Шесть главных причин завести дневник

# 1. ТЫ ВСЕГДА ПРАВ. Поспорил, например, с родными, и они говорят, что все было не так, как ты говоришь, а ты им – раз! – и дневник, где все записано.

# 2. ПОДРУЖКА. Если подружка захочет знать, где ты был и что делал, находишь в дневнике запись за нужный день – и вот они, неопровержимые факты!

# 3. НЕБЫЛИЦЫ. Наполнив дневник всякими небылицами, можно переписать историю, и пусть с тобой поспорят те, кому нечего предъявить кроме воспоминаний. Это же здорово.

Собственно, это то же самое, что пункт 2. И 3.

# 4. СУДЬБОНОСНОЕ СОБЫТИЕ. Когда близится что-то грандиозное (и у тебя от предвкушения трепещет нутро), ты можешь записать всё последовательно и подробно, чтобы потом перечитать и попытаться понять: почему это случилось именно со мной?

# 5. ДЕВОЧКА-НАЙДЕНЫШ. Что-то явно происходит, тебе непонятное. (И никому непонятное.) Но в один прекрасный день картина начнет проясняться – а все ее фрагменты у тебя в дневнике.

Красота. Пункты 4 и 5 тоже одинаковые.

# 6. ПАРВАТИ. Когда сестра тебя просит, ты выполняешь ее просьбу.

 

Три главные причины завести дневник

# l. Небылицы

# 2. Правда

# 3. Долг

 

Главная причина не заводить дневник

А вдруг кто-нибудь его прочитает?

(И поймет, какой ты на самом деле дурак.)

 

Чувство долга

Для большинства людей дневник – всего лишь случайные мысли, более-менее связанные одна с другой по законам грамматики и записанные в минуты, когда больше нечем заняться. Я хочу сказать: зачем описывать жизнь, когда можно просто жить? Я бы, например, лучше позанимался тригонометрией. Касательные – такие четкие, как линия горизонта. Окружности, которые делятся без остатка на число π. СИНУС – изящное взаимоотношение элементов в треугольнике. (Мистер Банерджи объяснил, что слово «синус» восходит к санскритскому «джива».)

А девушки? Они любят всю эту чушь – густым приторным сиропом изливать сокровенные мысли и переживания! А там у них есть вообще, о чем думать? Есть, что переживать?

Я как-то заглянул в дневник Парвати. И что? Сплошное ОТЧАЯНИЕ. И БЕЗЫСХОДНОСТЬ. (Когда пишет про бедных и больных.) И ни слова о ЛЮБВИ. Но все равно получается сентиментально (может, девушки по-другому и не умеют?), даже несмотря на то что она самая умная в семье. На то что она ВРАЧ.

Амма (моя приемная мать) говорит, что полученное сестрой образование еще немного, и возвратило бы наше семейство в касту, к которой оно должно по праву принадлежать (и толь ко я все испортил). Бариндра-пита (мой приемный отец) плевать хотел на социальную иерархию. И я, по его милости, оказался виновником нашего незавидного положения в обществе. А все потому, что я СИРОТА. Я – ДОБРОЕ ДЕЯНИЕ семейства Патель. Приемный ребенок, улучшающий его карму.

Я ведь на самом деле сын пастуха. Меня нашли лежащим под козой. Отец мой погиб. Его засыпало песком. История, ясное дело, довольно печальная, зато на девушек хорошо действует. Они чуть не плачут, когда я им ее рассказываю. А потом позволяют себя целовать.

Но понимаете, какая штука: Я НЕ ИЗ ТЕХ, КТО ЗАВОДЯТ ДНЕВНИКИ. Слова нужны, чтобы говорить. Чтобы торговаться. Чтобы соблазнять. Чанди. Прити. Теджаль. Слова существуют для того, чтобы с их помощью добиваться своего, а не чтобы записывать в блокнот, где кто угодно может их прочитать.

Короче, вы слыхали хоть об одном семнадцатилетнем парне, который бы вел дневник?

И тем не менее вот он я. Веду его. Потому что после всего, что сделала для меня Парвати, я не мог ей отказать.

 

Дорогой дневник

Не-е. Фигово. Так не пойдет.

(Напряги воображение, придурок!)

ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА-НАЙДЕНЫШ

Кто ты такая? Откуда

Явилась ты в наши края?

Душу откроешь ли ты, о безгласная,

Ничего от меня не тая?

Какая чушь!

ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА-С-ИМЕНЕМ-БОГИНИ

Пусть иллюзией прозвана ты,

И тайны завеса скрывает твои черты,

Пером, как мечом, я стану тебе служить,

Молчания плен помогу пережить.

(или, может, сторожить?)

(в молчанья плену помогу не тужить?)

(или не кружить?)

(а ты обо мне в полном праве прочнее забыть)

Вот убогий, досочинялся до глагольных рифм.

 

Да, и еще

Парвати считает, что вести дневник я должен на английском!

Тебе полезно будет попрактиковаться. Ты ведь уже год как школу окончил. К тому же, если мама его найдет, она в нем ничего не поймет!

На английском так на английском. Надеюсь, девочка-найденыш не будет против. (Вообще-то я не собираюсь ей рассказывать про дневник. А то ведь это как-то странно – писать о человеке, который отказывается разговаривать.)

ДОРОГАЯ МАЙЯ

Сестра уговорила меня записывать всё, что происходит с попавшей в беду немой девочкой. С ТОБОЙ. (А я тебя, между прочим, еще даже и не видел.)

Я должен стать твоим голосом и оставаться им, пока ты не заговоришь. Так мне сказала Парвати. (Это очень просто, Сандип.) По-моему, насчет стать твоим голосом – это она загнула, тебе не кажется?

Ты только не обижайся, Майя, но кому когда шло на пользу молчание?

Если не ошибаюсь, что-то такое говорил Махатма Ганди.

 

Дополнительный бонус

Парвати надеется, что дневник поможет раскопать и мою историю – мою прежнюю жизнь в пустыне, которой положила конец песчаная буря, какая случается только раз в столетие.

Хотя я не уверен: а вдруг каким-то вещам лучше так и оставаться в прошлом? В смысле, В ПРОШЛОМ, к которому больше НЕТ ВОЗВРАТА.

 

Парвати

Это всё моя сестра. Она-то и заварила эту историю своим звонком из Джодхпура, после которого наша мать голосила на улице, а Бариндра, даром что она хромает, все никак не мог ее догнать и утихомирить.

– Зачем мне дневник, диди? В Джайсалмере ведь никогда ничего не происходит.

– Подожди, братец, скоро произойдет. Я уже сказала амме, что посылаю вам девушку.

Это уже было интересней.

– Сандип? Ты меня слышишь?

– Слышу, слышу. Диди, ты в своем уме? Какую еще девушку? Если невесту, так это не ко мне!

Это я так пошутил.

– Успокойся, Сандип, не невесту. Девушку из джодхпурского Вдовьего дома.

Час от часу не легче.

– Маленькую вдову? Или малолетнюю проститутку? Ни ту ни другую амма на порог не пустит, что бы там ни говорил Бариндра.

– Не вдову и не проститутку. По-моему, она иностранка и сбежала от беспорядков из Дели. Попыталась прикинуться мальчишкой. Но для этого она слишком красивая.

Всё любопытнее и любопытнее.

– Сколько ей лет?

– На вид – столько же примерно, сколько тебе.

Теперь я попался.

– Ее зовут Майя.

У меня все перевернулось внутри – как в тот раз, когда я на спор перепрыгнул через сломанные перила. Я и теперь мог, если получится, прослыть невероятным смельчаком или сломать себе шею и выставить себя дураком.

– Эй, Сандип, ты куда пропал?

– Здесь я, здесь.

– На ней были джинсы и футболка с надписями по-английски: «Победа» спереди и «Никогда не сдавайся» на спине.

Нет, я не верю в судьбу.

– А волосы совсем короткие. И, судя по всему, стригли их неумело и впопыхах. Да еще и тупыми ножницами.

Я не верю, что участь каждого предопределена наперед.

– Да, и чуть не забыла, Сандип. Она не говорит. Не знаю, то ли не может, то ли не хочет. Но она точно пережила что-то страшное. Вот поэтому-то ты мне и нужен.

Я встрепенулся всем телом. Наконец-то в нашем унылом городе посреди пустыни начнется что-то настоящее. И я буду в самом центре того, что началось. Бок о бок с девушкой по имени Майя.

 

И камень запоет

Сестра говорит: Если захочешь, Сандип, то у тебя и камень запоет.

Она имеет в виду, что люди говорят мне то, о чем обычно молчат.

(Мясник на рынке под видом молодого барашка продает собачатину.)

Делятся со мной личным. Своими тайнами.

(Хари любит переодеваться в вещи своей сестры.)

У тебя дар, – говорит Парвати. – Всех так и тянет тебе открыться.

(Теджаль получила «отлично» по математике за то, что позволила мистеру Банерджи потрогать себя за грудь – а мне не позволяет!)

Никакой хитрости на самом деле в этом нет. Надо просто слушать и ни за что не осуждать. Поразительно, как меняются люди, почувствовав себя в безопасности. Они льнут к тебе. Шепчут на ухо. Иногда даже плачут, признаваясь во лжи или в дурных поступках.

(Наш сосед мистер Гупта влюблен в сестру собственной жены. Они встречаются тайком и читают друг другу стихи. Третий ребенок у нее, возможно, от него.)

Если кто-то и сможет разговорить Майю, то только ты, Сандип. Она не устоит перед твоими чарами.

Или перед моей красотой, – добавляю я.

Это я так пошутил.

Я не красавец, и это ни для кого не секрет. Руки у меня за прошлый год выросли гораздо сильнее, чем ноги. Прическу пригладить абсолютно невозможно, сколько бы масла я себе на голову ни лил. Губы у меня слишком толстые. Уши хлопают на ветру. Многим кажется, что я похож на козла. Даже амме показалось, когда Бариндра принес меня из пустыни. Мне было всего шесть. Она сказала, что никогда не видела такого страшненького ребенка. Может, у меня в то время и хвост был?

Майя не устоит перед твоим голосом, братец.

Терпение. Терпение – это главное. Поторопишься – и не видать тебе чужих секретов.

 

Куда нам еще сирота!

Амма ее заранее ненавидит. Когда она в первый раз услышала имя Майя, у нее, как и у меня, перевернулось нутро. Да так, что ее аж вывернуло. Желтое алу бхарта. Зеленый мунг дал. Мягкие непережеванные кусочки роти. Всё это очутилось на полу.

Смотри, что ты наделал, Бариндра! Из-за этой девчонки пропал

весь обед! А вдруг я больше никогда не смогу есть?

Амма очень нервная и впечатлительная. Это оттого, объяснила мне Парвати, что она из знатного рода. Ее родители были кшатриями, но из-за того, что она хромала, сваха не сумела найти ей жениха из той же касты, и амме пришлось выйти за Бариндру из более низкой касты вайшьи.

Когда появился я, отпрыск презренных кочевников, семья спустилась еще ниже по общественной лестнице. И виноват в этом был сердобольный Бариндра.

Она наверняка проститутка! – разоряется амма. – Что про нас скажут соседи?

Они скажут, что мы добрые и щедрые, – отвечает Бариндра. – Мы приняли Сандипа, когда ему нужен был дом, примем и эту девочку.

А почему из всех известных мне семей мы одни спасаем сирот? Сколько, например, детей усыновил Ганди? Ни одного.

А ему бы, наверно, стоило. Родные дети были у него не дети, а сплошное огорчение. Да и к тому же, Мина, это только на время. Пока не отыщется ее настоящая семья. Мы правильно поступим, если возьмем ее, – не отступает Бариндра. – Вот увидишь.

Увижу я то, как наша семья скатится еще ниже. Так мы скоро вообще из всех каст вылетим, и придется нам туалеты мыть!

Когда буря наконец затихает, Бариндра отводит меня в сторонку. Ничего страшного не происходит, Сандип. В семьях же не обязательно должны царить тишь да гладь. Хорошая семья – как сталь: от закалки в огне становится крепче. И тогда ей никакие испытания не страшны.

То есть, если так и дальше пойдет, наш дом может ночью сгореть, а мы спокойно проспим до утра и проснемся целыми и невредимыми.

 

Как мы узнали про Майю

Каждую субботу после обеда мы с аммой и Бариндрой идем на почту и там втискиваемся все втроем в телефонную кабинку. Совершаем наш еженедельный звонок Парвати. Амма брюзжит. Бариндра благодарит Парвати за деньги, которые она присылает, чтобы платить аюрведическому доктору аммы.

(Он втирает ей в ногу песок и берет по десять рупий за визит!)

Я с детства привык к тому, как мутнеет стеклянная дверь от наших общих луковых испарений. Мы, скрючившись, жмемся друг к другу, как мягкие коричневые какашки в туалетной трубе.

(Отличный образ. Похоже, из меня выйдет писатель!)

Мне приходится дожидаться своей очереди поговорить

с Парвати (Жди здесь, из кабинки не выходи! – велит мне амма)

в желтом, пропахшем карри чаду. Он сгущается с каждым

выдохом, с каждым вопросом:

– Сколько у вас там в Джодхпуре градусов, а, Парвати? Да? У нас столько же.

– Сколько просят за рис? А за курицу? А за бананы? Ай-яй-яй! Ты платишь слишком дорого! Надо торговаться, как Сандип, пока не назовут нормальную цену!

– Ты купила себе новое сари или опять все деньги отдала неблагодарным беднякам?

– А ты слышала, что твоя двоюродная сестра Сунита весной замуж выходит? А она, между прочим, тебя на пять лет младше!

Но в прошлую субботу беседа так и не успела войти в наезженную колею – Парвати сразу заговорила про Майю, отказала матери в удовольствии обсудить накопившиеся за неделю сплетни.

– Гони упрямую девчонку в шею! На улице она живо заговорит.

– Но, амма, она не из Индии. Она здесь погибнет. Нет, мы обязаны попытаться ей помочь. Дай трубку пите.

Амма распахнула дверь кабинки, выпустив наружу облако едкого сердитого пара. (Как джинна из бутылки?) Стоя посреди почтового отделения, она в голос причитала сквозь слезы. Амма понимала: когда Бариндра узнает, в каком состоянии девочка, он обязательно вызовется помочь.

Мина, будь добра, потише, а то я не слышу, что говорит Парвати! – прокричал он ей через стекло.

Амма взяла себя в руки и пошла домой. Дома она встретила нас вопросом: И кому только могло прийти в голову назвать ребенка Майей?

И сразу после этого ее вырвало.

 

Тот, кто освещает путь

[18]

Парвати назвала меня Сандипом.

(Ей пришлось дать мне имя, потому что после пыльной бури я совсем ничего не помнил.)

Ей было всего шестнадцать, когда она решила проверить, не осталось ли кого-нибудь под остывающими тушами коз. Сначала она вообще подумала, что это только козьи шкуры.

Она услышала плач. Или блеяние. Козленок? Но тут заметила детскую ногу – в месте, где детской ноге взяться вроде бы неоткуда.

Сколько времени? День или дольше проспал я под защитой павшей козы? Неизвестно. В живых не осталось никого, кто мог это знать.

Я помню только, как кто-то вытаскивает меня из влажной мягкой тьмы, прижимает к бьющемуся сердцу. Чье-то дыхание сдувает песчинки с моих заскорузлых век. Мне улыбается богиня. Улыбка ее лучится любовью.

(Черт. Ну что это за сентиментальные сопли!)

Годы спустя Парвати призналась, что в момент, когда мы с ней впервые встретились взглядами, она поняла, чему посвятит свою жизнь.

Нет большей радости, Сандип, чем когда знаешь, что ты спас человеческую жизнь.

Когда я дохожу до этого места, некоторые девчонки позволяют моим рукам залезть дальше обычного.

 

Сын

Домой меня принес Бариндра. Мина, у меня есть сын! – прокричал он с порога. Амма залилась слезами. Парвати говорит, она в буквальном смысле рвала на себе волосы.

Виноватой у нее выходила сваха (тогда уже покойная).

Эта ведьма слишком поздно стала искать мне мужа, и поэтому не нашла ничего лучше тебя! И вот ты теперь притаскиваешь в дом сироту!

До Парвати доходили разговоры, что амма должна бы радоваться, что вообще вышла замуж. Как старшую дочь в семье, ее должны были выдать первой, но двум младшим сестрам больше повезло с расторопными свахами. В конце концов амму просватали за брата мужа средней сестры. Он был на десять лет ее младше, поэтому приданое пришлось увеличить вдвое. (Эти деньги позволили Бариндре завершить образование и стать учителем.)

Вопреки разнице в происхождении, возрасте, темпераменте (и тому, что одна нога у аммы была короче другой) брак получился удачным. Бариндра был не против, чтобы жена держала его на коротком поводке. Скоро у них родился ребенок – прекрасная дочка, которую назвали Парвати.

Но когда появился я (пыльный маленький козопас), амма решила во что бы то ни стало родить своего сына. Дом несколько месяцев ходил ходуном от неустанных попыток зачать новую жизнь. (Бариндра был только рад, что в Мине снова проснулась страсть.) Однако практического результата шумные любовные утехи не принесли. Амма объявила, что из детородного возраста она вышла, и нехотя взяла на себя заботу обо мне.

Парвати всегда говорила, что я был ребенком, который принес в семью счастье и согласие. Но ведь все дети их приносят, да, Сандип?

 

Оставайся самим собой

Парвати позвонила вчера вечером.

– Когда увидишь Майю, просто будь собой, – говорит она.

– Что ты имеешь в виду?

– Веди себя естественно.

– А когда я себя веду неестественно?

– Ну, слишком не хлопочи. Не обращайся с ней как с больной или ненормальной. Постарайся оставаться самим собой.

Парвати – единственная, кто считает, что мне хорошо и правильно оставаться собой.

Амме кажется, что я даже слишком остаюсь собой и что это мой большой недостаток. Она бы рада заслать меня обратно в пустыню, чтобы я был собой там, в местах своего низкого рождения.

Пусть возвращается к корням, – убеждает она Бариндру. – Пусть живет там, где ему было назначено судьбой.

Но Бариндра думает по-другому.

Не надо быть собой, – твердит он мне. – Будь лучше! Превзойди назначенное тебе от рождения! Перед тобой открыты все пути. Проложи свою собственную дорогу, но только не на песке, Сандип! А такую, чтобы была неподвластна ветрам. Для этого нужно получить образование.

Вера в меня Бариндры даже беспочвеннее, чем представления, живущие в голове аммы. Он, похоже, не считает мое кочевническое происхождение препятствием на пути к успеху.

Ганди преобразил страну, чтобы мальчишке вроде тебя были открыты любые высоты!

Амма смотрит на вещи практичнее.

Аттестат об окончании средней школы – это уже замечательное достижение. (А выше тебе пробиться никто и не даст. Ей даже не приходится произносить этого вслух.)

Парвати говорит, что я должен все за себя решать сам.

Стань тем, кем хочешь стать, Сандип, но во всем будь лучшим.

А я тем временем работаю гидом – освещаю, так сказать, путь туристам, желающим осмотреть город, где запросто могла бы рассказывать свои сказки Шехерезада! Я самый красноречивый и разговорчивый знаток Джайсалмера. И при этом ПОЛОВИНУ своего заработка отдаю родителям. Так что никто не вправе называть меня плохим сыном даже несмотря на то, что я неродной и некрасивый. И на то, что я бросил учебу.

 

Святилище

Амма стоит на коленях. Склонила голову перед серебряными фигурками. Это Ганеша и Кришна. Ярко светятся желтым две масляные лампадки. Рядом вянут цветы жасмина. Я хочу тихонько, на цыпочках пройти мимо, но у нее словно глаза на затылке.

Сандип?

Да, амма.

Не хочешь узнать, о чем я молюсь?

Нет.

И что, никогда не хотел?

Это меня не касается.

Ну наверняка же хоть немножко интересно. Ты ведь мальчик любознательный. За одиннадцать лет хоть разок точно задумался.

Я молчу. Этому приему я выучился у Бариндры.

Меньше говоришь – меньше поводов тебя обругать.

Ну так что?

У тебя есть своя тайная жизнь, амма. И я отношусь к ней с уважением.

Надеюсь, у тебя, Сандип, никакой тайной жизни нет.

Никакой. Ни перед кем из богов мне пасть ниц никогда не хотелось.

Я не про это! Я хотела сказать… Ладно, неважно. Сандип, а тебе не страшно за свою душу? Что ей, может быть, еще тысячи раз придется возвращаться в этот мир?

Нет, амма. Мы же с тобой знаем, что когда-нибудь я возвращусь в пустыню. Там, наверно, и поджидает меня моя душа.

Как спрятавшаяся ото всех лиса. Да, и запомни, Сандип: ты не должен касаться.

Касаться чего?

Ты не должен касаться девчонки. Сироты, которую шлет нам Парвати. Даже если ее уже касались, все равно не смей. Тебе ясно?

Яснее некуда.

Вот и хорошо. Завтра утром пойдешь на вокзал. Джодхпурский экспресс приходит в девять. Я не хочу, чтобы люди видели меня с ней. А Бариндра, слава богам, будет у себя в школе. Так что остаешься ты. Встретишь ее и быстренько приведешь домой. По пути никуда не заходите. Понял?

Да, амма, понял.

 

Ночной разговор

Мне не спится.

Амма и Бариндра спят очень шумно. Старая дадима храпит ничуть не тише сына с невесткой. Всё вместе похоже на одновременное прибытие на станцию трех поездов.

Я слышал, что в некоторых странах члены семьи спят в разных комнатах. Своя комната есть у каждого из детей, своя у родителей. Представляю, как тихо и мирно там по ночам. Тебя не будят крики матери, которую напугал дурной сон. Не просыпаешься оттого, что косичка сестры, как крысиный хвост, щекочет тебе лицо.

Но когда спящих разделяют стены, трудно подслушать, о чем они шепчутся по ночам.

Очень странная девочка, и непонятно откуда.

Не разговаривает, да еще с таким именем. Ох уж это имя! Это плохой знак, Бариндра! И о чем только вы с Парвати думаете?

О чем мы думаем? О том, что мы индусы. А девочка, скорее всего, из сикхов. Поэтому мы перед ней в долгу.

Сикхи так дочерей не называют! И к тому же то, что произошло в Дели, к нам с тобой, Бариндра, не имеет никакого отношения. Нашей вины в этом нет!

Если мы не будем помогать жертвам, на нас тоже ляжет вина. И что ты привязалась к имени?

Имя как имя, довольно распространенное.

Бариндра, это имя я уже одиннадцать лет слышу по ночам в своем доме. Думаешь, это совпадение?

 

Во сне

Она выходит из пустыни в золотом сари. Длинные, до пояса, волосы развеваются на ветру. В руке – розовая морская раковина. Она подносит раковину ко рту и дует в нее.

Над песками летит мое имя.

Майя, – зову я ее.

Каждый раз, когда мне снится этот сон, я громко выкрикиваю это имя.

 

Вокзал

Черт!

Только не опоздай, Сандип, – несколько раз повторила Парвати. – А то она может убежать.

Куда ей бежать-то? Кругом пустыня, а дальше на запад – Пакистан. Но кто ж по своей воле побежит в Пакистан?

Но черт, так или иначе я опаздываю. Бегу через ступеньку. Уворачиваюсь от носильщиков с чемоданами на голове. Протискиваюсь сквозь семейство, вышагивающее всемером в ряд, как на демонстрации протеста.

Поосторожнее, идиот! – кричит глава семьи, когда я перепрыгиваю через голову самого мелкого из его отпрысков.

Прошу прощения! И спасибо! – отвечаю я через плечо. Амма требует, чтобы я был почтительнее с людьми.

(Ты же, как ни крути, сын пастуха.)

Пойди отыщи ее в этом воняющем туалетом, потном океане не вполне человеческих тел!

Парвати говорила, что Майя не выносит толпу. Сразу пинает всякого, кто подойдет слишком близко. И правильно делает – очень многие заслуживают хорошего пенделя.

Я бегу по вагонам. В третьем классе пахнет мочой. Во втором – мокрой козой. (Неожиданно уютный запах.) А спальный вагон с кондиционером? Вдруг Парвати решила шикануть?

Одну за другой я распахиваю двери купе. Пусто. Пусто. Пусто. И наконец я вижу ее. В джинсах. И футболке. Съежилась у окна. На коленках рюкзак. Лицо неподвижное, прямо каменное.

Это всего лишь девчонка, говорю я себе. (Переодетая парнем.) А с девчонками я ладить умею. Но все равно у меня сосет под ложечкой. Сердце колотится быстрее обычного. (И даже с перебоями.)

У нее безупречно красивое лицо. Длинный тонкий нос. Пушистые загнутые ресницы. Кожа – полированное темное дерево. Ей очень идет имя богини Иллюзии.

Майя похожа на статую.

 

Она слушает

Привет, Майя.

Молчание.

Меня зовут Сандип. (Улыбаюсь.) Я брат Парвати.

Молчание.

Очень рад с тобой познакомиться. (Глубокий поклон.)

Кучх нахин! (Даже не моргает.)

Для меня большая честь прийти тебе на помощь, Майя. Еще большей честью будет препроводить тебя в скромное жилище семейства Патель. (Ну и хватит, пожалуй.)

Она смотрит на меня. Останавливает взгляд на моем лице. Ее черные глаза не выражают ничего. И тем не менее от ее взгляда у меня кружится голова. Как будто меня накрывает черная волна, мягкая как шелк.

Я и не знал, что на свете бывает такая печаль.

И что случилось с моим голосом?

 

Чай! Чай!

Звучит отрывистой автоматной очередью.

Чай! Чай! Чай! Чай!

Перед нами появляется призрак, принявший облик маленького мальчика с глиняной плошкой в руках.

Чаю?

Не дожидаясь ответа, он наливает из мятого металлического чайника мутную бурую бурду. Я протягиваю руку – мол, стоп, но Майя оказывается проворнее. И глазом не моргнув, она бьет мальчишку по руке. Чай выплескивается ему на грудь.

ай-яй ай-яй чай горячий чай горячий

Не такой уж и горячий! – кричу я. (Отчего голос у меня срывается, как у двенадцатилетнего?) – Убирайся! Пошел отсюда!

Мальчишка пребольно бьет меня ногой по голени и пускается наутек. Дьявол! Я не могу ступить на больную ногу. По ней как будто съездили молотком.

Я скачу на здоровой ноге, пытаясь стряхнуть боль.

Майя, нам пора, – говорю я.

Она уже двинулась наружу с рюкзаком в руке.

(И зачем Парвати прислала за мной этого придурка?)

Что? Она правда это сказала? Отлично, вот теперь мне отказывает и слух.

 

Дым

Вести Майю через вокзал – все равно что направлять движение дыма. Сюда. Налево. Здесь. Нет. Не здесь. Подальше. Да. Иди за мной. Далеко не отставай.

Не касайся ее, – велела мне амма. Она-то имела в виду СЕКС, но сам я сто раз подумаю, прежде чем коснуться ее руки, чтобы показать путь на переполненной людьми платформе. Если я дотронусь до нее, она убежит? Или растает в воздухе?

Люди расступаются, пропуская Майю. Мне слышно, как они шепчутся.

– Кто это? Не кто, а не пойми что. Кто-то посмеивается.

Она высокая, как мужчина. Неровно постриженные волосы торчат в разные стороны. Тонкая фигура запросто может сойти за мальчишескую, но лицо бесспорно женское.

– Это он или она?

Майя и бровью не ведет. Они для нее пустое место.

– Это же кхоти. Смазливый мальчик!

– Нет! Откуда таким взяться в Джайсалмере?

Этого-то и опасалась амма: слухов и домыслов.

 

Зной

Ехать она отказывается. Как ни заманивают ее, размахивая руками, голосистые рикши, она решительно проходит мимо длинного ряда повозок.

Почему не хочешь доехать?

Она закидывает за плечо рюкзак и прибавляет шагу.

Идти далеко, – говорю я. – По-настоящему далеко. И солнце всё выше. Мы в лужу пота превратимся, пока дойдем.

Она сворачивает на проспект.

Да, отлично, дорога правильная. Но откуда ты знаешь, в какую сторону по ней идти?

Вопрос звучит глупо. Далеко впереди возвышается Золотая крепость. Куда еще можно идти в Джайсалмере?

Тогда хотя бы голову чем-нибудь накрой, – кричу я ей вдогонку.

Она останавливается. Достает из рюкзака оранжевое сари. Накидывает на голову, прикрывает шею и плечи. Но не оставляет его концы свободно свисать, а связывает большим узлом на животе. Это НЕПРАВИЛЬНО. Это будет привлекать совершенно нам не нужное внимание.

Слушай, Майя, может, наденешь сари как положено? Я пока рюкзак могу подержать.

Но она бьет меня по протянутой руке и прижимает рюкзак к груди. Глаза у нее сейчас маленькие, как черные горошинки.

Хорошо. Сдаюсь. Можешь оставить себе свой драный мешок. Я тут пытаюсь тебе помочь, но ты явно не хочешь, чтобы я тебе помогал. Ну и ладно. Не буду. Договорились?

Она не отвечает. (И с чего бы ей отвечать?) Вместо этого сердито смотрит мимо меня куда-то вперед. Как будто знает, куда надо идти.

А я – как будто козявка у нее под ногами.

 

Джайсалмер

Мне было шесть лет, когда я впервые увидел величественную золотистую крепость. Подавшись вперед на спине верблюда, я протянул руки к ее громадным стенам и закричал что было сил. Город как будто засасывал меня в свои ворота.

Улицы за воротами гудели, как улей. Никогда раньше я не видел столько людей. Повернувшись к Бариндре, я спросил: А где козы?

Все в городе знают эту историю. Как мальчик-кочевник в домотканой рубахе единственный выжил в песчаной буре. Как он учился читать и писать, как по всем предметам становился первым учеником. Как благодарен он за свое спасение и поэтому мил со всеми без исключения соседями.

История трогательная и даже поучительная. Если не считать моментов, когда ее герой делает вещи, не подобающие его героическому образу.

Мы с Майей лабиринтом узких улочек углубляемся в старый город. Черты ее лица смягчились. Она еще, конечно, не улыбается, но под кожей у нее происходит какое-то шевеление, похожее на то, как пробивает себе путь подземная река.

Невидимые подземные потоки всегда владели моим воображением. Я представлял себе, как они там внизу текут в тишине. Находят расселины. Выходят на поверхность. Рождаются на свет. Освобождаются наконец из объятий тьмы.

Чувствует ли Майя что-то похожее на то, что пережил я, когда явился сюда из пустыни?

(Чертов дневник! Из-за него я превращаюсь в восторженного романтика. Лицо Майи выглядит по-новому из-за бликов от желтого камня стен. Всего-то навсего.)

 

Хари

Мы уже почти дома, когда кто-то вдруг бьет меня сзади по голове. Хари. Я разворачиваюсь, хватаю его за костлявое плечо и прижимаю к стене.

Мне сейчас некогда. И так из-за тебя сегодня уже один раз опоздал.

Тут я вижу у него свежий фингал. Это я утром поставил.

Да успокойся ты, – сказал я Хари, когда он в конце концов настиг меня у особняка Салим Сингха. – Твоя сестра все еще девственница! И заверил свои слова, засветив ему в глаз.

Хари через мое плечо смотрит на Майю. Что это за оранжевая кукла? А-а, понял, Сандип. Родители подогнали тебе настоящую шлюху. И теперь ты отвяжешься от моей сестры!

Я подталкиваю Майю в дверь нашего дома. С Хари я потом разберусь.

 

Дома

Я и слова не успел сказать, как амма отвесила мне такую тяжелую оплеуху, что я во второй раз за утро вскрикнул от боли.

Целых полтора часа! Чем вы там занимались? Ты только на нее посмотри! Я же велела тебе, Сандип, не прикасаться к девчонке!

Стиснув зубы, я едва сдерживаю злость. Рот словно забит подсолнечным жмыхом. Хочется выплюнуть его прямо здесь на пол. В душе я проклинаю Майю за то, что вляпался из-за нее черт знает во что, за горящую от удара щеку. Но тут она поднимает голову и смотрит на меня. Взгляд ее больше не пуст, не такой, каким был на вокзале. Исчезло и упрямство, из-за которого мы всю дорогу прошли пешком. Маска спала у нее с лица. И оказалось, что подлинное его выражение – страх.

Прости меня, амма. Майя испугалась брать рикшу. И нам пришлось идти по жаре. Поэтому мы и пришли такие потные и растрепанные.

Испугалась рикши? Да где ж это видано?

А потом Майя всех нас удивила. Она упала на колени и поцеловала амме подол. Дотронулась до ее туфли.

 

Что скажут соседи?

Дадима говорит, что незамужней женщине зазорно находиться под одной крышей с неженатым мужчиной (со мной). У нас в доме посторонняя женщина. Вот увидите, к вечеру все соседи будут цокать языками.

Не стоит выдавать Майю за парня, решила амма. Мы объясняем, что это родственница, которая приехала издалека.

Откуда? Откуда приехала? – не унимаются соседи.

Из дальнего далека! – объявляет во весь голос амма. – А больше вам ничего знать не следует! Бабушка была права. Появление девушки в завязанном узлом оранжевом сари пробуждает всеобщее любопытство. После ужина к нам на кухню вереницей тянутся визитеры.

Она беременна, правда же, Мина? – спрашивают они. – Ты дашь ей настой абруса, чтобы вывести плод?

Не говорите ерунды, – отвечает амма. – Просто у девушки заболели родители. Мы позаботимся о ней, пока они не выздоровеют.

Что-то не похожа она на вашу родственницу, – не отступают любопытствующие. – Что у нее с прической? И почему она не разговаривает? Что за беда лишила ее речи?

На кухню заявляется Бариндра, чем до глубины души поражает амму. Прекратите заниматься ерундой, – твердо говорит он болтливым соседкам. – Ачха, ачха. Идите отсюда. Женщины покорно пожимают плечами. Ладно, Бариндра, уходим. Они суетливой гурьбой спешат к выходу и, еще не переступив порога, вопрошают в полный голос: Это кем же надо быть, чтобы прийти к жене на кухню? И что это с семьей Патель такое происходит?

 

Башня

Майя спит. В комнатке под самой крышей. В окружении джутовых мешков. С рисом. Чечевицей. Кукурузой. Спит на кровати, которую я тащил три пролета вверх. (Воображая, как ее тело продавит веревочную сетку, натянутую вместо матраса.)

Сандип! Чтобы ноги твоей здесь не было! Понял?

Ее оплеуха горит у меня на щеке.

Амма ставит рядом с кроватью поднос. Рис. Чечевичный суп. Стакан воды. Она накрывает Майю одеялом, но та откидывает одеяло ногой и до подбородка натягивает сари. Амма пожимает плечами. Как хочешь.

Она подталкивает меня в дверной проем с тонкой хлопчатобумажной занавесью и дальше, вниз по лестнице. Ее пальцы впиваются мне в плечо.

Больно!

Хорошенько запомни, что я тебе сказала.

Запомню, амма.

Но спящие девушки занимают в голове слишком много места, чтобы их так просто было оттуда выкинуть.

 

Дневник (в представлении Парвати)

Ты все записываешь?

Разумеется, диди. Тут такое творится! Майя дышит во сне. Целых два дня.

Ну, рано или поздно она проснется. И тогда начинай фиксировать ее привычки. Непроизвольные движения.

Непроизвольные движения? То есть она совсем не в себе?

Непроизвольные движения совершает каждый. Ты сам, например, когда нервничаешь, теребишь мочки ушей.

Ничего подобного!

Короче, мне важно знать про повторяющиеся движения и жесты. Иногда они помогают понять суть пережитой травмы.

Амме, по-моему, кажется подозрительным, что я все записываю.

Говори, что собираешься стать писателем.

Почему бы и нет.

Или, например, суперагентом.

 

Список # 1

Привычки Майи:

• из пищи – только вода

• когда нервничает – накручивает волосы на палец

• спит – все время, без простыней, под оранжевым сари

Что там у тебя?

Записная книжка, амма.

Зачем она тебе?

Наверно, чтобы в нее что-нибудь записывать.

То есть ты сам не знаешь?

Знаю. Я решил стать писателем.

Ай-яй-яй! Ты решил лишить себя будущего!

Бариндра! Слыхал, как Сандип теперь собирается испоганить себе жизнь? Тоже мне, ПИСАТЕЛЬ!

Мина, не приставай к мальчику. Он сам выберет, как ему жить.

И что же ты намерен писать, Сандип? Лицо у аммы наливается кровью и становится цвета сливы.

Стихи, например.

Ай-яй-яй! Все даже хуже, чем я боялась! И оставь в покое уши! Тебе каких есть мало? Хочешь, чтобы еще больше стали?

 

Список # 2

Что у Майи в рюкзаке:

• сари

• нижняя юбка

• секреты

• молчание

• гребень

(Это стихи или как?)

И вообще никаких документов.

 

Новый премьер-министр

Бариндра протягивает мне номер «Хиндустан таймс».

На первой странице крупными буквами слова Раджива Ганди:

«Когда падает большое дерево, земля содрогается».

Это такая метафора? – спрашиваю я.

Индира Ганди – это дерево, – говорит Бариндра. – Беспорядки и резня в Нью-Дели – содрогание земли.

То есть землетрясение?

Да, Сандип. Наш новый премьер-министр приравнивает явление природы, землетрясение, к преступлениям, совершенным из ненависти и мести. Подумай: власти заявляют, что с 1 по 7 ноября погибло всего 326 человек. А по моим сведениям, жертв было почти две тысячи.

Так много?

А Парвати говорит вообще о пяти тысячах! Но официальная цифра – 326. К тому же утверждается, что волнения затронули только несколько районов в столице: Кхичрипур, Пенджаби-Багх, Южный Дели, и всё. Сандип, разве сможем мы простить себе гибель целых семей?

Бариндра бросается прочь из комнаты. Ответа на свой вопрос он и не ждал.

Я погружаюсь в газету. Бихар, Мадхья-Прадеш, Харьяна, Уттар-Прадеш. В этих штатах тоже были беспорядки, тоже убивали людей.

Амма читает через мое плечо. Они просто не могли остановиться.

Кто?

Погромщики. Их как будто охватило общее безумие.

Ты пытаешься их оправдать?

Нет. Но такое в нашей стране иногда случается. И не важно, достойный или недостойный у толпы повод. На нее нет управы.

Нет, есть. Для этого существует армия! Бариндра возвращается к нам с аммой. Но военных на помощь не призвали! Вы понимаете, что правительство не сделало ровным счетом ничего, чтобы предотвратить резню? Никто из политиков не осудил это безумие!

Почему?

Почему? У них же выборы, Сандип. А раздоры приносят больше голосов, чем мир.

 

И снова тот сон

И опять мне снится та девушка в золотом сари.

Ты где?

Я здесь.

Я не вижу тебя. Тут слишком темно.

Не волнуйся. Я здесь.

Назови мое имя. Назови имя, и я пойму, где ты.

Майя! Майя!

Я просыпаюсь. Надо мной нависает озабоченное лицо аммы.

 

Ночью

Она проснулась. Звук шагов раздается по всему дому. Как такая хрупкая девочка умудряется так шуметь? Я смотрю на спящее семейство, но никто пока не проснулся.

Теперь слышится другой звук, тоскливый и скрипучий. Так скрипят веревки, за которые вол тянет повозку. Дадима переворачивается на другой бок и снова принимается тихо и мерно посапывать.

Я взлетаю вверх по лестнице. Прижимаю палец к губам. Тш-ш-ш! Тш-ш-ш! Майя, ты перебудишь женщин! Тш-ш-ш!

Добравшись до верхней ступеньки, я сдвигаю занавесь и вижу: Майя подпрыгивает на кровати. Наконец ей удается подпрыгнуть повыше и ухватиться за край каменной стены. Ноги болтаются над кроватью. Голова откинута назад.

Что ты делаешь? – спрашиваю я громким шепотом. Но мне всё и так понятно.

В просвет между стеной и крышей она смотрит на ночное небо.

Я порываюсь к ней подойти. Но что дальше? Подставить плечо, чтобы она встала на него ногой? Подсадить повыше, откуда будет видна луна, висящая над городом, как холодное солнце?

(Мне нельзя здесь находиться и нельзя до нее дотрагиваться.)

Я перешагиваю порог, и в тот же миг она отпускает руки. И падает на кровать. Ноги у нее подгибаются, как у жеребенка.

Мы смотрим друг на друга. У нее из глаз льются слезы, похожие на падающие звезды.

О, боже! Как же эти слезы ее красят.

 

Майю надо приодеть

Она слишком тощая, – говорит амма, едва Майя выскользнула на улицу. – Устала складки на ее сари закладывать. Все равно как покойника обряжала.

Она торопливо хватает горшок и стучит по нему железной ложкой, чтобы не накликать беду.

К тому же рановато ей еще носить сари! То есть мало мы на еду ей тратимся, придется теперь шальвар-камиз ей покупать, да?

Вопрос аммы адресован Бариндре, которого сейчас нет дома. Он пошел на почту отправить письма в консульства Америки, Англии, Франции, Германии, Италии, Канады, Австралии, Новой Зеландии и Кении. В письмах он спрашивает, не числится ли пропавшей девушка из одной из этих стран.

Своди ее на рынок, Сандип. Раз Бариндре все равно, что подумают люди, то мне и подавно. Купи ей сладостей. Не мешает ей нарастить на кости немножко жирку. Да и характер подсластить неплохо бы.

У тебя тоже нрав не сахар, думаю я, но произнести не решаюсь. Хорошо, амма. Можно купить ей несколько ладду.

Только ей. Себе смотри не покупай. И к Рашиду в лавку не ходи! – кричит она мне вслед. – У него слишком дорого! И скажи, пусть платок с головы не снимает!

Странно, что она вообще нас отпустила. Ведь по возрасту Майя вполне годится в невесты. А стриженые волосы могут означать, что она либо вдова, либо как-то себя опозорила. Но Бариндра сказал: Пусть идут. Ничего страшного. Ведь не Средние века же века на дворе. И кроме того, все нас в городе знают и уважают.

Почему-то амма ему не перечит. Да, Бариндра, нынче людям и без нас есть о чем посудачить.

 

Лабиринт

Майя идет, куда ей заблагорассудится. Я не мешаю ей по своему усмотрению двигаться по путаным кривым улочкам. Их специально прокладывали так, чтобы сбить с толку врагов, если они ворвутся в город.

Ночью найти дорогу в этом лабиринте практически невозможно. Знакомые приметы вроде резных дверей, балкончиков и каменных слонов с задранными хоботами с заходом солнца окутывает непроглядный мрак. Но я, несмотря ни на что, дорогу в темноте находил, и не один раз. На той неделе, например, Теджаль выскользнула тайком из дома, чтобы встретиться со мной в переулке.

Когда-нибудь мы с тобой обязательно будем вместе, – шептала она и одновременно удерживала мне руки, мешая мне себя обнять. – Когда-нибудь, но не сейчас.

Черт побери. Хари. Я же хотел передать ему письмо для сестры.

Дорогая Теджаль,

Сандип

у нас в семье сложная ситуация. К нам в Джайсалмер приехала

родственница, чтобы поправить здоровье. Некоторое время мы

с тобой видеться не сможем. Уверяю, ты очень много для меня

значишь.

По-моему, написано хорошо. Решительно. Тепло. И никаких

обязательств.

 

Списки с рынка Манак-чоук

Майя находит дорогу к рынку, как будто летит над городом и сверху видит хитросплетения улиц. Я иду в нескольких шагах позади и на ходу делаю заметки.

Список того, на что Майя останавливается посмотреть:

– черные козы на привязи

– красные куры в клетках

– банки с пауками

– жуки, лежащие на спине и машущие мохнатыми ногами

– молодой индиец с авторучкой

Я краснею, как рыльце шафрана.

– желтые латунные горшки, медные миски

– куркума, корица, серый засахаренный имбирь

– голуби с перламутровыми крыльями, которые хотят, но не могут улететь

Она смотрит на мою записную книжку.

– золотистые жареные орехи

– прозрачный рис

– усиженная мухами сырая говядина

Собираюсь стать писателем, – не очень убедительно объясняю я и верчу в пальцах авторучку.

– пузатые синие бутылки с кокосовым маслом

– зеленые хлопчатобумажные платки

– серебристый шелк, того цвета, каким бывает ночью песок

Знаешь, Майя, если хочешь, я могу купить тебе такую же записную

книжку.

Достаточно непринужденно у меня получилось? Не слишком навязчиво?

Она качает головой и идет дальше.

Ангел, упавший с небес на землю.

 

Все взоры

Прикованы к Майе.

Скрюченные попрошайки.

Вдовы в белых одеждах.

Слепец.

Калека.

Продавец птиц с ястребом на руке.

Все уступают ей дорогу.

Торговец старыми газетами. Меняла в черных брюках и белой рубашке. Писец со своим пером и пальцами, перепачканными чернилами.

Не отрывают от нее взглядов.

Даже гомеопат, сбывающий сахарные шарики под видом лекарств. И продавец сладостей, у которого мед льется, как вода.

Что приковывает их взгляды? То же совершенство лица, которое завораживает меня? Или печать отчаяния, до глубины души поразившая Парвати?

Плетельщики корзин выпускают из рук лозу. Портной откладывает в сторону иголку. Фокусник утихомиривает свою обезьянку. Серебряных дел мастер кладет на землю молоток. На время, что она проходит мимо, даже садху прерывает свою проповедь.

Все затихают, молчит и она. Но она гораздо чище их всех.

 

Богиня

Амма спрашивает, как мы сходили.

(Ну что тут сказать? Не описывать же переполох, поднимавшийся всюду, где появлялась Майя. Не рассказывать же, как краснели и отворачивались мужчины. Как преклоняли дрожащие колени старики. А дети хватали ее за руки и называли Лакшми. Одна женщина напустилась на нее с проклятиями, грозно звеня браслетами. А что я? А я просто следовал за ней, как жалкий влюбленный слуга.)

Отлично, амма. Платка она с головы не снимала.

(Я даже почти обрадовался Хари. Быть рядом с Майей – все равно что отдаться течению сна. Время останавливается. Не слышно ничего, кроме ее дыхания. Все, что я хочу услышать, – это ее голос.

Ну и улыбочка у тебя, Сандип, – сказал Хари, пихнув меня в плечо у прилавка с зелеными манго. – Мне что, сказать Теджаль, что ты совсем ее забыл?)

Сандип! Проснись! Я к тебе обращаюсь!

Что такое, амма?

Ты спишь стоя! Я спрашиваю, Майя себе что-нибудь купила? Ведь Парвати дала ей каких-то денег.

Она купила детям сладостей.

Транжира.

И цветов для твоего алтаря. Бархатцев.

 

Подслушано в спальне

Девчонку ничем не проймешь. Какая-то она бесчувственная. Парвати ошиблась. Она не может иметь отношения к сикхам. Бариндра, ты же знаешь, сколько от них шуму. Они такие несдержанные. Сердятся, кричат, ругаются, но не плачут.

Мина, две недели их травят, как зверей на охоте!

Знаю, знаю! Но я не про нынешние беды говорю. А про их характер.

Для них очень много значит их вера. Поэтому и страсти в них много. Но что вспыльчивые и несдержанные – я бы не сказал.

Может, ты и прав. Покушение они готовили хладнокровно. Но как ты думаешь, история будет благодарна сикхам за то, что он избавили Индию от Индиры Ганди?

И за то, что расчистили дорогу Радживу? Который теперь именем убитой матери сможет все что угодно творить? Помнишь, было чрезвычайное положение? Говорят, он тогда ловил мусульман и отрезал им яйца.

Муж! Не говори при мне про эти ужасы!

Про них надо говорить, Мина. Чтобы не забывать о свободах, которые она у нас украла.

То есть, по-твоему, она получила по заслугам? Потому что сама запросто убивала, когда ей это было нужно?

Нет, не считаю. Никакое убийство оправдать нельзя. А когда другие оправдывают, нельзя делать вид, будто тебя это не касается. Бог даровал нам жизнь. Наш долг – жизнь защищать. И никакой разницы, свою или чью-то еще.

Но какой ценой?

Если нужно, то не жалея себя. Иначе выйдет пустое кривляние.

 

Ночь

Майя снова подпрыгивает на кровати. Веревки стонут в ночи, как побитая зверюшка.

Как и прошлой ночью, я стремглав поднимаюсь наверх и отбрасываю занавесь.

Майя, у меня идея.

Я подтаскиваю к стенке мешки с рисом и сооружаю из них удобную горку. Отвесив поклон (чересчур глубокий!), приглашаю Майю подняться на нее. Она поднимается и наверху сторонится, чтобы и мне хватило места.

Я знаю, что нельзя, но все равно залезаю. (Даже не хочется думать, что будет, если нас застукает амма!)

Мы вместе смотрим на чистое небо пустыни. Под черным звездчатым куполом в неверном свете луны проступает силуэт стен и башен Золотой крепости.

По этим стенам гуляли царевны, – говорю я шепотом. – Завтра я тебя туда отведу.

Майя вздыхает. Я чувствую тепло ее дыхания у себя на плече. А по спине при этом пробегает озноб.

Черт побери. Я пропал.

 

Я вещаю про камни

Все эти лимонно-желтые камни добыты в одной огромной каменоломне. Чтобы доставить их сюда, понадобилось десять тысяч верблюдов.

(Туристам нравятся большие круглые числа.)

Целых пятьдесят лет караваны с камнем ходили через пустыню. Их путь усеян скелетами животных, павших под тяжестью неподъемной ноши.

(Невинные жертвы пользуются спросом.)

Говорят, та каменоломня существует до сих пор. Ее разверстые глубины манят путешественников, воров и тайных любовников.

(Опасность, тайна, беззаконная любовная связь.)

Майе неинтересно. Она вполуха слушает монолог, который я сотни раз до того произносил за пять рупий. (Я беру дорого, но оно того стоит.) И смотрит на далекий, смазанный, как лента дыма, горизонт.

Я продолжаю говорить, чтобы между нами не повисло молчание.

История Джайсалмера, как и любого другого города-крепости, полна жестокостей. Защитники его стен лили на головы врагам кипящую воду. Когда неприятель врывался в город, женщины и дети совершали самоубийство. Принимали яд под названием хатахат. И умирали в муках, зато быстро. Все лучше, чем попасть в рабство.

(А теперь хорошо бы подробностей.)

Но больше всего мне нравится один эпизод из тринадцатого века. Джайсалмер должен был вот-вот пасть к ногам делийского султана. Мужчины города в шафрановых одеяниях выехали из ворот навстречу врагу и неминуемой гибели. Женщины смотрели на них с крепостных стен. Их юбки и сари развевались на ветру. Руками женщины судорожно сжимали камни парапета. Так крепко, что в кровь раздирали кожу на ладонях. Кровь пачкала им кожу и шелк их одежд. Они ходили взад-вперед по стенам, пока внизу от рук врага гибли мужчины. Их мужья. Отцы. Сыновья.

Я встаю на колени, чтобы показать Майе место, где стерты камни. Дотронься, и увидишь, какие отметины оставляет скорбь. Этот желоб в камнях протоптали убитые горем женщины. Видишь его? Я поднимаю на нее взгляд.

Она в ярости. Так сильно прикусила губу, что из нее потекла кровь.

 

Кретин кретин кретин

У тебя и камень запоет, – говорила мне Парвати.

Скорее, заплачет.

Ой, прости, Майя. Ну и выбрал же я историю.

Она отворачивается и идет прочь.

Майя, ну пожалуйста! Я был бесчувственной скотиной. Рисовался, какой блестящий я гид, и не подумал, каково тебе слушать.

Ее сари цепляется за неотесанные камни. Она прихватывает ткань обеими руками, как простыню.

Постой, Майя, подожди! Я хочу попросить прощенья. Как-нибудь загладить вину.

Она сбегает по длинной лестнице, ведущей со стен в город.

Майя!

У подножья лестницы она накидывает на голову конец сари и, сделав шаг, оказывается на узкой улице.

Постой!

Она исчезает в толпе. Растворяется каплей оранжевой краски.

 

Потерял

НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ.

Это же мой город! Я знаю его до последнего дюйма! Мне знакомы все закоулки, все двери, каждый выщербленный камень на каждой улице. Везде, где только можно спрятаться, я когда-то прятался сам. Под прилавком на рынке. В сумраке джайнских храмов. За резными ширмами. Под тележкой с овощами. Под женской юбкой.

НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ПОТЕРЯЛ ЕЕ.

Я расспрашиваю детей. Торговцев. Женщин в публичном доме. Расспрашиваю попрошаек. Монахов. Даже прокаженного, у которого от болезни отвалился язык. Но ее нигде нет. Она растворилась в тенях. Среди камней.

Я яростно стучусь во все знакомые дома, даже в тот, где живет Теджаль. Хари берется сбегать к нам, посмотреть, вдруг Майя вернулась сама.

Не понимаю. Кто эта девушка, умеющая растаять в воздухе?

 

Через три мучительных часа

Я слышу голоса и сворачиваю в переулок.

Кто ты такая? Откуда такая симпатичная? – С десяток женщин окружают ее. – И где же твои волосы? – Дергают. Пихают. – Постригла по обету? – Щиплют. Тычут кулаками. – Или тебе их обрезали за беспутство? – Плюют ей в лицо.

Прекратите! – кричу я.

Хо-хо-хо, – ухают они хором. – Вот и принц явился. – Смеются и улюлюкают. – Давай, спасай свою шлюху!

Я расталкиваю женщин и заключаю Майю в объятья. Она вся дрожит, как новорожденный козленок. Зубы звонко стучат, как стеклянные колокольчики на ветру. Она смотрит мне в глаза и в следующий миг заливается слезами.

 

Сумерки

Мы переступаем порог с последними лучами солнца. Как бы я хотел, чтобы они стали нашим щитом. Чтобы укрыли от гнева, который на нас неминуемо обрушится. Мы с Майей останавливаемся в прихожей. У аммы побагровело лицо. Взгляд обещает бурю.

Сейчас я тебе все объясню, – начинаю я.

Что-то не верится, – говорит она.

Мы не виноваты.

Неужто, Сандип?

В воздухе повисает непрозвучавший вопрос: А КТО ЖЕ ТОГДА?

Майя кланяется амме, подхватывает подол сари и начинает

медленно подниматься по лестнице. Каждый ее шаг —

признание вины.

Я.

ВИНОВАТА.

ВО.

ВСЁМ.

 

Амма

Все вышло так, как я говорила, Сандип. Я сразу поняла, что с Майей нам не сладить.

Но она же не виновата, что здешние женщины такие злые и невежественные!

Даже если так. Люди в городе сплетничают. Обсуждают нас. Нашу семью! Им любопытно, кто мы на самом деле такие. Есть ли у нас секреты? Что это за существо по имени Майя? Да, скажи мне, Сандип, кто она такая?

Понятия не имею! Откуда мне знать?

Я же вижу, как ты всё записываешь в блокнот. Тебе наверняка есть что сказать.

Амма, мои записи касаются только меня. И больше никого!

Прекрасно, Сандип. Возись с ней и дальше, если хочешь. Но больше никаких праздных прогулок. Тоже мне принцесса. С завтрашнего дня она помогает мне по дому. За служанку мне ее выдавать легче, чем за родственницу.

Помогает по дому? Ты на ее руки посмотри. Она ими в жизни не работала!

Ты и к касте-то никакой не принадлежишь, а туда же: мол, труд унижает. Наслушался, что Бариндра несет про Махатму Ганди и бесклассовое общество! Она будет помогать мне со стиркой. А если женщинам ее касты совсем уж не пристало стирать, она, будь уверен, как-нибудь даст об этом знать.

Но так нельзя! Женщины ее замучают. Пита тебе не позволит.

Все он позволит. Когда ему что-то приходит в голову, он любит проверить это на деле. Вот с помощью Майи он и проверит свои идеи о сострадании и терпении.

А ты – о подлости и унижении!

Ты думаешь, я хочу поквитаться с Майей. Ты неправ. Девчонка просто не понимает, что надо делать, чтобы выкарабкаться. Поэтому я заставлю ее открыть нам, что ее так мучит.

 

Она пишет

Мой главный страх – что, если кто-то читает мой дневник? – превратился в главную надежду: она пишет. Мне.

Когда она это сделала?

Ночью?

Пока я спал?

Она спустилась по лестнице?

Вытащила дневник у меня из-под подушки?

Или я оставил его где-то без присмотра?

Случайно?

Или намеренно?

О ЧЕРТ. Другой большой страх – она знает, что я дурак?

Читает все, что я пишу? Каждое слово? Каждую мысль?

И что теперь? Отвечать? А вопрос-то, вопрос! Почему в мире так много горя?

Я должен ответить. Сильно нажимая ручкой на бумагу.

(В точности как это делала она.)

И что? Что написать ей в ответ? Что-нибудь такое, что бы ее утешило.

________________

(Потому, Майя, что много боли. Другого объяснения в голову не приходит. Извини.

С.)

 

Стирка

В детстве я любил наблюдать, как женщины стирают белье в пруду Гадсисар-Сагар. Как они колотят о камни свернутыми в жгут платками, юбками и сари, как выкладывают их потом разноцветными рядами сушиться. Иногда на пруд налетали стаи птиц. Тогда белые перья падали на его изрезанные берега.

Больше всего мне нравился момент, когда женщины разбивались на пары. Встряхивали полосы ткани, сходились, складывали сари и тюрбаны пополам. Потом еще раз пополам. И еще раз. Пока не получался аккуратный квадрат яркой ткани.

Иногда в растянутых полосах мокрой ткани пел ветер.

_______________

Мне нравится ветер.

М.

(А мне – нет.

С.)

 

То, что здесь пишется

Это больше не мой дневник.

Все мои секреты, если такие имелись, раскрыты. Все постыдное обо мне известно теперь не только мне. А я и не против.

Она пишет!

Похоже, она меня простила. За то, что я ее напугал. За то, что потерял.

(Она улыбнулась мне с кухни, когда амма повернулась спиной.)

Отныне дневник – наш общий. Мне это, в принципе, нравится. Но как писать честно и откровенно, если знаешь, что твои слова прочтет другой?

____________

Будь самим собой. Пожалуйста.

М.

(Не уверен, что знал когда-нибудь, что это может означать.

С.)

 

Хари

Рано утром я иду по улице позади аммы и Майи. У Майи на голове – тюк с одеждой. Она придерживает его обеими руками.

Ступай домой, – говорит мне амма. – Мужчине не положено смотреть, как стирают женщины.

Я обиженно отхожу, но недалеко. Сажусь на верхней ступеньке ведущей к пруду каменной лестницы и оттуда наблюдаю за Майей. Но тут меня отвлекает Хари, который усаживается рядом.

Моя глупая сестрица до сих пор сходит по тебе с ума.

Ничего подобного.

Вот письмо. Почитай и сам увидишь.

Я качаю головой.

Отнеси письмо назад и передай, что она слишком хороша для меня. Что я ее недостоин.

Ты и правда недостоин. Но она разозлится, если я верну ей письмо в нераспечатанном конверте.

Ну так распечатай его и скажи, что я прочитал. Мне некогда, Хари. Куча дел.

А-а, ты про девчонку, – говорит он со смехом. – Про нее всем интересно. Даже Теджаль. Мне-то ты можешь правду сказать? Твоя сестра нашла ее в публичном доме, да?

Не знаю, кто из нас больше удивлен, когда вдруг оказывается, что мои руки сжимают Хари горло. Неужели так легко лишить человека жизни?

Когда я его отпускаю, Хари валится на камни.

Ты что, совсем не соображаешь, – говорит он сдавленным голосом, откашливаясь. – Когда она появилась, тебя как подменили!

Прости, Хари! Я в последние дни правда сам не свой. Но так говорить о Майе я тебе не позволю!

Но, Сандип, все же говорят! Или ты со всем городом драться собираешься? Очнись! Люди думают, что она вашу семью околдовала. Ты понимаешь, что это значит.

Он сбегает по ступеням и исчезает. Я смотрю на Майю. Она раскладывает на просушку юбку. Расправляет складки так, что получается гигантский красный мак. Когда цветок готов, какая-то женщина сминает его ногой.

________

От меня столько неприятностей.

М.

(Просто страна у нас очень отсталая.

С.)

 

Второй день

Амма запрещает мне появляться у пруда.

Это не принято, Сандип. Женщины говорят про тебя всякие гадости.

Но я все равно прихожу. Уж лучше пусть на меня ругается амма, чем я оставлю Майю один на один со сплетнями. Лучше такой защитник, как я, чем вообще никакого. Я сижу и слушаю. И ничего больше не делаю.

Пагаль! – Мокрый конец сари ударяет Майю сзади по бедрам. – Ты чокнутая!

Майя, низко склонив голову, отбивает о камни что-то из красной материи.

Сучайт хона! – Женщина кидает пригоршню грязи на только что постиранную рубашку. – От тебя надо держаться подальше!

Я сбегаю по ступеням, но амма удерживает меня.

Нет, Сандип!

Женщины смеются над Майей. Она выжимает гору красных вещей. Выкручивает и выкручивает их, пока стекающая с них вода не окрашивается в цвет крови.

_____________

Их жестокость такая хладнокровная.

М.

(Они в жизни не видели никого похожего на тебя.

С.)

 

Спор

Майя еле-еле стоит на ногах. Отказывается от еды. Целыми днями лежит на кровати и смотрит на небо в зазор между стеной и крышей. И не моргает.

Мы с Бариндрой пришли поговорить с аммой.

Мина, ребенок измучен.

Женщины ведут себя отвратительно!

Скоро ей станет легче, – говорит амма. – Сразу, как только научится правильно отжимать.

Но она худеет, амма. Становится все тоньше и тоньше. Как будто съеживается после каждой стычки.

Ты не замечаешь, амма, как она носит стирать белье. Как будто несет покойника.

От этого твоего сочинительства, Сандип, у тебя настоящая каша в голове. Выдумываешь, чего никогда не было. А ты, Бариндра, что ты вообще знаешь о женской работе? Майя должна перестать бороться с судьбой. Забыть пережитую боль. Как все мы забываем.

_______________

Да. Забыть. Уже забыла.

М.

(О чем?

С.)

 

Субботний телефонный звонок

Парвати говорит, что надо поторопиться.

– Я понимаю, прошло всего десять дней. Но если Майя не расскажет тебе про себя, она так до конца жизни и будет стирать на пруду! Ты ничего нового не узнал?

Мой голос звучит подавленно.

– Иногда она вот так постукивает пальцами. Как будто играет на музыкальном инструменте вроде пианино.

Парвати какое-то время молчит.

– Это никак не поможет нам определить, откуда она. Что-нибудь еще?

О том, что происходит на страницах моего дневника, я ей сказать не могу. Но и врать я стараюсь поменьше.

– Не сдавайся, брат. Я в тебя верю. Как у тебя со сном?

Парвати каждый раз задает мне этот вопрос. Она врач и считает, что мои сны порождены воспоминаниями, которые были вытеснены из сознания и теперь пытаются пробиться обратно.

– Твой организм хочет вспомнить, – говорит она.

Школу мне пришлось бросить из-за того, что я ни на чем не мог сосредоточиться.

– Сплю я хорошо, диди.

Это очередная неправда.

 

Память

Что может помнить шестилетний ребенок? Колени матери? Ее лицо? Но она могла ходить с закрытым. От песка и пыли.

Парвати рассказала мне, что все погибли. Все семь человек. Тела были найдены в нескольких сотнях шагов от лагеря. Каждый понадеялся на себя и погиб в одиночестве, кроме меня. Козы сбились в кучу. Я, судя по всему, заполз под них.

Такое случается редко. Кочевники знают, как защититься от песчаной бури. Но мою семью она, видимо, застала врасплох. На голом, открытом месте.

Как, по-твоему, все произошло? – спросил я Парвати.

Может быть, ты сам это когда-нибудь вспомнишь, Сандип.

_______________________

Я слышу тебя по ночам.

М.

(Не знаю, что заставляет меня выкрикивать твое имя.

С.)

 

Злые языки

Ты мужчина и не понимаешь, что женщины не могут быть каждая сама по себе. Мы все вместе. Мы работаем сообща. И да, мы сплетницы. Но поодиночке мы погибнем! Это только мужчины живут для себя. И сердца у них бьются у каждого по-своему.

Амма продолжает спор, не отпуская моего запястья.

И ты, Сандип, не слушаешь никого. Живешь, как будто тебе и дела нет, что у нас дома поселилась странная девушка. Как будто уверен, что уж тебя-то сплетни не коснутся.

Мина, постой! Оставь мальчика в покое! Дело не в нем, а в женщинах, которые чешут своими злыми языками. А ты их никогда не одернешь!

Но я-то сама молчу, Бариндра. Это все женщины, которые стирают на пруду.

Со стиркой покончено. Майя тебе не прислуга, и ты больше не будешь заставлять ее стирать рубашки, юбки и дхоти [25] .

Не хочу с тобой спорить. Но согласись, в ней же есть что-то потустороннее?

Бариндра темнеет лицом, словно вместо крови у него по венам потекли чернила.

Ты про ее нездешнюю красоту?

Не только. Женщины поговаривают, что за ней не остается следов.

Дурацкое суеверие. Мы-то с тобой это отлично понимаем.

Легко тебе говорить. А люди боятся, как бы она не навлекла на город беду.

Не слушай этих людей. Никому из них не приходит в голову, что ей больше некуда деться?

А тебе не приходит в голову, что родные не просто так выгнали ее из дома?

Никто ее не выгонял. Она потерялась. И домой возвращаться ей наверняка опасно.

Не знаю, Бариндра, не знаю. Что-то не видно, чтобы она по кому-то скучала. Как будто она с рождения одна.

Мина, кое в чем ты права. Более одинокого существа я в жизни не встречал.

Подожди, вот увидишь, с ней случится что-то ужасное.

Да уж, беды следуют за этой девочкой тенью.

____________________

Разве кому-нибудь есть дело до судьбы какой-то девчонки?

М.

(Есть. Мне.

С.)

 

Такой особый козел

Амма говорит, что мы с каждым днем теряем свой социальный статус.

Дадима говорит, что толпа выволочет девочку из дома, разденет догола, заставит есть дерьмо, а потом насмерть забьет камнями.

Бариндра говорит, что мы теряем здравый смысл и нравственную стойкость.

Сестра говорит, что Майя словно бы несет на себе общую вину и поэтому ее сторонятся. Того, кто один отвечает за всех, объясняет Парвати, называют козлом отпущения.

– Диди, а что с этим козлом потом происходит?

– Его отсылают в пустыню.

А Майя отказывается вставать с кровати.

 

Спящая

У аммы не получается выманить Майю из кровати. Даже своим знаменитым карри с барашком.

Бариндра приглашает врача послушать ей сердце.

Оно разбито, – говорит врач. – И с этим ничего не поделать.

Дадима тайком приводит в дом старого сморщенного колдуна. Эта девочка – ведьма?

Не могу сказать ни да, ни нет, – говорит он. – Я просто указываю людям, на что обратить внимание. – (Трус.) Он берет Майю за руки, поворачивает их ладонями кверху. – Слишком много линий, – говорит колдун, тряся головой. – В ней живут две души. Избавиться от второй она не может.

Он капает ангеликовым маслом ей на третий глаз.

Дадима спрашивает шепотом: Если она умрет, у нас, что ли, поселятся два привидения?

_________________

(Майя? Куда ты пропала?

С.)

 

Слух # 1

Ночью в саду Бара-Багх с яблонь попадали все яблоки. Под их весом содрогнулась земля. Кто-то видел, как одетая в оранжевое ведьма ходила и плевала на опавшие плоды.

ФАКТ

Сильный ветер легко может обтрясти все деревья во фруктовом саду, – говорит Бариндра. – Ничего сверхъестественного в этом нет.

 

Слух # 2

В Джайсалмере одна новобрачная в первую ночь после свадьбы уснула обморочным сном, и ее не могут добудиться. Во сне она кричит: Майя, Майя, где мой муж?

ФАКТ

Нервные припадки – штука распространенная,  – говорит Бариндра. – Часто случаются с невестами от страха перед первой брачной ночью.

 

Слух # 3

Под спящим ребенком обнаружили свернувшуюся клубком песочную змею. Когда ребенка разбудили, она ужалила его в руки, в ноги и в лицо. При этом он вскрикнул всего один раз. В этот момент змея засунула голову ребенку в рот.

ФАКТ

В Индии от укусов змей умирает в среднем двадцать детей в год, – говорит Бариндра. – Дело тут не в колдовстве, а в том, что родители оставили открытой дверь.

 

Слух # 4

Один мужчина рассказывает, что она голой пришла к нему ночью. Ей нужны были его тело и душа. Поутру, уходя, она забрала с собой всю его мужскую силу.

ФАКТ

Этот мужчина – завсегдатай публичного дома, – говорит Бариндра. – Но в том, что стал импотентом, он обвиняет Майю!

 

Слух # 5

Женщина, которая на рынке столкнулась с Майей, умерла во вторник. Два дня спустя она встала со своего погребального костра и ушла в пустыню. Кожа ее при этом была зеленая и светилась.

ФАКТ

А это просто бред,  – говорит Бариндра.

 

Слух #6

У всех на устах слово тонахи – ведьма.

ФАКТ

Женщина на рынке плюет амме на голову.

Торговец специями кричит ей проклятия и тычет в лицо веткой полыни.

На двери нашего дома – отметины от брошенных камней.

 

Напуганные

Так больше не может продолжаться!

Мина, подумай сама. Дети в Джайсалмере умирают каждую неделю. Новобрачные отказываются спать с мужьями. Ветер обтрясает плоды с деревьев. У близких покойника случаются галлюцинации. А мужчины лгут о своих мужских способностях.

А напуганные люди способны на самые страшные дела, Бариндра. Весь город уверен, что Майя не та, за кого себя выдает. Говорят, она не отбрасывает тени. А ночью у нее вырастают клыки.

Да-да. А еще она спит с мужьями всех женщин. Этим разговорам надо положить конец.

Но как? Каждый год появляются россказни про ведьму, которая живет у нас в городе.

Именно что россказни! Мало ли кто решит напакостить женщине. За то, что отвергла ухаживания. За то, что ей принадлежит собственность, которую хочется прибрать к рукам. Или еще накинутся на женщину из неприкасаемых. Вот они-то и есть ведьмы, Мина. Чьи-то беспомощные жертвы.

А что ты будешь делать, когда они за ней придут? Когда станут забрасывать камнями? Избивать? Как ты остановишь толпу? Вы с Сандипом ее не удержите. А толпа обязательно явится к нашим дверям. Сегодня вечером. Завтра. Посреди ночи.

Мина…

Увези. Немедленно увези Майю. Пока нас из-за нее не убили.

 

Майя, просыпайся

Пожалуйста.

Больше нельзя спать.

Ты должна проснуться.

И сказать, что мне делать.

 

Подслушано у ворот Джайсалмера

Сначала я улавливаю запах верблюдов и только потом различаю во тьме горбатые тени.

Где Фарук? – шепотом спрашивает Бариндра у высокой фигуры, стоящей рядом с животными.

Это молодой человек. Он кланяется Бариндре.

Меня зовут Акбар. Я десятый внук Фарука. С прискорбием вынужден донести до вас весть о его внезапном недомогании.

Недомогании? Я разговаривал со своим старым другом Фаруком всего пять часов назад. Тогда он мне показался вполне здоровым.

С ним случилось тяжелейшее расстройство желудка. В его нынешнем состоянии о поездке на верблюде не может идти речи.

Поэтому он послал тебя?

Смею уверить вас, что с обязанностями проводника я справлюсь ничуть не хуже дедушки. Так что не стоит беспокоиться.

Он снова кланяется.

Это мы посмотрим, стоит беспокоиться или нет. А раньше мы с тобой не встречались?

Ни разу. Я рос в пустыне. А в Джайсалмере провел всего год. Приезжал учиться.

Он врет. Не знаю почему, но мне это совершенно ясно. Я слышу, как ложь абрикосовой косточкой перекатывается у него в глотке.

Дедушка мне объяснил, в чем дело, господин Бариндра. Он считает, что я отлично справлюсь. Фарук – человек пожилой. У меня все получается быстрее.

Акбар делает шаг в направлении Бариндры.

Вы в надежных руках.

Бариндра отходит чуть назад.

Теперь мне видно Майю.

Она закутана в серое.

Складки шерстяного покрывала отбрасывают тень на лицо. Дрожащей рукой она придерживает покрывало, чтобы оно не свалилось.

А вот и девушка, о которой все говорят? – Акбар кланяется. – Да, она красивая. Посмотрите, даже луна отдает дань ее красоте. – В этот миг, как по команде, затенявшее луну облачко рассеивается, лунный освещает ее лицо. – Хм-м, на вид она не из Индии. Из каких-то других краев. Из страны, где высокое небо. И, наверно, не бывает муссонов.

Голос у него гладкий и скользкий, как шелк. Все слушают его, затаив дыхание. Неужели Бариндра купится на эту чушь?

Довольно, Акбар, – говорю я тоном, каким разговаривал бы со слугами. (Если бы они у меня были.) И выхожу из-за выступа стены, за которым прятался.

 

Брат

Сандип! – говорит Бариндра. – Что ты здесь делаешь? Я велел тебе оставаться дома. Там ты нужнее!

Я обо всем позаботился, пита. Оставил вместо себя Хари. Если соберутся люди, он покажет им, что на чердаке пусто. И даже вызовет полицию, чтобы амма с дадимой чувствовали себя в безопасности.

(С Хари я заключил сделку – в обмен на помощь поклялся оставить в покое Теджаль. За притворные слезы мне было немного неловко. Его сестра красива, но глуповата. Майе она и в подметки не годится.)

Ты передоверил свой долг другому? Так-то ты платишь приемной матери за все, что она для тебя сделала? Так нельзя, Сандип! Разве хорошие сыновья так поступают?

При всем уважении, пита, долг у меня есть и перед сестрой. Я обещал Парвати присматривать за Майей. Никогда не бросать ее одну.

Ага, послушный долгу брат, – говорит Акбар. – Законная гордость семьи.

 

Защитник

Да кто ты вообще такой? – говорю я Акбару. – Что это за панибратство от простого погонщика верблюдов?

Ах, прошу прощения. Впрочем, мы, кажется, знакомы. Я, во всяком случае, знаю, кто ты такой. Прославленный гид Сандип Джайсалмерский. Мальчик, которого спасли козы. Не слишком почтительный сын, зато внимательный и ответственный брат. – Он смеется. – А еще, если не ошибаюсь, защитник девушек, да? Собравшийся охранять Майю, как Вишну – свою Лакшми.

Хорошо, что темно и Майе не видно, как я краснею.

Да, ты непростой парень, Сандип. И с интересным прошлым.

Его грудной голос парализует меня. И внушает нехорошее предчувствие.

Пита, – с трудом выговариваю я. – Я пойду с вами или поеду на вьючном верблюде.

Акбар снова смеется. Запасного седла у нас для тебя нет. А без седла ты не выдержишь и мили.

Выдержу, Акбар. Я родился в пустыне. И ты, разумеется, об этом слышал.

Хм-м. Знаете, Бариндра-сахиб, ваш приемный сын позабавил меня. Если ему так уж хочется, можно взять его с собой. У меня есть еще один верховой верблюд.

Бариндре решение дается нелегко.

Вы не оставляете мне выбора. Солнце почти взошло, и, если мы сейчас же не тронемся, наш отъезд заметят. У меня нет времени проверять, правду ли говорит Акбар. Тащить домой сына тоже некогда. Так что в путь! И постарайтесь, чтобы я о своем решении не пожалел.

Акбар отвешивает поклон Бариндре. (Лицемер.)

Я кланяюсь Майе. (Я не оставлю тебя наедине с этим скользким типом!)

Она натягивает покрывало чуть не до глаз. Рука у нее больше не дрожит.

Вперед, Сандип. – Акбар кивает на верблюдицу, невысокую, с обвисшей клочьями шерстью. – Мумаль ждет тебя. Ты ей наверняка понравишься.

Подонок.

 

В пустыню

Акбар подводит Майю к самому крупному из верблюдов. С уздечки у него свисают яркие кисти и серебряные колокольчики. С украшениями явно перестарались, животное смотрится из-за них нелепо. Но мне все равно завидно. Мохиндра – одна кличка чего стоит – выглядит величаво. Моя Мумаль напоминает какого-то поеденного молью грызуна со спичками вместо ног.

Ну что, Майя, ты готова? – спрашивает Акбар. – Готова погрузиться в настоящее безмолвие? – Он пытается приобнять ее за плечи, но она сбрасывает его руку. – Как тебе будет угодно, принцесса. – Она перекидывает ногу через кожаное седло. Акбар усаживается позади нее. – Не беспокойся, шепчет он ей прямо в ухо. В пустыне тебе не придется разговаривать. Там песок и ветер поглощают все слова и поступки.

Майя ежится.

(Почему Бариндра молчит и не вмешивается?)

А ты, Сандип? Ты готов? – Три пары глаз наблюдают, как я пытаюсь справиться с Мумаль. – Ты, наверно, не знаешь волшебного слова, без которого верблюд не встанет?

Перестань, Акбар! Я с самого детства на верблюдах ездил.

Он смеется и стегает Мохиндру плеткой.

Тогда не отставай, юный герой.

Я щелкаю языком, сжимаю коленями верблюжьи бока, размахиваю ветхой плеткой, и в конце концов Мумаль с громким недовольным стоном поднимается на ноги. Акбар с Майей вот-вот растворятся в темноте.

Фарук бы посадил Майю ко мне!

 

Великая неизвестность

Разгорается заря. Свет восходящего солнца ложится тонкой полоской над горизонтом. Похожий на дольку арбузной мякоти. Соскальзывающей с лезвия ножа.

Мне так захотелось сладкого спелого арбуза, даже живот заурчал!

Скоро у нас нашта?

Ты с собой провизии прихватил? А то знаешь, Сандип, на четверых мы не рассчитывали.

(Так он и будет всю дорогу по любому поводу выставлять меня дураком?)

Ты меня не понял, Акбар. В Мул-Сагаре я знаю дерево, на котором как раз созрели манго. Там можно наесться до отвала и набрать плодов с собой в запас. Это совсем недалеко.

Я помню это дерево, – говорит Бариндра. – Ты хорошо придумал, Сандип.

Видишь? Я не буду вам обузой.

Я смотрю на Майю. Она укутана, как заключенный в тюрьме. И всем телом подалась вперед. Как будто хочет как можно дальше отстраниться от Акбара.

 

Мул-Сагар

Я вынимаю нож и ловко разрезаю манго, как учила меня амма. Два надреза, чтобы достать косточку. Потом мякоть на кубики. Мы сидим под деревом и молча едим.

Майя, – говорит вдруг Бариндра.

Я смотрю на него, открыв от удивления рот. Бариндра обращается непосредственно к Майе?

Ты понимаешь, что из города тебя пришлось увезти ради твоего же блага?

Она не поднимает глаз.

Майя, так больше продолжаться не может, – говорит Бариндра. – Молчание становится для тебя опасным.

Мы с Акбаром перестаем жевать. Притихли и ждем, что она Бариндре ответит. Внезапно где-то на дереве раздаются пронзительные вопли, нам на головы градом сыплются листья. Акбар хватает камень и запускает его в середину кроны.

Может, она боится неизвестности? – кричит Акбар вслед улетевшему камню.

Камень во что-то ударяется, и Майя вздрагивает от звука удара.

Или в глубине каждого из нас засел вопрос, который неотступно всплывает в наших снах?

Он кидает еще один камень. Из листвы выпархивает перепуганный белый попугай.

Как нам назвать свою вину? – шепчет Акбар.

У Майи дрожат губы. Крупной дрожью, как если бы кто-то теребил ее нижнюю губу. Я отворачиваюсь. Она сейчас хуже чем голая.

(Помоги.)

Я встаю. Простираю руки к далекому плоскому горизонту.

Не пугайся, когда перед тобой открывается безграничное. Как пустыня безгранична для взора, так и любовь безгранична для сердца.

Кто тебя этому научил? – спрашивает Бариндра.

Ты.

Бариндра качает головой.

Это мудрые слова, – говорит Акбар. – Что, если ты научился им в своем загадочном детстве?

Я пропускаю сказанное им мимо ушей. Поворачиваюсь и смотрю на Майю. Она крепко сжимает кулаки. Пальцы окрасились красным от платка, который она мяла в руках. Хочется понять, помог я ей или нет еще на какое-то время сохранить свою тайну.

 

Наперегонки

Мы стремимся на запад, к горизонту, к подвижной полоске, отсекающей небо от земли. Мягкие верблюжьи копыта-мозоли оставляют вереницы следов, похожих на стежки, которыми заштопаны прорехи в плоском ландшафте.

Долго тянется утро. Потом приближается полдень. Желтый шар солнца заползает всё выше и выше. От жары и размеренного верблюжьего бега я отключаюсь, голова безвольно свешивается вперед, подбородок бьется о грудь. Из уголка рта стекает слюна, как у задремавшей в автобусе беззубой старушки. В то, что я родился кочевником, сейчас верится с трудом.

Я оглядываюсь через плечо на Акбара. Одной рукой он держит повод, другой – Майю за бедро. Она спит, прислонившись к нему спиной, пристроив затылок ему под подбородок. Неужели она так легко поддалась его чарам?

Акбар смотрит на меня с ухмылкой.

Когда линию горизонта ломают своими охряными вершинами песчаные холмы, Акбар кричит мне: Под ними мы сегодня заночуем!

Мне на глаза попадается плетка, заткнутая за ремень на шее у Мумаль.

Давай до барханов наперегонки, Акбар! Кто приходит последним, тот развьючивает верблюдов.

Ты один на верблюде и совсем мальчишка! – отзывается он. – А нас тут двое!

Я подстегиваю Мумаль.

Двое-то двое, но ты, Акбар, старый и тощий! Высох, как мертвое дерево!

Да, это правда, маленький братец, провонявший навозом! А знаешь, какая еще есть правда?

Какая, мой морщинистый друг на пердячем верблюде?

Мумаль – ленивая! Прямо как ты!

Акбар стегает Мохиндру. Верблюд проносится мимо меня неловко сложенной скаковой лошадью.

У Майи платок слетает с головы. Ее улыбка мне как ножом по сердцу. Неужели я ее потерял?

 

Ни при чем

Ты тут ни при чем, Сандип.

Таким я Бариндру никогда не видел. Таким решительным. Уверенным в себе. И черствым.

Надеюсь, Акбар знает, куда мы едем.

Разумеется.

Но мне ты этого не скажешь.

Не скажу.

По-твоему, не подозрительно, что Фарук так внезапно заболел? И что ты до сих пор не был знаком с его десятым внуком?

Я прослежу за ним. Обещаю. А теперь, раз уж проиграл пари, может, займешься поклажей?

К сожалению, Бариндра слишком хорошо думает о людях. Вогнав в мягкую землю колышки для Майиной палатки, я пытаюсь улучить момент и подсунуть ей дневник. Хочется знать, что она думает. О том, что наш проводник распускает руки. И не говорит, куда он нас ведет.

Но Акбар не спускает с меня глаз. Как коршун, наметивший себе в добычу грызуна.

От идеи с дневником приходится отказаться.

 

Бархан

Песок под ногами похож на шелк.

Мы с Майей взбираемся на бархан – склонив головы, оскальзываясь назад после каждого шага. Сначала Майя держит спину прямее обычного, сгибает руки в локтях, выше поднимает колени. А потом уже карабкается, как песчаный краб. Я карабкаюсь сразу за ней.

Наверху я встаю, поставив ноги по разные стороны от гребня. Посмотри, Майя! Это море! – Я показываю на горизонт, на подвижный от жара воздух. Эту игру я придумал себе в детстве, когда Бариндра брал нас на долгие прогулки в пустыню. Когда-нибудь я переплыву это море, диди, – говорил я. Обязательно переплывешь, – соглашалась сестра.

Майя, я хочу с тобой поговорить, – начинаю я. – Про Акбара.

Но тут бархан пробуждается, как будто какое-то гигантское существо начинает вдруг выпрямлять спину. Песчаный гребень осыпается у меня под ногами.

Я кубарем качусь вниз, глаза саднит от набившегося песка. Останавливаюсь, за что-то ухватившись рукой. Рот у меня полон песка. Жаль, что он не забил и уши, чтобы я не слышал насмешек Акбара.

Сандип! Кто же так свою Лакшми сторожит? Кувырком-то, поди, несподручно?

Я лежу у ног Акбара. Повезло тебе, что я на пути попался, – говорит он. – А так бы ты внизу весь лагерь подавил.

Он помогает Майе подняться. Она вся с ног до головы в песке. Сари все размоталось.

Как тебе приключение, Майя?

Он обращается к ней, но смотрит при этом на меня.

Но Майе не смешно. Она нервно сжимает в руке складки оранжевой ткани.

 

Закат

За барханами догорает день. Последние закатные лучи венчают их гребни кроваво-красной короной.

Майя сидит на земле у палатки. Руки ладонями вверх. Она поднимает и опускает их, словно делает приношение небу.

Я подставляю свои ладони под ее. Песок струйкой сыплется у нас между пальцев в складки ее сари.

С губ у меня сами собой срываются строки.

Нанак? – спрашивает Акбар.

Да.

Почитай еще. У тебя приятный голос.

Нет, хватит.

Не хочешь – как хочешь. Я, по-моему, помню, как там дальше:

Мы с Акбаром пристально смотрим друг другу в глаза, как звери, оценивающие силу противника. Кто первый не выдержит и дрогнет, тот проиграл.

 

Песок

Ветер гуляет по нашей стоянке и разгоняет тени. В пустыне тихо, только песок с шелестом осыпается по склонам барханов.

Я знаю, что нельзя, но все равно тру глаз. Глубже втираю в роговицу колючую песчинку.

Майя трогает меня за плечо. Касается кончиком пальца моего века. Придерживает, чтобы оно не закрылось.

Я чувствую на щеке ее дыхание. Мы терпеливо ждем, пока слезы наполнят глаз и вымоют из него песчинку.

Я просыпаюсь.

 

Утро

Наконец-то проснулся, Сандип, – говорит Акбар. – Что тебе такого снилось? А то ты всю ночь стонал, нам спать мешал.

Заткнись, Акбар.

Майя стоит на коленях. В руках у нее длинный кусок зеленой материи. Акбар показывает, как из этого куска свернуть тюрбан, который носят кочевники. На его несуразно большой голове сворачивается кольцами толстая змея.

Майя, – шепчет он. – Майя.

Руки у меня напрягаются, как готовая к выстрелу рогатка. Сами по себе сжимаются кулаки. Еще чуть-чуть – и я размозжу ему челюсть. Но тут я вижу лицо Майи. Что-то в нем переменилось со вчерашнего дня. В глазах пропала глубина. Они будто потухли.

И вместо того чтобы врезать Акбару по роже, я начинаю придумывать, как бы его получше уесть. Но не могу сложить нужные слова. Мозг словно бы отделился от тела.

Запихнуть бы ему в глотку этот дурацкий тюрбан. На большее моей фантазии не хватает.

 

Пустыня Тар

Мы едем, отдохнем и снова в путь, – поет Акбар. – И так всю жизнь. Тот, кто живет в пустыне, на радость странствий обречен, а об ином забудь.

Это Руми? – спрашивает Бариндра.

Нет. Другой великий поэт, по имени Акбар. Неплохо он пишет, да? – (И при этом редкая скотина, разве нет?) – Сандип! – окликает меня Акбар. – Может, скрасишь нам путь еще каким-нибудь стихотворением?

Я отказываюсь. Да я в присутствии этого человека просто так рта не открою. Но про себя я повторяю строки персидского поэта аль-Халладжа:

Я украдкой смотрю на Майю. Ее взгляд устремлен в пустыню. Не на меня.

А что ты хотел, Сандип? – одергиваю я сам себя. – Она что, должна читать твои мысли?

Вот, я уже и думаю так, как говорит со мной Акбар.

 

Россказни из пустыни

Расскажи нам про себя, Акбар, – говорит Бариндра. – Чтобы время скоротать. Мы же о тебе ничего не знаем.

Да, Акбар, – добавляю я. – Кто ты вообще такой? И почему я тебя не встречал в Джайсалмере?

Потому что мы с тобой очень разные, Сандип. Я всегда сам по себе. А ты в толпе. Я изучаю музыку и литературу в часы, когда становятся длинными тени. А ты, как бродячая собака, жаришься на полуденном солнце. Торгуешься на рынке. Тянешь из туристов деньги, каких и близко не стоит твоя болтовня. А в свободное время охмуряешь девушек. Я, в отличие от тебя, Сандип, стараюсь наилучшим образом распорядиться дарами, которые получил от Бога.

Ах да, ты же у нас поэт. Без гроша, но богатый духовно. Воспеваешь мир, в котором не живешь.

Ну не всем же везет, как тебе, Сандип. Так, чтобы чудом спастись. Чтобы начать новую жизнь, лучше прежней.

Поэтому, Акбар, ты предпочитаешь переживать случаи из чужой жизни.

Я их коллекционирую, Сандип. Твой случай – особенно ценный для меня экземпляр. Ведь кочевники редко погибают в песчаных бурях.

А тебе не интереснее было бы в пересказе сделать их рыбаками с Аравийского моря? Которые взяли и переселились в пустыню.

Ты говоришь так, будто эти люди тебе никто. Неужели ты совсем ничего не помнишь?

За этим-то ты и явился в Джайсалмер, да, Акбар? Чтобы выудить у меня воспоминания для очередной своей песни? Это же ненормально – так интересоваться жизнью других людей. Что, у тебя больше ничего нет за душой, кроме старых россказней из пустыни?

Да, Сандип, больше ничего. Но так будет не всегда. И перемена произойдет раньше, чем ты думаешь.

 

Свежие следы

Здесь остановимся на две ночи, – говорит Акбар у подножия высокой песчаной гряды. – Мне седло натерло.

Да, думаю я злорадно, ехать с этим не очень удобно. Его рука лежит у Майи на бедре. Когда Майя заваливается набок, задремав, он прижимает ее к себе. Придерживает за талию, когда Мохиндра спотыкается. День напролет поет ей на ухо песни. И Бариндра ни слова ему не говорит! Как послушный слуга.

И Майя больше не отстраняется от Акбара. Она уступила? Сдалась?

Майя не смотрит ни на кого – только вперед, на горизонт, очерчивающий границу безжизненного пейзажа. Тело ее неподвижно. Пальцы не бегают по невидимым клавишам.

Она увядает. Истончается в пыль. Долго ли осталось до того мига, когда я, обернувшись, не увижу Майи на спине Мохиндры? Потому что ее хрупкое тело распластано на земле и над ним кружат грифы.

Пустыня за день поглотит ее без остатка. Плоть вернется в землю.

Разве кому-нибудь есть дело до судьбы какой-то девчонки? – написала она в моем дневнике.

(Я обдумываю, как бы привязать Акбара собственным его тюрбаном к Мохиндре. А самому сбежать с Майей.)

 

Мотивы

Скажи, чтобы он перестал, пита.

Перестал?

Я про Акбара.

Перестал что? Готовить нам еду? Ухаживать за верблюдами?

Вести нас неизвестно куда! Ты ведь и сам не знаешь, куда мы направляемся! А еще он издевается. Выставляет меня в дурацком виде.

Ты найдешь способ, Сандип.

Способ сделать что?

Сравняться с ним. Показать, что ты не хуже. У каждого человека есть свои сильные стороны.

Я не вижу в нем сильных сторон. Вижу только, что он хитрит. Акбар не обычный проводник, Бариндра. Не верю, что он просто помогает Фаруку. У него что-то нехорошее на уме.

Вполне может быть, Сандип. Но ведь у всех у нас на уме что-то свое.

Пита, ты совсем ослеп? Ему нужна Майя!

Неужели? А тебе-то что нужно, Сандип? Как ты очутился посреди пустыни? Разве не из-за Майи? Как все мы здесь очутились?

Он пинает носком песок. И отходит от меня.

 

Действительно, как?

С Теджаль совсем другое. (Мне действительно очень хотелось ощущать в руках ее тело.) И дело не только в красоте Майи. (Хотя она и поражает меня в самое сердце.) И уж точно я оказался здесь не из-за данного сестре обещания. (Это ежу понятно.)

Что же тогда я здесь делаю? Посреди пустыни с ненавидящим меня незнакомцем, с готовым пасть духом отцом и девушкой, которая скорее не девушка, а мираж?

Бариндра учил меня, что нельзя препятствовать движениям души. Надо ее уважать. Преклоняться перед ее мудростью. И никогда не навязывать ей свою волю.

Но что делать, если тело, в котором помещается душа, стремится к саморазрушению? Молча наблюдать, ничего не предпринимая?

Это очень просто, Сандип, – убеждала меня Парвати. – Чтобы помочь Майе, будь ее голосом. До тех пор, пока к ней не вернется ее собственный.

А вдруг он не вернется никогда? Меня спасли, потому что я громко плакал. Но как спасти Майю, если она не издает ни звука?

 

Самая одинокая на свете

Акбар с Бариндрой навьючивают верблюдов. Впереди целый день под обжигающим до волдырей солнцем. Еще один день на пути неизвестно куда. Еще один день печальных песен пустыни, которые будет нам петь Акбар. Поет он хорошо и даже слишком. Каждая безупречно прозвучавшая нота смягчает мою злость. Своим голосом он даже меня соблазняет слепо следовать за ним через пески.

Майя сидит на земле рядом с Мумаль. Облезлая верблюдица жует листья, широко вращая большими влажными губами.

Майя? Я стараюсь взять тон в одно и то же время повелительный (Кроме меня тебе тут никто не поможет!) и мягкий (Я ни за что не причиню тебе вреда).

Майя, ты должна написать в моем дневнике свое имя. Откуда ты. И куда хочешь попасть. Бариндра, если он будет все это знать, наверняка сумеет вывести нас из пустыни и доставить тебя в безопасное место.

Она поднимает голову, но смотрит не то мимо, не то сквозь меня.

(Теперь и ты, Сандип? Тоже захотел покомандовать?)

Майя снова опускает глаза к спиралям и кругам, которые рисует на песке.

Она заставляет меня отступить. Словами, которые звучат только у меня в голове.

Хорошо, Майя, обойдемся без слов. Мы с тобой в пустыне. К чему здесь слова?

Я отламываю от дерева ветку. Обрываю с нее листья и отдаю их Мумаль. А палочкой отмечаю на песке Нью-Дели, Карачи, Джодхпур и Джайсалмер. На краю пустыни Тар рисую границу между Индией и Пакистаном. Потом дорисовываю карту вширь, на ней появляются Бомбей, Лондон, Сингапур, Нью– Йорк.

Покажи, – говорю я шепотом. – Прошу тебя. Пока Бариндра с Акбаром заняты.

Она, не глядя на меня, встает. Протягивает палку к моей грубой карте. Она громко дышит. Крепче сжимает палку. Но тут у нее начинают дрожать руки.

Ты только покажи, Майя. Откуда ты приехала?

Она делает шаг влево. Из Лондона? Но палочка в ее руке размашисто мечется взад-вперед, от Дели до Нью-Йорка. Даже волшебная лоза у колдунов – и та так не раскачивается.

Неужели слухи были правдивыми, и Майя на самом деле одержима злыми духами?

Я беру ее за запястье, дрожь унимается. Нет, никакой сверхъестественной силы в ней нет. И подземная река у нас под ногами не протекает. Просто все ее мышцы охвачены страхом. Она у страха в плену.

Майя вырывает у меня свою руку. Ломает палочку о коленку и отбрасывает обломки.

Все в порядке, Майя. Всё будет хорошо. Обещаю тебе.

Она ныряет под полог и исчезает в палатке.

(Да? Каким это образом всё будет хорошо?)

 

Нож

Что с тобой, Сандип? Лакшми отвергла твою любовь?

Пошел вон, Акбар.

А в ней ведь правда есть что-то такое? И больно она сделать умеет.

Он дотрагивается до яркого кровоподтека на скуле.

Ты о чем?

Врезала мне. Из-за ерундового недоразумения. А ты-то занят своими переживаниями, синяка даже не заметил.

Я заметил! Думал, это один из твоих вонючих верблюдов тебя лягнул.

Слушай, Сандип, и запоминай. Вы с отцом увезли ее из города в пустыню. Зачем? Надеетесь, что здесь, среди безлюдья, она снова заговорит? Распахнет перед вами душу? На самом деле она хочет одного. Чтобы ее спасли. И чтобы это сделал настоящий мужчина.

Что ты с ней натворил, Акбар?

Ничего, чего бы не натворил ты, если бы не был таким слюнтяем.

В руке у меня словно бы сам собой появляется нож.

Не смеши меня, Сандип.

Если я сейчас вспорю тебе брюхо, Акбар, оттуда вывалится клубок змей.

Мальчик, убери нож. И знаешь что? Забудь о ней. Ее судьба решена. И ты сам это прекрасно понимаешь.

Я не позволю!

А что ты можешь, Сандип? Жалкий, сопливый мальчишка. Из нынешнего положения есть только один выход. И Бариндра понял это уже несколько дней назад.

 

Вся правда

У меня не оставалось выбора, – говорит шепотом Бариндра. – Я не хотел этого делать. Но ничего лучше не придумал. Отвезти Майю обратно в Джайсалмер я не могу: твоя мать ее не примет, и остальные тоже.

Но какое ты имеешь право, пита? Сватать девушку, которая тебе даже не дочь? И за кого? За Акбара!

Я не сватаю ее за Акбара. Она просто поживет с его семьей, пока не решит, что делать дальше.

Они превратят ее в служанку! В рабыню! Даже если захочет, она не сможет от них уйти! И ты это понимаешь!

Сандип, я оберегал Майю, покуда мог. Когда Фарук предложил взять ее к себе в деревню, мне показалось, что лучше в сложившейся ситуации ничего не придумаешь. Если Майе хочется чего-то другого, она должна об этом сказать, и поскорее. Сегодня вечером мы будем в Аламаре. Это конец пути.

Пита, пожалуйста, дай мне еще чуточку времени. Хотя бы один день. Вот, это мой дневник. Видишь? Майя писала мне. Раньше. Она уже начинала доверять мне, а тут вы потащили ее в пустыню!

Покажи, покажи свой дневничок, Сандип.

Убери руки, Акбар!

Бариндра, скажите, пусть он мне его даст. Вдруг там найдется что-то, что поможет Майе.

Нет, Акбар! Несмотря на подозрительную историю с болезнью Фарука, я позволял тебе вести нас через пустыню.

Я закрывал глаза на твое вольное обращение с Майей. И не мешал всю дорогу цепляться к Сандипу. А все потому, что ты был мне нужен. Но сейчас ты перегибаешь палку. Дневника моего сына тебе не видать! В том, что он там пишет, – частица его души!

Глаза у Бариндры налились кровью. Жилы вздулись. Он пристально смотрит на Акбара, пока тот не отводит взгляд.

Понятно.

Вот и хорошо. Раз всем все ясно, давайте навьючим верблюдов и в путь.

Акбар дожидается, пока Бариндра отойдет подальше.

Запомни, Сандип. Держись подальше от моей будущей жены.

 

Это легко

Я делаю выпад. Акбар подставляет руку. Лезвие рассекает ему кожу на запястье.

Сандип, идиот! Ты что делаешь?

Мы оба, замерев, смотрим на ручеек алой крови, льющийся на песок. На ленту, привязывающую человека к земле.

Я падаю на колени. Роняю нож. Я ошибался. Убить человека не легко.

Позади я слышу дыхание Майи. Частое. Испуганное. У нее распухли губы. Почти как от удара – так она их себе искусала.

Прости меня, Сандип.

Ее слова эхом отдаются у меня в голове.

(Прости меня. Прости меня. Прости меня.)

Она берет меня за руку. Но я больше не в силах сдерживать слезы.

Эй, это я тут кровью истекаю! – кричит Акбар.

И поделом тебе, – говорит Бариндра. – Нечего к мальчишке приставать. Он зажимает рану на руке Акбара. Кровь сочится у него между пальцами.

Знаешь, что обидно, Сандип? – говорит Акбар. – Ты был для Майи последней надеждой. Тем обаятельным юношей, который мог убедить ее рассказать о себе. Но у тебя не вышло. Ты, наоборот, внушил ей, что ее спасение – в немоте. Она доверилась тебе, а ты завел ее в дикую пустыню. И меня вместе с ней.

Я смотрю Майе в глаза. Неужели то, что он говорит, правда? И своим горячим чувством я предал ее?

С кончиков ее черных ресниц капают слезы. Серебряные бусины скорби.

(Мир – это сон.)

Просыпайся, Сандип, – говорит Акбар. – У твоей подружки нет выбора. Она едет со мной.

 

Псы

Мы деремся как бешеные псы. Только ритм ярости и тоски мы вместо клыков отбиваем кулаками. У Акбара открылась и кровоточит рана. У меня во рту – вкус его крови.

Стойте! – кричит Бариндра. – Перестаньте! Не видите? Майя ушла!

Его голос прорывается сквозь туман крови и тупой боли. Майя? Ушла? Куда?

Ветер приносит ответ.

Она бежит вверх по пологому розоватому склону самого высокого бархана. Широко размахивает руками. Сари полощется на ветру.

Акбар смеется.

Видали дурочку?

Я замахиваюсь, но сил, чтобы ударить, у меня не осталось.

Вместо этого я пулей несусь к бархану. На склоне ноги глубоко утопают в песке. После каждого шага нога сползает вниз. Чем сильнее отталкиваюсь, тем дальше сползает. Скоро меня обгоняет Акбар. Мускулистый, легконогий, он почти не оставляет за собой следов.

Предоставь это дело мужчине.

Майя исчезает за вершиной. Мне кажется, по противоположному склону она побежит налево. Гребень там ниже. Если побегу наперерез, я доберусь до нее первым.

Сандип! Туда нельзя! – кричит Акбар. – Ты там увязнешь!

Я притворяюсь, что не слышу.

И к тому же он ошибся. Песок там даже плотнее, и я прибавляю скорость. Вот уже я сверху вижу Майю. До нее каких-то три десятка шагов.

 

Голод пустыни

Ноги уходят в песок. Лодыжки. Икры.

Я вспоминаю, как отец говорил: Любая неосторожность, и пустыня проглотит тебя.

Сандип, не шевелись.

Пошел ты, Акбар!

Колени.

Замри, Сандип. От любого движения только глубже уйдешь.

Что это ты вдруг обо мне позаботиться решил?

Бедра.

Не разговаривай. Не дыши. Делай, что я говорю. Расставь руки в стороны и ложись на спину.

С какой стати мне тебе верить? Когда у тебя такой отличный шанс от меня избавиться.

Ты совершенно прав, Сандип. Конечно, я хочу твоей смерти. Когда тебя не станет, я допишу наконец повесть о Золотом Мальчике, Пришедшем Из Пустыни И Пустыней Же Убитом. А теперь кончай придуриваться и ложись на спину!

Тебе одного хочется – Майю заполучить.

Ты правда думаешь своими маленькими эгоистичными мозгами, будто мне для этого обязательно нужно тебя угробить? Ну, Сандип, наконец ты меня по-настоящему рассмешил.

Пошел к черту, Акбар!

Замахнувшись в его сторону, я ухожу еще глубже в песок.

Видишь, Сандип, как хорошо я придумал. Чем сильнее ты злишься, тем больше дергаешься и тем быстрее уходишь в песок! Жаль, Бариндра уже спускается к нам, а то бы я тебя так здесь и бросил. Ладно, включи мозги и слушай меня! Ложись на спину!

В этот миг мы оба видим Майю.

Она бежит к нам. Акбар кричит ей не приближаться, но Майя его не слушает. Я поднимаю руку, чтобы ее остановить, и ухожу еще глубже.

Не двигайся, Сандип! – кричит Акбар. Он не зол на меня, а напуган.

Я открываю рот, кричу что есть сил, как будто не знаю других слов, кроме ее имени: Майя! Майя! Нет!

Но она бежит прямо ко мне.

 

Кошмарный сон

Я падаю. Проваливаюсь в тесную дыру. Тону во тьме, в густом и пыльном воздухе. Я пытаюсь за что-нибудь ухватиться, чтобы остановить тошнотворное погружение. Шарю руками по сторонам, тянусь к небу и наконец нащупываю. Что-то гладкое. Что-то, что мягче, чем песок.

Мне кинули веревку.

Я изо всех сил хватаюсь за нее. Наматываю на запястье. Только не отпускай, – доносится до меня голос из круглого просвета наверху.

(Ни в коем случае не отпускай.)

 

Спасенный утопленник

Я прихожу в себя. Меня тошнит.

Надо было послушаться Акбара, – тихо говорит Бариндра.

Послушаться и отдать ему Майю?

Послушаться и не идти, куда он не велит.

Где она?

Ушла.

Я сажусь так резко, что голову пронзает дикая боль. Глаза как будто утыканы иголками. Свет выстреливает белыми, оранжевыми, зелеными вспышками.

Ушла? Как это ушла? Куда? С Акбаром?

Нет, не с Акбаром. Она улизнула, когда тебя вытащили из зыбучего песка. Ты был без сознания, мы занимались тобой и не заметили, куда она делась.

Он пошел ее искать?

Да.

Я пытаюсь встать на ноги. От боли кружится голова. Бариндра кладет мне руку на плечо и усаживает обратно на песок.

Нет, Сандип.

Но солнце садится! Скоро стемнеет!

Подожди. Может быть, Акбар нашел ее, и они уже возвращаются.

А может быть, Акбар повел Майю в свою деревню, и я ее больше никогда не увижу!

Сандип, Майя выбрала себе судьбу. Вмешиваться бессмысленно.

Ничего она не выбирала! У нее и выбора-то не было, кроме как убежать!

Она могла рассказать про себя!

К этому она была не готова. Понимаешь, пита? Страх не только лишил ее голоса – он отнял у нее волю. И пока она к Майе не вернулась, помочь ей невозможно! А ты поторопился, и теперь из-за тебя она обречена до самой смерти жить с Акбаром!

Сандип, прости меня. Ничего такого я не хотел. Главное для меня было оградить от опасности семью.

Это значит, что все твои уроки человеколюбия ничего не стоят. Ты должен был беречь и защищать ее душу. А ты взял и отделался от нее!

Ты еще молод, Сандип. Когда-нибудь ты поймешь, какой трудный выбор приходится иногда делать взрослым.

Трудный выбор? А может быть, просто у кого-то с возрастом дряхлеет душа?

 

Один

Он возвращается уже в ночи. Не как героический завоеватель. За его верблюдом не идет привязанная веревкой прекрасная рабыня. Видя, что Акбар вернулся без Майи, Бариндра заливается слезами.

Это все ты, Сандип, – говорит Акбар с презрительной усмешкой. – Теперь Майя погибнет в пустыне. Ты этого хотел?

Это от тебя она убежала, Акбар! От твоей эгоистичной страсти и средневекового отношения к женщине!

Она видела от меня только хорошее. Со мной у нее по крайней мере был бы дом. А что мог предложить ты? Да ничего, кроме своих газельих глаз. Одной любовью, Сандип, ты бы ее не прокормил.

Она была тебе нужна только потому, что тебе нравится меня мучить!

Знаешь, отчасти ты прав. Но и увлекся я ею совсем по-настоящему. Она на самом деле умеет околдовать. Так что, отыскав ее, я убью сразу двух зайцев: заполучу красавицу жену и украду у тебя будущее. Как ты украл его у меня.

Я ничего у тебя не крал, Акбар!

Разве? А по-моему, ты отобрал мою жизнь, Сандип! Потому что ты избалованный эгоист и думаешь только о себе! Но скоро и ты узнаешь, каково это – потерять любимого человека! И чувство вины останется с тобой на всю жизнь, как осталась твоя погибшая семья!

Ты когда-нибудь замолчишь, Акбар? Оставь в покое историю моей жизни! Она моя и больше ничья!

И тут ты ошибаешься, Сандип. Видишь ли, твоя история – она и моя тоже.

На что ты намекаешь, Акбар? – спрашивает Бариндра.

На правду, достойный старец. Правду о Сандипе. О том, откуда он взялся. Кто он такой. И что он натворил.

Не понимаю, Акбар. Семья Сандипа погибла в песчаной буре. Как это произошло, рассказать некому, потому что никто не выжил. Я это знаю точно, потому что я там был.

Я тоже.

 

Темнота

Ты врешь.

Нет, глупый мальчишка, не вру.

Расскажи, что тебе известно, Акбар, – говорит Бариндра. – Пока Сандип опять на тебя не набросился.

В день, когда разразилась песчаная буря, мне велели присматривать за Сандипом. Ребенком он был непослушным, и управиться с ним я не мог. Уже тогда поговаривали, что он незаконнорожденный.

Спокойней, Сандип! А тебя, Акбар, в тот день там быть не могло. Когда пришли мы с Фаруком и Парвати, все, кто находились на стоянке, были мертвы. Все, кроме Сандипа.

Ошибаетесь. Я был жив. Просто вы плохо искали. Подумали, видно, что детей больше нет.

Нет, мы нашли еще ребенка. Девочку. Но она тоже погибла. А ты где был, Акбар?

У меня звенит в ушах. Пульс отдается в голове так гулко, будто мозг болтается от стенки к стенки в медном котле. Откуда-то из закоулков моего навязчивого сна материализуется вопрос. Еще ребенок? Девочка?

Я устал гоняться за маленьким гаденышем и пошел отдохнуть в палатку. Там я и остался, когда налетела буря. Потому что меня так учили. Во время бури я, судя по всему, уснул. А когда проснулся, то не мог пошевелиться. Палатка рухнула на меня под тяжестью песка. Я слышал, как по стоянке ходят люди, как они кричат, чтобы оставшиеся в живых им отозвались. Но я не мог издать ни звука. Через несколько дней родственник Фарука пришел раскапывать остатки стоянки и наткнулся на меня. Я был едва жив.

Неправда, Акбар! – кричу я. – Все, что ты говоришь, – грязная ложь!

Сандип! – одергивает меня Бариндра. – Давай дослушаем Акбара.

Нет, мы не будем его дослушивать, потому что его рас сказ – сплошное дерьмо. Глыбы дерьма. Целые реки. Что бы он ни говорил, все оказывается дерьмом. Коричневыми, липкими и вонючими кусочками непереваренного палак панира! И сам ты, Акбар, состоишь из одного дерьма! Даже странно, что зубы у тебя белые, а не коричневые. Хотя нет, погоди, они тоже коричневые! Одного цвета с твоими дерьмово– карими глазами. С твоими тупыми верблюдами. Непонятно, как такой кусок отборного дерьма вообще может видеть, слышать и разговаривать. Ты мне не брат! Ты – дымящаяся куча дерьма с зеленым тюрбаном на верхушке!

А я и не называл себя твоим братом, Сандип.

 

Горькая правда

Что же, теперь, когда тайн больше не осталось, я хочу одного, – говорит Акбар. – Добраться до дому. Увидеть мать. Нет, не настоящую мать, а женщину, которую меня заставляли называть матерью под страхом побоев. У нее есть мазь, которая прекрасно заживляет раны.

Я не могу поднять на него глаза.

И, кстати, Сандип, не стоит меня жалеть, – продолжает Акбар. – Майя, если каким-то чудом найдется, и станет моим утешением.

Акбар смеется, а Бариндра придерживает меня, чтобы я на него не набросился.

 

Стыд

Не знаю даже, как ты теперь сможешь спать, Сандип. С самого начала судьба Майи была в твоих руках. А ты, вместо того чтобы честно попытаться ей помочь, пошел на поводу у своей дурацкой влюбленности.

Тебе не стыдно? Она пропала. Твоя мать мертва. Отец, который учил, что пустыня обнажит твою душу, мертв тоже. Ты помнишь слова, но забыл человека, от которого их слышал! И да, еще сестра. Твоя сестра. И моя тоже. Ты ее убил.

Ту девочку.

И ты даже не дал себе труда ее вспомнить.

Девочку из моего сна.

 

Свет утра

Бариндра едет на юг. Акбар – на запад. Я смотрю на них с вершины бархана.

Не смей до нее дотрагиваться! – кричу я Акбару вслед.

Мой брат едет по пустыне верхом на своем могучем верблюде. Позванивают колокольчики на уздечке, на зеленый тюрбан падают первые отблески восходящего солнца. Он похож на воина из старинного сказания, на злодея в черном.

Я стараюсь выкинуть из головы слова, которые мне шепнул Акбар, отъезжая: Если я найду ее, она меня отблагодарит. Оч-ч-чень горячо отблагодарит.

Майя! – кричу я в никуда.

Я тоже хотел ехать искать. Сесть на Мумаль и отправиться на север. Но Бариндра стал уговаривать меня: Вдруг Майя вернется сама. Оставайся. Подожди ее здесь. Я тебя прошу, Сандип.

Майя! – Ветер уносит мой крик.

Может быть, Акбар прав? Вдруг я действительно потакал молчанию Майи из страха, что она расскажет о себе и ее отправят домой. Вдруг я правда запер ее в своем сне?

Майя Прекрасная. Майя Потерянная. Майя, Которая Принадлежала Мне.

И не хотелось ли мне, чтобы рассказ про меня назывался

Сандип-спаситель?

Майя!

Меня душат заря и слезы.

 

Жду

Три часа. Пять. Солнце подбирается к верхней точке своей небесной траектории. Фокусирует на мне лучи, как на обвиняемом, запертом в темной комнате.

Все из-за тебя, Сандип, – говорил Акбар. – Из-за тебя. В лагере они бы спаслись, но все пошли искать тебя. Куда ты подевался? Играл в прятки с козами? Неужели ты совсем ничего не помнишь?

Прошлой ночью я слышал, как шелестят листья дерева на ветру. Мать носила белые браслеты. Когда она меня щекотала, они звенели.

И знаешь, что хуже всего? – говорил Акбар, седлая Мохиндру. – Наши родители звали тебя, они звали нашу с тобой сестру. Выкрикивали ваши имена. Ваши два имени. А мое – нет.

Я взбираюсь на другой бархан, но и с него ничего не видно. Воздух выжжен добела. В поле зрения ничего, только зыбь несуществующей воды вдоль горизонта. Такой же мираж, как мои воспоминания.

Никто никогда меня не искал, Сандип. Даже ты в своих кошмарах.

Бариндра попытался нас помирить.

Вы братья, – сказал он строго. – Ваши жизни связал Бог.

Мой Бог их не связывал, – сказал Акбар.

Тебе, Акбар, не приходило в голову, что мать видела, как ты залез в палатку? И не звала тебя, потому что хотела, чтобы ты там и оставался?

Акбар молча смотрел на Бариндру. Мужчина двадцати трех лет, одиннадцать лет таивший в душе зло на призраков.

Неужели все это время он ошибался относительно своего прошлого?

 

Сестра

Я спросил у Бариндры, где он ее нашел.

Рядом с тобой.

Почему мне никто об этом не рассказывал?

Он понизил голос. Я хотел уберечь тебя. От горя.

От его слов мне сдавило сердце. Сколько себя помню, чувствую в груди руку, которая то сдавит сердце, то отпустит.

Акбар, как ее звали?

Он смотрит на меня со спины Мохиндры и отвечает: Малайя.

Не Майя?

Нет. Но маленьким ты не выговаривал «л».

 

Огонь

Я трогаю костер носком ноги. Еще не совсем потух, под остывающей золой тлеют угольки.

(Где ты?)

Бариндра поддерживал огонь всю ночь.

Для Майи, – сказал он. Его неспокойная совесть подпитывала

пламя.

Для Майи, которая сейчас одна в пустыне. Для Майи, у которой нет одеяла, чтобы согреться. Для Майи, которой светят холодным светом звезды и луна.

Я ворошу ногой золу. Огонь оживает. Я подбрасываю в него пару сучков. Какой высоты получится разжечь пламя?

(Как далеко его будет видно?)

Я вспоминаю, что рассказывал нам мистер Банерджи о расстоянии до горизонта. Как далеко видит человек в ясный день? Это зависит от его роста. И от того, насколько высок объект, который мы хотим увидеть.

(Далеко ли ты убежала?)

Можно разжечь костер на вершине бархана! Она увидит его! Но на то, чтобы натаскать достаточно дров по осыпающемуся склону, уйдет слишком много времени.

(Или ты спряталась? Где-то поблизости?)

Дерево будет гореть несколько часов. И оно в три с лишним раза выше Майи. Она его точно увидит!

(И поймет, что это я его поджег!)

Я развязываю путы на ногах Мумаль. Отвожу ее на дальний конец стоянки. Решаю сначала, что понурую ленивую верблюдицу стреноживать не обязательно. Но потом все-таки связываю ей ноги. Мало ли, испугается огня.

Я собираю на земле хворост, высохшие растения – все, что сухое и горит.

Складываю добычу кучей вокруг ствола. Сыплю на нее тлеющие угли и раздуваю их. Появляется белый вьющийся дымок, он сгущается и сереет. Оранжевые языки пламени тянутся и взбегают вверх, к кроне.

Я падаю на колени и молюсь. Амма всегда говорила: Никогда не грех попросить о том, чтобы случилось что-нибудь хорошее.

(Майя, иди на свет.)

Дерево занимается. Огненный столп в пустыне. Путеводный знак для сбившейся с пути.

 

Моя молитва

Я ухожу в пустыню, на север. Оглядываюсь через плечо. Обещая себе вернуться, когда пламя станет угасать.

Майя! – кричу я. Запускаю ее имя в пространство.

Майя! – Не имя, а бусинка четок.

Майя! – Во всех молитвах.

Майя! – Во всех руках.

Майя! – Во всех храмах.

Майя – моя мантра.

Я зову ее. Чтобы помнить, кто она такая.

 

Буря

Сначала как будто кошка

осторожно скребет

когтями

потом шипение

вой

шелест песка.

Я знаю этот звук

эту песнь ярости

как из нее

рождается

зверь

с душой

и биением пульса.

Ветер ветер ветер налетает.

Я стоя встречаю бурю.

Воздушную тьму.

Моя воля

против

накатившей

из пустыни волны —

одинокий

двадцатитысячерукий воин.

Мой голос – мой меч

нацеленный ветру в брюхо.

Майя! – Я срываюсь на оглушительный рев.

Где ты? – Замахиваюсь клинком.

Вернись! – Крушу песчаное привидение.

Но в конце я трушу.

Я не герой

не воин

и просто не мужчина.

Бегу туда

где можно укрыться

и сделать глубокий вдох.

Сандип, – насмехается надо мной ветер. – Давай сюда.

 

Палатка Майи

Парусина дрожит на ветру, как раненый зверь. Ослабшая растяжка хлыстом сечет землю. Но колышки каким-то чудом еще держатся. Я ныряю внутрь, спасая свою трусливую душу.

Задергиваю полог. Закрепляю его веревками в двух местах. И перевожу дыхание.

Пахнет чем-то влажным.

Воняет потом.

И страхом.

Я различаю запах собственной трусости.

И отчаяния.

Сандип.

Еще один вдох. Легкие горят, как кожа, обожженная кислотой. Но эта боль – пустяк рядом с той, что раздирает сердце, израненное и кровоточащее от стыда.

Сандип.

Это буря смеется надо мной? Или преследует проклятие Акбара? Собственной моей вины? Бессонных ночей, когда я звал и звал погибшую сестру, не вспоминая о брате? Неужели теперь и Майя? Кого еще отнимет у меня пустыня?

Сандип.

Оставь меня в покое!