В доме номер 119 Джо Каллен посмотрел на свои электронные часы, которые подарила ему к дню рожденья его зациклившаяся на компьютерах дочка. Часы показывали 4.11.33. В них нет термометра, но он знал, что на улице 85 градусов по Фаренгейту, несмотря на то, что сейчас еще только четыре часа утра. Календарь на часах имелся — пятое июля. Джо Каллен размышлял: почему выбор пал именно на него?

Дом битком набит полицейскими: дежурными копами, которые услышали об убийстве по рации и сразу же поспешили на место происшествия из таких отдаленных мест, как Рокауэйс, Тоттенвиль и Ривердейл; копами, не дежурившими в ту ночь; копами, находящимися в отпуске; больными копами; копами в отставке и выгнанными с работы. Казалось, что тут бродят даже мертвые полицейские и те, которые еще не успели родиться. Они наполняли дом, шатались по близлежащей улице, удаляясь как в сторону Лекс-авеню, так и Парк-авеню. Некоторые из них носили форму, на других были надеты футболки и шорты. Все они, откровенно говоря, немного сомневались, являлся ли убитый человек их братом по оружию, будучи сугубо штатским. Тем не менее их потрясла беда, постигшая департамент.

При таком обилии полицейских, размышлял Каллен, зачем еще понадобилось привлекать и его к этому делу? Он подошел к капитану Ричи Маслоски, который записывал что-то в записную книжку, и прикоснулся к его локтю.

Не поднимая глаз, Маслоски спросил:

— В чем дело?

— Почему выбор пал на меня? — спросил Каллен.

Маслоски посмотрел на него:

— Может быть, я ошибаюсь, Джо, но, мне кажется, немало людей продали бы родную мать за возможность утешать Веру Иванс.

Маслоски сделал какую-то запись в своей записной книжке, потом посмотрел на часы, обычные «Таймекс» с циферблатом и стрелками. Именно такие часы имел в виду Каллен, когда сказал дочери, какой подарок он хотел бы получить на свой день рождения. По крайней мере, на них не видно, как вместе с секундами на глазах тает твоя жизнь. Интересно, как уславливаются о встрече люди, носящие электронные часы? Они, наверное, говорят: «Встретимся в двенадцати с половиной футах к северо-востоку от угла Пятьдесят седьмой улицы и Бродвея в 15.18.22».

— Она прилетает чартерным рейсом в «Ла-Гардиа» около семи часов. Ее доставят сюда в лимузине. Здесь она будет часов в восемь. Начинай готовиться к встрече в семь тридцать.

Будь готов в 7.29.59 по электронным часам.

— Капитан, поговорите, пожалуйста, с Уолшем.

Маслоски ткнул указательным пальцем в сердце Каллена:

— Если я не ошибаюсь, тут только что грохнули комиссара полиции. Ты думаешь, что кто-то…

— Я сам поговорю с Уолшем, — сказал Каллен, повернулся и наткнулся прямо на Уолша, отлетев от него, как мяч от стенки, ибо Уолш, хотя и был тонкий, как сигарета, и уступал Каллену в росте, никогда никому не поддавался.

Уолш окинул взглядом свою форму, медали, золотистый шнурок на мундире — все ли в порядке после столкновения с Калленом. Выглядел он идеально: единственный человек в доме, на котором надет китель, единственный не потеющий в такую жару человек во всем городе.

— Что вы хотите объяснить Уолшу, сержант?

— Сэр, комиссар полиции и я…

— Я слышал, что вы старые приятели, — сказал Уолш.

— Да, друзья.

— Учились вместе в Квинс?

— В Элмхерсте.

— В Элмхерстской высшей школе?

— Да, сэр.

— Я находился на Джамайке в это время.

— Да, сэр.

— Вы играли в баскетбол или бейсбол за Элмхерст?

— Нет, сэр. Я был хулиганом.

Уолш осмотрел Каллена с ног до головы. В своем мятом костюме он выглядел нарочито неряшливо. Можно предположить, что сержант любит иронизировать и не подчиняется начальству.

— Так вот почему вы так послушны теперь. Хотите искупить старые грехи? Стали лаской?

Чтобы понять скрытый смысл этого разговора, читатель должен знать, что это был не разговор, а скорее дуэль. Каллен служил в отделе внутренних дел, который осуществлял наблюдение за деятельностью полицейских, а Уолш возглавлял департамент полиции и являлся консерватором, верившим и знавшим, что ОВД занимается тем, что чинит препятствия работе полицейских, которые учат людей законопослушанию. Однажды в интервью одной газете какой-то высокопоставленный офицер из ОВД назвал своих людей сыщиками, или на жаргоне хорьками, имея в виду, что они рыщут в поисках правды. Уолш-то знал, что хорек — это всего лишь ласка, живущая вблизи людских жилищ. На жаргоне ласка — это то же самое, что и стукач. Этот термин со временем прижился.

— Так как насчет Стори? — спросил Уолш. — Вы учились с ним вместе, и он тоже хулиганил по молодости?

Он, наверное, считает, что Стори грохнули, мстя ему за случившееся в какой-нибудь уличной драке лет тридцать назад.

— Он работал по шесть часов каждый вечер шесть дней в неделю в кондитерской своего отца и при этом хорошо учился. Все его очень уважали.

Уолш пристально посмотрел на Каллена, пытаясь понять, не иронизирует ли он. Затем перевел взгляд на сводчатый потолок и произведения современного искусства, заполняющие комнату. Он разглядывал зеркала в золотых рамках и канделябры.

— Да, он упорно трудился и кое-чего добился.

Каллена так и подмывало взять Уолша за ухо, отвести его в кабинет, ткнуть носом в окровавленный ковер и сказать: «Он упорно трудился и вот чего добился». Вместо этого он сказал:

— При всем моем уважении к вам, сэр, я хочу, чтобы меня отстранили от этого дела. Я слишком близко знал покойного.

— Мы будем наблюдать за вами, сержант, — ответил Уолш. — Нам здесь не нужны вендетты. — И прежде чем Каллен успел объяснить, что дело тут не в вендеттах, Уолш добавил:

— Когда вы закончите расследование по делу Дин?

— Сейчас им занимаются адвокаты.

Уолш кивнул:

— Адвокаты.

Он сделал знак рукой своему подчиненному, стоящему за его спиной, и тот сразу протянул ему пепельницу, позаимствованную весьма бесцеремонно и незаконно, если уж на то пошло, в кабинете Стори, то есть на месте преступления. Уолш затушил свой окурок с таким видом, будто перед ним была не пепельница, а адвокатская рожа, и стряхнул пепел с пальцев.

— Поскольку вы сейчас не слишком заняты, сержант, исполняйте то, что вам сказано. Надеюсь, капитан Маслоски передал вам мой приказ. Следите за Верой Иванс, оберегайте ее от представителей прессы и охотников за автографами. Да смотрите, чтоб ее не грохнули так же, как ее брата. Вы, наверное, знаете ее, ведь она же младшая сестра Стори?

— Да… сэр.

— Ну что ж, вспомните старое время, — Уолш посмотрел на свои часы. Они были с циферблатом и стрелками. Корпус, скорее всего, стальной. Уолш повернулся и ушел.

* * *

В 4.33.46 Каллен сделал попытку поговорить с Амато, ибо старые времена уже не вернешь.

— Я очень расстроился, сержант, узнав, что комиссар полиции был вашим старым другом. Примите мои соболезнования.

Амато положил руку на плечо Каллена. Некоторые люди начинали нервничать, когда их обнимал Амато: он ведь посещал Нотр-Дам и хотел стать иезуитом. Из-за полноты и лысины его прозвали «монах-сладкоежка». Но Каллен, еще недавно слывший бабником, признал в Амато своего брата, любителя женщин.

— Не хочу вводить вас в заблуждение, шеф. Я уже разговаривал с капитаном Маслоски и с Уолшем. Он приказал мне заняться этим делом.

— Значит, вам следует заниматься им, сержант.

Амато отпустил Каллена и сложил руки, как это делают монахи.

— Но я чувствую, что меня можно задействовать с большей пользой.

Задействовать? Каллен никогда не употреблял это слово. Это его напарник, Нейл Циммерман, ультрасовременный коп, испеченный в печи модной криминалистики, которая изучает социологию и всякую заумь, употреблял это слово. Задействовать, воздействовать, дать зеленый свет, пересечься и достать — из всех глаголов, употребляемых Циммерманом, самым любимым глаголом Каллена являлся — вычислить. «Я вычислил, что если ехать по бульвару Квинс, то это сокращает путь до твоего дома на одну шестую мили», — говорил его напарник.

— Я понимаю, сержант, что вы удручены. Вы хотели всюду поспеть, сделать все разом, а в результате оказались как бы не у дел, — теперь Амато держал Каллена за локоть и вел его к двери, как засидевшегося гостя, которого выпроваживает хозяин.

— Убийство полицейского — всегда непростое дело, а когда убивают комиссара полиции… ну, Уолш считает, что убийство офицера должен расследовать департамент полиции. Мне же кажется, хотя я и испытываю горечь утраты, что этим делом должно заниматься бюро детективов. И Рут, и Маслоски хотят принять участие в поисках преступников.

Пауэл Рут возглавлял бюро по расследованию убийств, а Маслоски — ОВД. Рут подчинялся Амато, а Маслоски — Уолшу. Во всем царила ужасная путаница.

— Человек вроде вас, сержант, — Амато не счел нужным сказать то, что ранее не сказал Уолш, а именно: первый заместитель комиссара, Гриняк, являлся шефом Каллена, по крайней мере, в данный момент, — человек вроде вас должен найти свое место в общем потоке событий и действовать так, чтобы в итоге…

Амато сделал карьеру в департаменте, начиная говорить и не заканчивая свои фразы. Его невозможно было поймать на слове. Когда кто-то начинал понимать, что он хотел сказать, Амато поблизости уже не было. «Понять Амато — это все равно, что надеть наручники на змею», — заметил как-то раз Гриняк, когда они выпивали с Калленом в Йорквилле.

— Да, кстати, сержант, что-нибудь прояснилось в деле Дин?

— Нет, сэр. Этим сейчас занимаются адвокаты.

— Ах да. Что ж…

— А…

— Да, сержант?

Но Каллен не нашел, что сказать. Амато доводил вас до такого состояния, отупляя вас, когда вы уже как бы плыли в дыму и тумане.

— Ну что ж…

— Да, сэр.