Эльзе показалось, что вся гостиная полна народу, точно церковь в тот миг, когда община встает с мест при пении какого-нибудь гимна. А между тем кроме матери и ее самой, расположившейся в своей маленькой красной качалке, в комнате находился только Бэлис и обе гости Кэрью. Девочке показалось это, может быть, потому, что миссис Грэс Кэрью была так дородна, а мисс Хилдред Кэрью, ее золовка, так высока. Они заполнили собою крошечную гостиную, походя на двух больших птиц в маленькой клетке. Они распространялись и ширились над дешевеньким зеленым ковром с выцветшими розами, над стульями из поддельного дуба с вязаными салфеточками на спинках и даже над самым воздухом этой комнаты, жарким и серым… Зеленые шторы на окнах были спущены, но на одной из них было две больших дыры, и проникавшие сквозь них солнечные лучи играли на особе миссис Грэс Кэрью двумя размытыми солнечными пятнами. Одно ударяло в золотой медальон на ее груди, другое дрожало на складках белой шерстяной юбки. По-видимому, ей нравилась эта игра света, и она двигалась на стуле то туда, то сюда, наблюдая, как яркие лучи перебегают с места на место.

С Эльзой вошел только Бэлис, так как Леон вместе с дядей Фредом направился в поле. Мальчик Кэрью уселся и принялся смотреть в потолок, не обращая внимания на своих теток. Каждый раз, когда им хотелось вовлечь его в разговор, им приходилось повторять свое обращение дважды, и лишь тогда он снисходил до того, чтобы отвечать. Но зато говорил он очень вежливо, и тетки, видимо, были очень довольны им. Эльзе пришло в голову, что они уже смотрят на него как на взрослого, и это казалось ей странным.

С тех пор как Эльза вошла в комнату, обе гостьи Кэрью болтали, не переставая. Но у них была странная манера вести разговор. Они говорили так, как будто в комнате находились только они двое. И обращались они также только друг к другу, как если бы поспорили между собой на пути из городка и сейчас только продолжали этот спор, совершенно не считаясь с хозяевами дома. Неужели им ничего не было известно о Рифе? Эльза взглянула на мать. Та сидела, смирно опустив руки, и улыбалась, но в глазах ее была печаль. Неужели она ничего не рассказала гостьям? Или, может быть, Кэрью не трогали чужие дела? Внезапно Эльза почувствовала, что не может более сносить унижения матери. Ей захотелось прервать бесконечную болтовню этих чужих женщин и рассказать им о Рифе. Ей захотелось вскочить и предложить им уехать домой, где они могут продолжать спорить друг с другом сколько им угодно, сидя в своем изящном доме с новым флигелем, а не здесь, где нужна тишина, так как наверху лежит больной Риф в забытьи от боли.

Но, конечно, это было бы нехорошо. Нужно быть вежливой с людьми, подобными Кэрью. И кроме того, они приехали по какому-то делу к отцу Эльзы, который скоро вернется домой поужинать и спросить о состоянии Рифа. Папа поболтает с ними и даже, может быть, пошутит, несмотря на несчастье с Рифом. Ведь он всегда любит посмешить чем-нибудь женщин. Конечно, он оставит их ужинать и настоит на этом, хотя бы они и захотели уехать. В таком случае за столом будет больше разговоров и шуток, а после ужина они уедут на своей славной лошадке в своем вылощенном экипаже, и в доме у Балки снова станет спокойно.

«Они больше никогда не приедут сюда, – думала Эльза, – никогда не приедут, потому что они совсем другие люди!».

К ним в дом приходит старая Сара Филлипс, и Фанни Ипсмиллер, и Нэт Брэзелл. Все они одеваются по-людски и говорят о вещах понятных. А эти Кэрью говорили лишь о самих себе да о мужьях, и притом в такой странной манере, как будто Кэрью были королями и королевами, а не такими же простыми людьми из народа, как и все здесь. Послушать их, так покажется, что никогда не сравняешься с ними, как ни старайся… А солнечные пятна все еще прыгают вверх и вниз по белой юбке Грэс Кэрью, а наискосок в тени сидит мисс Хилдред, как раз под золотой резной рамой свадебного портрета мамы и папы, прижавшихся головами друг к другу.

Мама сейчас уже больше не слушает болтовни гостей. Одним ухом она прислушивается к тому, что же делается наверху, где лежит Риф, а другое занято звуками их кухни, где шипит жарящаяся на вертеле курица. Ее хватит на гостей, да, пожалуй, еще кое-что останется для папы и дяди Фреда после того, как остальные возьмут по кусочку.

– Вы говорите так, Грэс, – скрипучим голосом продолжала разговор мисс Хилдред Кэрью, – как будто вы, родились в семье, а не вошли в нее только через брак. Простите меня, но это серебро привез из Англии второй Бэлис Кэрью при своей первой поездке, а вовсе не первый Бэлис при своем втором путешествии, как вы изволите говорить. Он не решился вернуться обратно, этот первый Бэлис. Впрочем, Грэс, вы никогда не знали истории семьи в точности. Я вовсе не хочу вас упрекать. Даже нам, родившимся в семье, и то довольно трудно знать все в точности.

Эльза нашла мисс Хилдред очень старой для незамужней женщины. Неужели никто не сделал ей предложения, или, может быть, в противоположность другим, она сама не хотела выходить замуж? А между тем у нее была приятная внешность. Она походила на засыхающие осенние цветы, на жесткие и темные георгины с гладкими, колкими и чуть-чуть пахнущими лепестками. Смотря теперь на нее, Эльза вспомнила мисс Герти Шварц, высокую, худую женщину, которая обыкновенно играла в церкви на органе там, в Айове, и всегда носила простое черное платье, узкое в груди, и черную бархатную ленту вокруг шеи. Отец любил говорить о ней. Однажды в бурную ночь два человека ехали на возу с кладью и едва успели остановить воз перед этой девушкой. Вытянув руки вперед, она бросилась под копыта лошадей, ее черные волосы растрепались и падали на плечи, а бледное лицо светилось в ночном мраке. Она выкрикивала какое-то имя, но детям его никогда не называли. Герти Шварц сошла с ума, и бегала под дождем, все призывая кого-то…

Мисс Хилдред Кэрью была похожа на Герти Шварц. Но Эльзе Хилдред нравилась. Зато миссис Грэс Кэрью никогда не могла бы ей понравиться. Правда, она была мягче, изящнее, чем мисс Хилдред, и у нее были лучшие манеры. Но разве можно объяснить себе, почему одни люди нравятся, а другие нет? Конечно, надо стараться любить всех. Нужно любить своих ближних. Ну вот Эльза и любила мисс Хилдред. Ей нравились ее смолисто-черные волосы, темные узкие глаза и нос, который выдавался из лица, как четырехугольная косточка.

– Но я всегда думала, Хилдред, – спокойно ответила Грэс, – что для того, чтобы войти в семью Кэрью, достаточно и брака, а не нужно непременно родиться в ее недрах.

В то время как она говорила, ее подбородок уходил в складки на ее шее, точно у индюка.

– Когда я выходила замуж за Питера Кэрью, – продолжала она, – я делала это потому, что считала его лучшим человеком из всех когда-либо живших на земле. Могу сказать, что и теперь я думаю то же самое. Но все-таки, судя по семейной истории, я ни одной другой женщине не рекомендовала бы последовать моему примеру. Я никогда не была суеверной, вы это знаете, Хилдред, но история семьи достаточно показывает мне, что над ней как бы тяготеет рука Немезиды. Что вы скажете по поводу первого Бэлиса Кэрью, которого без всякой вины изгнали из Англии? Или про второго Бэлиса Кэрью, которого также безвинно изгнали из Коннектикута? А затем его сыновья, Сет и Питер, жертвы какого-то плута в Спрингфилде, которых также без всякой вины изгнали…

Хилдред громко фыркнула и прервала ее возгласом:

– Без вины… Скажите пожалуйста!

Бледные жилки на ее щеках внезапно налились кровью.

– Еще не было на свете ни одного невинного Кэрью! – продолжала она. – Конечно, я говорю про мужчин. Мужчины в роду Кэрью всегда добивались того, чего хотели, и там, где хотели. Вы упомянули о первом Бэлисе Кэрью, невинно изгнанном из Англии? А кем он был? Джентльменом, правда, помилуй его Бог. Но таким, который пил, дрался и играл до тех пор, пока не спустил всего отцовского состояния, так что не мог даже расплатиться со своими долгами! А что касается его сына, этого второго Бэлиса Кэрью… «невинно изгнанного из Коннектикута»…

Она затрясла костлявыми пальцами перед Грэс, которая, опустив глаза, перебирала рукой складки юбки на коленях, и произнесла:

– Нет, не без вины его согнали с места, где он жил годы и годы. Он был мой отец, Грэс, но я никогда не боялась взглянуть правде прямо в лицо. На его мелкие шашни его друзья смотрели сквозь пальцы, но когда он завел роман с…

– Дети, Хилдред! Дети! – пробормотала Грэс.

– Ну, ладно… – с негодованием оборвала свою речь Хилдред и рассеянно огляделась крутом, – но не нужно толковать мне про невинность мужчин Кэрью! Если их постигла кара, то не без основания. Впрочем, они никогда не извлекали себе урока из своих несчастий. Они расплачивались за свои поступки, это правда, они получали по заслугам, моя дорогая! Но в общем все-таки страдать за них приходилось их женам. Господи, что пришлось вынести моей матери! Женщины Кэрью!.. Кто вызволил Сета и Питера из их затруднений в Спрингфилде? Что стало бы с семьей, если бы мы, женщины, не служили ей опорой и не приходили бы вовремя ей на помощь?

Эльза, не спускавшая глаз с Хилдред, нашла, что во время своей речи она была почти прекрасна. Ее глаза блестели от злобы, от мучительного наслаждения выкладывать все дьявольские пороки Кэрью перед теми, кто еще не слышал о них до сих пор. Видя, как бегают маленькие огоньки в ее глазах, Эльза надеялась, что она пойдет дальше. Но Грэс, по-видимому, считала, что беседа и без того зашла слишком далеко.

– Право, Хилдред, хорошо ли так говорить? – произнесла она.

– Хорошо ли говорить? Вздор! Бауэрсы могут знать всю правду о нас. Это во-первых. А во-вторых, лучше, если они узнают ее от нас. Кэрью были чем угодно, начиная от конокрадов и до международных шпионов, работавших на два фронта. Они подлы, как черти, и прекрасны, как боги. И самое подлое в них то, что они всегда умеют взять в жены лучших женщин.

Она напоминала проповедника на кафедре. Нет, она скорее была похожа на того адвоката, который приезжал в прошлом году и о чем-то толковал с папой.

Ах, а Риф-то! Риф наверху, забывшийся от боли! Вся беда произошла из-за того, что он полез в темноте отвязать мельничные крылья во время ветра, и это вышло так потому, что Сет Кэрью отказался заплатить сполна за землю, которую он купил у Стива Бауэрса. А она забыла Рифа на эти минуты, забыла о нем и сидела здесь, слушая сестру Сета Кэрью и… любя ее! Да еще хотела, видя огоньки в ее глазах, чтобы та продолжала свой рассказ. Но ведь это были только мгновенья. Сейчас Эльза уже ненавидела самое себя за то, что вообще стала слушать эту беседу. Она ненавидела и мисс Хилдред, и ту, другую, возненавидела шуршанье и запах их шелковых платьев и их разговоры о других Кэрью, которые принадлежали к далекому, далекому прошлому, покрытому темно-зеленой дымкой, точно отражения зеркал в зеркалах. Она ненавидела и их племянника Бэлиса, красного, как малина, который скучал, уставившись на разодранную бумагу на потолке их гостиной. Она ненавидела и свою мать, слушавшую с такой кротостью, терпением и сердечной мукой весь разговор. Она вскочила со стула и, плотно сжав губы, выбежала из дому.

Эльза улеглась на сухих листьях домика в лебеде. Здесь она услышала громкий свист отца, доносившийся с другой стороны Балки в полумиле расстояния. При возвращении домой по вечерам он всегда свистел своим высоким пронзительным свистом, словно желая дать знать домашним о своем приходе к ужину. Мама всегда прислушивалась к этому сигналу, чтобы приготовить все вовремя, так, чтобы отец мог сесть за стол сразу после того, как он вымоет лицо и руки. «Вот и папочка идет, – сказала бы мать и тотчас же прибавила бы: – Поставь-ка приборы на стол, через минутку он будет здесь». Она поглядывала бы сейчас, как Эльза накрывает на стол, и заканчивала бы свое дело у плиты. Папа никогда не замедлит сесть за стол, раз он уже вернулся с поля. Но сегодня, конечно, все будет иначе. Сначала, в первую минуту, он поднимается наверх взглянуть на Рифа. А после заведет разговоры с гостьями Кэрью с таким видом, будто ему в сущности нет никакого дела до ужина.

Эльза не решалась вернуться домой, хотя и знала, что мать ждет ее сейчас и что она должна помочь ей накрыть стол. Но очень не хотелось снова встречаться с этими Кэрью до прихода отца. Она спокойно встала и начала прислушиваться к свисту. Его ясная, непрерывающаяся мелодия неслась с луга около Балки, через поле зрелой пшеницы, и была похожа на песню жаворонка. Можно было подумать, что не произошло ничего особенного, что сегодняшний вечер не отличался от вчерашнего и от других вечеров, когда Риф возвращался с поля вместе с отцом, на телеге, правя своими мощными руками и откинув назад плечи, чтобы туже натянуть вожжи. Слыша этот свист, можно даже подумать, что отец совсем и позабыл о том, что с Ним нет сейчас Рифа. Но такова уж была манера у папы. Он мог свистать и смеялся, и никто даже не догадался бы, что на самом деле у него на сердце. Мама скажет ему, бывало: «Что толку в нашей жизни?», а папа ответит: «А что за толк в смерти?» – и пойдет, насвистывая, на работу, в свои поля.

Эльза выскользнула из домика в лебеде и побежала мимо риги туда, где дорожка шла по краю пшеничной нивы. Дойдя до того места, где обрамленный ивами ручей пересекал тропинку и огибал другое поле, она остановилась и стала ждать среди густой травы, немножко поблекшей к концу лета и кажущейся красноватой под лучами низкого солнца. Отец перестал насвистывать. Может быть, сейчас он думал о Рифе. Вдруг Эльза почувствовала, как к горлу подступили рыдания. Здесь было что-то, заставлявшее ее заплакать, здесь, где она ждала отца, в одиночестве среди густой зелени трав, думая о Рифе, который должен был бы сейчас править лошадьми на пути домой, вместо того чтобы лежать под низкой крышей, с чужими людьми в доме.

Она услышала тяжелую поступь коней по мягкому грунту и резкое звяканье болтающихся цепочек. Сейчас они пересекут ручей и покажутся из-за ив… «Шагай, Блэки!» – прозвучал голос отца так тихо, как будто его возглас вовсе не относился к лошади. И вот они вынырнули из-за ив, и отец, приблизившись к Эльзе, поднял ее на руки и посадил верхом на старого Блэки. На минутку ей захотелось обнять руками коричневую шею лошади и забыть про всякое горе… Но отец вернулся к своему месту за возом, и Эльза, глядя через желтеющее пшеничное поле, увидела свой дом, где все еще болтали гостьи Кэрью, а мальчик Кэрью все еще сидел, уставившись глазами на ободранную бумагу на потолке. И сквозь стук тяжелых копыт и резкий лязг постромков Эльза услышала, что отец спрашивал ее о Рифе: спал ли он с тех пор, как ушел доктор, и почему она ушла одна из дому, когда нужно немножко помочь матери? На эти вопросы она ответила, что его поджидают две гостьи, Кэрью, которые останутся ужинать. Он ничего не сказал и принялся снова насвистывать, как будто посещение таких людей, как Кэрью, представляло для него самое обыденное явление.

Дядя Фред встретил их во дворе подле риги.

– Эти две совы Кэрью ждут тебя там в доме, – произнес он.

– Эльза говорила мне. Может быть, они привезли плату за землю, хотя для следующего месяца рановато, – ответил отец.

– Пожалуй, для человека с такой мошной, как Сет Кэрью, какой-нибудь месяц вперед ничего не значит.

– А, может быть, Фред, Хилред-то приехала взглянуть на тебя! Никто не может сказать, какая глупость взбредет в голову женщине!

Дядя Фред фыркнул и принялся убирать телегу. Отец Эльзы громко расхохотался и направился к дому.

– Мы тебе на днях купим новое платье, башмаки и чулки, а то ты все ходишь босиком, – сказал он Эльзе; по интонации в его голосе можно было догадаться, что он думал в эту минуту о гостях Кэрью и об их франтовстве. – Да и твоей матери не мешало бы запастись чем-нибудь получше на случай приезда гостей.

Что за судьба, всегда рассчитывать на такие вещи, которые никогда не случаются, и встречать людей, к которым эти вещи приходят сами собой, без всякого труда! Да вдобавок еще и испытывать страшные несчастья, в то время как другие, более способные перенести их, преспокойно их избегают! Неужели в этом вся жизнь?

Мать Эльзы была на кухне.

– Пойди туда, Стив, и займи Кэрью, покуда я здесь покончу с ужином, – поспешно сказала она. – А ты, Эльза, накрой-ка на стол. И незачем тебе было убегать из дому, раз знаешь, что ты мне нужна!

Сквозь открытую дверь Эльза, накрывая на стол, слышала голоса гостей, теперь менее громкие, чем раньше. Теперь, вероятно, они уже знали про Рифа, иначе для чего было бы мисс Хилдред говорить шепотом? Сейчас шаги отца раздавались по лестнице. Прежде чем выйти к гостям, он пошел к Рифу. Он ступал мягко, приглушенно, и Эльза тоже накрывала на стол как можно тише, чтобы слышать наверху направление отцовских шагов, которые, наконец, остановились у кровати Рифа. Эльза на минутку застыла неподвижно и услышала, как Ленни зовет у риги дядю Фреда. Затем из гостиной донесся шепот мисс Холдред, и стало слышно, как на кухне что-то передвигает на плите мать. Но главное, она услышала громкий стук своего сердца в то время, когда она ждала, раздастся ли голос Рифа в ответ на слова отца. Что, если отец окликнет его, потом заговорит еще и еще, а ответа не получит? Ведь часто люди умирают во время сна! Так говорила старая Сара Филлипс. Мягкие шаги отца снова раздались над головой. Очевидно, он уходил из комнаты.

– Ну, и спит же наш мальчик! – сказал он, спустившись с лестницы.

Потом вошел в гостиную.

– Поторопись-ка, Эльза! – проговорила мать, выходя из кухни и нервно глядя на дочку.

Румяные пятна на ее щеках разгорелись от очага.

Не очень-то поторопишься, когда надо прислушаться к разговору в гостиной – тихому, серьезному разговору, который, конечно, касался Рифа и того, как он полез в темноте опускать мельничные крылья, не работавшие исправно уже несколько недель, и как внезапно на них налетел порыв ветра. Люди иногда умирают во сне. Но почему они не почувствуют, что умирают, и не проснутся вовремя?

– Да, это большая потеря для нас, – говорил отец в гостиной, – он обещал быть мне славным помощником. Ну, мы дадим ему образование и приложим к этому все усилия.

Как будто отец раньше никогда не говорил о том, что хочет дать Рифу образование!

И вот все вошли в столовую. Отец Эльзы подошел к маленькому шкафу в углу, где хранил бумаги.

– Я хочу дать вам сейчас расписку, мисс Хилдред, а то как бы не позабыть, – сказал он.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласила гостей мать, неловкими движениями своих красных рук указывая на места и усердно придвигая стулья.

– Вы можете передать от меня вашему брату, мисс Хилдред, что на сотни миль от Сендауэра нет лучшего участка земли, – с гордостью произнес отец, усаживаясь за стол и протягивая листок белой бумаги Хилдред Кэрью.

– Кэрью, мистер Бауэрс, лучше всех знают толк в земле, – ответила она, – если они покупают землю, так покупают самую лучшую. У них с землей то же самое, что и с женщинами. Дедушка говаривал, что человек может верно судить о чем-нибудь только в том случае, если знает толк в женщинах и лошадях. Если бы они умели еще и пользоваться своим добром, то лучше ничего и не придумать. Но вся беда хорошей земли, хороших женщин и хороших коней в том, что Кэрью приходит конец, как только они достигнут того, чего желали.

Отец Эльзы засмеялся и стал передавать гостям кушанья.

– Дайте им срок, мисс Хилдред, они научатся! – сказал он.

– Пхе! Срок! Да у них это в роду. Мужчины Кэрью своевольничали в течение стольких поколений, что их ничем не исправишь. Уж мне ли не знать их, мистер Бауэрс! Я прожила среди них немало лет. Когда-то давно в истории рода были один или два пирата, и кровь Кэрью хранит с тех пор эту заразу. Это единственное и лучшее объяснение их характера.

Отец Эльзы усмехнулся и ответил:

– Надеюсь, что ваша невестка лучшего мнения об этой семье, чем вы.

– Кэрью – отличная семья, мистер Бауэрс, – ответила очень мягко Грэс Кэрью, – Хилдред по временам…

– Пф! Я говорю правду, Грэс! Вы и сами знаете это хорошо. Мужчин Кэрью могло бы еще исправить фермерство, но они больше думают о конских скачках, чем об урожае. Они накупают земель больше, чем могут обработать как следует, и тогда они пускают в ход машины, вместо того, чтобы работать руками. Как ни взгляни, все равно они безнадежны. Их женщины знают это.

Огоньки снова забегали в глазах у мисс Хилдред, и Эльза радостно насторожилась. Рядом с девочкой сидел Бэлис, которому все это сильно надоело. Можно было даже подумать, что он чувствовал себя слишком взрослым, чтобы выдерживать разговоры женщин Кэрью о мужчинах их рода.

И вот, из чистого озорства, Бэлис тайком вытянул ногу и поставил носок своего сапога на голый палец Эльзы. Прижав ее ногу к полу, он даже не взглянул на Эльзу. Она резко взвизгнула, но Бэлис продолжал смотреть прямо перед собой. Через мгновенье, впрочем, он обернулся к ней и широко ухмыльнулся.

– Не вздумайте пялить глаза на нашу Эльзу, молодой человек! – сказал отец Эльзы, грозя Бэлису пальцем.

– Стив! – запротестовала мать девочки.

– Боже избави! – прошептала мисс Хилдред.

– Я сама вышла замуж за Кэрью, – медовым голосом произнесла миссис Грэс, – а для девушки может быть жребий и похуже.

– Хуже этого быть не может! – отрезала мисс Хилдред.