Встать. Надеть осточертевшую форму, проснуться. Именно в таком порядке, иначе не встанешь, а только глубже зароешься щекой в подушку. До чего же сложно быть взрослым, строгим, требовательным к себе! Даже начав отсчитывать сороковой десяток, хочется иногда утраивать себе выходной, отпуск, каникулы — называйте, как хотите. Пожалуй, с возрастом меняется только отношение к этому желанию. Ты учишься не обращать на него внимания.

… Краткая мысленная прелюдия проскользнула в голове и рассыпалась в прах от первого прикосновения проснувшегося разума. От желания поваляться в кровати осталось одно сосущее напоминание, а офицер уже шёл в ванную, стараясь не разбудить своего маленького ординарца, который раскинулся на диване, свесив одну руку и уткнув в подбородок вторую с зажатым углом одеяла. Заболотин повернулся спиной и со вздохом, больше похожим на зевок, вышел из комнаты.

День начинался как обычно. За окнами ветер согнал в город тучи и грозился ливнем, но это не могло поменять никаких планов. Заболотин и Краюхины, Великий князь с советником и секретарём и Алёна без промедления покинули здание гостиницы, теша себя мыслью, что наступил последний день «довольно бессмысленного заседательства», как выразился князь, и завтра всё уже кончится. Иосиф Кириллович был собран и замкнут, как маршал перед решающим сражением. Алёна позёвывала за рулём и что-то напевала. Заболотин и близнецы расслабленно сидели и обменивались вялыми фразами насчёт охраны. Одихмантьев впал в свое обычное медитативное состояние, а до сих пор оставшийся безымянным секретарь перебирал какие-то бумаги и бубнил себе под нос еле слышно: «Это тут, это здесь, это тоже тут… А это… а вот и оно…»

А в гостиничном номере сладко спали Сиф и Тиль, не подозревая, что на столике рядом с компьютером лежала записка, в которой их просили посидеть спокойно в номере и не пускаться на поиски приключений. Вот такая вот несправедливость: одним решать вопросы международного значения, другим спать под шум дождя, похожий на сочетание далёкого прибоя и барабанной дроби — по карнизу. Или, что то же самое, одним попеременно дёргаться и зевать от скуки на нудном дипломатическом заседании, а другим — отдыхать вместе с собственной совестью. Выбор всегда двояк, и когда его сделали за тебя — найди эту вторую сторону. Разыскать её можно всегда, а мир сразу станет чуточку радостнее.

Впрочем, пока до этой второй стороны никому — ни спящим, ни бодрствующим — дела не было. Шло то самое нудное дипломатическое заседание, где судьба страны вершилась среди дисплеев, показывающих необходимые материалы, вороха бумаг и не выражающих почти никаких эмоций лиц. Совершенно лишённые романтики декорации, но ещё пока не закулисье.

Без оставшихся за дверями этого зала Краюх Заболотину было скучно. Не с кем было даже взглядом обменяться, поделиться, чуть повернув голову, наблюдениями: Выринея колеблется, Выринея волнуется. События последних дней, покушения КМП — кажется, это выбивало почву из-под ног Выринеи сильнее, чем ожидалось. Но политику в сторону, чтобы не погрязнуть в совершенно чуждых тебе размышлениях. Вопрос прост: виновата ли в происходящем страна, которой это выгодно?

И ответ так же прост, — с неудовольствием вывел Заболотин после долгих раздумий, благо, времени для них было много. Не виновата. Слишком примитивно. Слишком рискованно. В высшей политике так не поступают, это было бы уместнее при разборках между двумя бандитскими группировками, но никак не между странами.

Однажды Заболотин столкнулся с такими «разборками», но во вселенскую справедливость с ножом в боку играть не захотел. Беря такую роль, слишком легко заполучить манию величия на почве «Ёлы-палы, я же Великое Добро, а все вокруг на меня просто молиться должны!». Вместо этого, подавив профессиональную гордость военного и желание размазать всех неугодных одним пальчиком, Заболотин надавил на некоторые рычаги в Лейб-гвардии и простимулировал этим действия обычной полиции. Настоящая «верхушка», может, и ускользнула, но хотя бы затихла, а в Господа Бога, вершителя людских судеб, Заболотину играть так и не пришлось, что было, несомненно, к лучшему. Играя в Бога, очень легко потерять совесть, потому что это — чисто человеческая черта.

… Тут в дипломатическом заседании был дипломатично объявлен дипломатический перерыв. Или, как сказал бы Сиф, у всех «вскипели мо?зги», и больше никто не мог изречь ни одного туманно-умного слова. Заболотин несказанно возрадовался, когда князь направился к выходу: это значило, что на несколько минут, шагая за ним, можно немножко расслабиться и перестать делать «морду кирпичом». А даже такая малость уже может сделать человека счастливым.

— Ну что же, переговоры успешны, как никогда, — зевая, высказал своё мнение Лёха, который вместе с братом проторчали всё заседание, подпирая стену за дверями. Они были там не одни такие, но общаться не тянуло.

— Что навело тебя на эту мысль? — удивился Великий князь, для которого каждое такое заседание было нервотрёпкой вроде «по грибы» сапёра по минному полю.

— Ну, вы, например, сделали перерыв на полчаса раньше обычного. Значит, есть шанс, что и кончите раньше, — объяснил Лёша, опуская руку в карман пиджака. Там у него жила пачка сигарет, которую он имел обыкновение мять, когда не было возможности курить.

На этот раз, правда, рука вынырнула из кармана странно быстро, будто коснулась раскалённой сковородки. По лицу Лёши пробежала волна жгучего непонимания и детской обиды на самого себя. Это было необычным для бывшего снайпера, но пояснять он ничего не стал, только спросил голосом умирающего уже минут двадцать человека, который сделал перерыв в агонии, чтобы выпить воды:

— У кого-нибудь есть конфетка?

Великий князь, скрывая удивление, протянул Краюхину мятный леденец, который князь незаметно даже для себя «сцапал» из вазочки на заседании. У каждого человека случаются в жизни моменты клептомании, и, видимо, то был один из них. Лёшу, правда, совершенно не волновала история леденца, с него было довольно возможности развернуть шуршащий фантик и сунуть конфету за щёку. Детская обида с лица почти исчезла.

Даже Филипп удивлённо воззрился на брата, безмолвно, как умеют одни близнецы, требуя пояснений. Лёха смутился, опустил глаза и буркнул, довольно невнятно из-за конфеты за щекой:

— Курить охота — страсть. А я бросил.

— Когда?! — Филипп меньше удивился бы, заяви Лёша, что Филипп стал дядей. Прямо непосредственно в эту минуту. В конце концов, это ещё можно было представить. Но бросающий курить Лёша…

— Вчера, — неохотно бросил Краюхин-младший. — Ну, или сегодня уже. Ночью кончил стоять на очередной части нашего бдения, часов около трёх. Вышел на балкон, курнуть, пока ты глаза продираешь, и стало как-то так тоскливо, понимаешь? Помнишь, когда я… баловался? — по повисшему молчанию стало ясно, что Филипп прекрасно помнит о таких подробностях братовой биографии. И, видимо, «баловался» Лёша далеко не спичками в детстве… — И как потом ломало… Вот и я вспомнил. Потому что курить… тоже иногда тянет. И знаешь, как меня эта простая мысль напрягла?

Филипп пожал плечами, отворачиваясь. Он курил немного. И бросать не собирался — потому что, в общем-то, и не возникло у него устойчивой привычки, просто если хотелось — курил, не хотелось — мог не вспоминать о сигаретах неделями. На войне — так вообще не курил, снайперу «не положено». Сейчас, в условиях «повышенной нервотрёпки», он стал курить чаще обычного. Но всё равно до Лёхи ему было далеко, который и на войне-то периодически дымил, а с тех пор только больше начал.

— В общем, как раз ветер — ну просто ураган поднялся, я и загадал: удастся прикурить — тогда, значит, курю и впредь, в конце концов, физической ломки отродясь за собой не замечал, просто привычка. Ну а если вдруг не удастся, хотя, всё-таки, я не деть, прикуривать при всякой погоде умею… в общем, не даст мне мать-природа прикурить — значит, бросать надо.

— И задуло, — догадался Филипп.

— Не просто задуло. Я не мог даже зажигалку толком зажечь, всё время задувало. Отложил сигарету, принялся уже как-то хитро заслоняться от ветра — уже из принципа — но хоть бы хны. Ко всему прочему ветром с перил сдуло всю пачку сигарет. А зажигалка так и не запалилась, — Лёша снова сунул руку в карман и зашуршал там фантиком. — В общем, я теперь не курю. А конфетки, к слову, действительно помогают, знакомые правы были.

Второй Краюхин промолчал и снова пожал плечами, но в его взгляде было несложно прочитать твёрдое намерение, в таком случае, больше не давать у себя «стрелять». Иосиф Кириллович тоже не нашёлся что сказать: хвалить — глупо, когда ещё ничего толком не сделано, одобрять — и без того очевидно. Он хотел уже предложить запастись всем конфетами для Лёши, но тут перерыв закончился, наступила пора возвращаться к столь радостно оставленной в стороне политике.

— … И не смей на меня глядеть так жалобно. Не дам курить, раз ты решил бросить! — непреклонным родительским голосом объявил Филипп, когда князь и Заболотин уже уходили.

— Я тебя тоже люблю, — последовал тут же смиренный ответ Леши.

— Там ещё конфеты были, крепись, Краюх, — озвучил мысль Иосифа Кирилловича полковник, обернувшись с отеческой улыбкой. Братцы-снайперы его забавляли, а трогательность отношения друг к другу покоряла. Всё-таки близнецы — это совершенно особые создания. Никакие братья не могут стать так близки, в то время как быть единым целым в двух экземплярах — состояние для близнецов, в общем-то, естественное.

Обо всём этом у Заболотина было много времени. Так много, что тема размышлений успела кучу раз смениться, и под конец мысли остановились на КМП, совершенно игнорируя происходящее в зале. Хотя многие люди готовы были бы отдать руки, ноги и любые другие части тела за возможность присутствовать на этом заседании, где подписывалось окончательное соглашение.

Наверное, Заболотин зря не слушал. Несколько раз он даже с легким сожалением, прислушавшись, убеждался, что совершенно потерял нить разговоров и не вникает в происходящее. Но уж так человек устроен, что учительница, отдавшая школе двадцать лет, будет говорить и думать об учениках и экзаменах, огородник — о посадке капусты, а «безопасник» — о нынешней, сиюминутной угрозе. Даже если человеку кажется, что он беспокоится и переживает, на самом деле это форма подсознательного отдыха — когда голова занята привычной темой. Вот и думал Заболотин о найденных потенциальных Хамелеонах, Сифе, Тиле и о возможных опасностях. Со всеми этими мыслями мир твердо вставал на ноги и становился привычным, хотя и чуточку непонятным. Шесть лет назад Заболотин был действующим офицером, но из Управления в Забол отправился уже белогвардеец со всеми отсюда вытекающими. Всё-таки, Лейб-гвардия была Службой Безопасности Российской Империи.

Стало незаметно, почти на самой окраине сознания, жалко, что всё заканчивается. Произошедшее, вместе со щекочущей опасностью, было вполне понятной задачкой, решение к которой существовало. А теперь, увы, близится и ответ. Что же, спрашивается, делать дальше, помимо деликатных зевков в сторону? Заболотин пока это плохо представлял. Впервые в жизни его не тянуло заканчивать дело поскорее.

На несколько минут Заболотин вновь отвлёкся от своих мыслей, вслушиваясь в происходящее — лицезреть в течение нескольких часов одни и те же физиономии было так скучно, что порою Заболотину казалось, что он закрыл глаза и просто представляет себе отпечатавшуюся в памяти картинку. Слух в этом плане был надёжнее. Разговоры разнообразнее физиономий.

Выринейские послы был раздосадованы, но опасались выказывать это, и договор на словах удовлетворил всех. Бо?льшая часть присутствующих расслабилась, в напряжении остались Заболотин и ещё двое — выполняющие схожие роли для остальных именитых присутствующих.

Но совершенно ясно было, что написанное в этой важной бумаге всем не слишком нравилось. Договор был принят таким ровно по одной причине: в этом случае все друг другу уступали. Самое пока что безопасное решение.

… Вновь возвращаясь к своим мыслям, Заболотин подумал, что Сиф и Тиль уже должны были найти и вторую записку, оставленную у компьютера, и получили три досье. Один из этих трёх людей — Хамелеон, и узнать его Тилю вряд ли будет сложно, что положит начало эпопеи против КМП, которой займётся местная полиция — уж как, пусть сами придумывают. А русские спокойно исчезнут с пика чужих интересов, в очередной раз доказав, что даже в чужой стране Лейб-гвардия не теряет уровня. Прямо-таки, идеально.

Идеальность всегда настораживала полковника, но в этот раз он готов был с нею смириться. Когда ты «силой мысли» разгадал загадку и нашел идеальное решение — это должно беспокоить. Но если вместо силы мысли выступает Госпожа Случайность, можно и чуток расслабиться. Шансы, что так и должно быть, вполне приличны.

… Заседание тянулось ещё бессмысленно-долго, с пустыми диалогами и заверениями, с дипломатически-уклончивыми ответами на недоверчивые вопросы, с тоскливой мыслью в глазах основной массы присутствующих: «Господи, и когда же это кончится-то?» — и прочими необходимыми атрибутами удавшегося политического договора. Заболотин в красках представил себе чашку горячего забольского чая и беззвучно вздохнул о несбыточном. Заразы были те, кто придумал эту «дипломатическую охрану». Они никогда не служили ни в чём подобном. И Заболотин впредь постарается этого избежать: слишком уж ответственность велика, а виноватых в случае чего слишком мало.

Такие тоскливые мысли любили подкарауливать Заболотина по утрам после напряженного вечера и короткой ночи. Не особенно придаваясь «упаднизму», офицер всё же позволял недовольному «Вот заразы…» какое-то время дрейфовать в голове, но после чего размышления эти всегда жёстко выбрасывались прочь. Снаружи они вновь караулили, но редко когда успешно брали себе вторую попытку… Так что хватит на них зацикливаться — и Заболотин твёрдо захлопнул своё сознание вне мыслей о превратностях службы. Ко всему прочему, и время тихих раздумий подходило к концу. За увлечёнными размышлениями промелькнуло почти всё заседание…

— Алёна наверняка уже заснула в ожидании нас, — предположил Великий князь, когда вся русская «политико-охранная» команда шла в сторону ставшего уже привычным и почти родным микроавтобуса. Только успели Краюхи театральным шёпотом поспорить на эту тему, как бодрствующая Алёна вылезла из машины, породив торжествующую улыбку Лёши.

— О, вы уже?

… Во время обратной поездки Заболотин, который искренне полагал, что заслужил отдых, в очередной раз убедился, что в мире справедливость если и есть, то не везде сразу, потому что местная СБ не посчиталась с его желанием. Безопасники, видите ли, сообщали, что получили данные Хамелеона и собрали досье как минимум ещё на семерых — что-то там нашли у Хамелеона в квартире.

Причём Заболотин готов был поклясться, что эти данные безопасников изрядно озадачили. «Этим данным можно доверять — другая информация их только подтверждает… Но не будь этих подтверждений — я бы подумал, что это подстава какая-то», — неопределённо сказал один из них. Полковник не стал долго зацикливаться на мысли, в чём же дело, — это уже «вне его компетенции». Это уже работа местной СБ. Это не относится непосредственно к Великому князю.

… В ожидании отчётов СБ подходил к концу второй день. Уже было ясно, что всё-всю-весь КМП не переловить, но, по крайней мере, многие уже нашлись (удивительно как-то! Всегда бы так…) — и неудача была пока только одна: Хамелеон никак не желал возвращаться в место прописки, а дежурящие неподалеку безопасники никак не хотели уходить.

Сиф шлёпнул очередную пачку отчётов на стол и потянулся, объявляя, что ничего, достойного внимания, там нет.

— Уверен? — столь же лениво уточнил Заболотин, возводя из костяшек домино за?мок. Два набора ушли на создание донжона и других башен, и теперь из оставшегося третьего офицер строил крепостную стену. Замок занимал половину журнального столика у дивана, так что Заболотин изредка осторожно откидывался назад и оглядывал дело рук своих. Рядом на полу сидел Тиль и зачарованно наблюдал за постройкой. У него ломка, которую ждал и которой уже заранее боялся Сиф, ещё не достигла своего обострённого состояния и сказывалась пока только на общей вялости, переходящей изредка в полную апатию, и отсутствие сна по ночам. «Хочется, понимаешь? Жизнь бы отдал, так хочется!» — жаловался Тиль Сифу. Сиф понимал. Отголосков собственных воспоминаний ему вполне хватало, чтобы прочувствовать состояние Тиля.

Ещё одним понимающим оказался Лёша, который тоже ныл Сифу — что задохнется без табака. Но к брату предусмотрительно не лез, чтобы избежать долгих нотаций с выяснением, кто первый придумал, что Лёша бросает курить. С завистью глядя на пачку сигарет у Филиппа, Лёха вздыхал и шел сетовать насчет своего состояния Сифу и Тилю, с пониманием выслушивая подобные сетованья художника.

Но сегодня ломка Тиля не особенно доставала, словно набираясь сил перед решающей атакой. Тиль вполне вменяемый сидел у журнального столика, наблюдал за архитектурными экспериментами Заболотина и мял в руках кусок пластилина, давно потерявшего конкретный цвет и представляющий серо-лилово-зелёный ком с вкраплениями множества других оттенков. Лепка была одной из немногих вещей, которые могли занять «беспокойные ручки» человека-наброска, изрядно потускневшего за последние дни. Контраст смазывался, словно по рисунку провели мокрой рукой.

Поставив последнюю костяшку, Заболотин затаил дыхание и встал, с гордостью обозревая плод трудов своих. Замок вполне был похож на себя. Ну, то есть по нему было заметно, что это замок.

— Так что там с очередными отчётами? — рассеянно спросил офицер, всё никак не могущий отделаться от мысли, что на донжоне не хватает стяга.

— Да ничего, — с подозрительной готовностью откликнулся Сиф. — Фигня.

— У тебя всё фигня, — в голосе Заболотина проскользнули нотки раздражения, и Сиф опасливо отодвинулся в сторону — злить человека, весьма скорого на руку, ему не хотелось. «Кондрат был скорее… И тяжелее», — напомнил мальчик себе, но Кондрата здесь не было, так что опасность исходила только от одного конкретного человека.

— Всё то же самое, — пояснил Сиф чуть более развёрнуто, когда молчание стало опасным. Старший офицер расстреливать словесно за дерзость не стал, потому что слишком гордился своим замком и не хотел ненароком обрушить его, как случилось с прошлой башней. Её он задел рукой, и, падая, донжон свалил наиболее красивую часть крепостной стены — с воротами, и рассыпался по полу.

Помня трагичную кончину предыдущего строения слишком хорошо, Заболотин смилостивился:

— Ну, тогда ладно. Оставь отчёты себе. Краюхи их уже видели?

— Не-а, — мотнул головой Сиф, наблюдая, как в мелькании пальцев Тиля рождается из пластилина чья-то голова. Процесс казался Сифу священным ритуалом, потому что сам юный офицер художественными талантами не обладал, если не брать в расчёт нескольких расписанных стен.

Заболотин, которого не смущали растягивающиеся в бесконечность паузы в разговоре, попросил занести отчёты СБ близнецам для размышлений, но тут в номер позвонил Лёха, лёгок на помине.

— Конфетка есть? — спросил он по обычаю, присаживаясь рядом с Тилем.

— Нету, — огорчил тот охранника.

— И правильно, — ничуть не расстроился Лёша, копаясь в кармане. — Нечего мне их давать, когда я старые запасы ещё не съел.

И он зашелестел фантиком карамельки, отправляя конфету за щеку. Филипп шутил, что бросивший курить Лёша — промежуточная стадия между человеком и хомяком. Ходит на двух ногах, но запасы уже собирает за щёку.

Лёша ничуть не обижался, давно привычный к подобного рода подколкам брата, так что ссора им пока не грозила. А то, наверное, поссорившиеся близнецы — это страшное зрелище. Примерно как любующаяся в зеркало Медуза Горгона.

— Вы говорили о нас, когда я зашёл, — вдруг вспомнил Лёша, без излишнего энтузиазма глядя на стопку отчётов. — Уж не собирается ли кто-то заявить, что нам это надо прочитать?

— Можешь довериться Сифке и, не читая, заявить, что это фигня, — Заболотин в последний раз оглядел свой замок из домино и отвернулся. Вновь было нечего делать.

— Читая, — чуть слышно буркнул Сиф.

— А? — переспросил полковник.

— Не, ничего!

— Ну и отлично.

— Ага!

Лёша тем временем покосился на офицерика и пожал плечами:

— Да, думаю, Сиф не слишком далек от истины. Действительно важные данные СБ рассказала бы устно, верно?

— Кто знает, — пожал плечами полковник, мельком взглянув на пластилиновую голову, созданную пальцами Тиля. Голова немного напоминала белобрысую голову ординарца, хотя сходство было чисто формальным, ведь Тиль не стремился поспорить с Микельанджело на завядший лавровый венок великого скульптора.

— Ладно, — поднялся Лёша на ноги. — Пошел читать. Прошу считать меня героем.

— … боевика за двадцать рублей книжка, — на пороге мялась языкастая Алёна.

Пока Заболотин рассуждал, куда смотрит теория вероятности, когда из четырех занятых номеров все для общения выбирают этот (и смотрит ли она вообще куда-нибудь, если у неё глаз нет), девушка уже зашла и присела на то же место, что и Краюха до неё. Лёша кивнул всем присутствующим вместо прощания, вздохнул тяжело и со стопкой бумаг под мышкой растворился в коридоре, так что делать снова всем стало нечего. Ну, кроме как Тилю, который как раз в этот момент с помощью карандаша рисовал пластилиновой голове глаза.

Недовольный молчанием, но не могущий отчего-то первым его нарушить, Сиф бесцельно прошёлся по комнате, остановился, вновь подошёл к столу и взглянул на лежащую у монитора миниатюру, созданную Тилем этим утром. Три часа Тиль сидел и рисовал тушью, а затем ещё четверть часа он от туши отмывался. При водных процедурах к нему присоединился и сердитый Сиф, которого Тиль умудрился тоже тушью «зачумазить».

— Слушай, а почему ты её нарисовал?.. — Сиф взял пейзажик на тонкой картонке в руки и с удивлением принялся разглядывать мелкие детали, которые Тиль с маньячным упорством вырисовывал бо?льшую часть потраченного на картинку времени. Не дождался ответа и обернулся: — Ти-иль?

Художник отложил в сторону почти оконченную голову и неопределенно тряхнул головой, что должно было выражать затруднение в ответе.

— Ну… Просто захотелось что-то подобное увидеть. Хочешь — бери себе, — щедро предложил он, совершенно не ценя плод своих трудов.

Заболотин, как раз в этот момент наблюдающий за Сифом, отметил, что подросток застыл, обдумывая какую-то мысль. В его голове веером раскрылись варианты, и с хлопком веер вновь закрылся. Когда Сиф опустил миниатюру на стол, по его лицу Заболотин легко догадался, что выбор сделан.

Алёна немного потеряно встала, поняв, что в комнате по большей части царит молчание, и вышла, недолго поколебавшись на пороге. Сиф поднял голову ей вслед, но не успел окрикнуть и неуверенно замер.

— Ну, пусть лучше на князя глядит, — чуть слышно пробормотал он, ногой пододвинул стул и сел, вновь задумавшись. Слегка шевелились губы, словно он проговаривал кусок текста.

— Тиль, ты не против, если я её открыткой друзьям пошлю?

Тиль согласился, не задумываясь, а вот полковник удивлённо оторвал взгляд от зубочистки, которую превращал с помощью салфетки в бордовый флаг своего замка:

— Ты же позавчера письмо отправлял, разве нет?

Сиф опустил глаза, словно ему стало ужасно стыдно, и буркнул:

— Ну а что, они же друзья…

— Скучаешь?

— Да… То есть… ну да, скучаю, — отозвался мальчик ещё тише. Кажется, он как-то не задумывался об этом раньше.

А будучи с собой до конца честным, Сиф знал: не просто не задумывался, но и всячески гнал от себя любую мысль о Расточке и Каше.

Ему было стыдно: за то, что скрывает, что вовсе не скучает — фельдфебелю Лейб-гвардии некогда скучать по хиппи, что так сдружился с Алёной…

Странно сдружился. Неправильно как-то. Словно голова — одного человека, а тело и желания — совершенно другого.

Как они там, его забытые, выкинутые из головы друзья? Сифу было так стыдно, что он готов был провалиться сквозь пол на пару этажей. Как Расточка, скучает ли или гуляет с Кашей, валяется в парке на траве и глядит на небо? Уж Каша-то никуда не денется. Может… вдвоём им легче?

… Сиф постарался отвлечься от стыдной, глупой ревности и взял из ящика стола конверт с маркой и логотипом отеля. На обратной стороне открытки в конечном счёте, как он ни бился, осталась пара коротких предложений в стиле «Всем привет, без меня не скучать, (не)скоро вернусь». Это было, наверное, самое глупое письмо в жизни Сифа.

«г. Москва, ул… Надежде Семёновой», — вывел он аккуратным почерком на конверте и ещё долго глядел на имя Расты. Так странно — знать, что у Расты вообще оно есть!

Расточка. Надя. Надюшка, как её братья звали… Солнечная, весёлая девчонка, которая не боится трудностей и идёт по жизни так легко, словно летит.

В груди шевельнулась тёплая волна, обещающая, что всё обязательно будет хорошо — хоть как-нибудь, но хорошо. Сиф малодушно ей поддался, и волной смыло ревность и стыд напрочь, будто рисунок на пляже — когда-то давно Сиф был на реке и рисовал на песке всякие картинки и слова, а затем мимо проплывал катер, и волнами окатывало берег так, что весь процесс рисования можно было начинать сначала. Давно… года два назад, когда у командира долгий отпуск выпал на июль, и они поехали к его родителям…

Так Сиф и просидел за столом до вечера, вспоминая, размышляя или исправляя что-то в письме. Заболотин, решив его не отвлекать, сам заварил чай, разлил по чашкам и сунул одну под нос ординарцу. Ужинать никому не хотелось от сидячего образа жизни и сытного обеда.

За окном снова поднимался ветер, нагонял тучи на город — набрякшие, низкие, рваные. Шумели деревья рядом с гостиницей, пару раз хлопнула форточка, пока Заболотин не закрыл её окончательно. Ветер отжал пару туч, намочив оконное стекло, и продолжил дальше гудеть, шуметь и отдалённо завывать, так что по сравнению с теменью за окном, комната казалась особенно уютной. Сиф задремал, уронив голову на локоть положенной на стол руки, — не от усталости, а просто чтобы занять время. Последние дни он не знал, радоваться ему снам или ненавидеть их: в Заболе Забол и снился… только вот шесть лет назад здесь всё было совсем не так тихо, благополучно и мирно.

… В номер заходила Алёна с напоминанием, что Сифу надо обработать спину, но, покрутившись рядом со спящим — или просто не желающим открыть глаза? — мальчиком, вышла ни с чем, сердито буркнув, что в медсёстры не нанималась.

Тиль кончал уже второй пластилиновый бюст, но кого вспоминал, Заболотин угадать не смог. Наверное, просто не знал. Вместо этого Заболотин аккуратно начал разбирать свой замок, тяжко вздыхая и уже прикидывая в уме, что и как будет собирать в следующий раз. За окном совсем стемнело, и дождь вновь полился из туч, как из садовой лейки: крупный и частый; на часах, мигнув, 22:59 превратилось в 23:00, и это означало, что вечер подошел вплотную к ночи и тянет её за тёмный плащ, расшитый тучами и звёздами.

В ночь ливень припустил ещё пуще, так что звёзды с плаща просто смылись вместе с потоками воды, прямо на асфальт, на котором и остались, плавая в лужах и поблёскивая в свете фонарей. Ветер уже и сам передумал сгонять тучи, но те даже думать не хотели уходить. Вдалеке они сердито громыхнули в ответ на робкие попытки ветра очистить небо, но вспышка молнии пока была совсем слабой, и, вроде, уцелевшие звёзды даже робко выглянули в прорехи облачного покрова. Раскаты грома напомнили отдалённую канонаду, словно за пяток километров отсюда работала артиллерия, и от таких ассоциаций Заболотин-Забольский зябко поёжился: вряд ли с такой «музыкой» будут спокойные сны. А вот кому нужны кошмары — это серьёзный вопрос. На взгляд Заболотина, лучше было бы совсем без сновидений, чем так… к тому же здесь не было Кота, поспевающего к хозяину в самый разгар сна: прогонять кошмары прочь. И когда ещё зверь вновь окажется рядом?..

Как и предсказывал полковник, сны поселились на ночь в номере беспокойные.

Гроза сделала своё дело, встряхнув мысленную коробочку памяти, и воспоминания сдетонировали не хуже нормальной взрывчатки.

Тиль всю ночь метался по кровати, просыпался и долго не мог вернуться к сновиденьям, глядя на мутный из-за дождя и темноты прямоугольник окна. В голове художника оживали лица, которые он десятки раз сплетал из проведённых углём по бумаге линий. Художник сам по своим ощущениям был таким же рисунком, кем-то набросанным на замызганном бумажном обрывке. Таким же сплетением торопливых линий. И человек-набросок не отваживался заснуть, чтобы лица вновь не ожили под грохот дальней канонады.

Совсем рядом с Тилем — до дивана можно было дотянуться рукой, — ворочался Сиф, тоже беспокойный и напряжённый. Подросток перекатился на бок и поглядел на друга долгим отсутствующим взглядом, с трудом распознавая лицо в беспорядке теней и волос. Жизнь казалась нереальным сном — потому что прошлое было гораздо ярче само по себе, без деталей и воспоминаний. Сердце билось — трепыхалось, остервенело колотясь в ребра и гоня кровь, — именно тогда. По-настоящему, взаправду. И воздух наполнял лёгкие именно тогда, когда каждый вдох мог стать последним, а выдох — сбить прицел. Даже шагал по-настоящему Сиф именно по щедро замешанной дождём грязи, которая была помечена на карте, как дорога.

Нынешняя же жизнь была цветным фантиком. Ярким, шуршащим и бессмысленным. Здесь не было опасности. Здесь нельзя было поделить людей на извечное, чётко-острое, как стеклянный осколок, «свой-чужой». Здесь за многообразием целей не видишь причин умереть за других. Мирное время оставляет настоящими людьми только самых сильных… И война, впрочем, тоже, но другие, ненастоящие, долго не живут.

Свой-чужой, враг-друг. Твой выстрел или засевшего на склоне холма снайпера. Твой след или егеря, разведывающего положение батальона Заболотина.

«Как сложно жить, — почувствовал Сиф, ощутил эту древнюю истину. — Как сложно найти смысл в существовании, если ты не видишь, кого и от кого защищаешь».

Когда человек первый раз запутался в себе и окружающих, он придумал войну, которая всё расставляет на свои места, выстраивая партию по строгим своим правилам. Пешки к пешкам, но кто-то вдруг окажется ферзем. После того, как вертолёт тяжело взлетит с грузом под номером двести или, реже, триста. Твое счастье, если всё же триста.

… В соседней комнате хлопнуло, открываясь, окно, и дождь забарабанил ещё громче. Это Заболотин подставлял лицо под струи воды, облокотившись на подоконник, разглядывал пузырящиеся в свете жёлтого уличного фонаря лужи на земле. Дождевой душ прогонял воспоминания, неохотно, постепенно.

Полковник провёл рукой по лицу, стирая воду и кошмары, и бесшумно, стараясь не потревожить разлитое в воздухе ночное оцепенение, вышел на порог своей комнаты. Прислушиваясь, он различал в тишине, как бьётся его сердце — этот стук не так-то просто услышать, тут нужно и волнение, и безмолвие, особенно хорошо ночное. Взгляд Заболотина встретился со взглядом Сифа, сонным и растерянным. За окном прокатился вдоль горизонта басовитый гром, словно и взаправду разъезжал на колеснице Илья-пророк. Или батарея вдарила по цели из всех орудий.

Сделав знак Сифу, что всё спокойно, Заболотин прислонился к косяку и застыл, успокаивая нервы видом сонной комнаты. Там, где спят, всегда царит покой, пусть даже сны пришли не самые мирные, — и вот очередная песчинка времени упала вниз, а стук собственного сердца стал почти неразличим. Только чувствовалось, как оно раскачивается за рёбрами, и всё.

Это было около трёх, а когда в седьмом часу дождь начал стихать, Заболотин проснулся ещё раз, резко и неожиданно. Распахнулись глаза, и кристально-ясный ум сообщил, что наступило утро. Заболотин знал этот фокус организма, но вставать — единственный способ вновь почувствовать сонливость — не хотелось. Мало ли, что происходит в этом внешнем мире, вдали от одеяла и подушки. Вместо подъема Заболотин устроился в кровати полусидя, подложив подушку под спину, и принялся грузить голову размышлениями, многоярусными и запутанными, как высотный лабиринт современного Минотавра. Барахтаясь среди рассуждений, предположений и выводов, разум волей-неволей набирал обороты скорости, и не так уж и много времени прошло, когда офицер почувствовал, что можно расслабиться. Разогнавшийся мозг не прекратит теперь работать и не свернёт по извилистой тропинки в страну снов. Он, наоборот, будет крутить задачки даже в фоновом режиме.

Почувствовав привычное внутреннее напряжение, Заболотин легко поднялся на ноги и подошёл к окну. На улице уже вовсю рассвело и даже распогодилось, так что солнечные блики вспыхивали в лужах. Здорово было глядеть вниз с четвертого этажа, когда всё внизу кажется незначительными декорациями в кукольном театре.

Одна беда, ногам было как-то подозрительно мокро. Заболотин поглядел на пол и увидел, что за ночь через открытую форточку дождь основательно полил ковёр, как поливает хозяйка цветы на окне. Но что тут поделать! Придется ждать, пока ковер сам высохнет… Офицер недовольно переступил босыми ногами, оделся и тихонько вышел в большую комнату.

Сиф спал без катапультированной на пол подушки, свернувшись клубком и схватив угол одеяла, словно любимую игрушку. В пятнадцать лет — а совсем как ребёнок. «Он и есть ребёнок! — возразил полковник сам себе. — Ему на вид пятнадцати никогда не дашь, а детство… отчего бы не наверстывать упущенное?»

На Тиля Заболотин старался не глядеть. Художник по-прежнему раздражал, уже необъяснимо. И манеры, и голос, и внешность — всё не так. И не надо идти ни к какому психологу, просто есть у каждого человека типажи, которые, подчас совершенно беспричинно, его раздражают. Вот таким вот и был Тиль для полковника. И бесполезно что-либо с этим делать. Вон, при всём его уважении к Аркилову, от одного воспоминания о Самсоне Олеговиче тоже передёргивает.

Присев за стол у компьютера, Заболотин закинул ногу на ногу и понял, довольно неожиданно, что спешить сегодня совершенно некуда. История с КМП перетекла в вяло-постоянную фазу, которую в некотором приближении можно назвать концом. Сегодня, после торжественной службы в кафедральном Горьевском соборе, «русские гости» собираются и отправляются в небольшое путешествие по Заболу, как планировал Великий князь. Навестят места, которые исходили вдоль и поперёк шесть лет назад. Постоят в тягостном молчании у памятных стелл и надгробий братских могил. Будут без конца вспоминать, каждый про себя, невернувшихся товарищей и прятать глаза, чувствуя себя — живого, здорового — виноватым перед теми, кто уже давно не здесь.

Что же, это надо. Было бы слишком лицемерно не почтить память отдавших жизни за мир в Заболе, если именно это провозглашено целью русских договоров с Выринеей.

Сиф дёрнул головой из стороны в сторону и проснулся. Заболотин сидел неподвижно у компьютера и наблюдал, как, не торопясь протирать глаза, промаргивается мальчик. «Что тебе снилось, маленький офицерик? — спросил полковник про себя, остро ощущая, что Сиф ещё во власти воспоминаний. — Что к тебе возвращается ночью под раскаты грома, какие люди, какие лица? Я или кто-то ещё?»

Сиф наконец заметил командира и вяло улыбнулся, скорее из вежливости, чем по желанию. В комнате было достаточно светло, чтобы снова заснуть уже не удалось, но Сиф вновь закрыл глаза, и меж светлых бровей пролегла складка, слишком взрослая на мальчишеском лице. Сиф силился запомнить образы, всплывшие ночью в памяти. Для него каждая крупица воспоминаний была, словно каждый патрон в разгаре боя, когда запасные магазины подошли к концу.

Кто же снился Сифу? Н, или что?.. Под грозовой аккомпанемент ему являлись сны об операции «Коридор», потому что именно тогда он слышал такой же отдалённый басовитый гром. Только тогда била артиллерия, а не молнии.

Он начинал припоминать, пока совсем размыто, что долго не приносил присяги, всё ждали, пока вернётся отец Николай, чтобы присягнуть на Евангелии, в его присутствии. Чтобы всё было как положено. А может, дело было в том, что что-то там не заладилось с самим оформлением Сифа воспитанником батальона? УБОН Заболотина входил войска особого назначения… Или просто ждали, когда время появится, чтобы все церемонии провести, торжественно и «как положено»?..

По крайней мере, так хотелось Заболотину, в этом Сиф не сомневался. Впрочем, когда двенадцать часов в сутки ты проводишь на марше, а дождь льёт и льёт, по нескольку дней подряд, — тебе и всем окружающим не до твоей присяги. И Кондрат по-прежнему считает тебя досадной помехой, ничего не поручая, кроме бессменной помощи дежурным по «бытовухе». Так что ни о каком воинском долге речи быть не может. Но чем ближе были основные выринейсекие силы, тем стремительнее всё менялось — и жизнь, и взгляды, и твоё собственное мнение…

26 сентября 200* года. Забол, у истока Ведки

Сегодня вечером очередь дежурить подошла двойке Найдохи, и это, пожалуй, было известием радостным. И Найдоха, и Слепень относились к Сивке вполне сносно, а к язвительным замечаниям мальчишка уже привык, не впервой, в общем-то. Главное — не отвечать, а то не отстанут. К тому же на марше нет лишнего времени на ссоры и подколки, чай, не по лесу гуляешь… Вернее, и лес тоже встречался, но «прогулкой» марш точно назвать было нельзя. Ничего, главное — дожить до вечера, когда можно будет заснуть и не видеть ни серого неба, ни грязи, по ошибке именуемой всеми дорогой, ни разведчиков, таких странно-отчуждённых и строгих. Заснуть и не видеть даже сны — ну, это если повезёт.

Дождь барабанил по брезенту, монотонно и уныло. Сифка кутался в сырую штормовку и про себя мечтал, чтобы о нём все забыли… Но нет, Кондрат счёл, что живой пацан лучше шипящей рации, поэтому нещадно гонял до командования и обратно после каждого доклада вернувшихся двоек разведчиков.

— Нюха, Рэм, — вдруг позвал Кондрат, глянув на часы. — Крот и Гоша должны сейчас вернуться. Готовы?

Солдаты зашевелились и буркнули магическое слово: «Тактычн», означающее согласие с вопросом командира. Предыдущая двойка появилась через пару минут, мокрая и недовольная жизнью. Дорога впереди, как они сообщили, была почти чистой, особого скопления войск противника не наблюдалось — кроме ранее замеченных. Сивка нехотя прислушался к докладу, зная, что в штаб передавать данные отправится он. «Нашли крайнего», — проворчал он про себя безрадостно, втайне мечтая самому отправиться на разведку. Уж он-то точно что-нибудь обнаружил бы и спас бы батальон…

Снаружи дождь почти перестал, но солнце выглянуть из-за туч не торопилось, и безрадостное серое небо полностью гармонировало с настроением Сивки, тащащегося по привычному маршруту от машины разведки до передвижного штаба и обратно. Понимающий кивок Заболотина лишь прибавил желания когда-нибудь придушить этого офицера. Или хотя бы высказать все накопившиеся слова. И пусть после этого Дядька — как Заболотина все называли — многозначительно коснётся пряжки ремня и напомнит, что такими словами выражаться… что там он сказал в последний раз? Некультурно, да?

А засунуть его, Сивку, в этот навкин разведвзод было культурно, ага. Отвратительно ещё то, что монотонные «прогулки» от машины до машины не давали как следует вскипеть, приводя в полусонное оцепенение. Дождь, размытая дорога, машины, солдаты. По лужам туда, по лужам обратно, вспрыгнуть и юркнуть в тёплое чрево машины.

— Передал, — буркнул пацан, садясь на своё обычное место.

— Не «передал», а «доложил», — поправил Кондрат на редкость терпеливо.

— Ну, доложил.

— И без «ну», — встрял Крот.

И получил короткий тычок пальцами под рёбра. Кондрат был скор на руку и равно справедлив ко всем… как считал он сам.

— И не встревать в чужие разговоры! — прикрикнул он на Крота.

Сивка с беззвучным вздохом покосился на Крота и подумал, что когда-нибудь обязательно врежет. Всё к этому идёт. Только вот почему кажется, что Кондрат этого не оценит?..

Время на марше тянется убийственно-монотонно. И медленно. Разведка занимала три часа, после чего следующая двойка отправлялась навстречу, и старая возвращалась с полным докладом. В экстренной ситуации один из разведчиков мог вернуться раньше времени, если по рации по той или иной причине доложить не мог. Но таких экстренных ситуаций не было ни разу на памяти Сивки. Даже когда впереди обнаруживались войска противника, двойка докладывала, наблюдала положенное время и возвращалась только после смены, что казалось Индейцу настоящей глупостью. Ну как можно спокойно выжидать, когда впереди враг?!

От выхода двойки Нюхи — необщительного низенького солдата, обладающего каким-то особым чутьём на неприятности и ловко их поэтому обычно избегающего — прошло уже два часа. Экстренного доклада пока «не случилось», и всё вокруг говорило, что время продолжает наматывать маршевые круги. Сивка выбросил из головы мысль о том, что перед выходом Нюха был как-то необычно раздражителен и напряжён, и постарался задремать. Остальной экипаж машины тоже медленно погружался в полудрему, борясь со сном скорее чисто для порядку, один Кондрат сидел неподвижно с открытыми глазами, и изредка его взгляд обегал присутствующих, чтобы убедиться, что всё в порядке. Сивка уже начал видеть какие-то размытые образы, лица Тиля и Капа — таких далёких, будто из забытого сна, и окончательно впасть в забытье мешало лишь свербящее, постепенно набирающее силу чувство, похожее на тоску и жажду разом. Усиливалось, словно кто-то медленно вжимал педаль газа, желание забиться в угол, сжаться в комок и тихонько скулить, как голодный зверёк, отринув окружающий мир — бесцветный, тоскливый и страшный…

В руках Кондрата внезапно ожила рация, но это событие было зафиксировано рассеянным вниманием мальчишки только спустя какое-то время, когда в машине все беспокойно зашевелились.

— … на подходе вторая рота, — с усилием выплыв на поверхность действительности, зацепил кусок фразы Сивка.

Докладывал Рэм, второй из Нюхиной двойки. С немалым трудом Сивка разобрался в происходящим и почувствовал пока базирующийся где-то в районе живота страх. Рота противника всплыла ниоткуда и объявилась прямо на пути следования батальона. Вторая рота, что называется, маячит на горизонте. И это очень скверно, потому что дорога впереди будто специально создана для засады.

— … Продолжаем наблюдение. Конец связи.

Кондрат сумрачно оглядел присутствующих, с которых мгновенно слетела дрема, как только из рации раздались первые звуки, и, сипло кашлянув, приказал:

— Двойки Найдохи и Казбека, за мной. Чинга, за главного, следуй общим маршрутом до особого приказа.

Водитель, единственный разведчик, не имеющий напарника, хмуро бросил: «Есть!» — и вновь вернул внимание на дорогу, притормаживая.

— Маська, доложи в штаб, мне некогда, — Кондрат первым спрыгнул на дорогу, вскинул на плечо автомат и бодрой рысцой направился в сторону деревьев, за ним двинулись четверо разведчиков. Официально, на бумаге, эти две двойки значились «первым отделением разведвзвода» под командованием Казбека, но поскольку второе и третье отделения истаяли до семи человек в сумме, а на разведку во время марша отправлялись всего две двойки, с разницей в полтора часа, смысл отделений уже плохо прослеживался. Сивка из разведчиков мог назвать по позывным человек шесть, не больше, остальных обычно даже между собой не отличал. И, в общем-то, не стремился. Он помнил Крота — хотя бы во сне ему дать в рожу! — Найдоху со Слепнем и Чингу, и ему было вполне достаточно. Ну, это если не считать Кондрата.

Но размышлять о структуре разведвзвода мальчишке пришлось уже на бегу к машине штаба.

Заболотин отвлекся от обсуждения каких-то проблем с Аркиловым — так ведь звали офицера с вечно недовольной физиономией, словно он проглотил муху? — и наклонился к вскочившему на подножку машины Сивке.

— Что, Индеец? — капитан улыбнулся чуть-чуть, это угадывалось по появившимся около глаз лучикам морщинок. Нашел время улыбаться…

— Дежурная двойка засекла впереди роту противника, вторая в приделах видимости, — выпалил на одном дыхании Сивка, сделал торопливый вдох и продолжил: — Кондрат с двумя двойками отправились к ним.

— Быковник, — в сердцах хлопнул по колену Заболотин. И добавил завсегдашнее: — Зараза.

Сивка чихнул, дернув головой, и шмыгнул носом, кляня порывистый ветер. Стоять на подножке было не слишком удобно, но надо было дождаться какого-то приказа от офицера, прежде чем возвращаться.

— Надеюсь, он там не всю роту вырезать собрался, — проворчал Заболотин и спохватился: — Возвращайся. Ждите… его доклада. Раз он взял ответственность на себя… пусть пока действует. Я предупрежу остальных.

Решение далось Заболотину нелегко. Больше хотелось вызвать Кондрата по рации и наорать насчет того, что разведчик себе позволяет, что за разведку устроил такую «массированную». Мешало присутствие невозмутимого Аркилова.

— Это… Так точно возвращаться, в общем, — Индеец спрыгнул на землю и бегом вернулся к разведчикам. Он уже был далеко, когда Заболотин рассеяно улыбнулся и пробормотал себе под нос:

— «Так точно возвращаться, в общем». Надо же…

Аркилов покачал головой с видом: «А горбатого могила…», но не сказал ничего. У них с Заболотиным был довольно шаткий нейтралитет, поэтому оба к словам, сказанным друг другу, относились со вниманием.

… В экстренной ситуации время обычно словно ускоряет свой ход, летит, сорвавшись с обрыва обыденности… но, увы, только не во время ожидания. Вот что-что, а ожидание всегда растягивается на максимум, так, чтобы окончательно растрепать нервы всем, кто находится в этом подвешенном состоянии между планированием и действием. По внутреннему счёту Сивки прошло чуть меньше половины вечности, прежде чем в рации зашуршало, и Кондрат приказал: в ближайшее время при продвижении усиленное внимание обратить на правую сторону. «Мы их немного дезориентировали, но будьте начеку», — предупредил прапор. Присутствующие в машине переглянулись с нетерпением. В их глазах словно запалили фитиль, ещё немного — и рванёт.

— Мы сдохнем ждать, если ничего не будет, — озвучил общую мысль Найдоха.

— Ну, это смотря кто, — неразборчиво проворчал Крот, словно просыпаясь ото сна, и поднял голову с колен. — Цени, скоро и такого спокойствия не будет.

— Да мне бы что угодно, иначе разорвусь от внутренней энергии, — пожал плечами Найдоха. — Нужен выход, какой-нибудь, срочно.

… Лучше бы Найдоха этого не говорил. Следующие три часа прошли для Сивки, как во сне. В дурном ночном кошмаре. Маленькая ожидаемая стычка плавно переросла в ожесточенный бой. Тут уже не просто выход энергии — тут колоссальное напряжение всех внутренних ресурсов. Вечная игра со смертью: кого она полюбит больше, тебя или твоего врага?

— Что мне делать, Найдоха?! — крикнул Индеец, выкатываясь следом за разведчиками из грузовика. Последним выпрыгнул Чинга, вздохнул, глядя, как загорелась машина, и изрёк печально:

— А мне так понравилось, как оно бегает…

О машинах он отчего-то говорил строго в среднем роде.

Окончание от 6 марта

Если бы у Индейца в этот момент попросили описать, что происходит, он ёмко назвал бы происходящее бардаком, и был бы, в общем-то, прав — для него творился полный бардак, это опытные разведчики понимали, что происходит и что делать. А с мальчишки что взять и что ему поручить? Слепень толкнул его в кусты и зверским тоном велел не высовываться даже к родной матери навстречу, так что весь бой Сивка — как-то уже привыкший не обсуждать приказы разведчиков — провёл в стороне, наблюдая, как вокруг всё взрывается, стреляет и падает. Грянул взрыв, будто кто-то пребольно, хлёстко ударил по ушам. Мир вспыхнул, погас, снова вспыхнул… Звуков боя Сивка не слышал вовсе, хотя всё видел. Видел, как рядом с кустами, где он лежал, упал солдат, и под каской было видно лицо, сгоревшие брови, разбитые губы. Где-то в животе мальчишки сердце сделало отчаянный кульбит: упавшим был Найдоха, такой странный и чужой с застывшей обидой на лице: «За что?!» — и струйкой крови изо рта.

Давясь сухими слезами, более похожими на лай или кашель, Сивка выскочил из укрытия, не помня себя и не слыша ни звука из гремевшего вокруг боя, схватил Найдоху за руки и потянул тело за собой обратно, в спасительную зелень. Куда солдат стремился, но так и не успел.

«Господи, за что?! Исправь всё! Сделай, как было, верни Найдоху!» — беззвучно вопил мальчишка, понимая вдруг, что тяжёлое и непослушное тело, которое он тянет, — это уже не Найдоха. Завопил, едва ли ни впервые в жизни вспоминая, что где-то может существовать Бог — и он может слышать и помогать. Когда говорил отец Николай — всё было складно и правдиво, но довольно далеко от мальчишки. Когда говорил командир — Заболотин — это больше походило на прекрасную сказку, вроде его рассказов о Москве. Хочется верить, но никак не получается. А вот сейчас Сивка вдруг понял, очень остро, что если не Бог — то никто, никто уже ничем не поможет. Что рядом никого нет, кроме Него.

«Господи-и!..»

Как оказался в кустах — Сивка не запомнил. Тело Найдохи было тяжёлым, страшным и неповоротливым. Происходящее вдруг со всей ясностью навалилось на мальчишку, той самой военной правдой, о которой говорил Заболотин, — и раны, и смерть, и взрывы кругом, хлопающие по ушам, выбивая из них способность слышать. Командир говорил об этом тогда, так давно, показываю могилу Шакалов… Всё повторялось, только гораздо страшнее. Реальнее, без спасительной пелены ПС.

«Господи, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»

И в руках Найдохина акса, у многих разведчиков был этот небольшой и лёгкий — если сравнить с обычным калашом — автомат…

«Господи, не повторяй, не повторяй, нельзя, чтобы повторилось! Останови! Пожалуйста…»

…— Отдай оружие.

— Не отдам! — пацан прижимал автомат к себе крепко-крепко, словно любимую игрушку — из тех, которые почитаешь живыми и, когда вырастаешь, ни за что не позволяешь кому бы то ни было передаривать.

— Рядовой Бородин, это приказ! — рявкнул Кондрат строго — и даже несколько нетерпеливо.

— Не отдам, — упорно повторял Сивка и ещё крепче прижимал найдохин автомат к груди.

— Последний раз прошу по-хорошему, — Кондрат сипло кашлянул. Ему не нравилось происходящее. Не нравилось, что этот мальчишка забрал автомат Найдохи, хотя всему разведвзводу было известно, что именно из этого автомата Маська положил нескольких вырей, сунувшихся в его сторону. Пусть. Всё равно это не дело. Дела взвода решает Кондрат — и точка. Нечего бестолковому мальцу делать в бою с оружием в руках. Пусть сидит в кустах и не высовывается — сам же целее будет, неужели не понимает? Если его пристрелят — кому от этого лучше будет? Этому Сивке? Ему будет уже всё равно, с автоматом он помер или нет. Кондрату?.. Кондрат, что бы там ни говорили, зверем не был, бестолкового мальчишку ему на смерть посылать не хотелось. Пользы — никакой, неприятностей — куча, а ещё и совесть мучить будет, хотя уж она-то должна была давно заткнуться, ещё пару месяцев назад…

Весь взвод, состоящий теперь из четырнадцати человек, если не считать самого Кондрата и мальчишки, собрался вокруг и смотрел, что будет дальше. Отдаст Маська автомат или нет. Вернее, отдаст сам или Кондрат заберёт силой — а пока, по всему судя, дело шло ко второму.

— Я не отдам! — звенящим от злости — или просто обиды? — голосом повторил Сивка снова. — Я имею право носить оружие! Я имею право воевать наравне с остальными!

…— Ты не имеешь права спорить со своим командиром, — констатировал Кондрат после всего одного меткого толчка. Сидящий на земле пацан тряс головой и пытался сообразить, куда на несколько секунд исчезал мир. И, главное, почему мир исчез вместе с автоматом, а вернулся уже без него.

Сивка сидел на земле и как сквозь сон слушал Кондрата, который всё тем же своим невозмутимым сиплым голосом говорил:

— За проявленное во время боя мужество и защиту раненого, — голос запнулся. Можно ли такое говорить о человеке в коме? В условиях военного госпиталя кома — смерть, — раненого ефрейтора Найдина, рядовому Бородину объявляется благодарность. За отказ исполнять приказы командира… кхм, с этим мы уже разобрались, — Кондрат поглядел на свой увесистый кулак с некоторым осуждением.

— Сказано же тебе было: не вылазь из кустов, — громко шепнул мальчишке Слепень. Голос у него был какой-то… пустой. Никто не верил, что Найдоха выживет. Все знали, что чудеса на войне происходят далеко не всегда.

Да и если произойдет чудо, отпустит его смерть обратно, — так останется Найдоха инвалидом на всю жизнь. Злая судьба, порою не лучше смерти…

13 мая 201* года. Забол, Горье

Сиф вынырнул из дрёмы, как из речного водоворота, в которой, словно куски киноленты, кружились вокруг него, обматывали и путали отрывки прошлого, и некоторое время бездумно созерцал ползущую по простыне моль. Дыхание сбилось при пробуждении, как после настоящего нырка, — и моль казалась какой-то нереальной, невозможной… Но букашка была деловита и быстра. Быть может, она совершала важную вылазку в неведомую землю. Она доползла до подушки, повертелась на месте и разочарованно упорхнула. Юный фельдфебель вспомнил старое правило: «Проснулся — встал», — и рывком сел, всё ещё оставаясь мыслями в воспоминаниях. Перед глазами до сих пор мелькали лица. Горло сдавило невидимой рукой, когда в этой череде появилось лицо со сбитой набок каской и непониманием, за что, почему он, ещё не видевший жизни, не любивший особо, не обрадовавший родителей внуками?! Найдоха, его лицо ни с чьим другим не спутаешь теперь вовек.

Всего одна мысль о том, что приснилось, смела весь сон, точно ветром пыль за порот вымело. Сиф боялся поверить себе, боялся поверить памяти. Вдруг врёт? Вдруг всё окажется так, как он помнит чётко: бездушное — словно пустая оболочка, кокон бабочки — тело, безвольно мотающаяся из стороны в сторону голова. Вдруг…

Кто знает — может, это просто был сон, смешавшийся из воспоминаний и желаний?.. Сифу ведь воспоминания — чистые воспоминания — снились редко… Точнее — вообще почти никогда.

— С бодрым утром, — насмешливо поприветствовал мальчика Заболотин, вновь вытягивая его из всё крепнувшей дрёмы.

— А Найдоха… был убит или контужен? — выдохнул чуть слышно Сиф, глядя в никуда. Уткнулся взглядом то ли в часы на руке, то ли во что-то, находящееся за пределами трёх пространственных координат.

— Найдоха? А, из разведчиков. Даниил Найдин, — чуть копнув в памяти, вспомнил Заболотин и помолчал, прежде чем ответить. Молчание было тяжёлым, тягостным. Сиф сидел, боясь пошевелиться. Молясь, чтобы та его первая военная молитва-крик оказалась услышана. Ведь не может быть, чтобы сон, простой сон был таким чётким, таким… реальным.

Полковник присел на край кровати мальчика и, наконец, ответил тихо:

— Даниил в коматозном состоянии был доставлен в госпиталь в Дикей. Контузия от взрыва и прочие травмы, да?

Сиф торопливо кивнул. Сбылось. Не приснилось.

— Травма позвоночника в нижнем отделе — ноги парализованы; сильное ухудшение зрения, почти до полной потери, правда, восстановление было возможным, — Заболотин извлекал из памяти информацию вроде бы равнодушно, но кулаки были крепко сжаты. Каждый боец — товарищ, которого ты, лично ты, обязан уберечь. А боец разведвзвода… При всей нелюбви Заболотина к Кондрату, полковник до сих пор волей-неволей вспоминал разведчиков, ставших во время войны семьёй Сифу. — Инвалидность.

— Он жив, — выдохнул Сиф и вдруг вздрогнул. Уж не проклинает ли Найдоха эту свою жизнь теперь — на коляске, полуслепой?..

— Но это было шесть лет назад, когда я узнавал. И тогда как раз собирались делать операцию, чтобы зрение вернулось, — в голосе старшего офицера прозвучала ничем не прикрытая надежда. Очень хотелось верить, что операция прошла успешно, что хотя бы зрение вернулось, что… что он, Заболотин, не врёт теперь, когда уверенно кивает Сифу: Найдоха не ослеп, Найдоха жив…

— Вернулось зрение, наверняка, — убежденно кивнул Сиф. Иначе быть не могло! Иначе Найдохе незачем было возвращаться из комы.

— Хватит рассиживаться, — спохватился внезапно полковник. — Подъём! И друга своего буди. Через семь минут мы должны уже отправляться на службу, а оттуда почти бегом уезжаем. Ты вещи-то собрал?

— Да нечего собирать, — отмахнулся Сиф, торопливо вскакивая с кровати. Сон натянулся, как плёнка мыльного пузыря, — и наконец-то лопнул, отпустил. Времени в обрез, а пора собираться, только, главное, не думать, что же ждёт впереди, в этой поездке.

Происходящее напоминало отъезд в Забол. То же опасливое нетерпение. Страшно будет? А вдруг память вернется? Всё это повторялось, все те же вопросы, все те же страхи.

Интересно, вся ли жизнь — спираль или лишь до тех пор, пока не перешагнешь через некоторый рубеж? Что же, своего рубежа Сиф ещё не встречал.

Пронесясь по комнате ураганом, он быстро сгрёб вещи в рюкзак, по ходу разбудив Тиля — с превеликим трудом. Сборы никогда не занимали много времени: а смысл медлить? А вот пробуждение художника…

Белокаменный собор встретил русских гостей неторопливо и торжественно. Даже более чем неторопливо и до ужаса торжественно. Под конец службы Сиф ничего не мог с собой поделать и стоял с такой мрачной физиономией, что обернувшийся к нему на секунду Лёха Краюхин сдавленно хихикнул; Сиф мрачно возвёл глаза к расписанному своду — ну что он мог поделать, загривок ныл, пассивно возражая против неподвижности. Да и вообще, Сифу, конечно, было не впервой оказываться на торжественных службах, но гораздо больше он ценил скромную церковь неподалёку от дома. Там можно было погрузиться в текст службы, не беспокоясь об осанке или выражении лица — а это многого стоит.

Хорошо ещё, что есть возможность встать так, что со всех сторон он окажется скрыт от излишне любопытных глаз — спереди князь и Краюхи, сбоку командир, но всё равно тяжело стоять неподвижно, вытянувшись, как положено, в то время как всё ощутимее ноет «царапина»…

Нет, торжественные службы — зло.

… Как сложно в таком соборе не отвлекаться на окружающую действительность. Сиф закрыл глаза и сосредоточился на словах молитв, стараясь хотя бы на время забыть прошлое и настоящее. Это было непросто, но если постараться…

Непривычные, но в глубине родные забольские напевы, хотя и изрядно осложненные всяческими музыкальными ходами, оставляли ощущение непричастности к этому миру, и, вслушиваясь, в какой-то момент ты будто переходил в место, в котором триада времени — прошлое-настоящее-будущее — теряла смысл. И действительно можно было забыть о проблемах, случившихся и случающихся, своих и чужих.

Сиф улыбнулся, почувствовав наконец-то свободу от беспокойных мыслей, и сосредоточился на молитве, поминая про себя «всех друзей моих ныне живущих, имена же их Ты веси». Он сам многих имён не знал… Господь, наверное, знает, но молиться за «Кондрата, Чингу, Найдоху, Военкора, Эличку, Капа, Тиля» — и за многих других — было как-то неловко. Ну, положим, Кондрат — Силуан. Тиль — Анатолий. Эля — это Александра. А вот остальные?..

Увы, до конца службы удержаться в молитве не удалось, и вновь скатились мысли на окружающий мир. Сиф мельком взглянул на Краюх — зрелище, на самом деле, удивительное, потому что в храм братья не взяли оружия и в кои-то веки на людях выглядели людьми, а не сторожевыми псами. Правда, ничто не смогло их заставить не поддевать под форменные куртки броники и не вставать по бокам Иосифа Кирилловича, закрывая по обычаю князя с двух сторон. В отличие от них Заболотин-Забольский совершенно спокойно пристроился сзади. Будто невзначай даже.

Среди привычных лиц не было одного Тиля: назвавшийся атеистом художник в ненавязчивом сопровождении двух «серых фуражек» — как ценный свидетель и прочая — отправился на свою квартиру собирать вещи. На время его отсутствия квартира будет на всякий случай опечатана. С Ивельским всё было слишком непонятно, чтобы сделать однозначный вывод, на чьей стороне отставной офицер находится, и хотя его пока не трогали — по крайней мере, насколько это знал Сиф, — Тиль возвращаться к нему не собирался. С Хамелеоном, впрочем, тоже проблема была не исчерпана, поэтому решили перестраховаться — на всякий случай. Да, Хамелеон… Надо Тилю рассказать то, что Сиф узнал, пользуясь своим лейб-гвардейским положением, видом «любопытного ребёнка» и подчинением самому Заболотину-Забольскому…

Стоило позволить мыслям речь в произвольном направлении, как время сделало подлый скачок. И вот уже потянулись толпы прихожан к вынесенным для благословения священниками крестам. Русские гости, разумеется, оказались сразу где-то впереди и приближались непосредственно к патриарху — сухонькому старичку с длинной, уже совершенно белой бородой и удивительно яркими глазами. Взгляд был одновременно проницательным и мягким. На секунду всего задержался он на лице Сифа, и патриарх, прикладывая крест к губам мальчика, покачал головой и произнёс, будто себе:

— Думаешь, в жизни не существует работы над ошибками? Ты учти, при ней придется повторять, как в школе.

— Что повторять? — глупо спросил Сиф, но его уже отнесло течением толпы прочь. Только помнили губы холодок золоченого креста, а в голове остался смазанный образ — мягкий взор из-под кустистых белых бровей. Уж не послышалось ли ему? В конце концов, в храме шумно, все что-то кому-то говорят…

Не стараясь особенно размышлять над странными словами патриарха — в своё время всё само разложится по полочкам и станет ясным — Сиф устремился следом за командиром к выходу из храма, соблюдая на лице выражение крайней задумчивости. На всякий случай, для журналистов.

… Полтора часа пролетели не просто как одно мгновенье, а как мгновенье очень суетное, беспокойное и подозрительно долгое. Сборы и обсуждения. Перегляды мельком с вернувшимся Тилем — всё некогда, некогда. Алёна, спорящая на повышенных тонах с Одихмантьевым — неожиданная картина, неправда ли? — и братцы-снайперы, доказывающие Заболотину, что тот неправ, «грач» — фигня, и всё в этой жизни не так.

— Может, хватит вносить в наши ряды разброд и шатанья? — укорил их на ходу Великий князь. — Алёна, пошли!.. Алён!.. Воробей, потом убедишь мир в своей правоте!

Алёна, заслышав прозвище, вздрогнула и заспешила следом за князем, вполголоса виновато что-то объясняя. Сиф не успел последовать за ними — на должном расстоянии, разумеется, не вслушиваясь в чужую беседу — и застрял на пороге номера. Мальчика отловил Тиль и крепко взял за руку.

— Ты обещал рассказать, — напомнил художник.

— Что? — на несколько секунд растерялся Сиф.

— Про Хамелеона.

Сиф помедлил, разглядывая друга. А стоит ли вообще? Что это поменяет? Да и примет ли, поверит ли Тиль?..

— У него пулевые шрамы видел на груди? И «песок»… — Сиф нервно отбросил чёлку ото лба. — Да, я знаю, что он психолог и может его доставать. Только подсесть на него он должен был раньше. На войне, Тиль. Хамелеон, в прошлом, — офицер выринейской разведки Якав Кирей. Какими путями остался после войны в Заболе, причём, в вашей армии, — не спрашивай. Не хочу думать про намеренность и случайность.

— Но он же психолог, а не военный, — возразил Тиль. Скорее, просто для порядку.

— А что ему мешает иметь второе образование? — Сиф одной рукой одёрнул рубашку и потянул друга из номера прочь. — Просто был Якав Кирей — выринейский разведчик, а стал Яков Киреин — то ли психолог, то ли милиционер, то ли всё сразу. Были такие тогда. В общем, потом он участвовал в ликвидации бандформирований на территории Забола. И за одной подростковой бандой он гонялся, будто одержимый. Не понял ещё, Тиль?

Художник оставил все выводы пока при себе.

Сиф остановился на лестничном пролёте и окончил, прямо, не взирая на то, что всё было так сложно и обидно:

— Когда Шакалы вырезали отряд, мы не сильно следили, выжил кто или нет. Одним из выживших был в своё время Якав Кирей. Это было, насколько я сужу по территории и времени, незадолго до того, как я… пропал. Может, после этого он в Заболе и остался, подобрал его кто-то… Не знаю. Мне это так, не всерьёз рассказывали: я, конечно, фельдфебель Лейб-гвардии, но всё-таки слишком маленький, поэтому особо в подробности мне вникнуть не удалось. Но выходит, что мы его чуть не убили, а он запомнил. И разыскал. Ну и сдал милиции — этой вашей облавой вы обязаны ему, да. А потом он ушёл из милиции — может, ему стало уже неинтересно, раз он вас разыскал. И устроился психологом в детдоме. Типа, работать с трудными подростками… вроде одного маленького художника-бандита, тоскующего по наркоте. Вот вы и встретились там, Тиль.

— Да какая наркота! Сив, ну ты-то же знаешь…

— Вот именно. Знаю. По себе, — Сиф мрачно мотнул головой. — И не рассказывай мне сказки, что ПС — ни разу не наркотик, ни разу не вызывает зависимости и ни разу не ценится своим «кайфом». Ты в аптеке бы для начала спросил или у врача какого-нибудь. Тебе бы ответили, что да, ПС может относиться к наркотическим средствам…

Тиль не ответил и спросил вместо этого жалобно:

— Он, думаешь, знает, кто я?

Сиф подумал и кивнул. Тиль вздохнул и тоже кивнул:

— Пусть так, Сив. Прошлого уже не переиграть, разве что повторить всё заново, но мне не хочется. Даже если он нас ненавидел… теперь, кажется, у него другие интересы.

— Да ну. Совсем другие, конечно же, — но почему-то всё равно связанные с тобой.

— Да это, может, так, по старой памяти…

— Ага, старая память — она самая надёжная.

Тиль опустил взгляд и замолчал. Заболотин позвал их, чтобы спускались, но Сиф отмахнулся: мол, сейчас, сейчас, подождите две минуты…

— Знаешь, а Стефан Сергиевич, — вдруг сказал Тиль, хватая Сифа за руку и пребольно сжимая его пальцы, — он просил передать, что… надеется на тебя. В плане чего, я только не понял. Мне он ничего не сказал, а на милиционеров глядел — словно они звери… Но сказал, что теперь ты в ответе. За что в ответе только, Сив? Я не понимаю, он о чём?

Сиф неожиданно рассмеялся. Не поймёт и дальше этого Тиль. А Ивельский понял, слава Богу, чья сторона нынче верна. Что же, хватило бы сил понести ответственность! Впрочем, офицеру ли Лейб-гвардии её чураться, пусть и… самому маленькому за всю историю гвардии, если не брать цесаревичей в расчёт, пусть и пока что унтер-офицеру?

Конечно нет. Ведь суть — всё та же.

Офицерская.

Конец второй истории.

23.05.2010-06.03.2012