“Исполнено”.

Самойлов глянул на экран одноразового телефона, несколько раз перечитал сообщение и, неожиданно даже для себя, выругался. Восхищённо – смогли-таки! Проходящая мимо молодая мамочка, буксирующая укутанного по брови карапуза, неодобрительно поджала губы.

“А с виду такой приличный мужчина!” – сообщил её взгляд.

“Мужу претензии предъявляй!” – ответно отзеркалил Глеб. Сунул телефон в карман длинного пуховика и торопливо двинулся к своему “Москвичу”. Напряжение, ещё минуту назад владеющее им полностью, стало растворяться, сменяясь, как ни странно, опустошением. Казалось бы – с чего это? Дело сделано, очередная задача промаркирована галочкой. Облегчение подошло бы больше.

Антошин вышел на связь несколько дней назад. Каким-то образом, даже находясь в плену, он умудрился получить доступ к телефону. Первое сообщение явно было установочным и пришло на личный номер следователя. Ни одного слова оно не содержало, вместо него на экране отображалось только двоеточие и закрытая скобка. Привычное символ-окончание любого сообщения от боярина-иномирянина. Называл он его английским словом “смайл” и утверждал, что сочетание этих двух знаков в его родной Параллели используется для отображения эмоций в переписке. Ещё одна причина, по которой Самойлов запрещал себе проявлять любопытство в отношении родного мира Игоря. Слишком уж тот был странным.

Зато и ошибка исключалось – больше никто в мире не мог отправить ему такой знак.

Вторым сообщением, с другого, кстати, номера, пришло название гостиницы, в которой – а ведь уже почти три месяца прошло! – на них напал ватиканский палач. Благовещенский “Албазин” был примечателен ещё и тем, что жил вне законов рентабельности, используясь больше как загородный клуб для княжеской семьи и их знакомых, нежели по прямому назначению. Там селили важных гостей, дипломатов и почётных пленников, поскольку раскинувшаяся на несколько гектаров территория возле реки охранялась не хуже режимного объекта. Именно там сейчас проживал беглый немецкий пророк и его видящий. Имеющие не очень понятный статус: то ли гости, то ли пленники. Через них Игорь обычно и передавал информацию.

Уже тогда следователь почувствовал подвох. Какой-то нехороший запашок шёл от этого послания, от самого факта, что Антошин использовал куда менее надежный канал связи, чем у него уже имелся. Не потому ли, что информация должна была пройти мимо Экхарта? Человека, который был полностью посвящён в дела благовещенского пророка?

Он не стал никого информировать, в том числе и воеводу с князем. Хотя и рисковал милостью владетеля – всё, что касалось пленённого родича, требовалось максимально быстро доносить до его ушей и глаз. Но он решил посмотреть, что будет дальше. И не прогадал.

Третье сообщение содержало в себе только дату и время, а четвёртым Игорь прислал шараду. Самую настоящую загадку в виде рисунка, исполненного всё теми же специальными символами. Точнее, двух рисунков. На разгадку Глеб не потратил много времени, и когда озарение наступило, выматерился в голос. К счастью, на тот момент он сидел в машине, а не дома с ребёнком на коленях.

Было от чего.

Первая картинка схематично, но узнаваемо, изображала средневековый шлем, который любили носить латники Тевтонского и Ливонского орденов. Ведро, как называли его мальчишки на уроках истории. В таких щеголяли рыцари, отправленные на дно озера новгородским князем – всего один пульсар, сломивший вторжение орденской армии.

Вторым рисунком был череп.

Тогда три последних послания Игоря и сложились в один очень чёткий и недвусмысленный приказ. Пророк требовал казнить немцев, живущих в княжеской гостинице.

И вот тут решимость следователя дала сбой. Не те это были игры, в которые стоило бы играть не самого высокого ранга дворянину. Самое время было идти на поклон к Пояркову. Сразу появились сомнения – Антошин ли слал эти сообщения? Может быть их отправляли паписты, затеявшие какую-то свою игру? Игоря, в конце концов, могли просто заставить.

“Ну да! За два месяца его не смогли сломить, а теперь у них вдруг вышло!”

“Предел прочности есть у всех! Иначе, зачем ему сперва спасать немецкого пророка, а потом приказывать его убить?”

После непродолжительного диалога в голове, Самойлов решил всё же сделать ставку на Игоря. Не в первый раз, если уж на то пошло! Раньше чутьё в отношении иномирянина не подводило Глеба. Да и факты – вещь упрямая. Отправить приказ таким дурацким шифром мог только один человек – это было абсолютно в его духе. Если бы его принудили паписты, сообщения были бы написаны словами, а не символами. Эти же игры в шарады… Слишком сложно, слишком… ребячески. Да, именно ребячески! Только Антошин с его странным чувством юмора мог так поступить.

Последней гирькой на весах принятия решения стали личности приговоренных. Самойлов считал себя законником, а Экхарт с его ручным душителем действительно заслуживали смерти. Просто с точки зрения неотвратимости воздаяния: какими бы они не были союзниками сейчас, трупов за собой они оставили достаточно. И были достаточно опасны, чтобы держать их рядом. Зная, как мыслят политики, Глеб был убеждён, что Поярков оставит немцев в живых. Посадит их на максимально короткий поводок, но оставит при себе – в битве меч не отбрасывают и о том, что раньше он лил кровь твоих друзей, не задумываются.

Что до причин такого странного приказа… Судя по тому, что творилось сейчас на вершине пищевой пирамиды, пророк готовился к прибытию домой. И избавлялся от возможных конкурентов. Скорее всего так.

Моральных терзаний – ах, от меня потребовали убить человека! – Самойлов не испытывал. Как и не опасался гнева Благовещенского князя – он ведь рано или поздно узнает чьими руками приводился в исполнение приговор. Но с этим будет разбираться Игорь, когда вернётся, главное – пережить первые минуты монаршего гнева. А вот тот факт, что знакомый ему добродушный увалень и, по правде сказать, легкомысленный раздолбай, отдал такой приказ – это удивляло. И не сказать, что приятно. Кем он стал в плену у католиков?

Однако приняв окончательное решение, Глеб отбросил все несущественные мысли и сосредоточился на деле. В первую очередь, он взвесил собственные шансы на выполнении задания и признал их ничтожными. Одарённым он был слабеньким, а убить требовалось не какого-то Потрошителя, а пророка и его подручного видящего. То есть, двух людей, один из которых может получать видения из информационного поля, а другой – знать будущее на несколько десятков секунд вперёд.

И если с Экхартом кое-какой шанс имелся – Игорь, в частности, упоминал, что собственное будущее ему недоступно, то против иезуита по имени Стефан не помог бы и стрелковый комплекс. Из новомодных, почти полностью автоматизированных и имеющих модум на рассеивание агрессии.

С видящим – да, было сложно. Дар его был из редких, и как подловить такого монстра, Глеб не представлял. Хотя с виду никакой особенной силы в подручном Экхарта не чувствовалось. Самойлов уже свёл с ним знакомство.

Маленький человечек, невзрачный, как занавеска в дешёвой гостинице – про него невозможно было подумать, что он способен голыми руками удушить боевого мага. А именно это Стефан и сделал в Гуанчжоу. Пришёл на несколько минут раньше их на склад, вырубил охрану и легко, словно слепого котёнка, придавил сильного одарённого. После чего ещё и отволок его подальше от охраняемых им капсул, как бы демонстрируя своё пренебрежение.

Убийство хабаровского учёного тоже было делом его рук. А охраняли того по высшему разряду: маги, охранные системы… Внешность бывает очень обманчивой.

Кстати, мотивы этого преступления оставались для следователя загадкой, хотя он и провёл много часов, пытаясь понять их. Первое, что он сделал, встретившись с беглецами, спросил об этом.

Видящий вопрос проигнорировал, давая понять, что никто вокруг значения не имеет, кроме его господина. А вот Экхарт с обезоруживающей прямотой сообщил, что убив физика, Стефан спас от ужасной смерти несколько десятков тысяч человек. Пророк что-то говорил о ватиканских фракциях, одна из которых стремилась дискредитировать науку, о саботажниках, внедрённых в окружение профессора. О том, что испытания на полигоне должны были вырваться из под контроля и слизнуть неугасимым пламенем пригороды Хабаровска. И, разумеется, о том, что других вариантов не имелось.

Самойлов почему-то не слишком вслушивался в объяснения немца, который в тот момент уже перешёл к описаниям последствий взрыва. Его мало интересовала агрессивная кампания в прессе, которую, по словам пророка, уже были готовы развернуть “зелёные”. Не волновал его и запрет на международном уровне “бесконтрольных опытов с неуправляемыми энергиями”. Зато он очень хорошо запомнил фразу, которую равнодушно обронил видящий, заполнив ею паузу в эмоциональном рассказе Экхарта.

– Тело – лишь сосуд. Душа – бессмертна.

И почему-то его слова взбесили следователя. Вроде бы, ну что такого он сказал, чего Глеб не слышал уже тысячи раз от попов? Но те, с разной степенью искренности служившие Творцу, имели право на подобные высказывания. А убийца – нет.

Самоуверенный, считающий себя неуязвимым, иезуит был орудием, которому очень нравилось то, как его используют. Влюблённый в свою работу топор палача. Но его действительно было непросто достать.

И Самойлов передал заказ триаде. Вместе с солидной суммой со специального счёта, к которому имел доступ, и материалами дела, которое вёл в Хабаровске. Исполнители должны были отчётливо понимать, какого зверя им поручили затравить.

Уже к вечеру он получил подтверждение заказа. А через три дня, ровно в назначенное время, принял и сообщение о его исполнении. Минцы не зря брали огромные деньги за работу.

“Ну что же, Игорь Сергеевич, свою часть работы я выполнил,” – подумал следователь, усаживаясь за руль. Порыв ледяного ветра последний раз лизнул лицо и помчался задирать других прохожих. В салоне было прохладно – хотя “Москвич” простоял на улице каких-то десять минут, панель приборов уже смущённо мигала датчиком остывшего двигателя. Минус тридцать два плюс ветер – воистину, лишь имея машину, человек мог примириться с дальневосточной зимой.

“А в Риме плюс десять!” – мелькнула мысль, тут же сменившись вопросом: “Как, интересно, братству удалось подловить пророка?”

Задача была нетривиальной. Глеб за эти три дня сознательно погрузил себя в пучину самой ненавистной ему части работы – в отчёты. Он был готов на что угодно, лишь бы даже мыслью не спугнуть пророка. Не дать ему понять о готовящемся покушении. Следователь понятия не имел, как именно работал дар Экхарта, поэтому подстраховался на всех уровнях.

Самойлов достал телефон, раздумывая: назначить встречу с Гуань Пэнем с целью вытащить из него подробности исполнения контракта или пока не стоит? Всё-таки убийство двух охраняемых гостей князя в его личном, можно сказать, имении. Не мышь чихнула…

Жизнь в очередной раз лишила его выбора – телефон в руке Глеба завибрировал и отобразил на экране номер дежурки воеводства.

– У нас чрезвычайная ситуация, господин Самойлов. Сбор по оранжевому рангу.

“А не слишком ли круто – оранжевый?” – удивился про себя Глеб. – “Ну убийство, ну заказное. Даже с учётом важности лиц – максимум жёлтый ранг! Оранжевый – уровень массовых беспорядков или техногенной катастрофы. Они бы ещё алый объявили!”

– Буду, – подтвердил получение команды следователь и, не удержавшись, спросил: – А что случилось-то?

– Множественные взрывы в гостинице “Албазин”. Данные пока не полные, но, кажется, она полностью разрушена.

Всё ещё глядя на погасший экран телефона, Глеб обречённо вздохнул. И проговорил без выражения:

– Когда ты вернёшься, я тебя убью.

Вынырнув из потока Самойлова, я потратил несколько секунд на то, чтобы взять под полный контроль собственное тело. Так бывало при полном погружении в сознание другого человека – словно забываешь себя и становишься тем, кого смотришь. Тело реагирует острее всего: все его части будто после перезагрузки возвращают себе функции контроля. Руки чужие и центр тяжести не там…

Прости, Глебушка, но другого пути я не нашёл. Ты всё правильно сделал, и китайцы пошли единственно возможным путём – устроили огромную площадь поражения. Настоящий ад, зону которого предвидящий вероятности Стефан просто не успевал покинуть. Гостиницу жалко – это да, мне она нравилась. Да и Поярков там любил шашлыки с ближним кругом устраивать. Зато люди не пострадали – триада понимала, что в русских княжествах им ещё долго работать, а крови местные не простят. Поэтому отдельная бригада бойцов братства была направлена на принудительную эвакуацию персонала и охраны гостиницы перед взрывом.

Итог: все плохие парни умерли. Видящий не успел спасти своего господина, сам Экхарт был занят в информационном поле моим заданием по Восточной Европе. Из хороших пострадал, точнее, пострадает только Самойлов. Его вычислят меньше чем за час – всё-таки фонд княжеский и мониторится плотно. Получат объяснения – дядька будут в бешенстве и едва удержится от рукоприкладства – и оставят в “тёмной” до особого распоряжения. Пару дней посидит, ничего с ним не сделается. Ругаться будет, когда приеду – это да. Но – разберёмся. Мы же друзья!

Хорошие и плохие – я сознательно всё упрощал до чёрно-белого, иначе бы не смог работать. Свихнулся бы просто. Обратная сторона дара – когда видишь людей, начинаешь их понимать и, соответственно, принимать. А как считать плохим человека, мотивы которого тебе понятны? Когда ты знаешь, как он стал тем, кем стал?

Вот взять Доминика. Уверенного в своей правоте далеко не святого отца, который искренне верит, что его путь правильный. Так ли он ошибается, считая, что человечество превращается в тупое, потребляющее развлечения, стадо? Забывшее о движении вперёд, о развитии, о вызовах? Его готовность пустить больше половины этого стада под нож, чтобы выжившие взбодрились и нашли новый путь – это хорошо или плохо?

А Экхарт? Он плохой или хороший? Между прочем, он честно, в меру отпущенных ему сил и возможностей, пытался спасти мир от апокалипсиса, к которому его тащили католики. Да – приказывал убивать людей. Но спасал-то при этом тысячи, если не десятки тысяч других! А я? Я ведь точно так же поступаю. И буду поступать, потому что у меня своё видение правильного. Плохого и хорошего. И какой тогда я?

Разминая затёкшую от долгого лежания шею, я усмехнулся. Рефлексия гуманитария во всей красе! Можно сколько угодно замечать в себе изменения, с опаской наблюдать за превращением пресс-секретаря в пророка, но базовое образование – все эти Чеховы с Чернышевскими и Толстыми за компанию, никуда не денется. Говорят, западному человеку проще жить, чем русскому – у него мозг со школы не забит экзистенциальной херней про тварей дрожащих и право имеющих. А мы вот вечно вязнем в паутине мучительного выбора. В то время, как надо бить морду.

Но я всё же меняюсь. Откаты подобного рода накрывают меня всё реже. И последствия собственных поступков уже не заставляют с надрывом вопить: “Что же я наделал, Господи!” Даже Глеб, и тот заметил. Он, кстати, совершенно прав про мои мотивы устранения Экхарта. Два пророка в одной бочке – это вдвое больше, чем нужно миру. Свою роль немец уже сыграл, а вот в будущем запросто мог испортить мне всё плетение. Ни о каком воздаянии я даже не думал – голый расчёт. Я не для того днями и ночами торчу в поле, создавая возможность снять с доски две фигуры, чтобы мыслить категориями преступления и наказания.

– Ты закончил?

Голос протектора вырвал меня из снежного кружева мыслей. Девушка вбила себе в голову, что во время работы с полем меня нужно охранять, а я не стал её разубеждать. Челиа сидела в кресле и смотрела на меня без выражения. В ореховых её глазах отражался свет настольной лампы, делая взгляд женщины похожим на кошачий. Впрочем, они все немного кошки.

– Да, закончил. Завтра непростой день.

Она вскинула брови. Не интерес, а демонстрация интереса. Тоже, в своём роде, последствия воспитания.

Я не стал пускаться в объяснения. Во-первых, в этом не было необходимости, Челиа понемногу превращалась в моего личного Стефана, а во-вторых, многие знания – многие печали. К чему их множить? Но ответить всё же нужно было.

– Приедет отец Доминик. Недовольный.

Интерес стал искренним. В глазах мелькнула тень тревоги.

– Я могу помочь?

– Посмотрим завтра. Иди пока спать. Завтра ты должна быть свежей и полной сил.

Проводив её до двери, я вернулся к окну. Сверился с воображаемым ежедневником и проставил на выполненных задачах галочки. Понимающе улыбнулся своему внутреннему перфекционисту – почти везде зелёные птички, но получил в ответ раздраженную гримасу. А, ну конечно! Двойник, совсем про него забыл. Как он там? Ломился же ко мне во сны, да так настойчиво, аж матом пришлось рявкнуть. Надо, значит, увидеться. Незачем попусту врагов плодить – их и так в изобилии.

Глянул на часы – пятый час вечера по местному времени. Временные потоки этой и родной Параллели примерно совпадали, значит в моём Благовещенске уже заполночь. Не факт, что пресс-секретарь губернатора уже спит. Его жизненный ритм подчинён московскому – никого же на Старой площади не интересует, что где-то там в регионе ночь, и люди предпочли бы отдыхать, а не готовить идиотские отчёты с дедлайном “вчера”.

Ну, а если спит, значит разбудим – он же сам учил меня вызывать его на связь. Узнать бы, как у него организм срабатывает на межмировой звонок, но если хотя бы вполовину так же мерзко, как у меня во время бодрствования – звонить стоит.

Ждать пришлось недолго. Вскоре двойник откликнулся.

“Игорь Сергеевич, моё почтение! Уже на чемоданах?” – спросил я после того, как его, ну скажем, астральное тело, проявилось в месте наших обычных встреч.

Я намеренно начал разговор легкомысленным тоном, чтобы показать, что у меня всё в порядке, и что не ищу его помощи.

“Если судить по твоему жизнерадостному виду, значительно хуже, чем у тебя, – буркнул он в ответ. – Чего тебе, подменыш?”

Явно не в духе сегодня боярин в изгнании. Выражение его лица говорило, что визитом моим он недоволен. Обиделся за прошлый раз, когда я его по матери послал?

“Когда ты звонил, я был сильно занят. Не мог говорить. Сейчас вот освободился, перезваниваю. Сразу хочу попросить прощения за резкость…”

Извиниться мне не сложно. Пусть благодарность, равно как и выражение сожаления, работает не всегда, зато бесплатно.

“Да не в тебе дело, Игорь, – отмахнулся тот. – Своих проблем выше головы. Ты просто потрепаться или по делу?”

“Никаких дел, у меня всё штатно. А вот у тебя, видать, не совсем. Всё же на мази было. Случилось что?”

Игорь дёрнул щекой.

“Случилось…”

“Расскажешь? Может, смогу что-то подсказать?”

Некоторое время двойник смотрел на меня, явно прикидывая, стоит ли заводить разговор или последовать моему примеру – послать на три буквы и отключиться. Видимо, выбрал первый вариант, потому что начал рассказывать. Начал говорить спокойно, но с каждым словом всё больше распалялся – накипело у мужика знатно.

“Засада у меня. Причём по всем фронтам. Губер пролетел с переводом в столицу. В чём дело – не знаю, сам он не говорит, а связей на Старой площади у меня пока нет. Видать, кому-то не тому чемодан занёс или слишком тонким вступительный взнос оказался. Суть не в том. Теперь его отправляют на Сахалин. Кризисным, мать его, менеджером! Прилетел в Благу злой, вызвал меня и давай отчитывать. Такое чувство, что во всём, что с ним там произошло, виноват только я и никто больше!”

О-па! Сахалин, с точки зрения карьерной лестницы высокопоставленного чиновника моего мира – это никак не трамплин. Скорее, яма, причём с кольями на дне и очень скользкими стенами. Вылезти оттуда нереально сложно.

“Ты с ним едешь или остаёшься?”

Двойник посмотрел на меня таким взглядом, словно хотел спросить, не дебил ли я?

“Меня тут порвут на следующий день после его отъезда! Без прикрытия губернатора в этом богом проклятом мире – я просто мальчик для битья! Всё, что выстроено было, все схемы и доли уже приходится за бесценок отдавать! Просто чтобы и на Сахалине не преследовали!”

Это да. Смена власти – передел активов. Когда мы с шефом заходили на область, много наших полегло при дележе апельсина. Сейчас так же будет. А учитывая любовь моего сменщика к авантюрам, рубка там идёт знатная.

“Силовики что?”

Вопрос не праздный. На каждого, кто выше травы поднимается, имеется у людей в погонах отдельная папка. На всякий случай. Гарантия лояльности или инструмент палача – зависит от развития событий.

“Выжидают. Дали понять, что дело на меня довольно пухлое, но давать ему ход или нет – ещё не решили. Зависит от того, кто придёт на кресло. Мля, походу надо готовиться к нарам и казённому дому!”

А с этим у нас на родине запросто – от тюрьмы да от сумы, как в песне поётся, да на стыке эпох… Если двойник, по сложившейся привычке, разделял и властвовал, то никто из местных за него не впишется. Наоборот, не постесняются землицы на могилу кинуть. А потом ещё и селфи с надгробием сделают. Его единственная надежда выплыть – губернатор. А Сахалин, ну что Сахалин? Бывало и оттуда возвращались… Не все и не всегда…

Последнюю мысль я ему и озвучил. Держись, мол, “самого”, глядишь, и вывезет кривая. А больше ничего я ему посоветовать не мог. Сам вляпался, посчитал себя волком в отаре овец – всё закономерно. Тем более, зная своего прошлого шефа, своих он редко когда бросает. Пусть бы и человек дрянь, и вообще мудак, зато свой мудак! Изученный и предсказуемый.

На высказанную банальность двойник отреагировал хмурым оскалом. А у меня в голове совершенно неожиданно возникла идея. Дурацкая и, в некотором роде, аморальная…

“Слушай, а что ты думаешь насчёт кардинальной смены места жительства?”

“Насколько кардинальной?”

“Предельно!” – усмехнулся я.

День, как и ожидалось, начался с визита Доминика. Не разъярённого Доминика, а, что было куда опаснее, Доминика сосредоточенного, опасно поблёскивающего холодными глазами. За его спиной тенью маячил Альдо. Ну что ж, вот и развязка.

Нашёл он меня на кухне за приготовлением завтрака холостяка. С некоторым удивлением оглядел мой наряд – я был в строгом тёмно-синем костюме, поверх которого напялил поварский фартук.

– Кофе? – поинтересовался я любезным тоном. Не рассчитывая, впрочем, что он на него купится.

Так и оказалось. Едва заметный знак, и я был отключён от дара очень нехорошо ухмыляющимся видящим.

– Ну что опять? – голосом разбуженного до полудня аристократа спросил я. Уже полностью повернулся в его сторону, в одной руке держа чашку с кофе, а в другой – кувшинчик со вспененным молоком.

– Вы что же, считали, что я не замечу вашего вмешательства в судьбу инкской девчонки? – без выражения отозвался католик.

– И в мыслях не было, святой отец, – примирительно улыбнулся я, начиная пятнадцатисекундный отсчёт. Двенадцать и три секунды про запас.

В последний момент, под влиянием общения с Сапа Инкой, я внёс небольшие правки в плетение спасения Куавы. Едва заметные, чтобы моё влияние на цепочку событий умный человек мог бы отследить. А Доминик был умным человеком. И очень подозрительным.

– На этот раз вы перехитрили сами себя, Игорь.

Десять.

– И как же вы намерены меня наказать?

Семь.

– Вы останетесь живы.

Пять.

– Какое облегчение! В подвале Ватикана?

Две.

– Есть способы сделать вас полностью послушным.

Ноль.

– Что же вы раньше к ним не прибегали?

Пока старикан буравил меня взглядом вивисектора, я аккуратно влил молоко в кофе. Скривился – сердечко из пены опять не получилось.

Кофе я обычно пью в компании. Появившаяся за спиной видящего Челиа вопросительно вскинула брови.

Альдо начал поворачивать голову – слишком поздно. Увлёкшись нашей со святым отцом перепалкой, он отвлёкся от контроля кого бы то ни было, кроме меня. Но теперь всё понял. Правда, сделать уже ничего не успевал.

– Убей ищейку, – сказал я девушке.

Говорил же – отомщу.