Капель гремела по карнизам резкой, будто автоматная очередь, дробью. С первой разведкой по городу прошёл март и залёг на время, а зима пока превратила пробные мартовские лужи в каток и припорошила сверху тонким слоем снега. Город неуверенно вслушивался в свои ощущения, решая, перед кем из времён года капитулировать. Этот невысказанный вопрос висел в воздухе, дробясь и множась на бесконечные «Как?», «Перед кем?», «Зачем?». Город ждал, колебался, а люди поглядывали на небо, смотрели прогнозы погоды и перед выходом из дома потеплее заматывались в шарфы. Погоде они верить не торопились.

Машины ехали по дорогам неторопливо и аккуратно, но, как бы ни старались, ехидная зима делала своё дело: то тут, то там останавливались две-три, печально подмаргивая окружающему миру оранжевыми огоньками авариек. Дождавшись полиции, пострадавшие высказывали всё, что думают о погоде или втором водителе, переглядывались и, в общем-то, вполне мирно разъезжались.

А зима караулила новые жертвы, присыпая лёд на дорогах снежком. Скоро, скоро ей придётся отступить, но она не торопилась сворачивать фронт, подписывать капитуляцию, освобождать военнопленных — дворы, заваленные сугробами, крыши, увешанные сосульками, и заледенелые водостоки…

По тротуару вдоль проспекта пронеслась ватага мальчишек младшешкольного возраста, следом, отставая на пару метров, размахивая игрушечным оружием и во весь голос улюлюкая, — вприпрыжку бежала компания чуть постарше. Судя по истошным воплям «Бей их!», «Сдавайтесь!» и более ёмкому: «Тра-та-та-та-та, ты убит!» — ребята играли в войнушку, самозабвенно и увлечённо. Один мальчик, самый высокий во второй компании, нацепил на голову солдатскую, доставшуюся, наверное, от служившего в армии старшего брата, кепку, нарисовал себе красным фломастером шрам под левым глазом и изображал из себя небезызвестного капитана Заболотина-Забольского, героя Забол-Выринейского конфликта…

Поскользнувшись на заледеневшей луже, «капитан», потеряв в полёте кепку — она была ему изрядно велика, чего уж тут таить, — полетел в подтаявший и снова засыпанный сверху сугроб, больно приложившись боком и едва не сбив с ног не успевшего вовремя убраться с дороги студента.

Ребята, бегущие за «Заболотиным-Забольским», ещё некоторое время неслись вперёд, в горячке погони не заметив исчезновения командира, но потом спохватились.

— Юр, ты цел? — обеспокоено спросил кто-то, притормаживая. Поднявшись и яростно отряхнувшись, мальчишка сердито поправил:

— Я не Юра сейчас, я «капитан Заболотин»! И обращаться надо «ваше высокоблагородие»!

Надвинув кепку на затылок, он огляделся и сорванным уже, изрядно простуженным голосом крикнул:

— Впер-рёд! Догоним врага и спасём Равелецкого!

— Ур-ра! — подхватили остальные мальчишки и поспешно бросились догонять успевших уже далеко убежать «врагов».

Дети во главе с «капитаном Заболотиным-Забольским» пронеслись вдоль проспекта мимо высокой ограды, мимо шлагбаума и пропускного пункта и свернули куда-то во дворы следом за своими противниками. Назревало генеральное на сегодня сражение…

Завтра уже «выринейцами» станут они, а камуфляжную кепку нацепит тот, кто сегодня — выринейский командир. А «Равелецкий», дожидающийся освобождения в одном из дворов посреди не стаявших ещё сугробов, сляжет с ангиной, и его место займёт мальчишка из соседнего двора.

Но пока всё это неважно. Для ребят пока не существует ни проспекта, ни въезжающей под шлагбаум, который они миновали, машины с четырёхциферным — военным — номером, ни такого понятия, как «завтра». Сейчас самое главное — это догнать «выринейцев» и победить их — а победят неминуемо, ведь «их дело — правое». А дальше будет дальше…

От окна отошёл мужчина в офицерской форме, вздохнул, поднёс руку к лицу, массируя висок, в кое-то веки позволил усталости проявиться на лице. Никто не видит. Никто не узнает. Можно на секунду расслабиться.

Хорошо детям, которые пронеслись мимо, они не знают ни бесконечных бумаг, ни докладов, ни бессмысленных разговоров — «совещаний по комиссии по…». Дети играют в войну, завистливо косятся на старших братьев, возвращающихся домой после года отлучки в форме, с погонами и нашивками, копят всякую военную мелочёвку… Кто-то мечтает о военной карьере, кто-то нет — но в войнушку все играют с одинаковым упоением.

И не знают, что офицерская служба в «элите элит» — Лейб-гвардии — это всего лишь бумажная тягомотина. Вот так вот неромантично, неэпично, непоэтично…

И слава Богу, что именно так!

Война — всегда много хуже. Пусть даже дети этого не знают, видя одну романтику. Пусть даже считают войнушку — достойной игрой.

Хотя среди этих детей есть — наверняка — и те, кто мог прикоснуться к правде. У кого отцы по ночам стонут, барахтаясь в кошмарах, и матери не могут вымолить мужей с той войны, что осталась в этих снах.

Ночь, кошмары, посиделки до рассвета на холодной кухне — один на один с призраками, среди неслышных взрывов и криков…

Всё это офицеру, что глядел на детей, было знакомо, но, по счастью, у него нет жены, которая плакала бы, или детей, которые боялись бы ночью слушать его стоны. Что, вообще-то, ничуть не лучше.

Стоит ли мир этого? Стоило ли втягивать в войну сотни молодых людей со всей России — ради одной небольшой страны на границе Империи, которая даже не входит в её состав?..

Иногда офицера посещала нехорошая мысль, что вовсе нет. Но прошлого не изменить, теперь надо ещё уберечь будущее от этого, чтобы те дети, что бегают по проспекту с криками «В атаку!», не повторили этот клич уже не понарошку.

Забол и Выринея — беспокойные соседи. Маковые поля Афганистана. Горячий Кавказ… Сейчас поутих, но стоит ситуации накалиться — будут и взрывы, и призывы к священной войне, и перестрелки в горах.

Офицер ещё раз вздохнул, бросил взгляд в окно на паркующуюся машину и прикинул время. Да, похоже, это к нему.

Но тут пронзительно заверещал телефон, и офицер поднял трубку:

— Полковни…

Звонивший перебил его, что-то сказал, и мужчина раздражённо ответил:

— Так точно, сейчас буду, — и бросил трубку. Вздохнул, ещё раз поглядел в окно и, оставив со своего компьютера пометку для дежурного в электронном журнале, скорым шагом вышел из кабинета, недовольно размышляя, отчего это он всем понадобился, кто о нём и не вспоминал до этого. Судьба ли это, и не предвещает ли оная судьба чего-то нехорошего.

… Под колесом захрустел лёд. Машина с шорохом ткнулась шиной в бортик тротуара и остановилась, услужливый и юркий, как выдра, шофёр, заглушив мотор, выскочил и распахнул дверцу пассажиру. Из машины вылез невысокий кряжистый мужчина в офицерской форме, потоптался на месте и решительно двинулся к стеклянным матовым дверям здания, проезд к которому — ограда, шлагбаум, пропускной пункт — оставили позади мальчишки. В мужчине было что-то гномье. Он был невысоким, квадратным, только бороды не хватало, а подчинённым так вовсе напомнил портативный танк — устойчивый и непреклонный.

Шофёр проводил до дверей и вернулся в машину. Гном в военной форме вошёл в здание и двинулся к стойке дежурного. У неё стоял, нетерпеливо переступая на месте, белобрысый мальчик, одетый, что было удивительно для этого здания, в обычную куртку и ни менее обычные серые джинсы.

«Не по уставу», — недовольно пробормотал Гном, покосившись на мальчика. Гном прекрасно знал, что в этом здании гражданских не бывает.

Дежурный препирался с кем-то по внутреннему телефону, и ему было глубоко не до пришедших. Неопределённо взмахнув рукой и выкрикнув в трубку, что «вокруг сплошной детский сад!», дежурный соизволил обратить внимание на мальчика и ткнул ему в электронный журнал. Подросток оставил размашистую подпись и торопливым шагом, переходящим в бег, направился в сторону лестницы. С куртки, уютно расположившись между лопаток, на Гнома глядел большой оранжевый пацифик — знак мира и хиппи.

«Не по уставу», — проворчал Гном себе под нос и прочитал в электронном журнале рядом с подписью мальчика «Фльдфбль Ісфъ К. Брдинъ». Гласными мальчик, по-видимому, пренебрегал в основной их массе, а писать предпочитал на «дореформе» — с дореволюционной орфографией. Что же, на «дореформе» писать никому не возбранялось — даже документы, только их надо было повторять в обычной орфографии.

Интересно, что бы это была за фамилия — Бредин, не иначе? Бродин? Бардин?..

Впрочем, неважно.

Оставив аккуратную запись о себе, Гном вернул журнал дежурному, который только сейчас оторвался от разговора. Завидев знаки различия посетителя, дежурный вскочил и поспешил отдать честь «его высокопревосходительству». Гном рассеянно кивнул и спросил коротко:

— Он у себя? — даже не утруждая себя объяснением, кто «он». Впрочем, дежурный и сам прекрасно знал, а если и нет — прочитал в журнале.

— Он подойдёт через несколько минут, ваше высокопревосходительство. Подождёте здесь или у кабинета? Это на третьем этаже через холл налево — и по правую сторону сразу…

Гном кивком поблагодарил за информацию, развернулся, не отвечая, и всё такой же неумолимой танковой поступью направился к лифту.

По лестницам пусть бегают дети — их время.

Лифт за считанные мгновения поднял мужчину на третий этаж и медленно раздвинул двери. В холле этажа было пусто, тихо и светло. Со своих портретов на стенах спокойно взирали на единственного посетителя герои и полководцы недавнего прошлого во главе с его императорским величеством Кириллом Тихоновичем, родителем нынешнего Государя. Гном неторопливо приблизился к ним, остановился где-то на углу, где торжественная галерея загибалась в коридор. С крайнего портрета ему добродушно усмехался в усы старик-генерал в парадном мундире Императорской Лейб-гвардии, в просторечье именуемой Белой Гвардией за ведущий цвет парадной формы. Щека Гнома дёрнулась. Дед на любой картине, которую Гном видел на своём веку, казалось, глядел прямо в душу своему внуку. И всегда добродушно и ласково усмехался, так что вокруг глаз собирались маленькие, похожие на солнечные лучики морщинки.

Дважды герой Империи, кавалер четырёх орденов — среди них и знаменитого ордена святого Георгия, военный министр, гений-полководец… Когда-то Гном мечтал быть таким же, как дед. А потом понял, что вечно подражать кому-то не стоит, — но было уже довольно поздно.

Гном с усилием отвернулся и тяжело присел на стоящий у стены кожаный диван. Скупым, отмеренным движением потёр шею и откинулся на спинку. Ждать под дверью, конечно, Гному было не по вкусу, но в этом здании свои порядки, и жизнь идёт без остановки вне зависимости от мнения одного человека, пусть даже и с генеральскими погонами.

Гном прикрыл глаза и принялся терпеливо ждать, погрузившись в свои мысли.

Спустя некоторое время неподалёку по коридору послышались шаги — Гном чуть улыбнулся, отметив армейскую чёткость, и открыл глаза. У дивана остановился тот, кого Гном здесь, собственно, и ждал.

Пришедший медленно и молча отдал честь и, дождавшись скупого кивка, открыл дверь кабинета:

— Прошу.

Гном медленно поднялся и вошёл, а следом, прикрыв за собой дверь, зашёл и обитатель кабинета.

Он не носил теперь своей знаменитой кепки, от шрама под глазом осталась тоненькая полоска, становившаяся заметной, только если лицо покрывал загар. Но всё равно он не изменился, внутренне уж точно — в прошлом капитан, а теперь полковник Заболотин-Забольский.

В первые несколько лет после войны его знали в лицо, но Заболотин-Забольский всегда избегал известности — и теперь о нём вспоминали только дети. Зато в их памяти черноволосый, как цыган, капитан в простой солдатской кепке намертво сросся со словом «герой»…

Но Гном был уверен, что даже если дети столкнуться с полковником сегодня нос к носу — всё равно не узнают. Потому что вряд ли ожидают увидеть своего кумира на обычной улице: такова уж участь «легенд», и, насколько Гном знал, Заболотин был этому только рад.

Что же, его право — уходить от излишней славы в тень амплуа «просто офицера». Его право и его дело.

А кому надо, те и так знают тихого полковника из Московского Управления Лейб-гвардии.

— Рад видеть ваше высокопревосходительство, — произнёс тем временем Заболотин-Забольский, указывая гостю на кресло рядом с заваленным бумагами столом.

— Вас так же, полковник, — кивнул Гном, грузно садясь. Сел и полковник, рассеянно отложил в сторону все бумаги и облокотился локтём о стол, подперев кулаком подбородок:

— Я слушаю.

Гном поглядел на парадный портрет Государя Константина Кирилловича, что висел, как положено, у стола полковника, и спросил:

— Вы уже думали над моим предложением?

— Оно было лишь теоретическим или?..

— Или, господин полковник. Возникли некоторые изменения в положении вещей, которые… придётся учесть, — слово «придётся» прозвучало с непробиваемой уверенностью человека, с которым не спорят. Никто.

— В таком случае — думал, — Заболотин-Забольский по-птичьи склонил голову на бок. — И не скажу, что жаждал бы отправиться туда.

— Неудивительно, — проворчал Гном. — Я бы на вашем месте тоже не рвался, но… — он достал из своего портфеля конверт. Увидев, чьей печатью он запечатан, полковник изумлённо подался вперёд.

— Лично в руки полковнику Заболотину-Забольскому, — протянул ему конверт Гном. — От его императорского высочества Великого князя Иосифа Кирилловича.

На минуту в кабинете повисла тишина, так что стал слышен недовольный мужской голос, отчитывающий кого-то в коридоре. «Фельдфебель! — доносилось из-за двери. — Вы что себе позволяете!.. Джинсы… Потрудитесь… в надлежащий вид… — тут повисла пауза, но она не продлилась долго, прерванная резким, командным: — Исполнять!»

Заболотин-Забольский с интересом прислушивался к происходящему в коридоре, но после команды «Исполнять!» там всё затихло, и внимание полковника вернулось к письму.

— Господи Боже мой, — пробормотал он, распечатывая и разворачивая бумагу — белоснежный «гербовой» лист, на котором летящим почерком было написано несколько коротких абзацев. — Значит, всё совсем… так. И почему я? Сижу в Управлении, никого не трогаю…

Он хотел продолжить цитату дальше, про примус, но передумал: его гость был не их тех, при которых хочется шутить и беспечно играться со словами.

— Полагаю, если кто-то может это знать, то из нас двоих это — вы, — ответил тем временем Гном, не обращая внимания на заминку. — Мне передали, я передал, а знаниями не располагаю.

Заболотин-Забольский удержал недоверчиво-выразительное хмыканье — как же, его гость, да «знаниями не располагает», — и внимательно прочёл письмо. По лицу промелькнула и сразу скрылась улыбка. Гном наблюдал за полковником исподлобья и не шевелился.

— Служу Отечеству, — вздохнул тот, дочитав, почтительно поцеловал великокняжескую подпись и ещё раз пробежал письмо глазами.

— Тогда предлагаю поехать и прямо сейчас уладить все необходимые дела, — Гном немедленно поднялся — а что рассиживаться?..

Тут, одновременно с коротким стуком, в дверь сунулась было белобрысая голова, но, узрев, что полковник в кабинете не один, ойкнула и сразу исчезла.

— Разрешите, ваше высокородие? Можно? Там вас хотели увидеть… — спросил голос из-за оставшейся приоткрытой двери.

— Стучаться — можно, — со смешком ответил полковник. — А увидеть — нельзя. Я уезжаю. Лучше машину подгони, Сиф.

— А… Есть! — по-уставному отозвался голос за дверью. — А мне… переодеться?..

Улыбка Заболотина-Забольского показалась Гному весьма странной — он бы даже назвал её «ехидно-мстительной»:

— Не надо. Ты же и не собирался, нет?

— Никак нет, уже собира…

— Машину, Сиф! — почему-то перебил полковник всё с той же ехидной улыбкой.

— Есть! — и бодрый топот оповестил всех, что «белобрысая голова» побежал к машине.

— Ординарец. И воспитанник, — пояснил Заболотин, вставая, и подхватил шинель, висящую на крючке рядом с дверью. — Идёмте, ваше высокопревосходительство?

Гном потёр переносицу и кивнул. Все движения — даже такой кивок — были коротки и совершались будто неохотно. Зачем суетиться, зачем лишний раз дёргаться?

Полковник покинул кабинет первым. Во всех таких «неофициальных» визитах было своё преимущество — вытягиваться, прищёлкивать каблуками и орать «Так точно!» никто не требовал.

— Не будем задерживаться, — решил «его высокопревосходительство» и вышел следом.

Они прошли мимо портрета славного предка Гнома, пересекли холл и спустились по лестнице на первый этаж, неожиданно оказавшийся оживлённым и шумным. Видимо, момент «затишья» миновал, и жизнь вернула всё на круги своя: кучковались, переговариваясь, младшие офицеры, дежурный вновь с кем-то спорил по внутренней связи. Коротая время, один молодой поручик устроил на стене настоящий театр теней. Причудливо складывая пальцы, он весело и в лицах рассказывал какую-то историю, а на бежевой стене плясали тени собак, кошек и птиц.

— Не по уставу это, ваше высокопревосходительство? — по губам Заболотина-Забольского промелькнула улыбка, когда он лёгким кивком ответил козырнувшему им поручику, продолжающему при этом показывать историю одной рукой. Кажется, это была сказка про колобка… на несколько новый лад. С новыми героями. С новой моралью. И с сюжетом тоже новым. Но про колобка!

— И тут подходит к ним… Генерал Генералович, — рассказывал тем временем поручик, нацепив на кулак свою фуражку, чтобы получилась «генеральская» голова. — И говорит: «Колобок-колобок, как же ты по стойке смирно вытянуться сможешь, раз служить хочешь?», а Колобок ему и отвечает: «Я, — говорит, — Родине служить хочу, а по стойке смирно как-нибудь да вытянусь — круглый, не ссутулюсь». Генерал Генералович крякнул, да и спрашивает хитро: «А по стойке смирно солдат стоит так, что грудь колесом, а спина — ровнёхонька!». А Колобок ему в ответ: «А спины-то у меня и нету, круглый я! Я Родину и без спины защищу!». А Генерал Генералович ему…

— Да ну… — пробурчал Гном с досадой. — Дети…

Заболотин пожал плечами:

— Дети, что поделать. Но дети эти — с Кавказа недавно вернулись… Олег — дважды контужен, лишился глаза, представлен к «Анне» и скоро будет произведён в штабс-капитаны, уже в списки занесён… А всё равно ребёнок. Иногда мне кажется, что это всё — вопреки…

Гном ничего не ответил, только глянул ещё раз на поручика, у которого Колобок уже убедил Генерал Генераловича и теперь проходил медкомиссию. «Глаза у меня — на правом чёрный изюм, а на левом светлый изюм, — рассказывал он окулисту. — А если курагу выпишите поставить — так ещё лучше видеть буду! Хоть в снайперы! Возьмите меня служить!»

Левую сторону лица поручика — по краю волос и по виску вплоть до глаза — бесформенной медузой покрывал неприятно-розовый, в прожилках, шрам, уходя россыпью пятен поменьше в волосы, а глаз — заметил теперь Гном — был странно неподвижен. Искусный протез.

Гном отвернулся и пошёл к выходу. Заболотин ещё раз улыбнулся обернувшемуся к ним поручику и широким шагом догнал «его высокопревосходительство».

Да, дети. Да, вопреки.

В молчании Гном и Заболотин-Забольский вышли из здания. У крыльца уже ждала серебристая волга-«пичуга», небольшая и удобная для города машинка, — а неподалёку стояла и машина Гнома. Его шофёр, заметив вышедших, почти бегом направился к ним, с виноватым и в то же время сердитым лицом.

… Где-то над головой чирикали птицы, шумел впереди проспект. Пока Гном, чуждый созерцательности, разговаривал со своим шофёром о чём-то, полковник огляделся кругом, с удовольствием вбирая взглядом привычную, ещё почти не успевшую смениться с зимы картину, и направился к ожидающей его волге.

Тут же, как чёртик из коробки, из машины выскочил подросток в рубашке с погонами фельдфебеля и распахнул перед полковником дверцу.

— Хоть бы куртку взял, Сиф, — укоризненно произнёс тот, оглянувшись на Гнома, шагающего к ним.

— Так точно, ваше высокородие! — бодро отрапортовал офицерик — хотя, конечно, точнее было бы его назвать «унтер-офицериком».

— Что «Так точно»?

— Так точно, взял, ваше высокородие! В машине лежит!

Полковник покачал головой и сделал знак маленькому фельдфебелю, чтобы тот закрыл дверцу машины — мол, не прямо сейчас едем.

Названный Сифом пожал плечами, захлопнул дверцу и прислонился к ней спиной. Заболотин-Забольский стоял рядом и молчал, глядя в сторону гостя. Тот вскоре оставил своего шофёра и приблизился к полковнику. Мальчик покосился в его сторону и отошёл, на ходу обернувшись, но полковник его не позвал обратно, о чём-то уже говоря со своим посетителем.

— Ага, как машину подогнать — так сразу «Сиф!», а как разговоры — так «иди, гуляй», — пробурчал офицерик, хотя «иди, гуляй» никто не говорил. Мировая несправедливость в лице родного полковника и без слов испортила настроение. — Вот завтра возьму и останусь гулять, а не сюда потащусь, вот.

Жалуясь вполголоса, мальчик подошёл к самой ограде и прислонился спиной к столбу. Там, за забором, текла жизнь. Интересная.

Чужая. Равнодушная.

Спешили мимо люди, проносились машины… И, как обычно, всем на всех было наплевать. Слишком быстро всё вокруг менялось, особенно на дороге.

— Какие люди, — раздался над ухом весёлый голос. — Чего скучаешь, Индеец?

Мальчик вздрогнул и обернулся, всё ещё хмурясь. С той стороны ограды стоял поручик в шинели с лейб-гвардейской нашивкой на рукаве и весело глядел на мальчишку.

— А-а, Кот, — кивнул тот, засовывая руки в карманы. Вместо форменных брюк на нём были тёртые серые джинсы, и в их карманах руки исчезли по самые запястья.

— Ага, Котомин собственной персоной, — кивнул поручик, протягивая ладонь сквозь прутья. — Чего скучаешь?

— Так, просто, — туманно ответил мальчик, вынул одну руку из кармана и сжал ладонь Котомина. — А ты чего?

Рукопожатие распалось, и «Индеец» потёр пальцы, а «Кот» таинственно ухмыльнулся и пояснил:

— Мне лень тащиться в Управление. Твоему полковнику помогать, с бумагами бегать… Как ты так живёшь?

— А-а. А мы всё равно уезжаем сейчас, — глубокомысленно протянул младший офицер. Потом подумал и добавил: — Живу, как живу.

— Терпеливый, — завистливо заключил поручик. — А раньше-то таким не был…

— Какой уж есть.

Разговаривать с бывшим сослуживцем было странно — вроде того, как заглядывать в собственное прошлое.

А этого, если честно, не хотелось, посему юный фельдфебель кивнул Котомину на прощание и неохотно потащился к машине, у которой его уже ожидали полковник и его таинственный спутник, чем-то похожий, с точки зрения мальчика, на танк.

…— Ну, значит, поехали. Его высокопревосходительство с нами, его машина, если не вдаваться в технические подробности, заглохла, — когда мальчик подошёл, оповестил Заболотин-Забольский.

— Печаль, — сделал вывод юный ординарец — Гном узнал его белобрысую голову.

Заболотин выжидающе поглядел на своего гостя, тот кивнул:

— Поехали, — и, не дожидаясь, пока ему откроют дверь, сам забрался в волгу. Полковник сел впереди, мальчик, обежав машину, устроился на месте шофёра и завёл мотор.

— Куда? — коротко спросил офицерик, плавно трогая машину с места.

— Не в шлагбаум, — проворчал Гном негромко, но был услышан.

— Не волнуйтесь, ваше… — юный фельдфебель обернулся, чтобы увидеть знаки различия, совершенно не обращая внимания на дорогу впереди, — … ого, высокопревосходительство. Не влетим!

Шлагбаум и в самом деле успел подняться, и юный водитель ловко вырулил на проспект, изредка колотя ладонью по рулю, сигналя мешающим машинам.

Гном посмотрел на куртку, лежащую рядом с ним. Оранжевый пацифик всё так же дразнил взгляд. Впрочем, и лохматая причёска шофёра была совершенно неуставная, с армейским «ёжиком» имела совсем немного общего, да и джинсы ну никак не тянули на форменные брюки.

— Так куда? — поинтересовался «пацифист», тормозя перед возможным разворотом.

— На Сетунь, на виллу, — ответил, наконец, Гном. Полковник удивлённо приподнял брови, но затем понял причину и кивнул. Мальчик, не задавая лишних вопросов, газанул, одной рукой пристёгиваясь. Вёл он довольно лихо, но с опытной ловкостью, которую не заменит никакая теория. В столь юном возрасте фельдфебель не первый день был за рулём — это чувствовалось.

Да и на то, чтобы выдать ему права до совершеннолетия, требовались очень веские основания. Лейб-гвардия, конечно, себе многое может позволить, но пустить за руль ребёнка, который не умеет водить, — это вряд ли.

Значит, основания были. Другой вопрос, какие, потому что по внешнему виду мальчика нельзя было сказать, что перед Гномом… выдающийся фельдфебель.

— Ваше высокопревосходительство, не коситесь так на мою куртку. Я в гражданке, потому что из школы. Только, вот, рубашку переодеть успел, — хоть обращаться первым к старшему по званию было и не совсем по уставу, но юного шофёра это не смутило.

— Сиф, — одёрнул его полковник, — будешь дальше забывать про устав и не глядеть вперёд одновременно с этим — права на машину отниму. Кто ещё тебе права в пятнадцать лет даст?

Похоже, то была серьёзная угроза, потому что подросток тут же замолчал и стал сосредоточенно глядеть на дорогу. Гном мельком подумал, что на вид мальчику пятнадцати не дашь. Тринадцать или четырнадцать с большой натяжкой. Откуда он вообще взялся в Лейб-гвардии, да ещё и в унтер-офицерском чине? Сплошные вопросы, упирающиеся друг в друга.

Некоторое время в машине царило молчание. Сиф развлекался обгоном попутных машин, Гном безмолвно сидел сзади, глубоко уйдя в свои думы и не желая говорить о деле, Заболотин-Забольский отстукивал по колену какой-то ритм, краем глаза наблюдая за своим шофёром. Через некоторое время, когда молчание, казалось, зацементировалось, полковник произнёс:

— Сиф, ещё вчера хотел спросить: зачем вы с друзьями расписали стену школы?

Сиф чуть было не пропустил нужный съезд и повернул машину так резко, что ещё бы чуть-чуть, и полковник полетел бы на своего юного водителя. Только Гном на заднем сиденье не шелохнулся. Ничто не могло поколебать его танкового равновесия.

Выровняв машину, мальчик глубоко вздохнул, успокаивая внутреннее волнение, и спросил тихонько:

— Как вы узнали?

— Пацифик на куртке — раз, сюжет изображённой картины — два, то, как изображён на той картине автомат — три, номер школы — четыре, — прилежно перечислил Заболотин-Забольский, пытливо вглядываясь в своего шофёра. — Только не понаслышке знающий, что такое «внучок», может изобразить его — именно его, а не произвольный АК. Облегчённый автомат Калашникова «третьего поколения» — это не дубина питекантропа…

— … А облегчённый калаш со сбалансированной автоматикой. Подумаешь… Три детали обозначить — и готово, — пробурчал Сиф. С выдвинутым обвинением он не спорил. — А вообще, нам с Расточкой и Кашей хотелось сделать мир вокруг нас чуточку прекраснее. Разве это плохо? — голос прозвучал на редкость жалобно. И… неуверенно? Заболотин-Забольский даже подумал, что ослышался. Его ординарец никогда не любил выказывать свою неуверенность.

— Чуточку прекраснее — расписывая стену школы картинами хиппейско-пацифистского содержания? — всё же уточнил полковник и вдруг заинтересовался лежащей на руле ладонью: — Кстати, что это у тебя нарисовано? Ну, на руке?

— Это? — мальчик мельком глянул на кисть и снова уставился на дорогу. — Ну, это Раста притащила бабушкины карандаши для грима, а на географии… нечего было делать, — беспечно пояснил он. — Ну, три пацифика на руке… А Каше она вообще семь нарисовала. Всех цветов радуги.

— Не понял, вы что, втроём сидели? — помолчав некоторое время, спросил полковник. Переваривать поступающую информацию становилось всё труднее. Жизнь вдруг оказалась разнообразнее, чем он ожидал, и, причём, происходила прямо у него под носом — и это было неприятно. Для офицера Лейб-гвардии, которому по чину положено знать всё — уж, по крайней мере, о собственном ординарце — вдвойне.

— Нет, Раста пересела ко мне, как только Каше дорисовала, — отрапортовал Сиф с улыбкой до ушей. Заболотин-Забольский ещё некоторое время молчал, стараясь уложить у себя в голове, что его ординарец, маленький лохматый фельдфебель, в школе может быть каким-то совсем другим человеком.

Жизнь любит сюрпризы. Чем «сюрпризнее» сюрприз, тем интереснее. Если ты неожиданно узнаёшь, что твой воспитанник более чем неравнодушен к течению «пацифистов и прочих хиппи», жизнь ехидно хихикает, а ты… Ты, полковник, потомственный военный, — некоторое время не знаешь, что ей ответить.

Через несколько минут старший офицер всё-таки поинтересовался намеренно нейтральным тоном:

— А Каша — это мальчик или девочка?

— Каша — это Саша, — ответил Сиф, затем подумал и всё же уточнил для ясности: — Он мальчик.

Полковник покивал, подумал и задал следующий вопрос:

— Ну, а Расту как зовут?

— Расточка, — невозмутимо ответил Сиф, тормозя на светофоре. На губах заиграла ехидная улыбка, слишком похожая на усмешку этой треклятой, любящей неожиданности жизни.

— Фельдфебель Бородин, прекратить паясничать! — рявкнул неожиданно Заболотин-Забольский. Всему есть предел, особенно наглости. Особенно вот в такие дрянные, глупые моменты.

— Есть, вашскородие!

Вот так Гном и узнал расшифровку таинственной фамилии «Брдинъ». Впрочем, его это не сильно взволновало. Танки не волнуются по пустякам, а фамилия эта ничего ему не говорила.

На какое-то время в машине снова наступила тишина.

— Так как зовут Расту? — повторил вопрос Заболотин тихим доброжелательным голосом.

— Надя Семёнова, ваше высокородие, — негромко доложил Сиф, разгоняясь после светофора.

Полковник на всякий случай запомнил. До вчерашнего вечера он мало интересовался гражданской стороной жизни ординарца. Вернее даже сказать — не интересовался вообще, считая это чем-то неважным. Но потом в сети случайно набрёл на новость, что кто-то расписал стену школы, номер которой показался полковнику знакомым, картинами на тему мира во всём мире и прочего пацифизма — то ли вандализм, то ли творческий порыв. Заболотин и тогда не обратил бы на это большого внимания, если бы не глянул мельком на фотографии. Изображённый на одной из них автомат-«внучок» во всех подробностях навёл его на мысль, что как школьника он своего подчинённого знает плохо. Теперь навёрстывал упущенное за… за пять лет, по всему выходит. М-да, ситуация та ещё.

— А эти Саша и Надя видели твоё офицерское удостоверение?

— Не видели… — Сиф смутился и даже, казалось, испугался. — Но ведь это неважно!

— Ну-ну… — покачал головой Заболотин-Забольский, барабаня пальцами по колену. Сиф покосился на него и опасливо произнёс, обращаясь будто бы к дороге, на которую с таким вниманием глядел:

— Ваше высокородие, можно озвучить просьбу?

— Озвучить можно, — неопределённо отозвался полковник, не нарушая ритма.

— Тогда можете выговор сделать не сейчас, а вечером?

— С чего ты взял, что я собираюсь сделать выговор? — с подозрением спросил Заболотин, который действительно об этом думал.

— Вы гимн Империи отстукиваете, а так вы делаете, если собираетесь мне… выговорить.

Полковник поглядел на свою руку и рассмеялся, развеивая тягостную атмосферу приближающейся грозы:

— Ладно, наблюдательный ты наш, живи до вечера.

— Благодарю, ваше высокородие! — от всего сердца поблагодарил Сиф, снова тормозя на светофоре, ожидая «зелёной стрелочки», разрешающей поворот.

Заболотин-Забольский больше вопросов не задавал, а Гном, отнёсшийся к произошедшему разговору спокойно и отстранённо, сидел на заднем сидении и не пытался заговорить, отчего в машине, естественно, снова повисла тишина. Уже далеко не в первый раз.

— … И ты оставишь свои ботинки

На пороге серого дома

И пойдёшь гулять по траве,

Босиком гулять по траве… — негромко запел Сиф, явно провоцируя полковника. Тот некоторое время слушал, затем вполне мирно поинтересовался:

— Это чьё?

— Не знаю, на Арбате на той неделе слышали. Март же! Потепление, обострение — вот всякие фрики и повылазили, — охотно пояснил мальчик.

Долгожданная «стрелочка» всё же зажглась, и Сиф газанул, несколько резко, но ловко вписываясь в поворот.

— На Арбате, значит, — с неопределённым выражением произнёс Заболотин-Забольский.

— Я же говорил вам вчера: «Мы поехали гулять»…

Полковник повернул голову, взглянул на своего шофёра и улыбнулся:

— Разведчик ты мой, лохматый и шифрующийся. Хиппи же длинноволосые, ты не выделяешься, нет?

Сиф некоторое время напряжённо молчал, потом неуверенно ответил:

— Они не спрашивают… — в голосе звучала надежда, что и не спросят. Видать, не всё так просто было в «хипповской» компании с отношением к военным людям, и не всё так просто было с Сифом с отношением к такой точке зрения.

Как он вообще увлёкся этим? Ведь казалось, что может быть противоположнее, чем пацифизм и военная служба!..

Впрочем… Кто будет бо?льшим противником войны, чем тот, кто её знает?..

— Ложь отравляет дружбу, — на всякий случай предупредил Заболотин-Забольский. — Рано или поздно всплывёт и правда.

— Вряд ли скоро! — с показной беспечностью отозвался мальчик, но голос его дрогнул беспокойством. — И, надеюсь, вы этому не поспособствуете.

— Ладно, — согласился Заболотин-Забольский. — Разбирайся с этим сам.

Прерывая разговор, у поста взмахнул полосатым жезлом «гаишник». Сиф недовольно срулил с дороги и, дотянувшись до «бардачка» перед полковником, достал документы.

Подошёл полицейский, козырнул:

— Прапорщик Казуков, разрешите документики на машину?

— Вот, — Сиф опустил стекло и протянул, стараясь не улыбаться так нахально, глядя, как ползут на лоб брови прапорщика Казукова. Ну да, мальчишка — в форме и при документах на машину.

— Ага-а… — протянул всё ещё донельзя удивлённый прапорщик, убеждаясь, что с правами у Сифа всё в порядке. — А паспорт можно?

Сиф молча протянул, кусая губы, чтобы не расползались в ухмылке. На тринадцатой странице паспорта крылась разгадка всего происходящего: там значилось звание фельдфебеля Московского полка Лейб-гвардии.

Прапорщик Казуков долистал до тринадцатой страницы. Проникся. Озадаченно сдвинул фуражку на затылок, вернул документы и скорее уже для порядка попросил:

— А доверенность на машину можно посмотреть?

— Пожалуйста, — юный фельдфебель, стараясь не расхохотаться в голос, снова дотянулся до бардачка. Машина была не служебной, поэтому периодически у Сифа случались такие встречи с полицией, и тогда мальчик искренне жалел об отсутствии «армейского» номера. Потому что каждая такая встреча неизменно превращалась в цирк, а смеяться над исполняющим своим обязанности «гаишником» было совестно.

— Так… всё в порядке, — даже с некоторым огорчением резюмировал полицейский. — Всего доброго.

— Честь имею, — не удержался Сиф, поднял стекло и плавно тронулся с места.

Заболотин-Забольский проводил несчастного прапорщика сочувствующим взглядом и сухо заметил:

— А ты, Сиф, мог бы и не улыбаться так нахально.

— Да не улыбался я, ваше высокородие! — с жаром возмутился мальчик, сворачивая к воротам парка. — Честное слово! Я всё прекрасно понимаю!

— Понимал бы — и тормозили бы тебя реже.

Сиф резко нажал на тормоз, но на этот раз по своей воле.

— Мы приехали, — уведомил он.

Они остановились перед витыми воротами, за которыми расстилался ещё лысый после зимы парк. К машине подошёл дежурный, взял под козырёк.

— Цель приезда? — осведомился он, когда Сиф опустил стекло.

— Его императорское высочество Иосиф Кириллович у себя? — подал голос Гном. Дежурный узнал говорящего, подтвердил, что Великий князь у себя, и сделал знак открыть ворота. Сиф, облизнув губы, въехал внутрь.

Не каждый день бываешь в царской вилле. Совсем не каждый. А уж случайно и неожиданно для себя — так вообще такого не бывает… обычно.

До виллы пришлось ещё несколько минут ехать по парку — юный фельдфебель тащился еле-еле, в кое-то веки не желая разгоняться.

Само здание располагалась за ещё одними воротами, там повторилась та же история: Гнома здесь все знали и лишние вопросы задавать не торопились.

Как только Сиф припарковался и заглушил мотор, Гном открыл дверцу — похоже, ждать он был никого не намерен — вылез из машины и уже на ходу обернулся:

— Идёмте.

Вторым вылез мальчик, проворно обежал машину и открыл дверцу своему полковнику. Проделал он это так быстро, что Заболотин, даже если и хотел, не успел бы вылезти самостоятельно.

— Куртку возьми, — велел полковник своему юному шофёру.

— Обязательно, ваше высокородие? — уточнил Сиф, впервые жалея, что не успел переодеться полностью. На аудиенцию к Великому князю совсем не хотелось являться одетым в потёртые джинсы и с пацификом на спине. Но джинсы уже не переодеть, так хоть куртку…

Знал бы — вот точно переоделся. И стоял бы сейчас спокойно в мундире, в форменных брюках, может, даже с фуражкой.

Но нет ведь, не знал, а командир и не подумал сказать!..

— Обязательно, — оборвал его размышления Заболотин. — Пошли.

Они вошли в виллу, никого на входе не встретив, словно здание давно опустело. В нём было по-особенному тихо, как бывает в доме, из которого уехали, но время от времени возвращаются, — это лёгкое ощущение присутствия, пробивающееся сквозь пыль и полумрак. Ни в одном из помещений, мимо которых Гном, Заболотин-Забольский и Сиф проходили, свет зажжён не был, только в коридоре через одну тускло горели лампы. Свернув прочь от парадной лестницы и пройдя насквозь анфиладу полутёмных комнат, Гном уверенно потянул на себя дубовую скрипучую дверь, шагнул за порог. Сработали датчики: за дверью немедленно зажёгся свет, — и Гном принялся подниматься по узкой лестнице.

Мягкий ковёр под ногами скрадывал звуки шагов. Медленно преодолев десяток ступенек, Гном остановился на лестничном пролёте и отворил ещё одну скрипящую дверь. Обернулся коротко, убедился, что полковник со своим ординарцем не отстали, и целеустремлённо зашагал прямиком к кабинету Великого князя. Следом шёл ещё с порога виллы крайне задумчивый и молчаливый Заболотин. Его с братом Государя связывало нечто большее, чем просто шефство Иосифа Кирилловича над корпусом, к которому Заболотин был приписан, и полковник сейчас погрузился в воспоминания шестилетней давности. Последним шагал Сиф, теребя свою куртку и с интересом поглядывая по сторонам.

Кабинет был заметен издалека: в нём единственном были подняты шторы, свет заливал комнату, двери были гостеприимно распахнуты. Шаги полковника, осанка — всё это неумолимо изменилось, словно перед парадом. Встреча с Великим князем — не рядовое событие для офицера… Встреча со вторым человеком Империи, с государевым младшим братом.

— А, входите! — приветливо произнёс Иосиф Кириллович, завидев гостей. Нетерпеливо отмахнувшись от приветствия Гнома, он порывисто встал и приблизился к пришедшим. Полковник застыл по стойке смирно, рядом поспешно вытянулся Сиф, который во все глаза глядел на легендарного князя. Такое знакомое лицо — словно раньше не на портрете и фотографиях видел, а вживую.

— Рад видеть вас в добром здравии, господин Заболотин-Забольский, — улыбнулся Иосиф Кириллович. — И рад, что вы согласились выполнить мою просьбу.

— Служу Отечеству! — чётко ответил полковник, как недавно сказал, прочтя письмо.

— Как там было в «Коньке-Горбунке»? «Это — службишка, не служба»? — улыбнулся Великий князь. — Что же, пусть будет так. Я весьма благодарен вам, что вы откликнулись… И вам, Гавриил Валерьевич, тоже. Вы управились невероятно быстро, у меня просто нет слов, — и Иосиф Кириллович для пущей убедительности развёл руками.

Гном добродушно улыбнулся, сделавшись удивительно похожим при этом на своего славного деда.

— Разрешите откланяться? — он счёл, что далее в его присутствии уже нет необходимости. Нужного человека привёл — а дальше пусть уж сам князь разговаривает.

— Идите, Гавриил Валерьевич, идите, друг мой, — согласился Иосиф Кириллович. — И не забывайте меня, заглядывайте, когда оказываетесь неподалёку.

Гном пробормотал что-то неразборчиво в ответ и раскланялся. Они остались втроём: два офицера Лейб-гвардии и Великий князь. Сиф не отрывал от Иосифа Кирилловича глаз: теперь юный фельдфебель начал понимать, отчего полковник говорит о Великом князе с неизменным почтением и теплотой. Князь не был особенно красив: высокий и довольно худой для своего тридцатилетнего возраста человек с волевым лицом. Но энергия, кипящая внутри него, совершенно его преображала. Любое движение сначала зарождалось где-то в глубине, а затем с океанским размахом внезапно выплёскивалось наружу. С Великим князем невозможно было спорить, как невозможно было его в чём-то обвинять. Эта его энергия просто затапливала собеседников.

— Привет и тебе, военный Маугли, — улыбнулся Иосиф Кириллович, не оставаясь в долгу и тоже разглядывая Сифа. — Ты сильно поменялся за шесть лет, я тебя с трудом узнаю.

Имя, взятое Иосифом Кирилловичем из книги Киплинга, царапнуло слух Сифа чем-то знакомым, но он не успел поймать воспоминание. С мультяшным черноволосым мальчишкой русоголовый фельдфебель себя почти никогда не ассоциировал, хотя кто-то его, кажется, так называл в переписке…

Кто? Когда? Воспоминание никак не ловилось. Бывает такое ощущение, когда обычное, хорошо знакомое слово забудешь — крутится в голове, крутится, а не поймаешь.

— Только увы — поговорить, по крайней мере сейчас, не удастся, — князь виновато улыбнулся и негромким, мягким голосом добавил: — Мне надо кое-что обсудить с твоим полковником наедине. Извини, просто не хочу тебя втягивать во всё это.

— Подожди там, — кивнул в сторону двери Заболотин. Мальчик скривился, но прищёлкнул каблуками и послушно вышел.

Завернув в коридоре за угол, Сиф обнаружил, по-видимому, библиотеку — комнату, чьи стены заслоняли огромные книжные шкафы, и на них не было ни единой пустой полки. Шкафы же разделяли помещение на несколько закутков. Сиф задумчиво и немного стеснённо прошёлся вдоль одного из шкафов, провёл рукой по корешкам книг и осторожно отошёл назад, наткнулся на кресло и чуть не споткнулся.

— Чего дёргаешься? — весело спросил чей-то голос за его спиной. — Мне аж страшно стало, что напугал!

Сиф обернулся: в кресле, поджав ноги, сидел мальчик, на вид его ровесник или даже чуть старше. Тёмные волосы аккуратным «ёжиком», светло-зелёная форменная рубашка — почти как у самого Сифа, даже лейб-гвардейская нашивка присутствовала. Только литера на погонах свидетельствовала, что перед Сифом не служащий, а, по-видимому, курсант одной из военных спецшкол. Даже не «одной из» — а той, что при Московском полку Лейб-гвардии, чем объяснялось наличие соответствующей нашивки. На коленях лежала книга — приглядевшись, Сиф разобрал, что это том лекций по истории русского военного искусства Баиова, знаменитого дореволюционного военного историка, генерал-лейтенанта, профессора Николаевской военной академии.

— Ничего не напугал. Рефлексы просто.

— Ну, это тогда другое дело, — согласился незнакомый мальчик. — А ты вообще тут что забыл?

— Полковник мой с Великим князем сейчас. Я его жду.

— Твой полковник?

— А чей же, — кивнул Сиф, чуть улыбаясь. — Он — мой полковник, я — его ординарец.

— Вот оно как… — задумчиво протянул незнакомец и признался: — А я уж думал, брата-спеца встретил.

Сиф почему-то вздрогнул на слове «спец», но ничем пояснять это не стал.

— Нет, я уже служу, — только и ответил он.

— Круто.

— Как уж есть, — Сиф постарался подбавить равнодушия в голос. — А ты-то откуда такой взялся?

— Неважно, — смутился мальчик. — Правда, неважно. Сказать не могу — слово нарушу. Не, ты не думай, — он замялся на мгновенье, — Великий князь знает. Я, в общем-то, к нему приехал. Значит, это он вас ждал, попросил тут поторчать…

— Значит, — согласился Сиф, чувствуя невольную симпатию к, может, и немного заносчивому, но весёлому и непосредственному незнакомцу. Его тоже выставили с важной беседы.

— Ну, ладно, коли так — ждём вместе. Олег, — привстав, протянул руку мальчик. — Курсант специальной школы при Лейб-гвардии.

— Сиф, — пожал её Сиф и не удержался, добавил: — Фельдфебель Лейб-гвардии.

— Раненько… — задумчиво отметил Олег.

— Это кому как, — отрезал Сиф.

— А ты что, суперкрутой агент Лейб-гвардии? Суперсиф?

— Ага, Супербородин Сверхиосиф.

Олег рассмеялся — но, в общем-то, необидно. По крайней мере, кулаки у Сифа перестали чесаться.

— Ладно, ясно с тобой всё.

— С тобой тоже, — не преминул вставить Сиф.

— Вообще, ты не знаешь, твой полкан надолго нагрянул?

— Без понятия, — неохотно признался юный фельдфебель. — Он не говорил ничего.

— Увы. А то мне через час точно двигать пора будет, пока в школе не просекли, что я… самоволкнулся. Правда, начальство у нас понимающее, но злить его превосходительство ой как не хочется. И даже не злить, а просто объяснять… Он поймёт, но…

— Понятно, — согласился Сиф. Подобное он сам испытывал, когда куда-то сбегал из дома на весь день, зная, что полковнику может и понадобиться, а может, тот и не вспомнит. Не «самоволка», конечно, но что чувствуешь в этот момент, Сиф знал хорошо.

— Ладно, — Олег поднялся и поставил книгу на место. — Либо я сейчас поговорю с… Великим князем, либо придётся свалить просто так. Потому что у него, знаешь, как? Если в первые пятнадцать минут разговора не договорил чего-то — то всё, это уже, значит, на полтора часа разговор.

— Печаль, — задумчиво резюмировал Сиф. Застревать в этой библиотеке на полтора часа ему не хотелось.

— Она самая, — согласился Олег. — Пойдём, что ли?

— Ну, пойдём…

Дверь в кабинет князя была распахнута. Заглянув, ребята увидели, что Иосиф Кириллович сидит за столом, листая какие-то бумаги, а рядом стоит Заболотин-Забольский и внимательно слушает редкие комментарии князя. Подняв голову от бумаг, Иосиф Кириллович проницательно взглянул на ребят и поднялся:

— Ага, молодому поколению надоело нас ждать. Ну, заходите, заходите, не торчите на пороге. Олег, извини, я, похоже, сегодня засижусь. Тебе, наверное, уже обратно пора?

— Пора, — с тяжёлым вздохом подтвердил Олег.

— Скажи Алёне, она тебя подвезёт, всё равно я до вечера тут буду, машина не нужна.

— Скажу, — всё так же кисло согласился курсант.

— Ну, тогда с Богом. Я тут появлюсь недели через две, его императорское величество мой царственный брат желает, чтобы я был с ним. До встречи! — князь подошёл к Олегу и ещё что-то шепнул на ухо, и тот, пробормотав: «До встречи», вышел.

Иосиф Кириллович, Заболотин и Сиф остались втроём. Великий князь сел обратно, сгрёб бумаги в стопку и протянул полковнику:

— Вот, это все необходимые материалы по поездке. Если вам нужно… Что застыл на пороге-то, Сиф? Я не кусаюсь, — второй человек Империи рассмеялся. — Давай, шагай сюда.

Сиф смущённо медлил. То, что джинсы драные, а куртка с пацификом висит на одном плече, внезапно снова стало непреодолимым препятствием.

— Хм… Фельдфебель Бородин, пять шагов вперёд. Это приказ! — строго прикрикнул князь. Сиф на автомате отчеканил пять шагов, застыл, прищёлкнул каблуками, вытянувшись по стойке смирно.

— Так-то лучше, — удовлетворённо кивнул Великий князь, и в его глазах заплясали смешинки: — Приказа не ослушаешься при всём желании, да?

— Так точно, — вырвалось у Сифа невольно.

Князь рассмеялся и повернулся к полковнику:

— Вы волшебник, друг мой Заболотин. Творите чудеса! Он из военного Маугли превратился в офицера, просто не узнать!

Полковник хмыкнул, довольный — иной похвалы ему и не нужно было.

Сиф стоял, вытянувшись, и размышлял, откуда Великий князь может его знать. Видя его замешательство, Иосиф Кириллович обменялся с Заболотиным коротким взглядом и осторожно напомнил:

— Мы в Заболе… виделись. Ещё тогда.

Виделись… Краска жгучим стыдом ударила в лицо мальчика. Он забыл встречу с самим Великим князем! И всё из-за… признаваться даже самому себе не хотелось в причине такого «склероза».

— Ты не помнишь?

— Я забыл, — опустил голову Сиф, и голос у него внезапно сел. — Это из-за…

Князь и полковник снова обменялись взглядами, и Заболотин кивнул, зная, о чём подумал Иосиф Кириллович.

А Сиф всё же заставил непослушные губы договорить:

— … это последствие… психостимуляторов.

«В постыдном надо признаваться», — не раз твердил Заболотин-Забольский. Это геройствовать надо втайне, а вот молчать о срамном поступке себе же хуже. Приятно столько же, сколько в том, что таскать с собой в свёртке тухлятину: чем дольше носишь, тем сложнее затем отмыться от запаха.

— Это была война, — вздохнул Великий князь, ни о чём больше не спрашивая. — Та ещё… штука, пусть и звалась она скромно конфликтом. Забол-Выринейским конфликтом… Ладно, не будем больше об этом. Ты ещё всё вспомнишь, Сиф, не волнуйся.

— Я и так помню, — может, и излишне резко вырвалось у Сифа. — Частью…

— Хорошо, закончили с этим. Вернёмся к теме разговора?

— К вашей… просьбе? — уточнил Заболотин.

— Именно, — резко кивнул Иосиф Кириллович, и лицо его стало сосредоточенным, серьёзным. — К моей… просьбе. По планам мы отправляемся в мае, на Светлой Седмице, а дальше как пойдёт.

— В мае… Хорошо, — кивнул полковник и поглядел на приходящего в себя после короткого, но непростого разговора Сифа. Мальчик уже внимательно слушал, о чём говорят полковник и князь, и, кажется, старался вникнуть. Он ещё не знает, в чём дело. Быть может, ещё пока хочет отправиться вместе со своим полковником — только узнать бы, куда.

— Я сопровождаю его императорское высочество в Забол. Ты можешь остаться в Москве, если хочешь, — решился сразу сказать полковник, понимая, какую бурю чувств сейчас пробудит.

Сиф застыл, беззвучно шевеля губами. Забол. Призрак войны. Призрак страшного, изуродованного взрывами прошлого.

Солнечный свет, пробиваясь сквозь витражное стекло, ложился на письменный стол и ковёр перед ним причудливыми цветными пятнами. За окном чирикали птицы. Мир потихоньку начинал привыкать к весне и неуверенно радовался её наступлению. Так было каждый год, пять или даже шесть лет подряд. Но если бы можно было нырнуть в память Сифа больше, чем на шесть лет, весны бы там больше не было. Была бойня, были грязь и смерть, огонь и взрывы. То, что звалось нейтральным словом «конфликт», своим участникам показывало настоящее лицо, а не то, что корчило в камеры любопытных журналистов со всего мира. Это было лицо самой обычной войны, от своей «локальности» ничуть не ставшей «гуманнее». А война весну издревле не переносила. Если война проигрывала — она, редко когда полностью исчезая, беззвучно терпела и ждала своего часа.

До захода солнца и наступления тьмы ещё было далеко. Но всё равно, время это близилось.

Где-то в далёком Заболе их уже ждали. И что же там случится, зависело, в основном, от присутствующих сегодня в кабинете Великого князя на Сетуньской императорской вилле.

Даже от пятнадцатилетнего фельдфебеля — в той же мере, что и от его опекуна-полковника.