На сей раз Светляков вошел в палату в сопровождении Вениамина Рубцова – начальника охраны Ракитина.

– Вы знакомы? – удивилась Вероника.

– Просто мы пост на входе организовали, чтобы посторонние в отделение не проникали, а сегодня пост еще и усиливать пришлось, – объяснил Рубцов. – Да тут и полиции сейчас много – всех подозрительных проверяют. Вот я и решил проводить Алексея Ивановича до палаты.

– А что случилось? Даже я через стены слышу, что людей вроде больше по коридорам ходит.

– Следователя, раненного ночью, прооперировали и в соседней с вами палате положили. К нему журналисты пытаются прорваться.

– Следователя? – переспросила Вероника. – Он серьезно ранен? Может, ему помощь какая нужна?

– Успокойтесь, – улыбнулся Алексей Иванович, – с ним все в порядке, а будет еще лучше. По совпадению, это тот же человек, который меня отсюда один раз выставлял. Так что теперь нам никто не помешает, а делом вашего мужа теперь занимаются другие люди. Вот хорошо это или плохо, пока сказать трудно.

Алексей Иванович подошел к кровати Ракитина.

– Я тут подумал, почему он все время называет нам одну и ту же дату – третье августа, вернее, ночь на третье августа? В этом кроется какой-то смысл. Мне теперь кажется, что он сам называет дату, когда проснется.

– Получается, что это произойдет через день! – обрадовалась Вероника. – Хорошо бы.

– Да, – согласился Рубцов, – тогда мы точно будем знать, что с ним случилось в ту ночь, когда убили Горика Гасилова.

– Тем не менее я хотел бы еще раз побеседовать с вашим мужем, – произнес Светляков, глядя на Веронику.

– Я не против, – согласилась она.

Согласилась, хотя особого желания не было. И даже не потому, что следователь Евдокимов назвал Алексея Ивановича шарлатаном. Эти беседы с не приходящим в сознание Николаем не приносили ему ни пробуждения, ни облегчения, а даже наоборот, выглядели страшно. Особенно когда Ракитин говорил о других убийствах, совсем в другие дни, – об убийствах, которых не было и которые Ракитин совершить никак не мог. Но он указывал время и место так спокойно, словно говорил об уже свершившихся фактах. И теперь она боялась услышать нечто не менее ужасное.

Так оно и случилось.

На сей раз он признался в убийстве двоих человек: своих партнеров Клейменова и Ширяева, которых он взорвал вместе с автомобилем при въезде в развлекательный центр на Аптекарском острове. А совершил этот подрыв той же ночью на третье августа, когда, по его же утверждению, сделанному ранее, им в разных местах были убиты Плахотников и Суркис.

Вероника закрыла лицо ладонями, потому что слушать это было невозможно. Светляков тут же перестал расспрашивать Ракитина и отошел к Рубцову.

– Ну, вы все слышали, – наклонился к нему Алексей Иванович. – Непонятно, конечно: то он в ту же ночь убивает кого-то в лесу, то говорит, что выбрасывает кого-то в окно. Нереализованные фантазии, как мне кажется. Теперь вот какой-то развлекательный центр.

– Так я знаю, где этот центр находится, и кому он принадлежит, мне тоже известно.

Посмотрел на отвернувшуюся к окну Веронику и добавил:

– Как раз Клейменов им владеет.

Ракитина подошла к лежащему мужу, взяла его за руку и шепнула:

– Когда же ты ко мне вернешься? Проснись!

– А что врачи говорят? – обратился Рубцов то ли к Светлякову, то ли к Веронике.

Алексей Иванович молчал, он и не мог знать наверняка, а Ракитина ответила не сразу:

– Они делают свое дело: томограммы, на рентген вот возили, витамины колют, анализы делают, но пока – сами видите… Виктор Викторович говорит, что внешних повреждений нет, но сильный ушиб головного мозга, а мозг – аппарат весьма чувствительный и к тому же малоизученный. Сказал даже, что это как в машине: двигатель не заводится, и трудно определить причину, а потом выясняется, что в двигателе копался не специалист, а случайный человек.

– На вас, что ли, намекает? – спросил Светлякова Рубцов.

– Вряд ли, – покачал головой Алексей Иванович. – Он считает, будто Николай Николаевич находится под воздействием сильного гипноза, потому что следов какого-либо препарата не обнаружено. Только я не согласен, с такими случаями я сталкивался – трудностей до сих пор не было. И не будет, я уверен. Возможно, конечно, это воздействие какого-то неизвестного нам препарата…

– А почему Виктор Викторович мне ничего не говорил об этом? – подключилась к их разговору Вероника. – Он только спрашивал, какие лекарства Коля принимал до того, как попал сюда. Но он ничего не принимал. По крайней мере, мне ничего об этом не известно. Да он и не жаловался ни на что… Он уставал – такое случалось иногда. Но всегда говорил, что свежий воздух полезнее всяких лекарств. Мы или прогуливались по территории, или на балконе сидели – у нас там сосны вокруг, озера за ними виднеются…

Вероника почувствовала, как снова потекли слезы, и отвернулась…

– Только не надо расстраиваться, – обратился к ней Рубцов. – Я с Колей знаком почти двадцать лет. Все будет хорошо. Он когда боксом занимался, столько раз по башке получал… прости, по голове. И ничего. Ни одного нокаута за все его семь десятков проведенных боев. Если и случались проигранные бои, то по очкам… Я, например, лично проиграл ему на первенстве Северо-Запада. Я за «Динамо» выступал, а он за «Буревестник». Тогда любители уже в шлемах выступали. Так я такую колотуху пропустил в начале второго раунда, что потом долго в себя прийти не мог. А он видел, в каком я состоянии, мог бы добить, но дал мне оклематься…

– К чему это воспоминание? – не поняла Ракитина.

– Так к тому, что голова выдерживает всякое. Считайте, что он в глубоком нокауте. Ведь это не кома… Не так ли, Алексей Иванович? Вы же не стали бы выходить на ринг и спрашивать боксера, которого только что нокаутировали, что он делал прошлой ночью.

– Абсолютно верно, – согласился Светляков.

– Мне кажется, вы все относитесь сейчас к тому, что произошло, не очень серьезно, – вздохнула Ракитина. – Вы что, таким образом пытаетесь успокоить меня?

– Да я и сам волнуюсь не меньше вашего, – возразил Рубцов, – но я Николая знаю хорошо… – Он посмотрел на часы. – Ну, вы уж меня извините – дела ждут. А вечерком я к вам сюда заскочу. Надеюсь, что к тому времени все переменится, и вы уже будете спокойны и счастливы.

Он кинул взгляд за окно:

– Вид, конечно, здесь не тот. Одни новостройки. Ни тебе сосен, ни озера. Мне почему-то кажется, что очень скоро вы будете сидеть с Колей на любимом балконе, в любимых плетеных креслах и наслаждаться свежим воздухом, а по деревьям будут прыгать почти родные белки, радуясь тому, что у вас все хорошо.

За окном светило солнце, и ветер трепал над крышами новых домов стаю голубей. Смотреть на это было неприятно и горько.

Дверь за Рубцовым еще не закрылась, когда в кабинет вошел главный врач. Он посмотрел вслед уходящему по коридору начальнику службы безопасности, а потом обратился к Веронике:

– Вообще-то я не стал возражать, когда он попросил разрешения выставить перед входом в отделение охрану. Хотя к другим больным проходят родственники и посетители, и они жаловались мне, что их обыскивают с металлоискателем. Люди боятся. Приходится объяснять, что у нас лежит тот самый герой-полицейский, о котором уже почти сутки везде только и говорят. Я тут, сидя в кабинете, включил телевизор, чтобы новости посмотреть, и нарвался на интервью с бывшей женой героя-следователя, которое она дала одному из центральных каналов. Сообщила, что за все хорошее в его жизни бывший муж должен сказать огромное спасибо именно ей, но он всегда был неблагодарным. И даже бросил ее с маленькой дочкой, а алименты платит настолько мизерные, что…

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросила Вероника.

Виктор Викторович обернулся к Светлякову:

– Вы закончили на сегодня?

– В принципе, если Вероника Сергеевна не нуждается во мне, то могу уйти.

– Да я в вас и не нуждалась никогда, для меня важно было, чтобы Коле стало лучше! – отозвалась Ракитина.

– Тогда прощайте, я ухожу, но мне кажется, что все скоро изменится, – Алексей Иванович взглянул на главного врача. – Витя, я подожду тебя в коридоре – надо переговорить.

И Алексей Иванович вышел.

– Я почему о Евдокимове вспомнил, – продолжил главный врач. – Сейчас у него в палате находится молодая дама, которая представилась частным детективом. Люди Рубцова ее пропустили, и Евдокимов тоже не стал возражать против беседы с ней. Так вот, она просила меня передать вам, что если вы не против, то она хотела бы с вами пообщаться.

– Я не против. Я никогда не была против разговора с ней.

– Тогда и я не возражаю. Только попрошу общаться где-нибудь… Хотя можно и здесь, но только негромко, потому что вполне вероятно, что Николай Николаевич все слышит и понимает. Знаете, бывает такое под общим наркозом во время операции. Пациент потом говорит, что все слышал, все понимал, только не мог пошевельнуться. Некоторые даже уверяют, будто видели свое тело со стороны и как в них копались врачи.

– Но они же не разговаривали во время операций.

– Это да, но мы же не можем наверняка утверждать, что Алексей Иванович шарлатан. Я видел, как он работал в других случаях. Говорил вам об этом, и повторять нет нужды. Вы надеялись на быстрое улучшение, а когда это не случилось, засомневались, поможет ли Светляков. Убеждать вас не буду, думаю, время покажет. Но с головой у вашего мужа все в порядке, поверьте мне. По крайней мере, наша аппаратура не фиксирует каких-либо повреждений мозга, функциональных изменений. Человек, всю жизнь писавший правой рукой, в один момент не становится левшой. Да и вряд ли им станет, пока у него работает привычная рука. Так же и с полушариями головного мозга. Возможности нашего мозга совершенно не изучены. Я всегда был материалистом, им же и остаюсь. Но я удивляюсь другим людям. Тем, которые безоговорочно верят разным предсказателям – Вольфу Мессингу, Ванге, Эдгару Кейси и другим, – но когда вдруг узнают, что подобным даром обладает кто-нибудь из их знакомых или, упаси боже, они сами, верить не хотят. А ведь время состоит не только из последовательности «прошлое – настоящее – будущее». У него есть и другая координата, точнее сказать, измерение – всегда. И мы живем в этом измерении, как и в трех других. Мы существуем вечно, если двигаться в правильном направлении, – самое главное понять, как туда войти, не теряя привычной для нас последовательности, и как потом выходить…

раздалось едва слышное пение.

– Ну вот, опять, – вздохнула Вероника.

И заплакала.