Однажды вечером, в начале мая, на ферме Бауэрсов появился в первый раз Джо Трэси. Он пришел пешком, пробираясь полями к северу, и подошел к тополям, сверкавшим в лучах закатного солнца. Эльза, выглядывавшая из кухонного окна, заметила идущего человека и подумала, что это возвращается с поля дядя Фред. Но через минуту она убедилась в своей ошибке. Человек был чуточку повыше дяди Фреда, такого роста, подумала она, какого был дядя Фред раньше, до того, как на его плечи навалилась тяжесть годов. Кроме того, человек как будто напевал… нет, не напевал!

– Кто-то идет через поле по дороге от Кэрью, – сказала Эльза матери, которая только что покончила со своими хлопотами на кухне. – Послушай-ка, он, кажется, наигрывает на банджо или на чем-то в этом роде:

Мать подошла к окну и выглянула через плечо Эльзы.

– Вот странная вещь! – с удивлением сказала она. – В такое время дня идти без шляпы! И как будто он идет от Кэрью.

– Вероятно, он идет к нашим мальчикам, – заметила Эльза.

– Пойди вымой руки и сними передник, – ответила с деланным равнодушием мать. – Пора покончить с работой. Ты достаточно потрудилась сегодня, Ступай-ка…

Она не сказала, что Эльза, которой теперь было уже восемнадцать лет, могла ожидать визитов молодых людей и на всякий случай должна была заботиться о своем внешнем виде. Эльза осталась в дверях, следя глазами за молодым человеком, который сейчас уже разговаривал во дворе, около риги, с Рифом и Леоном. Незнакомец казался теперь выше ростом, хотя он и не так высок, как Бэлис Кэрью. В его облике ощущалась какая-то могучая сила, которую может породить близость к земле.

Риф и Леон двинулись по дорожке от риги, и незнакомец шел между ними. Эльза спокойно вышла из двери во двор.

– Это Джо Трэси, Эльза, – сказал Риф. – Он работает у Кэрью.

– Здравствуйте! – произнес, любезно осклабившись, незнакомец и потряс руку Эльзы так, что она дрогнула. – Это очень смело, что я так явился к вам? – продолжал он, небрежно и не без рисовки перебирая струны гитары, висевшей у него на перекинутом через плечо зеленом шнурке. – Эх, потянуло меня пойти куда-нибудь сегодня вечером! Я ведь там не чувствую себя дома – просто наемный рабочий. Я не ссорюсь с ними. Только они там не по мне, особенно их женщины. Вот я и стосковался по людям, не могу без живых людей. Вот и все!

Мать Эльзы показалась в дверях. Она принесла из кухни два стула. Леон поставил их на землю и придвинул один из них гостю. Эльза и Риф уселись на ступеньках.

– Вы играете на гитаре? – начала разговор Эльза, немного смущенная развязными манерами и бойкой речью незнакомца.

– Нет, леди, – ответил тот важно, – это просто кухонная плита, которую я таскаю с собой, чтобы чувствовать что-нибудь в руке. Что, попали в перестрелку? – обратился он к Рифу, заметив его искалеченную руку.

Он говорил небрежным тоном человека, для которого перестрелки являются самым заурядным явлением.

– Нет, – ответил Риф так же скромно, как он всегда отвечал на этот вопрос. – Я потерял руку на старой ветряной мельнице, еще ребенком. Но я научился обходиться без нее. Я, право, даже не замечаю ее отсутствия. Вы бы удивились, если бы узнали, как легко можно к этому привыкнуть.

– Да, в самом деле, – добавил в свою очередь Леон, – если бы я мог обеими руками делать столько, сколько Риф одной, я был бы очень доволен. Заставьте его как-нибудь сплести при вас веревку, и вы увидите.

– Ну, что ж! У меня самого не хватает двух пальцев на ноге, – быстро сказал Джо, и Эльзе, всегда инстинктивно защищавшей Рифа, очень захотелось узнать, верно ли это. Высказанная, хотя бы и очень деликатно, жалость к Рифу всегда вызывала в Эльзе старое озлобление. Она давно уже старалась побороть это чувство, говоря самой себе, что это ребячество – ее стремление вставать без всякой причины на защиту Рифа. Но эта привычка слишком укоренилась в ее натуре. Так и сейчас она понимала, что Джо Трэси вовсе и не думал выказывать жалость к Рифу. Джо Трэси просто хотелось поговорить. Он начал рассказывать им о том, как он жил, прежде чем попал в Сендауэр на работу к Кэрью. Он рассказывал все это нараспев, так что они слушали его, как бывало в старину люди слушали какого-нибудь бродячего менестреля, который напевал свои сказания, перебирая пальцами струны своего инструмента. Так думала Эльза.

Гость рассказывал о пустынях и плоскогорьях, о вершинах гор и о долинах, о ползучих песках и волнистых степях, об ущельях, залитых тысячами закатных лучей. Он говорил о ночах в Мексике и о днях в Сьерре, о жарких полуденных часах в дикой скалистой местности в штате Дакота – «Дурных землях» и о проносящихся там ледяных буранах. И все время, рассказывая, он не переставал перебирать струны гитары, так что казалось – самый воздух вокруг него был напоен тихим дыханием музыки.

Он провел у Бауэрсов более двух часов, то восхищая их, то навевая грусть, то заставляя смеяться. Эльза слушала его, словно во сне. Мать тоже уселась на крылечке и оставалась там до самых сумерек. Стив Бауэрс не вышел из дому, но дядя Фред нашел себе местечко под сиреневым кустом, уже наливавшимся почками, перед кухонным окном. Время от времени он издавал возгласы удовольствия в ответ на рассказы Джо Трэси, и все знали, что старик сидит тут и слушает внимательно.

Когда, наконец, Джо собрался уходить, Риф, Леон и Эльза проводили его немного к югу. Эльзе казалось, что никогда весна еще не была так прекрасна, как сейчас. Ее сердце сжималось и ширилось от блаженства красоты, внезапно открывшейся ей и ставшей такой близкой. И легкие майские звуки, внизу в траве и наверху среди нежной листвы деревьев, касались слуха легко и значительно.

В темноте тополевой рощи, по которой они проходили, Джо Трэси так нежно наигрывал на гитаре и пел так тихо, что Эльза и. ее братья едва улавливали слова его песен, хотя и шли бок о бок с ним, Они остановились на нижнем конце ручья, когда Эльза заметила, что они зашли уже достаточно далеко. Джо несколько мгновений пристально смотрел на нее, тихо бренча на гитаре и улыбаясь, причем его крепкие зубы сверкали в полумраке своей белизной.

– Когда я опять приду, – сказал он отрывисто, – я приду повидаться с вами. Вы ничего не имеете против?

Она смутилась на миг, тем более, что Риф и Леон, оба с лукавой улыбкой, уставились на нее, ожидая ее ответа.

– Да… Отчего же! Пожалуйста, если вы хотите… – произнесла она наконец.

Джо Трэси ничего не ответил. Он быстро ушел, и его голос продолжал доноситься до них все время, пока они стояли среди тополей. И в тот миг, когда фигура Джо слилась вдали с тенями, окутавшими поле, до них долетели слова его песенки:

– Ступай-ка спать, – велела мать Эльзе, как только та переступила порог, – и чтобы никакого чтения в кровати!

Это, по правде сказать, было совершенно напрасно. Эльзе вовсе не хотелось читать в кровати. Ей слишком о многом нужно было подумать.

Прошел месяц, школьный год кончился, и долгие летние вечера, казалось, были заполнены Джо Трэси и его игрою. В его присутствии Эльза всегда чувствовала прилив горячего предательского волнения. Какой-то ясный внутренний голос приказывал ей бороться с чувствами, возникавшими в ней при появлении Джо. Это была борьба с той непреодолимой силой, которая тянет к земле то, что вышло из земли, борьба с тем, что неминуемо должно будет приковать ее навсегда к Эльдерской балке. Как бы прекрасно ни рассказывал Джо о своих скитаниях по свету, Эльза отлично понимала, что где бы ни остановился Джо Трэси, там все равно будет Эльдерская балка.

Он врос в нее так же, как вот эта буковица, которая сейчас цветет в своем великолепии, как крапива, которая обильно покрыла землю своей зеленью, отливающей медью под летним солнцем, как сухое перекати-поле, носящееся, подобно какому-то странному духу ветра, по бесплодным склонам балки. Он сродни балке, как дядя Фред, а дядя Фред в своей юности так же, как и Джо Трэси, искал освобождения от власти земли. Искал телом, но духом – никогда.

По вечерам они обычно сидели на заднем крыльце Бауэрсов, толкуя о войне, слушая игру Джо, напевая хоровые песни, или подтягивая тихим мелодиям Джо, или прислушиваясь к звукам сложной жизни лета: к сонному шепоту тополей и к мягкому, еле ощутимому дуновению крыльев летучей мыши, вынырнувшей из темноты и снова быстро погрузившейся в нее.

В один из таких вечеров Джо Трэси принес известие, что на каникулы вернулся домой Бэлис Кэрью. Услышав об этом, Эльза подумала с нетерпением, когда же, наконец, придет такое время, что она не будет уже больше слышать о Кэрью. Что ей за дело до того, что Бэлис Кэрью вернулся из колледжа домой?

– Вернулся вчера, с последним поездом, – говорил Джо, – но сегодня уже довольно рано утром вышел из дому. Не то чтобы для работы, а так, глазел целый день на жеребят. Кажется, он готов все время ездить верхом, только бы не работать. В этом он похож на Питера.

– Ну, пожалуй, и мы все предпочли бы кататься верхом, чем ходить целый день за плугом! – заметил Леон.

– Понятно, – согласился Джо. – Когда я вернусь на родину в Южную Дакоту, я тоже покатаюсь. Но все-таки есть границы! Я не рассчитываю на то, чтобы женщины стали приносить мне каждое утро завтрак в постель, да еще после того, как они всю ночь караулили мое возвращение домой после какой-нибудь попойки. Я не привык, чтобы меня кормили из рожка.

Он тронул одну из струн гитары и тихо замурлыкал:

Все подхватили хором песню, привыкнув к тем простым мелодиям, которым Джо научил их. Когда они допели, их всполошил вдруг донесшийся с дороги стук копыт. Все прислушивались к этому стуку, пока, наконец, всадник не въехал во двор. Сойдя с лошади, он окликнул их. Они сдержанно ответили. Это был Бэлис Кэрью. Он показался из темноты, и Риф поднялся ему навстречу. Эльза, не двинувшаяся с места, вдруг почувствовала прилив старой неприязни, когда увидела, как Бэлис и Риф пожимали друг другу руки. Ее охватило острое желание заявить Бэлису о своих чувствах. Поздоровавшись с Рифом, Бэлис повернулся и увидел Эльзу, сидевшую на ступеньках крыльца. Он бойко двинулся вперед, снял перчатку и протянул ей руку.

– Здравствуйте, Эльза! Ух, как вы выросли сразу! Не ожидал этого. Слыхал о ваших выпускных экзаменах. Я знаю, вы всем утерли нос. Но, Бога ради, не вздумайте сами стать школьной крысой!

– А она как раз собирается! – вставил Риф.

– Боже избави! Добрый вечер, Леон!

Из кухни робко вышла мать Эльзы и обменялась приветствиями с Бэлисом.

– Вы отлично выглядите, – сказала она ему. – Дома все здоровы?

– Да, благодарю вас, – ответил Бэлис.

Эльзу передернуло от звука голоса матери, такого осторожного, сдержанного, излишне вежливого.

Риф предложил гостю сесть, но тот отрицательно покачал головой:

– Я тороплюсь в Сендауэр опустить письмо на полночный поезд. Я слышал с дороги, как вы пели. Великолепно!

Эльзе показалось, что его голос дрогнул. Ее поразило, что в нем была даже какая-то мечтательность. Но этого, конечно, не могло быть на самом деле. В голосе Кэрью! Это была скорее любезность или, может быть, даже легкое притворство. Она слегка втянула щеки и прикусила их. Ее глаза сузились, и ресницы соединились от прилива старой безрассудной злобы. Она задрожала и сжала колени.

– Спойте мне что-нибудь! – сказал Бэлис с капризным, чисто детским выражением голоса, и Эльза подумала, что никто не отказал бы в просьбе, высказанной таким тоном.

Они спели ему, а он стоял неподвижно, глядя на Эльзу и на Джо, сидевшего у ее ног.

Резко хлопнув перчатками по бедру, он затем разгладил их и натянул на руки. Сказав лишь «прощайте», он удалился, и они долго сидели молча, прислушиваясь к постепенно замиравшим на пыльной дороге ударам копыт.

В этот вечер им уже больше не пелось. Даже и разговор как-то не клеился. Поболтал лишь некоторое время один Леон, да и тот вдруг поднялся и пошел спать. Риф сидел, сгорбившись на своем стуле, молчаливый, сдержанный. Эльза оперлась подбородком на руки, с болью сознавая, что происходит в душе Рифа. У них побывал один из Кэрью, не имевшего физического недостатка, из-за которого приходилось заниматься исключительно умственной работой и корпеть в одиночестве в маленькой спальне над подержанными или взятыми из библиотеки книгами. У ног Эльзы сидел Джо Трэси, лениво перебиравший струны гитары, и тоже молчал. Он встал, наконец, постоял, смотря на Рифа, а затем быстро отвернулся.

– Я ухожу, – сказал он.

Эльза поднялась и проводила его до дороги. Оба не говорили ни слова. Вдруг Джо остановился и взглянул ей в лицо.

– А вы заметили, как этот теленок Кэрью смотрел на вас, то есть на вас и на меня? – прервал он молчание.

– Да, заметила, – ответила Эльза.

Джо помолчал несколько секунд. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже более спокойно.

– Послушайте, Эльза, – сказал он. – Я ухожу. Я пришелся им не ко двору и хочу уйти сам, прежде чем они вытолкают меня. Я и хотел сказать вам об этом сегодня, но не пришлось. Ухожу я завтра, после того как рассчитаюсь со старым Кэрью. Но послушайте, Эльза, я вернусь назад, и с деньгою в кармане, достаточной, чтобы завести свое собственное хозяйство в моей родной стороне, в Южной Дакоте. Я вернусь сюда, чтобы захватить вас с собой.

Он уже говорил ей это и раньше, и неоднократно, а она привыкла отвечать лишь любезной улыбкой. Но сейчас она была уже не в силах улыбаться. В его голосе было что-то, пробуждавшее в ней острое желание.

– Вы уедете отсюда со мной, Эльза! Я все сделаю для вас. Послушайте, Эльза, я…

А Эльза думала в это время, что он не может не знать, что его голос звучит для нее нежно, что он сам составляет живую могучую часть в ее жизни здесь, побеждающую ее сопротивление. Это – маленькая страшная часть жизни, но она побивает все остальное. Эльза не могла сказать ему, что все ее существо взывало в этот миг к любви, но что эта любовь не принесла бы богатой жатвы. Она не могла сказать ему, что она достаточно долго прожила в Эльдерской балке, чтобы знать, во что обращается эта юная любовь: в бедность, в нищету, в неизбывный труд, что на смену ей приходит глухая вражда и озверение…

– Мы устроимся, Эльза. И если бы вы знали, какая прелесть скакать верхом по холмам под луной! Нет, вы не узнаете, что такое красота, пока не увидите этого своими глазами. Это все равно, как…

Эльза улыбнулась, судорожно сплетая пальцы. Она остро чувствовала, что Эльдерская балка заявляет о своих правах на нее. И легко было бы внять этому призыву и сказать: «Да, я пойду с вами, потому что в вас есть романтизм, Джо Трэси!», зная отлично при этом, во что обращается этот романтизм. Но у нее хватило силы отрицательно покачать головой, потому что Джо покорно ждал знака от нее. Если бы он не ждал, подумала она, она могла бы забыть обо всем…

Солнце палило над степью целых две недели. В середине июля Нильс Лендквист, работая на своем поле, получил солнечный удар и умер. С этих пор все бремя управления лендквистской фермой легло на плечи Фанни Ипсмиллер и молодого Нильса в качестве ее помощника.

Однажды вечером, когда закат дымным пламенем горел на горизонте, дядя Фред сказал:

– Ну, значит будет дождь!

И дождь пошел. Он начался с грозы в следующий вечер, а потом лил упорными потоками целых три дня. Затем дождь шел понемногу каждый день, затуманивая воздух и сыростью ложась на поля. Днем бывало жарко и душно, а по ночам сыро и тяжело. Над землей нависла черная угроза.

Эльза помогала матери делать припасы огородных овощей и ягод, собранных в балке. Работа эта почти подходила к концу.

– Еще денек, и мы справимся, – сказала мать, – то-то я буду рада! Никогда еще не было так много работы… Ну что, стол накрыт? У меня все готово. Кажется, я видела отца на дороге от балки. Через минуту он будет дома.

Эльза взяла большой стеклянный кувшин и наполнила его свежей водой из ключа.

– Все готово, – сказала она и внесла кувшин в комнату, где был накрыт холодный ужин.

Она остановилась на мгновенье посмотреть, все ли в порядке. Потом села и утерла лицо передником. Стеклянный кувшин перед ней уже затуманился матовой пленкой. Безотчетно она потянулась к столу и вывела пальцем на стене кувшина две буквы: Д. Т. Но, услышав на дорожке от риги голоса разговаривающих между собой отца и Рифа, поспешно провела по кувшину ладонью и ушла в кухню.

Когда она вошла туда, отец появился в дверях и остановился с пучком почти спелой пшеницы в руках. При взгляде на его загорелое лицо Эльза похолодела. Он бросил длинные стебли на пол и посмотрел на Эльзу и ее мать. Колосья были почти совсем черные.

– Ржа, Стив! – воскликнула мать.

– Ржа, – ответил отец. – Еще неделька такой проклятой погоды, и мы пропали.

Он прямо прошел в комнату, опустился на стул и сидел молча, теребя пальцами вязаную кайму обивки стула и уставившись растерянным взором на пол.

В этом году урожай оказался таким скудным, что нечем было даже заплатить жнецам за молотьбу. Нельзя было также удовлетворить требование Мейлона Брина, который в один сентябрьский день встретил Стива Бауэрса на улице в Сендауэре и сказал, что через два дня приходит срок уплаты по векселю. Когда Сет Кэрью предложил заплатить наличными за четверть участка земли Бауэрсов, прилегавшую к его владениям, Мейлон Брин поздравил Стива с тем, что у него есть сосед, который так охотно пришел ему на помощь в тяжелое время. Обо всем этом Стив Бауэрс рассказал своей жене в тот вечер, когда решил признаться ей в том, что продал еще сто шестьдесят акров своей лучшей земли Сету Кэрью. Мать Эльзы заплакала, закрыв лицо передником, потом вдруг вскочила и дала волю своему гневу на мужа, на Сета Кэрью и на Мейлона Брина. После этого она снова подняла передник к лицу и зарыдала.

Эльза тихонько ушла к себе и часами лежала без сна среди ночного мрака. Она месяцами предавалась мечте о поступлении в университет, так как высшую школу в Сендауэре она уже окончила. И отец, и мать говорили с ней об этом сочувственно, но безнадежно, отодвигая проект, может быть, до следующего года. Но пройдет этот год, а за ним еще и еще, и мечта поблекнет. Подобные мечтания хороши лишь для таких людей, как Кэрью, Эльзе следовало бы об этом знать…