Аза
«Эй, Колька, у Маруськиного дома собаки дерутся, побежали смотреть!»
Аза дралась с ожесточением. Тоска и голод сделали ее тело поджарым, кости торчали наружу, шерсть была взлохмаченная и тусклая. Уже было разорвано напополам ухо, прокушена лапа, губы в клочьях. До сих пор Аза все еще не давала себя подмять, но силы покидали ее.
Рыжей тоже досталось. Кровью был залит весь снег под ними и вокруг них.
Совсем недавно, когда была жива хозяйка, Аза проходила мимо рыжей, не замечая ее, и та не смела даже приблизиться. Тогда Аза была красивой, холеной овчаркой волчьей масти. Теперь она была заброшенная, так как переселилась в конуру, старую и дырявую. Раньше Азу держали в доме. Хозяйка водила ее на площадку учить разным собачьим наукам. Дрессировка давалась Азе легко, все было хорошо и любо. И все тогда ладилось у Азы, все было кстати. Оделась хозяйка на работу — тащи ей портфель, вернулась с работы — неси поводок, чтобы гулять. Вечером — подай тапочки. Когда они шли из магазина, Аза всегда тащила сумку, груженную картошкой или бутылками с молоком. Несла осторожно, высоко и гордо задрав голову.
Дом и хозяйские вещи под ее надежной защитой.
Теперь все изменилось: хозяин не замечал собаки, а чужая женщина старалась чем-нибудь досадить Азе.
Первый скандал произошел, когда гостья надела хозяйкину жакетку, несмотря на грозное рычанье Азы. И тогда собака укусила ее, а хозяин жестоко избил Азу. Теперь женщина и собака ненавидели друг друга. Везде собака стала мешать, всех стала раздражать. Без конца раздавались крики и ругань. Азу выпроводили во двор, в конуру. В дом заходить запретили. Собака отлично понимала, что все неприятности происходят от новой жилички, и при каждом удобном случае кусала ее. Тогда хозяин посадил Азу на цепь. Жизнь стала еще тоскливее.
Хуже всего было с едой. Хозяин часто забывал покормить Азу, и она целыми днями сидела без еды. Не в силах сдержать тоску и голод, собака стала выть по ночам. И ее били за это. Аза стала угрюмой, злой. К себе подпускала только хозяина да еще соседских мальчишек, Кольку с Сережкой, которые тайком совали ей уворованные дома куски. Иногда мальчишки отцепляли ее — побегать. Аза убегала на пустыри, где была свалка, разрывала лапами мусор, надеясь найти какую-нибудь еду.
Гостья, живущая у них в квартире, боялась Азу и обходила будку сторонкой, — собака стервенела от одного ее вида.
Сегодня Колька тоже тайком выпустил Азу, и она, порывшись на свалке, нашла заплесневелый, замерзший батон. Аза принесла булку домой, чтобы спокойно заняться ею в конуре. Тут рыжая и набросилась на нее.
Мальчишки стояли кольцом вокруг собак, свистя, улюлюкая. Наконец рыжей все-таки удалось сбить Азу, она подмяла ее под себя, добралась до горла. Колька с Сережкой, не ожидавшие такого исхода, схватились за палки и так отходили рыжую вдоль спины, что она и огрызнуться забыла — скрылась в своей подворотне.
Было им обидно смотреть, как едва живая Аза, припадая на прокушенную лапу, униженная и несчастная, потащилась к себе в конуру зализывать раны. На окровавленном снегу остался лежать забытый батон.
За три года жизни собаке ни разу не пришлось испытать сразу так много: боль, голод, тоску одиночества и горечь поражения. Сильно болела на морозе лапа, разорванная губа не давала зализывать раны. Аза свернулась в клубок, закрыла глаза и, может быть, подумала, что жизнь не стоит того, чтобы за нее бороться. Серега и Колька приносили ей куски от обеда. Она к еде не притронулась.
Ночью тоска стала совсем нестерпимой. Холод пронизывал до костей, раны ныли. Кругом ночь, стужа и никакого просвета. Аза поднялась на передние лапы, задрала морду к темному небу. Из горла у нее вырвался душераздирающий вой. Она долго выла, затихала и снова выла, пока не ушла ночь.
«Ты что, Семеныч, совсем собаку забросил, нынче вовсе спать не дала, все выла. Продай, если не нужна, нечего издеваться. Люди на работу должны не спавши идти», — возмущались соседи.
Женщина-жиличка кричала с крыльца: «Давно нужно было продать, хоть деньги получим. А теперь кто купит такую уродину с разорванным ухом? Уродина настоящая, дура, своих кусает, а чужих мальчишек к конуре подпускает, да еще и руки лижет. Тварь безмозглая!»
«Раньше она своих никогда не кусала», — пробовал заступиться за Азу хозяин.
Через несколько дней, едва Аза оправилась, хозяин надел на нее намордник, поводок, ласково потрепал по шее и вывел со двора.
Азу продали в заводской питомник. На заводах собаки несут свою службу: помогают охране стеречь завод от злого глаза, от злой руки.
Азу поместили в просторный вольер, где было два отсека из толстых досок и теплая будка. Слева и справа тесно друг к другу такие же вольеры, в каждом — собака. Аза слышала их лай — то просящий, то просто скучающий — от нечего делать, то свирепый, с угрозой. По лаю Аза определила, что собак много, что все они злые и сытые. Скоро она их увидела через решетку вольера. Они гуляли во дворе по двое, по трое. Аза завистливо залаяла: она тоже хотела гулять, но ее не выпустили. Собаки подбегали к Азиным дверям, шумно втягивали носом ее запах, некоторые даже вставали на задние лапы, чтобы заглянуть внутрь. Заводить ссоры через дверь было неразумно, даже бессмысленно, и они скоро утратили интерес к ней.
Часам к трем дня в соседних вольерах наступила тишина, и в этой тишине Аза почувствовала какое-то общее напряженное ожидание. Она насторожилась, готовая ко всему. Вскоре она услышала, как отпирают ворота, как поскрипывают колеса. Вдруг ее оглушил запах мяса и каши. Приподнявшись на лапы, Аза увидела женщину, которая везла тачку с мисками. Миски при движении колыхались, каша расплескивалась. Невыносимо приятный запах наполнял вольер, стеснял дыхание. Аза заметалась, даже не надеясь, что ее тоже накормят. Дверь раскрылась неожиданно. Женщина, сердобольно приговаривая: «Иди ешь скорей, а то в чем душа держится», — протянула ей миску. Аза вмиг забыла дурманящий запах мяса и свой голод — перед ней была женщина.
Аза знала: на свете существует только одна добрая женщина, остальных она ненавидела. Аза кинулась, но не успела схватить. Женщина отскочила, быстро захлопнула двери. Аза услышала аппетитное чавканье справа и слева. Голод навалился на нее пуще прежнего. Она старательно стала вылизывать кашу. Женщина подошла снова. Собака и на этот раз бросилась на нее.
«Ну и сиди так!» Аза проводила ее глухим злобным рычанием. Когда она уже ни на что не надеялась, лежала в углу, пришел мужчина. Аза решила, что он бить ее пришел, но он спокойно поставил ей миску и ушел. С тех пор Азу кормили только мужчины в синей спецодежде, от которых пахло собаками, кашей и табаком. Женщин Аза к себе не допускала.
Ночью смятение и тревога охватили ее. Аза выла, скучая по старой дырявой конуре, по хозяину, который забывал ее покормить, по мальчишкам — по всему тому, что она считала своим домом.
Через несколько дней Азу выпустили погулять с долговязым черным кобелем Индусом. Индус был изыскан в обхождении, вежливо помахивал хвостом, забегал вперед, предлагая следовать за ним, показывал все достопримечательности двора, зазывал поиграть. Аза была рада знакомству, но играть не хотела. Позже Азу познакомили с другим собаками, но к Индусу она привязалась. С караульной службой на блок-постах Азу познакомил тоже Индус, их блоки были рядом.
Длинная, натянутая вдоль забора проволока, с прикрепленной к ней на ролике цепью, чтобы собака могла бегать свободно, и называется блок-пост. Блок — потому что блок, пост — потому что охрана, потому что собака стоит на своем посту. На одном конце блока — будка. Собака туда прячется от дождя и стужи. Когда забор очень длинный, делают два блока один за другим с небольшим разрывом, чтобы собаки не могли при встрече подраться, если у них плохие отношения — у них тоже такое бывает, — а в основном, чтобы их цепи не запутались.
Впервые, когда Азу оставили на блоке, она решила, что не напрасными были ее сомнения и не зря она выла по ночам, — опять та же цепь, да еще с какой-то хитростью. Проводив тоскливым взглядом вожатого, Аза забилась в будку и приуныла, но вскоре не выдержала, выглянула посмотреть, что делает Индус, отчего он так лает. Индус прыгал на забор, лаял и задорно поглядывал на Азину будку. Он лаял без особой на то нужды — ему не терпелось приобщить к делу свою новую подружку. Ну а кто же выдержит, если сосед так старается. Правда, за забором кто-то шел, но не близко.
Так и стали они каждую ночь бегать вдоль забора вдвоем, зорко следя за своей территорией. Утром рано вместе поджидали вожатого, который снимет их с блока и поведет домой. Аза, подражая Индусу, тоже забиралась на крышу будки, чтобы скорее увидеть вожатого и поприветствовать его радостным лаем. Ставили и снимали Азу с поста только мужчины.
Мария Михайловна Петрова пришла работать в питомник к весне, когда уже таяли снежные горы, накопившиеся во дворе за долгую зиму, и стекали грязными ручьями в люки.
Марию Михайловну познакомили с работой, которую она знала лишь понаслышке. Ей приходилось иметь дело с собаками: она всю войну прослужила в санитарном батальоне, где собаки, так же как она, вытаскивали с поля боя раненых.
Марию Михайловну поразила чистота вольеров, изолятор для больных собак, режим и порядок на питомнике. Особенно ее поразила кухня, выложенная белым кафелем и с паровыми котлами.
— Собаки, а как живут!..
«Работают», — подумала Мария Михайловна.
Начальник рассказал ей, какую службу несут собаки, — и те, что на блоках бегают, и те, что ходят с вожатым в патруль, сидят в засаде, ловят нарушителей, а если нужно — и разыскивают их по следу. Он сказал, что раньше вместо этих собак работали на постах люди, а теперь один вожатый с собакой заменяет несколько человек, экономя таким образом для завода много денег.
Из всех собак: черных и чепрачных, рыжих и белых, огромных бесхвостых среднеазиатских овчарок и лохматых гривастых кавказцев — она выбрала серую собаку с широкой грудью и угрюмыми глазами. Было в ней что-то сиротское. Хотя все собаки на питомнике, несмотря на то, что были сытые и ухоженные, показались ей немножечко сиротами, но в этой сиротство было какое-то обостренное. Видимо, знавала она когда-то другую жизнь.
На вольере белая дощечка. И на ней черной краской написано:
Немецкая овчарка, кличка «Аза», рожд. 1960 г. января м-ца.
Мария Михайловна подошла к двери, протянула собаке кусок сахара. Аза бросилась на стенку и, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, перелетела на другую. Она металась со стены на стену, как дикий зверь, заходясь в злобе.
Вечером, как обычно, пришел знакомый вожатый с Индусом и повел их на пост. Ей было приятно после вольера ощутить вечерний холодок и свежий ветер с Невы. У деревообделочного цеха, чтобы приглушить визг пилы и грохот молотков, Аза прижала уши, натянула поводок, стараясь быстрее проскочить открытые ворота, и вдруг почувствовала на своем ошейнике чужую руку. Аза подняла морду и увидела женщину. Она попробовала вырваться, укусить, но женщина держала ее крепко, и единственное, что Аза могла — это бежать вперед.
«Дойдем до поста, я тебя разделаю…»
Мария Михайловна тем временем ласково говорила ей:
— Не бесись, привыкать надо теперь, хочешь не хочешь, работать вместе… Гулять будешь ходить со мной. Понимаешь? Гу-лять…
Много раз Мария Михайловна произносила это привычное и милое для собак слово. Но Аза плохо слышала, что ей говорили… Она снова была в смятении. Шерсть на загривке то и дело вставала дыбом. Женщина, казалось, не замечала всего этого, шла и разговаривала тихим спокойным голосом.
На посту Аза не успела опомниться, как была уже прицеплена, а женщина уверенно расхаживала рядом с блоком, по-хозяйски прибирая всякий мусор и грязь. Аза бросилась на нее, до предела натянув цепь. Но Мария Михайловна даже не обернулась. Время было упущено; Аза в досаде забегала по блоку, облаяла весь забор, на Индуса тявкнула, чтобы тот не заметил ее растерянности. Индус посмотрел на нее удивленно и отошел.
Утром Аза залезла на крышу будки, все ждала, кто же за ней придет. Она еще издали заметила Марию Михайловну, спрыгнула, грозно оскалилась, натянув цепь.
Мария Михайловна прошла мимо Азы, даже не сделав попытки взять ее. Отцепила Индуса, разговаривала с ним весело и пошла домой к питомнику. Аза заметалась. Это было невыносимо. Они сейчас уйдут, оставив ее одну на блоке. Хотелось в прохладный тихий вольер, где после ночи так спокойно спится. Там миска каши!.. Аза жалобно заскулила. Женщина, словно только сейчас о ней вспомнила, спохватилась, подошла, приговаривая: «Так-то лучше, домой пошли, домой…» Она отцепила Азу с блока. Индус нетерпеливо взвизгивал и ласкался. В такой ситуации кусаться было в высшей степени неприлично, да и не до того уже было — очень хотелось домой.
Днем Мария Михайловна неожиданно открыла дверь, позвала Азу гулять. Во дворе уже бегал Индус с неуклюжим толстым щенком. Аза покосилась на Марию Михайловну, но чувство признательности не позволило ей пойти на ссору. Аза занялась воспитанием щенка. Женщина принялась убирать двор. Мария Михайловна сделала это нарочно: собаки, даже злобные, очень, редко бросаются на человека, занятого делом, не в собачьей это натуре.
Вечером Азу на пост с Индусом не повели, а пошли они с Марией Михайловной каким-то необычным маршрутом — вдоль набережной, откуда тянуло новыми запахами, слышались непонятные тревожные звуки: пыхтел, причаливая, буксир, гудел пароход, уходящий в море, слышались громкие крики матросов. Все было интересно и ново. Азе нравилась такая прогулка, а тут еще Мария Михайловна, зайдя за склад, где было безлюдно и тихо, отцепила поводок и пустила Азу гулять. От этого стало необыкновенно весело, хотелось носиться кругами, как носятся щенки. Она не стала, конечно, носиться — обычная теперь для нее сдержанность остановила ее. Мария Михайловна, как бы угадывая настроение Азы, подняла палочку, бросила ее: «Апорт!». Аза с азартом бегала за палкой, еще и еще… Она уже забыла про солидность и сдержанность, носилась как угорелая, высунув язык.
Когда пришли опять на питомник, Азу не поставили, как всегда, в вольер, Мария Михайловна взяла ее с собой в бытовку, такую комнату, где отдыхают вожатые и куда собакам вход воспрещен. Азе это правило было отлично известно, она вошла робко, осторожно ко всему принюхиваясь. Мария Михайловна сняла шинель и спустила Азу с поводка:
— Знакомься…
Обнюхав все в бытовке, Аза по коридорчику направилась прямо к кухне. Чудесный запах шел с плиты, на полках лежали овощи и стояла миска с кашей, которую Мария Михайловна оставила для Азы. От каши Аза попятилась, чтобы ее не заподозрили в воровстве. После кухни она пошла в раздевалку. Шкафчик Марии Михайловны был открыт, и Аза с интересом обнюхала всю ее штатскую одежду. Одежда пахла домом. Она подбежала к Марии Михайловне, ткнулась ей в ноги, замахала хвостом: «Смотри-ка, твой запах, твои туфли, платье — я знаю».
Мария Михайловна дала ей кусок сахару. Это случайное совпадение, но раньше хозяйка всегда давала ей сахар, когда оставалась одна. Мария Михайловна легла спать. Аза постояла над ней, хотела лизнуть, но, застеснявшись своей нежности, отошла и легла у двери. У двери ей показалось одиноко, она снова подошла, легла у топчана, где спала Мария Михайловна. Аза закрыла глаза, и ей стало хорошо и спокойно впервые за долгое время.
Это произошло на четвертый день их совместной работы. Мария Михайловна взяла Азу в патруль. Сильный сырой ветер предвещал холодную ночь. Река вздулась. Синие тяжелые тучи неслись по небу.
Днем охрану предупредили, что на заводе перед праздником нужно быть особенно бдительными. Сказали также, что нужно ожидать проверок начальства.
Ходят они с Азой, слушают, ждут… Их-то уж обязательно придут проверять, как они с Азой службу несут, ведь они обе новенькие.
Всякой собаке передается состояние человека — она настороженно поводит ушами, ловит едва слышные звуки. Ночь для нее полна говорящих запахов. Ночью все собаки недоверчивей, злобней. Ветер качает фонари, свет вырывает из тьмы желтые бока штабелей. Мария Михайловна и Аза ходят, проверяют, все ли в порядке.
Вдруг ошалело залаяли собаки на блоках.
«Ага, вот она, проверка», — подумала Мария Михайловна и пошла к забору. На блоке метался Индус. В его лае Аза услышала настоящую злобу, призыв, предупреждение. Мускулы ее напряглись, шерсть поднялась дыбом, походка стала бесшумной. Аза не издала ни звука. Двигалась она быстро, крадучись, иногда на миг задерживалась, чтобы втянуть в себя воздух, уловить чужой запах. Теперь она знала, где опасность. В штабелях, притаившись в темноте, стоял человек.
Азе мешал поводок. Она натянула его и, не доходя метра два до конца штабеля, резко дернула в сторону, больно ударив Марию Михайловну об угол.
Человек шел на них.
— Стой, кто идет? Стой, спущу собаку… — Последние слова застряли у Марии Михайловны в горле. Человек шел, подняв над головой обломок доски. Фонарь качнуло, осветив на миг перекошенное злобой и страхом лицо.
Мария Михайловна вскрикнула, но Аза уже ринулась на бандита. Никогда прежде не бросалась она с такой яростью. Этот человек посягнул на ее хозяйку, которая стала ей дорога, и собака рвала и кусала его. Он был для нее воплощением всего зла, которое ей пришлось пережить.
Прыгнув бандиту на спину, Аза вонзила ему зубы в плечо. Бандит покачнулся, ударил ее о штабель и придавил спиной. Аза сорвалась вниз, вцепилась ему в руку, но он отбросил ее ударом ноги. Бандит тоже дрался за жизнь, и ему было не до шуток. Увернувшись от следующего удара, Аза снова схватила его за руку, вкладывая всю силу и злость в эту хватку. Рука повисла как плеть.
— Убери собаку, — попросил бандит.
С трудом оттащив Азу, Мария Михайловна отвела бандита в проходную, где был телефон. В проходной бандит рванулся, хотел удрать на улицу, но перепутал двери и вскочил в маленькую смежную комнату, где отдыхала охранница. Та спросонья схватила винтовку. Бандит завопил; он рванулся было к другой двери, но Аза не прозевала: она ухватила его чуть пониже спины, и бандит взвыл от боли. Мария Михайловна позвонила по телефону.
Бандита отправили куда следует. Марию Михайловну премировали за отличную службу, отметили благодарностью в приказе.
А вот у Азы после этой ночи заболел глаз. То ли она наткнулась на колючую проволоку, сражаясь с бандитом, то ли он ее стукнул, — глаз стал покрываться белой пленкой — бельмом. Вызвали ветеринара, та сказала, что лечение вряд ли поможет, что дело плохо, но выписала капли на всякий случай. Лечение и правда не помогло — бельмо закрыло глаз полностью. Ветеринар снова осмотрела Азу и на этот раз заявила, что зрение на один глаз потеряно, собака не может работать с полной отдачей и ее следует списать, усыпить. Она написала об этом акт.
Пока Аза болела, ее не разрешали брать на работу, и она очень скучала, сидя одна в изоляторе. Она перестала есть и очень похудела. Мария Михайловна очень жалела Азу, но ничего не могла поделать. После написания акта Азу снова поставили в свой вольер, и никто больше не интересовался ею.
Тут уж Мария Михайловна вступилась за ее жизнь. Она выпросила, чтобы собаку пока не усыпляли, и взялась за лечение сама. Теперь ей приходилось ездить в город каждый день, чтобы засыпать Азе в больной глаз лекарство вместе с сахарной пудрой и чтобы покормить ее.
Удивительно, что эту очень болезненную процедуру Аза разрешала делать Марии Михайловне даже без намордника.
Вожатые не раз говорили Марии Михайловне:
— Сожрет она тебя, Марья, и потрохов не оставит.
Но Мария Михайловна не слушала никого. Целый месяц она ездила лечить Азу, а результатов было не видно. Над ней подсмеивались, и все же она не теряла надежды.
Еще недели через две белый налет на глазу стал как будто сходить, а погодя даже скептически настроенная ветеринар должна была признать, что Аза шла на поправку и что рановато было списывать такую замечательную собаку.
Мария Михайловна была счастлива: снова они с Азой ходили в патруль, снова задерживали нарушителей.
Аза произвела на свет шестерых щенят, одни из них серые, другие черные, в Индуса. Можно надеяться, что дети унаследуют замечательные рабочие качества своих родителей.
Если вам случится побывать в том питомнике, взгляните на это «счастливое семейство».