Год подходил к концу, и мать Эльзы оббила от холода верх и низ двери разным тряпьем, а на ночь закладывала пороги старыми мучными мешками, обрывками ковров и всякой всячины. В степи зима была особенно чувствительна. Мать приготовила из лука и жженого сахара микстуру от кашля, более противную, чем касторка. На праздники приехал домой Риф, какой-то совсем другой Риф, который до поздней ночи сидел у кухонной печи с большой книгой на коленях. Риф, конечно, был рад повидаться со всеми, он часами рассказывал им о своей жизни в городе и все время повторял, как хорошо он себя чувствует здесь, у себя дома. И все-таки Эльзе казалось, что он стал почти чужим среди семьи. Может быть, так казалось потому, что он вдруг сделался мужчиной с мужскими манерами и образом мыслей. Эльза любила по вечерам сидеть в кухне немного в стороне от него и наблюдать за ним, зная, что в нем пробудился уже призыв к другому миру и к другой жизни, не той, какой жили они здесь, в Эльдерской балке. При мысли об этом становилось немножко грустно, а вместе с тем она приносила и радость – радость за Рифа.

Выпал снег, и подошел Новый год, покрыв все пушистой белизной и скруглив контуры местности. Под тополями у дома ложились длинные синие тени, а между ними, там, где мягко ударяло солнце, снег окрашивался в цвет зрелого персика. Эльза любовалась из окна чудесной кущей тополей, переливавшейся зимними оттенками. Она смотрела и дальше, туда, где в своих чарах стоял дом Кэрью. Там сегодня праздновали свадьбу Флоренс Кэрью, на которой присутствовало множество гостей: зажиточных фермеров, жителей соседнего городка и даже ближайшего большого города. Отец и мать говорили утром об этой свадьбе.

– Кэрью совсем уж укоренились здесь, – сказала мать.

– А почему бы и не так? – отрезал отец. – Ты – как кошка над мясом. Брось-ка ворчать!

Мать Эльзы всегда перед всеми робела. Сейчас ее смущала свадьба Флоренс Кэрью с Мейлоном Брином. Может быть, робел и отец, несмотря на все окрики и высмеивания по адресу матери. Эльза не боялась Кэрью, пока ее не заставляли ездить к ним одной, предлагать их дамам шерстяные чулки и показывать свои ноги. Она закрыла глаза и представила себе Флоренс Кэрью в ее свадебном платье – бархатном, цвета слоновой кости, о чем сообщила Эльзе Фанни Ипсмиллер. Бархатное, и такого цвета, ух! И такое мягкое! Но Флоренс выходила за сурового человека и за человека старого. Он был высок, бледен и носил палку, хотя и не опирался на нее. Эльза часто видела его на улицах Сендауэра. И Бэлис тоже там, похожий на картинку в школе, изображавшую сэра Галаада со своим конем. И Питер Кэрью там, смеющийся так, что все помирают от хохота.

Эльза отвернулась от окна, насупившись и прикусив нижнюю губу.

«Не люблю я этих Кэрью, – думала она. – Это потому, что они не заплатили настоящую цену за землю, и Риф потерял руку. Ненавижу их… за их толстые икры и за манеру ездить верхом. Ненавижу Бэлиса… больше всех ненавижу его! Наступать на ногу, когда ничего нельзя даже сказать в ответ из-за посторонних!».

В последний субботний вечер перед отъездом Рифа в город Эльза пошла с ним покататься на коньках по замерзшему ручью в балке. Еще у дома они видели костры, которые разложили на льду конькобежцы из Сендауэра. Там должны были быть также и жители балки. Придут, может быть, девочки Мэгнюсон, Лили и Клэрис Флетчер, мальчики Уитни и молодой Нильс Лендквист. В обществе Рифа Эльза могла появиться среди них с гордым видом и без всякого страха. Мальчики Уитни будут держаться на расстоянии! Она не побоится встретиться и с самими Кэрью, но у Кэрью, наверное, есть свой пруд для катания вблизи дома. Уж довольно с них и того, что они ходили в школу вместе с детьми из балки!

Тем не менее еще на порядочном расстоянии от катка Эльза с несомненностью узнала Бэлиса Кэрью и его сестру Аду, скользивших мимо одного из костров. Как ей хотелось, чтобы она ошиблась! Бэлис захочет болтать с Рифом, и она будет предоставлена самой себе.

Когда Риф помогал сестре надевать коньки, вдруг подкатил Бэлис и схватил Рифа за плечи.

– Здравствуй, Риф, дружище! – воскликнул он.

– Здравствуй, Бэй!

Эльза подняла глаза и увидела лицо Бэлиса, освещенное огнем костра. Она принялась закреплять ремни коньков, а Риф встал и пустился в разговор с Бэлисом об ученье, о городе и о бывшей в Новый год свадьбе. Эльза слушала, делая вид, что не обращает внимания на обоих молодых людей, и злобно раздумывала:

«И с чего это Бэлис Кэрью проявляет такую дружбу к Рифу? Он только притворяется, чтобы быть любезным. А мы не нуждаемся в этом. Будь я на месте Рифа, я была бы так любезна с этим Кэрью, что он помер бы от этого! Риф должен был бы пустить в ход свои ученые слова, которыми он щеголяет передо мной. Почему он этого не делает? Я бы уж не прозевала. Я была бы так любезна, что…»

В эту минуту Бэлис обратился к ней. Она подняла голову и увидела, что он наклонился к ней с насмешливой любезностью, приблизив свое лицо почти вплотную к ее лицу.

– Не окажете ли вы мне честь сделать со мной первый тур? – весьма галантно спросил он ее.

Она медленно поднялась, глядя на Рифа.

– Ступай, Эльза. Я подожду тебя, – согласился Риф. Эльза почувствовала головокружение, жар и гнев, все вместе. Риф будет спорить, если она скажет «нет». Кроме того, этим она выказала бы свой страх или смущение. Она протянула Бэлису руки и сразу почувствовала себя увлекаемой по льду от костра вверх по ручью в бледный звездный свет. Вокруг них скользили тени и слышались голоса, веселые голоса, болтавшие, смеявшиеся, перекликавшиеся вдоль речки.

Впереди них, на недалеком расстоянии, под обнаженными ветвями плакучей ивы остановились две фигуры. Они казались смутными тенями среди снега, освещенного слабым мерцанием звезд. И вдруг на секунду они слились в одну тень, после чего раздался звонкий девичий смех. Эльза узнала по смеху, что это была Лили Флетчер, которая нервно смеялась, потому что кто-то поцеловал ее под ветвями ивы.

– Поедем назад, – внезапно сказала Эльза.

Это были ее первые слова с тех пор, как она рассталась с Рифом. Бэлис тоже молчал.

– Вы испугались дерева поцелуев? – произнес он.

Эльза прикусила губу, чтобы сдержаться и не ответить на эти слова. Она была слишком рассержена, чтобы отвечать. Она почувствовала, как ее щеки зарделись на морозе. Повернувшись и не говоря ни слова, она помчалась обратно. Вернувшись к костру, они нашли Рифа на том же самом месте, где его оставили. Он поджидал их. Эльза подкатила к нему и ухватилась за него обеими руками. Бэлис, остановившись около Рифа, засмеялся и сказал:

– Недурно для маленькой девочки, Риф! Она будет прекрасным конькобежцем, когда вырастет.

«Корчит из себя мужчину, потому что опять находится в обществе Рифа!» – снова подумала Эльза. Она подняла лицо и слегка сморщила нос, не удостаивая Бэлиса даже улыбкой. Риф взглянул на нее и, так же как Бэлис, засмеялся.

– Где ты пропадал, Бэлис? – послышался голос.

Это была Ада, подбежавшая к ним с другой стороны катка. Она окинула Бэлиса ледяным взглядом и поджала губы.

– А, здравствуйте, Риф! Здравствуйте, Эльза! – поздоровалась она с ними, улыбаясь своей глупой улыбкой. – А я и не знала, что вы здесь. Прокати меня, Бэлис. Скоро уже пора домой.

Эльза и Риф смотрели, как они убегали.

– Вот и еще одна из Кэрью, ухаживающая за одним из Кэрью! – с усмешкой заметил Риф. – Ну, Эльза, покатим и посмотрим, кто здесь есть.

Эльза видела, как время владычествует над землей, изменяя ее вид по своей воле, видела, как времена года сменяют друг друга, принося на землю и свет, и тени, и долгие неумолчные шумы. Наступал апрель и своим дыханием обнажал от снега поля, темные и душистые. Неутомимый июнь покрывал землю травой, еще не омраченной предчувствием смерти. Октябрь подкрадывался грустный, терпеливый и нерешительный. А затем белый сон… И все это по воле приливов и отливов времен года.

Она видела также, что и человеческие существа не отличались в этом от самой земли: время также распоряжалось ими по своей воле. Наступил некий август, и названия местностей Старого света, которые давно покоились в памяти людей, овеянные нежными красками романтизма, вдруг ожили в пламени ночных зарниц и отблесках догорающих развалин. Не проходило вечера без того, чтобы дядя Фред не приносил из Стендауэра новостей о погибших городах, сражающихся легионах и потонувших кораблях. Разговоры за столом постепенно выходили за пределы того мирка, в котором жили отец Эльзы и дядя Фред.

Стив Бауэрс, возделывавший свою землю со всем пылом души и с напряжением всех сил тела для того, чтобы его детям выпал на долю лучший жизненный жребий, теперь был как-то неподвижен и как будто чего-то выжидал, хотя и продолжал упорно каждый день выходить на полевые работы. Глаза матери Эльзы, всегда светившиеся стремлением к более светлому будущему, теперь отражали смущение, растерянность.

Риф после двух лет, проведенных в городе в юридической школе, жил сейчас дома, продолжая тратить силы на обработку клочка земли в Балке, просиживая ночи над своими книгами и в душе питая слепую надежду отвоевать себе свободу от нескольких жалких акров истощенной земли, поработивших его отца. Да и сама Эльза все больше и больше предавалась мечтам о жизни, которая была бы не похожа на жизнь в балке, и предавалась им горячо, хотя эти мечты тускнели, когда она слышала бормотание отца над газетой: «Угодим в эту кашу и мы, может быть, еще до следующего года», и поддакивания дяди Фреда: «Да, да, даже раньше!». А мать причитала над своей работой: «И наш мальчик, может быть, будет петь и умирать, петь и умирать на другом конце света!».

Эльза заметила также, что во всей округе только одни Кэрью живут так, как будто ничто постороннее их не касалось, раз у них в доме был мир да лад. Она видела их очень редко. Майкл, женившийся теперь на Нелли Блок, дочери пастора, помогал по хозяйству в их большой ферме, а Бэлис учился в колледже в городе. Джоэль, младший из трех братьев, также должен был скоро отправиться туда. Флоренс, жена Мейлона Брина, два раза в год ездила в город для покупки платьев. Аду отослали в пансион. Питер Кэрью постоянно уезжал верхом один, и никто не знал куда, а возвращался он очень часто лишь тогда, когда его привозили домой жена или мисс Хилдред. Поговаривали, что Питер слишком много времени проводит среди цыган на южной окраине Гэрли, и даже отец Эльзы начинал предсказывать, что из этого не выйдет добра.

Но Эльзе, что бы там ни говорили, казалось вполне естественным, что Питер Кэрью уезжал, не давая в этом никому отчета. Она всегда выделяла его среди остальных Кэрью. Он вообще почти не принадлежал в ее глазах к реальному миру. Она помнила, как однажды, когда она бродила по канаве, он подъехал к ней и ускакал, хохоча над тем, что она ему сказала. Он все удалялся и удалялся, и не казалось ли ей тогда, что он взлетел от нее в голубовато-белые облака? Она ненавидела Кэрью, но Питер был из другого мира. Она рассказала однажды о своем воспоминании дома за ужином после того, как в тот день услышала в школе пересуды о Питере. Отец ничего не сказал и с минуту молчал, глядя на нее, а потом произнес:

– Пусть там, в школе, не вбивают вам в головы ложные мысли. Кэрью – хорошие люди.