Мы очутились в небольшой кабине в носовой части ракетоплана. Стены кабины обиты пенопластмассой — мягким материалом, похожим на губку, с тончайшими каналами и порами, — плохо проводящей тепло и звук. По сравнению с огромным воздушным кораблём кабина казалась совсем маленькой. В ней были расставлены шесть кресел для пассажиров, впереди одиноко стояло седьмое кресло — для пилота. Перед ним полукругом развернулась панель с приборами и с большим телевизионным экраном посредине.

Всё остальное пространство в ракетоплане занимали два огромных бака с запасом топлива и двигатель. Запас горючего был так велик, что инженеры шутя называли ракетоплан летающей бочкой.

Один из баков только что наполнили жидким кислородом, а другой — особой жидкостью, сгорающей при очень высокой температуре.

Пилот жестом радушного хозяина пригласил нас занять места. Кресла в ракетоплане были особенные: они скорее походили на удобные кушетки с подлокотниками и подножками, укреплёнными на подвижных металлических рычагах. На мягких кожаных подушках было очень удобно и сидеть и лежать.

Когда мы уселись, члены стартовой команды плотно пристегнули всех нас широкими мягкими ремнями к сиденьям, и мы стали так же беспомощны, как спелёнатые младенцы. Правда, на подлокотниках кресел были кнопки. Нажав на кнопку, можно было немедленно освободиться от ремней: замки у них были электрические.

На нас надели шлемы с радионаушниками и повесили на шеи крохотные микрофоны. Теперь мы могли переговариваться друг с другом, невзирая на шум.

Вслед за нами прибыли два инженера — радист и электрик. Они тоже летели на вторую Луну. Немногочисленной команде искусственного спутника было трудно своими силами подготовить космический полёт — в помощь ей командировали этих инженеров. Так же, как и нас, их быстро «запеленали». Последним занял своё место пилот. Его тоже прикрепили к креслу.

Начальник стартовой команды в десятый раз напомнил нам, как должен вести себя пассажир при взлёте, помахал приветственно рукой и скрылся в светлом отверстии люка. Дверца медленно, но с силой захлопнулась и наглухо отделила нас от внешнего мира. Ни одна струйка воздуха не ускользнёт теперь из кабины наружу. Иначе там, на громадной высоте, в безвоздушном пространстве, куда направляет свой полёт ракетоплан, воздух утечёт из кабины, и мы задохнёмся.

Истекли последние минуты нашего пребывания на Земле. Засветились циферблаты и стрелки многочисленных приборов, выстроившихся перед пилотом. На пульте зажглась красная лампочка. Это сигнал с командного пункта. Двигатели ракетоплана и тележки-ускорителя будут запущены автоматически ровно через минуту. Кресла, в которых мы лежали, подались вперёд, и спустя несколько секунд, мы уже не лежали, а стояли, вернее, висели, на ремнях, плотно притянутые ими к подушкам.

Известно, что отдыхать и спать лучше всего лёжа. При разгоне ракетоплана на нас будет действовать сила ускорения. Вот кресла и повернули так, чтобы по отношению к этой силе мы оказались «лежащими».

Где-то позади послышался приглушённый шум.

Мощные реактивные двигатели, установленные на тележке-ускорителе, помогли ракетоплану набрать большую скорость.

Это начали работать насосы, подающие топливо в камеру сгорания. Ещё мгновение, и раздался мощный нарастающий гул. Огромная сила вдавила нас в подушки. Ощущение было такое, будто ракетоплан стремительно встал на дыбы и на нас кто-то положил невидимый, но невероятно тяжёлый груз.

Гул двигателя быстро превратился в ровный могучий рёв. Десятки тысяч килограммов топлива сгорали каждую минуту, превращаясь в раскалённый газ. С бешеной силой вырывались струи газа из сопла, сообщая ракетоплану всё нарастающую скорость.

Мы мчались со скоростью нескольких километров в секунду. Остались позади самые плотные слои атмосферы. Электрический термометр на приборной доске, показывал, что хромированная поверхность корабля нагрелась от трения о воздух на несколько сот градусов. Только благодаря замечательным свойствам голубоватого металла, из которого она была сделана, поверхность ракетоплана не потеряла своей исключительной гладкости и корабль с прежней лёгкостью рассекал воздух.

Никто не произнёс ещё ни слова. Непривычная тяжесть разлилась по всему телу. Она не позволяла не только шевелиться, но и говорить.

Тяжесть сковала и движения пилота. Каждая его рука весила сейчас около двух пудов, и даже шевельнуть ею стоило громадного труда. Если бы пилоту пришлось передвигать руками рычаги и штурвалы, как на обычном самолёте, корабль давно бы, наверное, потерял управление. Но вместо пилота сейчас работали автоматические приборы.

Это они включили на старте топливные насосы и зажгли горючую смесь. Когда корабль получил нужный разбег, автоматы отъединили его от тележки и включили руль высоты. В полёте они без участия человека вели корабль вперёд.

Автоматическое управление ракетопланом нужно было не только потому, что пилоту трудно двигать руками. Главное здесь — необыкновенная, недоступная человеку точность, с какой на ракетоплане нужно включать и выключать механизмы и приборы.

Если бы, к примеру, наш ракетоплан отделился от тележки на одну десятую секунды позже, она вместо ускорителя стала бы тормозом, так как её двигатель в этот момент остановился бы; если бы подача топлива в наш двигатель прекратилась на секунду раньше, чем нужно, мы не достигли бы второй Луны.

Секунды и десятые доли секунд! Человек не может работать с такой точностью, она доступна только автоматам, управляемым электронными лампами. Недаром добрая половина инженеров, проектировавших ракетоплан и космическую ракету, были и специалистами в области автоматики и электроники.

И всё же слепо доверяться автоматам нельзя. У пилота перед глазами были десятки циферблатов и указателей, которые подробно докладывали о работе всех механизмов ракетоплана. А под пальцами пилота былая целая клавиатура кнопок. Если бы какой-нибудь из автоматов стал работать неправильно, пилот нажал бы на кнопку и вмешался в управление кораблём.

Перед пилотом мягким светом мерцал небольшой экран. По нему медленно двигалась яркая точка. Это автоматический прибор указывал нам путь в атмосфере. Рядом по круглому циферблату медленно ползла стрелка указателя скорости. Каждое пройденное ею деление — это прирост скорости на сотню метров в секунду.

Вот стрелка скоростемера поровнялась с красной чертой, и в то же мгновение рёв двигателей стал затихать, а вместе с ним постепенно сползала с нас и тяжесть. Двигатель не работал. Мы летели по инерции, без ускорения, с постоянной скоростью — около восьми километров в секунду, как камень, запущенный рукой гиганта.

Первым нарушил тишину пилот, спросив нас о том, как мы себя чувствуем.

Самочувствие у всех было хорошее. Видно, нам очень помогла специальная тренировка на ускорительном стенде, где мы испытывали примерно такую же перегрузку, как и при взлёте.

Вскоре заговорило радио: со второй Луны передавали её местоположение. Пилот с помощью приборов определил, где находимся мы, и оказалось, что искусственный спутник был совсем недалеко, его можно было нащупать радиолокатором и даже увидеть в телевизор.

Пилот включил экран над головой, и все мы увидели на фоне звёздного неба яркий светящийся круг. Это сияла отражённым светом вторая Луна. Мы быстро сближались с летающей станцией. Об этом можно было судить по тому, как она увеличивалась на экране телевизора.

Вот уже видно, что вторая Луна — огромное колесо. «Спицы» колеса движутся. Это значит, что вторая Луна вращается.

Изображение летающей станции на экране быстро росло. «Обод» уже ушёл за рамки экрана, и перед нами вертелась «ступица», от которой, словно лучи, расходились «спицы». Мы знали, что в «ступице» помещается ангар для ракетопланов. Вот «ступица» перестала вращаться и сбоку в ней появилось и стало расти круглое пятно — это открылась дверь ангара.

Наш ракетоплан совсем близко подошёл ко второй Луне, и теперь на экране виден только чёрный зев ангара.

Неожиданно всех бросило с сидений вперёд, и только ремни удержали нас от падения; включены двигатели, и ракетоплан начал тормозить. Пилот должен сравнять скорость нашего корабля со скоростью искусственного спутника. Иначе при посадке ракетоплан может получить опасный удар. В центре чёрного пятна появилась светящаяся точка: это в глубине ангара загорелась сигнальная лампа.

Пользуясь экраном телевизора, пилот нацелил нос нашего корабля на эту лампу. Теперь мы двигаемся точно в дверь ангара.

На мгновение экран потемнел и снова вспыхнул: на нём видны электрические лампочки, освещающие внутренность ангара. В тот же момент ракетоплан содрогнулся от лёгкого толчка. Его носовая часть с кабиной уже в ангаре. Дверь ангара плотно стиснула кольцом корпус корабля и отделила нас от безвоздушного пространства, окружающего вторую Луну.

Носовая часть ракетоплана с кабиной была уже в ангаре.

Если можно так выразиться, мы «прилунились». Слышно было, как в ангар со свистом ворвался воздух.

На приборе, показывающем давление снаружи, стрелка поровнялась с цифрой «1». Это значит, что отсек ангара, в котором находится кабина ракетоплана, уже наполнен воздухом и можно открывать выходной люк.

Мы быстро освободились от ремней. Каждому хотелось скорее вступить на этот удивительный металлический остров, стремительно мчащийся вокруг Земли.

Петров, Карцев и я сидели ещё в креслах, когда Михайлов стремительно, одним прыжком, подскочил к раскрытому люку. Мы удивились такой порывистости инженера, а он, не рассчитав своих сил, не смог замедлить шаг перед люком и вылетел из него наружу. Мы встревожились: не разбился ли Михайлов в ангаре? Но вместо стонов до нас долетел взрыв смеха. Это смеялись встречавшие нас жители второй Луны. Они с трудом поймали инженера и поставили его на ноги.

— Вот к чему приводит забывчивость, — наставительно проговорил Петров. — Нас ведь предупреждали, что при высадке надо вести себя осторожно. Здесь человек весит раз в тридцать меньше, чем на Земле.

С этими словами профессор встал с кресла и с серьёзным видом направился к люку. Но тут же он против воли смешно подпрыгнул и крепко уцепился за поручни, — видимо, он надеялся на руки больше, чем на ноги.