Со времени этого необыкновенного приключения прошло уже много лет, и теперь я считаю себя вправе рассказать правду про ужасный конец и таинственные махинации профессора Круля. Мучительные воспоминания об этом случае, в котором я сыграл едва ли не худшую роль, преследуют меня и днем и ночью. Предавая все широкой гласности, я в то же время и себя отдаю на суд общества.

С тех пор, как я помню себя, я любил море. Но меня ужасали все эти модные морские курорты с прекрасными отелями, казино, теннисом, балами, флиртом и общими купаньями. Я любил наслаждаться морем где-нибудь в тиши и одиночестве. Именно поэтому я однажды выбрал для своих летних вакаций мирную приморскую деревеньку Ковилль.

Может быть, она теперь превратилась в модный курорт? Не знаю. Но в то время она состояла из небольшого числа домов. Тогда не было даже и гостиницы, и я снял комнату у вдовы Пьедельовр…

Помню… это было во время одной из моих первых прогулок, на второй или третий день приезда, — когда я открыл убежище профессора Круля. Его дом стоял посреди унылой, лишенной всякой растительности площадки, — и был по виду своему до такой степени необычным и странным, что я остановился в изумлении. Это было квадратное здание средней вышины, из красных кирпичей и без окон. Оно было окружено высоким забором тоже из красных кирпичей — с маленькой железной дверью посреди.

Я медленно обошел вокруг этого странного жилища. Царило мертвое молчание — и лишь в одном месте, когда я внимательно прислушался, приложив ухо к стене, до меня донеслось глухое хрюканье. Но, при всем желании, я не мог определить природу этих звуков.

Крайне заинтригованный всем этим, я вернулся к себе и приступил с расспросами к своей хозяйке.

— Мы знаем немногим больше вас, — ответила она мне. — Вскоре минет четыре года с тех пор, как какой-то сумасшедший с длинными растрепанными волосами и золотыми очками приехал сюда и начал строиться на этой площадке.

Никто не знал, кто он и откуда, и что делается у него внутри <дома>. Четыре стены его крепко сложены каменщиками из Монтивилье, но внутренняя отделка комнат была поручена рабочим-иностранцам, не говорившим по-французски. К нашему удивлению, сам господин очень хорошо говорит на нашем языке.

— Откуда же, все-таки, он сам?

— Из преисподней!.. Раз все окружено тайной, как у него, раз у него нет ни дверей, ни окон, раз никто не приходит и он лишь по ночам выбегает из дома, чтобы беседовать с луной, — значит, он сам Сатана или его посланник.

— Ну, знаете, это еще не доказательства… — заметил я скептически.

— Я знаю, — вздохнула вдова, — что парижане скептики и насмешники, но говорю вам, что в этом человеке есть что-то сатанинское, и уверяю вас, — все мои земляки с удовольствием отправили бы его туда, если бы не большая прибыль от него.

— Он богат?

— Вероятно, так как платит всем вдвое больше против назначенной цены.

— Не боитесь? — заметил я, улыбаясь. — Эти деньги не от дьявола, не проклятые?!

— Бог их знает, но деньги этого колбасника уходят так же быстро, как и другие.

— Я понимаю вас, когда вы считаете его самим Вельзевулом, но почему это прозвище — «колбасник»?

— Благодаря его свиньям.

— Каким свиньям?

— Которых он покупает в округе.

— Живых?

— Всегда.

Тут я мгновенно догадался, откуда исходило это странное хрюканье.

— Значит, ваш Люцифер простой торговец свиньями?

— Нисколько, — с живостью возразила вдова. — Все свиньи, которых он покупает, умирают у него, и их больше никто не видит.

— Вы шутите!

— Я говорю вам истинную правду, но раз вы не верите, я больше ни слова не скажу.

И, рассердившись, вдова ушла от меня.

Я слежу

В течение целого дня я раздумывал о том, что мне сообщила вдова. Конечно, многое было преувеличено, но факты были очевидны, и они меня так заинтриговали, что я решил проникнуть в тайну, которая окружала красный дом.

Вечером того же дня, после ужина, я пошел погулять. Я так люблю эти ночные прогулки в деревне. Над головой расстилается звездный купол неба. Тепло. И я медленно шел, вдыхая аромат спящей земли. На площади глаза мои снова увидели это красное здание! На первый взгляд оно показалось совершенно темным, но, внимательно приглядываясь, я заметил, что верх довольно ярко освещен изнутри. В эту минуту я ясно понял, что днем весь дом освещается сверху — и объяснил себе это явление, казавшееся на первый взгляд загадочным, отсутствием окон. Во дворе слышалась какая-то возня, шум шагов, перешептывания. Вдруг ночная тишина была разорвана безумным, мучительным ревом свиньи, которую режут. Крик долго не смолкал — и было в нем что-то человеческое, молящее о пощаде. Я бросился к себе домой, и еще долго тело мое дрожало мелкой дрожью.

На другой день я принялся за расследование.

Как я узнал, этот таинственный профессор поселился здесь, действительно, четыре года тому назад. За очень большую сумму он купил участок земли. Сделка была совершена на имя профессора Зигфрида Круля из Магдебургского университета. Здание строилось с удивительной быстротой, причем сам дом, возведение стен внутри и отделка комнат — все было поручению немцам.

С тех пор, как профессор Круль поселился здесь, он, не считая двух-трех ночных прогулок, почти не выходил из дома. Он жил одиноко, с двумя служителями, из которых один закупал провизию, другой — свиней. В течение трех лет — закупка свиней началась лишь через год после его приезда — профессор закупил 1095 животных, то есть по одной свинье в день.

Само собой понятно, что эти детали не только не удовлетворяли моего любопытства, а еще больше разожгли его. Я забыл обо всем: о купанье, о прогулках — и отдался исследованию тайны, окружавшей Круля. По целым часам я бродил вокруг его дома, но никак не мог догадаться, что же именно происходит за этими стенами. По справкам, полученным мной из Германии, Круль был профессором анатомии и физиологии в Магдебургском университете. Что же, он занимается какими-нибудь научными работами? Изучает какую-нибудь отрасль науки: остеологию, гистологию?.. Но тогда зачем ему такая таинственность и, наконец, куда он девает всю эту массу свиней?!

Я сознавал, что это дело меня все больше заинтриговывает и даже — не знаю почему — начинает тревожить, особенно после следующего случая. Однажды, отказавшись от своих бесплодных розысков, я вышел на берег погулять. Занятый своими думами, я зашел довольно далеко. Вдруг я уловил какой-то странный запах, словно от разлагающегося мяса. И действительно: сделав еще несколько шагов, я с удивлением увидел с дюжину свиней. Они были бездыханны, хотя и нетронуты: животы не были распороты, ни одна часть тела не отрезана. Лишь на шее каждой свиньи зияла большая ножевая рана…

Итак, значит, профессору необходима была одна только кровь, целые литры крови, и с этой целью ежедневно приносилась в жертву свинья. Зачем? Самые дикие мысли осаждали мой уставший мозг. Я не в силах был больше думать — и решился проникнуть к Крулю. На мои энергичные стуки вышли два бородатых тевтона — и я, вспомнив все немецкие слова, которые знал, объяснил, что мне необходимо повидаться с их господином.

— Unmöglich!.. (Невозможно).

Ни звука больше!

Дней через пятнадцать после того, я неожиданно встретился с профессором Крулем — и эта встреча еще более укрепила меня в самых диких предположениях.

Было около полуночи. Следуя своей привычке, я вышел погулять. Против воли, шаги мои направились к красному дому. Очевидно, за его стенами происходило что-то необычное. Вместо тишины и перешептывания оттуда раздавались три спорящих голоса, из которых особенно выделялся один, пронзительный и гневный. Вдруг, с неожиданной резкостью, открылась узкая железная дверь, и я увидел невысокого человека в черном, с обнаженной головой, светлыми, растрепанными волосами и золотыми очками. Он, казалось, был чем-то расстроен — и, делая огромные шаги, лихорадочно жестикулировал и произносил какие-то совершенно непонятные слова. Он бежал по направлению к деревне. Я счел момент подходящим и бесшумно приблизился к нему.

— Господин Зигфрид Круль, — заговорил я, кладя ему руку на плечо, — не надо так спешить, иначе вас примут за сумасшедшего или преступника.

Он быстро обернулся, и я заметил, что в глазах его вспыхнуло бешенство.

— Оставьте меня! — бросил он по-французски с заметным немецким акцентом.

— Ни в каком случае, — возразил я, удерживая его. — Я хочу с вами познакомиться, господин профессор Круль, так как вы меня очень интригуете.

— Я прошу вас оставить меня в покое, слышите?.. Я свободный человек и могу делать то, что мне заблагорассудится. Я не преступник и никому никакого зла не делаю.

— Это надо раньше доказать.

— На каком основании вы допрашиваете меня?

Я на мгновение растерялся, затем решился быть дерзким.

— Против вас получены прокурором жалобы, и я имею приказ вас арестовать и доставить к следователю в Гавр!

Он побледнел, как смерть — и на лице его появилось выражение ужаса.

— Сударь, — обратился он ко мне умоляющим тоном, — оставьте меня, мне нужно идти. Я ничего дурного не делаю. Я только ученый. Занимаюсь науками, только этим — и сейчас мне во что бы то ни стало надо найти одну… не задерживайте меня, иначе она умрет.

Он с отчаянием повторил непонятные слова:

— Понимаете, если она умрет… если умрет… то все пропало… пропало…

Он сделал резкое движение, вырвался и со всех ног побежал к деревне, словно боялся, что я буду преследовать его. Я же вернулся к красным стенам и с сильно бьющимся сердцем стал ждать. Спустя довольно долгое время профессор вернулся, таща за собой на веревке свинью. Дверь за ним быстро захлопнулась — и через несколько секунд послышался отчаянный крик: еще одна свинья была принесена в жертву!..

В последовавшие за этой неожиданной встречей дни, я жил в очень возбужденном состоянии. Раз двадцать я решался написать или лично отправиться к прокурору в Гавр и рассказать все, что я знаю о профессоре Круле. Этот испуг, выразившийся на его лице, когда я упомянул об аресте, служит явным доказательством того, что ему не хотелось бы иметь дело с полицией, а между тем он, по-видимости, никому не наносит ни малейшего зла, ведь факт убийства свиней — не мотив для ареста. Чего же ему бояться?

— Если она умрет, мне не удастся ее больше оживить… если она умрет… все пропало…

Кто — она? О ком он говорил? Кто было это существо, которым он так дорожит? Может быть, ему необходима была кровь, чтобы поддерживать дорогое ему существо?

Я потерялся среди самых диких предположений, — пропал аппетит, сон — и, в конце концов, я решил, хотя бы под угрозой смерти, проникнуть в таинственное жилище профессора Круля.

Я перелезаю через забор

Приготовления мои были несложны: я поехал в Гавр и купил десять метров прочной узловатой веревки, отмычку, электрический фонарь, флакон хлороформа и прекрасный револьвер. Вернувшись в Ковилль, я прежде всего позаботился спрятать весь этот материал неподалеку от красного дома. Затем начал следить. Было бы, конечно, безумием проникнуть туда, когда там были все: и профессор, и его два служителя. Надо было ждать момента, когда двое из троих отсутствовали бы. Я знал, что профессор со своими служителями изредка выходили из своей крепости. Мне долго пришлось ждать. Лишь на двадцатый день судьба мне улыбнулась. В одиннадцать часов, как всегда, была зарезана свинья; в полночь тихо открылась железная дверь, и на пороге показался один из служителей. Он внимательно огляделся, затем сделал знак… и вышел профессор. К удивлению своему, я заметил, что на спине тевтона пара больших полукруглых сетей. Вскоре эти люди исчезли вдали.

Я решил действовать. Сердце билось с такой силой, словно готово было разорваться. С мгновение я этого страшился, и уже подумывал было оставить свое намерение и дать немцу возможность мирно продолжать свои научные работы, но уверенность, что за этими стенами творится нечто необыкновенное и преступное — заставила меня побороть свою робость. Я быстро собрал все необходимое — и бесшумно пробрался к красному кирпичному забору. Здесь я быстро прикрепил к железному выступу конец веревки и с огромными усилиями начал взбираться наверх. Я не буду передавать подробностей, скажу только, что в результате руки мои оказались расцарапанными до крови, когда я очутился по ту сторону забора. Как раз в центре двора стоял мрачный массивный дом. Вокруг него были разбросаны разной величины и формы строения. Около открытой двери в дом я заметил человеческую фигуру — и на мгновение замер. Но было тихо: никто не шевелился. И я тихими шагами подошел к служителю: он мирно спал. Одно неловкое движение, шаг, и он проснется. Чтобы обезопасить себя от него, я открыл свой флакон с хлороформом и поднес к носу спящего: он вздрогнул, но не проснулся. Тогда я налил немного хлороформа на платок и положил на его лицо.

Лишь после этого я приободрился и смело пошел в дом: ничто теперь уже не могло мне помешать открыть тайну профессора Круля… Оглянувшись вокруг, я к своему удивлению заметил, что дом освещается электричеством. Но я не знал, где выключатель — и зажег свой фонарь.

Я раскрываю тайну

Когда я переступал через порог первой комнаты, я услышал какой-то шум.

Боже мой, этот шум еще до сих пор звучит в моих ушах! И теперь, когда я стараюсь записать все свои впечатления, пережитые мною тогда, я еще слышу, слышу…

Это был несколько глухой шум, но совершенно ясный: он повторялся с правильными промежутками. Собственно, в нем не было ничего особенно ужасного, но меня пугало то, что я не мог понять, откуда исходит он. Звуки перемежались с равномерностью маятника, слишком правильно для того, чтобы исходить из человеческой груди. Я напрягал свой мозг и не мог понять, хотя ясно сознавал, что этот шум я уже где-то слышал… и вдруг я вспомнил: я его не только уже слышал, я его чувствовал — это было биение человеческого сердца…

Я быстро вошел в комнату. В углу, слева, звук этот слышался сильнее. Я обернулся, осветил…

Это была только машина. Но вид ее был так ужасен, что мне трудно описать ее. Это было что-то необыкновенное. В высоту она имела 1 метр 50 см. и формой своей напоминала пирамиду, сделанную из белого металла, и состояла из массы колесиков, винтиков и пр. Машина была в действии — и то останавливалась, то снова «шла»; но она не двигалась, не шипела, а билась так, как бьются жилки на виске. Я заметил даже, что пульсации аппарата вполне согласовались с биением моего сердца.

Затем я обратил внимание на две металлических трубки, которые поднимались над машиной — и последовал глазами за ними: они заканчивались на высоком цоколе — над которым возвышалась… человеческая голова.

Еще и теперь, когда я пишу эти строки, рука моя дрожит. Трудно передать охватившее меня чувство безумного ужаса. Я не хотел смотреть, но глаза мои не могли оторваться от этой головы. Она, вероятно, принадлежала человеку двадцати пяти лет и была покрыта черными волосами. Глаза ее были закрыты веками, губы крепко сжаты. Но что было непонятнее всего, так это нормальный цвет лица ее, свежий и розовый, а губы были красны, как вишня. Эта голова казалась живой. И вдруг она открыла глаза и посмотрела на меня.

Я невольно отскочил в глубь комнаты, фонарь выскользнул из рук моих — и все погрузилось во мрак. В это мгновение послышался голос. Он был хрипловат, но внятен. Голос сказал:

— Это ты, палач?

Я не имел силы ответить. Тогда он повторил вопрос:

— Это ты, палач? Зачем ты будишь меня? Чего тебе еще надо от меня?

При звуках этого голоса, страх мой начал рассеиваться; ощупью я нашел фонарь, зажег его — и осветил Голову…

Она продолжала:

— Кто ты? Как ты попал сюда? Каким чудом удалось тебе перехитрить Круля? Я вижу, ты дрожишь, не понимаешь. Ты спрашиваешь себя, не стал ли ты игрушкой кошмара? Нет, все, что ты видишь, реально: я — не что иное, как отрезанная голова.

— Живая? — пролепетал я.

— Да, живая, волей и знаниями профессора Круля. Бога ради, разбей машину и верни меня обратно в небытие, откуда он меня извергнул.

— Кто ты? — спросил я.

— Проспер Гаруш, гильотинированный в Гавре три года тому назад.

— Убийца Элизы Бодю?

— Он самый! Ты вспоминаешь? — спросила Голова.

— Да, — ответил я. — Но как ты попала к профессору Крулю?

— Он купил голову за десять тысяч франков. В Германии не гильотинируют — и потому он принужден был устроить свою лабораторию во Франции.

Научные объяснения

— Однако, — воскликнул я. — Как же это возможно, чтобы ты жила? Ведь, чтобы жить, надо иметь сердце, желудок, легкие…

— Это ошибка: необходима только кровь! Выслушай меня внимательно, и ты поймешь. В течение некоторого времени ученые предполагали, что единственным элементом, поддерживающим жизнь — является кровь. Отсюда вывод: все органы человеческого тела важны лишь постольку, поскольку они очищают и обновляют кровь. Так как мозг управляет действием сердца, — а мозг всегда оживляется и поддерживается обращением крови, — то ясно, что только она одна и является единственным источником жизненной энергии. Теперь: если каким-нибудь способом достигнуть правильного обращения крови в отделенной от тела голове, то она будет жить. Гениальному Зигфриду Крулю удалось разрешить эту нечеловеческую задачу.

Я ни слова не проронил. Объяснение это ошеломило меня: я отказывался верить, чтобы отрезанная голова могла говорить таким образом.

— Мне казалось совершенно невозможной жизнь после того, как разрывается связь между туловищем и головой.

— Это ошибка — и в этом-то состоит великое открытие Круля. Я не знаю деталей конструкции своего искусственного сердца, но посмотри внимательнее, прислушайся: как правильно бьется оно под действием электрического мотора, который гонит кровь свиньи (наиболее близкую к человеческой) по искусственным венам к голове. Я говорю тебе: это гениальное открытие.

— Но почему, — спросил я со страстным интересом, — необходимо ежедневно вливать новую, свежую кровь?

— Ах, ты знаешь об этом? Кровь необходимо обновлять каждые двадцать четыре часа, иначе она сворачивается и портится.

— Понимаю, — воскликнул я. — Но ведь это поистине гениально.

— Проклятие!

— Почему?

— Человек не имеет права изменять законы природы и прерывать покой мертвецов. Когда я был человеком, я, подобно другим, боялся смерти. Но теперь я знаю, что смерть слаще жизни! Там царит молчание. Тихо…

Голова закрыла глаза. Лицо ее побледнело.

— Ты понимаешь меня? — спросила слабо она. Я сделал утвердительный знак. Она продолжала:

— Не надо верить тому, что осужденные очень боятся смерти, эшафота: после своего преступления, они переживают так много мучительных часов, что смерть является желанной. С того момента, когда я раздробил череп несчастной Элизе, — жизнь моя превратилась в ад. Поэтому, когда однажды утром, на заре, за мной пришел палач, я был почти счастлив. Еще одно тяжелое мгновение — и мука моя прервалась. И вдруг Круль оживил меня, обрек на новую муку — чудовище!..

Я не знал, что сказать — и наступило глухое молчание.

— И что ужаснее всего, — заговорила она снова, — это то, что я чувствую свое тело! Да, чувствую свои руки, ноги; хочу двигаться, дышать, есть — а между тем, я — только машина. Как я молила Круля — дать мне умереть, но он не хочет, потому что я — плод всей его жизни, и он бережет меня с ревностью влюбленного. Это безумец, гениальный безумец. Но ты ведь — человек с сердцем, — и пожалеешь меня: освободи меня! Разбей машину.

— Это невозможно! — вскричал я. — Уничтожить подобную гениальную работу я не могу.

— Но если бы ты знал, как велики мои страдания!

Ах, каким голосом были сказаны эти слова! С какой мукой смотрели на меня эти глаза.

— Открытие Круля гениально, но кому оно нужно? Какой смысл в том, чтобы оживить отрубленную голову? Какой прогресс это принесет науке? человечеству?

Я согласился, что это грандиозное открытие — бесполезно. А жалкий остаток человека продолжал молить:

— Ты поборол все препятствия и пробрался ко мне — неужели же ты опять покинешь меня на вечную муку… Я живу в прошлом… Ужас! Элиза… тяжелая бутылка… она падает… я поднимаю ее… я думаю, она в обмороке… но голова в крови… Неужели она умерла? Да: я убил ее… дальше тюрьма, муки, эшафот — затем отдых… Но, Боже, опять жить… страдать… чувствовать себя машиной… О! Какой дикий ужас!..

Развязка

Я задрожал — и решил. Что? То, что должен был решить человек с настоящим сердцем: я должен дать покой измученной душе Гаруша. Не говоря ни слова, я поднял револьвер, стал поближе к машине, прицелился — и… выстрелил.

Звонкие удары искусственного сердца мгновенно замерли. Послышался треск, глухой шум.

Как я выскочил из лаборатории Круля, как попал по ту сторону забора, как бежал до деревни и как я очутился в своей комнате — не знаю. Я пришел в себя лишь через пятнадцать дней — и узнал, что в ту памятную ночь в красном доме раздался страшный взрыв и вспыхнул пожар, уничтоживший все без остатка.

Среди развалин и пепла останков профессора Зигфрида Круля не было найдено.