Зима 1931–1932 гг.

 

Глава 19

Светало. Мы с тетей Батти сидели в кухне. Нужно было доить коров, кормить лошадей, готовить завтрак и собирать детей в школу. Но я была настолько измучена, что не могла пошевелиться.

Рассказав историю своей жизни, я почувствовала пустоту, меня словно выжали насухо.

Меня оставила мама, затем муж, а теперь и Гейб. Что со мной не так? Почему все уходят от меня, даже не обернувшись?

– Тебе очень повезло, что у тебя такие любящие родители, – тихо заметила тетя Батти.

– Что с вами? Вы что, совсем меня не слушали? Отец ни разу не сказал, что любит меня. А мама повторяла это через слово и бросила меня.

– Ты не замечаешь очевидного, лапочка. Твой отец доказывал тебе свою любовь сотней разных способов.

– Какими же? Назовите хотя бы один!

– Он подсказывал тебе, как выбрать жизненный путь, вырастил тебя по библейским заповедям, водил в церковь. Твой отец позаботился, чтобы ты не стала циркачкой, а превратилась в мягкую, любящую женщину, как и хотел Господь. Кроме того, отец отпустил тебя, когда пришло время. Он сделал все, что должен сделать хороший родитель. Поэтому ты сама такая прекрасная мать. Ты научилась любить у отца!

– Но он лгал мне о маме!

– Ты уверена, что именно так все было на самом деле? – мягко спросила тетя.

Подумав об этом, я вынуждена была признать, что папочка никогда не говорил мне прямо, что мама умерла.

Я медленно встала и подошла к плите, чтобы подбросить еще дров.

– Ну что ж, я уверена, что мать меня бросила, – ответила я, закрыв заслонку.

Тетя Батти тоже встала, открыла кухонный шкаф и начала накрывать стол к завтраку, одновременно поддерживая разговор.

– Мне кажется, твоя мама знала, что не в состоянии заботиться о тебе, и любила тебя так сильно, что смогла передать человеку, который мог о тебе позаботиться. Моя сестра тоже пожертвовала собственным счастьем ради ребенка. Ты же знаешь о силе материнской любви, правда, Элиза? Только посмотри, как тяжело ты трудишься, чтобы управлять имением и обеспечить детям пропитание. Твоя мать не бросила тебя, лапочка. Она принесла наивысшую жертву из всех, какие может принести мать.

Я наблюдала, как тетя Батти расставляет посуду на столе, и заметила, что она поставила на одну тарелку больше. Тут женщина опомнилась и убрала тарелку с того места, где раньше сидел Гейб.

– Гейб бросил меня! – простонала я, стараясь не заплакать.

– Да, сейчас все выглядит именно так. Но Гейб любил всех нас. Возможно, у него была на это причина. Вдруг он тоже пожертвовал чем-то ради любимых людей?

– Хм… очень в этом сомневаюсь! Судя по словам шерифа Фостера, Гейб лишь пытался спасти собственную шкуру и избежать ареста.

Тетя Батти не ответила. Возле каждой тарелки она положила приборы, налила детям молока, а я тем временем достала сковородку, чтобы приготовить яичницу. Когда я поняла, что, как и тетя, обсчиталась, разбив в миску столько яиц, чтобы хватило и Гейбу, то горько заплакала.

– Что мне без него делать? – спросила я.

Тетя Батти обняла меня.

– Ты привыкла полагаться на его помощь, – нежно сказала она, – а нужно полагаться на Господа. Он все знает о том, что ты чувствуешь. Иисус мучился от боли и оттого, что его бросили, когда висел на кресте ради нас. Он закричал тогда: «Господь, почему Ты покинул меня?» Он принес жертву, сказав своим детям: «Я никогда не брошу вас!» Когда ничего не будет, Элиза, останется Бог.

Тетя подвела меня к стулу, усадила и взялась за приготовление яичницы.

– Господь знал, когда Гейбу пора уходить, – продолжила она. – Знал, когда должен уйти Уолтер. Господь сделал так, чтобы мы обе обратились к Нему за силой, которую Он хотел в нас воспитать. Оглянись на свою жизнь, лапочка, и подумай о приобретенном опыте – о хорошем и о плохом. И увидишь: твой опыт сделал тебя именно таким человеком, каким ты стала. Прими этот опыт как хлеб насущный и поблагодари за него. А затем будь той, кем тебя создал Бог. Живи в доме, который тебе дали, используй волю и решительность, чтобы управлять имением! И кстати, жонглерское мастерство тебе тоже пригодится!

Тетя Батти улыбнулась и попыталась жонглировать яичной скорлупой. Я засмеялась: все упало на пол. Женщина подхватила мой смех.

– Научишь меня жонглировать, хорошо, лапочка? – спросила она.

– Конечно, тетя Батти.

Затем она быстро перемешала яйца на сковороде, достала хлеб и начала нареза́ть его для тостов.

– Послушай, – продолжила тетя Батти, – жизненные трудности, через которые ты прошла, – это не наказание Божье. Он использует эти ситуации, чтобы приблизить тебя к Себе. Как, например, болезнь твоей мамы. Конечно, это ужасная трагедия, но она заставила тебя сблизиться с отцом.

Я вытерла глаза и встала, чтобы помочь тете.

– В последнее время я нечасто задумывалась о Боге, – призналась я. – То, как свекор говорил о Боге, не пробуждало во мне желания узнать о Нем больше.

– Это потому, что Фрэнк читал Библию и ходил в церковь, но на самом деле не знал Бога. Он просто был религиозным. Элиза, хорошо, что ты знаешь Библию и что твой отец водил тебя в церковь, но ты должна узнать Бога.

– И как это сделать?

– Попроси Его о помощи в тот момент, когда сильно нуждаешься. Поговори с Ним, как говорила с тетей Арахис или Гейбом. Ты должна научиться доверять Богу и быть уверенной в том, что тебя поймают, если ты упадешь, как акробаты в вашем цирке доверяли друг другу. Да, Бог велик и силен, но Он никогда не раздавит тебя. Все, что происходит в нашей жизни, идеально, даже если сначала так не кажется. Твои друзья, которые были не похожи на остальных, научили тебя этому.

– Я так по ним скучаю! Они были моей семьей, а я не могла говорить о них десять лет.

– Ты и по Гейбу будешь скучать, – сказала тетя, положив руку мне на плечо. – Мы все будем по нему скучать. Но даже если бы Гейб был все еще здесь, он не смог бы помочь тебе во всем. Иногда может помочь только Бог. Да, Гейб трудился в садах, но только Бог заставляет яблоки расти.

Чуть позже я прогулялась по саду. Я знала, что пришло время поговорить с Богом. Я извинилась за все, рассказала Ему о своих страхах и попросила помочь мне управлять поместьем. Когда я открыла глаза и оглянулась, то поняла, что тетя Батти была права: Бог действительно здесь, рядом со мной. Ветви деревьев – руки Его, они тянутся ко мне, и на каждой висит дар – яблоко.

* * *

Однажды холодным осенним днем пришло время собирать яблоки. Начали прибывать первые сборщики урожая. Сначала я нервничала, думая о том, как сама смогу собрать весь урожай, но затем вспомнила о том, как ловко братья Беннетты управляли цирком. Я поняла, что в цирке никто не пытался руководить всем в одиночку, все работали сообща, слаженно, как настоящая команда, и каждый делал именно то, что у него лучше всего получалось.

Некоторые сборщики работали в садах уже многие годы и наверняка знали о предстоящей работе куда больше, чем я. Поэтому самым опытным из них я платила чуть больше. И они стали бригадирами.

Они заботились обо всем, о чем я забыла, и уберегли меня от множества ошибок.

Когда пришло время продавать яблоки оптовикам, я вспомнила о зазывале на шоу, который кричал всем: «Быстрей, быстрей! Не упустите свой шанс!» И тогда я поняла, что напористые, говорливые оптовики просто играют роль. Больше я их не боялась.

Тетя Арахис, Глория (самая большая женщина), альбинос Альберто – все они смотрели на толпу, сохраняя внутреннюю силу и достоинство, зная, что они ничуть не хуже. Поэтому и я стояла, высоко держа голову, пока меня со всех сторон оглядывали оптовики, удивляясь тому, что женщина продает яблоки.

Я получила цену, которую хотела, и заработала достаточно, чтобы заплатить работникам, купить на зиму угля и всего остального. Больше денег не осталось, но, слава богу, у нас всего было достаточно.

Продав яблоки, я проглотила гордость и пошла к Алвину Гриру и другим соседям за помощью. Нужно было собрать зерно и забить свиней. Я позволила соседям взять напрокат роскошное оборудование Фрэнка и попросила совета, как лучше вести дела.

Последние годы Фрэнк Уайатт жил и работал один. И умер в одиночестве. Я пообещала себе, что никогда не буду походить на него.

Во время сбора урожая тетя Батти работала со мной рука об руку, как стойкий солдат. Мы с детьми так ее полюбили, что умоляли остаться с нами и стать нашей бабушкой, раз уж она больше не пишет книг.

Папочке никогда не удавалось сказать мне, как он меня любит, но, помня о том, как я мечтала услышать эти слова, я начала чаще говорить детям и тете Батти о том, как их люблю.

Со временем боль утраты после исчезновения Гейба начала проходить, как прошла и скорбь после смерти мужа.

Но каждый раз, когда я заходила в мастерскую, где спал Гейб, меня все равно охватывало чувство пустоты. Как, впрочем, и когда я видела Миртл и ее теленка или наблюдала за тем, как сыновья качают свою сестру на качелях.

Теперь я думала о Гейбе пару раз в день, а не пару раз в час, и поэтому знала, что моя тоска постепенно проходит. Возможно, однажды я уже не буду думать о нем.

Накануне Дня благодарения я получила странное письмо, посланное Армией США и отправленное из Вашингтона. Оно было адресовано Фрэнку Уайатту, но я тут же вскрыла конверт и пробежала письмо глазами.

В нем сообщалось, что правительство приносит Фрэнку соболезнования, но его сын Мэтью Уайатт погиб на войне во время Сен-Миельской операции. В последнее время была получена новая информация, которая свидетельствует о допущенной ошибке. Теперь у армии есть доказательства, что Мэтью Уайатта приняли за другого человека и под чужим именем похоронили во Франции.

Армия приносила извинения за ошибку и недобрые вести.

Я вознесла тихую молитву и показала письмо тете Батти, хоть и знала, как она любила Мэтью и как тяжело воспримет эти новости.

Она посмотрела на меня: в ее глазах застыли слезы.

Затем женщина сказала:

– Думаю, лапочка, нужно показать это письмо Джону Уэйкфилду прямо сейчас. Уверена – это ответ на твои молитвы.

В тот же день я поехала в город, и по пути мне вдруг показалось, что Гейб имеет отношение к этому новому витку событий. Однако я быстро отказалась от этой мысли, как, впрочем, и от любой иной, так или иначе связанной с ним. Чем меньше я буду думать о Гейбе, тем мне же лучше.

Я обнаружила поверенного за столом в его, как обычно, захламленной конторе.

– Вы давно не выглядели такой счастливой, миссис Уайатт, – сказал он, приветствуя меня. – У вас хорошие новости?

– Да, наверное… в какой-то степени.

Я протянула ему письмо и присела, ожидая, пока он прочтет.

Закончив, мужчина снял очки и покачал головой.

– Очень жаль. Часто в моей работе плохие новости дают начало чему-то хорошему. В данном случае так и есть. Бедный Мэтью…

– Знаю. Тетя Батти мне так много о нем рассказывала, что мне казалось, я с ним знакома, хотя мы никогда не встречались.

– Семья вашего мужа пережила столько трагедий, миссис Уайатт. Будем надеяться, что все уже позади. – Его унылое, вытянутое, как морда гончей, лицо осветилось радостью. – Теперь, когда у нас есть это письмо, я наконец могу передать наследство Фрэнка Уайатта. Поместье – ваше, Элиза! Безо всяких проволочек!

Я вскочила с кресла и крепко обняла старика.

* * *

– Я нашла новогоднюю елку! – провозгласила тетя Батти за несколько дней до Рождества.

В последнее время она прогуливалась по заснеженному лесу возле пруда Уолдена в поисках подходящего дерева.

– Впятером мы сможем донести ее до дома, поэтому все одевайтесь теплее! И, Люк… Нам придется взять твои санки!

– Может, Жмурка потянет сани? – спросила Бекки. – Совсем как северный олень!

Засмеялись все, кроме Жмурки.

Намело пятнадцать сантиметров снега, поэтому дети вскарабкались в санки Люка и съехали вниз с холма, восторженно визжа.

Затем они стояли возле замерзшего пруда, ожидая нас.

– Как красив лес зимой! – воскликнула я, войдя в чащу.

Выпавший снег был свежим, чистым, белоснежно-белым и блестел на солнце, как стразы на цирковом костюме.

Жмурка нашел чей-то след и убежал в кусты, уткнув нос в землю.

– Надеюсь, на этот раз он не скунса выслеживает, – произнесла тетя Батти.

Я невольно вспомнила Гейба и почувствовала прилив грусти.

– Эй, смотрите! Чьи это следы? – спросил Люк, присев на корточки у тропинки.

– У меня дома есть книга с иллюстрациями следов разных зверей, – сказала тетя Батти. – Вы, мальчики, запомните их, и, возвратившись домой, найдете в книге описание.

– Вы говорите прямо как школьная учительница! – поддела я тетю. – А утверждали, что никогда ею не станете!

– Да уж, кто бы мог подумать! – засмеялась тетя Батти, качая головой.

Мы прошли еще немного вглубь леса, и внезапно Джимми остановился.

– Ух ты! Это похоже на следы человека!

Мы все подошли посмотреть. Джимми был прав: вереница следов вела в кусты, куда побежал Жмурка. Следы были слишком большие и не походили на следы ног тети Батти. Я услышала вдалеке собачий лай.

– Наверное, очередной бродяга, – решила я, – собирает хворост и ищет, где бы разбить лагерь. – Затем я быстро переменила тему, пока кто-нибудь не заговорил о Гейбе. – Смотрите, какая хорошая поляна! Следующим летом мы обязательно должны прийти сюда на пикник. Далеко еще до этого вашего дерева, тетя Батти?

Тропинка сужалась, и Люку становилось сложнее тянуть сани.

– Вот наша елочка! – указала женщина. – Как думаете, мальчики, сможете ее срубить?

Сыновья, сменяя друг друга, рубили ель. К тому времени как мы связали ее, погрузили, всю в снегу, на сани и дотянули домой, мы все перепачкались смолой и насквозь промокли. Тетя Батти приготовила теплого яблочного сидра, чтобы согреться.

Мы установили ель в гостиной и вечером после ужина украшали ее, доставая игрушки из коробки, которую я нашла на чердаке.

– Эти украшения принадлежали Лидии, вашей бабушке, – сообщила тетя Батти детям, пока они разворачивали блестящие шары. – Ваша бабушка была красивой женщиной и любила красивые вещи.

Тетя Батти села на диван и стала есть попкорн. Каждый раз, когда попкорн падал на пол, пес тут же подбирал его.

– Ой, смотрите, ангел! – воскликнула я, вытянув фигурку из коробки. – Думаю, его нужно использовать вместо верхушки, правда? Бекки, иди сюда, я тебя подсажу.

– У нас был настоящий ангел, правда? Он жил с нами и помогал нам, – сказала малышка, когда я ее подняла.

Я вспомнила вечер, когда дочка кольнула Гейба вилкой, чтобы убедиться, что он настоящий, и улыбнулась, хотя мне хотелось заплакать.

– Конечно, правда. Как говорит тетя Батти, Бог посылает нам помощников, чтобы мы чувствовали его заботу.

Когда мы закончили наряжать елку, дети собрались вокруг тети Батти и она прочла им рождественскую историю из Библии. Я села в свое кресло-качалку, и разжиревшая Королева Эстер сразу же прыгнула ко мне на колени.

Я посмотрела на свою прекрасную сумасбродную семью. Я всегда считала, что семья должна быть идеальной, с красивыми мамой и папой, очаровательными детьми, одетыми с иголочки. Семья не может состоять из курящего шимпанзе, клоуна вместо папочки и карлицы вместо мамочки. Но сейчас, глядя на трех оборванцев, давно выросших из своей одежды, смешную старую тетю Батти со слегка странным поведением, одноглазую собаку, двух разжиревших кошек с перчатками вместо котят, я удостоверилась в том, что папочка и тетя Арахис были моей настоящей семьей, как, впрочем, и эта, и я всех их очень люблю.

Сады Уайатта не были моим домом. Дом там, где семья, где живут люди, которые любят тебя и которых любишь ты.

И даже если завтра я все потеряю, все равно я невероятно богата.

От всех этих мыслей мне на глаза навернулись слезы, и я решила вынести ведерко с пеплом и высыпать его, пока никто не заметил моего состояния. Кроме того, перед сном в печь нужно было добавить еще угля.

Когда я вышла на заднее крыльцо, мои мысли были очень далеко. Вдруг из тени вышел крупный мужчина, перепугав меня до смерти. Я уронила ведерко с углем и вскрикнула.

– Прости, Элиза, – послышался знакомый мягкий голос, – я не хотел тебя испугать.

– Гейб?

Это был он! В следующее мгновение я была в его объятиях и покрывала Гейба поцелуями, как несколько месяцев назад, весенним утром в саду. Мне казалось, что все это лишь сон, но я чувствовала его сильные руки, страсть и тепло его поцелуя и знала, что все происходит на самом деле. Я также поняла, что за прошедшее время мои чувства не изменились. Я по-прежнему его люблю.

Гейб первым отстранился и посмотрел мне в глаза.

– Мне нужно объяснить, почему я ушел, Элиза. На этот раз я хочу тебе все рассказать. Больше никакой лжи! Меня зовут не Гавриил Арфи. Мое настоящее имя Мэтью…

– Нет! Прекрати!

Я высвободилась из его объятий. Радость, которую я испытывала всего минуту назад, сменилась гневом. Я не позволю ему снова меня обмануть!

– Я прекрасно знаю, что ты не Мэтью Уайатт! – крикнула я, сжимая его руку. – У настоящего Мэтью отсутствовала фаланга пальца. И настоящий Мэтью мертв!

– Я знаю, что он мертв! – мягко ответил Гейб. – Он был моим лучшим другом… и умер, спасая мне жизнь. Меня зовут Мэтью Уиллис. Мой отец Эдмунд Уиллис – адвокат и большая политическая шишка в Олбани, штат Нью-Йорк. Там я вырос.

Его слова звучали искренне, но я все еще опасалась ему доверять. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я изучала мужчину, стоявшего передо мной. Ему снова следовало постричься, а на подбородке была небольшая щетина. Он выглядел усталым и взволнованным.

– Шериф сказал, что ты пытался присвоить имя моего деверя. Это правда?

– Да, правда. Как ты выразилась, я действительно присвоил его имя. И хочу объяснить, почему это произошло. Но может, сначала мы войдем в дом, где тепло? Я стою здесь уже пару часов, пытаясь набраться храбрости и постучать в дверь.

Гейб стоял, съежившись. Я видела, что он дрожит от холода, но все равно не решалась впустить его в дом.

– Нет, я не хочу, чтобы ты заходил. Не хочу, чтобы дети знали о твоем возвращении. Ты их очень обидел, когда ушел вот так, без объяснений и извинений.

– Но я хочу объяснить все сейчас…

– Нет, сначала ты объяснишь мне. Иди, разведи огонь в мастерской, а я приду и выслушаю твой рассказ после того, как уложу детей.

Когда я вернулась в дом, мне было сложно за обычными домашними делами скрыть свое волнение и страх. Я все еще чувствовала губы Гейба на своих губах, ощущала его крепкие объятия, и мое сердце готово было воспарить, как акробаты на трапеции. Но я предупредила себя: не стоит ждать чего-то, пока я не услышу объяснений.

Я старалась одеваться как можно тише, но Жмурка выбежал в кухню и выдал меня, залаяв. Через минуту тетя Батти высунула взлохмаченную голову из спальни. Она с любопытством уставилась на меня и, прежде чем я успела придумать оправдание, уже улыбалась во весь рот.

– Гейб вернулся, ведь так?

Я застенчиво кивнула.

– Так и знала! Я поняла это еще днем, когда Жмурка лаял на следы. Он сразу признал знакомого!

Тетя торопливо обняла меня и добавила:

– Что же ты стоишь? Иди к нему!

Я взяла Жмурку с собой. У меня просто не было выбора. Как только пес увидел Гейба, сидящего в мастерской, он прыгнул к нему на руки и начал облизывать. Короткий хвост собаки выписывал круги.

Гейб засмеялся тем глубоким, грудным смехом, который я так любила. В эту минуту он мог бы сказать, что он Аль Капоне или Малыш Нельсон, и мне было бы все равно. Но у меня возникло чувство, будто на этот раз я услышу правду. Я села на стул напротив Гейба.

– Я нашла твой дневник в печке, – сказала я. – Он не сгорел. Там рассказывалось, почему ты ушел из дома…

– Да, я записался в армию, потому что мне было стыдно за то, как я поступил с политическим оппонентом отца. Там я познакомился с Мэтью Уайаттом; мы с ним спали на одной двухъярусной кровати. Нас все время путали, потому что мы были одного возраста и роста, с одинаково темными глазами и волосами и обоих звали Мэтью. Даже наши фамилии – Уайатт и Уиллис – звучали похоже. Конечно, твой деверь был куда сильнее и мускулистее, чем я. Я ведь был городским мальчиком, а он вырос на ферме. И еще у него не было фаланги на указательном пальце. – Гейб продолжал рассказ, почесывая собаку за ушами. – Мы проводили столько времени вместе, и оказалось, что у нас много общего, не только имена.

Возможно, наши отцы жили в разных местах и у них были разные профессии, но во многом они были очень похожи. Мы с Мэтью записались в армию именно для того, чтобы сбежать из отчего дома и узнать, кто мы на самом деле. Мы провели вместе два года. Плыли во Францию на одном корабле, затем тренировались в одном лагере, воевали в одном батальоне. Война изменила нас. Думаю, после таких событий никто не может остаться самим собой. Мэтью понял, как сильно скучает по дому. Он увидел мир, и мир ему не нравился. Все, чего хотел Мэтью, – вернуться домой и снова жить на ферме. Когда мы маршировали, он часто останавливался посмотреть на коров и лошадей, и ему было не важно, что после он получит строгий выговор. Я был рад, что он понял, чем хочет заняться после войны. Но для себя я этого еще не выяснил. Однажды Мэтью признался мне, что он незаконнорожденный и отец лишил его наследства, узнав об этом. Мэтью понимал, что Сады Уайатта никогда не будут принадлежать ему. Я был с ним, когда он получил письмо от тети Батти, сообщавшее о смерти матери. Я был с Мэтью в Париже, когда он написал ответ. С тех пор мой друг изменился. Он все повторял, что у него нет причин для того, чтобы возвращаться в Дир Спрингс, нет ни родителей, ни дома. Мысль о смерти матери очень его угнетала. Но в то время бои были в разгаре и все были подавлены.

Мы не знали, будет ли наша жизнь счастливой или в ней так и останутся лишь ужас, убийства и смерть. Я размышлял о своем будущем так же безрадостно, как и Мэтью.

Я хотел стать писателем, но думал, что не заслуживаю этого, после того как уничтожил отцовского противника. Я, так же как и Мэтью, не мог вернуться домой.

Я знал, какое влияние имеет на меня отец, и прекрасно понимал, что если окажусь возле Олбани, то больше никогда не смогу жить так, как хочу.

Мы с Мэтью часто обсуждали наше будущее, но затем решили, что это не имеет смысла, ведь мы, скорее всего, погибнем во Франции. Если нас не достанет пуля, то наверняка сразит одна из болезней, которыми кишели траншеи.

Гейб на мгновение остановился.

– Но мы выжили во многих главных битвах: при Сен-Кантене, Белло Вуде и во время Сен-Миельской операции. Слишком много наших знакомых погибло в тех боях, наших друзей, с которыми мы вместе тренировались.

Во время Сен-Миельской операции в наш бункер угодила бомба. Нас было шестеро, четверо погибли мгновенно. Едва посмотрев на них, я сразу понял, что они мертвы. Мне в грудь попала шрапнель, это от нее остался шрам, а следующий заряд шрапнели угодил в живот. На ногу свалился мешок с песком и сломал кость.

Мэтью тоже ранило, однако он видел, что я еще жив, но не могу идти, и решил отнести меня в палатку к санитарам. Над нашей головой свистели пули, взрывались артиллерийские снаряды, но он нес меня на спине примерно с километр, подальше от передовой. Все называли меня Уиллис, но в тот день Мэтью приговаривал: «Уилли, держись!» и «Ты не умрешь, Уилли, я не позволю тебе умереть!» Думаю, если бы не он, я бы наверняка погиб.

На полпути до палатки санитаров Мэтью сделал нечто странное. Он остановился, положил меня на землю, и я увидел, как он что-то ищет за пазухой. Затем мой друг расстегнул мою рубашку, и я почувствовал его пальцы возле раны на груди. Я не знал, что он делает. Я вскрикнул и попросил его не касаться раны. Мне было так больно, что я начал терять сознание. Я почувствовал, как Мэтью что-то надел мне на шею, и смутно помню его слова о том, что теперь я смогу начать все сначала. «Никому нет до меня дела, Уилли. Моя мать умерла, а остальным все равно».

Он поднял меня, пронес еще несколько метров и сказал, что уже видит палатку и к нам бегут санитары с носилками. Потом Мэтью упал прямо на меня и я потерял сознание от боли. Когда я пришел в себя, врач сообщил, что операция прошла успешно и меня отправляют в госпиталь во Франции.

– А что случилось с моим другом? – спросил я. – С тем, кто спас мне жизнь.

– Мне очень жаль, но у вашего друга были внутренние повреждения, разрыв селезенки и обильное кровотечение… Он умер во время операции, – ответил мне врач.

Следующие несколько недель я сильно болел. Рана в животе затронула кишечник, и у меня начался перитонит. Когда я окреп настолько, чтобы меня можно было отправлять в Америку, меня попросили подписать бумаги о демобилизации. Затем я увидел имя в документах: Мэтью Уайатт. Я хотел исправить ошибку, но вдруг вспомнил, как Мэтью положил меня на землю, что-то достал и надел мне на шею. Он передал мне свой армейский жетон.

Я знал, почему он это сделал. Мне не хотелось ехать домой к отцу, а отец Мэтью не ждал его возвращения. Также мне стало ясно, что моя семья уже получила уведомление о моей смерти. Я по-прежнему был зол на отца и решил поддержать игру Мэтью. Пусть отец оплакивает смерть своего единственного сына. Он это заслужил. Я начну новую жизнь под другим именем. Теперь я смогу стать писателем, и никто ни о чем не догадается. Впрочем, до этого никому не было дела.

Меня выписали из госпиталя как Мэтью Уайатта из Дир Спрингса, сына Лидии и Фрэнка Уайаттов. Сначала я наслаждался свободой, которую мне давала новая личность, но вскоре уже не знал, кто я на самом деле.

Когда же я написал рассказ, то опубликовал его под именем Габриеля Арфи.

Меня съедала горечь одиночества, я мечтал увидеть мать, сестер, тетю Джун, дядю, кузенов на ферме и друзей, которые остались в Олбани. Я боялся влюбиться, потому что тогда буду вынужден жениться под ненастоящим именем, а такой брак могли признать недействительным. И какое имя я передам детям?

Мои новые друзья в Чикаго ничего не знали о моей настоящей личности, им было известно лишь нагромождение лжи, которую я рассказывал о себе. Наконец, желая убежать от чувства вины, я оставил позади и эту жизнь и стал влачить существование бродяги.

Я точно знал, куда иду в ту ночь, когда мы встретились: мне хотелось познакомиться с Фрэнком и Сэмом Уайаттами и увидеть место, где вырос Мэтью. Я начал описывать его историю как свою и так запутался, кто из нас кто, что решил: встреча с его семьей поможет мне. Кроме того, я был должен Мэтью и хотел убедиться, что с Сэмом все в порядке.

Остальное ты знаешь, Элиза. Оказалось, что Фрэнк и Сэм мертвы. Я увидел, как сильно вам нужна моя помощь, и решил остаться. Я должен был отблагодарить тебя за то, что ты спасла меня, должен был отблагодарить Мэтью. И в какой-то момент я в тебя влюбился. Однажды я очнулся от бреда и увидел, что рядом со мной плачет, обнимая меня, самая невероятная женщина на свете. Бекки и Люк продолжали называть меня ангелом, но я подумал, что умер, а ангел – это ты.

Когда в коттедже тети Батти шериф Фостер начал предъявлять мне претензии и угрожать навести обо мне справки, я понял, что маскараду конец. Настало время бежать. Как скоро шериф выяснит мою истинную личность, было лишь вопросом времени. Но я не мог уйти от тебя, Элиза.

Самым неприятным моментом было, когда я узнал, что из-за моей лжи ты и дети не можете унаследовать поместье. Мэтью был уверен, что его отец переписал завещание. Поверь, меньше всего мне хотелось забрать у вас наследство. Во всем виновата моя ложь.

Я хотел все объяснить, но не знал, как ты отреагируешь на правду. Поэтому решил уехать в Вашингтон и все уладить, но сначала надо было убрать урожай зерна. Я надеялся, что шериф не успеет выяснить все до жатвы, но получилось иначе. Он пришел арестовать меня. Меня предупредила тетя Батти. Я взял деньги, которые получил за статью о бродягах, уехал в Вашингтон и все рассказал армейскому начальству. Я не знал, какие будут последствия, может, меня посадят в тюрьму за присвоение имени Мэтью Уайатта, поэтому решил не писать тебе, пока все не прояснится. Я уже достаточно навредил тебе и не хотел и дальше вовлекать в неприятности.

Когда в Вашингтоне наконец со всем разобрались, я уехал в Нью-Йорк, чтобы повидать семью.

Они уже получили письмо из армии с извинениями, поэтому к моменту моего возвращения свыклись с мыслью о том, что я восстал из мертвых.

Отец отреагировал именно так, как я и ожидал: он был в ярости оттого, что я сознательно ввел его в заблуждение. Я не мог объяснить ему, почему поступил именно так.

Если отец и был рад, что его сын оказался жив после всех этих лет, то никак этого не показал.

Но я с удивлением обнаружил, что во мне больше нет ненависти к нему. Месяцы, которые я провел здесь с тобой и тетей Батти, изменили меня. Я не мог сказать тебе, кто я, но наконец-то сам это понял.

Я всегда представлял себе Бога похожим на моего отца: манипулятором, привыкшим все контролировать. Я считал, что должен завоевать Его одобрение и что всегда буду недостаточно хорош для Него. Но в тот день, когда я повесил качели для Бекки, тетя Батти указала на них и сказала: «Вот так и Отец Небесный совершает поступки, чтобы порадовать своих детей».

Когда я работал в ее коттедже, мы много разговаривали и она научила меня, как получить Его прощение. Поэтому я смог простить отца и себя.

Гейб нагнулся вперед, сложив сильные руки, словно для молитвы.

– Я провел здесь самые счастливые месяцы жизни, Элиза, и не хотел уезжать. Но и боялся возвращаться. Я не знал, сможешь ли ты меня простить, после того как я уехал не попрощавшись. Я люблю тебя, и твоих детей, и тетю Батти. Извини, что обидел тебя. Я не буду винить тебя, если ты не сможешь меня простить, но…

Ему не удалось договорить: я уже была в его объятиях, целовала его и, как только умела, рассказывала о том, что люблю и прощаю.

Возвращение Гейба стало лучшим рождественским подарком для меня и детей. Мы могли лишь мечтать о таком.