Вечерняя мгла ложилась на луга, точно смутное волшебное покрывало, окутавшее призрачным дыханием землю. На севере аметистовая полоса спускалась в тень сапфирового и зеленого горизонта, а над потемневшей Эльдерской балкой дышал легчайшими розовыми и фиолетовыми оттенками туман. Последний сноп солнечных лучей упал на западе среди болотистых лугов, и стоячие воды зажглись пламенем. Далекая и холодная, как замерзший цветок, на спокойных пажитях неба засверкала с наступлением сумерек вечерняя звезда.

Наконец возвратился и Джо Трэси. Он пришел несколько дней тому назад, как-то вечером в конце июня, Мать Эльзы уговорила его пожить у них с недельку, прежде чем вернуться на родину в Южную Дакоту.

– Ваше ранчо ждало вас целых три года, – сказала она ему, – так пусть подождет еще несколько дней.

Но Джо Трэси и не нужно было уговаривать.

После ужина, как и в другие теплые вечера, они уселись на заднем крыльце дома Бауэрсов, – Эльза, Риф, Леон, Джо и дядя Фред, скрывавшийся в сумраке маленьких кустов, росших слева от крыльца. Он сидел на корточках, раскачиваясь своим худым телом взад и вперед и тихо бормоча сам с собой. Воцарилось молчание. В первые вечера после возвращения Джо было столько материала для разговоров, столько захватывающих вопросов и живых ответов, столько рассказов о жизни Джо во Франции, что они немножко устали от всего этого и были счастливы посидеть часок молча.

В доме еще не зажигали света. Эльза слышала, как мать работает на кухне, сбивая кусок масла, а потом прибирая в полутьме и напрягая, конечно, глаза по долгой привычке к экономии керосина. Эльза думала о том, как дневной свет всегда проникает в дома и умирает в них по вечерам в скудном одиночестве. День никогда не умирает вне дома, он только исчезает, и чувствуешь ясно, куда он исчезает. А смерть сумерек в доме… при мысли об этом невольно вздрагиваешь!

Немногие доносившиеся звуки только оттеняли тишину; заглушенный лай собак, какой-то нереальный и тоскливый среди тоскливых просторов; воркование голубей Леона на чердаке риги, уютное, знакомое, жалобное; деловитое, сухое верещание сверчков в закоулках, и над всем этим пронзительное кваканье лягушек, эта упорная, бесконечная нота торжества и отчаяния бредя шей во сне земли.

Стив Бауэрс находился где-то в сараях, хотя все вечерние работы были окончены. Эльза много думала об отце в эти дни начала лета. Его не тянуло сидеть здесь и любоваться голубоватыми обволакивающими волнами сумерек. Жизнь догнала, обогнала его, и он стал человеком вечно на бегу; он все бежал и бежал с запорошенными глазами, стараясь не отстать от жизни. Он превратился в угрюмого, вечно спешащего куда-то человека, не находящего в душе покоя, и в его глазах уже не было больше спокойствия и искреннего смеха.

Леон сидел на табуретке для доения и строгал щепку; Эльза узнавала в нем прежний характер отца, то легкое бодрое настроение духа, которым отличался когда-то Стив Бауэрс. Леону было теперь без малого двадцать лет, но он не учился в сендауэрской агрономической школе, как это делали в свое время Гек Лови и Джорджи Олсон. Он начал уже забывать об этом огорчении и даже, пожалуй, совсем забыл о нем, вероятно, потому, что родился в этой суровой местности, которую обвевали ветры и до самого сердца земли промывали дожди. Леон, к счастью, никогда не узнает тоскливого раздумья над прошлым, мучительной жажды будущего, этого постоянного голода души, стремящейся к тому, что навсегда потеряно, и что, быть может, никогда не удастся найти.

Зато Риф не забывал, Дела шли у него все лучше и лучше, но на него нападали мрачные сомнения, и по вечерам, вот как сейчас, он любил сидеть в полном молчании, Эльза слышала, как он кричал во сне прошлой ночью, так как ему снова мерещилось, будто он под отчаянным ветром взбирается на ветряную мельницу и просовывает руку в крутящиеся крылья. Но Эльза понимала, что Риф – отрезанный ломоть. Ну да, ведь можно отделиться, когда душа прикована к одной из ярких белых звезд, а не схоронена в этой измученной ветрами земле.

Янтарь погас на западе во мгле полей, и с уходом тепла земля накинула на себя прозрачную синюю мантию. Загорелись звезды, белые и живые, светя так близко из необъятной глубины тьмы. С северо-востока, заглушенный расстоянием, донесся меланхолически упорный свист пассажирского поезда, подходившего к Гэрли. Невольно все обернулись и посмотрели туда, где, точно насекомое со светящимися члениками, полз вдоль степи поезд.

– В этом поезде возвращается домой Бэй Кэрью, – громко сказал Леон.

Эльзу охватило внезапное беспокойство и раздражение против всего кругом и, главным образом, против самой себя, Она уже вчера узнала о возвращении Бэлиса Кэрью: Джоэль и его сестра Ада приезжали в своем недавно купленном автомобиле и сообщили Эльзе эту новость, У них завтра вечером должны состояться танцы в сарае, и они спросили, не пожелает ли Эльза приехать к ним вместе с Леоном? А Рифа они предполагали встретить в городе и попросить его привезти Клэрис Флетчер. Будет веселье без конца, особенно ввиду возвращения домой Бэлиса. Ада улыбалась, как котенок.

Дядя Фред привстал и вышел из сумрака сиреневого куста. Его угловатую фигуру можно было принять за огромного сверчка, вдруг выскочившего из глубины земли, Эльза смотрела ему вслед, когда он направился к сараю. На полпути он остановился на минутку, подпирая руками свою сутулую спину, и посмотрел на небо. Рядом с его согбенной узловатой фигурой, черневшей на фоне зари, выделялся причудливый силуэт старого сливового дерева, наклонившегося к востоку и как будто собиравшегося обратиться в безумное бегство на своих скрюченных, жестикулирующих и почти безлистных ветвях. Эльза смотрела на дерево и на дядю Фреда, в эту минуту они казались ей совершенно одинаковыми.

По дороге из Сендауэра катил к югу автомобиль, и уже слышалось заглушенное жужжание его мотора. Сердце Эльзы забилось безотчетным волнением. Она почувствовала, что больше не в силах сидеть здесь в этом невыносимом молчании. Поэтому она обрадовалась, когда Джо Трэси вдруг встал, потянулся, подняв руки над головой, и предложил всем до ухода в дом прогуляться по тополевой роще. Он взял гитару, слегка побренчал на струнах и медленно направился в тень рощи.

Эльза шла рядом с ним, чувствуя около себя теплоту его крепкого, грубого тела, слушая его мягкий голос, полный удивительной спокойной силы, проникавшей помимо слуха прямо в ее кровь, в ее нетронутые, дремлющие чувства.

Огни, двигавшиеся в темноте дороги от Сендауэра, становились все ближе и ближе. Сердце Эльзы забилось сильнее, точно стремясь пережить скорее миг неуверенности, страдания…

– Эту песенку сочинили про меня, – усмехнулся Джо Трэси.

Эльза увидела белый блеск его ровных зубов и внезапную серьезность в его глазах.

– Эх, Эльза, вы и не догадываетесь, что это значит для меня гулять с вами, вот как сейчас! Другой такой девушки я не встречал никогда и нигде в своей жизни.

Эльза задыхалась, чувствуя только, как ее мысли закружились по своей знакомой и мучительной орбите; «Я хочу жить. Я хочу любить. Довольно мне учительствовать в Эльдерской балке!».

По обеим сторонам дороги росли кусты орешника и сумаха, мрачно выделявшиеся на фоне звезд. Впереди них, в просвете, земля тянулась к горизонту, бархатная, иссиня-черная, глубокая-глубокая… Одним из самых ранних ощущений Эльзы было это сознание глубины земли. Она втискивала подошву башмака в мягкую дорожную грязь, и ее пронизывало это болезненно острое ощущение. Глубина земли плоской степи, глубина земли долин и холмов – голых холмов Южной Дакоты, овеваемых ветрами и озаряемых лунным светом. И там – Джо Трэси, и она с ним, и они зимою растапливают снег на ванну для своих детей, так как другая вода слишком жестка! Но ведь там у нее будет жизнь, будет любовь!

Джо Трэси вдруг отвел гитару на бок, остановился и обнял Эльзу за плечи. Он глубоко заглянул ей в глаза.

– Эльза, Эльза, мне надо знать! Я люблю вас, я осмеливаюсь любить вас, потому… потому, что вы любите меня. Я знаю. Я чувствую это. Мы уже четыре года любим друг друга. Теперь мне надо знать. Скажите мне!

Она стояла вплотную перед ним, близко-близко к его крепкому, сильному телу. На миг она почувствовала себя совершенно расслабленной. Ее пальцы скользнули по его щеке, ее колени были прижаты к его коленям. Как легко было бы сейчас сказать ему:

– Да, да, я твоя, Джо Трэси. Я люблю твой смех, твое пение. Я люблю твою силу – люблю на всю жизнь!

Но миг умчался, и она поспешно спряталась в свою скорлупу.

– Отпустите меня, пожалуйста, Джо!

Его руки упали. Она почувствовала его смущение, его горе. Он пошел вперед, тихо наигрывая на гитаре.

Она была рада, что он не подозревал о том, что происходило в ее душе. Она поняла, что ей нельзя встретиться завтра с Джо Трэси. Если она увидит его снова таким, каким видела его только вчера, среди яркого света полей, играющего на его вьющихся, опаленных солнцем волосах и на крепкой загорелой шее, если она увидит его снова таким, каким видела сегодня в полдень у колодца, когда он поднял вверх жестяной ковш в знак привета небесам, – она не удержится от того, чтобы не сказать ему, каким желанным он был для нее. И тогда она отправится с ним к низким холмам Южной Дакоты, народит кучу детей и, в конце концов, будет влачить лишь физическую жизнь, распростившись с запросами духа. Страх перед ним, перед самой собой остро охватил Эльзу.

Холодным и тихим голосом она быстро произнесла:

– Пора домой, Джо. Уже поздно.

Они повернули назад, и Эльзе приятно было почувствовать обнявшую ее за плечи руку Джо. Этому она не сопротивлялась. Она казалась маленькой и слабой, даже самой себе.

– Вы – как снежинка, – сказал ей Джо и повторил: – Да, вы как маленькая снежинка, Эльза. Кто-нибудь должен о вас заботиться.

Она сухо рассмеялась, но сердце ее забилось от бесхитростной ласки его слов.

Она считала вполне понятными свои чувства по отношению к Джо. Наше тело гнет нас, куда хочет. Сначала оно дало ей раннее детство, которого она уже не помнит, – дни беспокойного барахтающегося младенца; потом оно сделало ее девчонкой, любившей пить холодную воду из колодца, из жестяного ковшика с пятном ржавчины на дне в виде темной медной монеты; вот она молоденькая девушка, остро страдающая зимой от бедности, живущая в спаленке со льдом на подоконнике, среди степи; и наконец – взрослая женщина, жизнь которой бежит, бежит…

Она неизбежно почувствует к кому-нибудь другому то же самое, что она чувствует теперь к Джо Трэси. В ней бьются молодость и здоровье, и они предательски вовлекут ее в жизнь, полную лютых зим… И будет она носить ведра мерзлой воды через порог вечности, без конца глядя на серые обветренные холмы без горизонта!

«Мне нельзя больше разговаривать с Джо», – твердила она себе одну и ту же фразу, пока та не стала отдаваться гулом в ее мозгу.

Они вышли из тополевой рощи. Эльза не оглядывалась, все время чувствуя присутствие рядом Джо. Когда они вошли во двор перед домом, Джо многозначительно откашлялся.

– Я подожду еще день, Эльза. А потом… мне придется уйти…

Еще день! И он снова будет ходить в полях, олицетворяя собой всю силу земли и ее глубокую нежность… Эльза поспешила войти в дом.

Это была пора сенокоса. Ранним утром мужчины вышли на луга Балки, все, за исключением Рифа, уехавшего в город по своим делам.

Весь день образ Джо не выходил из ума Эльзы. Она видела перед собой его широкие плечи, опаленный цвет его волос, слышала его заразительный смех. Она закрывала глаза и представляла себе, как он держит ее, приложив концы пальцев к ее вискам, и старается разгадать в глубине ее глаз затаившуюся в них тоску. Приятно было думать так о нем, строить в душе призрачное здание на неверном клочке действительности, огромное, без купола, здание духа на ненадежном фундаменте физического влечения.

Эльза приготовила пораньше ужин для своих косарей, которые должны были вернуться к вечеру. Они будут торопиться на танцы к Кэрью. Через кухонную дверь она видела, как по дорожке от риги шли ее отец и дядя Фред, а за ними Леон и Джо, разгоряченные и усталые после сенокоса. Горизонт за тополевой рощей дышал тяжелыми туманными красками. Пожалуй, будет еще гроза, ведь так жарко сегодня; парит, и вдалеке слышится гром. Леон и Джо остановились у колодца, качая друг другу холодную воду для умывания.

– Ночью будет дождь, – сказал Стив Бауэрс, входя в кухню.

Эльза поспешила во внутреннюю комнату помочь матери подавать ужин. Когда она вернулась на кухню, в дверях стоял Джо.

– Добрый вечер, снежинка! – приветствовал он ее. – Ну и жарища же сегодня!

– Да, страшная, – ответила Эльза, – но я думаю, к ночи будет немного полегче. А если не посвежеет, плохо придется на танцах.

Джо прислонился плечом к дверному косяку, скрестил ноги и заложил руки в карманы.

– Я думаю, Эльза, воспользоваться этим вечером и пойти в Сендауэр повидаться кое с кем из парней, – сказал он. – Они подумают, что это уже совсем никуда не годится, если я даже не попрощаюсь с ними.

В его позе было что-то такое, что странно поразило Эльзу.

– Разве вы не хотите пойти с нами на танцы? – спросила она.

– Я думал об этом, – ответил Джо, – но я решительно ничем не обязан этим белоручкам, и мне вовсе не хочется помогать им хвастать перед соседями. Кроме того, я ведь был их батраком. Я буду неловко чувствовать себя там, да и им будет неловко. Но вас это нисколько не должно огорчать. Отправляйтесь туда и повеселитесь… Я мог бы уйти в город и раньше, но мне не хотелось терять время, раз я мог провести его с вами. Я и воспользуюсь сегодняшним вечером, когда вы будете там на танцах. У меня это последний вечер. Завтра я направляюсь на запад. Пора мне. Да кроме того, если бы я и пошел на танцы, все равно мне не очень-то пришлось бы быть с вами. А больше мне там не на кого смотреть, там будет куча такого народу, которого я предпочел бы не видеть. А вы отправляйтесь. Учительнице неудобно не пойти. Я буду поджидать вас здесь. А вся эта толпа не по мне.

Он повернулся в дверях, сильно сплюнул во двор, потом переменил положение и иначе скрестил ноги. Этот плевок и перемена позы в дверях были страшно знакомы Эльзе. Она сразу поняла, почему они так бросились ей в глаза; это была старинная привычка дяди Фреда. Странно, что это сходство никогда не приходило ей в голову.

– Пожалуйте! – раздался из внутренней комнаты голос матери.

Во время ужина через открытую дверь донесся свист экспресса, шедшего к Гэрли.

– Сильно отдается сегодня, – заметил Стив Бауэрс, – должно быть еще до рассвета пойдет дождь.

Но Эльза едва расслышала слова отца. Она наблюдала, как Джо и дядя Фред в один и тот же миг вынули часы из карманов и посмотрели друг на друга через стол. Они ничего не сказали. Да в этом и не было надобности. Все равно они сказали бы одно и то же: «Не опаздывает поезд». Джо Трэси – дядя Фред.

После ужина Эльза приняла ванну, надела свое лучшее платье из бледно-зеленого шифона, плотно обтянутое и с бледными цветами по гладкому фону и распушила волосы, чтобы они подвились на сыром вечернем воздухе. Когда она была уже почти готова, Леон крикнул, что по дороге подходит Риф с Клэрис Флетчер. Джо уехал в Сендауэр, прихватив с собой для компании дядю Фреда. Наступили уже сумерки, когда все двинулись к Кэрью, – Эльза и Леон, Риф и Клэрис Флетчер. Вместо звездного неба прошлой ночи над степью повисла мрачная мгла. Джо будет поджидать их, когда они вернутся, думала Эльза, нет, не их, а ее. Он знал, что делал, обещая ей подождать ее, напоминая ей о себе, не оставляя ее в покое.

«Мне нельзя больше разговаривать с ним, нельзя!» – думала Эльза.

Сквозь деревья рощи перед усадьбой Кэрью замелькали огоньки. Вся дорога была запружена автомобилями и бричками с перекликавшимися между собой седоками. Экипажи исчезали в вязовой аллее. Когда Риф свернул в нее, послышалась музыка, раздававшаяся с чердака сарая.

– Это оркестр из Гэрли, – сказал Леон, помогая Эльзе сойти с тележки, – они умеют пустить пыль в глаза.

Они направились к сараю, присоединившись к встречным знакомым, и вошли в его ворота, увешанные фонарями, раскачивавшимися от легкого ветерка. Потом поднялись по лестнице на огромный сеновал с высокой крышей, который теперь был весь в вихре движения, сверкал огнями и веселил глаз безумной пестротой красок.

Эльза почувствовала, как ее сразу охватил поток танцующих.

– Пожалуйте, пожалуйте сюда, мой маленький враг, я уже целый час жду вас! – раздался голос, и Эльза, подняв глаза, встретила смеющийся взгляд Бэлиса Кэрью.

– Это долгое ожидание для вас, Бэлис Кэрью! – ответила она.

– Я жду уже годы! – сказал он, и смех погас в его глазах.

Двинувшись за Бэлисом вперед, в самую гущу танцующих, Эльза заметила, что публика слегка расступается перед ними, давая им дорогу. Но это произвело на нее мало впечатления. Она оставалась холодной и невозмутимой, чувствуя себя чем-то отличным от всех этих Кэрью: от стройной темноволосой надменной Ады, стоявшей под мягким светом японского фонарика и всей снисходительной любезностью смущающей молодых фермеров с той стороны Эльдерской балки; от изящно одетой, тихо улыбающейся Флоренс Брин; от сухой неисповедимой Хилдред и от бледной, томной жены Майкла Кэрью, урожденной Нелли Блок; от миссис Грэс, пухлой, похожей на голубя жены Питера; от всех этих наглых, красивых мужчин Кэрью – от внушительного старого Сета и его сыновей Майкла и Джоэля.

Все они блистали своим присутствием, кроме Питера. Питер Кэрью, единственный, кого была бы рада увидеть Эльза, ускользнул от вечера. Эльза проницательно решила, что ему не по душе была эта шумная выставка фамильного единения. Он скрывался где-нибудь в большом доме, может быть, с книгой на коленях, или же скакал по открытой степи, под стягивающимися грозовыми тучами. Так или иначе, он не явился сюда полюбоваться тем почтением, которое оказывали Кэрью окрестные жители. «Везде Кэрью, – с сердцем подумала Эльза, – вечно Кэрью, точно какие-то темные боги, заслоняющие степное солнце!».

Танцевать с Бэлисом ей было весело. Тут было непосредственное приятное физическое ощущение, не омраченное ее старой враждебностью к Бэлису. Минутами она совсем забывала об их отношениях. Она чувствовала какую-то удивительную уверенность, беззаботность. Она даже засмеялась, когда Бэлис с улыбкой сказал ей:

– Хоть из-за танцев-то мы не воюем!

На секунду он крепко прижал ее к себе. Ее щеки нежно разгорелись. Она, не стесняясь, изучала лицо Бэлиса и, собственно, не его лицо, а лицо всех Кэрью, – отражение зеркала в зеркале, туманящее и сглаживающее резкие черты и создающее образ непроницаемый и изящный. Это было лицо Кэрью, правда, не такое поразительно красивое, как у Майкла или юного Джоэля, но, во всяком случае, их фамильное лицо. Глаза Бэлиса показались Эльзе не голубыми, а цвета моха подо льдом.

Когда музыка остановилась, он повел ее к выходу.

– Сядемте тут и подышим свежим воздухом, – попросил он. – Мне нужно минуту поговорить с вами.

Они вышли из толкотни и сели. Бэлис нахмурился и отрывисто заговорил:

– Я покончил с медициной. Я потеряю от этого в ваших глазах, но я ничего не могу поделать. Мне стало ясно, что она не по мне…

Он кашлянул, потом нервно повернул голову к Эльзе, и она увидела его тусклый и рассеянный взгляд.

– Я думал, что справлюсь, – продолжал он, – но со мной, должно быть, что-то случилось на войне. Я узнал там жизнь в неприкрашенном виде. Меня тошнит от вида мяса, от вида человеческого мяса. Я не могу больше смотреть на него.

Его голос звучал отрывисто и глухо. Эльза почувствовала покалывание в веках и в горле, а Бэлис продолжал:

– Сегодня утром я объяснился с отцом. Была страшная перепалка. Но человек имеет же право быть, чем он хочет, даже – ничем. Я сказал отцу, что намерен остаться здесь и обрабатывать свою долю земли. До сих пор ее обрабатывал за меня Майкл. Так вот, – он сделал иронический жест, – похоже на то, что я в конце концов стану фермером.

Кто-то сзади подходил к ним, окликая по имени. Это были Лили Флетчер и Джоэль Кэрью. Глаза Лили блестели неестественно ярко, щеки ее пылали.

– Где ты, Эльза? Что это вы прячетесь вдвоем? Я хочу потанцевать с Бэлисом!

Бэлис вскочил и подал Эльзе руку.

– Помните, я снова приду за вами, – произнес он тихо и дружелюбно, – я еще и половины не досказал.

В следующий миг он уже несся с Лили, и Эльза осталась одна с Джоэлем.

– Вам не увернуться от танцев, – улыбнулся Джоэль, предлагая Эльзе руку.

Девушка рассеянно вошла с ним в толпу. Танцующие пары, разноцветные фонарики, шум голосов, сливающийся со звуками оркестра, представительницы рода Кэрью, с благосклонным видом стоявшие поодаль от веселящейся толпы гостей, знакомые лица, то скользившие к ней, то, кружась, удалявшиеся снова, – все это мелькало расплывчатым узором перед глазами Эльзы. На фоне этой вертящейся панорамы мысль ее пылала одиноким ярким огоньком. Живые обрывки воспоминаний летели на этот огонек и плавились в нем: мисс Хилдред, улыбающаяся из глубины своего кресла – «… Вы все-таки выйдете за него замуж!». Джо Трэси, стоящий в дверях – «Я буду поджидать вас»… Ее собственный страх и бьющееся сердце – «Мне нельзя больше разговаривать с ним, мне нельзя больше разговаривать с ним!». Гордость, ненависть, любовная жажда, из темных недр ее существа грозящая ей гибелью, ее измена… И вот сейчас Бэлис Кэрью – «Человек имеет право быть, чем он хочет»… Право мужчины… Право женщины… ее право… Право Эльзы Бауэрс уйти от Эльдерской балки, от всех эльдерских балок в мире! Что-то смутное поднималось в ней, что-то зловещее. Рождалось сознание какого-то грозного движения, скрытого за гранями видимого, грозные зовы из далей, недоступных слуху.

Снова она была с Бэлисом, слышала словно издалека его голос, шла с ним сквозь толпу, потом по темной лестнице вниз на холодный воздух, видела вспыхивающие на горизонте молнии, на фоне которых деревья казались могучими духами.

– Сюда, Эльза, подальше от шума! – говорил Бэлис. И вот она сидит с ним на берегу маленького пруда для уток. Перед ними черный круг воды. Высокие тополя шевелятся и шепчутся над головой. И голос Бэлиса Кэрью, совсем близко от нее, говорит тихо, но настойчиво:

– Я не могу больше, Эльза! Без вас у меня нет ни луча надежды. Эх, без вас все пустота! В крови Кэрью живет тоска и… и какая-то дикость, Эльза. Нас часто считают негодяями, а правда вся в том, что мы только хотим уйти от чего-то внутри нас. Ни одна женщина еще не понимала мужчин Кэрью. И вы не понимаете. Некоторые, может быть, и поняли бы, но они были не из таких, на которых женятся. Впрочем, я не прошу вас, чтобы вы понимали меня.

– А чего же вы просите от меня, Бэлис? – с дрожью в голосе спросила она.

– Боже милостивый, что за вопрос! – Он внезапно вскочил, стал перед ней и засунул руки в карманы. Спустя долгое время он взглянул ей прямо в глаза.

– Я прошу вас выйти за меня замуж, Эльза Бауэрс, – глухо произнес он.

У Эльзы захватило дыхание и пальцы сжались.

– Я знаю, как вы ненавидели меня, – поспешно продолжал он, – как вы думали, что ненавидите меня. Я не прошу у вас любви – по крайней мере, сейчас. Я хочу, чтобы вы были со мною, чтобы я всегда мог видеть вас и научить вас преодолеть вашу ненависть, если только это возможно, Но вы должны быть моей так или иначе. Я буду ждать, пока вы не полюбите меня.

Она боролась, стараясь сохранить в своей душе старую ясную оценку его личности, свою старую неприязнь, свое драгоценное презрение. Вся дрожа, она встала и долго приглядывалась к нему в темноте. На миг Бэлис показался ей лучезарным и одиноким, скорбным и далеким от всех Кэрью, далеким от всего, что было так знакомо ей в нем. Голос жалости к нему воззвал из глубины ее сознания: «Ты не знаешь, о чем просишь, Бэлис Кэрью! Ты не знаешь, что ты делаешь, женясь на мне!».

Он приблизился к ней и взял ее крепко сжатые руки в свои.

– Вы понимаете меня, Эльза? – нетвердым голосом спросил он ее. – Вы выйдете за меня… вот так, как все обстоит… и будете ждать любви?

И как будто какая-то потусторонняя сила вымолвила за нее слова, которые она произнесла.

– Если вы действительно хотите, чтобы было так, Бэлис… – задыхаясь, пробормотала она, – если вы, действительно, хотите этого…

И сейчас же она поняла, что эти слова произнес за нее страх, тусклый страх перед серыми холмами и вереницей пустых лет, перед забвением.

Она видела, что сначала он плохо верил. Потом отступил от нее, улыбаясь ей с нервной насмешливостью и проводя пальцами по волосам.

– Вы серьезно говорите, что… выйдете за меня? – спросил он.

– Если вы действительно этого хотите, – ответила она.

Бэлис схватил ее за руку, провел по краю пруда и дальше в подъездную аллею, где стоял открытый автомобиль, на котором вчера ездил в город Джоэль.

– Садитесь и подождите меня, – быстро сказал он. – Я не могу видеть вас сегодня среди этой толпы. А мне нужно переговорить минутку с Рифом.

Чувство полного одиночества охватило ее, когда она ждала Бэлиса и думала о нем и о том, что она сделала. Слезы выступили у нее на глазах… ведь ее ждал Джо Трэси! Ей придется пойти к нему и рассказать обо всем. Инстинкт подсказал ей, что ему легче будет выслушать ее, чем ей говорить с ним. В натуре Джо Трэси не было места ни отчаянию, ни бездонной мрачности. В нем жила здоровая беззаботность земли. Он песнями проложит себе путь в другое сердце, найдет утешение в другой любви.

Бэлис сел рядом с ней и направил автомобиль на большую дорогу.

– Мы едем в город, – сказал он с оттенком своего прежнего беспечного юмора, – если мы станем дожидаться завтрашнего дня, вы можете переменить свое решение. Я уже все рассказал Рифу, он дал нам свое благословение.

Эльза не протестовала. Ее глаза были устремлены вперед на дорогу, и ее чувства убаюкивались горячим благоуханием придорожных трав и усыпляющим неумолчным стрекотанием насекомых, живших так близко своей странной жизнью. Ей казалось, будто она скользит во что-то безвыходное и неизбежное.

Удар приближающегося грома заглушил стук мотора. Бэлис взглянул на Эльзу и сказал:

– Вы дрожите. Если бы вы любили меня, я обнял бы вас.

Она обернулась, посмотрела на него и захватила врасплох прежнего четырнадцатилетнего мальчика, уныло сдвинувшего свои черные брови. Она боялась, что если он посмотрит внимательнее, то увидит его неприласканного, сжимающего в руке зеленую лягушку.