Через минуту Эльза остановилась у широко открытой двери риги, глядя, как дядя Фред отводил лошадь на луг, причем рядом с ним шел юный Кэрью. Дядя Фред был странный человек. Его всегда было как-то жалко, неизвестно почему. В его сутулых плечах и в тяжелой поступи было что-то придававшее ему такой вид, как будто он чего-то стыдился. Эльза и теперь заметила это выражение в косых взглядах, которые он бросал на Викторию. Это было неотъемлемой чертой дяди Фреда, как и его фетровая шляпа, которую Эльза видела на нем с самого раннего своего детства. К красивым, дорогим вещам, а также к богатым людям он относился так же, как и ее мать. Вся беда была в том, что они оба не могли делать вид, что и сами относятся к таким же людям и обладают такими же вещами. А Эльза, стоя здесь в тени, могла смотреть на Викторию и спокойно думать об экипаже, как о гладеньком живом существе, которому невтерпеж оставаться дольше под солнечными лучами. Потом она могла посмеяться над этими своими мыслями, вспомнив, что в конце концов это всего лишь коляска. Но дядя Фред и мать были люди иного склада. Они смеялись нечасто.

«Вот если бы здесь был папа, – думала Эльза, – он посмотрел бы на стоящую в тени коляску, поднял брови и скорчил такую смешную физиономию, что я покатывалась бы от хохота». Она вспомнила, как однажды к ним пришла в гости ее учительница, мисс Глайд, в высокой желтой шляпе помпадур и с «валиком» в прическе. Эльза сидела рядом с матерью, а мисс Глайд лицом к ним и спиной к кухонной двери. Папа выглянул из кухни и, должно быть, заметил помпадур мисс Глайд, потому что в следующий миг Эльза увидела его стоящим в дверях с караваем хлеба на голове. Эльза задохнулась от смеха и, чтобы не прыснуть, опрометью бросилась из комнаты. Таков уж был характер у отца. Он с усмешкой говорил себе, что он человек простой и живет по простоте, и что никаких фокусов ему не надо. Но Эльза помнила, как однажды он выписал Эмерсона в кожаном переплете; однако, когда книга пришла к ним, в доме не было ни пенни, чтобы заплатить за нее, и посылку отправили обратно. Но в тот вечер папа ушел из дому, и кто-то на следующее утро привел к ним домой их лошадей, а отец лежмя лежал внутри фургона.

Дядя Фред с маленьким Кэрью возвращался обратно с выгона. Эльза двинулась по дорожке к дому, немного досадуя на себя за то, что она размечталась тут, в то время как могла бы отлично добежать до дому до их возвращения. Ей не хотелось встречаться с мальчиком Кэрью в таком виде – в грязном переднике и с голыми ногами. Она пустилась бежать, но дядя Фред окликнул ее:

– Эльза!

Она остановилась, выжидая. В конце концов, что такое представлял собой мальчик Кэрью, чтобы его бояться? Только и всего, что у него более чистая блуза, соломенная шляпа и красные сочные губы.

– Пойди и спроси маму, не нужен ли я? – кивая головой на дом, сказал подошедший к Эльзе дядя Фред.

В этот миг сама мать Эльзы вышла из дому, настежь отворив в сенях дверь, на которой сверху, разгоняя мух, затрепыхался лоскут клеенки. Она спустилась во двор, и Эльза увидела багровые пятна на ее щеках. Эльза прижалась к юбке матери и скрыла лицо в коричневых складках, пока у нее не закружилась голова от приторного, острого запаха ситца. Как ей хотелось, чтобы эти гости не приезжали вовсе расстраивать ее мать своими изящными платьями, шикарной лошадью и экипажем!

– Мне нужно курицу к ужину, Фред, – сказала мать, – я попросила их остаться ужинать. Им нужно видеть Стива. Выбери из тех кур, что мы получили от Джонсона. И опали ее хорошенько, Фред. А ты, Эльза, ступай и принеси мне дров. Может быть, и наш юный гость пойдет с тобой?

Эльза внезапно струсила. У нее защекотало в больших пальцах, так что она почесала их друг о друга. У нее зашумело в голове, она сощурила глаза и криво улыбнулась. Мальчик медленно приблизился и снял свою круглую шляпу. Его голова была вся в блестящих коротких локонах темно-каштанового цвета, а там, где волосы образовывали маленький завиток над его лбом, солнце опалило их, придав им ярко-медный оттенок. Эльза уставилась на него, позабыв о себе самой. У него были черные брови, похожие на маленьких рыбок, как подумала Эльза, доходившие до самых висков, а под этими бровями странные глаза. Как у Рифа, они были мягко-агатовые, темно-зеленые с черными прожилками. Щеки и губы у него были пышные и яркие, как малина. Мальчик был похож на малину! Эльза слегка хихикнула.

Ее мать теперь двинулась обратно, а вместе с ней исчезло и убежище в виде ее юбки.

– Посмотри, где Ленни, и принеси мне дров, – сказала мать и направилась по дорожке к дому.

Мальчик Кэрью стоял, заложив руки в карманы и расставив ноги, как это делают взрослые мужчины. Он сжал губы и принялся тихонько насвистывать с самодовольным видом и вдруг резко остановился и спросил:

– Кто это Ленни?

– Это мой брат, Леон, – свирепо ответила Эльза.

– О, – заметил мальчик, подбирая камень и бросая его в траву, – а я думал, что это только другая девочка!

Эльзу бросило в жар, все в ней сжалось. Она быстро заморгала.

– Хо-хо, – сказала она с презрением, – я носила мужские штаны с блузой целых два лета там, в Айове. Я и теперь могла бы носить их, но мне больше нравятся платья, чем штаны.

Мальчик снисходительно, но колко улыбнулся, с таким видом, как будто он уже слишком большой для таких споров. Он переменил тему.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Эльза Маргарита Гермина Бауэрс, – с гордостью осведомила его она, поднимая подбородок на первом слоге каждого имени и полузакрыв глаза.

– Ишь как! Как вы все это помните? Сколько вам лет?

Эльза колебалась.

– Одиннадцать, – наконец сказала она, едва переводя дух, и прибавила, еще увеличивая ложь: – Уже исполнилось. Мальчик нахмурился, причем темные рыбки его бровей сошлись вместе.

– Вы малы для вашего возраста, – заметил он, досадливо вытянувшись вверх. – А сколько лет вашему брату?

– У меня два брата.

– Леон, – сразу подсказал юный Кэрью.

– А… это еще ребенок. Ему восемь лет.

Их разговор был внезапно прерван окриком из дому:

– Эльза, да неси же дрова!

Она двинулась вперед, и мальчик Кэрью пошел следом за ней.

– Надо также найти Ленни, – сказала Эльза, – вероятно, он играет там, в домике среди лебеды.

Они пришли к этому «домику», представлявшему собой просто вытоптанное место среди густой лебеды, поднимавшей вверх свои сочные, мягкие головки на толстых зеленых стеблях, лоснящихся и холодных. Ямка дышала темно-зелеными влажными тенями и была устлана большими сухими листьями. Здесь было тихо и пахло землей, и тишиной, и дождями, которые налетали и уходили, и долгими далекими утрами, с облаками, проносившимися по синеве неба высоко над волнующейся зеленью трав. Здесь пахло и июнем, и июлем, и августом и всей дремой долгого лета. У Эльзы забилось сердечко, когда она ввела гостя в свое святилище. Леон находился тут, в этом гнездышке для маленького мальчика. Он свернулся клубочком и крепко спал. Его желтые кудри зарылись глубоко в кучу листвы, а пухлая грязная ладонь чашечкой выставилась вперед.

Эльза вся обратилась в нежность к нему. Он был такой беспомощный, такой маленький! Ей неприятно было будить его. Она опустилась на колени и подняла голову ребенка.

– Проснись, Ленни! Помоги своей Эльзе принести дров. У нас гости, – сказала она.

Леон стал отбиваться и тереть себе кулаками нос и глаза. Сестра засмеялась и не трогала его больше, втайне гордясь его мужественностью. Леон не терпел нежностей. Он смело встал на ноги и уставился широко открытыми глазами на пришедшего с Эльзой незнакомца.

– Как вас зовут? – спросил он, сразу стряхнув с себя сон.

Мальчик Кэрью засмеялся ему прямо в лицо, а затем обернулся к Эльзе.

– У меня только одно имя, – произнес он, как бы продолжая разговор, прерванный несколько мгновений тому назад. – В нашей семье мы никогда не даем двух имен. Но зато они идут из рода в род и о многом говорят нам, поэтому мы и не нуждаемся больше чем в одном имени. Так объясняет это мой отец. Моей матери – она уже умерла – не нравилось мое имя. Это имя – Бэлис, Бэлис Кэрью. Моего прадедушку тоже звали Бэлис, и он приехал из Англии на парусном судне, которому потребовалось восемь недель, чтобы пересечь океан. В то время были пираты, и за кораблем моего прадедушки гнались, но корабль все-таки удрал от них.

Наступило долгое молчание, во время которого Эльза переваривала это сообщение и досадовала, почему в истории семьи Бауэрсов не было ничего, чем можно было бы превзойти гонку с пиратами. Но Леон не мог с этим смириться.

– Моя мать из Германии, – заявил он. – Она переехала океан, когда была маленькой девочкой, и с ее кораблем случилось крушение, и она должна была плыть до берега. Она совсем уже утонула, но вдруг появилась собака, большая собака, и спасла ее.

Он тараторил быстро, и Эльза могла только с удивлением наблюдать за ним. Она чувствовала, что должна остановить его прежде, чем он зайдет слишком далеко, но только крепко сжала губы, отчего у уголков ее нижней губы образовались две ямки.

Бэлис с открытым недоверием переводил взгляд с Леона на Эльзу.

– Этого не могло быть! – крикнул он. – Как далеко ей пришлось плыть?

Леон вытянул руки и совсем зажмурил глаза.

– О, целые мили… – произнес он, – думаю, что сотню миль!

Бэлис улыбался теперь во весь рот.

– А когда же появилась собака и спасла ее? – спросил он.

Воображение Леона спасовало перед этим вопросом, или, может быть, он совсем уж потерялся перед той картиной, которую нарисовал для Бэлиса в надежде превзойти историю с пиратским судном. Во всяком случае, он ничего больше не мог придумать. Бэлис сам прервал наступившее тяжелое молчание. Он внезапно опустил руку в карман и сказал:

– Если ты отгадаешь, что у меня здесь, я подарю тебе это.

Леон, начинавший уже зевать, от неожиданности встрепенулся и сразу воскликнул:

– Нож!

– Ну нет! Отгадывай снова. Три раза.

Малыш уставился на карман, стараясь пронизать его взглядом. Оставалось угадывать только два раза. Эльза тоже смотрела на карман.

– Органчик!

И на этот раз Леон промахнулся, и Эльзе стало противно.

Леон пробормотал:

– Ну, хорошо… стеклянные шарики?

Бэлис засмеялся и покачал головой.

– Ну, ладно! Бери уж так, – сказал он любезно и вытащил из кармана эмалированную зеленую лягушку с красными выпученными глазами. Она могла открывать рот и квакать по желанию.

Оба, и Леон и Эльза, в восторге смотрели на игрушку, лежавшую на ладони Бэлиса.

– Вот, возьми ее, – сказал тот, протягивая лягушку Леону, – у меня дома есть еще одна.

Он с любопытством взглянул в глаза Эльзе. Его длинные ресницы сомкнулись и замигали. Внезапно она отвела руку Бэлиса.

– Нет! – резко сказала она. – Не надо давать ему! Он не отгадал.

Леон потянулся за игрушкой, но Эльза ударила его по руке. Мальчик сделал недовольную гримасу, топнул ногой и выпрямился. Бэлис поднял одну бровь.

– Гм, почему же это? У меня есть другая. Да если я захочу, так может быть целая куча, – сказал он.

– Ну, и у нас может быть, – возразила Эльза. – Пойдем же, Леон. Нам нужно принести дров.

Бэлис нахмурился, его глаза и щеки потемнели. Он стоял неподвижно. Игрушка глупо торчала на его ладони. Его благородный порыв был остановлен девчонкой в простом платье, с голыми до колен ногами, которые к тому же были слишком худы и не слишком чисты. С внезапным гневом он произнес:

– Вы не можете! Вам придется покупать их, и у вас не хватит денег. А у меня их сколько угодно в карманах, да еще больше дома.

Эльза на миг растерялась. Она бешено искала, чем можно было бы поразить этого юного самохвала и поставить его на место.

– Моему брату Рифу сегодня ночью отрезало руку на ветряной мельнице! – наконец выкрикнула она.

Эффект получился поразительный. Эльза почувствовала легкое головокружение и пустоту под ногами. Бэлис побледнел и, казалось, почувствовал себя дурно.

– Которую? – спросил он голосом, похожим на испуганный шепот.

– Конечно, правую! – ответила она, также почувствовав себя дурно и едва не зарыдав.

Леон забыл про лягушку.

Дети вышли из благодатной зеленой тени, пройдя между гладкими нефритового цвета стеблями лебеды, погруженными внизу в темноту, и снова попали в сверкающие ленивые и могучие волны степного солнца. Бэлис Кэрью посмотрел на ветряную мельницу, крылья которой белели на солнце свисающими вниз лохмотьями.