— Вот, позвольте вам представить — римлянин третьего столетия, — учтиво сказал медиум, — вы, помнится, выразили желание получить доказательство возможности материализации духа. Я исполнил ваше желание: привел к вам известного в свое время ученого, частого гостя в Афинах и в Александрии…
С этими словами медиум удалился.
Должен, к стыду моему, сознаться: у меня мурашки по спине побежали. Черт побери! В три часа ночи — лицом к лицу с призраком. С непривычки, кто не опешит? Я быстро, кажется, слишком даже быстро, повернул выключатели и громко сказал: «Salve!».
Но вместо того, чтобы протянуть руку ладонью книзу, как здороваются римляне в шекспировских пьесах, гость мой подошел ко мне и крепко, по-англосаксонски, пожал мне руку.
— Здравствуйте, — сказал он. — Весьма тронут вашим желанием познакомиться со мной. Пока вы будете одеваться, разрешите мне освежиться у вас в ванной комнате…
Я назвал себя: Эдуард де Кейзер.
— Мое имя — Люций, — ответил он.
Через несколько минут, когда он вернулся из ванной, свежий, розовый, живописно задрапированный в свою белую в красных полосах тогу, я сидел еще на краю кровати и размышлял о том, как мне быть и как разговаривать с этим необычным посетителем.
— А!.. Вам спать хочется, я вижу, — сказал Люций. — Ложитесь, пожалуйста. Я заметил в смежной комнате ложе (это был диван в моем кабинете) — и я бы не прочь вздремнуть, с вашего разрешения…
* * *
Пятичасовой крепкий сон и холодный душ вернули мне полное самообладание и, одеваясь, я предвкушал удовольствие, какое я буду испытывать, показывая этому античному гостю плоды нашей современной культуры: беспроволочный телеграф, автомобили, телефоны, аэропланы, экспрессы…
Зная заранее, что он станет рассказывать мне о Геркулесе, о баснях Эзопа и ссылаться на историков, как Страбон и Иосиф Флавий, я ученых разговоров с ним заводить не стал и тотчас после кофе, который он, правда, понюхав раньше, пил с изящной непринужденностью английского денди, я повел его осматривать Париж.
Атаку я начал в нескольких шагах от моего дома, перед конторой Кука.
— Разрешите, дорогой Люций, ознакомить вас в общих чертах с укладом нашей современной жизни. Вот, подле этой церкви Мадлен…
— Плохо выдержанный дорический стиль… Жаль…
— Я не на храм хотел обратить ваше внимание, а на этот ресторан. Видите, на крыше дома — сад…
— О, какая неудачная пародия на сад Семирамиды, — сокрушенно воскликнул Люций.
— Возможно… А вот, люди, толпящиеся на тротуаре, это — гиды…
— Очевидно, потомки тех гидов, что в век цезарей назывались перигетами и обычно поджидали путешественников у ворот храмов и у гробниц, чтобы давать им объяснения — вздорные, впрочем, и неточные, — об исторических памятниках…
Я улыбнулся.
— Вздорные и неточные, вы говорите… В этом отношении эти, пожалуй, достойные потомки своих далеких предков. Но, кроме таких гидов, у нас имеются и очень сведущие и весьма полезные путешественникам руководители.
— Охотно допускаю… Александрия кишела такого рода чичероне…
— Самая характерная черта нашей эпохи, — продолжал я, — это потребность свежих впечатлений, подвижность людей… Каждое лето горожане массами перекочевывают из городов к морю или в горы…
— Как и в мое время, — вставил Люций, — римляне на лето уезжали в Силицию, на Капри, на неаполитанское побережье.
— Но если бы вы знали, как путешествуют европейцы! Словно весь мир им принадлежит! Из Европы в Америку съездить — прогулка, и только. Я знаю одного американца — вы не поверите! — который тридцать семь раз переплыл Атлантический океан.
— Отчего же не поверить? Ваш американец напоминает мне одного римлянина первого столетия, который семьдесят два раза был в Египте.
Я кликнул шофера и подумал: «Ну, теперь, наконец, огорошу тебя».
Едва мы уселись, я обратил внимание римлянина на счетчик.
— На колеснице императора Клавдия тоже был такого рода счетчик. После известного количества поворотов колеса, в приделанную сбоку чашку подал камешек. Достаточно было сосчитать камешки, чтобы определить расстояние…
— Но в наши дни мы достигли во всем совершенства. Например, искусным размещением рессор предупреждается малейшая тряска…
Люций иронически прищурился на меня.
— Неужели вам не известно, что к колеснице, перевозившей останки Александра Великого, приделан был сложнейшего механизма тормоз, предупреждавший малейший толчок.
Меня начинало разбирать досадливое нетерпение.
— Некоторые автомобили — продолжал я, — однако, представляют собой чудеса комфорта. Прямо — благоустроенные, со всеми удобствами дома.
— Вроде наших колесниц в век великих императоров… В таких колесницах можно было не только спать, но и писать ученый труд…
Я умолк. Спутник мой, неодобрительно качая головой, смотрел на автомобили, мчавшиеся по Елисейским полям с такой быстротой, словно они бежали от гнавшегося за ними призрака смерти.
— В мое время полиция сумела бы справиться с этими безумцами, — сказал он. — Уже когда появились двухколесный колесницы, Цезарь счел нужным издать декрет, определявший безвредную для населения скорость езды. А отчего, скажите, ваши эдилы разрешают безобразить стены домов? — с негодованием воскликнул он, указывая на лубочные, кричащие плакаты. — В Риме и в Помпее разрешалось наклеивать объявления только на специально для них предназначавшихся колоннах.
Я молча и хмуро пожал плечами. Мы поменялись с Люцием ролями, и на все его «в былое время…» «в век цезарей…» или «в дни царствования нашего великого…» отвечал презрительными, недоверчивыми улыбками.
Раздраженный против него, я оставил его после завтрака одного в моем кабинете, где он мог читать в полное свое удовольствий Сенеку, Горация и Ювенала. Вернулся я домой лишь вечером с тем, чтобы повезти моего гостя в один из шикарнейших парижских ресторанов.
От своей просветительной задачи я, однако, не отказался и за обедом неутомимо обращал внимание римлянина на каждую мелочь: на затейливые дамские прически, на танцы, которые должны были способствовать пищеварению, на поданную нам лакеем горячую воду и на минеральную воду в запечатанных бутылках, привозимых в Париж из далеких стран и городов. Я указал ему на большой золотой жетон, блестевший на руке молодого офицера, и на американца, жевавшего резину.
Люций выразил желание пожевать такой же комочек резины. Я поспешил удовлетворить его каприз. Римлянин пожевал и поморщился:
— Ну, разве можно сравнить это с мастикой, которую жевали во всей Азии еще за несколько веков до Рождества Христова и которая служила в то же время прекрасной зубной помадой? Золотой жетон на руке этого центуриона? Такие же жетоны носили вавилонские женщины на шее (почитайте Геродота!), и на жетонах этих выгравированы были их имена, имена мужей и год, когда украшения эти приобретались. А ваши воды… Друг мой, и вы, человек, видимо, образованный, хотите удивить этим древнего римлянина? Неужели вы не знаете, что еще Гиппократ советовал пить во время еды горячую воду? И что вода Нила, славившаяся своими целебными свойствами, доставлялась в герметически закрытых жбанах в самую Персию? Цезарь же всегда возил с собой в серебряных флаконах воду из знаменитого горного источника… Танцы? Но афиняне одержимы были этой страстью. Сложные прически ваших женщин напомнили мне о том, что все египтяне носили парики. Сегодня я нашел в вашей библиотеке несколько книг, написанных моими современниками-христианами. Святой Климент из Александрии, например, строго осуждает женщин, обнажающих свои перси, подводящих глаза и прибегающих ко многим другим средствам обольщения… Как видите, ничего не изменилось. И у меня ни малейшей охоты даже нет знакомиться с вашими жрицами Венеры. Сомневаюсь, чтобы они превосходили в чем-нибудь моих современниц… Да, единственно подлинно новое у вас, это — самовнушение. Вы внушаете себе, что вы счастливы, тогда как на самом деле вы нелепо осложняете свою жизнь и укорачиваете свой земной век. Вы даже представления не имеете о подлинном счастье, о ясности, о радости духовной… Да, этот человек, доставивший меня к вам, придет за мной только через шесть дней… Чтобы не умереть со скуки в этом вашем новом мире, разрешите мне не выходить из вашей библиотеки. Я видел у вас там Петрония, Теренция, Теокрита… Вот и буду читать их. За чтением этим забуду, надеюсь, о том, что двадцать веков понадобилось людям для того, чтобы разучиться красиво любить и тщательно умываться.