— Водометы? — спросила Ли Левитт.

Мэр Сидни Лайонс испытывал желание уткнуться головой в стол и заплакать. Ну почему все эти несчастья обрушились на его голову? Он срочно собирает людей по поводу чрезвычайной ситуации, а они постоянно прерывают его своими дурацкими вопросами.

— Не водометы, мисс прокурор. Разве я сказал водометы? Нет, я имел в виду те машины, с помощью которых уборщики поливают улицы. Они…

— А, теперь их называют гигиенистами, ваша честь, — сказал комиссар по делам улучшения санитарных условий Томас Турко, подавшись вперед на своем стуле. — Персонал департамента по улучшению санитарных условий принято теперь называть гигиенистами, так как термин уборщики признан оскорбительным.

Ну за что ему такое наказание? Он пригласил несколько человек для того, чтобы с их помощью попробовать преодолеть беспрецедентный кризис, а они читают ему нравоучительные наставления.

— Томми, Томми, Томми, глядя тебе прямо в глаза, я заявляю, что сочту за честь пригласить к себе домой любого сотрудника твоего департамента, так что извини меня за то, что я оговорился. Это все из-за того, что у нас тут происходят весьма неординарные события.

Лайонс лучезарно улыбнулся Турко, а затем и Ли Левитт, стараясь изо всех сил не смотреть на ее грудь, ее великолепную грудь. (За что это мне? Почему у моей жены груди… Ладно, плевать на то, что у нее никудышная грудь. В любом случае, Сильвия со своими грудями и дочерьми старыми девами сейчас гостит у своей матери на озере Хопатконг. Доктор сказал, что жара противопоказана Сильвии и опасна для ее здоровья. Такое объяснение было предложено общественности. На самом деле они просто переругались до смерти после того, что произошло, и смылись. Если же станет известно, что семья капитана покинула тонущий корабль, отбыв в Джерси, то…).

— Послушай, Ли, — Лайонс встал, обошел свой стол и остановился возле ее кресла, став за ее спиной, чтобы не испытывать искушения от замечательной груди. Он также не хотел, чтобы она смотрела ему в глаза и видела его насквозь, как это обычно происходит в присутствии множества свидетелей. Кстати, вот еще почему он пригласил всего несколько человек. — Иногда ситуация требует от тебя совершать такие поступки, какие ты не стал бы совершать при иных обстоятельствах. Ты не согласна?

Ли Левитт повернулась к нему лицом: ее горящий взгляд говорил, что Лайонс не должен говорить с ней покровительственным тоном и стоять у нее над душой.

— Гражданские свободы при любых обстоятельствах остаются неизменными.

Черт возьми! Почему ему не пришло в голову сказать это и не в таком узком кругу, а во время выступления перед гражданами, когда эти слова пришлись бы очень даже к месту? «Я смотрю вам прямо в глаза, дорогие нью-йоркцы, и обещаю, что пока я, Сидни Лайонс, являюсь мэром этого гигантского города, гражданские свободы останутся неизменны».

Ему потребуются новые спичрайтеры — не халтурщики, а провидцы.

С сегодняшнего дня он поменяет свой имидж.

* * *

Он просто хотел, чтобы Бетси Баклей, ведущая программы «Доброе утро, Нью-Йорк!» (почему у всех женщин, работающих на телевидении, похожие имена?), поняла, что не все нищие такие уж порядочные люди.

— Я смотрю вам прямо в глаза, Бетси, — говорил он, — и говорю вам, что многие из тех людей, которые якобы бездомны, якобы в нужде, якобы неопрятны, неумыты и неухожены, на самом деле являются притворщиками, шарлатанами и самозванцами. Они нагло пользуются нашей доверчивостью и нашей добротой. Это здоровые, умные, агрессивные… преступники, Бетси, бесцеремонно залезают в карман общества. Из-за них еще труднее приходится по-настоящему нуждающимся людям.

Я сейчас думаю об одной женщине, Бетси. Ей примерно столько же лет, сколько и вам. Она довольно хороша собой. И эта женщина постоянно торчит — нет, это не слишком сильно сказано — на углу, прямо напротив здания муниципалитета. Иногда я вижу ее там два-три раза в неделю, иногда два-три раза в день. Я встречаю ее всякий раз, когда по делам службы покидаю мэрию. Бетси, эта женщина постоянно плачет. Стоит там, застыв в одной и той же позе, держит перед собой пустой стакан и плачет. Мои сотрудники, полицейские, служащие муниципалитета говорят мне, что она может плакать часами. Я сам ни разу не видел ее неплачущей. А сердобольные прохожие наполняют ее стакан деньгами — и не одними только монетами, Бетси, но и долларовыми бумажками, билетами по пять, десять, а иногда и по двадцать долларов. Они готовы сделать все, чтобы только утешить ее, чтобы только она перестала плакать.

Но, конечно же, ей ничто не может помочь, потому что она и не нуждается в помощи. Она здоровая, хорошо одетая и ухоженная дама, которая делает в час долларов пятьдесят или шестьдесят. Это по самым скромным подсчетам. В день она заколачивает около пятисот долларов. Во время уик-эндов ее тут не видно: по выходным народ в этой части города почти не встретишь. Она отдыхает. Свой отдых эта женщина, безусловно, заслужила. В такие дни она, должно быть, ходит по магазинам и заказывает себе новые платья. Шикарные наряды, Бетси. И таких людей вы называете «безнадежными»?

Он очень удачно закончил этими словами свою речь в самом конце программы, перед рекламной паузой, избежав дальнейших расспросов ведущей Бетси. Ему нужно было срочно ехать в мэрию, так как поступило сообщение об убийстве шофера Веры Иванс. Машина департамента полиции везла его по Седьмой авеню, вдоль Бродвея до самого Канала, а потом по Сентрал-стрит к мэрии.

Они миновали здание муниципалитета.

Та женщина была на своем месте.

Но она вовсе не плакала. Просто сидела, прислонившись к колонне арочного входа в муниципалитет. Она потягивала кофе и жевала булочку, как будто являлась какой-нибудь муниципальной служащей, у которой остается еще несколько минут до начала работы.

Лайонс с сожалением увидел, что она не так хороша, как он думал, и какой расписал ее телезрителям сегодня утром. Худая, в грязном платье, которое она, возможно, не снимала уже несколько дней, с растрепанными волосами, изможденным лицом, с высохшими руками и распухшими ногами.

И все же она не так уж плохо выглядела, гораздо лучше, по крайней мере, чем другие бродяги, которые заполняют город. Он мог бы поспорить, если бы не боялся проиграть, что ее платье сшито на заказ, оно настоящее, а не подделка — он-то разбирался в этих делах. Сильвия и его дочери старые девы спокойно тратили по тысяче долларов в месяц на платья, заказывая их в модных ателье. И они заказывали их не только на Орчад-стрит или в Джерси. Его жена Сильвия и дочери никогда не покупали одежду в магазинах. Никогда.

— Тони! — Лайонс прикоснулся к плечу водителя, офицера полиции Антони Касалеса. — Тони, останови здесь на минуту.

— Здесь?

— Прямо здесь, Тони. Все нормально. Я вернусь через минуту.

— Сэр, вы хотите, чтобы я?..

— Оставайся в машине, Тони. Со мной все будет в порядке. Хочу только взглянуть кое на что.

Касалес остановил автомобиль, Лайонс вышел из него и направился к этой женщине, но не по прямой, а зигзагом, чтобы не напугать ее.

— Доброе утро!

Женщина дрожала, как будто на улице было не восемьдесят пять градусов тепла по Фаренгейту. Она сжимала свои руки перед собой, локти почти касались один другого. Булочку она уже съела, но кофе в стаканчике еще оставалось. Стаканчик пригодится ей, когда она начнет плакать и просить подаяние, не так ли?

— Как вы себя чувствуете? Жарко, не правда ли?

Зубы ее застучали. Кофе, практически белый из-за большого количества в нем молока, пролился из стаканчика, который она прижимала к своему подбородку.

— Поосторожней, милая. Кофе льется на ваше красивое платье, — сказал Лайонс.

Она еще сильнее застучала зубами и пролила еще больше кофе на свое платье.

— Разрешите, я вытру, — сказал Лайонс, вынул носовой платок из нагрудного кармана своего пиджака и приблизился к женщине. Он не знал, как называются такие платья. Сильвия и дочери старые девы, наверное, знают, что это за фасон. Верх у него был закрытый, а под пояском имелась кнопочка или застежка. Но поясок платья этой женщины куда-то исчез, а кнопочка или застежка расстегнулась, так что он мог видеть: под платьем у нее не было лифчика, и грудь женщины — белая и крепкая — разительно отличалась от отвислой и покрытой венами груди его жены. Лайонс посмотрел в сторону «крайслера». Касалес поднял окна, потому что в машине работал кондиционер. Сам водитель читал журнал «Ньюсуик», и ему наплевать было на то, что происходило у него под носом. — Дайте я вытру. Я не причиню вам вреда. У вас такое красивое платье, а вы такая милая дама. Сейчас я вытру.

Лайонс прикоснулся к платью в районе груди сначала носовым платком, а потом и пальцами.

Женщина плеснула кофе ему в лицо.

Он дал ей пощечину.

Она, спотыкаясь, побежала под арку.

Лайонс кинулся вслед за ней, на бегу вытирая кофе с лица носовым платком. Он догнал ее и схватил за руку.

Женщина закричала.

Лайонс обхватил ее рукой за шею и дернул за воротник.

— Дайте мне посмотреть на это платье.

Женщина пнула его ногой, зашипела и захрюкала.

Лайонс схватил ее за талию, прижал к себе, нашел наконец этикетку и начал расправлять ее, чтобы увидеть, что там написано. Но под аркой было темно, а женщина еще и отчаянно вырывалась из его рук.

— Это платье сшито на заказ, да?

Женщина заорала.

— Да?

Женщина изогнулась и схватила его за яйца.

Лайонс вскрикнул и оттолкнул женщину от себя, все еще держась за ее платье, которое слетело с нее. Она предстала перед ним совершенно голой — никакого лишнего белья, только туфли. Коричневые туфли на низких каблуках. Подметка правой туфли еле держалась.

Лайонс шагнул к ней:

— Извините.

Женщина отскочила назад. Живот у нее был надутый, бедра — рыхлые. Ее тело воняло, на нем виднелись следы побоев и укусов. Он не хотел смотреть на нее. В жизни больше не желал ее видеть.

Лайонс сделал шаг вперед:

— Извините.

Женщина повернулась и бросилась бежать, стуча на бегу отвалившейся подметкой. Через мгновенье она уже скрылась.

Лайонс не стал преследовать ее.

Он расправил платье, встряхнул его и положил у подножия одной из колонн, поддерживающих арку. Он открыл бумажник, достал двадцатидолларовую бумажку, потом еще одну. Сложив их, он засунул доллары под этикетку платья, на которой стояла надпись «Жаклин Смит, торговый центр К».