При виде живого и невредимого Клеона Лев с восторженным лаем кинулся к нему и, положив лапы на плечи мальчика, облизал его лицо. Клеон прижал к себе собаку. Это помогло ему забыть на время унижение, которое он только что испытал.

— Нельзя поднимать здесь такой шум, — проворчал центурион.

Клеон сжал влажные ноздри собаки и слегка оттолкнул ее. Опускаясь на передние лапы, Лев взвизгнул в последний раз и умолк.

— Больше он не будет лаять.

В глазах центуриона мелькнуло сочувствие. Приказав Клеону идти за ним, начальник сотни двинулся к задним воротам, через которые недавно ввел мальчика и собаку.

Шагая позади центуриона, Клеон мысленно вновь переживал сцену в палатке военачальника. Чем дальше они уходили, тем спокойнее делался мальчик. Конечно, неприятно быть уличенным во лжи и притом — глупой. «Но хорошо, что нам придется иметь дело не с этим «золотым», а с легионерами четвертой стражи, которым он приказал нас отдать. Наконец-то боги послали мне удачу! Сейчас тот добрый легионер накормит нас кашей, а ночью я, может быть, смогу пробраться на гору, к гладиаторам…» Приободрившись, Клеон стал искать глазами того кашевара, который предлагал ему завтрак. Увидев его, мальчик радостно улыбнулся, а тот, дружески кивнув, похлопал себя по животу, давая понять, что уже наелся, и поманил Клеона к себе.

— Вон стоит легионер из четвертой стражи, — сказал Клеон, забегая вперед и заглядывая в лицо своему провожатому.

— Вижу, — хмуро ответил центурион. — Ты, верно, есть хочешь?… Я накормлю тебя… там, — он махнул рукой в сторону ворот.

— Но ведь начальник приказал тебе отдать нас легионерам четвертой стражи?

— Откуда ты взял?… Не вас, а деньги… Сегодня, мальчик, для тебя, видно, черный день.

— Какой — черный день?

— Есть такие в календаре… Жрецы их знают. А нам они неведомы. Поэтому никогда ничего не надо начинать, не посоветовавшись со жрецами… Впрочем, на пиратской миопаро-не ты не мог к ним обратиться!

Клеон был поражен. Вот, оказывается, откуда все неудачи! А он и не знал.

Центурион был так хмур, что Клеон не решился надоедать ему расспросами и старался сам догадаться, что это такое — календарь. Пока он ломал голову, они вышли за ворота, и центурион направился к тем палаткам под стеной сада, которые на рассвете Клеон принял за привал переселенцев.

Лев чинно шел рядом с мальчиком. Вдруг он поднял нос, втянул воздух и, толкнув центуриона, помчался вперед.

— Взбесилась, что ли, эта собака? — раздраженно спросил центурион.

До Клеона донесся едва ощутимый запах жареного лука и мяса.

— Пахнет едой, — сказал он, — а Лев голоден.

— Там вас накормят, — буркнул центурион.

Они поднялись на холм и увидели внизу стоянку маркитантов. Перед палатками на белом полотне темнели аккуратные ряды виноградных листьев, на которых лежали оливки, рыба, жареное мясо… Но хозяева палаток не только не собирались угощать Льва этими яствами, а прикрывали их руками, крича: «Пошел! Пошел прочь!» Некоторые даже швыряли в собаку камнями. Лев сдержанно рычал, но не уходил. Клеон бросился вперед и загородил его от ударов:

— Что вы делаете!.. Он только смотрит… Он никогда не украл ни одного кусочка!..

Подошел центурион и, бросив мелкую монету на ближайший кусок полотна, приказал хозяину палатки:

— Дай мальчику и собаке все, чего они пожелают. Если этих денег не хватит, я доплачу. Никуда их не отпускай, пока я не вернусь… Ешь побольше, — обратился он к Клеону, — и хорошенько накорми собаку. Этот человек торгует едой, и чем больше вы съедите, тем больше доставите ему удовольствия. Которая тут палатка Аполлодора? — спросил он торговца.

— У самой стены… Прости, достоуважаемый, я не знал, что собака принадлежит тебе…

— Не болтай, а поскорей накорми их! — прервал его центурион и, небрежно кивнув, направился в глубь стоянки.

Пораженный его щедростью, Клеон подумал, что этот центурион достоин стать римским консулом или правителем Сицилии…

Торговец обвел рукой выставленные кушанья:

— Выбирай что хочешь.

Клеону хотелось попробовать все. Он начал с меда, а для Льва попросил кусок мяса; потом придвинул к себе окорок, а вторую порцию приказал дать собаке; затем решил отведать рыбы, приправленной душистыми травами… Радуясь аппетиту мальчика, хозяин палатки откладывал в сторону пустые виноградные листья, чтобы потом, по числу их, подсчитать количество съеденных порций. Его соседи столпились вокруг. Для их обычных посетителей — легионеров — час был слишком ранний, и они старались переманить к себе мальчика и собаку центуриона:

— Не ешь эти оливки, они гнилые! Попробуй лучше мои!

— У меня оливки в виноградном соку! Тают во рту!..

— Не хочешь ли отведать крустаминских груш в виноградном сиропе?

— Клянусь Меркурием, ты ешь дохлую кошку! А я мог бы предложить тебе отличнейшего зайца.

— Не слушай их, — уговаривал Клеона угощавший его маркитант. — Не забудь, что центурион поручил тебя мне. Клянусь моим богом-покровителем, это не кошка, а молочный козленок, которого я купил вчера у здешних пастухов.

Наконец Клеон и Лев насытились. Заметив, что мальчик перестал есть и сидит отдуваясь, хозяин палатки спросил:

— Не смешать ли для тебя фалернское с водой?

Клеон отрицательно покачал головой.

— Как? Отказываешься?! От лучшего италийского вина?!

— Он пьет только неразбавленное, — сказал один из конкурентов маркитанта. — Идем, я налью тебе цельное.

Пить неразбавленное вино считалось в те времена большой неумеренностью. Торговцы возмутились и с криками «Бессовестный!.. Ты хочешь развратить мальчишку!» — оттеснили назад своего незадачливого соперника. И снова возобновили наступление на Клеона:

— Идем ко мне, мальчик, я разбавлю маммертинское медом и горячей водой, его привезли морем из Сицилии…

— От морских перевозок вина портятся. Не ходи к нему!

— Попробуй лучше местное, трифолинум, — совал кто-то кружку Клеону.

Отмахиваясь от них, как от назойливых мух, отяжелевший от еды Клеон поднялся с земли.

— В моем желудке не осталось места даже для одного глотка, — сказал он, отходя в тень палатки.

В ожидании центуриона он растянулся на траве и от нечего делать стал рассматривать стоянку маркитантов. Лев улегся рядом и, положив голову на лапы, задремал.

Теперь Клеон разглядел, что здесь торговали не только съестным: были палатки, перед которыми лежали принадлежности для письма, обувь, оружие, лекарственные мази и даже благовония. Под стеной сада стояли повозки. Какие-то люди укрылись под ними от солнца. Неподалеку паслись стреноженные лошади и мулы. Вот раздвинулись полы последней в ряду палатки, и из нее вышел центурион в сопровождении смуглого вертлявого человека.

— Эй, Кимбр!.. Орозий!.. — позвал этот человек. Из-под повозки вылезли два раба — белокурый гигант и тонкий мускулистый юноша, оба полуобнаженные. Очевидно, экономный хозяин считал излишней роскошью одевать их в теплую весеннюю пору.

— Это и есть Аполлодор? — спросил Клеон хозяина палатки.

— Аполлодор, да поглотит его тартар! — ответил тот, пересчитывая кучку пустых виноградных листьев, чтобы не ошибиться при расчете с центурионом.

— А он кто? Надсмотрщик над рабами этого… Клодия?

— Да, — кивнул маркитант, двусмысленно улыбаясь, надсмотрщик.

Клеон поднялся, чтобы лучше рассмотреть Аполлбдора. Он не слышал, что тот говорил склонившим головы рабам, но что-то в его лице и ужимках, с которыми он передал им увесистый сверток, заставило мальчика насторожиться. Центурион пошел вперед. Рабы скрылись за палаткой Аполлодора. «Надсмотрщик» побежал вдогонку за центурионом.

— Лев! — вполголоса позвал Клеон.

Сытый Лев приподнял голову и вяло шевельнул хвостом.

— Лев, ко мне! — настойчиво повторил Клеон.

Лев тяжело поднялся и лениво подошел к мальчику.

— Ну, хорошо поели? — спросил центурион, останавливаясь возле них.

— Благодаря твоей щедрости. Теперь мы можем несколько дней поститься.

— Поститься вам не придется. — Центурион кивнул на своего спутника: — С этого дня Аполлодор будет заботиться о том, чтобы вы были сыты.

— Да-да, — подхватил Аполлодор. — Не в моих интересах, чтобы пастух похудел и потерял силы. На вид он мне нравится. Собака тоже. Я согласен заключить сделку.

— Погоди, — прервал его центурион, — дай мне сперва расплатиться с торговцем.

Он отошел к хозяину палатки, с неприязнью думая о преторе: «Скверное поручение дал мне Клодий… Мальчишка с таким восхищением смотрел на мои бляхи». Если бы не приказ претора, центурион просто отпустил бы этого пастуха, все повадки которого напоминали ему собственное детство. А если бы оказалось правдой, что у мальчика нет в Италии родных, можно было бы оставить его у себя, чтобы он услаждал одинокую старость воина. Аполлодор, побаивавшийся собаки, заговорил с Клеоном издали:

— Как тебя зовут, мальчик? И сколько тебе лет?

— Четырнадцать. Я Клеон, сын Клиния…

— Сын Клиния?… Скажи на милость!.. И где же находится твой достопочтенный отец?

— В Сицилии. Он земледелец, — отрывисто ответил Клеон. Чувствуя, что Аполлодор чего-то выжидает и старается болтовней усыпить его бдительность, Клеон решил не спускать глаз с этого «надсмотрщика».

— А ты, должно быть, силач, — заметил Аполлодор и протянул руку: — Дай-ка попробовать твои мускулы.

Лев зарычал и ощетинился.

— Ну, ну! — попятился Аполлодор. — Не надо. Я не буду трогать твоего хозяина, — успокоительно сказал он Льву. — Ну-ка, мальчик, согни руку, я посмотрю издали… О-о, какие бицепсы!.. — И вдруг, меняя тон, крикнул кому-то за спиной Клеона: — Давайте!

Мальчик не успел обернуться, как на него накинулись сзади. В ту же минуту морда Льва была сжата могучими руками белокурого гиганта. Клеон рванулся, но молодой раб, обученный приемам борьбы, обвил рукой шею мальчика, нажав на горло, и одновременно ударил его ногой под колено. Клеон упал. Молниеносным движением молодой раб защелкнул на его руках тонкую цепь. Вторая цепь сковала ноги Клеона. Покончив с мальчиком, он бросился на помощь гиганту, все еще сжимавшему челюсти Льва, который царапал его кожу когтями.

Аполлодор бегал вокруг и размахивал руками, возгласами подбадривая своих рабов. Хмурый центурион стоял неподвижно, только правая рука его чуть заметно шевелилась, щелкая тростью по ноге.

— Так вот цена твоей щедрости! — плача от ярости, крикнул ему Клеон. — Ты продал нас!.. Ты нас накормил, чтобы легче овладеть ослабевшими от еды!

Центурион еще суровее сдвинул брови:

— Не клевещи. Я хотел доставить тебе последнее, быть может, в твоей жизни удовольствие. Ни один асс из денег, вырученных за тебя, не принадлежит мне. Ты слышал: претор приказал поделить их между часовыми четвертой стражи.

Клеон закусил губы и закрыл глаза. Он не хотел видеть, как опутывают лапы Льва ремнями и снова стягивают его челюсти намордником. Он не хотел глядеть на любопытных торговцев, которые сбежались со всех сторон, оставив на съедение мухам выставленные кушанья. А главное, ему тяжело было смотреть на центуриона, которого он считал таким великодушным. Но он не мог заткнуть уши и не слышать те старые-старые слова, которыми с незапамятных времен обменивались при купле-продаже живого товара:

— Этот пастух и эта собака проданы мне за шестьдесят сестерциев, — сказал Аполлодор — Ты согласен?

— Да, — ответил центурион.

— Клянешься ли ты, что они действительно здоровы, как это кажется по их виду?

— Да.

— И что они не происходят от больных родителей?

— Я уже сказал! — нетерпеливо ответил центурион.

Но Аполлодор не хотел отступить от обычной формы:

— И ты клянешься, что я действительно могу ими владеть, что на них никто не предъявит претензий и что все это так и есть, как было сказано?

— Да! — рявкнул центурион. — Давай деньги, и я уйду, меня ждет работа.

— Верю, верю, — поспешно сказал работорговец. — Пойдем в палатку, я тебе там уплачу… — Уходя, он обратился к молодому рабу: — Оттащи, Орозий, этого пастуха под повозку… А ты, Кимбр, — приказал он гиганту, — отволоки туда же собаку.

Орозий подхватил Клеона под мышки и потащил его к повозкам. Белокурый гигант взвалил связанного Льва на плечи и понес его, словно добрый пастырь отбившуюся от стада овцу.

— Дешево достался Аполлодору товар, — говорили между собой торговцы, расходясь к своим палаткам.

— Да, на рынке он за них втрое, если не вчетверо, выручит.

Слыша их слова, Клеон подумал: «Вот почему центурион говорил, что сегодня для меня «черный день». А для Аполлодора он, значит, «счастливый».

Пока Орозий тащил его, Клеон так и не открыл глаза: ему стыдно было всех этих людей, которые только что перед ним заискивали.