Ленин минуту назад выслушал доклад профессора ветеринарного института. Он думал об этом и шептал:

– Это ужасно! Это перчатка, брошенная всему цивилизованному миру! Природа выпускает на свет ужасных чудовищ!

Он начал вспоминать повествование профессора.

– Он открыл новые бактерии. Вырастил их… ЧК предоставило ему «живой материал»… восемьдесят политических арестантов. Он проверил на них действие своих бактерий. Они вызвали паралич и умертвили их в течение нескольких минут. Он намеревается помещать их в бомбах, бросаемых с самолетов. Безотказное, эффективное оружие! Восемьдесят человек уже умертвил. Ученый-изверг. Палач! Как Дзержинский.

– Как ты сам… – раздался неуловимый ухом шепот.

Он бросился в кресло.

Страдание искривило ему лицо. Раскосые монгольские глаза вышли из глазниц.

Охватила его испытываемая все чаще мучительная головная боль. Казалось ему, что голова выкована из тяжелого камня, и из одного только места пылающим потоком вырывались хаотические, запутанные, мучительные мысли.

«Сталин – мечтающий об укреплении России в хаосе революции, несмотря на последние потери. Рыков – всегда пьяный, критикующий диктатуру пролетариата. Упорные крестьяне, объединяющиеся все более. Профессор с бактериями, зубами вырывающий сердца восьмидесяти политических арестантов. Бунт в тюрьме Соловецкого монастыря и истребление заключенных в ней людей. Неработающие фабрики… Голод… Социализм через два месяца!».

Крикнул и рухнул на пол.

Нашли его лежащим без движения и быстро перенесли на кровать…

Врачи осматривали его и исследовали долго.

– Паралич правой стороны тела…

Долгие месяца болезни, безнадежно однообразные, нудные. Смертельная усталость и безразличие, прерываемые атаками головной боли, не покидали его и обессиливали душу.

Однако начал он постепенно ходить, приглашал к себе комиссаров, разговаривал с ними, советовал, диктовал декреты, статьи, проглядывал заграничную корреспонденцию, читал газеты.

Слабое тело не могло истребить духа. Он горел, как догорающий костер, поддерживаемый порывами вихря; из-под куполообразного черепа вырывались череды мыслей, словно крысы, покидающие тонущий корабль.

Владимир Ульянов-Ленин во время болезни в Горках. Фотография. 1923 год

Еще раз все сжимал в руке, и никто из тех противников, к которым он обращался глухим голосом, полным непоколебимой уверенности, не мог не признать, что и теперь Ленин «Россией управляет рукой, разбитой параличом».

Он ясно видел пробитую дорогу и ту, которая исчезала перед ним все чаще. Он уничтожил все, что было творческим, способным для полета мысли, для настоящей работы над счастьем человечества; унизил оставшуюся душу, сердце, моральность и разум до убогого уровня наихудших, наитемнейших истин, разбудил жажду, дикие инстинкты; с их помощью разрушил дело творцов, а когда настала минута строительства, остался один с неподвижной рукой правой и ногой, с этой страшной болью, когда разрывает и разносит мозг, с этим мучительным сознанием близкой смерти.

Он передал власть рабочему классу, выбравши из него самых дерзких, самых хищных, опираясь на людей чужой крови, чтобы они ни в чем не раскаивались, ни для кого не имели милосердия.

Теперь Сталин…

Ах, Сталин, горячий грузин, молчаливый, как скала, загадочный.

Он идет его следами – Ленина. Он разрушил Россию, истребил династию, замучил миллионы людей, опираясь на несколько тысяч преданных ему коммунистов.

Сталин увидел пропасть, к которой направляется партия, бессильная вынести и потянуть за собой измученное тело России; создал партию в партии, стал вождем пролетарских бюрократов, разбил построенное Лениным здание коммунизма, опирающееся после безуспешного усилия на всемогущую «землю», которую дерзкий диктатор ничем не мог побороть.

Сталина нужно отодвинуть…

Революция должна продолжаться, чтобы заражала Европу, где под влиянием коммунизма увеличилась сила капитализма, но Россия гибнет… гибнет! Ах, Азия… Может быть, Азия взорвется, как могучий вулкан, а Россия направит потоки огненной лавы на Запад, неподатливый, незыблемый за стенами буржуазии и ничем не связанного творческого интеллекта.

Спасение! Голова, голова раскалывается, пылает!

Владимир Ульянов-Ленин и Иосиф Сталин в Горках.

Фотография. 1922 год

Он садится и пишет. Обвиняет Сталина; советует, как нужно его ослабить, лишить свободы действия, пододвинуть… Это Троцкий должен был вести революционную Россию. В нем нет качества неуступчивости, категоричности; он склонен к серьезным компромиссам, но обладает необыкновенными способностями, впрочем, у него нет выхода.

Чужой для России, проклятый своим народом, ненавидимый за границей, имеет он перед собой только одну дорогу – революцию, постоянно, никогда не гаснущую революцию, берегущую «землю».

Ленин пишет, с трудом передвигая парализованной правой рукой, направляя ее левой.

Он пишет завещание…

Для кого?

Не знает…

Ведь не имеет никого, с кем разлука станет тяжелой и болезненной…

Не полюбил он в течение целой жизни ни одного существа. Отдал всю силу мысли и воли, весь без остатка мстительный пыл сердца России, темной, порабощенной, звенящей кандалами, рыдающей беспрерывно, как бурлаки на Волге:

– Оооей! Оооей!

К ней направляет он эти последние слова, начертанные слабеющей рукой, к ней! Пусть услышит их партия, держащая в ладони кормило жизни… Последняя мысль останется на бумаге, как сотни, тысячи других, которые были как искры в шлейфе кометы, как ярко-красные угли раскаленного огня… как тяжелые, сокрушительные удары молота.

Он закончил и, смертельно измученный, позвал секретаршу, но в это время снова охватывают его пылающие, полные разъедающей тревоги мысли.

Он беспокоится о судьбе своего дела! Троцкий, Рыков, Чичерин, Сталин? Нет, это не успокаивает тревоги и озабоченности! Троцкий, Зиновьев, Каменев, Стеклов, а с ними масса революционных евреев. Ха, ха! Хорошо замыслил, что для бунтования России и дряхлого мира потянул этот народ без родины, родной речи, взволнованный традицией борьбы за существование и жаждой мести. Все больше евреев, ободренных примером Троцкого и Зиновьева, стоит в рядах… все больше! Это хорошо! Они будут вынуждены поддерживать, усугублять революцию, так как иначе Россия напьется еврейской крови по самое горло. Теперь они не имеют выбора и выхода. Они вынуждены жить и действовать в революционном море, раскачать, взбудоражить, низвергнуть целый мир. О, как же болит голова!

Снова он зовет, кривя бледные, дрожащие губы.

Не слышит своего голоса…

Хочет крикнуть – не может…

Как жутко болит, пылает голова!

Пришла другая, еще более тяжелая атака паралича и потеря речи…

Ленина перевезли в особняк в Горках, под Москвой. В Кремле, даже больной, не имеющий возможности выговаривать слова парализованным языком, был он для Сталина и Троцкого помехой, так как читал газеты, слушал донесения своей секретарши Фотиевой и Надежды Константиновны, вызывал комиссаров, тряс над головой здоровой левой рукой и бормотал невразумительно, слюнявя себе бороду.

В Горках он оставался вдали от борющихся противников. Оба могли безнаказанно пользоваться обаянием угасающего символа, именем которого назвали Петроград.

Ленин понимал, что умирает. Постигал, что остался один. Исторический поток обогнул его и мчался своим ложем. Он имел значение лозунга, открытой, еще живой книги нового пророчества; раскрытого евангелия, разжигающего бунт рабов.

Под этим евангелием написал он уже страшное слово: «Конец».

Благодарные ученики назвали северную столицу его именем – Ленинград.

Смерть…

Он не хотел исчезнуть из этого мира, над которым начертил широкую, кровавую дугу, как неизвестная зловещая комета.

Неиссякаемая сила сидела еще в мозгу и сердце Владимира Ленина. Он начал ходить, учился писать левой рукой, врачи специально выполняли вместе с ним упражнения, облегчающие возврат речи.

Навестили его комиссары, он слушал их и понимал все. Не мог только ответить, отчаянно махал рукой и мычал глухо. Выезжая на прогулку, смотрел на искрящиеся снежные сугробы, на белые, нагие и мрачные березы.

Пробуждались в нем какие-то воспоминания.

«Ах, да! Белое тело нагой Доры… А позднее – кровавые слезы… две красные горячие струи».

Владимир Ульянов-Ленин во время болезни в Горках.

Фотография. 1923 год

– Апанасевич, убей Дзержинского! – мычал он.

Надежда Константиновна, слыша хрипение, наклонялась над ним и спрашивала:

– Тебе не холодно?

Голова пылает, мысли мечутся в куполе черепа, а каждая, как острая заноза, ранит, царапает, кровавит мозг.

– Спасения! – кричит он непонятным бурчанием и из искривившихся губ вырывается струя пены.

Возвратившись домой, улегся он в кровать.

Издавна он страдает бессонницей…

«Как Дзержинский…» – думал Ленин с отчаянием.

Он смотрел в потолок в течение целых дней и целых ночей.

Белая плоскость расширялась, расплывалась, бежала в бесконечную даль…

«Это уже не потолок! – думал Ленин. – Что вижу перед собой?..».

Целым усилием воли наблюдал он, щуря левый глаз.

«Ах! Это Россия… Но какая белая, без капли крови на измученном теле… Вся в ранах… Нет! Это могилы… могилы без конца… неизвестные, без крестов…».

Старое бледное тело внезапно зашевелилось. Сделалось подобным раздутому брюху околевшего коня, того, который некогда лежал в лесу за изгородью Кокушкино на Волге.

Растет, разбухает и – лопается с шумом…

Из внутренностей туловища выпадают синие, синие, опухшие трупы с отваливающейся кожей.

Елена Ремизова… Золотоволосая Елена… Селянинов… Виссарион Чернявин… Дора… Мина Фрумкин… Владимиров… Петя…

За ними выходят Троцкий, Дзержинский, Федоренко, Халайнен и веселый, потирающий руки, маленький профессор с бутылкой, полной бактерий паралича.

Остановились и хором крикнули ужасно громко, со скрежетом

– Да здравствует революция! Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует наш вождь Владимир Ленин! Ур-ра-а-а!!!

Кто-то сияющий стоял между ним и товарищами. Золотистые волосы, спадающие на плечи, сверкали в блеске солнца, светлая борода стекала на белую одежду, поднятая рука показывала на небо. Тихий голос звучит сурово:

– Воистину скажу вам, что сделанное во имя любви взвешено будет грузом не вашей справедливости, осуждено и прощено.

Ленин собирает силы, опирается на локоть и мычит:

– Во имя любви, Хри…

Из глаз сияющей фигуры вырывается молния, ослепляет, ударяет.

Ленин падает и хрипит, ничего не видя и не слыша, чувствуя только, что скатывается все быстрей и головокружительней; мрак окружает его и поглощает остатки мыслей, эха чувств…

Часом позже над Кремлем рядом с красным знаменем развевался черный флаг… – вестник смерти. Огненная кровавая дуга погасла, а исчезающее тело неизвестной кометы утонуло в темной бездне без дна, без берегов.

Феликс Дзержинский – председатель комиссии по организации похорон Владимира Ульянова-Ленина.

Фотография. 1924 год