#img_5.jpeg

— Сань. Вставай!

Между русской печью и столом, где разложены горячие хлебы, снует маленькая женщина. Это Санькина мать, Марфа.

Санька слышит голос, но молчит, старается вспомнить какой-то интересный сон. Ах, да… золото! Они с Хасаном нашли его. Рыли землю ножами, руками, целый день вытаскивали цепочки, кольца, деньги. Санька припоминает: какие они? Нет, деньги — он это хорошо помнит — бронзовые, обыкновенные пятаки с серпом и молотом. А какие они, золотые-то?

Этого Санька не знает. Он хочет еще раз посмотреть клад, долго лежит с закрытыми глазами и незаметно засыпает.

Отец Саньки спозаранку ушел пилить, или, как говорит мать, резать дрова. Хотя лес рядом, но так уж заведено, что дрова в Юртах заготовляют весной и летом на весь год. Обычно выходят все от мала до велика. Ребятишки укладывают дрова в поленницы, Нюролька и Марфа пилят, Жуванжа колет. «Коммуной» веселее.

Но сейчас Санька с Хасаном отдыхают. Они недавно вернулись из школы-интерната.

— Побегайте. Ишо хватит и вам делов, — с напускной суровостью сказал на другой жо день после их приезда Жуванжа.

Просыпается Санька от неприятного ощущения скатывающейся от виска к носу капельки пота. День разгулялся такой, что на душе легко и радостно. Тут уж не до сна. Он даже не сразу вспомнил, что на Зыбун его не отпускают. Санька вытирает лицо рукавом и спускается в погреб. До чего ж приятно в такую жару пить бросающее в дрожь молоко! От стен погреба несет сыростью, холодом. Санька посидел, остыл, сунул в карман на всякий случай несколько прошлогодних морковок и отправился к Хасану — напрямик через огород и коровник, в котором сделан лаз. Сначала заглянул в юрту. Пусто. Нечастый гость в это время — солнце — греет так добросовестно, что идти в избу Саньке не хочется, и он свистит. Ждет. Хасан не появляется. Санька влазит на завалинку, смотрит в окно. Точно! Удрал. Санька идет к Чутыму. Так и есть. За яром, в заводи, Хасан верхом на коряге.

— Ха!

Хасан не оборачивается. Его рука с огромным удилищем взлетает вверх, и Санька видит, как над водой трепещет окунишка. Сняв рыбу с крючка, Хасан тихо отвечает:

— Чо?

Санька садится на песок. Хасан снова закидывает удочку. Река спокойна. Почти безоблачное небо отражается в воде, и Чутым кажется глубоким-глубоким, бездонным. Парит.

— Искупаться бы! Хасан, здорово, а?

Санька ежится, будто уже залез в воду, засучивает штаны, расстегивает единственную оставшуюся у рубашки пуговицу. Но купаться здесь опасно: ил, коряги, ямы. Да и вода еще очень холодная, Санька достает из кармана штанов брусочек лиственничной серы, стирает о рукав налипшие песчинки и бросает в рот.

— Ха-асан…

Саньке хочется сказать, что отец не пускает его на Зыбун, надо посоветоваться, как быть, но он вдруг заколебался: стыдно, столько было разговоров, планов и… да и, может, он еще убедит отца. Все равно идти еще нельзя, пусть болота подсохнут.

— Чо? — наконец откликается Хасан.

— П-шли в лес. Зоить соочьи гнезда! — не переставая жевать серу, говорит Санька.

Предложение соблазнительное. Хасан ненавидит сорок. Куда ни пойди в лес, а они уж тут как тут:« Чел-ловек идет! Чел-ловек идет!» Леску с удочкой он отгрызает и сует в карман.

Лес рядом. Кедровые островки иногда перемежаются молодыми соснячками, а дальше от Чутыма — осинниками, зарослями старого тальника и черемушника или, по-местному, сограми. Километрах в двух от Юрт начинается Зыбун; здесь он клином врезается в прибрежную тайгу. Сначала ребята идут по берегу: теплее, солнечней, «просторней».

Корни кедров висят над водой. Сквозь прошлогодние иголки и листья пробивается зелень, на полянках краснеют шарики огоньков, синеют «кукушкины слезы».

— Хасан, смотри, вон! И вон!

— Это дроздиные. А маленькое, вон то — зябликов.

— А давай переменим им птенцов, — предлагает Санька.

Дрозды не умеют считать. У них можно взять половину яиц — и не заметят. У малиновок, бывает, исчезнут два-три яйца — они даже не обратят внимания. Но тронешь гнездо зяблика — родители улетят, бросив не только яйца, но и крошечных беленьких птенцов не гибель.

Это Хасан знал и даже не подходил к их гнездам.

— Не трогай, пошли! — тихо говорит он Саньке.

Гнезд много, но ребята ищут сорочьи, ястребиные, а они в таких местах, что не скоро доберешься. И комары донимают. Они тучей летят следом.

— Вон! — Хасан показывает Саньке на согру, где чернеют два больших гнезда из прутьев и палок. Обычно сорока строит несколько гнезд. Одно — настоящее и сделано «на совесть», другие — кое-как, для отвода глаз. Заметив опасность, лесная сплетница стрекочет, садится в пустое гнездо. Хасан не раз попадался на ее уловки и сейчас осведомляется у Саньки:

— В какое села? В ближнее?

Ко Санька жует морковь и только мычит, потом показывает, куда села сорока, рукой.

— Тогда лезь к тему вон, на березе, — распоряжается Хасан.

Но березу окружает непролазная чаща. Вдобавок в распадке еще не высохла вода. Санька мнется, машет рукой.

— А ну ее!

— Эх, ты! А еще — на Зыбун! Ты думаешь — что? Мне хотелось посмотреть, можно ли с тобой на такое дело.

— Сравнил! Зыбун — и какое-то паршивое гнездо. А если найдем золото — напишем письмо самому Хрущеву и попросим наделать вертолетов для охотников.

— Все одно. Важен факт! — солидно говорит Хасан.

— Важно зачем! — возражает Санька, шлепая себя по лбу. Из-под ладони на кончик носа брызнула капелька крови. — Чтобы было настоящее дело, а не сорочье! Да я сдохну, а на Зыбуне побываю! И если хочешь — без тебя. Понял?

— Ну, ладно, давай подумаем, что надо к походу, — миролюбиво предлагает Хасан и садится на поваленную ветром старую сосну. Санька ложится на спину.

— Ружья с патронами…

— Сухари дня на два, три. Соль. Коробок спичек.

— Есть, — подтверждает Санька. Хасан — «начальник», он и в школе член Совета пионерской дружины. Санька — «завхоз» экспедиции. — Только спичек надо коробка три. И один завернуть так, чтобы и в воде не отсырели!

— Организуй!.. Так, ножи, котелок прихватим, две ложки…

— Сала бы взять соленого. И нельмы вяленой, — Санька даже облизнулся.

— Тю, нельмы! Окромя сухарей и соли, в тайгу разве что берут? Ружье прокормит! Накомарники надо будет не забыть, вот что?

— Мы ж не в тайгу. Мы на Зыбун.

— Все одно. Там что, дичи нет? Помнишь, где куропатки лают? Все на Зыбуне!

— Но ведь охота сейчас запрещена, — выкладывает Санька главный свой довод. — На всякую дичь.

Он уже похрупывает сочными лентами сока, который лежа снимает ножичком с растущей рядом с валежиной сосенки. Сок холодный, сладкий.

— Нам можно. Мы, если хочешь знать, как научная экспедиция.

— Ну, а когда отчалим? Все одно надо подождать, пока подсохнут болота и ягода поспеет.

— Ясное дело!

…Вверху тихо ворчат угрюмые ели. На чистинке быстро-быстро лопочут осинки. Лесной главврач-дятел простукивает деревья: тук-тук… «Где что болит»? А от Чутыма, из старого березняка, доносится «ук!», «ук!». Это Жуванжа колет дрова.

«Э-эй!… Эг-гей!… А-тта!» — вдруг доносится до ребят с Чутыма.

— Идем туда!

Они побежали, как всегда обгоняя друг друга.

— Смотри! — запыхавшись, остановился Хасан, когда в просвете между сосен засинела вода. — Смотри!

По Чутыму во всю ширину его плыли зверьки, трубой подняв вверх рыжие пушистые хвосты. Еще бросок — и ребята съезжают с песчаного яра к самой воде. Только теперь они заметили какого-то охотника на резиновой надувной лодке. Вот он догнал одного зверька, легонько стукнул его веслом-лопаткой по голове, схватил за хвост и еще раз ударил о весло. Бросил в лодку и поплыл за белками к берегу, крича:

— У, чертенята!.. Эгей! Я вас!

— Да это ж Володька Око! — узнал Хасан.

— Володька! — крикнул он.

— Око за око! — заорал Санька.

В Рыльске Володька учился первый год. Геологоразведочная партия, которую возглавляет его отец, Максим Око, готовилась к летней разведке верховья Чутыма. Странная фамилия — Око — доставляла Володьке много неприятностей.

В первый же день после уроков Володька догнал Саньку, остановил.

— Хочешь, намылю шею?

— За что?

— За просто тек! — отрезал Володька, и не успел Санька раскрыть рта, как в глазах его замельтешили искры.

На Санькино счастье сзади шел Хасан. Отшвырнув сумку, он, как рысь, прыгнул на Володьку, стиснул шею. Володька — на голову выше Хасана, сильный — рванулся, повел плечами, и ноги Хасана поднялись, описывая круг. Но Хасан все же удержался. Тогда Володька через плечо закинул одну руку за спину и, пригнувшись, перебросил Хасана через голову. Не успел Володька отцепиться от свалившегося в снег Хасана, как Санька метнулся ему под ноги. Володька упал, а Хасан уже на ногах.

И вот забияка уже отплевывает набившийся в рот снег, мямлит:

— Ст-таюсь…

— Сдаются а честном бою. Понял? — петушится Санька, сидящий ка нем верхом. — А сейчас, если хочешь знать, мы с тобой, Око-белобоко, можем что хошь сделать!

— Я больше не трону.

— Никогда?

— Н-никогда.

— Никого?

— Н-никого.

— Честное-пречестное?

— Ну, что я, трепач?

— А за что Саньке закатал? — вступил в допрос Хасан.

— А что, — захныкал Володька, — я рассказывал, как слюду на Алтае нашел, а он Всевидящим Оком меня обозвал…

— Ну и что? Всевидящее — это разве обзыв? Чтоб никого интернатских не трогал! Понял?

Володька понял, и сейчас он остановился, раздумывая: «А не повернуть ли подобру-поздорову обратно?» — и стал подгребаться к берегу.

— Ты как очутился тут?

— А вы как? — не меньше ребят удивился Володька.

— Мы — понятно. Мы живем здесь, в Юртах.

Володька начал рассказывать, что база геологов теперь за поворотом, на берегу Чутыма, и он на целый месяц приехал к отцу, но ребята его уже не слушали. Не каждый день в Юртах увидишь переселение белки. Об этом Хасан, к примеру, слышал только от деда.

— От чертянята! — восхищался он.

— И почему хвосты они так?

— Если белка замочит хвост — утонет, пояснил Хасан.

— Почему?

— Не знаю.

— Наверно, оттого, что он станет очень тяжелым, — предположил Санька. — Вон какая метла!

— А чего им приспичило? Не горит же! — недоумевал Володька.

— Значит, неурожай орехов будет в Зачутымье: Белка она такая: заранее все узнает.

— Это точно! — согласился Володька. — Папа говорил, что на Зачутымские кедровники шелкопряд напал.

— Значит, конец кедрачам. Этот начисто сведет, — авторитетно подтвердил Хасан и вдруг насел на Володьку. — Ты чего браконьерствуешь?

— Подумаешь! Одну пришиб… А то станешь рассказывать, что ловил их за хвост и в лодку, — не поверят. А теперь спросят: «А ты ловил?» — «Ловил!» Пускай не верят, а я ее за хвост — и в лодку! — захлебывался он от радости.

— Слушай, Хасан, а почему белка идет прямо на Юрты? Ведь там, за нами, Зыбун? — спросил взобравшийся на яр Санька.

Хасан не ответил; пригласив Володьку в Юрты, он помог ему взвалить на голову лодку, сам взял весла.

Санька повторил свой вопрос близ Юрт и, не ожидая ответа, вскочил на пень, азартно крикнул:

— Смотрите! Смотрите!

Да, белка уходила на Зыбун. Почему? Зачем?

— Вот бы за ней следом, а? — произнес Хасан.

— Рано. К осени ближе — болота подсохнут..

— Чо рано? Грязь не сало, высохло — отстало.

— А что тут геологи ищут? — сорвался наконец вопрос, давно вертевшийся на Санькином языке.

— А все! Экспедиция комплексная, — важно пояснил Володька. Он с минуту помолчал, потом не удержался, бросил небрежно: — Кое-что уже наклевывается. Папа срочно на Черный Чутым уехал… Там у нас главный геолог работает. Не старый, а седой весь, — невольно перешел на шепот Володька. — Ог-громадный такой.

— Не бреши, — вяло протянул Санька. — Главному геологу в Москве дел хватит. Поедет тебе он сюда! Как же!

— Тю, знахарь! Главный геолог есть в каждой партии. — Володька даже приподнял над головой лодку, чтобы лучше видеть Санькино лицо.

— Тогда никакой он и не главный! — ничуть не смутился Санька.

Володька уже раскрыл было рот, как Хасан прыгнул вперед, крикнул:

— Смотрите!

Из старого скворечника, почему-то забракованного даже воробьями, выглядывала усатая мордочка белки. Санька обнаружил двух белок в сенях: они воровали сухие грибы и ягоды. Видимо, зверьки, подчиняясь приказам инстинкта, решили отдохнуть и основательно подзаправиться перед походом на Зыбун.

Под честное-пречестное слово о соблюдении тайны ребята показали Володьке письмо на бересте, решили расшифровать еще раз.

— Мы установили: письмо написано в 1918 году, — сказал Хасан. — А тогда на Зыбун удул жандармский полковник.

— Обождите, не подсказывайте, — остановил его Володька. — Я сам.

По Володькиному толкованию письма выходило, что на гряду надо идти с какого-то березового мыса. И дело не только в золоте. Володька пояснил:

— Ведь они, наверно, оставили письма родным, оружие — свое и взятое у белых. Может, даже пулемет или наганы есть. Точно?

— Вот здорово!

— Надо, одним словом, найти дорогу на гряду, — глубокомысленно изрек Володька.

— Сначала надо разыскать березовый мыс. С него…

— Мыс — это чепуха! Раз мыс — значит, это на краю тайги. От Щучьего озе-а пойдем к Зыбуну — и порядок! — глотая от нетерпения слоги, воскликнул Санька.

— Значит, говоришь, беляками командовал полковник?

— Да, хапнул золота и хотел скрыться. Но его догнали партизаны. Настичь-то настигли, только сами сгинули. Тиф свалил. Понял?

— Ну и жмем сегодня! Я б это дело, — Володька даже сплюнул сквозь зубы. — Такое дело, а они… в сорочьих гнездах шарятся!

— Еще б недельку-две, — начал Хасан.

— Вернется папа, и мне уже не смотаться. Поняли? А сейчас я запросто. Съезжу, одену кожанку, прихвачу консервов, свой рюкзачишко замету — и обратно. К вечеру мы уже будем… — Володька присвистнул. — Поняли?

Хасан и Санька молчали. Слишком неожиданный оборот… Конечно, к походу все готово, и все-таки ребята колебались.

— Настоящие дела так и делаются! Без лишнего трёпа, — продолжал Володька.

— А что? — заглянул в глаза Хасану Санька. — Он будет у нас главным геологом.

— Ну, давай! — тяжело, с придыханием выдавил Хасан Володьке.

Все притихли. Володька соображал: о чем бы спросить, что выяснить? Из лесу отзвуком далекого эха доносилось равномерное «ук!», «ук!». Жуванжа колол дрова.

* * *

Не успел Хасан перекусить, примчался Санька. Сообщил, что спрятанные им сухари исчезли. Санька высказал предположение, что его приготовления заметила мать.

— А где прятал? Может, мыши, крысы? Они ведь доберутся — не столь съедят, сколь переносят.

— Н-не знаю. На чердаке прятал, — совсем приуныл Санька.

— День туда, день обратно. Там день, — загнул Хасан три пальца. — Ладно. Обойдемся! На мясо нажимать будем. Возьмем два ружья.

— Патроны вот только у меня заряжены давно, могут осечки быть.

— Ладно, я возьму про запас пистонов. Если что — перезарядим.

…Володька и впрямь выглядел, как заправский геолог: легкая кожанка на «молниях», непромокаемая с накомарником кепка, новые яловые сапоги. Настоящий брезентовый рюкзак с кармашками. На «кавказском» ремне болтались алюминиевая фляжка и кожаные ножны, из которых торчала самодельная ручка из цветного плексигласа.

Не было у него лишь ружья.

Хасан первым делом ухватился за нож.

— Покажи!

Володька попытался оттолкнуть Хасана, но тот уже выдернул нож, взмахнул и… вернул обратно. Нож оказался столовым, тупым. Хасан подумал было предложить ему охотничий нож деда, но по лицу понял: обидится.

— А что во фляжке? — булькнул Хасан.

— Да так… граммов двести, — подмигнул Володька.

— Водка?

— А что? Это для дезинфекции ран и царапин. Я и бинт, и иод взял.

Хасан стал еще раз проверять, не забыли ли чего.

Санька притих в сторонке, помрачнел: в мыслях он сейчас стоял перед отцом.

Вспомнилось обидное «леньтяк». И он тут же, пожалуй, впервые мысленно стал возражать отцу.

«…Пойдет тебе, ежели кто ленивый, на Зыбун! Ленивый, он и над книгой уснет. А я их перечитал — на коне не увезешь. И спросит — любую расскажу…»

— Ты чего, Сань? — начал было Володька и — осекся, понял состояние товарища: шутки — шутками, а когда впервые самостоятельно решился на такое — задумаешься. Мало ли.

До сих пор Володька особенно как-то и не задумывался, какие трудности и опасности ждут их на Зыбуне, просто плохо представлял, куда, где и как придется идти.

— Ребята, а не найдется ли ружья и для меня?

— Ты чо? — удивленно посмотрел на него Хасан. — Да мы и второе-то берем уж так.

Володька нахмурил брови, стал суетливо проверять карманы…