За прошлый вечер не состоялось ни одной игры в национальной хоккейной лиге. Слишком много событий в NBA: «Никсы» проиграли «Чикаго» с разницей в девятнадцать очков, «Нетс» — «Атланте» — двенадцать очков. Прогноз национальной службы погоды: ясно и холодно, сегодня максимальная температура двадцать градусов, ночью минимальная около десяти. Сейчас одиннадцать градусов в центре, ветер северо-восточный, создается впечатление, что мы… в Белла Кула, Британская Колумбия.

«Новобрачные» Ньюмен и Дэвид Милнер уже разошлись. Ньюмен потащился в «Геральд» поговорить с боссами, коллегами, врагами и прочими знакомыми Чарльза Айвса. Куда направился Дэвид, Ньюмен не знал и плевать хотел. Наверное, к Моу Гинзбургу за дармовым костюмом или к Кацу за салями, или к Сумасшедшему Эдди за видиком.

Так лучше («Срано-умная мысль,» — выдал Дэвид.) — если принимать во внимание плохую погоду, их дело и взаимную враждебность, глубокое неуважение и презрение к методам и принципам напарника.

Однако Ньюмен по временам думал о возможности, правда, маловероятной, что удастся стравить Дэвида и Роя Филдса. Точнее, хорошо бы Филдсу проехаться по Дэвиду, они птицы одного полета и одного тщеславного племени.

Карен Оберн — натуральная блондинка, сложенная, как богиня, — была одета в костюм и галстук, как Филдс, Квинлан, Ньюмен и Федеричи. Только галстук у нее представлял из себя пышное жабо, тогда как у остальных были простые «селедки».

— Чак Айвс оставался одним из последних корреспондентов старой формации, — вещал Филдс, сидя в глубоком кресле, откинув голову с видом небожителя. Конечно, ему было только сорок шесть лет, однако, как присутствующий здесь Фил, но, разумеется, не как Карен, — Филдс зарделся в сторону Карен Оберн, — Чак был из неавтоматизированной эры. Это и делало его реликтом. Он писал заметки на бумаге с копиркой, а не в блокноте, он печатал статьи на машинке. (Конечно, Филдс наказал бы его за такое безобразие, — подумал Квинлан, — если бы узнал раньше. Но сейчас это уже часть мгновенно созданной легенды, даже песни или баллады.)

Чак первый оценил бы свою смерть как профессиональный журналист: «хороший» материал. Не каждый день автор постоянной колонки одной из крупнейших газет (а портрет Чака есть на грузовиках службы доставки, он «делал сбыт») разбивается насмерть, упав из окна квартиры противоречивого и очень обаятельного прокурора Соединенных Штатов.

Похороны, поминки, возбуждение официального расследования — со всем уважением к вам, господа детективы — случаются каждый день. Они оттесняют «хороший» материал с первой страницы предсказуемостью, отсутствием, так сказать, сексуального подтекста. Как, бывало, Чак называл эти истории по горячим следам, Фил? Чак являлся знатоком, господа детективы, недостатков и неполноценностей, особенно в газетном языке. Он заставлял нас быть честными и искренними. Как он выражался, Фил?

Квинлан недоумевал: какая алхимия превратила Айвса из хулигана в символ общественной совести, а Филдса — из безразличного издателя в пропитанного чернилами и озабоченного горестями печатников человека?

— Просеянными через…

— Просеянными через обломки. Из практики, детективы, обычной для телеграфных агенств, — Чак пробился в ЮПИ и стал там корреспондентом — из практики сообщений вдогонку об авиакатастрофах, столкновениях поездов, обвалах домов и других происшествиях… Как называлась та статья, Фил? Чак ее написал для «Колумбийского журналистского обозрения»? Там он совершенно точно выразился.

Филдс изобразил удивление, обнаружив ксерокопию на столе и принялся читать, патетично держа бумаги в вытянутой руке:

«Спасатели просеивали обломки нью-йоркских ежедневных газет в поисках ключа к их банальности». Айвс сам был похож на обвал, катастрофу. «Они нашли штампы, общие места и плоские шутки, намасленные фотографиями знаменитых грудей и списками их хозяев, рецепты телятины в карамели и пончиков с помидорами, но ничего, что может точно, или хотя бы сострадательно, именоваться новостями».

Филдс откинулся и гоготнул.

— Блестяще. Трудно выдерживать баланс между развлечением и информированием. Чак не боялся указывать на то, что мы иногда не дорабатываем. Даже так — он понял бы наши проблемы, последовавшие за его, мм-м-м, неудачей. Думаю, нам придется снова обратиться к высказыванию самого Чака в одной из статей о «подходе Джона Гарфилда». Старый классический повторяемый анекдот об одной из газет старого поколения, читатели которой не получили как-то исчерпывающей информации о смерти известного актера в результате сердечного приступа во время… Они тогда не могли сказать прямо. Так вот, газета столкнулась с необходимостью дополнительной статьи. Поскольку не нашлось достойного заголовка, чтобы пустить огромными буквами через всю полосу, осторожный редактор предложил коллегам следующий выход — написать: «Джон Гарфилд Все Еще Мертв».

— Я к тому веду, — продолжал Филдс, — что вы, ребята, ничего пока не обнаружили. Мы должны и дальше пороть чушь, вроде: «Чарльз Айвс Все Еще Мертв»? — Филдс поддернул рукава и сплел пальцы. — Понятно, вы здесь для того, чтобы задавать вопросы, детективы, но мне интересно, что вы нашли, а если ничего, то какого черта?

Ньюмен сразу не стал отвечать. Он вырабатывал Закон Законов Ньюмена: столкнувшись с чистой голой неизбежностью смерти, люди делают, что могут, дабы показать, что они живы и пока еще брыкаются. Филдс стал бы танцевать джигу, стоять на руках и глотать шпаги, а то и все разом. Он мог испечь торт, нарисовать картину и вымыть окна в Эмпайр Стейт Билдинг, мог пробежать марафон, переложить симфонию на банджо и выучить китайский язык, истолочь воду в ступе в пыль, разобрать коробку передач и сложить пирамиду Хеопса. Мог продать Луну мелким инвесторам и бросить курить. Мог бы даже очистить город от снега. Но поскольку в действительности он не мог сделать этого, он говорил, говорил…

— Такие вещи требуют времени, — сказал Ньюмен, Великий, Мудрый и Лаконичный Ньюмен. Начни он сейчас объяснения — Филдс опять бы принялся их заговаривать.

А теперь он молчал, потирая руки, и на лице его проступила радость.

— Фил, почему ты не расскажешь детективам о том, что нам известно?

Квинлан попытался сесть повыше на стуле, специально предназначенном для того, чтобы держаться перед подчиненными свысока.

— Айвс опубликовал передовую статью о Мак-Алистер в ноябре. В кратком изложении там говорилось, что в течение года она, возможно, получит политический вес, с ней станут считаться как на уровне штата, так и всей страны. Статья была хорошая и необычная, почти эссе, а не стандартный репортаж. Нам понравилось, особенно стиль. Не хватает хорошего письма, и… — Квинлан замер на полуслове, заметив, что Филдс снова взял ксерокопию той самой статьи.

«Женщина сорока шести лет, но выглядит лет на десять моложе, одета в серый льняной костюм, белую шелковую блузку, золото в мочках ушей и на шее, золотисто-каштановые волосы коротко пострижены, кажутся взъерошенными, кожа молочно-белая. Фрэнсис Мак-Алистер пожимает руку посетителя немного дольше, чем необходимо. Буквально — проявление ее радушия. У нее большая рука, пальцы сильные, длинные и худые, хватка — мастерская. Это точное слово, поскольку рука посетителя для нее, словно инструмент для мастера. В конце концов, она — общественный деятель, и посетитель-репортер может быть ей полезен». Прекрасный текст, господа детективы, у нас мало людей, которые умеют так писать. Послушайте: «Однажды посетитель беседовал с Нобелевским лауреатом, чьи толстые прямоугольные очки, казалось, помогают ему видеть не только лучше, но и больше. Очки Фрэнсис Мак-Алистер производят впечатление, что она и без них видит, а надевая их, словно защитную маску, как бы закрывается от вторжения.

Когда она расслабляется, они сдвинуты на волосы, или зажаты за дужку в губах, или просто лежат на столе. Но стоит ей столкнуться с незнакомцем, с жалобой, с крупным вопросом, они тут же идут в ход. Она придерживает их, аккуратно прижав к вискам кончиками пальцев, так гонщик усаживает на голове защитный шлем».

— Филдс… — прервал Ньюмен.

Филдс отложил статью и удивленно поднял брови.

— Вы можете оставаться здесь хоть весь день, во всяком случае пока не кончится метель. Но почему вы думаете, что нам больше нечего делать, кроме как сидеть тут и слушать всю эту ерунду? У вас что-то имеется на Мак-Алистер, дайте нам это. Мисс Оберн, вас пригласили сюда потому, что у вас есть что сказать, кажется. Давайте же, выкладывайте.

Карен подняла глаза от своих крокодиловых туфель и посмотрела на Квинлана и Филдса, как бы спрашивая разрешения.

Квинлан считал снежинки на стекле, Филдс сделал неопределенный жест.

— Я была на заседании в Новом Орлеане в середине сентября и столкнулась там с Чарльзом Айвсом. Не совсем столкнулась — приметила его в баре, во Французском квартале. Мы не разговаривали. Я… очень удивилась, увидев его, он должен работать над материалом о Мак-Алистер в Нью-Йорке, мне так казалось. Тем более, что Новый Орлеан и Мак-Алистер никак не связаны, насколько я знаю.

«Она тоже изворачивается, — подумал Ньюмен. — Всадить ей пулю между глаз или позволить бредить дальше, сохранив жизнь?»

— Когда я позвонила позже в газету, чтобы передать материал, то упомянула, что видела Айвса. Все очень удивились моим словам. Каждый на специальном задании, как Айвс, докладывает о своих передвижениях. Он не сообщил в редакцию, что выезжает из города, не воспользовался помощью сотрудника, который бронирует места в самолетах и гостиницах, не получил аванса на расходы. Если он там находился не ради работы над статьей о Мак-Алистер, значит, занимался личными делами? Никто ничего не мог сказать. Может, он отдыхал, собирался с мыслями перед финальным рывком в работе над материалом? Но почему никого не известил? Я позвонила в отель, в баре которого его видела, он не был зарегистрирован — под собственным именем, по крайней мере. Позвонила в другие отели в том районе, потом во все места в Орлеане, где можно остановиться. Потом во все авиакомпании, самолеты которых туда летают. Ничего. Наконец, позвонила Филу…

— Почему? — спросил Ньюмен.

Карен Оберн сузила глаза:

— Филу Квинлану, вот тому джентльмену.

— Я спросил не «кому», а «почему»?

Карен Оберн вопросительно взглянула на Квинлана, но тот на нее не смотрел, он здесь ни при чем. Она пояснила:

— Фил — исполнительный редактор.

— А Айвс — коллега-репортер. Зачем стучать на него?

— Я думаю…

— Конечно. Коллега делает что-то, о чем не догадывается босс, вы ему докладываете, стучите. Как вы ни называйте такой поступок, это так.

— Айвс…

— Что, — напирал Ньюмен, — если летел и жил под псевдонимом, значит, не мог тратить казенные деньги, поскольку ему не оплатят расходы на чужое имя, если в газете не в курсе дела, да? О’кей, он мог красть время тогда, когда должен работать, но это не ваше дело, не так ли? Почему вы просто не подождали, не встретились с ним еще раз и не спросили, в чем дело, черт побери, свидание с Нанайской королевой или что-то еще?

— Я не…

— Да, вы все — трое. Вы сказали, что знаете что-то о Мак-Алистер, мисс Оберн, вы должны знать, политический Олимп — ваше пастбище. Скорее всего, вам очень хотелось самой попытаться сделать материал о ней, а дело поручили Айвсу, доверили рассказать о человеке, который переходит в категорию политических тяжеловесов в рамках штата и всей страны. Сдается мне, хотя я честно признаюсь в полном незнании газетного дела, что это делает автора такого материала тоже своего рода тяжеловесом. Вы сказали, что не подошли к Айвсу, когда заметили его в Новом Орлеане, мисс Оберн. Вы начали объяснять, но не закончили, закончу я: вы с ним не поговорили потому, что наложили в штанишки. Я прав?

Карен Оберн глянула на Филдса, который тоже вдруг увлекся счетом снежинок на стекле окна, потом снова на Ньюмена.

— Вы правы. Политический Олимп — мое пастбище. Я, конечно, хотела сделать материал о Мак-Алистер, но в утешение меня послали в Новый Орлеан писать об экономической конференции по Карибскому Бассейну. Не мое пастбище и ничего особо интересного, но суть в том, что я неплохо проводила время: один брифинг после обеда, разговоры о проблемах, никому не интересных, можно веселиться допоздна и спать до обеда.

Кстати, о вечеринках. Ньюмен хотел спросить, с которым из этих двух парней спит Карен Оберн, чтобы они принимали в расчет ее огорчения из-за неполученного важного задания и посылали ее в экзотические места, где можно гулять допоздна и не вставать рано? Потом он присмотрелся и решил, что она спит с обоими, но ни один не догадывается о ее отношениях с другим, будучи уверен, что он — единственный. Только Карен Оберн знает, что на самом деле они оба — ее любовники. Ньюмен Премудрый, Глубочайший и Красноречивейший вещал:

— Послушайте, все это очень интересно, но я на самом деле теряю время, мне еще надо побеседовать с людьми в других местах. Кто-нибудь, сформулируйте, по возможности кратко: что мог делать Айвс в Новом Орлеане, и могла ли за это Мак-Алистер столкнуть его с чертова балкона? Вы ведь к чему-то подобному клонили, а? Он там раскопал нечто, не вошедшее ни в какие статьи. Мог ли ее шантажировать, завысить ставку, а она его убила? По вашим словам, случилось что-то подобное? Не вы, мисс Оберн, вы, Филдс, вы, Квинлан, ну?

Филдс прочистил горло, но Карен Оберн продолжала говорить:

— Мы столкнулись с Айвсом, когда он вернулся из Нового Орлеана. Фил, я и Джо Риз, управляющий редактор. Он не захотел объяснять, чем занимался в Новом Орлеане, однако не отрицал, что ездил туда, и не пытался прикрываться личными делами или чем-то еще. Просто молчал. Мы уверены, что каким-то образом дело касается Фрэнсис Мак-Алистер. Можно, я расскажу еще одну историю, лейтенант? Коротко.

Ньюмен пожал плечами и взглянул на Федеричи.

— Не знаю. Думаю, да. Как, детектив? Есть у нас время слушать?

Стив Федеричи поежился, хотя на самом деле ему хотелось хихикать, бегать, прыгать, кричать и визжать, как придурку. Он располагал всем свободным временем в мире, потому что ему безумно нравилась Карен Оберн. Хотя она даже ни разу на него не взглянула, он успел рассмотреть ее всю, даже проник взглядом под одежду и оценил ее замечательное тонкое нижнее белье. Его беременная жена не имела возможности носить такое. А он специально выписывал каталоги, арендовал для них абонентский ящик, чтобы сохранить собственную слабость в тайне. Стив надеялся, что его чувство к жене вернется, когда появится ребенок. А сейчас он таращился во все глаза на Карен Оберн, которая продолжала говорить:

— Прошло почти восемь лет с тех пор, как Айвс писал об одном убийстве. В то время он работал в отделе городских новостей. Человек по имени Дональд Йост, эпизодический актер, вернулся вместе с женой домой из кино и застал мужчину-рецидивиста, взломавшего его квартиру. Йост схватил кухонный нож, началась драка. Йоста застрелили, взломщик был смертельно ранен ножом и умер на другой день. Жена оказалась единственным свидетелем.

Айвс увлекся Памелой Йост, все выглядело очень романтично. Но вскоре он раскрыл ее обман — взломщик вовсе не был взломщиком, он оказался их общим знакомым, женщина с ним спала. Чудовищно! Шикарно! Там были и оргии, и порнофильмы, и шантаж, и еще одно убийство — женщины-репортера. Если бы Айвс все рассказал полиции, может быть, корреспондентка была бы до сих пор жива. Впрочем, это спорный вопрос.

Спорно. Ньюмен всегда задумывался, что имеют в виду люди, когда так утверждают. Бернштайн часто употребляет это слово. Ньюмен, бывало, заявит: «Клингер — ублюдок, а Истерли — не такое дерьмо». Бернштайн возражает: «Спорно». В каждой истории есть две стороны, и никакой умник не угадает, как может обернуться дело. Закон Ньюмена.

Карен Оберн все говорила и говорила, и ее слова сводились к тому, что если бы Айвс рассказал полиции о своих открытиях, сообщил о том, кто убил мужа Памелы и трахалась ли она с тем парнем, репортерша могла бы еще жить. Если бы на нее не наехал автобус, или не напала акула, или ее бы не сбросил с террасы пентхауза человек, убивший и изнасиловавший свою жену, а потом всех обманувший.

— Мы все думаем, — продолжала Карен Оберн, — что подобная ситуация сложилась и в данном случае: Айвс романтически увлекся.

— Да, но что вас наталкивает на такую мысль? — спросил Ньюмен.

Ньюмен умел вынимать внутренности у людей, заставляя их говорить то, что должен знать для своей работы, что потом открывало путь к решению других важных вопросов. Например, к тому, как заставить Дэвида рассказать, что тот такое знает об Айвсе, чтоб все время хвастаться. Жопа. Бесспорная жопа. Дэвид-жопа.

— Лейтенант, — Филдс вернулся из забытья (куда тут же погрузился Квинлан. Что бы это значило? Ньюмен ничего не понимал, будь он проклят!). — Лейтенант, мы все просим вас рассмотреть и принять к сведению вероятность того, что Чак Айвс знал о чем-то, что могло повредить политической карьере Фрэнсис Мак-Алистер, потому его и убили. Я вижу по выражению вашего лица, что вы не понимаете, почему он не сделал известную ему информацию достоянием гласности, когда у него имелась трибуна, законная моральная поддержка газеты…

— На самом деле, — включился Ньюмен, — не понимаю — у вас все дома? Я не собираюсь вести расследование в этом направлении из-за одной-единственной подозрительной детали, на основании поездки Айвса без начальственного дозволения. Если когда-нибудь у вас появятся сведения, на которые я смогу взглянуть или которые смогу послушать, — записные книжки, пленки, фотографии, видеозаписи, живые свидетели, что угодно, — буду счастлив посмотреть и выслушать. Иначе мы попусту теряем время. У вас есть наши телефоны, вы знаете, как нас найти. Если вспомните то, что забыли рассказать, дайте знать. Детектив Федеричи, идемте.

Федеричи медленно встал, словно его спина дико заболела, словно он никогда не сможет распрямиться, если Карен Оберн не положит на него свои исцеляющие руки, не даст ему телефон своего хиропрактика, массажиста, а заодно — свой собственный. Она же на него не смотрела с той минуты, как они здесь появились.

— Мисс Оберн?

— Вы меня напугали.

— Извините, — сказал Ньюмен. — Я вас специально поджидаю. У меня есть еще один вопрос.

Карен Оберн показала в сторону женского туалета.

— Идемте. Там никого нет.

Ньюмен осклабился и отрицательно покачал головой.

— Ваше пастбище — политический Олимп. Вы следили за продвижением Фрэнсис Мак-Алистер, знаете все сплетни, вы — умная. Как вы думаете, она спала с Айвсом? Вы сказали, между ними было «романтическое влечение», но я хочу знать точно, спала ли она с ним. До того, как вы ответите, позвольте мне вам сообщить кое-что, и неважно, каким образом я это выяснил. Забудьте сразу, как только мы расстанемся, и не огорчайте меня разглашением подобной информации, иначе мне придется, э-э, проколоть шины вашего автомобиля. Никто из парней, с которыми Фрэнсис Мак-Алистер появлялась в обществе, не спал с ней.

Карен Оберн кивнула:

— Не удивляюсь. Я за ней следила. Нет, Айвс с ней тоже не спал.

— Теперь один личный вопрос, — продолжал Ньюмен. — Если не хотите, можете не отвечать, но, чтобы его задать, у меня нет под рукой женщины-полицейского, я не хочу путать в дело свою жену, понимаете меня? Вопрос: если вы не спите ни с одним мужчиной из тех, кто увивается вокруг вас, какие тут могут быть причины?

Карен Оберн сложила руки под грудью.

— СПИД, герпес, вагинальные бородавки — все, что передается половым путем. Я не врач, — она передернулась. — Гомосексуальность, фригидность, боязнь интимности. Я не психолог. Могу признаться, что я сексуально активна, лейтенант, и мне трудно представить физически и психически здорового человека, который не…

— Так же трудно представить, как можно всем рассказывать о своих физических или психических недугах?

— Да.

— Так трудно, что вы бы нипочем не рассказали.

— Да.

— Так трудно…

— Так трудно, что я убила бы того, кто выяснил бы правду? Да. Но это слишком абстрактный ответ, лейтенант. Мне вообще трудно представить, что могут быть причины, по каким убивают кого-нибудь, если только это не велосипедисты, которые проезжают на красный свет, или таксисты, неуступающие дорогу пешеходам. Из всех способов убийства для меня, пожалуй, самым легким было бы столкнуть жертву с террасы высотного здания.

Ньюмен кивнул:

— Какие у вас планы, мисс Оберн? Вы не собираетесь позволить этой истории умереть, не так ли? И вы не будете писать, как Филдс выразился, просеянную через обломки статью?

Она улыбнулась:

— Если я смогу попасть в аэропорт, то полечу в Новый Орлеан с фотографией Чарльза Айвса и несколькими адресами, взятыми в местном обществе лесбиянок.

— О, а где добываются такие данные, просто из профессионального любопытства?

— У Де Бри, автора колонки сплетен.

— Значит, кроме возможности физического или психического нездоровья, вы ее подозреваете в, э-э, гомосексуальности?

— Да. Мы говорим о женщине, которая однажды будет претендовать на пост президента. Страна вряд ли готова поддержать устремления такого рода у самой нормальной из всех нормальных женщин, но уж никак не поддержит лесбиянку.

— Должно быть, вы правы. Еще один вопрос, мисс Оберн, и спасибо, что стоите тут со мной и помогаете. Кто в конторе Мак-Алистер ее не любит?

— Я ничего не знаю. Я… Нет. Ничего и никого.

— Вы хотели что-то сказать?

— Получится слишком злобно.

— Ну, и какого черта?

Возникла напряженная пауза. Потом женщина осмелилась:

— У меня есть личная теория. Наркотические вещества окажутся в будущем гораздо более тяжелой проблемой, чем сейчас представляется. Коррупция, предательство и обман, которые в прошлом относили на счет жадности, в будущем станут объясняться пристрастием к наркотикам. Если бы я искала кого-то внутри, скажем, команды федерального прокурора, кто мог бы наживаться за счет падения босса, я бы смотрела, так сказать, в туалетах, в мусоре, проверила бы у людей в носах и под рукавами.

— Так сказать, — повторил Ньюмен, — улавливаю вашу мысль. Ну, спасибо, что постояли тут со мной, счастливо оставаться.

— Не стоит, лейтенант, спасибо за доверие… Ваш коллега, детектив Федеричи, он… О Боже, я не знаю, как спросить. Он женат?

— Да. Женат и ждет ребенка. Девочку. Сейчас эти дела как-то узнают наперед. Тесты там всякие… Жалко, что нет анализа на правдивость, чтобы ловить лжецов. Вроде сыворотки правды.

Она снова принялась изучать собственные туфли.

— Да, что-то такое. Плохо также, что нет анализа на неженатость. Тогда не пришлось бы терять столько времени на фантазии.

Она подняла глаза и улыбнулась Ньюмену:

— А может, я сама — тест. Стоит мужчине привлечь мое внимание, как выясняется, что он женатый или голубой.

— Кстати, насчет того, что вы говорили раньше о деле Йоста. В то время у Айвса была подружка, которую мы сейчас разыскиваем, на тот случай, что они могли поддерживать какие-то отношения. Она может знать, чем он занимался. Вам ничего о ней не известно?

Карен Оберн покачала головой:

— Это было до того, как я здесь появилась. Вы можете спросить у Фила. Фила Квинлана. Они с Айвсом были дружками, когда начинали. Потом разошлись, я думаю, из-за женщины. Возможно, из-за убитой репортерши, о которой я говорила. Фил не любит о ней вспоминать. А из моего опыта следует, что мужчины не любят рассказывать о своих прошлых серьезных увлечениях.

Ньюмен хотел сказать ей, что он лучше представляет себе ее опыт, чем она предполагает. Вместо этого он попятился к холлу — из многих мест ему приходилось удаляться таким образом.

— Ну, пока. Удачной поездки в, мм-м, Новый Орлеан.

Она кивнула:

— Если выясню что-то интересное, то позвоню.

— Пожалуйста. В самом деле?

— Обязательно.

— Спасибо.

— Без проблем.

— До свидания.

— Пока.

— Пока.

— Пока.