

— Ой, только ради Бога не трогай нашего президента, у него и без меня хватает проблем. Нет уж, тут ничего не изменишь, быть мне пенсионером.

— А пенсия? — забеспокоился Беннет. — Пенсия будет хорошая?

— Мой покойный дед в таких случаях говорил: с голоду не помрешь, но бабу не захочешь.

Беннет захохотал, мотая головой, налил мне еще виски и вдруг спросил спокойно и почти трезво:

— Но ты ведь найдешь себе новую работу, да, Вит?

Я пожал плечами:

— Кому в России может понадобиться инженер-химик с таким специфическим опытом, как у меня? Я не знаю ни производства, ни настоящей науки. Думаешь, я раньше не пытался уйти из полиции и куда-то устроиться? Сколько раз пытался! Все без толку.

На эту тему мне совсем не хотелось говорить. Самолюбие не позволяло рассказать Беннету, каких унижений я натерпелся в поисках нового места. Я рассылал десятки своих резюме в самые различные фирмы, частные и государственные, российские и иностранные. Я бился неделями над составлением каждого такого коротенького послания, несчетно переправлял и оценивал каждое слово, каждую запятую, даже размер шрифта, пытаясь предугадать, как они будут восприняты при беглом прочтении тем или иным адресатом. И лишь в единичных случаях эти адресаты вообще снисходили до того, чтобы удостоить меня небрежным отказом. Большинство отвечало презрительным молчанием. Когда же я пытался предложить свои услуги какому-то работодателю, явившись к нему собственной персоной, меня обычно прогоняли с порога.

Я понимал: меня отвергают не только из-за недостатка образования или опыта. Везде сложились свои кланы, и я, одиночка, ни к кому не прибившийся за всю жизнь, теперь, будь хоть трижды бессмертным, просто не мог никуда втиснуться, чтобы заново начать карьеру.

Правда, черную работу, за гроши при желании можно было найти и в восьмидесятые годы XXI века. Но даже в своем отчаянном положении, загнанный в угол, я почему-то все равно надеялся, что сумею этого последнего падения избежать. По сути, надеялся на чудо.

— А чего бы ты хотел? — спросил Беннет. — Какое занятие тебе по душе?

Я задумался:

— Не знаю. Конечно, я размышлял об этом… Только не смейся. Может быть, больше всего я хотел бы устроиться гувернером к какому-нибудь толковому мальчишке. В богатых семьях сейчас модно брать гувернеров. Должно быть, во мне говорят нерастраченные отцовские чувства, со своим-то собственным сыном я давно потерял всякую связь. Я бы всюду ходил с этим мальчишкой, обо всем ему рассказывал… Так было и с моим дедом: у него тоже не сложились отношения с сыном, моим отцом, и он все передавал помимо него, прямо мне.

— Но, Вит! Такой человек, как ты, и в роли гувернера!

— Какой бы я ни был, в гувернеры мне тоже, скорее всего, не устроиться.

— Почему?

— Слишком мало детей. Совсем мало. Когда в России вводили генную профилактику, боялись, что будет перенаселение, хотели даже принять закон об ограничении рождаемости. В стране жили тогда восемьдесят шесть миллионов. А за четверть века, без всяких законов, добавилось только пять с половиной, и это при такой низкой смертности.

— Я понимаю, Вит, понимаю, — сказал Беннет. — Но все равно я тебе пошлю благодарность. И с работой для тебя мы что-нибудь придумаем, вот увидишь!

А несколько месяцев спустя, в ноябре 2084-го, его «что-нибудь придумаем» отозвалось коротенькой заметкой Петроградского информационного агентства, которая появилась в нескольких городских интернет-газетах и даже в одной бумажной — «Невском обозревателе». Эту единственную за всю жизнь газетную заметку о себе я помню наизусть:

«В нашем городе наряду с несколькими другими крупнейшими городами Росконфедерации организуется представительство „Information and Investigation Service UN“ — „Службы информации и расследований ООН“, своего рода международной разведки, которая действует исключительно открытыми методами в интересах всего мирового сообщества.

Петроградское представительство возглавит Виталий А. Фомин (КВ — 64), один из опытнейших криминалистов России. Он прослужил более тридцати лет в научно-техническом отделе Петроградского полицейского управления, а совсем недавно блестяще зарекомендовал себя во время командировки в лагеря ООН для подопечных жителей африканского континента.

В руководстве Петропола нам заявили, что с большим сожалением отпускают столь ценного сотрудника, но, понимая всю важность его новой миссии, с готовностью идут навстречу и досрочно оформляют В. А. Фомину выход на пенсию по календарному возрасту.

Что ж, порадуемся тому, что наши петроградцы оказываются людьми столь заметными и необходимыми даже в масштабах всемирных организаций. И пожелаем г-ну Фомину успехов на его новом ответственном поприще».