Взгляд из-под русых бровей, колкие, тёмно-серые глаза. Это что-то внутри — неистребимое. Злой зверёк — и очень одинокий. Какой, к навке, устав, когда рядом стоит такое существо? Заболотин-Забольский взглянул на фотографию — а мальчик с неё глядел точно так же.

— Вы просто наткнулись на… Скалев, — Сиф, хмуро глядя на командира, ещё раз провёл пальцем по фотографиям и, помолчав, добавил: — Которые не успели вовсе подготовиться. Такое на войне… нередко случается.

«Скали» — шакалы по-забольски.

— Ну да, случается. Нередко. Готовы были Шакалята или нет, попали мы в засаду или просто столкнулись — сути это не меняет. Стычка была, — произнёс полковник, переводя взгляд со своего воспитанника на ребёнка с фотографии и обратно.

— И ваша группа осталась «зачистить территорию». Проверить, что вообще за противник — потому как это явно были не выринейские войска… — Сиф рассказывал будто полковнику, а не Гному.

Гном молчал, слушая этот странный, театральный диалог. Сиф не отрывал глаз от военных фотографий. Заболотин-Забольский стоял в дверях, облокотившись о косяк, и тоже глядел на стену — и будто сквозь неё, прямо в прошлое.

— Вы, верно, не слишком хорошо представляете, кто такие Скали, — вдруг повернулся Сиф к Гному.

— Банда, видимо, такая была, — предположил тот, неторопливо поворачиваясь, словно танк на перекрёстке, и направился к дивану. Диалог-рассказ будет долгим, он уже понял. Оба рассказчика не торопились, припоминая военные дни.

— Тогда расскажи, кто такие эти Шакалята, ты, Сиф. Ты это знаешь лучше всех, — решил полковник, опуская глаза. Мальчик согласно кивнул, и диалог превратился в монолог.

— Скали… На войне беспризорников хватает: кто сбежал из детдома, кто там даже и не бывал — всё едино, искать не будут, — начала рассказ мальчик. Он говорил гладко, даже слишком гладко для рассказа — скорее, он будто читал по книге или рассказывал наизусть: — А что делать беспризорникам в сошедшем с ума мире взрывов и автоматных очередей? Да, они сбиваются в банды. Полные гонору мальчишки, о которых через пару дней уже никто не вспомнит в этом… аду, — взгляд спрятался от слушающих офицеров, уткнувшись в циферблат часов на руке. — А Скали… сумели выжить. Случайно. Просто повезло — найти оружие и смысл существования.

Апрель 200* года. Забол. До конца войны почти десять месяцев

Этот лесок — росшие вперемешку ели и осины, берёзы и сосны — толком не знал бушующей кругом войны. Он даже не знал, что за люди в камуфляжной форме с нашивками синих, выринейских цветов устроили привал на поляне. Усталые обречённые лица. В глазах — знание приговора. Не уйти, не прорваться. Впереди ждут, сзади догоняют — как бы ни старались.

Не уйти — а значит, не выжить.

Одна радость на этой проклятой войне — запретная, но желанная, а война снимает все запреты. Тем более, когда есть возможность достать эту «радость» — под видом лекарства, для «экстремальных ситуаций». Тем более, когда вся война — экстремальная ситуация… По рукам солдат пошла плоская коробочка с белыми капсулами. Пометка «ПС» почти стёрлась, но и так все знали, что это — ключ к блаженству. Когда эмоции засверкают тысячью красок, и каждая будет дарить наслаждение. Даже страх. Даже обречённость. По две, по три в рот — о какой дозе тут говорить, когда группе жить-то осталось — день всего? Зато этот день будет пиром эмоций.

Счастье. Ничком на траву — слушать себя, сходить с ума от осознания, сколько разных ощущений и чувств в тебе вмещается. Раскачиваться, в попытках удержать сознание на плаву. Расслабиться. Мир до боли ярок. Эта боль — тоже блаженство. Любое чувство дарит его.

Так и умирать не жалко, ты просто не заметишь. Ведь смертельный страх — наслаждение, боль — наслаждение, бездумье — тоже наслаждение. Весь мир у твоих ног, он готов принести тебе в дар величайшее — счастье.

Кто-то крикнул от восторга, и это крик подхватили встревоженные птицы, взмывая над поляной. Лес не понимал, что происходит.

… На поляну вышли странные низкорослые люди — взрослые, злые глаза на детских лицах. Кто-то поднял отброшенное солдатами оружие, помимо воли взглянул в прицел. Настоящее оружие, где смерть пляшет на кончике твоего пальца, лёгшего на курок, — а в прицеле всего лишь чуть шевелящиеся странные брёвна, одетые в камуфляж. Какие люди? Они не похожи на людей!

Тишина. Только шумят перепуганные птицы.

А потом кто-то злым детским голосом крикнул, давясь плачем: «Гады, мамку зачем погубили?!» — и тишину в клочья порвала автоматная очередь.

… Бойня закончилась быстро. Низкорослые люди с удивлением разглядывали мёртвые тела. Удивлялись они тому, что не могли признать в бестолковой пальбе по еле шевелящимся телам убийство людей. Они не чувствовали раскаяния, только твердили друг другу, что убили целый отряд тех, кто принёс в их дома войну. Хвастались, кто больше, и собирали оружие.

Потом они стали называть себя со странной гордостью, дерзко: «Скальже стая» — Шакалья стая, падальщики войны, охраняющие подступы к родному городу, нагоняющие выбившиеся из сил отряды, рискнувшие оказаться рядом. И прятали в карманы коробочки с белыми капсулами, помеченные буквами «ПС».

9 марта 201* года. Москва

— Вот с тех пор Стая стала такой, какой она есть… была, в смысле, — быстро поправился Сиф. Кто бы знал, как сложно возвращаться в прошлое — будто в заброшенный дом, когда-то полный дорогих тебе людей. Даже если возвращаешься только в мыслях, потому что всего Сиф рассказывать этому похожему на танк генералу Итатину не стал. Всего даже командир не знал. Сиф хранил воспоминания о том, чего не видел сам, глубоко внутри. И, странное дело, представлял он те рассказы яснее реальных событий.

— Вскоре у Стаи появился закон. Который позволял выжить… Вернее, — мальчик невесело усмехнулся, — сохранить имя Стаи, потому что после каждой стычки она менялась. Недостатка в новичках не было, Скали были даже… знамениты. Конечно же, законом этим был закон сильного. Раненому или трусу не место в Стае! Жестоко? Да. Неразумно? Тогда мы этого не знали и думали, что просто избавляемся от слабаков. Ведь Стае нужно быть сильной! Ведь мы ещё дети! Капу, командиру, было тогда лет шестнадцать, остальные — младше, — Сиф перескакивал с прошедшего времени на настоящее, еле сам это замечая, затем вновь возвращался к прошедшему — какой-то своей частью он перенёсся почти на семь лет назад. В события, о которых ему рассказывали там, в Стае. Он почти слово в слово повторял сказанное Капом, кроме своих теперешних рассуждений о «законе Стаи». Помолчав немного, приводя мысли в порядок, мальчик закончил: — Вот такими мы были, Скалями. «Шакалами».

Гном молчал — осознавал услышанное. Не то, чтобы он медленно соображал, нет, когда надо — решения проблеме он находил мгновенно. А так он просто всё делал неторопливо, обстоятельно — и думал тоже. Танки не гонят, зато горе тому, кто окажется у танка на пути, особенно с дурными намерениями. Такого самоубийцу ведь даже не заметят.

— Дети — одни? — коротко спросил он, обдумав рассказ.

— Ну… да. Мы же… они же думали, что город свой охраняют. В пригороде — там пустынно, если военные и появляются, то их не слишком много. Это потом пришлось уйти — когда «взрослые» боевые действия в город перешли…

Гном молча закивал и снова погрузился в длительные размышления. О чём он думал? С чем сопоставлял рассказ пятнадцатилетнего фельдфебеля?.. Сиф не знал и даже не задумывался.

— Про Скалей я понял. Теперь про стычку с группой Заболотина-Забольского, — наконец проговорил Гном. Любопытство танка — это приговор. Хочешь или нет, но рассказывать придётся.

Сиф вздрогнул, всё ещё мыслями гуляя среди тех ребят, которых считал своей семьёй долгих два месяца, когда был с ними, да и потом — тоже. Даже сейчас ему казалось, что встреть он кого-то — и узнает сразу, потому что их не спутать ни с кем! Кап — командир. Тиль — второй, самый близкий друг… Неунывающий Рыжа, у которого в карманах водится всё на свете, беззаботно-лихой Кусь… И… И Люк, подорвавшийся на мине…

— Так что там было? Что за стычка? — в словах Гнома будто бы проскользнуло нетерпение, но, наверное, оно просто послышалось.

Маленький фельдфебель заколебался. На свою память он полагаться не мог, а рассказы о тех днях не любил.

— Да просто столкнулись. Шакалята не рассчитали, сколько нас, мы не сразу поняли, где враг, — подал голос Заболотин, словно ободряя своего воспитанника.

— Стычка с группой… — задумчиво произнёс Сиф, стараясь снова окунуться в прошлое, хотя бы по чужим рассказам, — но в другое прошлое. Память… не хотела возвращаться. Слишком страшными были те дни.

Короткий вдох — и с головой в омут прошлого:

— Скверная была для Стаи стычка. Много нас… там осталось.

8 сентября 200*. Забол. До конца войны пять месяцев

Кап, задержав дыхание, вжался в ствол дерева и оглядел поляну, ставшую изощрённой ловушкой. Тактика Стаи, отработанная не раз, была хороша для измотанного долгим преследованием отряда противника человек в десять. С полной сил, хорошо вооружённой и опытной по части перестрелки в лесных условиях группой в два десятка человек Стае явно было не тягаться. И ещё, разумеется, там, где Скали знали каждую тропку, каждое дерево, — их никто не мог вот так застать врасплох, а здесь, за десятки километров от родного города, вымотанные долгой дорогой…

Только отступить нельзя было. Пока спрыгнешь с дерева — тебя в воздухе продырявят с той же легкостью, с какой сейчас дырявят сидящих в листве. Как спелые яблоки от сильного ветра, сыпались на землю подстреленные Скали… Точнее, конечно, бывшие Скали, Стая мёртвых и раненых не подбирала — ей дороже были целые. И это никого не беспокоило. Эмоции, сверкнув на час, теперь отстояли от «Шакалов» так далеко, что воспринимались чем-то второстепенным.

«ПС», — было написано на драгоценных коробочках. «Психостимулятор» — как расшифровывалось это во взрослых умных книжках. «Откат» — звали это странное, словно туманом все чувства заволокло, состояние Скали, и ценили они откат гораздо больше кратковременного «пика».

Но туман, скрадывающий эмоции, никогда не мешал Капу фиксировать всё происходящее с точностью видеокамеры. Вон мелькнула белобрысая голова, перетянутая свёрнутой в жгут банданой, мелькнуло пёстро размалёванное, под камуфляж, лицо Сивого — обычно улыбчивое, а теперь испуганно перекошенное. По части размалёвки Сивый был спец. Он умудрялся даже выгорающие на солнце до почти белого волосы сделать незаметными на фоне листвы. Может, дело было в росте — маленькому легче остаться незамеченным. Может, в особом таланте. Капу стало жалко, что такой головастый парень пропал.

— Отходим, к навкиной вас..! Скали, чтоб вас, кто живой, валим в лес, авось кто дойдёт! — заорал «Шакалий» командир, спрыгивая вниз, чувствуя, как замирает внутри туго натянутая нить — убьют или не успеют?

Упал, рванул за ствол, чуть привстав, бросился вглубь леса. Нить внутри, казалось, звенела от напряжения. Вот, справа мелькнул Тиль. Значит, их хотя бы двое живо… Жалко Сивого. Может, всё же уцелел? Уйдёт с ними? Сивый, даром, что совсем малявка, сильный всё равно, как это слово понималось в Стае…

До чащобы добрались уже вчетвером. К вечеру ещё трое нашлись. И всё. Из двадцати трёх мальчишек-«Шакалов». Сивого не было, и Кап ходил злой, орал на всех, ожесточённо, грязно ругаясь. Не должен был Сивый помирать. Может, он в отрубе, а потом придёт в себя… Догонит…

— Тиль, не гляди ты на меня больным взглядом! Сам знаю, что Сивого твоего ненаглядного с нами нет! — Кап впервые не мог глядеть в глаза своему другу. Кап, Тиль и Сивый — иногда Капа посещали бредовые мысли, что они похожи на семью.

И первый раз за долгие пять месяцев «скальже кома?ндир» усомнился в верности утверждения «раненый — слабак». Но было уже поздно — оставалось только надеяться.

Лишь бы Сивый был жив. Тогда догонит. Тогда никто не посмеет сказать, что Сивый — малявка и слабак.

Так надеялся Кап. Жизнь же распорядилась иначе, хотя Сивого и не убили в той перестрелке.

Встреча откладывалась, вопреки горячему желанию обоих — на никем, кроме одного Господа Бога, не определённый срок.

…— Ёлки-палки, вашбродь! Это ж дети! — отшатнулся от тела один из солдат. — В нас дети палили!

Командир выразительно выругался, по-местному помянув навку — чудище с болот, что людей в туман заманивает стонами да детским плачем — то её, навкины детишки стараются ради мамки.

Навкины… детишки… Прям как эти.

— Живой кто есть? — мрачно спросил он, щупая пульс ближайшего к нему ребёнка — да, он и сам теперь видел, что это был мальчишка лет двенадцати, размалёванный зелёным и коричневым — камуфляж на лице.

Нет пульса. Мертвее мёртвого тело.

Командира вдруг пробрал озноб. Чужой смерти офицер давно не боялся и к мёртвым телам привык, но видеть такого ребёнка… Почему-то бежали мурашки по спине, и хотелось очнуться от кошмара, который, увы, просто-напросто был реальной жизнью.

— Один жив! — крикнул кто-то и тут же охнул: — Кусается, бешеный!

Послышался звук короткой борьбы, затем к командиру подошёл солдат с переброшенным через плечо мальчишкой без сознания. Каким-то шальным выстрелом пацану задело ногу у колена — не ранило даже, а продрало штанину и вспороло кожу, на этом, впрочем, травмы кончались. Ну, если не считать возможного сотрясения мозга — если вспомнить, с какой высоты валились эти глупые дети на землю — и всяких там шоков, потрясений и прочего.

— Приводимся в порядок здесь, ждём вертушку — мы достаточно далеко да и нашумели уже, чего скрываться — а потом уж возвращаемся на базу. Этим юным индейцем займусь я. В конце концов, не бросать же его тут, — офицер внимательно оглядел мальчика. Горе-вояке было, пожалуй, лет десять — младше всех, кого командир здесь увидел.

— А… задание?

— Другая группа нашла, — коротко ответил офицер, и больше вопросов не последовало.

А мужчина без труда подхватил ребёнка на руки и направился к успевшему уже сорганизоваться перевязочному пункту. Совсем лёгонький был мальчишка, даже если считать вместе с «эфкой» и «самодельным», кустарным пистолетом-пулемётом, которые командир аккуратно изъял ради собственной безопасности. Как-то сомнительно было, что сей индеец не попытается никого укокошить, когда очнётся.

— Будет даже бегать, — заканчивая перевязку, сделал вывод унтер-офицер, исполняющий обязанности санинструктора. — Не скажу, что вот прямо сразу вскочит, но пара дней — и побежит зайцем.

Командир рассеянно кивнул, наблюдая, как солдаты стаскивают маленькие тела в кучу, стараясь не глядеть лишний раз в сторону брезента, из-под которого торчали армейские ботинки. Не только для маленьких бандитов стычка закончилась… закончила. Всё — закончила.

Зрелище было тягостное. «Сколько воюем — а всё равно ошибаемся. И парни гибнут. И с той стороны такие же парни… а сейчас — дети! — гибнут… Боже, если бы мы просто пригляделись, на секунду всего! Если бы догадались…» — горько думал офицер, понимая, что уже никто не доставит тела маленьких бандитов родственникам, если те где-то и остались.

Но тут очнулся ребёнок, и командиру стало не до размышлений. «Жизни — время, смерти — час», — так обычно говаривали на войне.

— За… за?чим? — удивлённо пробормотал мальчишка по-забольски, почувствовав, что его перевязывают, но потом открыл глаза, увидел незнакомые лица и испуганно рванулся.

— Спокойно, индеец, — твёрдо взял его за плечи командир, осознавая вдруг, что Лужу, Никиту Мокринского, застрелил, быть может, именно этот белобрысый чумазый мальчуган с размалёванным, как и у всех остальных, лицом. Или не Лужу, а кого-то ещё, раньше, неизвестного, может, даже выринейца — какая тут разница. Это был маленький убийца.

Офицер поборол желание придушить пацана на месте, взял себя в руки и, наклонившись к пытающемуся вырваться «индейцу», сказал, переходя на русский язык:

— Не вырывайся и дай закончить перевязку, а то себе же хуже сделаешь.

Мальчик метнулся взглядом по сторонам и перестал дёргаться. Скривился и уточнил, тоже перейдя на русский без каких-либо проблем:

— Типа, я в плену.

Командир подумал, что жёстко повести себя сейчас — избавиться от многих проблем в будущем, и твёрдо ответил:

— Именно.

— Гады, — пацанёнок повернул голову на бок и сплюнул. На этом выражение эмоций закончилось. «Пленник» был на удивление спокойным. Только глаза странно блестели.

Санинструктор кончил перевязку и отошёл к другим раненым, с интересом оборачиваясь.

— Мы, что ли, гады? — уточнил тем временем командир, затем вздёрнул пацана на ноги: — А вы, значит, не гады?

— Мы — Скальже Стая! — зло выкрикнул ребёнок, судорожно сдёргивая вниз закатанную санинструктором штанину.

— Вы — просто истеричные дети, — отрезал офицер. — И нечего строить из себя крутых. Погляди, до чего вы доигрались!

Он силком подтащил мальчика к общей могиле и заставил взглянуть. Просто дети, которым бы ещё жить, играть, взрослеть, любить — а теперь уже поздно. А рядом ещё одно тело, ещё одна судьба, точно так же ушедшая в вечный покой. Уравненная с судьбами этих детей, вкусившая одной с ними смерти.

У могилы стоял солдат — с виду почти никак не отличить от остальных. Просто волосы длиннее, чем у других, забранные в хвостик и под воротник спрятанные, да оружия в руках никакого нет. Но вот солдат скинул куртку, аккуратно достал из рюкзака епитрахиль, завёрнутое в тряпицу кадило…

— Вот настоящее лицо войны. А не обезьяньи прыжки на деревьях. Вот этих вот — всех — не вернуть, как ни старайся, — тихо проговорил капитан, в то время как пацан очумело глядел на солдата, превратившегося за считанные секунды в священника. Потом мальчик подошёл к краю могилы, заглянул…

— Война — это вы! Когда-нибудь вы все друг друга перестреляете, и война закончится, — отшатнулся ребёнок, судорожно пытаясь вдохнуть, и бессильно обвис на руках офицера, словно ноги перестали держать.

— Глупо так рассуждать, особенно малявкам вроде тебя, — командир крепко держал его за плечи. — Дети обычно думают, что знают всё на свете. Это не так.

— Мы не дети!

Офицер промолчал на это, а солдат-священник вдруг повернулся к пацану и спросил:

— А они… крещённые были? На некоторых крестики видел… — и под тихим, неожиданно добрым взглядом мальчишка почему-то не смог не ответить:

— Были… Бога все звали, как припрёт, — буркнул он, отворачиваясь. — Даже я.

Капеллан кивнул, словно так и думал.

— А чего вы, махалкой своей махать будете? Они и так уже трупы, чего вы? — мальчишка горько, со слишком взрослой, циничной насмешкой взглянул на него и даже на мгновенье перестал хмуриться, когда тот ответил:

— Думаю, однажды ты поймёшь, чего я и зачем, — и, грустно улыбнувшись напоследок, священник отвернулся к своему рюкзаку.

Командир вздохнул и повлёк мальчишку прочь, чтобы не мешать отцу Николаю готовиться к отпеванию.

Отцу Николаю было двадцать четыре — молодой священник попал на войну «с порога семинарии». Высокий, бронзово-рыжий, улыбчивый — он находил слова для каждого из солдат и офицеров беспокойного батальона. Война его не сломала, как многих других молодых людей, а, казалось, выковала. И солдаты, и офицеры тянулись к нему — просто как к человеку, который всегда поддержит и найдёт верные слова… Но, несмотря на внешнюю разговорчивость, отец Николай почти никогда не говорил о себе. Ни о прошлом, ни о будущем его никакой информации не было, кроме того, что иерею Николаю Першину — двадцать четыре года, и он недавно окончил семинарию…

Ещё одной загадкой была его удивительная способность оказываться всегда в нужном месте. Он никогда не пояснял, почему решал идти с той или иной группой, если выходил куда-то с базы. Солдаты верили, что, когда отец Николай с ними, потерь не будет. А если и будут — то много меньшие, чем могло быть. Даже звали его в шутку «батальонным талисманом».

Что же, сегодня, наверное, тоже потерь могло быть больше. Всё-таки, эти «Скали» застали группу врасплох. Но даже на их, чужую, братскую могилу тяжело глядеть…

Один из солдат, «адъютант его преподобия», как его звали за то, что всегда был рядом с отцом Николаем, зажёг кадило и подал священнику, а сам встал рядом с коробочкой ладана. Бойцы, что были неподалёку, стащили с голов кепки. Отец Николай размашисто перекрестился и провозгласил «Благословен Бог наш», громко и размеренно. Началось отпевание, словно большой корабль отчалил от пристани «Смертная жизнь» и потихоньку поплыл прочь.

Маленький пленник долгое время — почти всё отпевание — молча глядел на могилу, на священника, словно и вправду что-то понимал — «чего он» и «зачем»… Потом повернулся к капеллану спиной, вынул что-то из кармана, засунул в рот и демонстративно уставился в сторону уходящей в лес тропки.

— Как тебя, кстати, зовут? — спросил негромко офицер, всё это время придерживающий его за плечо.

— Сивый, — буркнул мальчик, не оборачиваясь.

— А что, нормального имени нет? — удивился мужчина, глядя издалека, как солдаты засыпают могилу землёй.

Мальчишка пробурчал: «А зачем?», брыкнулся, вырвался и дал дёру, неуклюже припадая на раненую ног. Офицер, морально к этому готовый, догнал его в два прыжка, повалил на землю и заломил руки, чуть не получив под ребро коротким ножом-«выкидушкой», который маленький бандит сжимал в левой руке.

— Вот зараза, — офицер уклонился от удара, раздражённо выбил ножик и заставил мальчика встать.

— Пришить вас всех, и война кончится, — пацанёнок брыкался и пытался даже укусить. Тихий раньше, теперь он стремился вырваться и поднять нож, ничуть не беспокоясь о том, что собирается зарезать человека.

— Убить всех? — мужчина справлялся с мальчишкой не без труда. — Вот, значит, какая у тебя мечта?

Мальчик не ответил, отчаянно извиваясь в крепких руках. Силы у него иссякли только минут через пять напряжённой борьбы. Обессилев же, он гневно засопел, бормоча под нос что-то злое на смеси забольского и русского, но перестал дёргаться, обвиснув в руках мужчины.

— Значит так, Индеец, — командир одной рукой держал мальчика, другой подобрал нож, защёлкнул лезвие обратно и убрал «холодное оружие» в карман, потом поднял и отряхнул от грязи свою кепку. — Хватит выпендрёжа. Ребята устали, и нам надо отдохнуть, прежде чем вернёмся. И вертолёта дождаться. Поэтому твои выходки терпеть здесь не намерены: надают по роже или ниже спины — пара раз, и у тебя пропадёт любое желание заниматься опасным для окружающих хулиганством. Ясно?

— Ясен базар, — нехотя выплюнул слова мальчик, всё ещё тяжело дыша после короткой схватки.

— Вот и отлично, — успокоился командир и миролюбиво закончил: — Идём, вертушку встретим. Слышишь — летит?

Мальчишка не ответил, но усиливающийся рокот винтов было сложно не услышать.

В последний раз попрощавшись с Никитой Мокринским, офицер вздохнул и отошёл от вертолёта. Краюхины, бойцы из его роты, «сдали дежурство» по мальчишке ему и отошли, негромко переговариваясь. С Никитой они были близкими друзьями…

Винты зарокотали, по поляне понёсся ветер, и вертолёт взлетел.

Командир вздохнул и взглянул на «пленника»:

— Ну что, понял чего?

— Чего? — хмуро бросил мальчишка.

— Значит, не понял… Пошли тогда ужинать. Жить надо дальше…

… Ужин прошёл в тишине. Где-то в конце командир повернулся к мальчику, чтобы предложить добавки, но его внезапно не обнаружил.

— Кто последний раз видел Индейца? — полный нехорошего предчувствия спросил офицер. Солдаты заозирались: мальчишки нигде видно не было. Вроде как сидел тихоней только что, уминал еду за обе щёки — и нету. Неожиданно в воздухе что-то промелькнуло и упало на землю на краю круга, что освещал укромный костёр, разведённый, как положено, у склона обрыва, под прикрытием земли и деревьев. Все рефлекторно полетели на землю, прочь от огня, молясь всем святым… Вдалеке ухнула какая-то ночная птица… Прошло несколько секунд оцепенения, но «эргэдэшка» так и не взорвалась.

— Без паники. Хотела бы бабахнуть — мы бы уж точно сейчас валялись, раскуроченные осколками, — командир, каким-то чутьём сразу угадавший, что запал не сработает, ногой отбросил гранату подальше. Описав крутую дугу — капитан не расчитал и «отфутболил» сильно вверх — РГД со смачным всплеском плюхнулась в отставленный подальше кан с остатками ужина и там благополучно затонула, среди тушёнки и крупы. Послышался нервный смех, кто-то зааплодировал, припоминая «батальонный талисман», отец Николай поднял глаза к синему, ночному небу, обрамленному деревьями, и коротко вздохнул. Не выражал восторга по поводу счастливого спасения только сам командир. Он повернулся спиной к костру и вгляделся в покрытую уже сумерками поляну, зная, что виновный остался где-то рядом, ждёт результата. Ага, вон он стоит, даже не скрывается.

Может, мужчине было и не тягаться в беге наперегонки с маленьким бандитом — шаг, может, и шире, да только мгновенно не разгонишься, — но того в который раз уже подвела нога — мальчик споткнулся, упал да так и не успел подняться. Мужчина его догнал, сгрёб за шиворот и потащил прочь в сторону леса, не обращая внимания на то, что мальчик почти не наступает на раненую ногу.

… Вернулся офицер уже без мальчика. В ответ на недоумённые расспросы коротко сообщил:

— Иногда очень хорошо подышать вечером свежим воздухом. Наш Индеец надышится и скоро явится.

— Сам? — усомнился кто-то.

— Сам, — уверенно подтвердил командир. — Я хорошо мотивировал его возвращение.

Но о мотивации не сказал ни слова и дал на сборы четверть часа. Когда все уже были готовы трогаться с поляны, у костра появился хмурый «индеец», как-то очень странно поглядел на командира и объявил, с независимым видом засунув руки в карманы брюк, что идёт с ними.

Ну что же, пора отправляться. Последний взгляд на пригорок, ставший братской могилой безымянным мальчишкам. На самый его верх кто-то пересадил молоденькую сосенку, причудливо изогнутую оттого, что росла под упавшим деревом, об неё опёрли крест, белеющий в темноте свежими срезами. Командир поставил точку на карте и скомандовал начало марша.

— Идём, Индеец. Как-нибудь после войны мы ещё сюда вернемся, — позвал он мальчика, стоящего у кургана и о чём-то напряженно думающего.

— Ты — не вернёшься, — вдруг заявил тот, развернулся и зашагал следом за солдатами. Командир усмехнулся и двинулся за ним, думая о чём-то своём.

На удивление, тихо, быстро и благополучно группа вышла на лесную дорогу, гордо называющуюся «шоссе» — даже раньше планируемого. Командир заранее связался с базой батальона, и вскоре их подобрали высланные машины… Укаченный прыжками автомобиля на ухабах, мальчишка заснул, незаметно для себя привалившись к плечу офицера, — под аккомпанемент крепко ругающегося на поворотах водителя.

Заснул и командир, вверяя свою жизнь ангелу-хранителю: ну а вдруг «индеец» проснётся и решит воспользоваться моментом?

…— Приехали, вашбродь, — затормошил кто-то мужчину за плечо. Офицер нехотя открыл глаза и на всякий случай поглядел на мальчика. Тот дрых, словно ёжик зимой. Одни иголки наружу — но то будет во взгляде, когда «индеец» проснётся.

— Эй, пошли, Индеец, — командир встряхнул паренька за плечо.

— Чё? — продрал глаза тот, отчего-то смутился и отвёл взгляд.

— Пошли, говорю. Приехали, — мужчина незаметно опустил руку в карман куртки. Ага, так и есть: ножик малолетнего бандита исчез. Отчего же во сне не прирезал?

— Почему индеец-то?

— Потому что лицо себе размалевал, — командир миролюбиво рассмеялся и помог мальчику встать.

— У меня нормально прозвище есть, — мальчик аккуратно наступил на раненую ногу, поморщился и вылез из машины.

— То прозвище, это прозвище… Не имя же, — отмахнулся командир, потягиваясь. На востоке небо потихоньку светлело, хотя имело пока неясный сероватый оттенок. Батальон беспробудно храпел после беспокойного и, что самое неприятное, бесполезного дня — уже давно, когда группа Заболотина ещё только разбиралась с маленькими бандитами из компании Индейца, преследуемые были обнаружены — мёртвыми. Командир догадывался, кто это сделал, но мальчика пока не расспрашивал. Не до того было.

Ну что же, вперёд, сочинять доклад командованию и разбираться с «мотивированным» юным индейцем, который сонно хромал рядом.

9 марта 201* года. Москва

Сиф кончил рассказывать быстро. Здесь он тоже не вдавался в подробности, сухо перечисляя факты: был ранен, «взят в плен»… Потом, как он выразился, «его высокородие провёл пару воспитательных бесед и мотивировал пребывание с ротой». И, собственно, больше ничего Сиф и не сказал. Все неясные, смутные воспоминания он оставил при себе, положившись на рассказы полковника.

Про Стаю он и то рассказывал подробнее, хотя о многом умолчал и там. Про белые капсулы говорить вообще не хотелось.

Гном недоверчиво поглядел на подростка и поинтересовался:

— И что же за мотивация была?

Сиф смутился и покосился на полковника, отвечать не торопясь.

— Выпорол, — безмятежно улыбнулся Заболотин. — И предложил не убивать всех подряд, а начать конкретно с меня, чего зря людей опасности подвергать. Если же не выйдет за пять попыток, договорились мы, Сиф остаётся с батальоном на добровольной основе и пытается переосмыслить жизненные ценности.

Мальчик буркнул что-то под нос про «воспитательные меры» и, наконец, отвернулся от фотографий. Гном попытался представить его на шесть лет младше, с размалёванным лицом и пытающимся убить Заболотина, но не вышло. Наверное, дело было в том, что Гном видел их нынешние отношения, странные, кривые, но по-своему семейные. Попытка убить сюда не вписывалась, особенно в прямолинейном воображении Гнома.

— Вот и всё. Я так и остался с его высокородием, — Сиф облизал губы и сморгнул, прогоняя образы прошлого.

— А через некоторое время Сивый стал Сифом и был крещён во имя праведного Иосифа Аримафейского, небесного покровителя Великого князя, — дополнил полковник. Сиф вспомнил свой вопрос, но решил пока на время отступиться. Не при госте же выяснять отношения. Особенно — при госте такого ранга.

Гном ничего не сказал, молчал и юный рассказчик. Да что ещё тут было говорить, после таких рассказов?

— Чай стынет, — вспомнил Заболотин. — Забольский.

— Ага, — отстранённо кивнул Сиф и, всё ещё погружённый в свои мысли, вышел в прихожую.

— Война, к навке на болото её, — полковник коснулся пальцами фотографий. — Как будто мирно не прожить.

— А что тогда делать потомственным офицерам? — сощурил глаза Гном, становясь так похожим на своего деда. Он прекрасно знал, что Заболотин-Забольский далеко не просто так выбрал офицерскую службу. Когда-то давно Гном даже пересекался с его отцом, правда, был тогда ещё мальчишкой, гостящим у деда, а Никита Ильич Заболотин — молодым, подающим надежды штабс-капитаном.

— Писать мемуары, — поворчал Заболотин, прислушиваясь, что там делает на кухне Сиф. Гремела вода, падающая в чайник. Сиф напевал про цветы и их детей, сбивался и снова раз за разом негромко затягивал песенку.

— Насильственное самовозвращение к реальности, — неожиданно прокомментировал Гном.

Вода перестала греметь, теперь Сиф щёлкал плитой, стараясь зажечь газ. Полковник подошёл к окну и распахнул его настежь. Вместе с порывами холодного ветра в комнату влетел снег и начал оседать на ковёр как-то избирательно, странным, но красивым узором. Гном молчал, неподвижно сидя на диване. Заболотин глядел в окно, подставляя лицо снегу. На кухне уже в пятый раз Сиф начал песенку, на этот раз с твёрдым намерением допеть до конца.

— Хватит, — захлопнул окно Заболотин-Забольский. — Прошлое — это такое здорово просроченное настоящее. Кто будет питаться тухлым, когда под рукой нормальная еда?

Он решительно стёр с лица растаявший снег и встряхнулся, словно большой пёс. Пошёл, заново залил как раз вскипевшей к этому времени водой заварочный чайник, молча хлопнул по плечу Сифа. Тот уже справился с собой, перестал грызть губы, слабо улыбнулся и ушёл к себе в комнату, а вскоре появился оттуда переодетым в пёструю, будто в брызгах всех цветов радуги рубашку с, как это называется, «фолковой» белой вышивкой по рукавам. Джинсы, до того неуместные со своими заплатками и потёртостями, теперь вполне органично вписывались в общую картину. Сиф не только одежду поменял — словно вовсе другой человек стал… Офицерик превратился в хиппи. Контраст был настолько сильным, что Заболотин несколько мгновений тихо созерцал своего подопечного — потом открыл рот, закрыл и так ничего и не сказал. Сиф взъерошил пальцами волосы, убирая относительно аккуратный пробор, и присел на подоконник. Видимо, только такой контраст и мог вернуть его к жизни.

А может, к реальности его внезапно вернула простая, незамеченная им ранее деталь его офицерской рубашки: на каждой пуговице красовалась золотая орлиная голова. Всем прекрасно известный знак Лейб-гвардии.

«Но как узнать армейского кроя форменную рубашку — по воротнику да первым пуговицам?..»

… На кухню пришёл и Гном. На этот раз он отнёсся к внешнему виду мальчика совершенно спокойно. «Неуставность» и некоторое хипповство были приняты как должное: Сиф же был дома.

Приняв какое-то решение, мальчик поглядел на своего полковника и как можно более уверенным тоном сообщил:

— Я потом ещё за компьютером посижу.

Увидев, как скептически щурится командир, Сиф тут же «сбавил обороты» и спросил жалобно:

— Вам же он не нужен?

— Не нужен, — подтвердил полковник. — Но пока что на кухне мы.

— Но это ведь пока…

Каша должен был кашу уже доварить, а Расточка — наобщаться с дедом и его товарищами. Самый лучший способ избавиться от сомнений — это просто поговорить, как обычно это бывает вечером. Тихо, спокойно, настроившись на философский лад…

— А потом будет ночь, — предупредил полковник, прерывая течение сладких мыслей. — И ты ляжешь спать.

— Лягу спать? — возмутился Сиф. — Ваше высокородие, это… нечестно!

— Мир несправедлив, особенно по утрам, когда тебя не выгонишь учиться, — Заболотин голосом показал, что разговор окончен, и разлил по чашкам чай.

Сиф вздохнул, пробурчал что-то и взял чашку. Не споря. Не качая права. Остро чувствуя, что это приказ, а не просьба.

Мир на кухне снова был разрушен. Сейчас понятия войны и армии были опасно близки, а значит, война пробралась и сюда, лавируя между стульями, своей когтистой рукой огибая чайник на заляпанной плите и нагромождения кастрюль, сковородок и банок с крупой. Кухня была сердцем квартиры, самым живым местом, где никто не гнался за видимостью порядка, кухня — царство душевных разговоров и чаёв по кругу…

Отчаянно не желая верить, что царство это порушено, Сиф поднёс чашку ко рту, вслушиваясь в тишину. Мрачная, ожидающая или мирная?..

— Говорят, — задумчиво произнёс Гном, — хиппи бегают армии.

Сиф опустил чашку, не отпив ни глотка, и сердито взглянул на Гнома. Зачем он?

— Я, получается, неправильный хиппи.

Но Гном, верно, уже удовлетворил своё любопытство и дальше тему не развивал. Пили чай в молчании, и каждый думал о чём-то своём. Сквозь потихоньку разбредающиеся по небу облака пробивался робкий свет луны, звёзд видно не было, снегопад превратился в редкий снежок, словно природа наносила последний штрих на снова захваченный зимой город. Где-то далеко внизу маленьким жёлтым пятнышком горел фонарь. По улице шли люди, говоря друг с другом и по телефону, изредка пищала дверь в подъезд или гудел лифт. В соседнем доме всё больше и больше загоралось окон, там самые различные люди щёлкали выключателями, присаживались на диван, кресло или стул, отдыхали от трудового дня. А кое-где окна, наоборот, гасли — то были чаще всего окна детских.

… В наступившей на кухне тишине звонок во входную дверь выстрелил особенно неожиданно.

— Ну кого… кто там ещё? — Заболотин-Забольский нехотя отправился открывать. На пороге стоял основательно занесённый снегом мужчина с пышными чёрными бакенбардами, которым позавидовал бы сам Пушкин, и пакетом в руке, подозрительно звякнувшим, когда его поставили на пол.

— Вадим, — вывел Заболотин и осторожно напомнил: — Мы же, вроде, на завтра договаривались. И вообще всё это было под вопросом.

— Завтра тоже когда-нибудь будет названо «сегодня», так что будем считать, что я просто перепутал два «сегодня», — последовал невозмутимый ответ. — И вообще, я же не с пустыми руками.

Заболотин покосился на пакет и вздохнул:

— Ну, раз уж пришёл, пошли на кухню. У меня, правда, сейчас гость.

— Кто? — поинтересовался Вадим, стряхивая с себя снег и разуваясь.

— Генерал Итатин, — пояснил Заболотин, доставая ещё одну пару гостевых тапок.

Вадим Кром надел тапки и уверенно направился на кухню, прихватив с собой пакет. Заболотин улыбнулся и отправился следом — представлять неожиданного гостя. На полпути полковник отловил Сифа и спросил, знает ли тот, сколько времени.

— Девять, примерно, — пожал плечами Сиф.

— Может, ты сегодня ляжешь спать пораньше? — предложил Заболотин, мысленно огорчаясь, что ещё не десять — тогда все вопросы отпали бы сами.

— Ага, и не буду вертеться на кухне. В таком случае я могу и в комнате спокойно посидеть, — возразил Сиф, праведно негодуя, но не показывая виду.

Заболотин тяжело вздохнул. Сиф так тонко чувствовал, когда можно покачать права… что даже не придерёшься.

— А давай сначала отправишься в ванную, и я уже не буду беспокоиться, что ты допоздна засидишься, а? — Заболотин прислушался к звукам на кухне. Вадим гремел посудой, разыскивая, по всей видимости, бокалы.

Сиф тоже услышал эти звуки и верно их истолковал:

— Ясно, детям на спиртное даже глядеть нельзя. Тогда я пошёл.

— Я не хочу, чтобы моего ординарца споили ненароком! — неловко возразил вслед Заболотин, чувствуя, что обидел мальчика. — И слишком хорошо знаю талант Вадима спаивать!

— Ага, кто ж, кроме меня, пронесёт в офицерку чего-нибудь приятное взору, обонянию и тем паче вкусу? — высунулся с кухни Кром, весело подмигивая стоящему в дверях своей комнаты мальчику.

— Ещё? Лёня Кунев и Колька Костин, — Заболотин подтолкнул подопечного в комнату, а сам отправился к гостям.

— А чего за меня беспокоиться-то? Алкоголь и так не люблю, — пожал плечами Сиф и растянулся на кровати. — А уж воспоминаний мне на пару месяцев вперёд хватило. Чужие и слушать не хочу, — сообщил он пацифику.

Пацифик молчал, как и автомат, что висел поверх него. Вообще, получить разрешение на хранение дома «аксы», как и любого подобного оружия — было фактически нереально. Но это Сиф знал сейчас, а почти шесть лет назад полковник просто принёс «внучок» домой на день рожденья, ничего не поясняя: ни откуда, ни как, только упомянув, что это — подарок от Крёстного. И Сиф ещё пока разбирал-собирал, гладил и осматривал, уже узнал до боли знакомые царапины, вмятины и просто мелкие характерные особенности — то был тот самый АКСО, с которым мальчик прошёл последние месяцы войны.

Вот так автомат и поселился в их квартире.

— Сиф! Кто там мне что обещал насчёт ванной?

— Иду-у, — протяжно отозвался Сиф, сполз с кровати на пол, встал и отправился под душ. Надо же иногда радовать родного командира. Он же не со зла так вредничает.

… Вернувшись из ванной, Сиф какое-то время пытался читать, но мысли убегали от книжки прочь, и приключения Шасты из Нарнии оставляли Сифа равнодушными. Подумаешь… обрёл родную семью… Да и вообще, он не просто семью нашёл, а стал принцем Кором Орландским и нашёл верных друзей — гордую Аравиту, говорящих коней…

Но Шаста от того, что стал принцем и все об этом узнали, ничего не потерял — ни дружбы, ни смысла этой порою потрясающе глупой жизни. А Сифа всё грызли сомнения. Заметила Расточка? Или выбросила из головы? И что теперь делать — рассказать, промолчать?..

Сифа грызли сомнения, а он в это время грыз ногти. Когда на правой руке не осталось ничего, пригодного к обкусыванию, Сиф сердито захлопнул книгу, сунул её под подушку и встал. Хотелось что-то сделать, но на кухне вовсю звучали голоса — а значит, ни о каком вечернем разговоре по сети не могло идти и речи. Конечно, был в квартире и ещё один компьютер — ноутбук полковника. Всего-навсего загляни за стеллаж — и вон он, лежит там на столе, подмигивая зелёным огоньком.

Но вот так, лезть без спроса в кабинет…

А если командиру придёт в голову заглянуть? Посмотреть, мол, что делает ординарец?

Сиф снова прислушался. На кухне что-то весело рассказывал Вадим Кром, полковник смеялся, изредка вставлял свои замечания Гном. До происходящего в комнате никому, даже командиру, дела не было, будто это и вовсе — другой мир. Стараясь не шуметь, Сиф нырнул за стеллаж и на цыпочках приблизился к столу. На кухне всё так же веселился Вадим Кром, но Сиф отгородился от этих звуков стеллажом, будто волшебной стеной, отключился, перестал обращать на них внимание. Щёлкнул крышкой ноутбука — экран предательски-ярко замерцал в полумраке кабинета. Компьютер неохотно просыпался, и напряжённому, как струна, Сифу казалось, что гудящий в нём кулер — слишком громкий, экран — слишком яркий, и вообще, полковник уже стоит на пороге. Мальчику даже послышалось привычно-грозное: «Не понял?»

Обернувшись, Сиф успокоил бешено заколотившееся сердце: никто у стеллажа не стоял, на кухне всё так же спокойно раздавались голоса командира и его знакомых.

Компьютер полностью загрузился. Пароль командира давно не составлял для Сифа секрета — да и не скрывал его полковник. Правда, клацанье клавиш прозвучало просто оглушительно, но, сглотнув, Сиф заставил себя не дёргаться от малейшего шороха или изменения в ровном гуле компьютера.

В углу экрана высветилось, что компьютер подключился к сети. Неловко водя пальцем по «тачпаду», Сиф навёл курсор на значок «сетелефона», как звала программу Раста, и замер в нерешительности.

А может, не надо? Может, забыть и лечь спать?..

Но всё-таки Сиф вставил в ухо наушник, пододвинул к себе кругляш микрофона и щёлкнул по значку. Имя, пароль на вход… О, Каша в сети — большая удача! Только вот Расточки не видно.

Глубоко вдохнув, Сиф позвонил другу, гася экран ноутбука, и сел прямо на пол у стола. «Ещё бы глаза закрыть — как в детстве, — насмешливо сказал мальчик сам себе. — Я не вижу — меня не видят…»

— Внезапный ты! — весёлый голос Каши сменил заунывные гудки до того неожиданно, что Сиф вздрогнул, треснулся головой о край стола и зашипел под нос, поминая навку и её болото.

— Это ты внезапный…

— Чего это? — удивился Каша. — Я, вроде, вполне себе из запности не выходил…

— А Расточка где? — задал главный вопрос Сиф, не включаясь в игру словами.

Каша на мгновенье задумался, потом предположил неуверенно:

— Наверное, она с гостями дедовыми…

— А чего, в сеть не выходила? — Сиф в тревоге прикусил губу.

— Не-а… Завтра спросим?

— Угу, — юный фельдфебель прикрыл глаза. И зачем, спрашивается, он нервничал и включал чужой компьютер?

— Ты чего, спать хочешь?

— Угу.

— Больно рано!

— Угу.

— Ты не угукай!

— Угу…

— Спе-ец…

— Угу?

— Ты какой-то не такой…

— Угу, — на этот раз Сиф согласился полностью осознанно. — Ладно, Каш, я пойду спать.

— «Угу», — передразнил его друг, и Сиф отключился, ощущая полную беспомощность. Если бы можно было отмотать время назад — он бы и не звонил. А теперь хоть иди и кайся командиру.

Глупый день. Неправильный день. Что ни встреча — только хуже делает…

Сиф выключил компьютер и на цыпочках вернулся к себе в комнату.

… Когда спустя час Заболотин заглянул в комнату, мальчик уже вовсю дрых. Полковник вернулся на кухню и шикнул на расшумевшегося Крома.

— А чего громко-то слишком? — обиделся тот.

— Сиф уже дрыхнет, как… ёжик зимой. Чего мы ему мешать будем, — Заболотин снова сел за стол.

— Как ты там его дразнил, когда в Заболе мы торчали? Из Купера что-то, кажется? — припомнил Вадим и учтиво повернулся к Гному: — Ещё налить?

— Нет, благодарю, — отказался генерал Итатин. — Пока мне хватит.

— Вот помню, когда с твоим батальоном вместе топали через болото, — переключился вновь на Заболотина Вадим, — твой мальчишка впереди шагает такой уверенный, мол, всё тут знаю, с Кондратом, разведчиком твоим, десять раз исходил … Как же ты его звал… Следопыт? Чингачгук? Не… Но тоже что-то из этой серии.

— Просто Индеец, — улыбнулся полковник. — Другое его прозвище — Сивый — я не люблю.

Вадим задумался, припоминая, затем вдруг удивлённо спросил:

— Подожди-ка, а твои ребята тогда рассказывали что-то про то, что он тебя убить пытался? А я ещё удивился, что незаметно, вроде как…

— Так пятая попытка провалилась как раз незадолго до марша, — пояснил Заболотин, — и больше попыток и не было.

— Пятая? — Кром уважительно присвистнул, бессовестно напрашиваясь на историю. — Ну ты живуч!

— Профессия обязывает, — рассмеялся Заболотин, наливая себе ещё вина.

— Не, у тебя всё это гены, гены! — уверенно возразил Вадим и круговым движением взболтал вино в своём бокале. Бордовая жидкость закрутилась, словно штормящее море. — Вот скажи: у тебя, небось, и по линии матери офицеры?

— Нет, там интеллигенция, — разочаровал Заболотин. — Творческие люди, знаешь ли…

— Тебе и отцовской крови хватает, — усмехнулся Кром. — Не то что я… Отец долго ещё ругался, когда я в Академию поступил… Не, я всё не об этом. Я о другом хотел, — спохватился он неожиданно, внимательно разглядывая сквозь свой бокал Гнома. — Я о тех пяти попытках. Не верится как-то… Правда, были?

Какое-то время на кухне, которая казалась тесной для трёх мужчин, стояла выжидающая тишина. Лампа несколько раз мигнула и вновь загорелась ровно, подсвечивая узор на пластмассовом плафоне.

— Были, — подтвердил Заболотин, изучая буклет к вину, что принёс Кром. — Все пять. Ну, остальные были до нашего с ним договора, так что не в счёт. Вообще, Сиф весьма изобретателен, когда ему это действительно нужно. Вот ты представь, Вадь, — он сделал медленный глоток, смакуя вкус, — утро после затянувшейся до ночи вылазки. Все еле ползают, особенно если учесть, что легли далеко заполночь.

— И что ты долго сочинял перед этим доклад командованию? — хохотнул Вадим. — Хорошо представляю…

— Да, писал, — невозмутимо кивнул Заболотин-Забольский. — В общем, вот в такое вот утро, аккурат после нашего с Сифом знакомства, просыпаюсь я, и знаешь, что вижу? Надо мной стоит с совершенно зверской физиономией юный мой индеец с ножом. Конечно, попытка зарезать довольно наивная — уже утро, всё-таки. Но не проснись я…

9 сентября 200* года. Забол

Одной из бед капитана Заболотина было то, что утром первым у него просыпалось тело, со всем букетом выработанных на войне рефлексов. Голова начинала соображать лишь через некоторое время. Вот и сейчас: сначала мальчишка был довольно жёстким ударом обезоружен, а потом уже, когда «индейцу» была аккуратно заломлена рука, а нож был убран на достаточно безопасное расстояние, голова очнулась ото сна и сделала вывод: теперь надо бы провести новую воспитательную беседу. Неудачливый убийца брыкался, но, что характерно, не подавал голоса.

… Когда же приоткрылась дверь, и в комнату заглянул невысокий, улыбчивый вне зависимости от ситуации фельдфебель Казанцев, мальчишка стоял, понурив голову, красный от обиды, а Заболотин обратно вставлял ремень в брюки и негромким спокойным голосом объяснял, что нож не вернёт.

— В штаб зовут, ваше высокоблагородие, — удивлённо доложил фельдфебель, теребя пуговицу рубашки и придавая лицу по-деловому строгое выражение, безуспешно воюя со своей удивлённо-виноватой улыбкой. Он старался вести себя старше своих лет, хотя все знали, что он только-только окончил учебку. К этой его манере поведения относились с пониманием: все когда-то такими были. Только замечали сослуживцы кое-что ещё, о чём Казанцев пока даже не догадывался: подпоручик уже повзрослел, внутренне, перестал соответствовать цифрам в паспорте. Не двадцать один ему было уже, на фронте неделя иногда за год идёт. Одна улыбка неизменной и осталась…

— Жди меня тут, Индеец, — бросил через плечо капитан, торопливо накидывая куртку и одновременно с этим разыскивая неизменную, хотя и неоднократно ругаемую за «неуставность и несоответствие положенному офицеру вне непосредственных боевых действий виду» кепку, уже на ходу поднял с пола «трофейный» нож и опустил в карман. Обернувшись на пороге, Заболотин помедлил и добавил: — И подумай над тем, что я тебе сказал.

Захлопнув дверь, запер и зашагал вместе с Казанцевым, не отвечая пока на невысказанный вопрос фельдфебеля о мальчишке. По сути дела, капитан и сам толком не знал, что собирается делать с этим Индейцем. Просто понимал всем своим существом, ясно и безо всяких оговорок, что мальчика он уже не бросит. Есть такие поступки в жизни каждого человека, которые, вроде бы, никто совершать не требует, но их необходимость остро ощущается, и ты не успокоишься, пока не сделаешь. Таким было и желание «перевоспитать» маленького бандита.

… Пока шли до штаба, всё молчали. На улице было уже светло, у угла штабного здания стояли несколько офицеров, курили, говорили. Кто-то козырнул Заболотину, кто-то поздоровался, обычно так, по-человечески. Война часто стирала уставные границы в общении.

— Поделитесь, кто-нибудь, — попросил Казанцев, искупая не к месту деловой тон своей улыбкой. Сигареты у него закончились ещё вчера, и теперь он у всех по очереди «стрелял». Сослуживцы посмеивались, но делились завсегда, и сейчас в том числе. Фельдфебель с удовольствием затянул, считая свой долг выполненным. Заболотин поглядел на него с лёгкой привычной завистью — сам не курил, затем вошёл в здание штаба.

Когда-то до войны здесь был детский летний лагерь, затем он опустел и долго стоял заброшенным, потихоньку увядая, как увядает любая рукотворная территория без человека. Командование сочло бывший детский лагерь неплохим местом для размещения одного из ударных батальонов, ожидающих выринейцев, и солдаты, обустраиваясь, быстро привели в порядок все здания. Штаб расположился в бывшем домике администрации: то ли домик был построен крепче других, то ли просто стоял так удачно, но не воспользоваться этим было грешно, требовалось только подлатать крышу…

— А, хронический геро-ой пожаловал, — добродушно растягивая слово «герой», поприветствовал Заболотина командир батальона, подполковник Женич — невысокий седоусый старик, украинская кровь пополам с татарской, пять орденов где-то глубоко в сумке и острый, замечающий каждую мелочь взгляд чёрных, слегка раскосых глаз. Правда, сейчас он не оторвал глаз от бумаг и даже не взглянул на вошедшего. Видимо, ждали только капитана… или Женич просто угадал своим невероятным чутьём, кто вошёл. — Что-то давненько вы никаких подвигов не совершали, милый.

— Каюсь, ваше высокородие, — прищёлкнул каблуками Заболотин, невольно улыбаясь, и стянул с головы кепку. Даже не поднимая головы, подполковник лучился добродушием, как летнее солнце — теплом.

— Садитесь, — кивнул Женич, посасывая свою неизменную трубочку вишнёвого дерева.

Заболотин присел рядом с Борькой, вернее, рядом со штабс-капитаном Малуевым, рассеянно мнущим сигарету. Курить в помещении штаба запрещал Женич, утверждая, что «эти дымящие бумажки» весь запах его табака перебивают. Поэтому он попыхивал трубкой в гордом одиночестве, а остальные курящие либо сбегали с той или иной периодичностью за угол к младшим офицерам, либо молча страдали, как Борька. С Малуевым Заболотин сдружился ещё в последнем классе школы, а потом вновь столкнулся с ним «в офицерке», чему оба одноклассника оказались несказанно рады. Третья, самая неожиданная, их встреча произошла уже здесь, на фронте, когда Борину роту тоже включили в состав батальона Женича.

— Опять в кепке пожаловал? — вдруг строго произнёс подполковник. Как Женич разглядел кепку сквозь стол, оставалось загадкой. Многие говорили, что Женич видит сквозь предметы. А может, по тому, что Заболотин и куртку не сменил, догадался, но так думать скучно.

Заболотин смял головной убор в руке, вздохнул, но ничего не сказал.

— Не по уставу это, милый мой, нехорошо, — покачал головой Женич, хорошо зная тщетность своих попыток отучить Заболотина надевать «вне боевых выходов» вместо фуражки зелёную солдатскую кепку. Капитан был упрям, как стадо горных козлов, и принципиален, как самурай. Если в бою можно — то почему в остальное время нельзя? Ну чем это может уронить офицерскую честь? В уставе ведь сказано «во время боевых действий» — а сейчас что, мир, что ли?

Все эти аргументы Женич давным-давно выслушал, но остался при своём мнении. Впрочем, ровно как и Заболотин.

Но эти мысли капитан оставил при себе, вместо этого привычно ответил на укоризненный взгляд подполковника:

— Каюсь, ваше высокоблагородие, привычка.

— Всё вы валите на привычку, — сделал недовольное лицо Женич, но потом устало махнул рукой: — Ладно, вернёмся к этому разговору позже. А пока можете ответить на несколько вопросом касательно вашего доклада?

Заболотин с тоской кивнул, показывая, что готов отвечать. Именно поэтому он не любил письменные доклады: ты, вымотавшийся за сутки, спишь, а кто-то обсуждает, что ты там написал. А потом ты отвечаешь на вопросы, порою совершенно дикие, в течение устного доклада ни за что бы не возникшие…

— Что вы собираетесь делать с подобранным вами мальчиком? — чуть разжал обычно недовольно поджатые губы капитан Аркилов — мужчина средних лет, с резкими чертами лица высеченной из камня статуи и гладко зачёсанными назад чёрными волосами. Они с Заболотиным недолюбливали друг друга, взаимно и так сильно, как только могут два капитана в одном батальоне: штабной помощник командира — и его же, командира, неофициальный любимец.

— Я ещё пока не решил, — сдерживая раздражение, произнёс Заболотин. — Он сирота и сам попросился с нами, так что теперь — либо в приют, либо…

— Какие ещё «либо» тут могут быть?! — возмутился Аркилов, но его одёрнул Боря, положив свою лапищу ему на плечо. Не зря Борю звали Малым, не только за одну фамилию. Малуев был на голову выше любого в батальоне, и пропорции у него были соответствующие.

— Приюты сейчас долго не живут, — мрачно сказал Борька. — Если мальчишка выжил без приюта, то пусть и дальше так живёт, если хочет.

— А что он хочет? — внезапно спросил Женич, до этого внимательно слушающий разговор.

«Убить меня», — чуть не ляпнул Заболотин, привыкший говорить подполковнику только правду. Но в этот раз смолчал:

— Он хочет остаться с отрядом.

Ложь — не обязательно выдумка. Она может быть отчасти правдой, даже в большинстве своём — правдой, но «благородные» различия между полной и избирательной ложью были придуманы теми, кто пытается оправдаться перед своей совестью. А когда ты усиленно ищешь отговорки, убеждаешь в своей невиновности всех вокруг или себя одного, это означает, что неправ-то как раз ты. Совесть не ошибается. Человеку же ошибаться свойственно.

«Скажу, — твёрдо решил Заболотин, стараясь хоть этим сгладить тягостное чувство неправды. — Скажу вечером, с глазу на глаз. Он должен знать». От этой мысли стало спокойнее.

— Ну, как решите, — с неудовольствием смирился Аркилов. — Я бы не связывался с такой обузой.

— Это вы, — строго произнёс Женич, вытряхивая трубку в окно и набивая её заново. — И ваше решение. А я… Что же, я разрешаю мальчику остаться — пока не станет окончательно ясно, кто он такой. Кстати, как его зовут?

— Он говорит — Сивый… Имя не назвал, а я не настаивал.

— А почему не настаивали? — уточнил Аркилов. Боря взглянул на него, кротко и терпеливо, но Аркилов отчего-то занервничал и замолчал.

— Он расскажет всё, когда придёт в себя. Слишком многое пережил. Он, вообще-то, ребёнок, — отрезал Заболотин, силой подавляя желание сказать какую-нибудь колкость в адрес педантичного капитана. Дразня взгляд, покоилась на столе его чистейшая, аккуратная фуражка.

— Хватит разводить споры, мы не на птицефабрике, — прервал подполковник, чуть хмуря брови. — Достаточно. Другие вопросы не ждут.

Оба капитана сразу смолкли. Женич, удовлетворённый таким эффектом, кивнул, ласково приговаривая:

— Вот и славненько. Значит, время поговорить о вашем рейде…

— Я к вашим услугам, но вряд ли смогу рассказать больше, чем написал, — честно предупредил Заболотин.

— Ну, это смотря какие вопросы… А про мальчика вашего, приёмыша, мы ещё поговорим. Безо всяких свидетелей, спокойно.

Заболотин тут же согласился. Посоветоваться с Женичем надо было обязательно, такие вещи без его ведома не решаются…

Правда, на сей раз уже решились, и капитан это чувствовал, хоть и старался не думать. Но своего «индейца» он уже оставить не мог. Даже несмотря на эти дурацкие пять попыток. Вернее — уже четыре…

9 марта 201* года. Москва

… Заболотин-Забольский вынырнул из пучины воспоминаний и задумчиво поглядел на оказавшийся отчего-то пустым бокал. Вадим верно истолковал этот взгляд и откупорил вторую бутылку.

— Ты уже минут пять молчишь, — укоризненно сообщил он.

— Меньше, — внезапно подал голос Гном, устремив взгляд куда-то в коридор. Полковник обернулся, чтобы узнать, что так привлекло взгляд Гнома, и вздохнул.

— Давно не спишь? — поинтересовался он у стоящего на пороге кухни Сифа. Юный фельдфебель, кутаясь в плед, поджимал поочередно то одну, то другую ногу: он был босиком, а кафель на полу кухни холодил порою даже через тапки. В ногах мальчика крутился огромных размеров кот, а заметив взгляд — утробно мурлыкнул людям и гордо растворился в полутьме коридора, будто привиделся.

— Не то, чтобы очень. Вы как раз рассказывать начали, а я проснулся, — слегка виновато улыбнулся Сиф и чихнул.

— Ребёнку нужно согреться, — строго сказал Вадим и полез в навесной шкафчик за новым бокалом.

— Не спаивай моего ординарца! — попытался было воспротивиться Заболотин, но не преуспел в этом начинании, наткнувшись на строгий взгляд бывшего однокурсника.

— Я не спаиваю, я лечу, — припечатал Кром и выдвинул из-за стола ещё один стул. — Садитесь, молодой человек. Не топчитесь.

Сиф послушно сел и слегка ошалело поглядел на бокал, который ему уже сунул в руку Кром.

— Грейся, — строго велел Вадим.

— Дохтур наук нашёлся тут, тоже мне, — проворчал Заболотин-Забольский, недовольно косясь на Вадима, но того было так просто не прошибить.

— Ваше превосходительство, — переключился Вадим на Гнома, — а вы где воевали тогда?

Сиф дёрнулся, но под строгим взглядом Крома пригубил вино, а Гном поставил на стол бокал, задумался и не слишком охотно ответил:

— Я был на самой границе. Там, почитай, только городская война шла. Снайперы, засады, непредвиденные обстоятельства, непредвиденные жертвы, непредвиденное мирное население — а нам сидеть и думать, пытаясь их предвидеть. Дрянь, а не война, — Гном осушил бокал в несколько глотков и наполнил снова.

— Ну, мы тоже в городах воевали, — вздохнул Кром. — И думали тоже. Правда, не в тех масштабах…

— А мы — в тех… — проворчал Гном.

Сиф сидел, маленькими глотками пил вино, слушал разговоры и молчал. Заболотин уже перестал его гнать спать, понимая, что тогда Сиф будет лежать и всё равно слушать. Где-то под окнами уже несколько минут пыталась припарковаться машина, тихо сыпал редкий снег, жёлтое пятно фонаря и россыпь крапинок-окон в доме напротив плыли в почти непрозрачной густо-синей темноте.

— Была бы темнота чёрной, впору было бы затягивать гимн Российской Империи, — прервал Гном свой рассказ, глядя в окно. — Темнота, жёлтый свет в окнах и белый снег…

Сиф тоже поглядел в окно и тоже с неудовольствием признал, что до гербового триколора чуть-чуть не дотягивает. Кром и Заболотин переглянулись и пожали плечами. Их это не заинтересовало.

— Слушай, а Лёня с Колей где? Ты поддерживаешь с ними какую-то связь? — спросил Заболотин. На этот раз переглянулись Гном и Сиф и тоже почти синхронно пожали плечами — слушать о воспоминаниях однокурсников неинтересно было что генералу, что мальчику. Гном даже добродушно усмехнулся этакой синхронности, но Сиф отвёл глаза — всё ещё не простил расспросов.

— А как же, конечно поддерживаю! Куда же три Ку-Ку-Курсанта друг без друга! — тем временем широко улыбнулся Кром, с удовольствием поддерживая тему. — Лёня теперь серьезный такой Леонид Дмитриевич, занимается организацией и проведением выставок различных современных художников. Ну, помнишь, всё рисовать любил — да как курица лапой? Зато, как выяснилось, в чужих творениях после своего «курописа?ния» — великолепно разбирается. Сейчас он где-то в Питере. А Коля в Нижгороде, у него семья, трое детей, ждут четвёртого, и работа школьным учителем НВП. Он же до Академии пед оканчивал…

— Значит, ты у нас Московский, Лёня Петроградский, а Коля Нижегородский… — задумчиво протянул Заболотин. — Эк вас раскидало…

— За встречи, — немедленно поднял бокал Вадим. — За возможность вновь увидеться, несмотря на разброс по городам.

— За встречи, — поддержал Заболотин. Все четверо чокнулись. Неспешно шёл разговор, и молчание Сифа и Гнома бывшим однокурсникам и сослуживцам нисколько не мешало.

… «Умеет Вадим спаивать…» — рассеянно думал полковник Заболотин-Забольский, шагая по улице. Он выходил провожать генерала Итатина до машины, которую тот вызвал, а затем Вадима до метро. Обычно до станции было идти всего полчаса, но на этот раз путь занял около часа. В голове поселилась приятная рассеянность, а почти сошедший на нет снегопад сказочно-красиво летел вокруг к земле. Двум друзьям казалось удивительным совершенно всё на их пути. Они по десять минут разглядывали снежные шапки на машинах и культурно, очень тихо напевали, что вспоминалось из военных песен. Без костра и леса оно всё, конечно, было не то, ну да Бог с этим. Костёр на тротуаре было бы, наверное, разводить совсем некультурно…

Обратно от метро Заболотин шёл так же неспешно, размышляя, успеет ли пересесть на свою ветку метро Вадим, если переход там закрывается в час. Мысли были хитрые и разбегались, чтобы их не поймали. Зачерпнув снега прямо с капота своей машины, полковник им умылся, и мысли присмирели. Только качался над головой жёлтый фонарь на фоне почти чёрного неба.

— Сиф? — позвал Заболотин, закрывая дверь в квартиру.

Сиф не ответил, уже заснув, как был: на стуле, в пледе и с бокалом под рукой.

— Сморило, — вывел полковник. — Всего с одного бокала. Хотя, в принципе, уже ночь, так что неудивительно.

Он растормошил мальчика, привёл его в вертикальное состояние и отправил спать в комнату. Сам же сел за стол, допил свой бокал и задумался, глядя в окно. Война кончилась шесть лет назад и теперь решила снова всплыть, хотя бы в памяти. К добру ли это, к худу ли? Жизнь человеческая слишком коротка, чтобы в ней успело приключиться порядочное количество случайностей. Причины остальных событий ты попросту не замечаешь.

Лампа бросала жёлтый отблеск на окно, отчего стекло, сливаясь с темнотой за ним, казалось чёрным. Белела оконная рама. Заболотин, домывающий посуду, с удивлением подумал, что Гном был прав насчёт гимна, и с этой мыслью ушёл спать в большую комнату, стараясь лишний раз не шуметь. Хотя даже на войне Сиф умудрялся проваливаться в сон «по самые пятки», отказываясь просыпаться даже тогда, когда ему орали на ухо, а неподалёку визжали мины.

Глава 4. Уроки