Как и говорил дядя Гена, бизнес Арсения стал расширяться. Маркс с Энгельсом представили Арсению еще двоих облицовщиков, которых знали давно. Арсений встретился с ними, обговорил условия, ударил по рукам и на следующий день отправил их на новый объект в Солнцево. С одним из них, Юриком, уже через месяц пришлось расстаться: больно уж необязательный был человек! Пропивая заработок, мог на работу не выйти. С заказчиками спорил, и к тому же от него плохо пахло. Такого было стыдно представлять клиентам. Арсений не раз слышал упреки в его адрес, приходилось подменять Юрика другими мастерами, срывая их с важных объектов, и извиняться перед заказчиками. В итоге — выгнал. Юрик потом звонил, просился обратно, но Арсений, посоветовавшись с дядей Геной, был непреклонен. От таких людей надо избавляться сразу, слишком уж низок их культурный уровень.

— Совершенно не заботятся о завтрашнем дне, — говорил дядя Гена.

Пару раз Арсений привлекал Юрика в помощь на авралы, а потом про него забыл.

Другой мастер, Максим Петрович, крепкий мужичок лет пятидесяти, еврей с израильским гражданством, был просто находкой. Человек слова. Сказал — сделал. Обещал прийти в десять — ни на минуту не опоздает. На работу его любо-дорого смотреть. Все ровно, чисто, и мусор прибран. Все технические вопросы решал на месте. Если видел, что человек упертый, не спорил, а делал, как скажут, хотя наперед знал, что будет плохо. А уже потом, за дополнительную плату, переделывал как надо. И себе нервы берег, и дурачкам их собственную неправоту наглядно демонстрировал. Когда душа просила, мог вечером выпить бутылку водки, хорошенько закусить, а утром — как огурчик, за руль — и на объект. Уникум. В Израиле Максим Петрович прожил два года, поработал недолго по своей профессии, получил гражданство и смешное водительское удостоверение, которое впоследствии вводило в недоумение всех московских гаишников. Жизнь в Израиле пришлась Максиму Петровичу не по душе, и вскоре он вернулся в Москву, получив российский вид на жительство.

Джулия нашла себе напарницу — маляршу Валю, женщину с крепкими белорусскими корнями и несгибаемым нравом. Жили они тоже вместе, в Черемушках, отправив на родину не оправдавшую доверия глухонемую подругу. От Вали Джулия научилась многим полезным профессиональным премудростям, которых раньше не знала. Вдвоем работалось веселей, да и объемов в три раза больше выполнять стали. Однажды Арсений, обведя рукой помещение и приняв важный вид, втолковывал Вале, как клеить обои, совмещать рисунок над окнами и дверью, красить потолок. Валя стояла, опершись подбородком на палку от малярного валика, нагло щурилась и ехидно поддакивала. Арсений сразу понял, что она издевается. Валя не нуждалась в советах. Он тут же закончил инструктаж, улыбнулся и вышел из комнаты.

— Пайшоу ты на хер, настауник, — услышал он тихий голос за спиной.

Личная жизнь у Джулии тоже наладилась. Она нашла себе кавалера, охранника из какого-то казино, и со своей глупой влюбленностью к Арсению больше не приставала.

В канун новогодних праздников, прогуливаясь по Даниловскому рынку в поисках подарков и деликатесов для родителей, Арсений натолкнулся на своего старого приятеля Евгения Онегина, по прозвищу Конго. Сначала даже не узнал его. В мясных рядах образовалась толпа из покупателей и продавцов, которые, плотно обступив лотки вокруг колоды, наблюдали за захватывающим зрелищем. Крепкий, наголо стриженный паренек в чистом халате и с белой, закрывавшей глаза и плотно облегавшей череп повязкой виртуозно разрубал на куски огромную глыбу говяжьей туши. Орудуя странным холодным оружием, напоминающим средневековую алебарду, он совершал вокруг колоды замысловатую ритуальную пляску, со свистом вонзая острие в охлажденную плоть. Закончилось все быстро. Эффектным жестом паренек снял с глаз повязку, отложил оружие в сторону и, сложив руки на груди, быстро поклонился публике на четыре стороны. Завсегдатаи радостно захлопали. Было понятно, что этот номер рубщик проделывал не впервые.

— Аналогопатаном! Не навреди, — окликнул друга Арсений, продолжая хлопать.

— Какие люди! Арсик!

Конго раздал куски говядины продавцам, воткнул свою алебарду в колоду и повел Арсения в маленький закуток с пластмассовыми столиками и стульями и узбекским фаст-фудом.

— Пойдем посидим, потолкуем.

По дороге Конго взял с лотка у знакомой продавщицы вкусной астраханской воблы с икрой и две бутылки немецкого пива. Старые приятели расположились за одним из столиков и стали рассказывать друг другу о своей судьбе.

За те годы, что они не виделись, как рассказал Конго, он успел отслужить три года срочной службы в армии, год из которой провел в дисциплинарном батальоне. Выучиться на Дальнем Востоке редкому боевому корейскому искусству. Поработать на золотых приисках. Вернуться в Москву. Жениться. Обзавестись потомством. Окончить курсы по авестийской астрологии. Обучиться восточному массажу. Поработать кинологом в собачьей школе, в которой долго не задержался. И наконец устроиться рубить мясо на Даниловский рынок, где он и работает в настоящее время.

— Мне долго нигде не интересно, — весело сетовал он. — Устроюсь где-нибудь, достигну призрачного совершенства, а потом скучно становится. Жаль, что из меня врача не получилось, но, видно, не судьба. Наверно, ничего путного не вышло бы. Здесь тоже уже надоело. Посмотри на этот паноптикум. — Он кивнул головой в сторону копошившейся под рыночным куполом массы потребителей и продавцов. — Чувствую, что умом еду. Пора увольняться. Ты-то сам как?

— Так же, как и ты. Ничем не лучше. В колесе сансары кантуюсь, — ответил Арсений и кратко рассказал о том, чего Конго не знал…

— Ого, какие слова знаешь! От кого нахватался? — спросил Конго.

— От бомжа дяди Гены, — ответил Арсений.

И рассказал Конго о своем духовном наставнике и о том, что предшествовало его появлению.

— Ясно. Передавай Веронике привет от меня.

— Женя, тебя там зовут, работы много! — подергал Конго за рукав худенький, восточных кровей мальчишка на побегушках.

— Подождут. Видишь, друга встретил, — отмахнулся он, — пошли они на фиг со своим Новым годом, будто люди не могут себе сами праздники устраивать по желанию, а не по команде. Праздник должен быть в душе. Весь этот фетиш с елками и дедморозами интересен тем, кому меньше десяти лет, а настоящему воину духа отмечать смену очередной цифры, приближающей его к естественной смерти, негоже.

— Злой ты, Конго, — усмехнулся Арсений. — Я, кстати, и забыл уже, что ты Евгений Онегин.

— Не злой, а разумный, — возразил старинный приятель. — А я забыл, что я Конго. Сколько лет прошло…

Раздался телефонный звонок. Конго вытащил из заднего кармана огромный мобильный телефон, извинился и принялся вежливо давать консультации какой-то женщине на другом конце провода:

— Генриетта Арнольдовна, здравствуйте, моя хорошая, здравствуйте. Что с Аввочкой, вы говорите?.. Ах, не какает? Носочки съела?.. Ну, ничего, я ею вот как раз занимаюсь. Подождите минутку, сейчас записи посмотрю. — Конго положил телефон на стол, нажал на нем кнопку «mute», ногтем большого пальца сшиб пробки с пивных бутылок себе и Арсению, очистил воблу. — Ну, за встречу!.. — торжественно приподняв бутылку, сказал он.

Чокнулись. Отхлебнули по глотку. Потом Конго отключил на телефоне тихий режим и продолжил:

— Ой, да не волнуйтесь вы, Генриетта Арнольдовна, все у Аввочки хорошо. Вот смотрю… У нее же сейчас транзитная Луна по радиксу проходит, да еще в квадратуре со злым Марсом в Тельце, который в противостоянии Сатурну в Водолее. Сами чувствуете — неблагоприятная ситуация. Надо подождать пару дней. Погуляйте с Аввочкой, сульфатика магния ей дайте. Все образуется через пару дней. Выйдут носочки, не волнуйтесь… И вам спасибо, моя хорошая. До свидания… Вот овца тупорылая! — добавил Конго после окончания связи.

— Ничего себе! Где ты так в астрологии насобачился? — удивился Арсений.

— Гы-гы-гы! — засмеялся приятель. — Действительно — насобачился. Я собакам гороскопы составляю.

— Совсем ты, братко мой, на головку присел. Ведь не трудно проверить, что ты им там наговорил.

— А я ей и не врал. Положение планет на небе точно сказал. Дату рождения ее Аввочки — сучки доберманши, такой же припыленной, как и хозяйка, которая разве что носки не жрет, точно знаю… Ну а остальное — дело техники. Умение сказать клиенту то, что он хочет услышать, — вот в чем суть. Ты же знаешь, как я собак люблю. До рынка в собачьей школе недолго работал, а до этого курсы астрологические закончил, вот и придумал услугу тайком от начальства. Инструктор из меня, сам знаешь, никудышный. Я-то собак люблю, а вот они меня… Как увидели в первый раз, сразу под лавки забились. И хозяева, переживая за них, тоже перепугались… А на гороскопах я больше, чем тут на рынке, имею. Клиентура пошла. Люди довольны.

— Ну а зачем тебе тогда эта мясорубка? — Арсений кивнул на мясные ряды.

— Да так. Психологическая разгрузка. С внутренними демонами рублюсь, — усмехнулся Конго. — Я ж тебе говорил, что надоело уже. Вроде всех покрошил.

— У тебя машина есть?

— Есть. «Девятка». А что?

— Давай ко мне, а то зашиваюсь.

— А что для этого нужно?

— Большой багажник на крышу «девятки», если нет, и умение сказать клиенту то, что он хочет услышать. Умение ты только что продемонстрировал, а остальное приложится. И мобильник у тебя есть — тоже огромный плюс. Я себе через пару дней тоже куплю, — похвастался Арсений.

Он рассказал Конго о своем бизнесе, посвятил в некоторые тонкости работы, оговорил примерную сумму заработка и нарисовал радужные перспективы.

— Подожди немного. Я сейчас, — сказал Онегин и куда-то ушел. — Это тебе… — Вернувшись, он протянул Арсению тяжелый полиэтиленовый пакет. — Подарок на Новый год.

— Спасибо. Что там?

— Как что? — удивился Конго. — Говядина молодая, конечно. Стейк приготовишь. Я ее уже и порубал как надо. Ну, значит, так: после праздников приступаем, — протянув Арсению руку, сказал он. — Пойду с администрацией рассчитаюсь. Да и плаху свою развалю, а то тут один педераст со мной поспорил. Не верит сладенький в резервы человеческого духа.

Как можно разрубить огромную сырую колоду из мясных рядов, Арсений представлял слабо, но в способностях Конго не сомневался. Нужно было спешить, и смотреть на шоу он не стал — почему-то верил, что Конго справится. Давние друзья обменялись контактами, и каждый поспешил по своим неотложным делам.

"А ведь он ничуть не изменился", — разъезжая по городу в поисках новогодних подарков, вспоминал Арсений.

Поступление во Второй медицинский. Толпы нервных абитуриентов возле аудиторий и в туалетных курилках. Первый экзамен. Химия.

— Здравствуйте. Меня зовут Евгений Онегин. Да не тряситесь вы, припадочные! Все поступим, — представился, войдя в курилку, одетый по последней моде энергичный субъект и протянул взволнованным абитуриентам пачку редкого в ту пору «Мальборо»: — Угощайтесь.

Покурили. Потом Онегин первым, без подготовки, сдал экзамен по химии, вышел, пожелал остальным удачи и быстрой походкой скрылся в коридорах института с таким видом, будто его ждали другие, более важные дела.

"Классный кадр! — подумал тогда Арсений. — Если, даст бог, поступлю, обязательно попью с ним портвейна на первой картошке". Он сложил в карманах две фиги и пошел в аудиторию тянуть свой билет. Получил пять баллов.

На следующем экзамене, по биологии, все повторилось вплоть до полученной оценки. Разница была лишь в том, что на этот раз Онегин угощал «Кэмелом». Появление ходячего талисмана во вступительном процессе было хорошим знаком. Вселяло уверенность. Но на экзамене по сочинению Арсений Онегина не увидел. Сильно по этому поводу огорчился, переживал, ожидая результата, но все обошлось: полученная по русскому четверка на результат не повлияла, и уже через пару недель Арсений с гордостью прочитал свою фамилию в списках первокурсников. С Онегиным они оказались в одной группе.

…Отец купил Арсению новый ватник и резиновые сапоги, и первого сентября он с сокурсниками отбыл в колхоз — помогать крестьянам в битве за урожай. Евгения Онегина среди студентов не было. "Может, заболел? — думал Арсений. — Вряд ли. Такие баловни судьбы, знающие без подготовки ответы на все экзаменационные билеты, не болеют. А может, блатной? Сын ректора?"

— Онегин, — когда речь дошла до буквы О, выкрикнул во время переклички преподаватель. — Не Евгений, случайно? — улыбнувшись, добавил он.

— Я, — отозвался стриженный под «ноль» паренек с наглыми глазами и улыбкой мизантропа на небритой физиономии. Его уши с поломанными хрящами, напоминавшие сибирские пельмени, явно свидетельствовали о серьезных борцовских достижениях. — Евгений, конечно. Кто же еще!

Пока доцент выкрикивал остальных студентов, несколько человек, помнившие Онегина по вступительным экзаменам, подошли к самозванцу за разъяснениями.

— Так, соколики, слушайте меня внимательно. Настоящий Онегин я. А тот излишне болтливый клоун, которого вы видели на вступительных, всего лишь наемник из Третьего московского. А кто про это сболтнет, нагоню изжоги, — упредил все вопросы истинный Онегин.

Потом он присел на перевернутое ведро, достал из кармана пачку отечественного «Космоса» и, никому не предложив, закурил.

Как Онегин умеет нагнать изжоги, Арсений и сокурсники убедились на третий день пребывания в деревне. Накануне местные ухари, возглавляемые авторитетом по прозвищу Финик, крепко погоняли студентов по деревне за то, что те осмелились прийти в клуб и там якобы плохо отзывались о местных дамах, которых и так на селе мало. Арсений вообще только мимо проходил, дам не видел, но под раздачу попал. Ему порвали новую фуфайку, пропинали у забора ногами в живот и два раза перетянули по заду куском тяжелой цепи от зерноуборочной машины. Было очень больно и обидно, потому что отлупили не за дело. Другим досталось не меньше. Онегин в побоище не участвовал. В это время он обмывал с водителем Семеном, у которого определился на постой, стожок сена, лихо умыкнутый той Варфоломеевской ночью с поля колхоза-побратима. Ночь выдалась темная, новолуние, поэтому никто ничего не проведал. Семен знал, когда и с кем на дело идти.

На следующий день Онегин присоединился к группе побитых сокурсников, которых вчера местные огольцы любезно пригласили к клубу за очередной порцией тумаков. Там уже ждали. Человек пять были на мотоциклах, один на гнедом скакуне без седла, остальные пешие. Впереди стоял Финик, поигрывая зажатым в крепких крестьянских руках черенком от грабель.

— Итить твою мать. Тут можно ноги сломать, — в рифму ругнулся Онегин, споткнувшись на подходе в какой-то выбоине.

— Кому-кому ты хотел ноги сломать? — поинтересовался Финик и замахнулся палкой.

Всем было ясно, что не ударить хотел, а испугать. Через секунду, совершив в воздухе замысловатое сальто, он уже лежал под липкой, держался за живот и силился вздохнуть. Палка была в руках Онегина. Как библейский оракул, он поднял руки вверх и произнес селянам речь:

— Братья-крестьяне, одумайтесь! Вы на кого руку подняли? Правильно, на будущую элиту отечественной медицины! Кто вас будет лечить от черепно-мозговых травм и переломов, от цирроза печени и безжалостных лобковых вшей? Кто будет промывать ваши побитые язвами желудки от некачественного самогона? Кто будет принимать роды у ваших жен и сестер? Кто будет вас спасать от белой горячки и шизофрении? Лично я к вам на вызов не поеду. Ведь что происходит: вы подняли колья и цепи на друзей, которые пришли с миром. Пришли для того, чтобы своими золотыми руками помочь вам в битве за урожай клубневых культур. А вы, придурки привокзальные… Вам не стыдно? Кто вас научил встречать гостей так? — Онегин показал как. Он подошел к начавшему приходить в себя Финику, врезал ему ногой в живот и продолжил: — Разве так гостей встречают?

Финик опять принялся глотать ртом воздух и мотать головой в знак согласия или несогласия — было непонятно.

— А теперь, братья по разуму, — продолжил Онегин, — посмотрите на этих прекрасных людей, извинитесь и пожмите друг другу руки.

Пришлось мириться. Правда, не всем этого хотелось. Душа требовала мести. В числе пожатых Арсением рук была та, что била его по заднице тяжелой цепью. Знать бы, которая…

— Женя, — спросил Онегина Арсений чуть позже, — а может, все-таки стоило их отлупить? Я думаю, что с твоей помощью мы бы справились.

— Ты что, братишка, дурак? — удивился Онегин. — Ты хоть раз в жизни участвовал в настоящей драке с использованием подручных предметов? И ясно себе представляешь, чем это может закончиться? Или хотя бы видел? Или только в кино? Так вот, радуйся, что все миром закончилось. А то, что по жопе получил, так будет тебе наука. Просто ты оказался в ненужном месте в ненужное время.

На этом конфликт был исчерпан.

Чуть позже Онегин с Арсением спелись. Причем в полном смысле этого слова: они горланили в два голоса популярный отечественный и зарубежный репертуар, собирая вокруг себя благодарных слушателей из числа студентов и деревенского молодняка. Онегин виртуозно играл на гитаре, а Арсений подпевал, помогая брать верхние ноты из репертуара Гиллана и Дио.

К концу сельхозработ они стали неразлучными друзьями.

Как оказалось, Онегин был мастером спорта по вольной борьбе. Его фото уже через месяц после начала занятий висело на Доске почета в спортивном корпусе института. Кроме вольной борьбы он выступал еще и в соревнованиях по классическому единоборству, самбо и дзюдо. Ему было все равно, кого бороть. На институтских и межвузовских соревнованиях перед началом поединка он подходил к сопернику и интересовался, на какой минуте его завалить. Кто знал Онегина, называл время, а кто нет — артачились и быстро проигрывали, часто хлопая по татами свободной от болевого приема рукой, а то и двумя сразу, если мастер выворачивал сопернику ноги. Спортивные достижения борца были большим подспорьем в учебе. Преподаватели по другим предметам на экзаменах завышали ему оценки, а когда дело было совсем плохо, хотя бы на тройку вытягивали-таки.

К концу второго курса Арсений с Онегиным устроились работать. Арсений сразу на три кафедры. Это было, конечно же, профанацией. На двух он просто получал зарплату и делился с заведующим лабораторией, а на кафедре гистологи трудился без обмана, работая над научной темой, которую получил к середине второго курса обучения. Онегин подхалтуривал в виварии и еще что-то свое мудрил на кафедре физиологии человека. Чтобы зарабатывать больше, можно было устроиться санитаром в «скорую» или сторожем в морг, но это не приветствовалось деканатом и рано или поздно выплывало наружу, как ни утаивай. А деньги были нужны, особенно Онегину. Он жил вдвоем с матерью, без отца, и никакой финансовой поддержки, кроме какой-то мелочи от спортивной федерации, ниоткуда не получал.

К тому времени Онегин уже заработал прозвище Конго. Причиной послужила его дружба со студентом из этой центральноафриканской страны. Скорей всего, это была даже не дружба. Онегин преследовал корыстные цели, ради которых был готов на многое. Мукала Дидье Блэз, сын богатого скотопромышленника, учился в параллельной группе профессии лекаря, которая давалась ему с большим трудом. Больше всего он любил играть в футбол и крутить романы со студентками. А приспособление для романов у Мукалы было что надо. Весь женский контингент института заворачивал головы, глотал слюну и томно вздыхал, провожая взглядом чернокожего Аполлона, дефилирующего по коридорам вуза в модных заграничных джинсах, туго обтягивающих его откляченный зад и огромный фаллос, который он носил набок. Спрятать такое можно было только под белым халатом. Блэз прекрасно осознавал размер своего мужского достоинства, считавшийся у него на родине предметом национальной гордости, и, несмотря на замечания декана, нагло демонстрировал, с успехом применяя на чужбине при каждом удобном случае.

Вожделенной мечтой Онегина была гитара "Фендер Стратокастер". Он увидел ее в общежитии у Мукалы в журнале «Фольк-рок», когда помогал ему писать курсовую работу по анатомии. За предыдущую помощь в учебном процессе Мукала рассчитался спортивным костюмом фирмы «Адидас» с красовавшейся на спине надписью «Kongo». Благодаря этому одеянию Онегин и получил свое одноименное прозвище. Потому как щеголял в подаренной заморской шмотке не только на спортивных соревнованиях, но еще и в институте, опрометчиво засвечивая свои контакты с зарубежным студентом перед недремлющим оком КГБ.

И вот теперь, увидев на страницах журнала фотографию Джимми Хендрикса с гитарой "Фендер Стратокастер" в руках и расспросив Мукалу об этом инструменте, загорелся им настолько, что хитрый негр сразу учуял свою выгоду. В обмен на неопределенное количество помощи по написанию будущих курсовых работ он пообещал привезти Онегину гитару. Конго уже явно представлял, как он возьмет «Фендер» в руки, как перетянет струны на свой лад, ведь он такой же левша, как и знаменитый музыкант Джимми. Как вместе с Арсением пойдет в гости к его сестре Веронике, подсоединит инструмент к Гогиному мощному усилителю и примется извлекать божественные звуки из предмета вожделенной мечты. Тогда он даже не представлял, сколько стоит гитара в пересчете на советские рубли, верил людям на слово и не понимал, что его используют.

То, что Мукала был непроходимо туп, Арсений убедился на собственном опыте. Однажды в лабораторию, где он раскрашивал биопсию, зашел Мукала и поинтересовался, какая среда в женском влагалище. Арсений сказал, что среда щелочная и не знать таких вещей к концу второго курса недопустимо даже для папуаса. Мукала засомневался. Тогда Арсений посоветовал ему сбросить эякулят на дольку лимона и посмотреть под микроскопом, что произойдет с его тупыми африканскими сперматозоидами. В доказательство поведал исторический факт использования древнегреческими гетерами лимонов в качестве противозачаточного средства. На этом сомнения негра не закончились. Он настаивал, что лаборантка Света из соседней комнаты утверждает совершенно иное. На что Арсений заметил, что у Светы все может быть по-другому. Что природа вполне могла наделить ее неким защитным барьером, определив значение водородного показателя РН ниже семерки, чтобы такие дуры, как она, не репродуцировались.

Мукала будто бы согласился с доводами товарища, возразил только насчет цитруса. Сказал, что в лимоне отсутствует необходимый для эрекции элемент эротики. Тогда Арсений дал ему кровоостанавливающий зажим с лакмусовой бумажкой и послал к вудуистской черной матери, чтобы не мешал. Через некоторое время Мукала заглянул в лабораторию и признал свою неправоту. Но, как выяснилось впоследствии, Арсений и сам слегка заблуждался по этому поводу. Не все было так просто. Знакомая гинекологиня с пятого курса потом кое-что рассказала ему об особенностях женского организма, брат Гога информацию подтвердил, но все это было уже не актуально.

Ночными сменами Конго подрабатывал в центральном виварии на Большой Пироговской. С котами и грызунами он особо не церемонился, а вот к некоторым собакам сильно привязался. Заходя в помещение и представляя себе, что держит в руках желанный «Фендер», он проводил по струнам своей старой акустической гитары, распечатывал бутылочку портвейна и пел. Собаки молча и завороженно слушали музыканта. Со временем две из них — Машенька и Кока — научились подпевать и даже стали попадать в тональность. За это Онегин подкармливал их, делал уколы глюкозы, мыл детским шампунем, расчесывал шерсть и всячески уберегал от сложных опытов. Однажды он даже восполнил контингент питомника, отловив в своем подъезде охамевшего пекинеса. Тем самым сотворил два добрых дела. Первое — избавил жильцов подъезда от наглой, лаявшей и гадившей где придется твари. Второе — заменив любимого вокалиста выдержанным на долгом карантине хамом, Онегин уберег Коку от тяжелых опытов по развитию хронической опиатной зависимости, к которым его готовили для какого-то НИИ.

Звери очень уважали Конго. Дело в том, что, тесно общаясь с животными, Евгений приобрел необычную способность воздействовать на психику любой гавкающей фауны. Возраст и порода не имели никакого значения. Завидев его, собаки поджимали хвосты, забивались в угол клетки и с почтением смотрели на хозяина умными влажными глазами, а бродячие уличные псы обходили лаборанта стороной.

Как-то раз Конго продемонстрировал эти способности Арсению. По дороге из института они встретили дебелую старшеклассницу, выгуливавшую на коротком поводке огромного кобеля восточно-европейской овчарки без намордника.

— Смотри фокус, — сказал Конго Арсению, когда девушка с питомцем поравнялись с приятелями.

Онегин пристально посмотрел кобелю в глаза и тихо что-то прорычал.

Бедное животное поджало хвост, жалобно заскулило и утащило запутавшуюся в поводке хозяйку через кусты, от напасти подальше. На ветках остались лишь шапочка и резинка для волос популярного ядовито-зеленого цвета.

— Вуаля. Будет дуре наука, — подытожил Конго. — Правила выгула надо знать, а то ишь придумали — собак без намордников выгуливать.

Через месяц Конго пропал. Он неделю не появлялся на занятиях и не отвечал на телефонные звонки. Тренер ничего не знал, а мать Онегина что-то скрывала, неуверенно отмалчивалась и уводила разговор в другое русло. Негра Мукалы тоже не было видно. Спустя некоторое время Конго объявился. Он позвонил Арсению, назначил встречу в скверике на Чистых прудах, предупредив, что разговор предстоит не телефонный.

Встретились. Купили пива, расположились на лавочке, Конго закурил. Оказалось, что он пострадал из-за сильной любви к музыке, затмившей ему глаза, и из-за собственной дурости, как он это понимает сейчас. За то, что он в погоне за шестиструнной мечтой продал Родину, опорочил высокое звание комсомольца и врача, его выгнали из института. Все могло закончиться гораздо хуже, если бы не вмешательство тренера, деканата и, возможно, даже ректора, имевшего большие связи в КГБ.

— Арсик, я полный идиот, — ругал себя Конго. — Нет бы мне тогда призадуматься, когда в первый отдел вызвали. Вызвали, рассказали про мои отношения с этим черножопым шимпанзе, вежливо предложили информировать органы о его настроениях и чаяниях. Так нет, сказал: "Идите вы на фиг, других стукачей себе подыщите". В принципе правильно сделал, но значения этому факту не придал. Не понимал тогда, что, если не я, так кто другой найдется. И забыл про встречу. Начисто забыл. И все из-за этого долбаного «Фендера», будь он неладен. Короче, черт меня дернул попятить в одном месте, где — не скажу, да и неважно это, и занести Мукале ампулу морфина. И еще несколько упаковок калипсола в придачу. Зачем он ему понадобился — ума не приложу. На наркота непохож, ты же сам знаешь, у него в голове только футбол и бабы, но обещал, сука, за это с каникул новогодних гитару подогнать. Ага, пусть теперь себе сам на ней в саванне жирафам лабает… Приняли меня, одним словом. Отпираться не было смысла. Бумагу под нос с показаниями черножопого… Я его почерк знаю, верь мне. Там все черным по белому: что, где, когда, сколько… И главное, написано, что я ему все это продал! Блядь… Потом было время посидеть, подумать в застенках о сказанном следаком, о своей тупой башке погоревать.

Онегин вытащил сигарету, долго зачем-то разминал ее. Потом прикурил от старой бензиновой зажигалки, уставился куда-то вдаль, сделав пару затяжек, выкинул сигарету в урну. Немного помолчал, а потом продолжил:

— В общем, обошлось. Сам не пойму, то ли это подстава, то ли они за версту человека прощупывать умеют — не знаю. «Максимку» отправили домой первым рейсом — уж больно папа у него полезный для страны человек оказался. На уровне МИДа вопрос решили. Нашим бобрам кипиш тоже ни к чему. Перехрюкали на высшем уровне и закрыли дело. Мне велели не болтать лишнего и готовиться в армию. Наверно, в Афганистан пошлют, а там если не «духи», так свои тихо приморят. Вот такие дела, брат.

— Конго, дружище, и зачем тебе это надо было? — с сожалением спрашивал друга Арсений.

— У тебя есть мечта? — спросил в ответ Онегин. — Даже не говори и не ври сам себе, что она есть, — упредил он. — Ты можешь смеяться, но у меня она была — «Фендер». Но это не главное. Главное то, что я к ней шел. А вот куда идешь ты — об этом сам думай. Нет у тебя мечты настоящей. Я вижу. И еще. В воскресенье приглашаю на торжество по случаю отбытия на срочную службу.

…В тот день Арсению показалось, что он повзрослел. Впервые тяжелая рука тоталитарного бытия просвистела над головой его друга, напомнив о своем всеобъемлющем незримом присутствии.

На скромных проводах в Вешняках Арсений выгреб все свои деньги — около шестидесяти рублей — запихал другу в карман и долго успокаивал его на балконе. Говорил, что таких, как он, не убивают даже в аду, что рано или поздно он ощутит в своих руках гриф «Фендера». Врал. И сам верил в свою возведенную в ранг веры благую ложь.

Конго тоже делал вид, что верил. С грустными, как у теленка, наполненными слезой глазами уверял, что все будет не так. Как — не сказал. Чуть позже он дал Арсению под дых, потом несильно добавил пару раз по морде. Арсений к тому времени уже не помнил, за что, но чувствовал, что за дело. Скорей всего, ляпнул что-то лишнее. Он упал. Вставать не хотелось. Так и остался спать на балконе до утра на клетчатом тюфячке, подложив под голову рыбацкие сапоги.

Утром, как ни в чем не бывало, друзья попили кофе на маленькой кухне. Конго попросил Арсения сходить к заведующему виварием и уговорить отпустить на волю Машеньку, которую он, вопреки правилам, заблаговременно пустил во время течки в клетку Коки. По его расчетам собака должна быть на сносях, а по негласным законам всех вивариев мира беременным животным даруют свободу.

До Афганистана Конго не доехал километров двадцать. В первом письме он написал, что расположился в Кушке — самой южной точке Советского Союза, посетовал на «дедов», которым то одно постирай, то стой, как дурак, по стойке «смирно» ночь напролет, о других армейских напастях поведал. В письме, которое Арсений получил через год, Онегин кратко сообщил, что за роман с женой командира части, самоволку и пьянство на их даче, где он был застукан и чуть не застрелен рогоносцем в состоянии аффекта, дали год дисбата. И это еще хорошо. Еще через год пришло письмо, в котором сообщалось, что Конго уже на Дальнем Востоке, служба подходит к концу и он планирует тут ненадолго остаться в какой-то корейской общине, дабы отдохнуть душой от мирской суеты и заодно обучиться редкому боевому искусству. Потом о нем некоторое время ничего не было известно. До того самого дня, пока давние друзья вновь не встретились на Даниловском рынке.