Буря бушевала в Бронксе. Монк Монски тоже разбушевался.

Журнал «Ньюсуик» не так уже далек от истины, размышлял Том Вэлинтайн. Одетый в ботинки, которые носят десантники, военные штаны защитного цвета, футболку с отрезанными рукавами, с черной повязкой на лбу, Монски выглядел как один из тех молодчиков, изображенных в фильме о будущем — «Путешествующий воин».

— Ты подонок, Вэлинтайн. Ты хочешь, чтобы вами занялся этот чертов департамент полиции? Ты этого хочешь?

— Успокойся, Монк.

Монски прыгнул под навес, где прятался от дождя Вэлинтайн.

— Не успокаивай меня, подонок.

Вэлинтайн подумал, не убить ли ему Монски. Он уже много раз и прежде думал об этом, но всегда решал, что от этого будет больше вреда, чем пользы, хотя и не мог толком понять, почему принимал именно такое решение.

— Дело в том, Монк…

— Не говори мне, в чем дело, — Монски сидел на корточках, его мокрое лицо находилось на расстоянии фута от лица Вэлинтайна, дыхание Монка было зловонно. — Это я скажу тебе, в чем дело, Вэлинтайн. Ты понял, Вэлинтайн?

— Дело в том, Монк, — Вэлинтайн чиркал что-то на мокрой земле своим армейским швейцарским ножом, — что мне потребуется запас еды и воды на два дня, кусок сукна, свитер, жидкость от насекомых, саперная лопата, спички, фонарь, ранец. Вот, пожалуй, и все. Не так уж много. Я уйду отсюда через пять минут, если только ты заткнешься и…

Услышав это, Монк опять разошелся не на шутку. Вэлинтайн втянул голову в плечи и старался не слушать то, что говорил его приятель. Во Вьетнаме Уоррена Колдуэла Монски прозвали Монк. Эту кличку он получил из-за своей фамилии, а также потому, что был очень тихим, застенчивым, незаметным. Он почти не разговаривал, а если и говорил что-то, то речь его походила на монашескую — короткие фразы, мягкий, но энергичный голос.

Во Вьетнаме Уоррен Колдуэл Монски, закончивший Йельский университет, был лучшим другом Томаса Джорджа Вэлинтайна, учившегося в Элмхерст-колледж, в Сиракузах. Выпускники обоих высших заведений редко попадали во Вьетнам, и два парня быстро нашли общий язык.

Кроме того, их объединяло еще кое-что. Монски перепробовал все виды наркотиков, включая марихуану, ЛСД, мескалин, фенциклидин и квалюд. Что касается Вэлинтайна, то он жить не мог без пива, и только выпив десять бутылок, чувствовал себя нормально.

Оба они стояли на краю пропасти.

Вместо того, чтобы обзавестись женами, детьми, шикарными автомобилями, домами, вместо того чтобы вступить в клуб, вступать в связи с актрисами и стюардессами, они оказались во Вьетнаме.

А после Вьетнама…

— Вэлинтайн!

…после Вьетнама…

— Заткнись, Вэлинтайн! Какого черта ты просишь меня о чем-то? Какого черта ты здесь делаешь?

— Думаешь, я не знаю, что вы здесь делаете?

— Надеешься, я не понял тебя? Ты навлекаешь на нас беду. Они подозревают, что ты убил Стори. Но они не знают того, что знаю я, потому что я умнее их всех. Ты грохнул его и отрезал у него палец, чтобы они подумали, будто это мы грохнули Стори. Да, мы могли бы сделать это, мстя за «Ралей». Ты и рассчитывал, что подозрение падет на нас.

Монски вновь приблизил свое горящее гневом лицо к лицу Вэлинтайна. Он всего лишь обвинял Тома в жульничестве, но ведь обмануть ближнего тоже надо уметь. Том изо всех сил старался сдержать улыбку. Он не мог не испытывать тайного удовольствия. Монк ткнул себя пальцем в грудь:

— Это я предложил мочить козлов. Я предложил отрезать у них пальцы. Они заслуживают этого, эти педерасты. Взять того охранника в отеле. Нанятый коп. Подонок из подонков, уверяю тебя. Женщин, спускающихся вниз, чтобы купить еду для своих детишек, он заставлял отсасывать у себя. Грохнув его, мы оказали услугу обществу, парень.

А этот чокнутый, который грабил пьяных, спящих в туннеле возле Гранд-Централа. Да как можно, черт возьми, грабить людей, у которых за душой ничего нет? А взять того студента, который жил на Томпкинс-сквер. Он ведь насиловал женщин. Черт, надо было мне отрезать у него член. А этот бандит, владеющий недвижимостью? Я хочу сказать, черт возьми, что есть люди, которые обирают до нитки людей, у которых и так ничего уже не осталось, кроме чувства собственного достоинства.

Монски все горячился, чувствуя, что его не воспринимают всерьез.

— Итак, мне не нравится то, что ты грохнул Стори и пытаешься свалить вину на нас. Мы и сами могли бы его убить.

— Успокойся, Монк, — сказал Вэлинтайн.

Монски схватил Вэлинтайна за нос. Вэлинтайн схватил его за руку и пнул в грудь. Монк упал. Том вышел из-под навеса и выпрямился. Все еще шел сильный дождь, но гроза уже кончилась. Площадку для гольфа, на которой расположились лагерем бездомные, не заливали потоки воды. Кучка «безнадежных», выглядевших слишком жалкими и непохожими на бандитов, вышли из своих палаток. Обхватив себя руками, они бездумно покачивались, стоя на одном месте.

— Привет, Том.

Вэлинтайн повернулся и увидел маленькую женщину, одетую в пончо-камуфляж с капюшоном.

— Привет, Тина.

— Давно не виделись.

— О да.

А может быть, и не так много прошло времени? После Вьетнама у него стало плохо с памятью.

— Мне очень жаль, что погибла твоя невеста, Том.

Вэлинтайн кивнул. Он посмотрел в сторону навеса, где возился Монк. Он ищет наркотики. Том знал все о своем приятеле. После Вьетнама они стали как родные. Они стали самыми большими подонками в этой стране. Вечно одуревающие, постоянно под кайфом, делящие друг с другом сигаретку с травкой, бутерброд, девушку, кокаин, таблетки. Они курили и ширялись до одури, пока Вэлинтайн не «спалил свои мозги». А Монски каким-то чудом все еще держался.

— Тина, наступают крутые времена. Пора двигать отсюда.

Тина засмеялась, и капюшон упал с ее головы.

— Двигать отсюда? Но куда, Том?

Вэлинтайн сделал над собой усилие, чтобы не повернуться к ней спиной. Перед ним была не Тина, а то, что осталось от нее. Лицо ее все покрыто синяками и кровоподтеками. Одна щека изуродована. На губах запеклась кровь. Часть зубов сломана, остальные выбиты. Он затаил дыхание и прикоснулся рукой к ее лицу.

— Кто тебя так отделал? Монк?

Тина рассмеялась:

— Монк? Да Монк просто котенок.

— Кто же избил тебя, Тина?

Она взяла его руку в свою. Средний палец у нее искривлен — был сломан и плохо сросся. Тина приложила его руку к своему лицу.

— Идет охота на бездомных, Том. Разве ты не слышал об этом? Меня избили на прошлой неделе в Гранд-Централе. Какие-то подростки. А может быть, и не подростки. Возможно, это были взрослые люди.

— Но у тебя есть и старые синяки, Тина.

Она улыбнулась:

— Ах, эти.

Он вновь попробовал убедить ее уехать отсюда.

— Сваливай, Тина. Пока есть время.

Она опять засмеялась:

— Том, Том, Том. Я же сказала тебе, что мне некуда ехать. Некуда, некуда.

Итак, она тоже одурела от наркотиков. Что ж, он сделал все, что мог, не так ли? Или, может быть, ради старой дружбы ему следует схватить ее и унести отсюда, орущую и брыкающуюся? Он полагал, что они дружили с Тиной в старые добрые времена, иначе она не стала бы разговаривать с ним. Однако полной уверенности в этом у него не было. С памятью у Тома очень плохо.

Появился Монски. Он слегка подергивался, как в судороге, но в общем, кажется, пришел в норму. Черт, хотел бы он сделать заявление, которое прославило бы его на весь этот чертов мир. Его фотография появилась бы в этом гнусном журнале «Ньюсуик». Вот что он сказал бы им: «Леди и джентльмены, разрешите привлечь ваше драгоценное внимание к кое-каким непотребным фактам.

Первое: каждый год около полумиллиона людей лишаются крова над головой.

Второе: плата за жилье для бедных поднялась на тридцать пять процентов за последние десять лет.

Третье: десять миллионов людей тратят почти все свои заработанные деньги на оплату жилья.

Четвертое: двадцать семь процентов американцев — дети. Среди бедных — сорок процентов детей.

До вас дошло? Дошло до вас, черт возьми? У нас растет поколение, которое, возможно, так и не найдет свое место в этой идиотской жизни. Мы повесили замок на дверь, открыв которую можно попасть в „Американскую мечту“».

Если бы он захотел, то мог бы открыть эту дверь, но он слишком устал.

— Томми, послушай, извини меня. Конечно же, ты можешь взять все, что хочешь. Я хочу сказать, — все, что у нас есть. А у нас тут всего полно. И все это — твое-е-е-е.

— Монк?

— Что, Томми?

Они прикоснулись друг к другу: кулак к кулаку, ладонь к ладони, пальцы к пальцам; руки сцепились и медленно опустились вниз.

— Монк.

— Т-Томми.

— Все кончено, малыш.

— Нет, Томми, не кончено, ничего еще даже не начиналось. Отлично, что ты грохнул Стори. Молодец! Слушай, старик, мне жаль, что погибла твоя подруга. Очень жаль.

— Да.

— В самом деле, старик. Чертовски жаль.

— Монк!

— Да, Томми?

— Будь осторожен, ладно? Все это может стать известно публике.

Монски улыбнулся улыбкой, которая во времена его учебы в Йельском университете могла расположить к нему любого.

— Можно ли нас чем-то удивить, Т-Томми?

— Думаю, мы ничему уже не удивляемся.

— Конечно.

— И натворили всяких дел.

— Это уж точно.

— Еще и наврали с три короба о своих делах.

Вэлинтайн улыбнулся.

Кулак к кулаку, ладонь к ладони, пальцы переплетаются с пальцами, руки медленно опускаются вниз.

— Держись, старик.

— Держись, Монк.

— Джеймс поможет тебе. Ты знаешь Джеймса? У Джеймса было такое уродливое лицо, что Вэлинтайн так и не понял, какой он национальности. Судя по его глазам, этот человек — убийца.

— Тебе потребуется оружие, Томми? — спросил Монски.

Вэлинтайн слегка потянулся, чтобы почувствовать прикосновение холодной стали к пояснице.

— С оружием у меня все в порядке.

Монски повернулся к своему навесу.

— Увидимся, Томми.

— Увидимся.

— Я люблю тебя, малыш.

— Я люблю тебя, Монк.