Выходит, он грохнул не ту телку, ну и что? Ему же никогда не приходилось видеть Кэтрин Нейсмит, которая называет себя Кейт. Даже на фотографии. Он вроде бы представлял, как она должна выглядеть: вроде высокая, вроде стройная, волосы вроде короткие. Он знал, где она живет: Бокен, Парковая, восемьдесят девять. И весь хрен.

Точнее, дерьмо. Он доехал на подземке, дошел до восемьдесят девятого дома на Парковой, отморозил задницу, болтаясь рядом битых четыре часа. Попытался немного играть Тошико Акий-оши, Джорджа Коулмена, Франка Уэсса, Уиллиса (Гэториела) Джексона, но потом губы отмерзли, а мочевой пузырь чуть не лопнул, потому что пришлось выпить огромное количество кофе, чтобы задница окончательно не промерзла насквозь. И наконец он увидел чувиху: вроде высокую, вроде стройную, но черт ее знает. Одета в этакий меховой жакет, вроде меховой. Погода плохая. И волосы, кажется, короткие. А, может, и нет. Она была в лохматой меховой шапке, сейчас полно девчонок в таких шапках. Чувиха зашла в дом восемьдесят девять и стала подниматься по лестнице. На втором этаже никто больше не живет, кроме К. Нейсмит и Т. Бодуэлла (черт его знает, кто он), ее приятеля. Айр Сакс проверил. Кто бы мог подумать, что это не та коза? Кто бы ее не грохнул на его месте? Любой урод грохнул бы.

Надо снова закурить.

Вот черт! Два года, как он бросил курить, много всякой дряни случалось, много несчастий и горя. Ребята долги не возвращали, он сам пролетал с деньгами. У лошадей, на которых он ставил, ноги вдруг становились резиновыми перед самым финишем. Футбольные команды, на которые он тоже ставил, не покрывали убытков. Нарывался на семнадцатилетних девчонок и имел проблемы. Соперники в боксе забывали перчатки, и приходилось молотить голыми руками, разбивая суставы в кровь. Чувихи ему не давали, а сами признавались в любви и прочей ерунде, утверждая, что все для него сделают. А сами тратили его деньги, лакали его выпивку и лежали в его ванне по два долбанных часа, болтая со своими сраными сестрами по телефону, в дурацкой Айове или где-то там. Иногда такая боль начиналась в заднице, что любой чувак на его месте полез бы в карман, вынул бы из пачки бычок, сунул бы его себе в губы, прикурил бы и затянулся… О-ох, а-ах, старое доброе никотиновое удовольствие. Но только не для него, не для Айра Сакса, короля профессиональных вальщиков. Он избавился от этого, показал крепость мужских яиц.

До того дня, когда узнал, что замочил не ту чувиху, как наверняка многие делали и до него. Все равно хотелось закурить. Настоящий, хороший бычок. «Лаки Страйк». Сколько он уже высмолил?

Один, два, три, четыре, пять, шесть…

В любом случае, чувиха, которая наняла его убить Кэтрин (Кейт) Нейсмит, обязана была принять меры, чтобы он случайно не завалил не ту телку. Даже профессионал может время от времени грохнуть не того, кого надо.

…сорок семь, сорок восемь… пятьдесят два чертовых бычка от проклятых «Лаки». Вот черт! Неудивительно, что через горло будто шерстяной шарф протащили.

И две кварты «Джонни Реда» не помогли. Пардон, два литра. Два несчастных литра пива не изменили ощущения в горле. Так что пора откупоривать литр номер три, может, и полегчает.

Все дело в том, что когда у него кончатся пиво и сигареты, он не сможет выйти и купить их, по двум причинам. Во-первых, нет денег, а другую половину гонорара за валку левой чувихи ему, конечно, не заплатят. Во-вторых, из отеля выходить нельзя — его разыскивают за убийство, пусть и неправильное. Какого черта люди так горячатся и возбуждаются, когда убитая цаца оказывается газетной репортершей?

Карен Оберн. Он никогда о ней не слышал, никогда ее не видел, пока не наткнулся на две фотографии в газете: одна — ее, вторая — его собственная. Плюс рассказ, что такого-то парня засекли ошивающимся у дома номер восемьдесят девять по Парковой в Бокене. Паскудная фотография 1974 года, когда он парился в Райкерс за воровство. И если бы Кенли Палермо тогда не размяк и не отправился к прокурору, всех бы можно было послать к черту. Хотя фотография, в общем-то, не такое уж и дерьмо. Тогда он был моложе, толще, носил длинные волосы. Теперь пойди узнай его.

Эй! Есть идея. Ему просто нужно потратить десять центов, а может быть, двадцать пять и позвонить в газету. Телефон указан в статье. И получить премию, которую они предлагают за помощь в поимке и осуждении убийцы Карен Оберн.

Наверное, он все же так «удачлив» в последнее время, что и премию не ухватит. Урод. А должен. Из-за того, что это он убил ее, право не теряется. Ему должны еще и сверху добавить. За валку чертова эпидемиолога и оравы негодяев и педерастов в «Клубе Смерти». Все-таки верное название! Ни одна газета не заикнулась про «Бойню», как говорил Мертвый Эдди, гаденыш.

Дважды гаденыш. Два дня приходится названивать, чтобы попросить о помощи. Может же он вызволить из этого вшивого отеля, отвезти куда-нибудь в Мексику или Кэтскиллз или куда-нибудь, где можно лечь на дно, пока не спадет чертово пекло. И, гад, неужели так трудно перезвонить?

А вдруг Эдди звонил, а Айр Сакс ничего не знает. У автомата внизу всегда толкутся люди, в то время, когда они не заняты передачей СПИДа друг дружке. Торгуют дурью и звонят в дерьмовые Никельрагуа и в Африку по ворованным кредитным карточкам, а если телефон звонит, они смотрят на него, как на свой персональный, и если ты не стоишь рядом, не снимешь трубку сам, они отвечают: «Таких здесь нет». И ничего никогда тебе не передадут. Мертвый Эдди мог звонить, а трубку снял никельрагуанец или африканец, и Айр Сакс ничего никогда не узнает.

Кто-то постучал в дверь? Мертвый Эдди? Или копы? Должно быть, ребята снизу настучали. Узнали его по картинке в газете и теперь получат премию. Какого черта не ответить на стук?

— Да?

— Дональд Дабро?

— Нету здесь… Срань господня! Ты?

— Открой дверь, Дональд.

— Ты одна? Как ты меня нашла?

— Открой дверь, Дональд.

* * *

Нашла меня! Срань господня! Ты — чувиха, которая заказала грохнуть Кэтрин Нейсмит, называющую себя Кейт? Ты, когда звонишь, всегда говоришь: Дональда Дабро, пожалуйста? Ты не сочла нужным сообщить о двадцати штуках в шкафу у эпидемиолога? Задавать вопросы непрофессионально? Это ты?

Это ты, а это — «смит» тридцать восьмого калибра, и какого черта я не достал свой «вальтер» перед тем, как открыть дверь? Теперь я не только грохнул не ту девчонку, кстати, с профессионалами такое случается, я позволил девчонке грохнуть меня, а такого профессионалы не допускают и не остаются в живых, чтобы поведать другим. Я тоже жить не буду, но перед тем как умру, очень хотелось бы рассказать кому-нибудь о том, о чем никто никогда не сможет догадаться — о том, что ты жирный, лысый чувак…