В последовавшие затем дни Эльза все время вспоминала последние слова, которые Бэлис сказал Норберт у Уитни: «Кэрью расплачиваются!». День за днем она наблюдала, как мужчины Кэрью отчаянно сражались, прислонившись спиной к стене и держа своих врагов на почтительном расстоянии, в то время как Риф и старый Том Дьюинг работали день и ночь, составляя опись их имущества, выписывая документы, бесконечно проверяя и сличая все, пока злобная, ненасытная толпа стояла в ожидании на улице у дверей их конторы. «Кэрью расплачиваются!». День за днем наблюдала она, как таяли владения Кэрью подобно снежным полям под лучами горячего солнца, пока не осталось ничего, кроме белого дома, стоявшего в стороне от большой дороги, в конце вязовой аллеи. «Кэрью расплачиваются!». Эльза наблюдала их всех: надломленного теперь старого Сета Кэрью, с трагическим видом блуждающего по полям, с которых он столько лет собирал урожай; Майкла Кэрью, непреклонного, угрюмого, богохульствующего; Джоэля Кэрью, вернувшегося из города, ошеломленного и унылого; Мейлона Брина. Она наблюдала их всех, выполнявших день за днем тяжелые формальности, будто под воздействием какой-то внешней силы. Она наблюдала Бэлиса, боровшегося молча, твердо, решительно. «Кэрью расплачиваются!». И за ними всеми, как видела Эльза, стояла Хилдред Кэрью, вновь вернувшаяся к жизни, гневная, настойчивая, неутомимая, с неукротимой яростью командовавшая мужчинами, заставлявшая их выплачивать все долги до последнего доллара. Эльза только раз видела ее в эти страшные дни. Она хотела бы никогда больше не видеть ее такой.

И вот наступил конец. Хилдред Кэрью прислала Бэлису и Эльзе записку с просьбой приехать в большой дом на последнее семейное собрание перед отъездом Майкла в Техас. Под вечер они поехали туда через поля – Эльза на Флете, Бэлис на вороном жеребце, недавно выезженном под седло.

Когда они въехали в аллею вязов, перед ними вырисовался величественный дом Кэрью, ослепительно белый в солнечном закате, с красивой зеленой крышей, дом, который всегда казался Эльзе таким далеким от смерти, от падения, от всякого ослабления его духа. Ускользающий зеленый цвет вязов нежными изгибами выделялся на синеве неба. На гладких, ровных лужайках громадные букеты кустов пестрели прелестным рисунком синего, красного и зеленого цветов. Эльза глубоко вздохнула. Настал момент разрушения для этого большого белого дома с его победоносно сверкающей в лучах солнца крышей, не поддававшейся суровым натискам времен года.

Она украдкой бросила взгляд на Бэлиса. Его голова была поднята, глаза сузились. Он, казалось, вбирал в себя все, на что падал его взор, напряженный и глубоко внимательный. Он всецело отдался созерцанию окружающего. Она знала, что он не замечает ее взгляда, обращенного на него, и почувствовала острую боль в сердце.

– Чертовски неприятно, не правда ли, что старый дом уходит из наших рук?

Она расслышала в его голосе какую-то новую, жесткую нотку и прошептала что-то неопределенное в ответ, понимая, что он слишком поглощен своими мыслями, чтобы расслышать ее слова.

Семья собралась в кабинете. Сквозь окна проникали длинные полосы солнечного света, ложившиеся на роскошный ковер и большой массивный стол, за которым сидела ослепительно невозмутимая Хилдред. Эльза взглянула на нее. Это сидела прежняя Хилдред с высоко поднятой головой и живыми, властными глазами. Но в течение нескольких мгновений Эльза не замечала других лиц в комнате и даже не присматривалась к Хилдред. Она видела лишь Грэс Кэрью, сидевшую в падавших прямо на нее лучах солнца. Она была уже не в глубоком трауре, а в белом шелковом платье и сидела, покачиваясь медленно и размеренно в своем низком кресле. Эльза на секунду закрыла глаза, почти ослепленная силой иллюзии. Ей почудилось в этот миг, что Грэс розовая и полная, что ее волосы золотисты, как мед, и искусно причесаны в стиле Помпадур. Когда Эльза вновь открыла глаза, она увидела, что это было не то хрупкое создание, каким Грэс казалась месяц назад, с блуждающим взглядом и дрожащими руками, но женщина с бодрым, приветливым лицом и крепко выпрямившимся телом.

В чем бы ни заключалась перемена, происшедшая с Грэс Кэрью, ничто не намекало на какое-нибудь ослабление, духовное или физическое.

– Сядьте здесь, рядом со мной, Эльза, – прозвучал, нарушив общее молчание, голос Хилдред. – Почему Бэлис такой мрачный?

Эльза села на стул около Хилдред, внимательно всматриваясь в лицо Бэлиса, который направился к другому концу стола. Нелли вкатила в комнату передвижной столик с чайным прибором, поставив его так, что солнечный свет упал прямо на него. Пар, подымавшийся из голубого, оригинальной формы фаянсового чайника, маленькие пухлые булочки на синем блюдце и блеск столового белья – все это, казалось Эльзе, производило впечатление приятной гармонии и того нерушимого спокойствия, которым дышало сейчас все существо самой Хилдред Кэрью.

Двое сыновей Нелли вошли вслед за матерью в кабинет. Они направились прямо к Бэлису, сидевшему рядом с Майклом. Эльза заметила в старшем из детей поразительное сходство с Бэлисом и сердце ее забилось от глубокой боли и нежности.

– Вышлите мальчиков, Нелли, – приказала Хилдред спокойным и сдержанным голосом. – Они и так скоро станут взрослыми.

Нелли вывела мальчиков, и старший из них, идя к двери, оглянулся через плечо на Эльзу и лукаво улыбнулся.

Из другой двери в комнату вошел Сет Кэрью, спокойный, седой, с немного ироничной улыбкой на губах.

– Новый военный совет, Хилдред? – заметил он, усаживаясь и осматриваясь кругом. – Тебе следовало быть генералом.

Он тихо засмеялся, смехом, подумала Эльза, который прозвучал глубоким отчаянием. Потом он снова поднялся и сел несколько в стороне от других у открытого окна, через которое он мог видеть яблоню, заслонявшую внешний мир пышно цветущим пятном. Усевшись там, он, казалось, отделил себя не только от группы за столом, но и от той общей жизни, к которой сам неотъемлемо принадлежал. Он опять рассмеялся, но уже про себя, как будто над чем-нибудь действительно забавным.

Нелли разливала чай. Хилдред выпила две чашки спокойно, не торопясь, затем отставила в сторону свою чашку и сложила белые руки в позе самоотречения на черном шелку своего платья. Искоса взглянув на нее, Эльза увидела, что под трагической маской ее лица горело дикое торжествующее возбуждение, всегда охватывавшее ее при каких-либо катастрофах с семьей, – та же картина, которую Эльза видела после смерти Питера. Это так сбивало с толку, было так непонятно, что Хилдред на миг стала ей совершенно чужой. Разорение? Не могло быть разорения там, где жила эта женщина. Сама основа, сама сущность жизни горела в ней. Из обломков общего крушения она уже построила у себя в душе новую твердыню. Она сидела, выпрямившись, в вызывающей позе, медленно обводя взором комнату, со своей загадочной и даже жуткой улыбкой. Скрытая насмешка мелькала в ее глазах.

– Майкл, – без обиняков начала она, – не скажешь ли ты теперь, в каком именно положении находятся сейчас наши дела после того, как покончены все расчеты?

Майкл придвинул свой стул к большому столу и вынул из кармана пачку документов. В течение получаса Эльза слушала отчет о том, как имущество, принадлежавшее Кэрью, почти полностью пошло на удовлетворение претензий окрестного населения. С начала до конца это была очень тяжелая повесть, в подробности которой Эльза даже не пыталась вникнуть. Но все-таки, слушая ее, она поняла, что разорение Кэрью было полным и окончательным. Да если бы она и не слышала ни слова из того, что говорил Майкл, то могла бы понять смысл этого рассказа по трагическому лицу старого Сета. Старик сидел, молча и не двигаясь, у открытого окна, с глазами, пристально устремленными на яблоню в бело-розовом облаке цветов.

Когда Майкл закончил, Хилдред быстро подняла голову и распрямила свои тонкие плечи.

– В этом отчете нет ничего, чего бы мы не слышали по тому или иному поводу раньше, – сказала она. – Однако не мешает нам восстановить все это сейчас в памяти. Мы все знаем уже в течение нескольких дней, что наша семья исчерпала до конца все свои ресурсы. Вы, вероятно, все знаете, что я предвидела это уже давно.

Сет Кэрью обернулся и протянул в ее сторону руку.

– Не подчеркивай этого, Хилдред, – жалобно произнес он, – ты могла бы немного пощадить нас!

Она бросила на него быстрый взгляд.

– Я не буду останавливаться на этом, Сет, – ответила она. – Я говорю только, что предвидела кризис такого рода с той минуты, как впервые было упомянуто об этом нефтяном деле. Я была против с самого начала. Я не вложила в него своих денег – и не дала на него денег Грэс. И мы сохранили эти деньги. Их не так много, но они дадут нам возможность выйти из нашего критического положения, если мы будем действовать разумно.

Эльза снова услышала тот же тихий смех Сета Кэрью. Она бегло взглянула на старика. Его глаза все еще были устремлены на яблоню, но в углах рта змеилась ироническая улыбка.

Хилдред сообщила подробнее о денежных суммах, лежавших в банке на ее имя и имя Грэс, и сделала приблизительный расчет возможной выручки от продажи домашних вещей и небольшого количества скота, еще оставшегося во владении Сета Кэрью. Но Эльза не в состоянии была выслушивать то, что говорила Хилдред, Она ни о чем не могла думать, кроме выражения окаменевшего лица Сета Кэрью. Хилдред могла говорить все, что ей было угодно, о способах вывести семью из критического положения. Но для Сета Кэрью, чувствовала Эльза, не было выхода из кризиса. Он всю свою жизнь отдал на то, что было здесь, в этом месте, его душу целиком поглотила эта земля, которая больше не принадлежала ему.

– Мы с Грэс говорили о будущем, – продолжала Хилдред своим жестким, ровным тоном. – Мы говорили затем об этом с Нелли и девушками. Мы не можем оставаться здесь – вы все это понимаете. Но мы не входим в обсуждение вопроса о возможности вернуть владения, принадлежавшие семье. Есть нечто более важное, чем это. – Она откашлялась и дотронулась до губ своими длинными пальцами. – Мы не можем позволить мальчикам Нелли, – и могут быть другие дети, о которых тоже надо будет подумать, – мы не можем позволить им вырасти с именем Кэрью, когда это имя стало в этой местности тем, что из него сделали наши мужчины.

Ее голос теперь звенел, как сталь. Никто не пошевелился и не отважился заговорить, кроме Сета Кэрью, но и он только обвел всех взглядом и поднял руку слабым протестующим жестом.

– Разрешите мне сказать все, что я должна сказать, Сет, – продолжала Хилдред еще более решительным тоном. – Когда Питер навлек позор…

Сет вскочил, весь дрожа, со сверкающими глазами.

– Довольно! Я не позволю этого! – закричал он. – Можешь говорить все, что хочешь, о живых, но не трогай мертвых!

Бэлис встал и обнял рукой отца.

– Сядь, отец, – ласково сказал он, усаживая его в кресло.

Когда они опять сели, Хилдред продолжала:

– Из уважения к твоим чувствам, Сет, я исполню твое желание. Но я должна тебе сказать, что все в окрестностях знают правду о смерти Питера, давно уже знают.

– И пусть знают, черт бы их побрал! – произнес Сет.

Хилдред продолжала, как ни в чем не бывало:

– Майкл никогда не делал тайны из своих похождений. Нам нет необходимости говорить о нем. Но Джоэлю не повредит узнать, что его имя очень часто упоминается в связи с именем жены Акселя Фосберга.

Эльза видела, как Джоэль покраснел до корней волос. Даже для нее эта пытка становилась невыносимой.

Но в Хилдред, казалось, ни к кому не осталось жалости.

– Мы все знаем, что говорилось о Бэлисе и жене Брэзелла. Я не спрашиваю, лежит ли на Бэлисе моральная вина в смерти Нэта Брэзелла, и не желаю знать.

Все, что я хочу сказать, это то, что я не могу вынести мысли о дальнейшем пребывании в тех местах, где подобным вещам верят и говорят о них открыто.

– Вы взвинчиваете себя совершенно напрасно, тетя Хилдред, – нетерпеливо прервал ее Бэлис, подняв на нее глаза. – То, что говорят обо мне, не может…

Но с Хилдред нельзя было спорить.

– Нелли с детьми и Ада сейчас же поедут в Техас, как только Майкл и брат Нелли найдут там для них пристанище. Мы с Грэс последуем за ними немедленно после того, как приведем в порядок свои денежные дела. Что делать Флоренс и Мейлону, пусть они решают сами. Сет согласился сопровождать Грэс и меня. Я хотела бы знать, что намерены делать Джоэль и Бэлис. Когда это будет выяснено, можно будет приступить к выполнению наших планов.

Когда Хилред говорила, перед глазами Эльзы пронеслось видение Кэрью, проходивших как бы церемониальным шествием с отдаленнейших времен, – блестящее зрелище лихого рыцарства и романтических безумств. Сейчас приостановившееся было шествие опять пришло в движение. Внезапный страх овладел ее сердцем и невольно оттолкнул ее от Хилдред.

– Во-первых, Бэлис, – сказала та, помолчав, – мы надеемся, я не хочу этого скрывать, Бэлис, что ты отправишься с нами. Нашему роду всегда удавалось от разорения перейти к новому расцвету на новом месте. Тебе здесь ничего не осталось, Бэлис, кроме нищеты и презрения. И ничего, кроме унижения, для Эльзы. Я нисколько не сомневаюсь в твоем решении, раз выход представляется сам собой. Права ли я?

На несколько мгновений нависло тяжелое молчание. Бэлис, казалось, искал ответа. В эту минуту ряд картин прошлого внезапно промелькнул в мозгу Эльзы: жаркий, сверкающий августовский день с запахом пыли и сена на верхушке сеновала и блестящий экипаж, въезжающий внизу во двор Бауэрсов; темный ноябрьский день, десять лет назад, когда она принесла образцы вязанья матери женщинам Кэрью и сидела на стуле, вся пылая под холодным взглядом Ады Кэрью. «А вы сами носите такие чулки, Эльза?»…

Душный летний вечер и женщины Кэрью, принимающие с высокомерной покровительственной любезностью своих скромных гостей в большом сарае; затем тяжелое утро в этой самой комнате, где она выдержала их прохладный прием, когда стала женой Бэлиса. Эти самые люди теперь хотели, чтобы она отправилась с ними, разделила их позор и бежала вместе с ними в новую жизнь.

Бэлис начал говорить, но Эльза почувствовала, что невольно поднимается со стула и стоит на какой-то невообразимо шаткой и открытой всем взорам высоте перед Хилдред, Адой, Нелли, Флоренс и Грэс, перед Майклом, Бэлисом, Джоэлем, и перед Сетом Кэрью, их отцом. Ее тело, может быть, колебалось, но внутри чувствовалась какая-то негнущаяся опора, твердая сущность Эльзы Бауэрс. Она взглянула через всю комнату на Бэлиса, и он показался ей таким безразличным, как совершенно чужой человек. Ее мысль никогда еще не была столь ясной. Никогда, даже ради Бэлиса и своей любви к нему, не последует она за этими тщеславно-суетными Кэрью на новые места.

– Бэлис может уехать… или остаться… как пожелает, – громко и отчетливо говорила она, хотя ей казалось, что после каждого слова в ее душе захлопывалась какая-то маленькая дверь. – Но что бы он ни сделал, я останусь здесь.

Эльза остановилась, но лишь на мгновение.

– Вы можете растить собственных детей, где хотите и как хотите, но я не буду растить своих детей в страхе перед наследием Кэрью…

Ее голос стал более глубоким и слова – медленными. Она встретилась взглядом с Бэлисом и увидела, что он сощурился от изумления.

– Я не хочу, чтобы мой ребенок был… трусом. Высоко неся голову, Эльза направилась через комнату к двери в переднюю.

– Вам удобнее будет обсуждать все это без меня, – твердым голосом закончила она. – Я сказала все, что могла сказать. Я еду домой, Бэлис.

Флета сама пошла рысью по направлению к дому. Опомнившись в одиночестве на дороге, Эльза только теперь поняла, что опрометью выбежала из дома Кэрью. Ей казалось, что расстилавшийся перед ней ландшафт дрожит, потому что глаза застилали слезы, жгущие глаза, как огонь. Какая-то неведомая сила заставила ее оглянуться и влекла назад, чтобы она смогла увидеть себя живущей там, в Балке, без него.

Солнце садилось в пылавшем пламенем облачке, когда она въехала на нижний двор у амбара. Она пустила Флету на выгон и побежала домой. Внезапно она почувствовала, что напрасно боится Бэлиса. Он не может не прийти к ней сюда, на Гору, где все так прекрасно.

Она взошла на вершину Горы. Молодой месяц, тонкий и серебристый, светил с прозрачного и зеленоватого, совершенно чистого неба. Эльза могла, казалось, осязать своими пальцами воздух, напоенный сладостными испарениями нежных, еле пробивавшихся сквозь почву ростков. Гора уходила вниз, как стремительный земляной поток, и вверх против этого потока, преодолевая его, спешил к ней Бэлис.

Он уже проходил мимо расцветающих молодых березок, махая Эльзе шляпой. Она сидела на маленькой травянистой кочке, до сих пор теплой от солнечных лучей, согревавших ее весь день. Она встала, и ее светлое платье слегка развевалось у ног от теплого ветерка.

Она знала, что Бэлис мог видеть это движение ее платья. Этого было достаточно, она не махнула ему рукой и не крикнула ему. Она стояла неподвижно, заложив руки за голову и глядя вниз вдоль склона.

Бэлис широкими шагами поднялся на последний поросший травой бугор. Эльза видела отблески красноватого света на светлой коже его верховых сапог. Такой же красноватый отсвет окаймил волосы над его лбом и оттенял скулы. Он был уже на вершине Горы и чуть заметно улыбался Эльзе. Она приблизилась к нему, обхватила руками его лицо и, притянув его к себе, прикоснулась губами к его сверкающим волосам и бронзовым пятнам света на щеках. Порывистым движением он крепко прижал ее к себе, и в то время как он ее целовал, она увидела, что глаза его были мрачны и рассеянны.

Он угрюмо засмеялся.

– Я здесь, как видишь. Ты ведь знала, что я приду. Ты ни одного мгновения не могла думать, что я отправлюсь с ними. Ты… ты была права!

Эльза спрятала свое лицо на его плече и долго не могла произнести ни слова. Затем сказала:

– Я бы умерла, Бэй, в самом деле умерла.

– Я теперь самый нищий бедняк во всей Балке, Эльза, – сказал он немного погодя. – Ты с таким же успехом могла выйти замуж за…

Она закрыла ему рот рукой.

– Не говори так, Бэлис, – воскликнула она, – никогда не говори так!

Он упрямо продолжал:

– Я совершенно раздет… почти ничего не осталось, кроме этой Горы. Да и она – твоя. Но иначе я не мог поступить. Мы теперь принадлежим к Балке.

Эльза рассмеялась от внезапно охватившей ее безотчетной радости и схватила его руку.

– Я счастлива, Бэй, счастлива! Разве ты забыл, кто я?

Они оба теперь принадлежали к Балке. И она, и Бэлис. После мгновенного прилива радости у нее мелькнуло сомнение: может ли Бэлис когда-нибудь действительно стать настоящим обитателем Балки? Может ли он быть чем-нибудь иным, как настоящим, прирожденным Кэрью… ожившим Питером? Ее охватила неуловимая грусть, но она поборола ее и почувствовала, что эта грусть сменилась покорностью перед тем, что будет. Она опять стала сильной, спокойной и бесстрашной. Почему-то ее мысль перешла вдруг на Хилдред Кэрью, как будто та вдруг очутилась здесь, на Горе, рядом с ней.

Бэлис снова заговорил.

– Сядем здесь, поговорим и посмеемся немного. Хватит с нас огорчаться!

Эльза села на зеленую кочку, а Бэлис лег против нее, подперев голову руками. Несколько времени они молчали, потом Бэлис вдруг спросил:

– Ты подразумевала что-нибудь… что-нибудь особое, когда говорила сегодня… о своих детях?

Эльза нежно рассмеялась над ним и зарыла пальцы в его волосы.

– Когда грезишь о чем-нибудь, могут эти грезы иметь какое-нибудь особое значение?

– Громадное, – ответил он.

– Я грезила много раз… о мальчике – с волосами, вьющимися, как у тебя, и с сердитой складкой посреди лба, совсем как эта, и с такими же забавными бровями, как темные рыбки.

Она отвела от него глаза и мечтательно смотрела вниз, в Балку, где краски таяли и расплывались у подножия Горы слабыми, медленными волнами. Она чувствовала, что его взор напряженно устремлен на нее, но делала вид, что не замечает этого. Он внезапно схватил ее руки и прижал их к своим глазам. Она услышала его слегка дрожащий голос. Но глубже за этой дрожью слышалась сила, которая испугала ее.

– Я тоже грезил. У меня была та же, твоя греза, Эльза, и еще одна, моя собственная.

– Какая?

– Я говорил тебе однажды, что хочу что-нибудь сделать из Балки. Помнишь? Помнишь ли, кроме того, как ты тогда рассердилась на это?

Медленно, как будто Эльза ухом приникла к земле и слышала отдаленный гром, вошла в ее сознание новая мысль, сначала смутная, затем с возраставшей четкостью, пока наконец не обратилась в неотвратимый пламенный символ в ее мозгу. Бурным огнем ее охватила и обожгла тревога.

Бэлис заговорил опять:

– Это займет целые годы, дорогая, но я хочу это сделать, мне необходимо это сделать.

Ее глаза внезапно наполнились слезами. Мечта Бэлиса, мечта Кэрью! «Это займет целые годы», – сказал он. Ее мысли остановились на этих словах. Значит, ее ребенок еще может узнать Балку такой, какой она знала ее. Другое существо, с чертами Бэлиса, но с душой наполовину Эльзы Бауэрс, увидит и узнает эту пядь земли, где струится темный ленивый ручей, и реет в воздухе древний запах стоячей воды в болоте, и вьются беловатые щупальца старых корней, а вверху режет небо острое крыло козодоя. Не все ли равно в таком случае?

Свет упал на голубую поверхность пруда под Горой, небесный свод темно-сапфирового цвета был усеян звездами. Бэлис обнял ее, и она лежала в упоении, наслаждаясь теплотой его тела, его силой и внутренней чистотой. Вырисовывавшиеся в сумерках очертания его лица неудержимо взволновали ее. Она вдруг притянула к себе его голову и бурно поцеловала. Она почувствовала, как ее потянуло к нему в порыве трепетного забвения…

Молодой нежный месяц исчез, и в темноте, окутавшей Гору, не ощущалось ни малейшего дуновения воздуха. Эльза подняла руку, раздвинув пальцы, и смотрела, сколько звезд она может так закрыть. Но Бэлис схватил ее руку и начал целовать каждый палец поочередно.

Через некоторое время Эльза провела ладонью по траве и почувствовала на ней росу. Они долго пробыли с Бэлисом на вершине Горы.