Красную площадь освещали рефлекторы. Белые стены Кремля, как бы поднявшиеся изо льда, изломанные, зубчатые, маячили как гривастая волна замерзшего моря. На небе, звездном, пропитанном заревом от уличных фонарей, замерли в постоянном бодрствовании разбухшие округлые купола Собора Святого Василия. Маленькие и большие – застывшие, словно мертвые головы, посаженные на колы, с безжизненным равнодушием смотрели вниз, где в белых лучах электрических фонарей бурлила крикливая, своевольная, дикая толпа.

Вырывались неведомые, кощунственные голоса, чуждые этой теплой, весенней трогательной ночи. Музыка плыла шумным, широким потоком, висела над городом, вырываясь из освещенных театров, кино и ресторанов.

Приближалась полночь.

Таинственный час, когда испокон веков русский народ, забывая о никогда не преходящих невзгодах и муках, возносил молитвы к Спасителю Мира. Замученный людьми, воскрес Он когда-то в этот час и взошел в сияющее царство своего небесного отца.

Тихая, погруженная в раздумье, взволнованная очарованием воспоминаний, испытывающая любовь Божью, ночь…

Что ее сейчас омрачало? Кто наполнял ее гомоном, скрежетом, крикливой суматохой, вихрем срывающихся богохульственных похабных восклицаний, бравурной музыкой, диким смехом, безумным проклятьем?

Сквозь толпу двинулось шествие безбожников, посланных Красным Кремлем. Во главе шагали люди, несущие большой портрет Владимира Ленина, окруженный пурпурными знаменами, а за ним, напевая Интернационал и задорные похабные песенки, тянулась длинная змея людей с бесстыдными лицами и – несмотря на дерзкие, веселые слова – угрюмых, похожих на приговоренных, ведомых к месту расстрела. Не знали, что в эту ночь Воскресения сына Божьего, сделали они еще один шаг к Голгофе бесчестия.

В толпе, прыгая и неистовствуя, кружились фигуры, переодетые в Бога, в белых одеяниях, с длинными седыми волосами и бородами; в Христа, сидящего на осле лицом к хвосту; в апостолов, несущих в руках большие бутылки с надписями «святой опиум», «благословенная водка», «чудесный яд». За ними в бесстыдных кривляниях, ужимках и плясках метались мужчины и женщины в цветных одеждах, с надписями на груди «Святой Николай», «Алексей – человек Божий», «Святой Александр», «Святой Григорий Распутин», «Святая Мария», «Святая Екатерина»…

Подростки ехали верхом на крестах, покрытых омерзительными надписями; бесстыдные, разнузданные уличные девки обнажались, орали ужасно и среди взрывов смеха бросали громко жуткие богохульства.

Шествие обогнуло собор и направилось к Иверским воротам.

Толпа шла, не снимая шапок и крича все громче, прямо-таки крик этот перешел в стонущее вытье, может, грешное, глумливое, может, жуткое, отчаянное…

Улица Арбат. Фотография. Конец XIX века

Какая-то женщина подняла руки к чудесной иконе Богородицы и начала визжать срывающимся от бешенства или страха голосом:

– Если можешь, если существуешь – покарай нас, покарай!

– Го! Го! Го! – выл сброд угрюмо, жалобно…

В предместьях, куда не добиралась безумствующая толпа безбожников, происходили другие вещи.

Братья Болдыревы быстрым шагом шли в сторону церкви, стоящей на старом кладбище. Темные силуэты, выделяющиеся в сумерках неосвещенных улиц и убогих переулков, устремлялись в дальние районы, где стояла древняя церковь, уцелевшая в революционных битвах. Набожные протискивались в главный неф просторного святилища, другие спускались по каменным ступеням к нижнему храму, размещающемуся в подвалах церкви.

Рабочие с женами и детьми; крестьяне, которых праздник застал в столице; бездомные бедняки, нищенствующие старухи, интеллигенты в обветшалой одежде, почти босые, стояли тесной толпой. Радостные, умиленные, прояснившиеся лица; глаза, всматривающиеся в освещенные иконы, в блески, бегающие по бронзе и позолоте ворот, укрывающих алтарь; дрожащие губы, шепчущие слова молитвы; руки, творящие знак креста и сжимающие зажженные свечи. Над морем голов плыли небесные, ароматные струи ладана, а выше, под куполом, скрывался непроницаемый мрак.

Люди, собравшиеся в Божьем храме, забыли в этот час молитвы о суровой и мученической жизни. Они не чувствовали боли ран, причиненных немилосердной судьбой: улетало отчаяние, порой холодными пальцами хватающее за горло; развеялись печали и жалобы, которые были как ядовитая мгла; яснее становились расходящиеся, скрещивающиеся, опасные дороги; пропадала без следа трясина, по которой в течение нескольких лет двигались измученные люди, утопая и погибая; скрылись глубоко слезы, переполняющие сердца; мысль вырвалась из-под тяжелого кошмара смерти и нужды и бежала сияющей дорогой туда, где находилась извечная Правда, пишущая судьбы человечества и ведущая его к не охватываемой разумом живущих истин цели; где-то на дне души расцветала надежда, что это скверное, нищее существование является преходящим мгновением, последним и необходимым для исполнения предначертания и исполнения Слова. Тогда все приобретало смысл, цвет и Божеский Свет. Каждый из молящихся под этим темным куполом церкви чувствовал себя борцом за великое дело, одним из тех, которые высоко поднимают знамя спасения и утверждают окончательную победу.

Диакон, стоящий перед алтарем, читал звучным тенором:

– И в первый день после шабата (субботний отдых у евреев) Мария Магдалина пришла утром, когда было еще темно, к могиле и увидела камень, отодвинутый от могилы… Мария стояла у могилы снаружи, плача. Когда она таким образом плакала, наклонилась и взглянула в гроб. И увидела двух ангелов белых, сидящих, одного в голове, а другого у ног, где лежало тело Иисуса. Сказали они ей: «Невеста, почему плачешь?». Ответила им: «Потому что взяли Господа моего, и не знаю, куда Его положили». И это сказав, оглянулась назад и увидела Иисуса стоящего, но не знала, что это был Иисус. Сказал ей Иисус: «Невеста! Почему плачешь? Кого ищешь?». Она, полагая, что это был огородник, сказала ему: «Господин! Если же Его ты вынес, скажи мне, где же ты Его положил, а я Его возьму!». Сказал ей Иисус: «Мария!». Обернувшись, она воскликнула: «Раб-бони! (Учитель)». Иисус ей сказал: «Не обращайся ко мне на «ты», так как я еще не вошел к Отцу моему. Но иди к братьям моим, и скажи им: «Вступаю к Отцу моему и Отцу вашему, Богу моему и Богу вашему»28».

Диакон закончил высокой ликующей нотой.

Из алтаря вышел священник с крестом и пылающей свечой в руках.

Голосом, в котором дрожали слезы, воскликнул:

– Братья и сестры! Христос воскрес, аллилуйя! Осанна в вышних Богу!

Толпа пришла в движение, падая на колени, и ответила радостно:

– Воистину воскрес Господь! Аллилуйя! Аллилуйя!

Хор и молящиеся толпы набожных пели вызывающий волнение гимн:

Пение прекратилось. Молодой священник, благословивши собравшихся крестом и освященной водой, обратился к ним:

– Словами писания всеми известного Святого Апостола Иакова заклинаю вас, братья мои и сестры! Ибо говорит Апостол Господа Христоса, Спасителя и Учителя нашего: «И пусть всякий человек будет готов к слушанию, и ленивый к жестам и ленивый к гневу. Потому что гнев мужа не выполняет справедливости Божией. Поэтому, отложивши все же мерзость и обилие злости, примите в спокойствии слово, внедренное в вас, которое может спасти души ваши. И будьте творцами слова, а не только слушателями, обманывающими самих себя. Так как если кто является слушателем слова, а не творцом, тот подобен будет мужу, наблюдающему облик рождения своего в зеркале. Потому что оглядел себя, отошел и сразу забыл, каким был. Но кто бы усердно смотрел в закон абсолютной свободы и выдержал в нем, не будучи слушателем забывчивым, но творцом поступка, тот благословен будет в деле своем»29.

Умолк на минуту и, вытирая слезы, молвил тихо:

– Настигла нас тяжелая кара Божия, братья и сестры, но благословите ее, так как вот мы стали творцами Слова, а наши поступки превратились в Слово воплощенное. Ничто вас осилить не сможет, ни силы адские, ни несправедливости не достигнут ворот нашей души! Устремите сердца ваши к Небу, и вот спустится среди нас Учитель и благословит детей своих…

Сию минуту по храму прошел шум, и все взгляды помчались над головой стоящего перед открытыми воротами священника; глаза, освещенные блеском восторга, смотрели куда-то выше.

Удивленный поп обернулся и с тихим восклицанием упал на колени.

На самой верхней ступени алтаря стоял высокий худой человек и поднимал руку для благословения. Светлые мягкие волосы волнами спадали ему на плечи, борода стекала на вытертую сутану с простым железным крестом на груди, пламенные глаза обнимали толпу, бледная рука описывала в воздухе знак жертвы и победы Христовой.

– Епископ Никодим, заключенный и пытаемый большевиками в подвалах Соловецкого монастыря… вернулся! – бежал радостный шепот.

С алтаря раздавались тихие, проникновенные слова, полные горячей веры и непоколебимой силы:

– Мир вам!

С площади, где стояла толпа набожных, вдруг прорвался в храм исполненный ужаса женский голос:

– Солдаты приближаются! Спасайтесь!

Епископ Никодим звучным и сильным голосом, звучащим, как горячее веление, повторил:

– Мир вам!

Он сошел со ступеней алтаря, держа в руке железный крест, и двинулся сквозь толпу; за ним шли поп с диаконом и толпы верующих. Людской муравейник, напевая гимн Воскресения, выполз на крыльцо и на площадь.

Скопление народа шло плотной толпой. Тут же рядом с епископом шагали Петр и Григорий Болдыревы, сосредоточенные, взволнованные, не обращающие внимания ни на что. Ни о чем не думали. Кто-то другой, неизмеримо более сильный, сгреб в одну ладонь всю их волю, все порывы чувств. Рассудок сопротивлялся слабым голосом. Опасность… смерть! Однако они не слышали замечаний. Звучали они для них, как уличные отголоски, попадающие в храм. Слабые, жалкие, чужие, назойливые. Должны были идти – и шли. Превратились они в данный момент в крошечные атомы, вращающиеся под дуновением смерча, вырывающегося из бездонной пучины Вселенной. Не могли, не смели вырваться через границу вихря, должны были вместе с ним пройти неизвестной дорогой, выполнить таинственное дело.

Все мысли и чувства утонули в сознании необходимого общего движения, безымянного геройства, не требующей награды жертвы.

В конце улицы шли два военных отряда.

Шеренги развернулись и остановились. Раздались слова команды. Лязгнули винтовки, переброшенные в руку.

– Расходитесь, иначе будем стрелять! – шепелявя, крикнул офицер-латыш, командующий отрядом Красной Гвардии.

Сплоченная в одно целое, погруженная в молитву толпа не дрогнула, не поколебалась, не задержалась ни на минуту. Непоколебимой стеной двинулась прямо на латышей.

– Раз! Два! – крикнул офицер пронзительно.

Заскрежетали замки винтовок. Уже головы нагнулись к прикладам, уже офицер поднял саблю для сигнала, когда из шеренг второго отряда вырвался отчаянный крик:

– Товарищи! Защитим наших братьев от латышей! Мы здесь на своей земле, не эти чужаки!

Снова лязгнули карабины, заскрежетали замки и блеснули стволы, направленные на красногвардейцев.

– Опустить винтовки! – скомандовал офицер-латыш. – Налево, марш!

Латыши, чеканя шаг, быстро удалились.

Русские солдаты сняли шапки и, закинув карабины на плечо, пошли перед крестным ходом. Их голоса переплетались с хором набожных, поющих:

Процессия плыла улицами измученной Москвы, пересекала площади, вбирала новые толпы взволнованных торжественными мгновениями людей, соединялась с другими процессиями, выходящими из ближних и дальних церквей, и шагала дальше, предшествуемая мерно и твердо ступающими солдатами к Воротам, из которых, утопая в глубокой фрамуге, выглядывал темный лик Матери Божией Иверской.

Толпа в молчании упала на колени. Тишь залегла вокруг.

Епископ Никодим, высокий, вдохновенный, поднялся, благословил погрузившихся в молитвы и произнес:

– Мир вам!

Толпа стала рассеиваться, исчезая в боковых улицах.

Несколькими минутами позже площадь опустела. Раздавались только шаги солдат, стоящих в карауле.

Два караульных приблизились друг к другу.

– Смелый наш народ, когда дело идет о вере!.. – пробормотал один. – Прежде латыши, финны и китайцы могли встретить его по приказу комиссара пулеметами.

Другой усмехнулся загадочно и возразил:

– Не осмелились… струсили…

Первый солдат задумался, внимательно глядя в глаза товарища.

– Христос воскрес, брат… – шепнул он немного погодя, снимая шапку.

– Воистину воскрес! – отвечал другой.

Они подали друг другу руки и трехкратно расцеловались так, как научила их в детстве мать.

Воскресенские (Иверские) ворота. Фотография. 1931 год