Первым сел телефон у Лизы. Устал грузить Яндекс.Карты, ловить сигнал спутника, жалобно пискнул пару раз и умер. Мы к тому времени как раз успели свернуть на просёлочную дорогу через лес, позволяющую срезать километров тридцать, и катили в полной темноте, если не считать достаточно узкого участка, освещаемого заляпанными грязью фарами. Впрочем, выбирать маршрут возможности особо не было – из колеи мы никуда деться не могли.

Мой телефон продержался дольше. Километров этак на пять. Потом сказалась моя забывчивость, телефон сообразил, что не питался уже два дня, и тоже решил потихоньку умереть. Напоследок высветил, что сеть потеряна – и превратился в мёртвый кусок пластмассы, внутри которой были всякие мелкие, непонятные и совершенно в таком случае бесполезные детали.

Одна допотопная Санина «труба» искала сеть как ни в чём не бывало. Толку от этого динозавра фирмы «Nokia» не было – ни сети, ни GPS… Хотя, с другой стороны, встроенный фонарик и аккумулятор, которого ещё на сутки хватит – это тоже неплохо. И иногда даже лучше способности подключаться к Wi-Fi, умению проигрывать ролики с ютуба и возможности установить тридцать три крутых игры. К тому моменту, по крайней мере, меня начали терзать смутные сомнения об этом.

Потом мы упёрлись в шлагбаум и хорошенечко пробуксовали на заднем ходу. Дорога вообще становилась чем дальше, тем хуже – в лесу меньше солнца, и последствия недавнего наводнения ещё до конца исчезнуть не успели.

Пытаясь объехать препятствие, Саня, разбрызгивая грязь с диким рёвом, вывернул-таки ниву на дорожку помельче, оттуда ещё на какую-то, потом снова попытался вернуться на крупную… Когда мы окончательно засели в грязи по самое брюхо, ни для кого из нас не было секретом, что дороги мы больше не знаем и до утра не доедем – в свете фар даже по собственным следам не выехать. Но озвучивать это никто не стал – побоялись. Каждый из нас робко надеялся: а вдруг всё-таки всё исправится как-то само собой, а?

– Вставайте, граждане, приехали, конечная, – сообщил Шумахер с деланной бодростью после пятой попытки вызволить машину своим ходом. – Вылезайте и толкайте…

– Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны, – заученно откликнулась «метрошной» фразой Лизка, опасливо выпрыгивая из чрева нивы в кромешную темноту. Я выбрался следом и зябко поёжился. Летняя ночная прохлада показалась ледяным дуновением зимы, и я пожалел, что надел жилетку, а не ветровку. Наличие холодной воды по щиколотку, радостно перебравшейся из лужи в мои кроссовки, тоже не порадовало.

Нет, мы вытолкали машину. Сколько времени в этот момент было на часах – никто не смотрел, мы уже не думали, что потерялись и что Андрей с Ильёй нас не дождутся. Пределом наших мечтаний был ровный шум мотора и четыре колеса на твёрдой земле – и вот, наконец, это сбылось. Кричать от радости мы не стали, совершенно убитыми заползли в ниву, и в тот момент, когда я устроился на заднем сидении и стянул кроссовки, я, кажется, отрубился.

Мгновение четырнадцатое

Долго дремать у меня не вышло. Я только успел сквозь сон порадоваться, что удобно устроился – Лизка легла на меня, грея бок, – как почувствовал, что мне кто-то светит фонариком прямо в лицо.

– М-м? – невразумительно спросил я, разлепляя глаза.

– Приехали, – мрачно отозвался Саня.

Я прислушался и понял, что для работающего мотора слишком тихо вокруг.

– Застряли опять? – сквозь сон спросила Лизка.

– Нет, – Саня вздохнул и, наступая нам на ноги, перебрался тоже на заднее сиденье. – Хуже. Мы заглохли, а в темноте фиг разберёшь, что там с мотором. Простите, ребят, но, кажется, мы влипли и застряли здесь до утра.

Итак, это прозвучало. То, в чём мы так боялись признаться. Мы – трое малолетних идиотов, рванувших среди ночи почти в другой город, заблудившиеся в лесу и сломавшие машину. Конечно же, теперь предложение Андрея про утренний автобус выглядело разумным, адекватным и прекрасным… вот только ничего поделать было нельзя. Мы-то были в лесу…

– Как связь?

– Ноль, – отозвался Саня, устраиваясь между мной и Лизкой. – Ой, батя меня убьёт… Я, конечно, сказал ему, что я к вам ночевать отправился, но если не починю машину – он ведь узнает…

– Тебе-то что. Вот если бабуля узнает, что я не у тебя, а Бог знает где, – я сглотнул. – Не дай Бог, ой, не дай Бог… Ей же плохо станет. У неё в сосудах эти, опасные… угроза инсульта и всё такое.

Лизка заворочалась, пододвигаясь к Сане, и тихо попросила:

– Давайте не будем о таком, ладно?

Я не увидел, а скорее почувствовал, как рядом усмехается Саня:

– Не дрейфь, Лёва. Всё пучком будет. Рассветёт – починимся и быстренько вернёмся домой. Родители и не проснуться даже, вот увидишь.

Убеждённости в его голосе хватило бы на основание новой религии. Но увы, я всё равно ему плохо верил. А вот Лизка даже спорить не стала, вздохнула и, устраиваясь на тёплом Санином боку, пробормотала:

– Спокойной ночи.

… Проснулся я от оголтелого крика птиц. Как будто все пернатые твари, что обитали в лесу, слетелись к машине, скребли по ней когтями, орали, пищали, скакали, хлопали крыльями, а декорациями ко всему этому служило огненное зарево за нашей спиной. Я несколько секунд пытался понять, где я и что за пожар, но потом сообразил, что это всего-навсего восход солнца, и успокоился. Постепенно птичий гомон утих и бо́льшая часть пернатых разлетелась по своим делам; я подхватил свои сырые кроссовки и, преодолев заграждение в виде Саниных и Лизиных коленок, перебрался на переднее сиденье и вылез на улицу, как был, босиком. И оказался прав – пробуждение от того, что оказываешься по голень в воде, прочистило мозги лучше чашки крепкого кофе.

Воздух был – упоение. Чистый кислород, так, что даже в ушах звенит, в городе такого нет и быть не может. Саня с Лизкой спали в обнимку, очень трогательно, и я не стал их будить, решив, что это всегда успеется, а пока можно разведать местность. Найдя подходящую сосну, я бросил последний взгляд на белую ниву, с отвращением натянул кроссовки на босу ногу, мысленно пожелал себе удачи и, подпрыгнув, ухватился за узловатую сухую ветку. Крякнув, словно бы от удивления, она всё-таки согласилась выдержать мой вес, и восхождение началось…

– Ну что, нашёл, где мы? – раздалось снизу, когда я осторожно спускался. У сосны стояла Лизка, потягиваясь с недоступной для мальчиков гибкостью. Я спрыгнул, поплевал на ободранные ладони и отозвался:

– Ну, похоже, что мы на верном пути вчера всё-таки были. Километрах в пяти отсюда шоссе, правда, почему-то в той стороне, откуда мы приехали. А ты чего вскочила?

Лизка зарделась и буркнула себе под нос нечто невразумительное. Я вспомнил, как она обнимала Санину руку во сне и только хмыкнул.

– Ну что, Шумахера будим, чинимся и вперёд? – я, не дожидаясь Лизкиного ответа, залез в машину и гаркнул: – Саня, подъём! Нас ждут великие дела, и без твоих золотых ручек мы не справимся!

Шумахер заворочался, потом с трудом разлепил веки и вперил в меня свой сонный, бессмысленный взгляд. Спустя секунд десять игры в гляделки, Саня моргнул, протёр глаза и, зевая во весь рот, отозвался:

– Ага-а…

Потом зажмурился, ещё раз зевнул и сполз обратно на сидение. На последовавшие за этим попытки его опять растолкать, мой друг только мычал и просил дать ему «ещё полчасика».

– Ну что ты его мучаешь, – с упрёком сказала мне Лизка, тоже заглядывая в машину. – Он вчера совсем измотался, пусть отоспится! А то со сна он нам такого начинит…

– Я… я не сосна, – внятно проговорил Саня, не открывая глаз. – Я, этот… который с иголками… Ливанский… Столетний… Дуб, короче…

Пришлось в срочном порядке выбираться из машины, чтобы без помех поржать. Отсмеявшись, я махнул рукой и оставил «дуб с иголками» отсыпаться. Лизка отправилась на поиски речки, явственно журчащей неподалёку, а я уселся на солнышке, прислонился спиной ко всё той же облюбованной мной сосне и, прикрыв глаза, подставил лицо теплу, надеясь, что Лизка не заблудится.

Мгновение пятнадцатое

Она оправдала мои надежды и не заблудилась. Я очнулся от дрёмы, оттого что рядом кто-то пел Лизиным голосом, тихо, словно только для себя и не для кого больше:

– Добрый лес, беспокойный день,

Дальний путь и мотив знакомый, знако-омый…

Я узнал эту песню – из того самого фильма, который мы смотрели у Лизки дома.

– Я хочу, чтобы мой настоящий друг

Оставался со мною в любой беде,

Чтобы были лесные цветы вокруг,

А дорога спешила к дому.

Я не знаю, кому и где

Эта песня моя поможет, помо-ожет…

Я хочу, чтобы мой настоящий друг

Оставался со мною в любой беде,

И когда улыбаются все вокруг,

Чтобы он улыбался тоже.

Я разлепил глаза и, прищурившись, принялся наблюдать за напевающей дальше без слов Лизкой. На голове лохматый венок, из которого торчат метёлки трав, волосы мокрые, лицо – сосредоточенное, такое, как будто она приняла для себя какое-то очень-очень важное решение… Я невольно залюбовался. Ну как её спутать с пацаном?..

Хлопнула дверь, и Саня удивлённо заметил:

– Ну у тебя и голос, Гальцев. Хороший, но, блин, как у девчонки!

Я собрался было вмешаться, но Лизка меня опередила, стаскивая венок и улыбаясь загадочно:

– Обычный у меня голос, Сань.

– Он у тебя что, до сих пор не ломался? Тебе сколько лет-то? – озадачился Шумахер, со сна ещё плохо ворочая мозгами.

– Не ломался, – Лизка улыбалась всё шире. – И не будет. Почему «как», Сань?

На лице Шумахера отразилась мучительная работа мысли.

– Гальце-ев… – наконец осторожно начал он, бессердечно дёргая себя за чёлку, – ты же не хочешь сказать, что…

– Гальцева, – поправила Лизка.

– Лёв, подожди…

– Лиза, – безжалостно поправила Лизка.

– Гальцев, не дури и скажи, что пошутил! – возмутился Саня.

– Ну, скажу, а потом ты обнаружишь, что под футболкой у меня спортивный топ – и что, опять потребуешь, чтобы я тебе соврала, что пошутила?

Лицо у Сани стало совсем несчастное.

– Ты хочешь сказать, что ты, Лёва, де… дев…

– Девочка, – подсказала Лизка. – Ага. Это так, Сань. Прости, пожалуйста. Я не думала, что всё так далеко зайдёт.

Саня думал долго, вглядываясь в Лизино лицо и пытаясь понять, как же это может быть. Смотреть на него было жалко ужасно, но у меня хватало благоразумия не вмешиваться.

– То есть ты – не его брат?

– Не-а…

– Холин! – Саня выпрыгнул из машины, шагнул ко мне, наклонился и вздёрнул на ноги, ухватившись за протестующе затрещавший ворот. – Ты… ты знал, да?! На пару решили надо мной поиздеваться?!

– Сань, прости идиотов, но Лизка…

– Лизка, – передразнил меня Шумахер, сплёвывая в сторону. – Ну, Холин, ты… ты…

Он выругался – обречённо, толкнул меня в грудь, но дальше драться не полез и, обойдя машину, открыл капот и спустя секунду раздражённо им хлопнул.

– Вы идиоты, оба, Штирлицы, блин… – он выждал несколько секунд, вновь открыл и уткнулся в мотор. – Ну, ёлы-палы, Холин, я думал, ты мне друг, а ты… Тьфу! Развели, как придурка, а я повёлся! «Семнадцать мгновений», а я что, фашист, да?

– Ну, Сань, прости пожалуйста, – жалобно попросила Лиза, и голос у неё стал совсем несчастным. – Ну, прости-и… Но я так хотела с тобой… Ты же сам говорил, что с девчонками не дружат, и все вы так говорите, и я… Раз мне удалось переодеться тогда, у Араба, так, что никто не узнал, я решила, что и дальше смогу… И наша дружба, Сань, это что-то, что-то такое прекрасное, и…

– Ты дурак, – буркнул Саня, отворачиваясь. – Даже дурой тебя назвать язык не поворачивается, как есть дурак. Лёвка Гальцев.

Лиза шмыгнула носом. Саня молча, с остервенением копался в моторе, что-то там проверяя и переступая босыми ногами в луже. Я счёл за лучшее молча отойти в сторонку – мне совсем не улыбалось получить в физиономию от лучшего друга.

Время тянулось медленно – чирикали птички, изредка каркали пролетающие над нами вороны, где-то стучался дятел… День разгорался, заливая лес солнечными лучами, пахло хвоей, мокрой землёй и смолой, от которой я безуспешно пытался отчистить жилетку после моего подъёма на сосну. Стрелка Лизиных часов близилась к семи утра, а Саня всё возился с мотором, бормоча под нос ругательства – поначалу одно другого заковыристей, а потом сменившиеся усталым поминанием матери его нивы.

– Я кушать хочу, – вздохнула Лизка.

Я пошарил по карманам и обрёл там початую пачку сухариков.

Спустя несколько минут хруста к нам подошёл Саня и, ни слова не говоря, запустил в пачку руку, вытащил горсть сухарей и отправил в рот. Глянул мимо нас и столь же молча вернулся к машине.

Голод забить до конца, разумеется, не удалось, а ко всему прочему, после «Трёх корочек с дымком» ужасно захотелось пить. Лизка жалобно спросила, не может ли быть такого, чтобы вода в ручье была чистая, и мы отправились искать его исток в надежде, что там и впрямь будет поменьше ила и всяких микробов. Саня сделал вид, что даже не замечает нашего ухода, но я надеялся, что без нас он всё-таки не уедет. Друг же, какие бы сейчас размолвки нас ни мучали.

Мы шагали с Лизкой по берегу, скользя по глине, и слушали, как заливается какая-то пичуга, перелетая следом за нами с куста на куст.

– Слушай, а может, стоило как-то Саню хоть морально подготовить к твоему признанию, а? – спросил я, протягивая Лизе руку, чтобы помочь перебраться через поваленное дерево.

– А смысл? – отмахнулась она и от вопроса, и от предложения помощи. Вскочила на ствол, взмахнув рукой, и спрыгнула. Я в который раз поймал себя на мысли, что Лизка движется точь-в-точь как пацан. Или просто так было удобно? Мир заточен под мальчиков? По крайней мере, «дикая», природная его часть…

– Сколько его ни готовь, а мысль, что мальчик может оказаться девочкой, в голову сама по себе не забредёт, правда? – тем временем развивала мысль Лиза. – И вообще, мне ночью знаешь, как страшно было? Вы спите, а я лежу, в темноту пялюсь, вокруг машины кто-то топает… И я вдруг представила, что мы не выберемся. Ну вот вообще не выберемся. И весь это маскарад как-то потерял смысл. Если Саня сможет – он ведь меня и девчонкой примет.

– Если сможет, – мрачно кивнул я.

– Ну-у… – протянула Лиза, задумчиво ломая в руках веточку. – Ну он же сможет? Ты же его знаешь!

Вопрос был непростой.

– Думаю, да, – сказал я как можно более уверенным тоном. – Он хороший парень.

Лизка вздохнула:

– Верю.

Это было очень похоже на ту нашу переписку «ВКонтакте», в самом начале…

Дальше мы шли молча, то и дело перелезая через поваленные деревья и огибая залитые водой впадины. Идти точно по берегу ручья было непросто – он петлял, разливался, опять сужался, внезапно сворачивал в сторону или разветвлялся на несколько ниточек-рукавов, а вокруг то и дело попадались непреодолимые препятствия, которые нам приходилось обходить, делая огромный круг, и заново потом разыскивать устье.

Наконец, когда мы совсем выбились из сил и Лизка сопела, как простуженный мамонт, ручей смилостивился, разлился в озерцо-лужу, в которую он с весёлым журчанием лился из трубы в склоне оврага. Вокруг него площадка была выложена садовой плиткой – по всей видимости, к источнику ходили люди. И ходили часто, что не могло не радовать. Мы были не посреди дикого леса…

– Ну, кажется, мы дошли, – я обернулся к Лизе. – Ты как?

– Отлично, – устало буркнула она и тут же полезла умываться, а потом сложила руки горстью и напилась прямо из этого рукотворного водопадика. Я поторопился последовать её примеру – вода оказалась ледяной и необычайно вкусной. Напившись и умывшись, мы выбрались прямо по склону из оврага и двинулись в обратный путь, рассуждая, как же странно устроен городской человек. Столько вещей ему кажутся необходимыми: телефон, интернет, кошелёк… а в лесу вдруг выясняется, что нужны ему бутылка с водой, еда и фонарик. Телефон, конечно, тоже нужен, но…

Когда мы вернулись к машине, Саня уже без дела восседал на крыше нивы, ковырял в штанине ножом Бондарева и задумчиво пинал ногой запаску. На капоте сушились его кроссовки.

На приближающихся нас он посмотрел без энтузиазма и сообщил ближайшей сосне, не пересекаясь с нами взглядом:

– Не, я не знаю, в чём тут дело. Надорвалась моя девка.

– Мы родник нашли, – вмешалась Лиза. – Если идти вдоль ручья направо, то там будет такой овраг, а из него – родник. И вода вкусная!

– И грязная, – тут же отозвался Саня, спрыгивая на землю. – Холин, пойдём, поговорим.

Я неохотно отошёл вместе с ним за машину и спросил обречённо:

– Морду бить будешь?

Саня обвёл меня печальным взглядом и сплюнул в сторону:

– С радостью, да, вроде, лучший друг. К тому же я уже остыл. Вовремя вы погулять смотались…

– Ну, прости, – развёл я руками. – Что сказать-то хотел тогда?

– Что мы застряли здесь надолго. Есть смысл кому-то отправиться людей искать.

– А с машиной кто останется?

– Я, – отрезал Шумахер. – Когда вас рядом нет, всё даже более-менее. Не нужно хотя бы ломать голову, как к этому недоразумению обращаться.

Я счёл тут за лучшее промолчать.

Идти, разумеется, вызвалась Лиза, но только добавила, что «сначала чуть-чуть отдохнёт» – этот «чуть-чуть» затянулось минут на сорок дрёмы на солнышке, но потом Лизка вскочила на ноги как ни в чём не бывало и со своим неугасимым энтузиазм спросила, кто с ней. Разумеется, я отпустить её одну не мог.

Саня забрался в машину на заднее сиденье и крикнул мне вслед:

– Если выберемся – ты встанешь на ролики, понял?!

– Тогда, может, мы тут останемся? – отозвался я, невольно улыбаясь. Это уже больше походило на Шумахера, чем печальные вздохи и рассуждения на тему «бить или не бить».

– Валите!

На том и порешили, и мы с Лизой двинулись в сторону шоссе, припомнив, в какой стороне я его видел, когда залезал на дерево.

Погода была чудесная – солнце, тёплый ветерок, птички щебечут, белки скачут через дорогу, дятел стучит, вороны каркают… Благодать, если не помнить, что мы застряли посреди леса, без связи, машины, и никто не знает, где мы. А ещё Саня на нас обижен, и у меня уже ноги от бесконечных прогулок туда-сюда отваливаются и спина после ночёвки в неудобной позе болит…

Лизка держалась молодцом, мычала всё ту же песню из фильма и шагала за мной след в след, а я в свою очередь ориентировался на отпечатки колёс Саниной нивы.

Позади вдруг раздался металлический грохот, как будто кто-то с размаху ударил железным прутом по листу жести. Заполошно каркая, взвились над лесом вороны. Впереди залаяла собака. Лизка остановилась, оглядываясь, и спросила неуверенно:

– Это что было?

– Знать бы мне… – вздохнул я, вслушиваясь в царящий над лесом гам.

И действительно – знать бы мне тогда… Но так в жизни не бывает, указателей о том, что можно остановиться, присесть и подождать спокойно, нам никто не ставит. Оно и к лучшему, наверное, а то человечество никогда бы так с места не сдвинулось.