Класть плитку Арсений научился после четвертого курса медвуза на Кольском полуострове, где проходил медицинскую практику в составе одного из стройотрядов политехнического института. Невеста Магда, сдав экзамены, уехала на каникулы в Варшаву. Нарисовалось свободное лето, и Арсений решил полюбоваться северными красотами, про которые, не жалея эпитетов, повествовал его дядя, капитан второго ранга, служивший на Северном флоте. Грех было упускать такой случай — подвернется ли когда подобная удача?.. Заодно и денег заработать, ведь благодаря северному коэффициенту сумма увеличивалась в полтора раза, в отличие от заработка, причитавшегося за тот же труд в местностях, расположенных до Полярного круга.

Навьюченный огромным бумажным мешком с таблетками, хирургической нержавейкой и перевязочным материалом, «доктор» вместе со стройотрядом, именовавшим себя «Вагантами», погрузился в плацкартный вагон, был тут же до безобразия опоен водкой, угощен вкусной астраханской воблой, окрещен «Лепилой» и уложен спать на верхнюю полку без матраса. По прибытии на место «Ваганты» были распределены между рабочими бригадами и расселены по разным баракам. В трудовом коллективе, самом уважаемом и сплоченном на строительстве ГЭС, в который зачислен был Арсений, приходилось тем не менее выполнять самую неинтересную и трудоемкую работу. Своих временных коллег Арсений нарек «птичьей бригадой», ибо были там и Гусев, и Воронов, и Журавлев, и еще много народу с «пернатыми» фамилиями, над чем бригадир, носивший фамилию Бакланов, задумался лишь после того, как новый работник озвучил тенденцию в бытовке за обедом. Этому факту Бакланов очень удивился, растрезвонил новость по всей стройке и поклялся отныне новичков в бригаду принимать только по орнитологическим признакам. Новая волна позволяла, кстати, мотивированно избавиться от двух химиков-тунеядцев — Беридзе и Мартиросова, — чьи фамилии с грузинского языка на русский птичий никак не переводились. Тунеядцы Беридзе и Мартиросов, занятые лишь пьянством и развратом с участковым инспектором Терешковой, по кличке Треска, женщиной, по милицейским понятиям, кристально честной, но слабой на передок, пытались перевести свои фамилии как Беркутов и Альбатросов, но Бакланов им быстро и внятно все растолковал:

— Не уйдете в другую бригаду сами, так я вам быстро клювы выровняю и в жопу засуну. И никакая Треска вам не поможет, пусть не думает, что она тут хозяйка тундры. Крышу нашли, мать вашу так…

Пришлось химикам подчиниться, Арсений же ощущал изрядную неловкость. Получалось, вроде он эту кашу заварил, сам в стороне, а другие в бороне. И фамилия студента-медика, кстати, тоже не соответствовала бригадному стандарту, но Бакланова это не смутило.

— Временно можно, — великодушно рассудил главарь.

А как выяснилось потом, вовсе и не он был главным в бригаде. Были и другие ключевые закулисные фигуры, как и во всей стране, управляющие затухающими созидательными процессами исподтишка.

Две недели Арсений отдирал опалубку от застывших бетонных конструкций. Убирал строительный мусор. Подносил и держал арматуру сварщику, который, резким кивком головы опуская маску на прокопченную физиономию, рявкал: «Глаза!» — предупреждая тем самым помощника о возможных офтальмологических неприятностях. А потом, нахватавшись неприятностей на свои зрительные органы, Арсений продолжал слепо — в полном смысле этого слова — надеяться на то, что помноженные на коэффициент «полтора» физические затраты дадут весомый материальный эффект.

Через две недели, разочаровавшись в авансе и отложив денег на самолет до Москвы, Арсений оставил работу и сосредоточился на созерцании и фотографировании северных красот — ведь именно за этим он сюда и приехал. Зачем корячиться за копейки, когда можно просто гулять, удивляться небесному светилу, которое полярным летом не садится за горизонт, описывая по небосводу неподвластные уму замысловатые траектории. Часами смотреть на водопад, на синеющие отраженным небом лужи, из которых, подобно дикому зверю, можно пить чистую талую воду, — наслаждаться всем тем, что так редко видит среднестатистический горожанин, закованный в бетонные застенки спальных мегаполисных микрорайонов.

В пристальном медицинском надзоре «Ваганты» — впрочем, как и остальные закаленные суровым климатом строители — не нуждались. Студенты быстро акклиматизировались в быту и на работе, оставили надежды разбогатеть и, впав в уныние, дни напролет прожигали время, играя в карты на сушеные подосиновики (хотя, может быть, это были и не подосиновики, потому как осин вокруг не наблюдалось). За неимением денег пили водку да парились в бане на берегу речки Териберки. Самым тяжелым случаем за всю медицинскую практику была гонорея у начальника участка Кутепова, привезенная из Москвы вместе с орденом Трудового Красного Знамени. Да еще психологическую помощь пришлось оказывать студенту Сухробу, который однажды надолго заблудился в тундре.

Все свободное время, избыток которого пустотой не тяготил, Арсений посвящал созерцанию местных красот, сбору подосиновиков, рыбалке, флирту с ленинградской студенткой Инессой, приписанной в качестве фельдшерицы к поселковому медпункту. А также изобретению мази против лютых комаров и мошки.

Для синтезирования убойного антикомарина Арсений смешивал в разных пропорциях мазь Вишневского, ядовитый апизартрон, нашатырный спирт и одеколон «Гвоздика», который выдавался «птичьей» бригаде бесплатно. Изобретенные снадобья испытывал сперва на себе, затем на бойцах таджикского стройотряда, приехавшего на стройку чуть позже в глупой надежде обогащения. Однако, отведав специальной папироски «Беломорканал», которой угостил его командир таджиков коммунист Джома, дальнейшие фармакологические разработки прекратил, потому как пришел к выводу, что не существует лучшего, чем «Беломор», средства от наглых насекомых, спасаясь от которых даже олени бегут из тундры к побережью Баренцева моря, под ветер, сгоняющий с лысых гениталий кусачий гнус. После двух затяжек таджикского снадобья Арсений воочию наблюдал, что насекомые перемещались не так быстро, поддавались вербальным убеждениям и под звучащую в его голове музыку Вагнера улетали домой за далекие сопки. У бойцов таджикского стройотряда было свое средство, а земляков почему-то дружно тошнило от одного только воспоминания об изобретении. К тому же универсальный антикомарин со временем был найден. Эффективной альтернативой «Беломорканалу» и другим репеллентам оказался вьетнамский бальзам «Звездочка», слегка холодивший лоб и ненадолго отпугивавший насекомых, которых приходилось погонять энергичным помахиванием вокруг оголенных участков тела веткой скудной заполярной растительности.

Грибы вокруг поселка гидростроителей произрастали в неимоверных количествах — только нагибай спину и успевай срезать. На Севере грибы не ищут, их там просто собирают и заготавливают в больших количествах — было б желание. Выйдя из барака с двумя ведрами, Арсений обычно поднимался на ближайшую сопку, с которой открывался чудесный вид на поселок и стройку, за время восхождения набирал ведро крепких, с немного выгоревшими на северном солнце шляпками подосиновиков и, спускаясь вниз уже другим маршрутом, добирал второе ведро. Иногда, когда ведра были уже полны грибов, Арсений вытряхивал содержимое на мох, выкидывал крупные экземпляры и укомплектовывал более мелкими крепышами.

В бараке грибник высыпал урожай на панцирную сетку от пустующей кровати, укрепленную над разогретой электрической плитой, и возвращался в тундру, выбирая новый маршрут. Отходить далеко от поселка было опасно. Об этом в первые дни пребывания на стройке Арсения предупредил бригадир Бакланов. Казалось бы, вот оно все как на ладони: и не мешающие обзору карликовые северные березы, реденько расположившиеся по склонам сопок, и не заходящее за горизонт солнце, по идее служащее хорошим ориентиром для любителя попутешествовать по тундре… Но все было не так просто.

— Стоит перевалить за одну сопку, потом за другую — и перед тобой многократно повторенный, словно под копирку, пейзаж с типичным же «ориентиром» — белыми снежными пятнами на северных склонах сопок… А потом на обессилевшего, сбившегося с дороги путника нападают хищные росомахи и харчат его вместе с одеждой, — рассказывал бригадный сварщик Алеша Воробьев, придавая выражению лица максимальную серьезность.

В правдивости его слов Арсений убедился чуть позже. Задумался однажды, замечтался. О предупреждении запамятовал и ушел незаметно для себя слишком далеко. Поплутать пришлось изрядно, но благодаря некоему природному чутью бродяга все же вышел на отмеченный вешками тракт, слегка перепугавшись и напетляв по тундре километров двадцать. Росомах, правда, не встретил. А вот Сухробу — бойцу таджикского стройотряда — повезло меньше. Искали его два дня, но так и не нашли. На третий день горе-путешественника, перепуганного и изъеденного комарами, подобрал батальон морских пехотинцев, возвращавшийся с учений в расположение части. Гвардейцы накормили Сухроба сухим пайком, согрели стаканом водки и по приказу командира привезли на бэтээре в поселок. По северным законам нельзя бросать человека одного в тундре, даже если ты военный, исполняющий секретное задание Родины.

Оказалось, что, выйдя ночью покурить (что он курил, так и не выяснили, но догадывались), Сухроб увидел на сопке за маленьким озером северного оленя и воспылал неодолимым желанием разглядеть красавца в непосредственной близости. Обкуренный натуралист вброд перешел водную преграду, вылез на правый берег и, чуть обсушившись, устремился знакомиться. Олень некоторое время смотрел на Сухроба как бы с интересом, но потом ему это разонравилось, а может, олень любопытному таджику попался невежливый, но факт есть факт: знакомиться рогатый не пожелал. Фыркнул, отвернулся, медленно двинулся в тундру и в конце концов исчез из поля зрения за далекой сопкой, оставив лишь несколько кучек теплого помета. Эти вот, с позволения сказать, «следы» и завели Сухроба леший знает куда.

Выслушав объяснения своего бойца, Джома надавал Сухробу подзатыльников, забрал у него таджикское средство от комаров, обнулил коэффициент трудового участия и определил до конца подряда на тяжкие работы по уборке строительного мусора. Арсения Джома попросил ненавязчиво понаблюдать за Сухробом: вдруг парень не того? Но все обошлось, Сухроб исправился и больше оленей не видел.

После того как Арсений насушил десять килограммов подосиновиков, а собирательство вконец опостылело, он переключился на рыбный промысел. Во время экскурсии в Мурманск на празднование Дня города, организованной администрацией стройки, он купил себе спиннинг, катушку и другие рыбацкие принадлежности. Сварщик Алеша Воробьев показал озеро, где щуки едва не на лету хватали снасть, а на удочку шла более мелкая рыба, для которой требовалась такая редкая для Севера наживка, как червяк.

— Ты что делаешь? — спросил Арсения Алеша Воробьев, увидав доктора, копавшего яму за бараком.

— Червей добываю.

— Ты бы еще скальный грунт кайлом поковырял, чудик, может, там бы нашел. Зарой яму и пошли за мной.

Алеша привел Арсения к себе в барак и показал стоявшую в прихожей большую деревянную кадку с землей, в которой он разводил дождевых червей, изредка прикармливая их пшеничной мукой, кофейной жижей и окурками.

— Надо будет — бери, я мужиков предупрежу, а то удумал… — великодушно рассмеявшись, разрешил Леша пользоваться наживкой.

Алеша Воробьев, крепкий мужичок лет сорока пяти, был известным местным каторжанином, недавно отбывшим очередной срок заключения и «прислонившимся», как говорил он сам, в бригаду Бакланова, с которым его связывало тайное темное прошлое. Ортодоксальных воровских традиций Алеша не придерживался, был одиночкой, предпочитающим жить по своим внутренним законам. «Ломом подпоясанный», — говорят про таких в зоне. Числился он сварщиком, объясняя это тем, что любит работать с «огоньком», выходил на работу в любое удобное для себя время, мог вообще исчезнуть на несколько дней, на что его друг Бакланов с завидным постоянством закрывал глаза и табель, прогулов в котором не отмечалось.

…Некая хищная сила исходила от этого необычного человека. Иногда это был полный христианской любви и понимания ангел с добрыми, как у кришнаита, глазами, но чаще являло себя напоминающее оперного Мефистофеля существо с полыхающим в глазах адским пламенем. Этого взгляда не выдерживал никто. Однажды в бытовку, где бригада коротала обеденное время за игрой в домино, вошел Леша, уселся в торце стола и обвел взглядом окружающих. В прокуренном помещении сразу воцарилось молчание, пространство набухло невидимой тягостной угрозой, непонятной и страшной для простого человеческого чутья. Побросав костяшки, рабочие один за другим покинули помещение.

— А ты чего остался? — слегка потеплев взглядом, спросил Леша Воробьев Арсения.

— Не знаю, — поежившись, ответил он. — Я не знаю…

В полной мере оценить Лешины неординарные способности Арсению удалось несколько дней спустя. Спустившись к речке попить воды, он залюбовался воздушным представлением, которое устроили неожиданно появившиеся из-за сопки два истребителя МиГ-29. Из одного кармана его фуфайки торчала бутылка водки, а из другого — полусухое шампанское, купленное в закрытом для посторонних глаз поселке Мурманск-48. За покупками пришлось пехом отмотать ни много ни мало пятнадцать километров в обе стороны. Попутных машин, которые по северным законам всегда бесплатно подбирают путника (если предложить деньги, могут и в морду дать), по дороге не встретилось. Причиной дальнего путешествия послужил день рождения Инессы, на которую Арсений уже давно положил глаз и флиртовал при каждом удобном случае. Очаровать предмет своей внезапной легкой влюбленности док собирался при помощи бутылки шампанского и прикрепленной к ней икебаны из лишайника, белого ягеля и березовых листиков, нарванных по дороге. Закончив флористическое произведение, Арсений закурил, прилег на мох, чтобы удобней было смотреть на самолеты, и, предвкушая встречу, стал вяло отмахиваться букетом от назойливого гнуса. Времени до свидания по его расчетам было предостаточно.

— Что, медитируешь? — тихонько спросил неслышно подкравшийся сзади Алеша Воробьев и покосился на горлышки бутылок, видневшиеся из карманов докторского ватника.

— Да нет, — указав на кружащие вдалеке МиГи, отозвался Арсений. — Самолеты рассматриваю. А что такое медитация?

— Медитация, — ответил Воробьев, — это когда тебя ничто не волнует.

— Даже комары?

— Да разве тут комары? — удивился Алеша. — Вот у нас в ИК-27 под Красноярском — вот там комары были, да. Сидишь, бывало, в одной руке чай в железной кружке, в другой — сахара кусок, и тут, откуда ни возьмись, комар. Хвать сахар — и улетел.

— Да ну? — не поверил Арсений.

— Падлой буду, — побожился Алеша. А гудят они знаешь как при этом? Бззззззззыыы!

После этого проникшего в самый центр мозга звука, пропетого каторжанином прямо в ухо, Арсений впал в ступор. Сколько времени он просидел у речки, разглядывая фигуры высшего пилотажа, было непонятно из-за северных солнечных недоразумений. И часов с собой не было. И мыслей в голове никаких — будто ветром сдуло. Но когда пришел в себя, то в полной мере осознал две вещи: его не укусил ни один комар, а водка загадочно исчезла. Не иначе, Воробьев попятил. И еще немаловажный опыт приобрел, поняв, что невозможно приобрести нечто, не пожертвовав чем-нибудь взамен. Хорошо, хоть шампанское с икебаной остались. Инесса была очень рада подарку…

После того как Арсению наскучило удить рыбу в озерах, он переключился на реки, по которым шла на нерест семга. Ловля лосося в этот период являлась уголовно наказуемым деянием. За одну рыбу в случае задержания полагался штраф, а за две милиция заводила уголовное дело. Об этом все прибывшие на стройку институтские шабашники были строжайше предупреждены в первый же день приезда.

Придя однажды на водопад, Арсений долго любовался феерическим зрелищем идущей на нерест семги. Огромные серебристые рыбины выпрыгивали против течения навстречу бурному потоку, чтобы в конце пути, у истоков реки, отметать икру и дать жизнь новому поколению. Невзирая на запреты, к тому же рискуя свалиться в ледяной поток, Арсений сунулся в воду, насколько позволяли казенные кирзовые сапоги, и, расставив ноги, принялся ловить рыбу, пытаясь схватить ее на лету голыми руками. За этим занятием его застал проезжавший мимо на машине прораб Кутепов.

— Дело есть, гризли. Как раз по твоему профилю. — И заслуженный строитель поведал про свое позорное заболевание. — К нашим «айболитам» не хочу обращаться, у меня с ними отношения плохие, да и врачебную тайну они хранить не умеют, будто Гиппократом не божились. Вмиг разнесут по стройке о моей беде. А тут как раз скоро жена должна из Крыма вернуться. Выручай, в долгу не останусь, отдам тебе шесть туалетов под облицовку. И денег заработаешь, и научишься еще одной профессии. Глядишь, пригодится в жизни. Чем балду гонять, лучше делом займись. Ты сколько денег за работу хочешь?

— Ну, не знаю, — замялся Арсений. — Не знаю, как у меня получится. Да и с болячкой вашей, по уму, анализы нужны: вдруг там трихомонада еще? Да и клятву Гиппократа я еще не давал.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — истово сплюнул через плечо Кутепов, — трихомонаду удумал. Не нужны мне никакие анализы. Триппер он и есть триппер.

Кутепов помог Арсению выловить и выкинуть на берег случайно попавшую в руки семгу и отвез на служебной машине домой.

С тех пор Арсений, позабыв про рыбалку и грибы, начал осваивать новое дело. В перерывах между антибактериальной терапией, которой он утром и вечером нашпиговывал жирные ягодицы прораба, Арсений с каждым днем все больше увеличивал площадь и качество облицовки, и к концу медицинской практики освоился до прочной уверенности: он приобрел еще одну замечательную и полезную профессию.

— Получается? — спросил как-то Алеша Воробьев, зайдя перекурить к Арсению на рабочее место. — Тебе Кутепов сколько денег за работу посулил?

— Не знаю точно. Сказал, что не обидит, — промямлил новоиспеченный облицовщик.

— Какое плебейское отношение к своему труду! — выдохнул с сигаретным дымом Алеша и уселся на подоконник. — Запомни: уважающий себя человек всегда должен знать себе цену, а не рассчитывать на халяву, превышающую размер его ожиданий, чтобы потом не разочароваться при расчете. Так что иди к Кутепову и назови желаемую сумму, пока он еще не выздоровел. Да и вообще развяжись с ним поскорей, мутный он парень.

— А ты откуда про его недуг знаешь? — удивился Арсений.

— От верблюда… Когда человек повязан договором, пусть даже на словах, его потом всегда легче взять за жабры… Да и вообще завязывай с ним дела, я тебе еще раз повторяю…

Алеша затушил окурок, спрыгнул с подоконника и ушел.

Вняв наставлениям, Арсений разыскал Кутепова и после недолгих торгов договорился на нестыдную оплату. Правда, начальнику участка пришлось пойти на небольшой подлог, такой, как приписка в нарядах разработки скального грунта вручную, но это были уже его проблемы. Договор есть договор. Напоследок Арсений поставил Кутепову капельницу с метрогилом, чтобы прихлопнуть в организме иные болезнетворные бактерии, и с чувством выполненного долга отбыл со стройки домой.

Последнее, что он помнил из отходной гулянки с бригадиром Баклановым, Алешей Воробьевым, Джомой и еще какими-то отдаленно знакомыми людьми, — это гигантский, застеленный газетами «Гидростроитель Заполярья», уставленный бутылками водки стол, в центре которого красовался наполненный до краев красной икрой тазик. Арсений тогда впервые в жизни объелся деликатесом. Выпивая рюмку за рюмкой, он отправлял в рот огромные порции икры, которую жадно черпал из емкости столовой алюминиевой ложкой. В итоге налопался так, что его сморило. Сытый, пьяный и счастливый, он рухнул головой на стол, не донеся ложку до рта. Где-то между явью и забытьем прозвучали слова Алеши: «Никому не верь, и никто тебя не обманет», — высказанные неизвестно по какому поводу и неизвестно кому предназначавшиеся.

До свидания, пациент Кутепов, до свидания, гуру Алеша Воробьев, до свидания, ленинградка Инесса, быстрой любовью с которой на далекой сопке так любовались летчики МиГов, пикируя и кружа над парочкой. Что они там видели в свои оптические приборы? Ведь из-за комаров влюбленные даже телогрейки не снимали… До свидания, подосиновики-подберезовики и серебристая семга, скалистые, поросшие бархатным лишайником сопки, голубое до звона в ушах и рези в глазах небо и многое прекрасное другое, незабываемое на всю жизнь. «Дуди Дуби Ду…»