Полярные страны с незапамятных времен привлекали к себе внимание людей. Никакие другие географические открытия и исследования не потребовали столько упорного труда, самопожертвования и энергии, не сопровождались таким количеством жертв, как открытия, совершенные в этой части земного шара. Но неудачи не останавливали смелых исследователей. Дежнев, Беринг, Малыгин, братья Лаптевы, Прончищев, Челюскин, Пахтусов, Циволька, Розмыслов и многие, многие другие явились продолжателями дела целой плеяды бесстрашных и славных, хотя и безвестных русских «ходоков на север», водивших туда свои утлые ладьи еще со времен древнего Новгорода.

Новая Земля издавна посещалась русскими поморами, которыми, по-видимому, и была открыта еще в XI веке, о чем свидетельствуют два креста, найденные голландским мореплавателем Виллемом Баренцом на северном острове Новой Земли в 1596 году.

Далекий Шпицберген, получивший широкую известность с 1596 года, после вторичного открытия его голландцами, фактически еще задолго до этого был хорошо знаком нашим поморам под именем Груманта. Поморы не только ежегодно ходили туда на промыслы, но и подолгу там жили; так, помор Старостин прожил на Груманте безвыездно тридцать семь лет.

Многие экспедиции снаряжались и отправлялись в северные моря, с задачей открыть новые морские пути и неизвестные земли, попытаться проникнуть к скрытому льдами загадочному Северному полюсу. Но редкая из этих экспедиций оканчивалась благополучно.

В XVIII веке выдающимся событием явилась русская Великая северная экспедиция, участники которой обследовали и нанесли на карту необозримые пространства сибирского побережья Ледовитого океана, открыли и описали новые земли и острова.

В конце первой половины XIX века особый интерес к полярным районам начинают проявлять англичане. Но мрачная эпопея Франклина, трагически погибшего со всеми своими спутниками, произвела в Европе столь сильное впечатление, что интерес к исследованию Севера надолго угас.

Только в конце XIX столетия экспедиция мужественного норвежского ученого и полярного исследователя Фритьофа Нансена к Северному полюсу (1893-1896гг.) снова пробудила интерес исследователей к Северу.

Не удивительно, что и Макаров, всегда живо отзывавшийся на все, что имело отношение к морю, заинтересовался проектом Нансена еще в 1892 году, когда готовилась его экспедиция.

Макаров не был согласен с Нансеном, считавшим, что достичь Северного полюса удобнее всего, дрейфуя на вмерзшем в лед корабле, и задумался над тем, как можно достигнуть этой цели более простым и надежным способом. Но постоянно отвлекаемый другими делами, он на время вынужден был отложить решение заинтересовавшей его проблемы.

Зимою 1892 года, возвращаясь домой после заседания в Географическом обществе, где обсуждался проект Нансена, Макаров был заметно возбужден и, обращаясь к своему спутнику Ф. Ф. Врангелю, сказал: «Я знаю, как можно достигнуть Северного полюса, но прошу вас об этом пока никому не говорить: надо построить ледокол такой силы, чтобы он мог ломать полярные льды. В восточной части Ледовитого океана нет льдов ледникового происхождения, а следовательно, ломать такой лед можно, нужно только построить ледокол достаточной силы. Это потребует миллионов, но это выполнимо».

С той поры мысль о ледоколе неотступно преследовала Макарова. Он пользовался всяким случаем, чтобы обогатить свои познания об арктических странах, собирал сведения о полярных льдах, их свойствах и особенностях, изучал литературу об Арктике и описания полярных путешествий.

Макаров предвидел огромные затруднения в осуществлении своей идеи и понимал, что предстоит борьба, ибо нужен был очень веский предлог для оправдания больших затрат на постройку ледокола. И Макаров решил, что самым подходящим предлогом может послужить сама экспедиция Нансена. Если от Нансена в течение трех лет не последует никаких вестей, это позволит выступить с предложением идти на выручку или на поиски следов пропавшей экспедиции. Однако Нансен благополучно вернулся после трехлетнего дрейфа. «Возвращение Нансена и „Фрама“, — замечает Макаров, — лишило меня того предлога, который мог дать возможность собрать средства к постройке ледокола, и мне пришлось придумать другой мотив, на этот раз чисто коммерческий».

3 января 1897 года Макаров подал морскому министру записку, в которой высказывал следующие соображения: «Полагаю, что при помощи ледокола можно открыть правильные товарные рейсы с рекой Енисей… Также считаю возможным с ледоколом пройти к Северному полюсу и составить карты всех неописанных еще мест Северного Ледовитого океана… Содержание большого ледокола на Ледовитом океане может иметь и стратегическое значение, дав возможность нам при нужде передвинуть флот в Тихий океан кратчайшим и безопаснейшим в военном отношении путем…»

Но даже последний аргумент, который, казалось бы, должен был заинтересовать морского министра, не произвел на него впечатления. «Морское министерство никоим образом не может оказать содействие адмиралу ни денежными средствами, ни тем более готовыми судами, которыми русский военный флот вовсе не так богат, чтобы жертвовать их для ученых, к тому же проблематических задач», — так ответил морокой министр Макарову.

После этой первой попытки получить от правительства средства на строительство ледокола Макаров решил действовать иным путем. Вскоре он добился разрешений прочесть доклад в конференц-зале Академии наук академикам, профессорам и инженерам на тему о постройке мощного ледокола для плавания к устьям Оби и Енисея и в Финском заливе. В своем докладе Макаров только вскользь коснулся идеи достижения полюса, но зато подробно остановился на метеорологических, магнитных и других научных наблюдениях, которые можно вести в Северном Ледовитом океане при наличии ледокола, что вызвало большой интерес у ученых и прежде всего у присутствовавшего на докладе профессора Д. И. Менделеева.

Лекция Макарова имела успех. Почувствовав некоторую почву под ногами, он решил действовать смелее, искать поддержки в широких кругах общества. 30 мая 1898 года в Мраморном дворце состоялось экстренное заседание Географического общества, на котором Макаров повторил свой доклад. Послушать адмирала явились ученые, инженеры, офицеры, писатели, моряки военного и торгового флотов, представители печати. Для большей убедительности Макаров иллюстрировал лекцию картами, чертежами, картинами и моделями ледоколов. Со вступительным словом выступил Ф. Ф. Врангель, который ознакомил аудиторию с историей полярных исследований и природой Ледовитого океана. Сам же Макаров рассказал о там, действительно ли успехи техники дают возможность пробраться в северные широты не только на собаках, но и при помощи сильных машин, которыми человечество располагает для своих нужд.

«К северному полюсу — напролом!» Так Макаров назвал свою лекцию. «Дело ледоколов, — говорил он, — то есть таких пароходов, которые ломают лед, есть дело новое. Однако то, что мысль новая, не может еще служить доказательством, что эта мысль неверная. Нужно считаться с цифрами, взвесить все, что дала техника в этом отношении, и тогда только решить вопрос — действительно ли льды Ледовитого океана могут быть взламываемы или же техника не доросла еще до этого?»

Затем Макаров отметил, что «дело ледоколов» зародилось в России. Позже, правда, другие нации опередили Россию, «но, может быть, — оказал он, — мы опять сумеем опередить их, если примемся за дело».

Первым человеком, который предложил бороться со льдам силой самих судов, был Петр I. Еще во время осады Выборга в 1710 году он приказал трем кораблям русской эскадры — «Лизет», «Дегасу» и «Фениксу» — пробиваться к уносимым в море другим кораблям, чтобы спасти их, а сам в течение всей ночи испытывал всевозможные способы борьбы со льдом.

Макаров напомнил в своей лекции и о кронштадтском купце Бритневе, вплоть до глубокой осени поддерживавшем пароходные рейсы между Кронштадтом и Ораниенбаумом. Желая продлить навигацию хотя бы на несколько дней, Бритнев построил пароход, носовая часть которого была устроена так, чтобы пароход с хода мог влезать на льдины и продавливать их своею тяжестью. Этот пароход сделал то, что невозможно было сделать никакими иными средствами: пароходное сообщение между Кронштадтом и материком удалось продлить на несколько недель. А через год Бритнев по собственным чертежам построил еще более усовершенствованный ледокол. Однако идея Бритнева не привлекла тогда внимания.

В 1871 году по всей Европе установилась чрезвычайно суровая зима. Не замерзавшие ранее порты покрылись льдом. В Гамбурге мороз в течение одной ночи оковал порт настолько сильно, что стоявшие у причалов пароходы вмерзли в лед. Это застало всех врасплох. Торговые кампании несли огромные убытки. Тут-то гамбургские моряки, поддерживавшие рейсы с Кронштадтом, вспомнили о ледоколах Бритнева. В ту же зиму немецкие инженеры отправились в Кронштадт, чтобы на месте изучить конструкцию ледокольчиков Бритнева. И вскоре по типу бритневских самодельных ледоколов в Гамбурге был построен более мощный ледокольный пароход, с помощью которого навигация в Гамбургском порту поддерживалась круглый год.

Вскоре ледоколы появляются почти во всех портах Балтийского и Северного морей, где они оказывают судам незаменимую помощь. Россия также строит ледоколы, но уже по типу гамбургских. Они появляются в Ревеле, Николаеве и Владивостоке. Из Европы эта идея перекочевывает в Америку, на Великие озера, и в Канаду. Такова была судьба изобретения скромного кронштадтского купца Бритнева.

В своей лекции в Мраморном дворце Макаров рассказал не только об изобретении Бритнева, но и о ледоколах того времени, плававших на озере Мичиган. Он приводил массу фактов, примеров и цифр и доказывал, что России необходимо иметь мощные ледоколы.

Постройка больших ледоколов, говорил Макаров, вызывается как потребностями науки, так и практическими целями. «Самой природой Россия поставлена в исключительные условия. Почти все ее моря замерзают зимой, а Ледовитый океан покрыт льдом и в летнее время. Ни одна нация не заинтересована в ледоколах столько, сколько Россия. Природа заковала наши моря льдами, но техника даст теперь огромные средства, и надо признать, что в настоящее время ледяной покров не представляет более непреодолимого препятствия к судоходству».

Горячий сторонник планомерного изучения наших полярных окраин, Макаров утверждал, что ни дальнейшее изучение отдаленных районов Арктики, ни, в частности, плавание в Карском море немыслимы без деятельной помощи мощного ледокола. Увлечение Макарова идеей ледокола было настолько велико, что он вначале доказывал возможность достичь на ледоколе даже Северного полюса, идя «напролом». Как военный моряк, Макаров прекрасно сознавал также всю важность для России освоения морского пути из Кронштадта в дальневосточные порты через северные моря. А без помощи мощных ледоколов этот путь был невозможен.

В своем докладе Макаров поставил три проблемы:

1. Исследование всего Ледовитого океана, огромные пространства которого не только не были изучены, но даже ни разу еще не посещались путешественниками.

2. Открытие регулярного грузового пароходного сообщения с Обью и Енисеем в летнее время.

3. Открытие регулярного грузового пароходного сообщения в зимнее время между русскими портами в Балтийском море, включая и Петербург.

Макаров считал, что с помощью двух ледоколов по 6000 тонн водоизмещением каждый и с машинами по 10 000 лошадиных сил все три цели могут быть достигнуты.

Лекция Макарова имела большой успех. Он привлек, наконец, внимание к своему проекту не только широких Кругов общественности, но и, что было очень важно, правительственных кругов. В петербургских и провинциальных газетах были напечатаны подробные отчеты о лекции. Она была издана отдельной брошюрой, что еще больше способствовало популяризации дела. Доброжелатели Макарова стали присылать ему сочувственные письма. Один из корреспондентов предложил организовать всенародную подписку на постройку ледокола. По просьбе членов Географического общества и Кронштадтского морского собрания лекция была повторена в этих учреждениях. Макаров торжествовал. Но до практического осуществления проекта было еще далеко.

Проектом Макарова заинтересовался министр финансов Витте, который сразу понял, что осуществление этого проекта сулит большие выгоды морской торговле. Проект Макарова был поддержан и Д. И. Менделеевым, к которому Витте обратился за консультацией. Благожелательный отзыв Менделеева имел решающее значение. Витте обещал финансовую поддержку, но высказал пожелание, чтобы Макаров в ближайшую навигацию побывал в полярном плавании.

Вскоре состоялось свидание Макарова с Менделеевым. Они договорились по всем вопросам и составили министру докладную записку, в которой подробно объяснялась цель постройки будущего ледокола

Макаров охотно принял предложение Витте относительно экспедиции в Карское море и в Сибирь и, получив от морского министерства отпуск, стал собираться в путь. Он предполагал отправиться в плавание на крейсере первого ранга «Минин», уже устаревшем как боевой корабль, но обшитом броней и обладавшем сильной машиной, что вполне подходило бы для плавания в арктических широтах. Однако морское министерство, подозрительно относившееся к любой «затее» Макарова, категорически отказалось предоставить для этой цели крейсер.

И все же в июне 1897 года Макаров отправился в путь. Ехал он через Швецию. Прибыв в Стокгольм, Макаров решил повидаться с крупнейшим знатоком полярных льдов профессором Норденшельдом. Норденшельд приветствовал идею создания мощного ледокола и подтвердил выводы Макарова об условиях образования полярных льдов.

— Я не вижу причин, — сказал Норденшельд Макарову, — почему было бы невозможно с помощью сильных ледоколов разбивать льды в Ледовитом океане.

Затем Макаров выехал в Норвегию, где он должен был сесть на пароход. В Гаммерфесте Макаров встретился с капитаном Отто Свердрупом, бывшим командиром нансеновского «Фрама». Оказалось, что Свердруп и есть капитан парохода «Лафотен», который отправляется в очередной рейс на Шпицберген. Макаров решил сходить на Шпицберген на «Лафонтене». В продолжение шести дней, находясь на «Лафонтене», Макаров неоднократно разговаривал со Свердрупом, который рассказывал, что ледяной покров Ледовитого океана, как ему неоднократно пришлось наблюдать, даже в начале лета не представляет собою сплошного поля, а состоит из отдельных островов большей или меньшей величины, и что вообще летние полярные льды по большей части весьма слабы. В доказательство Свердруп рассказал о том, как однажды «Фрам», имевший машину всего в 200 лошадиных сил, решил пробиваться сквозь льды и благополучно одолел пространство в 180 миль. И Макаров записал в своем дневнике, что он все более и более убеждается в полной возможности плаваний в Ледовитом океане, в особенности летом.

Вернувшись в Гаммерфест, Макаров застал ожидавший его пароход «Иоанн Кронштадтский», на котором он 14 июля 1897 года и отправился через Карское море к Енисею. По пути к «Иоанну Кронштадтскому» присоединилась целая флотилия английских судов, ежегодно доставлявшая грузы к Енисею.

Караван судов отправился из Вардэ 7 августа и, нигде по пути не встречая льдов, через четверо суток вошел в устье Енисея. Опыта плавания в ледовых условиях, как этого ему хотелось, Макаров по существу не получил, так как навигация 1897 пода в ледовом отношении была на редкость благоприятна. Однако сведения, собранные им от бывалых моряков об условиях плавания во льдах, были чрезвычайно ценны.

Когда «ледовое» плавание закончилось, Макаров сел в Гольчихе на пароход «Дельфин» и отправился вверх по Енисею. Он посетил Енисейск, затем Красноярск, потом по пути из Сибири побывал в Томске, Тобольске, Тюмени. Пользуясь случаем, Макаров всюду выступал с докладами о перспективе развития Северного морского пути и в связи с этим — о значении ледоколов. Местные купцы сочувственно относились к планам Макарова, но денег на постройку ледокола не дали.

Сибирская экспедиция продолжалась два с половиной месяца. 19 сентября 1897 года Макаров вернулся в Петербург.

Живой отклик, который повсюду нашли выступления Макарова, газетные статьи и заметки, частные разговоры — все это служило доказательством, что речь идет о действительно полезном и нужном для государства деле.

Мысль Макарова о возможности переброски с помощью ледоколов военного флота Северным морским путем в Тихий океан приобрела в связи с напряженной обстановкой на Дальнем Востоке особое значение. И Витте был настолько увлечен идеей Макарова, что впоследствии даже приписал себе инициативу самого дела. «В 1897г., а именно в конце этого года, был по моей инициативе заказан ледокол „Ермак“, — читаем мы в его мемуарах.

Предполагалось построить два ледокола. Но первоначально необходимо было убедиться, насколько правильными окажутся сделанные Макаровым расчеты. С этой целью решили построить пробный ледокол. Под председательством Макарова была создана комиссия для выработки технических условий, которым должен удовлетворять ледокол. В комиссию вошли Д. И. Менделеев, инженеры Янковский и Рунеберг, Ф. Ф. Врангель и другие. Среди членов комиссии не было ни одного полярника, а потому, по настоянию Макарова, был приглашен из Норвегии недавний его спутник в плавании на Шпицберген капитан Свердруп. Подробно обсудив технические условия, которым должен был удовлетворять будущий ледокол, комиссия предложила привлечь к участию в конкурсе три крупнейшие европейские судостроительные фирмы: немецкую «Шихау» в Эльбинге, датскую «Бурмейстер» в Копенгагене и английскую «Армстронг» в Ньюкасле. Из присланных вскоре проектов лучшим оказался английский проект. Деньги на постройку фирма запросила не маленькие — 1 500 000 рублей, но обещала опустить ледокол на воду через десять месяцев. Помимо этого, фирма «Армстронг» предусматривала увеличение запасов угля на ледоколе сверх конкурсных условии с помощью спроектированного дополнительного бункера. Комиссия решила передать заказ фирме «Армстронг». На Макарова возлагалось заключение договора, наблюдение за постройкой и детальная разработка чертежей и спецификаций.

Дело было новое, и Макаров сознавал всю ответственность, которую он брал на себя, утверждая, что его детище сможет стать покорителем Арктики. Недругов во флоте было у него немало. Малейшая неудача, ничтожное упущение могли опорочить его идею, разрушить с таким трудам начатое дело. Желая обезопасить себя от неприятностей, Макаров установил самый жесткий контроль за работой верфи. Он был настолько требователен, что несколько раз дело доходило чуть не до разрыва. Но фирма, не желая упустить выгодный заказ, уступала справедливым требованиям адмирала. Хотя проектирование отдельных деталей было предоставлено заводу, тем не менее Макаров все главные чертежи просматривал лично.

Разумеется, корабль, которому предстояло прокладывать путь в тяжелых арктических льдах, должен был отличаться особой прочностью. Но принятые в кораблестроении нормы прочности не гарантировали корабль от повреждений и пробоин. Забота о непотопляемости корабля путем устройства в нем водонепроницаемых переборок была поэтому одной из самых насущных. При заключении контракта с заводом Армстронга было обусловлено, что, по требованию Макарова, все главные и второстепенные отделения будут опробованы заполнением их водою до уровня верхней палубы.

Верфь выполняла все требования Макарова, понимая, что если с ее стапелей будет спущен первый в мире мощный ледокол, то это принесет ей не только славу, но и новые выгодные заказы.

При заключении договора Макаров добился права производить испытания ледокола в любой части Ледовитого океана. По условиям ледокол во время пробы можно было направлять на лед с полного хода.

В феврале 1898 года Макаров вторично отправился в Англию, чтобы следить за постройкой. Одновременно он воспользовался поездкой за границу, чтобы ознакомиться с работой и конструкцией наиболее примечательных ледоколов в Европе и Америке.

Когда на обратном пути Макаров вновь посетил Ньюкасл, он увидел, что огромное днище будущего ледокола уже выложено во всю длину, высоко вздымаются с обеих сторон шпангоуты, подвозятся гигантские стальные плиты для обшивки корпуса. С молотком в руках он обошел все днище, проверяя качество и прочность креплений.

1 апреля 1898 года Макаров вернулся в Петербург и вступил в обязанности командира Практической эскадры. А лишь только устье Невы и Финский залив освободились от льда, на Большой Кронштадтский рейд вышла в полном составе практическая эскадра Балтийского моря под флагом вице-адмирала Макарова. Дел и забот на эскадре было много, но думы о ледоколе по-прежнему не покидали Макарова. Прежде всего надо было кому-то поручить наблюдение за постройкой ледокола, установить неусыпный надзор за точным соблюдением всех договорных условий. Перебрав в памяти всех хорошо известных ему моряков, пригодных для выполнения этой нелегкой задачи, Макаров остановился на капитане 2 ранга Михаиле Петровиче Васильеве, энергичном, исполнительном моряке, на которою он мог положиться как на самого себя. По просьбе Макарова Васильев был назначен командиром строящегося ледокола и отправился в Ньюкасл.

Вскоре встал вопрос о названии корабля, и Макаров предложил назвать его «Добрыня Никитич», но в конце концов утвердили другое название — «Ермак». Предполагалось, что стальной корабль так же успешно пройдет через сибирские ледовые морские окраины, как удалось сделать это легендарному землепроходцу на суше.

Несмотря на занятость, Макаров все же находил время для исследовательской работы. Мысль о том, что ледокол при плавании во льдах может получить пробоину, ни на минуту не покидала адмирала, и проблема непотопляемости корабля встала перед ним с новой силой. Макаров заказал цинковую модель ледокола «Ермак» с точно такими же водонепроницаемыми отделениями, как и на строившемся «Ермаке». По желанию можно было любое отделение заполнить водой и наблюдать, как это будет влиять на крен и дифферент корабля. В качестве бассейна, в котором можно было производить испытания модели, использовалась ванна, имевшаяся на флагманском корабле. Опыты дали крайне интересные результаты. Так, выяснилось, что даже в том случае, когда водой заполняются три главных кормовых отсека, корма держится достаточно высоко над водой и корабль не тонет. Насколько эти исследования были важны, свидетельствует случай с «Ермаком» во время первого его пробного плавания в Арктику. «Ермак» получил серьезную пробоину, и носовое его отделение наполнилось водой. Но благодаря водонепроницаемым переборкам ледокол продолжал плавание во льдах и совершил благополучно длительный переход от Шпицбергена до Ньюкасла.

В середине сентября эскадра закончила плавание, и Макаров снова отправился в Ньюкасл. Постройка подходила к концу. Подобранная для «Ермака» команда уже находилась на судне. Макаров побывал на ледоколе решительно всюду, проверил каждое крепление, исследовал прочность водонепроницаемых переборок, изоляцию. «Весь ледокол бородой обмел!» — добродушно шутили матросы. Макаров пользовался огромным уважением среди строителей ледокола — инженеров, мастеров и рабочих, с восхищением отзывавшихся о глубоких знаниях русского адмирала в кораблестроительном искусстве. Особенно их удивляла быстрота, с которой Макаров выходил из таких затруднений, перед которыми становились в тупик опытные английские инженеры.

17 октября 1898 года, на месяц позже обусловленного срока, в присутствии огромной толпы зрителей расцвеченный флагами «Ермак» стал медленно сползать со стапелей в воду. Спуск прошел благополучно.

Макаров не присутствовал при спуске. Только в декабре ему удалось отлучиться ненадолго из Петербурга в Ньюкасл. Началось испытание водонепроницаемых переборок на свободной воде. Отделения, в том числе котельное и машинное, наполнялись водой до уровня верхней палубы. Переборки выдержали испытания. После этого начались испытания корабля и механизмов. «Ермак» удовлетворил требованиям контракта, машины развили при пробе мощность в 11 960 индикаторных сил и дали ход в 15,9 узла. Были испробованы и вспомогательные машины, установленные на случай аварии главных машин и отделенные от них переборками. Они дали скорость хода в 6,7 узла.

Особенно интересовали судостроителей мореходные качества «Ермака». Когда свежий ветер развел значительную волну, «Ермак» вышел в открытое море. Плоскодонный, с наклонными бортами, без килей ледокол закачался так сильно, что пришлось вернуться в гавань.

Макаров предвидел, что корабль подобной конструкции будет подвержен качке, но все же не думал, что качка будет столь сильна. Чтобы уменьшить качку, Макаров предложил установить поперек корабля особую водяную цистерну (камеру). Но насколько такая камера будет подходить к конструкции «Ермака» и какие она должна иметь размеры, было еще неясно.

Опыты велись с моделью «Ермака» в опытном морском бассейне в Петербурге и показали, что цистерна действительно уменьшает размахи корабля. Когда настоящая цистерна была установлена на «Ермаке» и он в свежую погоду вторично вышел на пробу, все убедились, что качка стала значительно слабее. По указаниям Макарова на «Ермаке» было сделано еще множество других конструктивных улучшений и приспособлений.

Заводские испытания «Ермака» были закончены, и 20 февраля 1899 года состоялась приемка. Предстояло самое главное: померяться силами со льдами. Подняв торговый флаг, «Ермак» 21 февраля вышел в море. Путь лежал в родной Кронштадт. В Северном море порядком потрепало. «Ермак» тяжело зарывался в волну, но качка была сравнительно легкой: цистерна помогала. Миновав мыс Скаген, ледокол через пролив Большой Бельт вошел в Балтийское море.

Вечером 28 февраля, когда «Ермак» находился недалеко от Ревеля, вахтенный доложил, что видит впереди полоску льдов. Утром на другой день вошли в оплошные ледяные поля. Стоя на мостике, Макаров напряженно следил за схваткой «Ермака» с ледяной стихией. Еще в Ньюкасле до него дошли слухи, что нынче лед в Финском заливе очень тяжел. Такие сведения обязывали быть особенно внимательным и осторожным. Вначале лед легко уступал напору стального гиганта, шедшего со скоростью семи узлов. Но когда «Ермак» встретил на своем пути более толстый лед, продвижение замедлилось. Невдалеке от острова Гогланда «Ермак» принужден был остановиться. Дали задний ход, немного отошли и снова, полным ходом вперед, изо всей силы ударили в то же место. Но как ни бились, ничего не выходило. А ведь балтийские льды — не арктические. Что же будет в Арктике? — спрашивали себя все. Вспоминая об этом переходе, Макаров писал: «Все мы в это время были очень неопытны в деле ломки льда, и насколько было приятно новое впечатление хода по 7 узлов через толстые льды, настолько остановка ледокола произвела на всех тяжелое впечатление».

Чтобы выбраться из ледового плена, Макаров приказал накачать в носовое отделение воду. Расчет был такой: от тяжести воды нос осядет и обломает под собою лед; затем следует перекачать воду в кормовое отделение и дать полный ход назад, тогда нос будет освобожден и корабль сможет сдвинуться назад. Расчет Макарова оправдал себя. После перекачки воды «Ермак», к общей радости, действительно медленно пополз назад. Тогда отошли в сторону от труднопроходимого места и стали пробираться более легкими льдами, идя со скоростью шесть-семь узлов.

В Кронштадте в это время мало верили, что «Ермак», сокрушив лед, толщина которого в эту зиму была свыше метра, достигнет Большого Кронштадтского рейда. Но «Ермак», преодолевая сплошное ледяное поле, уверенно приближался к Кронштадту. По пути корабль встречали рыбаки, располагавшиеся на льду, как дома, — с будками, лошадьми, санями и собаками. Увидев ползущий во льдах пароход, люди бежали к нему и без устали кричали «ура».

К перекачиванию воды из носовой части в кормовую или с одного борта на другой приходилось прибегать неоднократно, так как ледокол часто застревал во льдах. Иногда, кроме этого, приходилось завозить ледовый якорь, закреплять его и затем подтягиваться на лебедке. Моряки быстро осваивали ледовое плавание. Сильные удары об лед, после которых «Ермак» часто останавливался, никого уже не беспокоили. Вода для перекачки была наготове. Быстро приступали к этой операции или завозили якорь и освобождали корабль. Прокладывали канал довольно медленно, идя со скоростью не более двух-трех узлов. Невдалеке от маяка Толбухин остановились, чтобы принять на борт лоцмана из деревни Лебяжье. Впервые в истории мореходной практики лоцман подъехал к борту корабля на лошади, запряженной в сани.

Вдали виднелся Кронштадт. Там уже заметили приближение ледокола. Быстро разнеслась по городу волнующая весть. Люди массами стали стекаться на набережную. Обыкновенно при заходе в гавань большого парохода ему помогают несколько буксиров. «Ермаку» приходилось действовать вполне самостоятельно, притом в совсем не изученных еще условиях. Никто не знал, насколько крепок лед вблизи берега, как станет он ломаться, возможно ли по льду подать конец на берег, не будет ли зажат ледокол в воротах при входе в гавань и т. д. Возможны были всякие неожиданности.

Встреча ледокола началась гораздо раньше, чем предполагал Макаров. Лишь только «Ермак» прошел Толбухинский маяк, расположенный невдалеке от Кронштадта, к ледоколу подбежали на лыжах солдаты и приветствовали его криками «ура». Еще более был удивлен Макаров, когда увидел, что навстречу «Ермаку» двигались по льду толпы народа, причем многие ехали на лошадях и даже на велосипедах. Люди торопились взглянуть на корабль, который смело и уверенно прокладывал себе дорогу во льдах.

Пришлось уменьшить ход, чтобы людям, окружившим корабль, не нужно было бежать. «Ермак» ломал лед с глухим треском, легко, без малейшего усилия. Его могучий нос мягко, как в масло, врезался в лед и подбирал его под корпус, не производя вокруг трещин. За кормой извивался неширокий водный канал, заполненный разбитыми кусками льда. Толпа все росла. Всем хотелось рассмотреть самого творца «Ермака», стоявшего на верхнем мостике и отдававшего приказания. А Макаров в эту торжественную минуту больше всего опасался, как бы не произошло беды: а что, если лед не выдержит тысячной толпы и обломится. Но все обошлось благополучно. Подходя к Купеческим воротам, «Ермак» стал салютовать. Белые клубы порохового дыма вылетали то с правого, то с левого его борта. С расположенного на краю Купеческой гавани форта грянуло «ура». С «Ермака» отвечали тем же. С броненосца «Пересвет», стоявшего на швартовах у стоянки, доносились звуки духового оркестра, исполнявшего марш. Кронштадтская газета «Котлин» на следующий день поместила статью своего корреспондента. «…Все единодушно приветствовали новый блестящий подвиг человеческого ума и энергии, — писал корреспондент. — В каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских, что из нашей среды нашлись люди, не только способные делать теоретические выводы, но на деле доказывать и подтверждать идеи, открывающие новые горизонты… „Ермак“ уже не мечта, а совершившийся факт. Зрелище, увиденное нами вчера, было поистине грандиозное, о котором на всю жизнь сохранятся воспоминания».

Создатель «Ермака» получил множество приветственных телеграмм из различных городов России. Д. И. Менделеев так приветствовал его: «Лед, запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю. Жду такого же успеха в полярных льдах. Профессор Менделеев».

Недолго отдыхал «Ермак» в Кронштадте. Вскоре же потребовалась его помощь, и притом самая неотложная. Около Ревеля затерло льдами одиннадцать пароходов. Вышедший к ним на помощь ревельский ледокол «Штадт Ревель» был также затерт. Пароходы и люди находились в серьезной опасности. «Ермаку» было поручено спасать пароходы. Когда ледокол приблизился к ним, стало ясно, что подойти прямым курсом невозможно, а потому Макаров решил разбить весь лед, который отделял пароходы от свободной воды. Для этого ледокол стал взламывать огромные глыбы льда, описывая вокруг каравана постепенно сужавшиеся круги. Маневр удался: когда «Ермак» закончил четвертый обход, лед разошелся, и пароходы вышли на свободную воду. «Это была очень красивая картина, и вся операция продолжалась полчаса», — с удовлетворением замечает Макаров. Утром следующего дня «Ермак» входил в Ревельскую гавань, за ним в кильватер тянулись двенадцать пароходов. Эффект, произведенный в городе этой операцией, был очень велик. Многолюдная толпа, высыпавшая на набережную, приветствовала возвращение каравана. Благодарностям со стороны городских властей не было конца. На «Ермак» явились депутации с подарками, произносились речи, устраивались банкеты. На одном из банкетов, устроенном в честь «Ермака», городской голова Ревеля Эрбе, благодаря за оказанную помощь, заметил, что в истории мореплавания имя Макарова будет записано золотыми буквами.

«Действия ледокола „Ермак“ под Ревелем, — отмечал Макаров, — были тогда новинкой для публики, и из Ревеля ежедневно телеграфное агентство посылало известия во все концы России о работе ледокола. Мне потом передавали люди, никогда меня не знавшие, что они в это время в газетах прежде всего искали новостей об „Ермаке“ и чувствовали себя разочарованными, если известий было мало или они были недостаточно полны».

«Ермак» действительно в это время был самой интересной новостью. В достопамятный ревельский поход «Ермак» освободил в общей сложности двадцать девять пароходов. Это первое серьезное испытание ледокола принесло ему огромную популярность не только в России, но и за границей.

Население Петербурга выражало все более настойчивое желание познакомиться с ледоколом. Когда после ревельского похода Макаров прибыл в Кронштадт, решено было, что «Ермак» придет в Петербург.

Проход через морской канал представлял для «Ермака» нелегкую задачу. Войти в канал трудно было потому, что многие вехи, обозначающие фарватер, оказались сорванными льдом. Риск был большой. Лоцман посоветовал Макарову наиболее узкую, опасную часть фарватера пройти полным ходом. Это удалось.

Уже вечерело, когда «Ермак» плавно подходил к Николаевскому мосту. Освещенный лучами заходящего зимнего солнца, могучий корпус ледокола выглядел величественно. За «Ермаком» следовали четыре портовых парохода.

Восторг, с которым встречала «Ермака» в Петербурге многотысячная толпа, собравшаяся на набережных Невы, был необычаен. Всех охватило чувство гордости за русского моряка, сумевшего создать такой корабль, которому, как всем тогда казалось, не страшны никакие льды.

Тысячи людей побывали на ледоколе за время его стоянки на Неве. Никому не отказывали. Газеты были полны сообщениями и статьями о ледоколе и его создателе. Однако зачастую эти сообщения были преувеличенными, статьи неосновательными, а предположения о возможностях «Ермака», высказываемые в статьях, — фантастическими. Многим казалось, что при наличии такого мощного ледокола проблема полярного мореплавания разрешается просто, что открывается блестящая перспектива достигнуть Северного полюса, освоить путь через полюс во Владивосток, проложить морскую трассу вдоль сибирских берегов и выйти в Тихий океан и т. д.

Последствия подобных преувеличенных надежд сказались очень скоро. Стоило «Ермаку» во время пробных плаваний в Арктику потерпеть первую неудачу, как отношение к Макарову и «Ермаку» резко изменилось как в печати, так и в правительственных кругах.

Когда Макаров понял, что от него ждут каких-то сверхъестественных подвигов, он выступил со статьей, в которой разъяснил, что пути через Арктику еще не изведаны, арктические льды не изучены и никто никогда не испытывал прочность полярного льда в высоких широтах. Поэтому, не задаваясь грандиозными планами, необходимо предварительно испытать «Ермака» в борьбе с тяжелыми арктическими льдами где-нибудь в районе Шпицбергена, на пути в Сибирь, во льдах Карского моря. Научную сторону экспедиции необходимо обставить возможно тщательнее, чтобы ученые различных специальностей могли во время плавания производить необходимые наблюдения. Макаров полагал также, что «Ермаку» следует идти в северные широты с расчетом, чтобы в течение одного навигационного периода вернуться назад тем же путем. Что же касается плавания Северным морским путем в Тихий океан, то Макаров считал, что один ледокол не сможет оправиться с этой задачей и что придется построить второй подобный корабль.

Заявление Макарова подействовало на многих, как холодный душ.

Как бы то ни было, предстояло испытать качества ледокола во льдах Ледовитого океана. План похода был такой: в середине мая, когда Балтийское море освободится от льдов, «Ермак» идет в Ньюкасл, где остается дней на десять. Здесь ледокол осматривают и готовят к полярному плаванию. В начале июня «Ермак» прибывает в Екатерининскую гавань в Кольском заливе и оттуда через Карское море идет на Енисей в сопровождении небольшого парохода финляндского пароходного общества, который должен обследовать мелководные места в устье Енисея. Закончив работу в Карском море, «Ермак» возвращается на Мурман, забирает полный груз угля и отправляется во льды на запад от Шпицбергена.

Когда проект был утвержден, Макаров начал готовиться к походу. Морское министерство взяло на себя обеспечение экспедиции продовольствием и дало на ледокол второй паровой катер. Одежду, охотничьи принадлежности, ледовые шлюпки, киносъемочный аппарат и многое другое пришлось купить на средства членов экспедиции. После этого Макаров принялся за организацию научной части экспедиции. Д. И. Менделеев, весьма сочувственно относившийся как лично к Макарову, так и к его идее использования ледокола, обещал помочь экспедиции в подборе научных работников и приобретении необходимых приборов.

Собираясь в поход, Макаров, как человек предусмотрительный, готовился ко всякого рода трудностям, почти неизбежным в новом, большом и никем еще не изведанном деле. Но никто и слышать не хотел о тех трудностях, которые могут встать перед «Ермаком» и его командиром. «Им и море по колено», — недовольно замечал по этому поводу Макаров. В газетах вдруг появилось сообщение, что ввиду отправления «Ермака» прямым рейсом во Владивосток письма на Дальний Восток следует адресовать на «Ермак». Он-де быстрее их доставит по назначению. И письма стали поступать прямо на ледокол сотнями. Макаров вынужден был выступить с опровержением и разъяснить, что никакого плавания во Владивосток «Ермак» совершать не собирается.

Опасаясь новых недоразумений, Макаров решил поскорее отправиться в море. О своем выходе он сообщил всего лишь нескольким друзьям и знакомым.

Без всяких торжественных проводов «Ермак» 8 мая 1899 года вышел в далекое и трудное плавание.

В Ньюкасле техники завода Армстронга, тщательно осмотрев ледокол, сделали кое-какие исправления в корпусе корабля. Машины оказались в полной исправности. В Тромсе ледокол прибыл 3 июня. Его ожидал здесь известный ученый геолог Э. В. Толль, приглашенный Макаровым для участия в плавании, и лоцман Ольсен, нанятый русской шпицбергенской градусной экспедицией для проводки «Ермака» на Шпицберген. Дело в том, что Макаров обещал оказать этой экспедиции помощь в проводке ее судов через шпицбергенский Стуре-фиорд. Однако к условленному сроку суда экспедиции не прибыли в Тромсе, а Макарову был дорог каждый день. К тому же лоцман Ольсен, хорошо знакомый со шпицбергенскими фиордами, сообщил Макарову, что для такого крупного корабля, как «Ермак», плавание в Стуре-фиорде представляет большую опасность, так как дно имеет там шхерный характер и неровные глубины. Макаров не смог поэтому оказать обещанной помощи академику Чернышеву, возглавлявшему шпицбергенскую градусную экспедицию. «Мне было крайне тяжело отказаться от содействия шпицбергенской экспедиции, — замечает Макаров, — но я не считал себя вправе рисковать „Ермаком“. Мой отказ вызвал целую бурю несправедливых негодований, и в газетах появились заметки, которых нельзя было ожидать от ученых людей».

4 июня «Ермак» вышел из Тромсе на Шпицберген. Свежий ветер развел крупную волну, но корабль держался превосходно. Три дня шли, не встречая льда. Лишь в ночь на 8 июня на широте 78 o 00' и долготе 9 o 52' появились первые льдины.

Предстояла серьезная схватка с полярным льдом. Все на корабле, и прежде всего сам Макаров, находились в приподнятом настроении, как перед сражением.

Почти всю ночь из адмиральской каюты раздавались гулкие равномерные шаги. Макаров волновался. Да и трудно было оставаться спокойным, когда назавтра «Ермаку» предстояло держать экзамен, от результатов которого зависело все его будущее.

В 5 часов утра Васильев постучался в каюту адмирала и доложил, что впереди показались сплошные льды. Макаров быстро вышел наверх и приказал поднять пары во всех котлах. Были изморозь и туман, дул умеренный ветер с юга и разводил порядочную зыбь. Сквозь клочья расползавшегося тумана кое-где просвечивали мощные льдины, о которые разбивался прибой.

После недолгих колебаний Макаров приказал полным ходом идти вперед.

Неожиданный сильный удар заставил многих упасть. Слегка покачиваясь, ледокол вполз на льдину, с оглушительным треском проломил ее и пошел дальше, ломая ледяную кору. Льды послушно раздвигались и пропускали «Ермака». Три могучих винта подгребали куски льда и пенили воду.

Лицо адмирала преобразилось до неузнаваемости. И тени суровости не было на нем теперь. Он поглаживал свою бороду и русые большие усы, глаза его, казалось, ласково улыбались.

— Так… так, Ермаша, так, родной! — вполголоса говорил он. — Наддай еще маленько… вот так… Не выдай!

В своем дневнике Макаров потом записал: «Первое впечатление было самое благоприятное: льды раздвигались и легко пропускали своего гостя!»

Так произошла первая встреча «Ермака» с полярными льдами.

Собравшиеся на палубе моряки с восхищением наблюдали поразительную по грандиозности и красоте картину. Мощный лед ярко-синего цвета с оглушительным треском разламывался от ударов ледокола, медленно продвигавшегося вперед, на огромные глыбы. Обмер одной из них показал, что толщина льда превосходила четыре метра.

От ударов о лед корабль вздрагивал, корпус его трясся, как в лихорадке. Это начинало несколько беспокоить адмирала. К тому же передний винт действовал как бы толчками и часто останавливался.

Разница между льдом, который «Ермак» крошил в Балтийском море, и полярными льдами огромная. В Балтике от ударов ледокола лед распадался на мелкие куски и собирался настолько густо, что корабль останавливался. Здесь же, в Арктике, лед раскалывался на отдельные глыбы, среди которых можно было двигаться, но зато толчки этих глыб были настолько сильны, что вызывали невольные опасения за целость корабля.

И тем не менее «Ермак» все глубже забирался в гущу торосистых ледяных полей. На корабле кипела работа. Весь научный персонал экспедиции был занят делом. Лейтенант Ислямов с инженером Цветковым доставали с различных глубин воду и измеряли ее температуру. Астроном Кудрявцев, он же физик, определял удельный вес воды, а штурман Эльзингер, спустившись на лед, занялся распиловкой большой глыбы льда с целью выяснить ее крепость и структуру. Распилить глыбу было нелегко. На целых полчаса задержался «Ермак» на месте, пока был отпилен и поднят на палубу кусок льда весом в четыре тонны. Тут же художник Столица быстро наносил на полотно причудливые очертания торосов.

К Макарову подошел механик и несколько встревоженным голосом доложил, что обшивка корпуса сильно вибрирует и в нескольких местах показалась течь. Макаров приказал остановиться и направил капитана Васильева в трюм выяснить, в чем дело. Никаких повреждений обнаружено не было. Вероятно, течь появилась от вибрации и сотрясения корпуса при ударах о льдины. Когда «Ермак» выбрался изо льдов и вышел на свободную воду, течь прекратилась. Макаров приказал вновь войти во льды, «чтобы обстоятельнее прощупать, в чем заключаются недостатки ледокола». Вторичная проба дала те же результаты, с той лишь разницей, что течь значительно усилилась. Застопорили машину и занялись наблюдениями.

Как это ни было грустно, но Макаров все более убеждался, что «Ермак» не способен выдерживать толчки о полярный лед даже при малом ходе, а потому необходимо, прежде чем продолжать испытания корабля, сделать в его корпусе кое-какие улучшения. Макаров решил немедленно отправиться в Ньюкасл. Непредвиденные переделки в корабле срывали намеченную программу работ. Плавание в Карском море отменялось. Но иного выхода не было. Стараясь успокоить себя, Макаров заносит в дневник: «Ледокол идет вперед — и это главное. Если бы ледокол останавливался и не двигался ни вперед, ни назад, то над всем поднятым мною делом надо было бы поставить крест. К счастью, эти опасения не оправдались, а напротив, выяснилось, что полярный лед ломается хорошо на большие глыбы, которые, прикасаясь к корпусу ледокола, не производят значительного трения. Что же касается крепости корпуса, то ее можно значительно улучшить, и если одною сталью нельзя достичь необходимой крепости, то надо искать решение вопроса в комбинации стали с деревом и найти наилучшую форму корпуса. Короче сказать, идея, проповедуемая мною, оказалась верна — и это главное. Легкая ломка полярного льда была для меня большим утешением. С плеч свалилось крупное бремя — ответственность за исполнимость идеи, и я могу сказать, что, взвесив все обстоятельства, я остался доволен испытаниями этого дня».

Несомненно, что при всей своей способности делать из опыта правильные выводы Макаров несколько недооценивал в то время трудности борьбы с тяжелыми полярными льдами для такого корабля, как «Ермак». Последующие плавания показали, что срочные переделки креплений на заводе Армстронга мало помогли делу. Корпус ледокола был все же недостаточно крепок для того, чтобы выдерживать удары массивных ледяных торосов. Макарову казалось, что главное — это чтобы ледокол ломал лед, но для этого нужно, чтобы ледокол обладал очень прочным корпусом.

14 июня ледокол пришел в Ньюкасл, где целый месяц простоял на ремонте. Шпангоуты по ледяному поясу в носовой части были заменены более прочными, а число заклепок у них удвоено. Решено было также снять передний винт, заменив его конусом, то есть приспособлением, с помощью которого можно дробить подводный лед.

А 14 июля 1899 года «Ермак» вышел во второй полярный рейс. По просьбе Макарова завод командировал в плавание своего представителя.

В море налетел сильнейший шторм. Высота волн достигала восьми метров. При стремительной качке с креном в 47 o «Ермак» почти ложился на борт. Волной смыло метеорологическую будку, находившуюся на самом верху командирского мостика. «В продолжение семнадцати часов продолжалась эта убийственная качка, — вспоминает штурман „Ермака“ Николаев, — самочувствие у всех было неважное, и только адмирал был весел, все семнадцать часов он выстоял на мостике, шутил и хвалил погоду и, глядя на кренометр (прибор для измерения крена), маятник которого переходил за пределы крайних делений, говорил, что этот прибор для „Ермака“ не годится».

Достигнув Шпицбергена, «Ермак» повернул на север и вошел в обширные ледяные поля. На всякий случай ход был уменьшен. Макаров был чрезвычайно удовлетворен, убедившись, что после переделок корпус при ударах о торосы вибрирует заметно меньше, чем раньше. Разница была очевидна для всех, и ледокол шел то разводьями, щелями, то проламывая путь напрямик.

Под вечер, когда «Ермак» двигался средним ходом, впереди появились мощные нагромождения торосов. Тотчас уменьшили ход, но было поздно: ледокол ударился о лед с такой силой, что остановился. Кинулись в носовое отделение и обнаружили большую пробоину. Ледокол ударился самой нижней носовой частью о выдвинувшийся вперед на большой глубине подводный ледяной выступ. Образовалась пробоина около полутора метров длиной и пятнадцать сантиметров шириной. Два носовых шпангоута были смяты. Вода хлынула в пробоину. Пустили в ход водоотливную помпу, водолаз подвел пластырь. С помощью мешков с паклей удалось, наконец, заделать пробоину и откачать воду. Но вода продолжала поступать.

Вторая проба «Ермака» в полярных водах оказалась не удачнее первой. Несмотря на это, Макаров все же решил идти на север, так как был уверен в надежности испытанных им водонепроницаемых переборок. Этим Макаров хотел доказать всем своим недоброжелателям, что даже серьезные повреждения не могут помешать «Ермаку» продолжать плавание во льдах, и плавание продолжалось. «Ермак» благополучно прошел в разных направлениях около 230 миль, преодолевая и легкие, и очень тяжелые льды. Пробоина не угрожала немедленным потоплением судна, снабженного водонепроницаемыми переборками, однако дальнейшая борьба со льдами могла увеличить повреждение, тогда положение стало бы опасным. Это понимали на ледоколе все, и настроение у многих резко упало. Сопровождавший Макарова штурман Николаев, вспоминая впоследствии об этом плавании, писал, что адмирал, изучивший в совершенстве все отрасли морского дела, знал хорошо и человеческую душу, умел вдохнуть в людей энергию и бодрость духа. Когда он видел, что команда приуныла, он шел в кубрики и говорил людям о чувстве долга и величии души русского человека. Говорил он так убедительно и вдохновенно, что лица матросов оживлялись, а в глазах загоралась энергия и готовность идти с ним хоть на край света.

Тот же Николаев рассказывает, как однажды, когда в трюме, заполненном паклей, керосином и другими легко воспламеняющимися материалами, начался пожар, Макаров бесстрашно спустился в горящий трюм и лично руководил тушением пожара, спокойным и твердым голосом отдавая распоряжения. Только благодаря его находчивости и присутствию духа была предотвращена паника, которая могла привести к гибельным последствиям.

Макаров вообще был человеком очень организованным, умевшим ценить время. Учил он этому и других. Рабочий день на «Ермаке» обычно проходил так: после утреннего чая все расходились по своим местам и принимались за работу. Ровно в полдень колокол возвещал о сборе к обеду. После обеда полагался короткий отдых. Степан Осипович уходил к себе писать дневник. В 3 часа, выпив по стакану чая, каждый снова возвращался к своим обязанностям. Окончив работы в семь часов вечера, все собирались в кают-компанию поделиться впечатлениями дня. Около восьми часов ужинали. После ужина Макаров обыкновенно задерживался в кают-компании. Нередко его просили что-нибудь рассказать. Он охотно соглашался. Рассказывал он увлекательно и ярко, но был исключительно скромен. Даже говоря о случаях из своей жизни, он умел как-то не выдвигать себя на первый план. Около одиннадцати часов вечера все уходили в каюты, чтобы с рассветом вновь приняться за работу. Так текла жизнь на ледоколе в спокойные, нештормовые дни.

Между тем «Ермак», разрушая многолетние мощные торосы, шел дальше на север. Все, что хоть сколько-нибудь заслуживало внимания, тщательно отмечалось Макаровым в дневнике. Вот, например, запись от 28 июля: «Утром поймали акулу, что очень меня удивило. В таких широтах, в воде, температура которой ниже 0, я никак не ожидал встретить этого, по преимуществу, тропического хищника. На завтрак подали блюдо из акулы, которое было очень вкусно, так же были вкусны и пирожки из нее. Много портило дело сознание, что это мясо акулы. Удивительная живучесть! Акула шевелилась, когда из нее были удалены все внутренности и содрана шкура».

Время от времени, когда «Ермак» вклинивался в торосистое поле и начиналась его борьба со льдом, Макаров приказывал лейтенанту Шульцу, заведующему киносъемкой, принести аппарат. Начиналась съемка. «Кинематограф должен составлять принадлежность каждой ученой экспедиции, — говорил Макаров, — он дает не только эффектную картину, но и материал для научного изучения движения ледокола во льду».

В дневнике Макарова есть запись о какой-то неведомой, не обозначенной ни на одной карте, земле, которую якобы видели с «Ермака» на широте 71 o . «Общая радость при виде этой земли, — замечает Макаров, — была несказанная. Подойти к земле было невозможно, и спустя некоторое время возник даже вопрос: „Действительно видели ли мы землю?“

Думаю, что да, но поручиться за это невозможно».

Иногда «Ермак» делал остановку — «станцию». Члены экспедиции выходили на лед погулять, поохотиться, произвести различные наблюдения.

В дневнике Макарова много записей о медведях, которые часто встречались на пути «Ермака». Из этих записей видно его гуманное отношение к животным. Ему отвратительно убийство ради убийства, он удерживал ретивых стрелков от кровавых «упражнений». Как-то за обедом Макаров отчитал одного из любителей медвежьей охоты за то, что тот стрелял в убегавшего от него медведя.

— Стыдно-с, очень даже стыдно-с! — говорил он смущенному «победителю», — зверь от вас убегает, а вы посылаете ему вдогонку предательскую пулю… Это-с не охота, а убийство… Мы ведь люди науки, и нам напрасная смерть медведя никакой пользы не принесет. Вот если бы медведь на вас пошел, так я понимаю: по крайней мере риск, грудь с грудью, и с глазу на глаз!

Такой случай, когда медведь действительно пошел на человека и тот сразился с медведем почти вплотную, грудь с грудью, произошел буквально через несколько дней после сцены за столом. Человеком этим оказался сам Макаров.

Как-то один из бродивших вокруг ледокола медведей, решив познакомиться с кораблем, полез по трапу наверх. Тотчас же прибежали охотники с ружьями. Макаров находился на палубе. Не желая напрасной гибели животного, он приказал прогнать его мощной струей из брандспойта, стоявшего тут же. Но брандспойт не устрашил, по-видимому, голодного зверя. Намерения его были очевидны. Пригнув голову и рыча, он прямо пошел на Макарова. Подпустив зверя на расстояние пяти шагов, Макаров вынул браунинг и хладнокровно уложил медведя меткой пулей в голову. Медведь весил свыше двадцати пудов, из него сделали чучело и поставили при входе в кают-компанию.

Обычно, пока «Ермак» стоял у торосистого поля, инженер Цветков и лейтенант Ислямов спускались с корабля и тщательно изучали лед, его структуру и толщину.

Встречались мощные айсберги высотою до восемнадцати метров, издали казавшиеся настоящими островками. Шульц и Ислямов обследовали их. Поверхность одного из айсбергов была сплошь покрыта валунами, причем некоторые камни были не менее метра в диаметре. Собрав целую минералогическую коллекцию и отколов кусок льда для исследования, моряки вернулись на корабль. «Откуда пришли все эти ледяные горы? — спрашивает Макаров. — Со Шпицбергена, с Земли Франца-Иосифа или с той Земли, которую мы считаем, что видели?»

Наличие айсбергов навело Макарова на мысль пробраться в те места, где образуются эти ледяные горы, увидеть их рождение.

И Макаров снова возвращается к идее создания еще более мощного ледокола, который смог бы победить любые льды и пробиться к полюсу. Только с помощью такого ледокола, считал Макаров, науке раскроются тайны, разрешить которые она тщетно стремится столько времени. Макаров мечтал о лабораториях на ледоколе, оборудованных по последнему слову науки, самыми точными инструментами.

Но и с теми средствами, что были на «Ермаке», можно было сделать очень многое. Например, однажды тралом, опущенным на глубину свыше тысячи метров, было извлечено огромное количество морских животных: мшанки, губки, черви, актинии, офиуры, морские звезды, креветки, раки-отшельники, крабы, моллюски, всевозможные рыбы. Никто из биологов экспедиции не ожидал такого обильного улова.

Выполнив программу научных работ, «Ермак» вышел из льдов и направился к Шпицбергену.

В бухте Адвент Макаров соорудил бетонированный знак, так называемую «вековую марку» для отметки изменений уровня моря.

От Шпицбергена «Ермак» повернул на юг, в Ньюкасл.

Второе полярное плавание «Ермака» было закончено. Вечером 16 августа ледокол прибыл в Ньюкасл, на верфь Армстронга.

Возвращение в европейские воды было для Макарова далеко не радостным. «Ермак» вернулся с тяжелым повреждением, доказывающим, что арктические льды крепче корпуса ледокола, хотя и укрепленного после первого ледяного рейса.

Если бы Макаров мог предвидеть, как все это обернется против него, он выехал бы в Петербург и лично доложил бы о результатах плавания Витте, чем, вероятно, польстил бы его самолюбию. Но Макаров, будучи человеком деловым и прямолинейным, изложил результаты плавания в короткой телеграмме на имя Витте, рассчитывая, что его поймут правильно. Вот эта телеграмма: «Ермак» оправдал все ожидания относительно возможности пробиваться сквозь льды. Он разбивал торосы высотой 18, глубиной в 42 фута и ледяные поля в 14 футов. Прошел около 230 миль полярным льдом, но при разбивании одного тороса получена пробоина ниже ледяного пояса, где корпус не был подкреплен. Пришлось отказаться от дальнейшего следования».

Явные и тайные недоброжелатели Макарова не скрывали своего злорадства по поводу неудачного завершения экспедиции. Отношение к Макарову в министерстве резко изменилось.

Особенно злорадствовал и радовался неудаче Макарова контр-адмирал Бирилев, пользовавшийся влиянием в военно-морских и правительственных кругах.

Посылая телеграмму из Ньюкасла, Макаров полагал, что ответная телеграмма будет содержать указания, как поступить с ледоколом, и вызов в Петербург для подробного доклада. Но вышло иначе. Переговорив с морским министром Тыртовым, Витте послал Макарову следующую телеграмму: «Оставайтесь в Ньюкасле до прибытия комиссии». Макаров был поражен. Он понял, что допустил ошибку, послав Витте телеграмму, и не сомневался, что комиссия будет подобрана тенденциозно. Желая парировать удар, он написал Витте письмо, в котором подробно изложил обстоятельства дела. «Надеюсь, — писал Макаров, — что комиссия назначена не для того, чтобы раскрыть фактическую сторону дела, ибо таковую я не скрываю и разъясню ее лучше, чем кто-либо. Если я сделал ошибку, то я откровенно в ней признаюсь и, кроме того, покажу, как ее исправить Я действительно сделал ошибку, но эта ошибка заключается главным образом в том, что я недостаточно подготовил ваше превосходительство к возможности неудачи в первое время. Я помню, что, прощаясь с вами, я обратился с единственной просьбой поддержать меня в случае какой-либо неудачи».

Но было уже поздно. Письмо Макарова пришло, когда члены комиссии находились уже на полпути в Англию, причем, как Макаров и предполагал, комиссия, стараниями Тыртова, полностью состояла из недоброжелателей или завистников Макарова, отрицательно относившихся к идее ледокола. Возглавлял комиссию контр-адмирал Бирилев.

Как по команде, большинство газет, которые только вчера всячески превозносили адмирала Макарова, теперь порочили и чернили и его и «Ермака».

В реакционной газете «Новости» какой-то развязный и невежественный писака, скрывшийся за псевдонимом Карданус, писал: »…с какой физиономией покажется теперь могучий «Ермак», когда всем стало известно, что до настоящих полярных льдов он и дойти не мог, а не то что ломать их?» Карданус предлагал, «чтобы не было стыдно», славное имя «Ермака» отменить и кораблю присвоить название «Ледокол Э 2».

«Шушера взяла верх, и мне опять много хлопот с ней», — писал Макаров Врангелю.

Когда Степан Осипович узнал о составе следственной комиссии, для него стал ясен замысел Витте. Он обратился тогда к нему с просьбой ввести в комиссию хотя бы командира «Ермака» Васильева, однако в этом ему было отказано. Но Макаров не мог и не хотел признать себя побежденным. Он обратился к председателю Географического общества П. П. Семенову с письмом, в котором явственно слышится боязнь, что ему не дадут довершить начатое им дело. «Дело ломки полярного льда, — писал Макаров, — есть дело новое и небывалое. Никто никогда не пробовал ломать полярный лед, и было бы чудом, если бы, построив специально для этого дела судно, мы бы сразу нашли наилучшую комбинацию форм и машин. В то время как английские ученые приветствуют меня с успехом, наши газеты делают все возможное, чтобы возбудить против меня общественное мнение, и я боюсь, что мне не дадут докончить дело». Но и это письмо почему-то осталось без ответа.

«Мне не дадут докончить дело!» — вот мысль, которая больше всего угнетала Макарова. Он никак не мог примириться с мыслью, что дело похоронено. «Предположения необыкновенные, — считал Макаров, — обыкновенным людям всегда кажутся несбыточными до тех пор, пока они не сбудутся». На своего «Ермака» он смотрел лишь как на «прототип» будущего, еще более мощного и совершенного ледокола. «Свое дело я не считаю проигранным… Мы еще не исчерпали все наши средства. Сражение затянулось, но еще может быть выиграно», — писал он, не теряя надежды на победу.

Прибыв со своими помощниками в Ньюкасл, Бирилев приложил все усилия, чтобы опорочить Макарова. Устранив его от всякого участия в работе комиссии, не обращаясь к нему ни за какими разъяснениями, Бирилев начал для чего-то, как заправский следователь, опрашивать команду. Члены комиссии не отставали от своего председателя в «служебном рвении». В поисках недочетов они облазали ледокол сверху донизу, проверяя каждое крепление, каждую гайку. А по вечерам, обложившись чертежами, отыскивали недостатки в конструкции корабля. Макаров, наблюдая издали это «следствие с пристрастием», проявлял исключительное терпение, но переживал это очень сильно.

15 сентября он занес в дневник: «Оставил комиссию на ледоколе. Чувствую полное омерзение к людям, которые приехали специально для того, чтобы правдой или неправдой разыскать обвинения и всякими кривыми путями помешать делу. Они не пригласили меня ни на одно заседание и при мне боятся высказываться». Ф. Ф. Врангель, хорошо понимая настроение Макарова, писал ему из Петербурга: „Желаю Вам спокойствия и уверенности в борьбе с противниками, которых Вы теперь грудью победить не можете, а лишь временем и силою аргументов». И Макаров остался верен себе. Он не опустил руки и, стараясь не обращать внимания на происки комиссии, с головой ушел в работу по исправлению повреждений на ледоколе, а в остальное время готовил к печати свой труд „Ермак“ во льдах“, в котором подробно обосновывал свою идею и давал полную картину работы ледокола во льдах. Выпуском этой книги Макаров надеялся снова привлечь внимание широких кругов общественности к вопросам ледового плавания и снять с себя несправедливые, злобные обвинения.

Тем временем комиссия закончила свою деятельность. В акте подробно перечислялись все недостатки «Ермака» и отмечалось, что может и чего не может выполнить ледокол. Общий же вывод сводился к тому, что «ледокол „Ермак“ как судно, назначенное для борьбы с полярными льдами, непригодно по общей слабости корпуса и по полной своей неприспособленности к этого рода деятельности. Каждый раз, когда ледокол встречался с полярными льдами, получались и будут получаться более или менее серьезные и тождественные аварии, что происходит как от конструктивных недостатков ледокола, так и от недостаточно тщательного производства кораблестроительных работ на этом судне». Ледокол рекомендовалось использовать в русских дальневосточных или северных водах в качестве спасательного парохода. Особенно большие услуги, по мнению комиссии, ледокол мог принести в военное время. Акт в основном правильно отмечал недостатки «Ермака», сильно преувеличивая их. Несправедливым было, например, утверждение, что корабль совершенно не приспособлен к полярному плаванию: он превосходно разрушал ледяные торосы и прошел во льдах до 81 o 28' северной широты.

В акте поражала не критика отдельных дефектов «Ермака», которых и в самом деле было немало (сам Макаров не отрицал этого), а в целом придирчиво-недоброжелательный тон его, явное преувеличение отрицательных и замалчивание положительных качеств корабля. Члены комиссии сознательно не хотели понять той простой истины, что это был первый опыт ледокольного плавания, опыт борьбы с полярными торосами и поэтому заранее определить безупречную конструкцию корабля, предназначенного для подобной работы, было практически невозможно. Сделать больше, чем сделал Макаров для осуществления в подобных условиях идеи полярного мореплавания, не смог бы никто. И если бы члены комиссии были объективны в своей работе, то они пришли бы к выводу, что общий замысел Макарова при проектировании и строительстве ледокола был правильным.

Макаров дал достойную отповедь необъективному акту комиссии Бирилева, разобрав этот акт по пунктам. Свой отзыв, вместе с новым проектом плавания в Арктику Макаров представил Витте. Было ясно, что адмирал решил бороться до конца и не сойдет со своих позиций. В проекте он писал: «…Все мои соображения вполне подтвердились: переход к Петербургу зимою оказался возможным, полярный лед поборим и плавание к Енисею без ледокола невозможно. Постройка же полярного ледокола не имела прецедента, опыт показал, что такое полярный лед, и будет жаль, если мы не доведем дело до конца».

Но наиболее сильным союзником Макарова оказалась сама жизнь. Огромная практическая польза «Ермака» стала вскоре очевидной для всех. Когда в начале ноября отремонтированный в Ньюкасле «Ермак» прибыл в Кронштадт, пароходовладельцы, которые собирались прекращать навигацию, изменили свои намерения и, несмотря на позднее время, продолжали доставлять грузы в Петербургский порт. Одновременно Макаров стал получать многочисленные запросы от зарубежных фирм, смогут ли они рассчитывать, что их пароходам «Ермак» окажет содействие в случае, если внезапно наступят морозы. Макаров дал положительный ответ.

Но, конечно, ледовая работа в Финском заливе не особенно интересовала Макарова. Все мысли и стремления его по-прежнему были отданы далекой Арктике, борьбе с полярными торосами. И принимая предложения пароходовладельцев, Макаров продолжал думать об улучшении конструкции «Ермака». Прежде всего он решил по окончании навигации в Петербурге и в портах Балтийского моря заново перестроить носовую часть ледокола, оказавшуюся недостаточно крепкой для плавания в Ледовитом океане.

В ноябре Макаров получил сразу несколько телеграмм от пароходовладельцев, просивших оказать в срочном порядке помощь их пароходам, застрявшим во льдах Петербургского порта. Внезапно грянувшие морозы застали их врасплох. Не все успели даже выйти из Невы. Макаров отдал распоряжение разводить пары, чтобы тотчас идти на помощь. Но в это же время он получил другое извещение, более серьезное. Главный командир порта сообщал, что крейсер первого ранга «Громобой», следуя из Кронштадта в Петербург, сел на мель в морском канале и что его необходимо немедленно выручать. С помощью «Ермака» «Громобой» благополучно сошел с мели. Вскоре «Ермак» освободил двенадцать застрявших во льду пароходов и вывел их на открытую воду.

Вернувшись в Кронштадт и став на якорь на Малом рейде, «Ермак» готов был по первому требованию выполнить новое распоряжение. И такое распоряжение вскоре последовало: надо было спасать броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин», который, направляясь из Гельсингфорса в Кронштадт, на полном ходу наскочил на камни у южной оконечности острова Гогланд.

Положение броненосца было серьезным. Многие даже считали, что спасти броненосец невозможно. В зимних условиях снять громадный корабль с камней очень трудно, а весною прибрежный лед своим напором потащит броненосец по камням и разломает его. Никакие якоря не помогут. По словам местных жителей, напор льда на Гогланд бывает таков, что «весь остров трещит». Не будь «Ермака», вряд ли возник бы вообще вопрос о спасении «Апраксина», «Ермак» решил все дело. Были организованы спасательные работы, начальником которых назначили контр-адмирала Амосова. Работы по спасению броненосца «Апраксин» продолжались всю зиму. «Ермаку» пришлось снабжать людей, производивших спасательные работы, всем необходимым. Никакому другому кораблю это было бы не под силу. На борту ледокола была организована ремонтно-механическая мастерская. В течение зимы «Ермак» сделал четыре рейса в Кронштадт и шесть рейсов в Ревель. Прибытие ледокола на Гогланд всегда было радостным событием для команды «Апраксина», которая переселилась на остров в деревянные бараки, построенные из материалов, привезенных все тем же «Ермаком». На ледокол приходили развлекаться, отогреваться и обедать. «Ермак» получил среди офицеров наименование «Отель Гогланд».

Возникавшие при сложных спасательных работах вопросы требовали повседневной, постоянной связи Гогланда с материком. Осуществить такую связь «Ермак», естественно, не мог. Да и вообще это было тогда совершенно невозможно. О том, чтобы проложить в зимних условиях кабель, нечего было и думать, а сообщение с материком, до которого от острова 46 километров, по льду было сопряжено с большим риском и могло осуществляться лишь несколькими смельчаками — почтальонами из жителей Гогланда; не обеспечивала необходимой связи и световая сигнализация.

Выручил снова Макаров. Он вспомнил о своем друге — преподавателе Кронштадтских минных классов А. С. Попове, демонстрировавшем свой аппарат — грозоотметчик. Летом 1899 года Полов производил опыты на Черном море, устанавливая при помощи изобретенного им аппарата связь со станциями, находившимися на трех броненосцах. Попову удалось добиться успеха: сигналы принимались на расстоянии свыше пяти километров. Но на большем расстоянии они не улавливались. Не видевшее, по своему обыкновению, в опытах Попова ничего заслуживающего особенного внимания морское ведомство отнеслось к величайшему открытию безобразно равнодушно. Денег Попову не отпустили, и он должен был прекратить опыты.

Вспомнив о Попове, Макаров предложил высшему морскому начальству пригласить Попова и попытаться с помощью его грозоотметчика установить связь между Гогландом и материком. Морскому министерству ничего не оставалось, как принять этот совет. И хотя денег на производство опытов и в этот раз было отпущено очень мало, Попов со своими помощниками с жаром принялся за дело. Ассистент минных классов Н. П. Рыбкин и капитан 2 ранга Залевский занялись оборудованием станции на Гогланде, а лейтенант А. А. Реммерти унтер-офицер А. Безденежных — на материке, вблизи финского городка Котка. Вскоре «Ермак» доставил на Гогланд с партией рабочих все необходимые приборы.

Когда станции были оборудованы и установлены огромные антенны, передающая станция на Котке передала первые сигналы. Вначале на сигналы с Котки не было ответа. Но вскоре на телеграфией ленте стали появляться какие-то знаки. «Я немедленно сообщил об этом Попову, — вспоминает Реммерт, — и он быстро приехал. Началась слежка, настройка, поскольку такая в то время могла так называться. Так продолжалось всю ночь. Настало утро. Наконец, около трех часов дня, спустя почти месяц после нашего приезда, на ленте довольно четко начали получаться знаки, но слова еще не были достаточно разборчивы. На следующий памятный день, наконец, разобрали, несколько слов. Смысл этих слов был тот, что наши сигналы „Гогланд“ принимает и спрашивает, получили ли мы их сигналы. Надо было видеть состояние Александра Степановича Попова. У него не держалась лента в руках от дрожи в них, он был бледен, как полотно, но улыбка озаряла его доброе лицо. Мы, народ молодой и горячий, решили, что „сношение установлено“, и бросились целовать Попова».

Так было положено начало практическому применению величайшего изобретения — радио. Это замечательное событие произошло 24 января 1900 года.

Макаров оказал большую поддержку великому изобретателю. Предвидя огромные возможности в будущем для радио, он одним из первых оценил его и позже решительно отвергал притязания Маркони на приоритет в области изобретения «беспроволочного телеграфа». «Профессор Попов, — заявлял Макаров, — первый открыл способ телеграфирования без проводов, Маркони выступил после Попова».

На другой же день после установления связи с Готландом началась регулярная работа первых русских радиостанций.

Когда о результатах опытов с беспроволочным телеграфированием доложили начальнику главного морского штаба адмиралу Авелану, он воскликнул:

— Как кстати! Это очень хорошо! Где находится сейчас «Ермак»?

Ему ответили, что ледокол стоит у Гогланда. Тогда Авелан взял лист бумаги и быстро набросал:

«Командиру ледокола „Ермак“.

Около Лавен-Саари оторвало льдину с 50 рыбаками. Окажите немедленно содействие в спасении этих людей.

Авелан».

Радиограмма полностью, без всяких искажений, была принята на Гогланде. «Когда принимавший прочел вслух эту телеграмму, — вспоминает один из очевидцев первых шагов радио, — то, по крайней мере, минута прошла при мертвой тишине, никто не проронил ни слова. Все присутствующие были глубоко взволнованы. Они поняли, какую громадную услугу оказывает только что установленный способ сообщения, и в общем сознании мелькнуло, что этим призывом к спасению погибающих беспроволочный телеграф наилучшим образом осветил начало своей деятельности на нашей родине».

«Ермак» в точности выполнил приказание: пятьдесят человеческих жизней было спасено. Впоследствии А. С. Попов в письме к Макарову так вспоминал об этом случае: «Первая официальная депеша содержала приказание „Ермаку“ идти для спасения рыбаков, унесенных в море на льдине, и несколько жизней было спасено благодаря „Ермаку“ и беспроволочному телеграфу. Такой случай был большой наградой за труды, и впечатление этих дней, вероятно, никогда не забудется».

Быстро разнеслась повсюду весть о первой крупной победе, одержанной беспроволочным телеграфом. Уже через неделю связь по радио между Гогландом и Коткой настолько наладилась, что передавались телеграммы, содержавшие до ста слов.

Макарова в период описываемых событий уже не было на «Ермаке». Назначенный главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором города Кронштадта, он находился в Кронштадте, всеми же делами на ледоколе в течение памятной зимы 1899/1900 года руководил его ученик и друг капитан 2 ранга М. П. Васильев.

Когда Макарову доложили, что беспроволочная связь между Гогландом и Коткой установлена, он послал А. С. Попову такую приветственную телеграмму:

«А. С. Попову, 26/1, 1900 г.

От имени всех кронштадтских моряков сердечно приветствую вас с блестящим успехом вашего изобретения. Открытие беспроволочного телеграфного сообщения от Котки до Гогланда на расстоянии 43 верст есть крупнейшая научная победа.

Макаров».

С установлением радиосвязи спасательные работы на «Апраксине» пошли значительно быстрее. Камень, продырявивший дно броненосца, был постепенно удален при помощи взрывов, и, наконец, 11 апреля «Ермак» стащил «Апраксина» с мели. Стали заделывать огромную пробоину пластырями. А еще через несколько дней Макаров получил от руководителя спасательными работами следующую радиограмму: «Ермаку» и его доблестному командиру, капитану 2 ранга Васильеву «Апраксин» обязан спасением. В непроглядную снежную метель броненосец, обмотанный вытянутыми в струну цепями, стальными и пеньковыми тросами, прикреплявшими до 450 кв. метров пластырей, шел 7 часов в струе «Ермака» ледяными полями между отдельными глыбами торосистого образования и каналом, пробитым в сплошном льду, и ни одна цепь, ни один трос не были перерезаны льдом».

Морской министр, еще совсем недавно заявлявший, что не видит в «Ермаке» никакой пользы, теперь, обращаясь к Витте, писал: «…Мне остается только благодарить вас за предоставление в мое распоряжение ледокола, неутомимая деятельность которого много способствовала успеху работ по снятию с камней броненосца „Апраксин“.

Спасая «Апраксина», «Ермак» несколько раз ходил в Ревель и Кронштадт. В одно из этих плаваний в Ревель ледокол оказал еще одну большую услугу военно-морскому флоту. Он освободил застрявший во льдах крейсер первого ранга «Адмирал Нахимов», отправлявшийся из Ревеля в дальнее плавание. Боевой корабль со своими грозными орудиями и бронированным корпусом оказался совершенно беспомощным в борьбе с ледяной стихией. Всякая надежда выйти в море была потеряна, к тому же крейсеру угрожали серьезные повреждения. И тогда, неожиданно для всех, на горизонте показался «Ермак», подошел к «Нахимову», освободил его и вывел на открытую воду.

Когда список кораблей, которым ледокол оказал помощь, пополнился такими крупными боевыми единицами, как крейсер «Нахимов» и броненосец «Апраксин», отношение к Макарову и «Ермаку» изменилось.

А что, если явится необходимость отправить военный флот в зимнее время в открытое море? Ведь может произойти такой случай, а вдруг война? Какую пользу может тогда оказать «Ермак»? — подобные вопросы задавались теперь не только военными моряками. «Ермак» снова привлек внимание, о ледоколе и его создателе все чаще стали говорить и писать.

Макаров воспользовался переменой обстановки и поднял казалось бы окончательно похороненный вопрос о новой экспедиции во льды Ледовитого океана. Он снова обратился к Витте с большим письмом, в котором доказывал возможность осуществления этого плавания. Макаров высказывал уверенность, что перестройка носовой части «Ермака» обеспечит ему успех. Более острые новые обводы ледокола позволят ему легче раздвигать ледяные поля в Ледовитом океане. Макаров писал, что к северу от Шпицбергена находятся еще не открытые земли, до которых никто, кроме «Ермака», не может дойти. Земли эти необходимо описать и присоединить к России. «…У нас есть корабль, — заканчивал свое письмо Макаров, — который дает возможность сделать то, что не под силу ни одной нации и к чему нас нравственно обязывают старые традиции, географическое положение и величие самой России… Было бы неестественно останавливаться перед полуоткрытыми дверями к тому, что обещает такие благие результаты».

Но Витте, ссылаясь на мнение консультантов, отказал Макарову в организации экспедиции. Однако Макаров не сложил оружия. Он обстоятельно ответил консультантам и отправил Витте новое обширное письмо, в котором снова и снова доказывал пользу экспедиции. Есть все основания надеяться, — писал Макаров, — что в своем теперешнем виде ледокол выдержит удары о полярные льды. Макаров обещал действовать осторожно и осмотрительно, не задавая непосильной работы ледоколу, и выражал полную уверенность, что с таким кораблем, как «Ермак», можно многое сделать, не подвергая его излишнему риску. Заканчивая письмо, Макаров писал, что он не просит лично для себя никакой награды за те дела, которые «Ермак» уже совершил. «Наградою будет возможность довести дело до конца, благодаря чему уже осуществилось и осуществляется в гораздо более широких масштабах мероприятие в высшей степени полезное для преуспевания русской морской торговли».

Возможно, что доводы Макарова показались на этот раз убедительными, возможно также, что немалую роль сыграли здесь честолюбивые замыслы Витте. Так или иначе, Макарову было разрешено организовать экспедицию и предложено представить подробный план нового арктического похода.

Закончив дело на Гогланде, «Ермак» 16 апреля прибыл в Кронштадт. За зиму ледокол проделал огромную работу; он прошел 2257 миль, из них 1987 — во льдах. Срочные дела не позволяли его команде отдохнуть. В Кронштадте «Ермак» пробыл всего неделю и снова отправился в рейс на помощь застрявшим во льдах пароходам.

Вблизи острова Нерва с «Ермака» заметили пароход, подававший сигналы бедствия. Немедленно отправились к нему. Но было уже поздно. «Ермак» подоспел к пароходу, оказавшемуся норвежским, в тот момент, когда он стал погружаться в воду. Забрав с льдины команду и пассажиров, «Ермак» отправился дальше. У острова Сескар были спасены семь финнов, застрявших на поврежденной шлюпке среди льдов. Изнуренные и обессиленные люди нашли радушный прием на ледоколе.

Летом 1900 года «Ермак» ушел в Ньюкасл для капитальной перестройки носовой части; конструкцию Макаров предложил совершенно изменить. Передний винт, не оправдавший себя, был снят. Решено было также удлинить носовую часть на четыре с половиной метра. Превращение носовой части ледокола в более острую и длинную, по мнению Макарова, позволило бы кораблю более легко врезаться в ледяные поля и раздвигать льдины. Предложение Макарова было одобрено специальной комиссией. Более полугода потребовалось на переделки. Лишь в феврале следующего года ледокол вышел в Кронштадт. У Толбухинского маяка его встретил Макаров. Он хотел лично убедиться, каковы стали качества ледокола после реконструкции. Проба прошла вполне успешно. Правда, испытания происходили не в арктических льдах, а в Финском заливе, но Макаров не сомневался, что ледокол в его новом виде будет лучше работать и в полярных условиях.

Удачно проведенные испытания положили конец колебаниям Витте, и он окончательно разрешил экспедицию. Через два дня Макаров представил полную программу плавания и план всех подготовительных работ. «Ермак» должен был идти к устью Енисея, но не через Югорский Шар, как обычно ходили туда, а вокруг северных берегов Новой Земли, то есть вокруг мыса Желания. Такой маршрут, сравнительно менее рискованный, был вполне сознательно избран Макаровым из опасения, что более смелые и широкие замыслы могут испугать Витте и экспедиция опять не будет разрешена. Намеченный маршрут не удовлетворял Макарова, но он вынужден был с этим смириться.

Вместе с тем и этот маршрут заслуживал внимания, так как северные окраины Новой Земли и условия плавания в этом районе еще никем не были изучены. Обратный путь, в случае благоприятного состояния льдов, намечался севернее.

Такая программа действительно не вызвала возражений и была утверждена. На Макарова возлагалось исследование пути по северную сторону Новой Земли и одновременно нанесение на карту ее западного берега.

Макаров не скрывал своей радости. Полтора года с удивительной настойчивостью добивался он разрешения вновь устремиться на своем ледоколе в неизведанные просторы Арктики и, наконец, достиг своего.

Обладая большим жизненным опытом и трезво оценивая сложившуюся обстановку, Макаров отлично понимал, что он взялся за дело чрезвычайно рискованное и что неудача может постичь его так же, как и в предыдущих плаваниях. Об этом свидетельствует его «весьма секретная записка», составленная им перед отправлением в плавание и адресованная на имя царя. Эту записку в запечатанном конверте Макаров передал адмиралу В. Мессеру «на случай, если к 15 октября 1901 года никаких известий о благополучном возвращении „Ермака“ не будет». Содержание этой записки теперь известно.

«Теперь предстоит плавание в Ледовитый океан, — писал в ней Макаров. — Вся ответственность как за мою мысль, так и за ее исполнение лежит на мне одном, и если на „Ермаке“ что-нибудь не сделано, то виноваты не те, которые сумели помешать, а я, который не сумел этого отвратить. Мною сделано все, что оказалось в данных условиях возможным, чтобы ледокол „Ермак“ мог выдержать всякие случайности, которые сопряжены с этим плаванием…» Далее Макаров советует, что надо будет делать и как поступать, если придется посылать экспедицию на поиски исчезнувшего ледокола. Считая посылку санной партии нецелесообразной, Макаров советовал немедленно приступить к постройке ледокола, вдвое меньшего, чем „Ермак“. Тут же были приложены чертежи этого ледокола. Заканчивалась записка так: „Прошу великодушно простить мне это, ибо единственное побуждение, которое толкает меня на север, есть любовь к науке, желание раскрыть те тайны, которые природа скрывает от нас за тяжелыми ледяными преградами“.

Начались сборы. Времени оставалось мало. Макаров представил программу министру 11 апреля. В середине мая «Ермак» должен был отправиться в путь, а ничего еще не было готово. Сам Макаров, исполнявший в это время обязанности главного командира Кронштадтского порта, имел очень мало времени для наблюдения за подготовкой экспедиции, «лишь небольшие обрывки», как говорил он.

И все же экспедицию нельзя было упрекнуть в плохой организации. С особенным вниманием Макаров подбирал людей. Команда была предупреждена о возможных трудностях и случайностях, вплоть до вынужденной зимовки. Но это отпугнуло лишь немногих. Личный состав «Ермака» почти не переменился — в новое плавание пошли почта все те, кто плавал на «Ермаке» зимой. Всего в экипаже «Ермака» числилось девяносто три человека. Это был народ молодой, энергичный и бесстрашный. Хорошо была обеспечена экспедиция и научным персоналом. На корабле имелись астроном, геолог, метеоролог, топограф, гидролог, физик-магнитолог, зоолог, ботаник и фотограф.

16 мая 1901 года «Ермак» отправился в путь. Он должен был зайти в Ньюкасл за углем, затем в Тромсе. Макаров не участвовал в плавании. Ему предстояло еще закончить дела в Кронштадте. В Ньюкасле было погружено 3200 тонн угля — столько, сколько могли вместить бункера. Перед походом к Новой Земле «Ермак» временно поступил в распоряжение русской градусной экспедиции академика Ф. Н. Чернышева. Под его начальством «Ермак» сходил на Шпицберген и 14 июня вернулся в Тромсе. Через три дня сюда прибыл и Макаров.

В Тромсе Макаров собрал всех членов экспедиции и подробно разъяснил, кто и что должен делать. На себя он взял руководство гидрологической частью. Закончив все приготовления и пополнив запасы угля, «Ермак» 21 июня 1901 года отправился в путь, взяв курс на расположенный в северной части Новой Земли полуостров Адмиралтейства. Обычно в это время западные берега Новой Земли на значительном протяжении бывают свободны от льда, но в 1901 году ледовая обстановка в этом районе была исключительно тяжелой. Еще не доходя новоземельских берегов, ледокол вошел в большое, совершенно ровное поле льда толщиной около одного метра. Однако новоземельский лед был для «Ермака» не труден. Он смело и уверенно шел вперед, легко ломая лед.

По пути встречалось много медведей. Они с любопытством смотрели на невиданное зрелище и иногда почти вплотную подходили к борту ледокола.

Научные работы велись с самого начала плавания. Через каждые пятьдесят миль делали станцию и производили глубоководные исследования.

Но чем дальше продвигался «Ермак», тем яснее было, что изменения, произведенные в конструкции носовой части, помогают ледоколу мало. Ему все труднее становилось бороться со льдами. Щель, которую он прокладывал во льдах, становилась все уже и извилистее. Не доходя до полуострова Адмиралтейства, несколько южнее его, ледокол оказался в сплошном торосистом льду и дальше продвигаться не смог. Эта стоянка продолжалась несколько дней. По временам лед слегка ослабевал, расходился, и тогда «Ермак» немного продвигался. Но эти ничтожные результаты никого не радовали. Угля расходовалось очень много. Тяжело было на сердце у Макарова. Все же он решил бороться. Начались бешеные удары в лед с полного хода. За первым ударом следовал второй, третий… но успеха не было. После первого удара перед торосом образовалась густая каша битого льда, которая ослабляла силу последующих ударов. После каждого удара ледокол продвигался вперед все меньше.

Другие меры, принятые Макаровым, также успеха не имели. «Ермак» застрял во льдах. Через несколько дней лед немного ослабел и удалось пройти вперед около двух миль, но затем снова началось сжатие льдов, причем более сильное, чем предыдущее.

Всегда жизнерадостный и веселый, заражавший всех своей бодростью, Макаров на этот раз сам начал терять уверенность в благополучном исходе. Однако виду не показывал. Вот запись в его дневнике от 11 июля: «Проснулся в 41/2 часа и до утра не мог заснуть. Мысль, что мы совершенно во власти природы, меня страшно гнетет. Если льды раздвинутся — мы можем выйти, а если нет — мы останемся и зазимуем. Мы находимся в торосистом поле. Перед носом и за кормой у нас тяжелый лед, слева — легкое поле, все усилия повернуть ледокол в эту сторону оказались напрасными». Над «Ермаком» нависла реальная угроза зимовки.

Чтобы поднять настроение экипажа, Макаров решил занять всех общей работой. С лопатами, кирками и другими инструментами люди вышли на лед и начали растаскивать куски льда в разные стороны. Макаров был вместе со всеми. Но скоро все увидели, что руками в ледовитом океане много не сделаешь. Работы на льду были отменены.

Но сидение на корабле быстро наскучило. Многие совершали прогулки по льду, иногда проваливаясь в запорошенные снегом проталины. Макаров сам дважды выкупался в такой проталине.

Как-то вечером группа участников экспедиции отправилась пешком к западу на разведку. Впереди расстилались бесконечные поля смерзшихся льдин. Светило незаходящее полярное солнце. Прошли километр, другой — ничего утешительного вокруг, нигде никаких признаков свободней воды. Так ничего и не разведав, группа решила возвратиться к ледоколу. Решение было принято вовремя. Неожиданно началась сильная передвижка льда. Огромные льдины, не менее пятидесяти метров в поперечнике, с треском расходились, образуя полыньи в три-четыре метра. Но тотчас же из воды выныривали льдины второго слоя. Они перевертывались, рассыпались, разламывались и, сталкиваясь, нагромождались в огромные торосы. «Все это происходило, — вспоминал участник похода геолог Вебер, — как бы беспричинно. Явление стихийно-зловещее; чувствовалось, что подо льдом океан. Насилу мы добрались к „Ермаку“.

30 июля Макаров устроил совещание научных работников, штурманов и механиков. В ободряющей речи он заявил, что есть полная надежда выйти из ловушки, так как лед рассыпается на мелкие глыбы. Стоит только задуть ветру, и «Ермак» свободен.

А на другой день вечером, сидя в своей каюте, он записывал: «Обыкновенно засыпаю около часу ночи, но в три просыпаюсь. Мысли о предстоящей зимовке не выходят из головы. Потом читаю, опять засыпаю и опять просыпаюсь и т. д. до 7 часов утра, когда входит капитан. Вечером обдумывал и писал письма, которые хочу послать о помощи.

А погода словно дразнит. Тишина. Весь день солнце, горизонт чистый. В прозрачном сверкающем воздухе отчетливо видны мрачные берега Новой Земли. Чистота полярного воздуха удивительная!» Геолог В. Н. Вебер, писал Макаров, профильтровал снеговую воду и не обнаружил в ней ни одной пылинки. Не случайно на «Ермаке» все были здоровы, и даже умиравший от воспаления легкик в тромсенской больнице матрос Лизунов быстро поправился».

Положение не улучшалось. Льды стояли неподвижно. Наконец, Макаров решил, что если лед в ближайшее время не разойдется, придется готовиться к зимовке. Одновременно он собирался направить группу людей на Новую Землю, где находился опорный пункт всех научных новоземельских экспедиций, чтобы дать знать в Петербург о том, в какое положение попал «Ермак». В поход должны были отправиться шесть человек с двухмесячным запасом продовольствия, так как до ближайшего поселения Малые Кармакулы было 285 километров. Начальником группы был назначен геолог Вебер. Намечалась посылка и второй партии. Немедленно приступили к сборам. Вечером засели писать официальные донесения и письма к родным к друзьям.

В письме к жене от 22 июля 1901 года Макаров писал: «Широта 74 o 41', долгота 54 o 23'. Мы вошли под берегом Новой Земли в торосистое поле в то время, когда оно было случайно в периоде ослабления; но затем оно пришло в состояние сжатия, и мы едва можем в нем пошевельнуться. Все зависит от ветра. Если будет свежий норд-ост, то льдина может ослабнуть в своем сжатии, и мы быстро освободимся. Но вот уже почти месяц, и таких условий пока не наступало… Через месяц могут грянуть морозы (и теперь по ночам иногда 3 o мороза). Необходимо подумать о том, как снять с «Ермака» экипаж, поэтому я посылаю две партии… Необходимо уговорить Витте, чтобы он устроил посылку ледокола Э 2 и парохода «Рюрик» к границе постоянных льдов, снять экипаж… надо снимать команду в начале сентября, ибо позже будет труднее…

Я совершенно здоров, но сильно озабочен участью «Ермака». Напрягаю все силы, чтобы найти выход. Пробиваясь с ледоколом, прилагаю все мое искусство и всю мою энергию. Результатов нет, и мы нисколько не двигаемся. Эта работа вовсю без результатов в высшей степени тяжела и физически и психически. Неделю тому назад это у меня отозвалось на неправильной работе сердца, но я сейчас же бросил курить и пить кофе… И теперь я опять здоров. Как это будет грустно бросить «Ермак»! И еще будет грустней остаться здесь на зиму…»

Ледовая обстановка, сложившаяся в 1901 году у берегов Новой Земли, была исключительно неблагоприятной. Никогда не наблюдалось здесь ничего подобного. Вместо обычно дувших здесь в это время года восточных ветров целый месяц упорно держались западные, нагнавшие столько льда и «наторосившие», по словам Вебера, такую кашу, что ее надо сначала видеть, а потом уж винить «Ермак». Температура поверхностного слоя воды вместо +4, +6 была отрицательной. «Со стороны глядя, — заносит Вебер в дневник, — дело выходит позорное: начать работу с полуострова Адмиралтейства и, не подойдя к нему, застрять, притом не на мели или камнях, но во льду (ледокол!). Но если посмотреть, что проделала с ним природа, то придется оправдать судно и руководителей экспедиции».

Между тем жизнь на корабле шла обычным порядком: все занимались своими делами, готовились к ледовому пешему походу на Новую Землю, читали книга с описанием полярных путешествий и со все возрастающим нетерпением ждали одного — «раздвижки льдов». А сам Макаров производил опыты. Из кусков листового железа, отшлифованного и неотшлифованного, он сделал две модели парохода и испытывал их в корыте с водой и льдом, чтобы определить, облегчит ли отшлифовка листов обшивки продвижение ледокола в сжатом льду.

Все уже было готово к двум пешим экспедициям на Новую Землю, написаны донесения и письма, уменьшен суточный рацион и продумана подготовка к предстоящей зимовке, когда вдруг неожиданно пришло освобождение. 6 августа в три часа вахтенный заметил, что лед как будто тронулся. Стали проверять. Средством проверки служил шпагат с колышком, спущенный с борта судна на лед и там закрепленный. Взглянули на шпагат и убедились, что за время последней вахты он немного натянулся. Сообщили командиру. Осмотрев лед, Васильев приказал будить команду и немедленно разводить пары. На палубе показался адмирал. Он был спокоен и не проявлял никаких признаков радости. «Может быть, начавшаяся передвижка так же неожиданно кончится и лед снова сожмет корабль», — думал он.

Но лед расходился по-настоящему. Все шире становились полыньи, черными лентами извивались появившиеся во льду каналы, то и дело раздавался треск лопавшихся льдин.

В пятом часу утра «Ермак» шел полным ходом, но уже не к берегам Новой Земли, а к загадочной Земле Франца-Иосифа, где не побывало еще ни одно русское судно. Путешествие это предпринималось взамен неудавшегося рейса на Енисей. От Земли Франца-Иосифа решено было идти к мысу Ледяному на Новой Земле, а потом, если позволят условия, на Шпицберген, производя по пути научные исследования.

День 6 августа был незабываемым для всех участников похода. «Мы были выпущены на свободу и, выйдя изо льда, испытывали то же, что выпущенные из тюрьмы», — замечает Вебер. В этой ледовой тюрьме путники находились двадцать дней.

На третий день похода в туманной мгле стали вырисовываться очертания угрюмого архипелага. Многие, выходя на палубу и всматриваясь вдаль, спрашивали: где же земля? И в самом деле, Земля Франца-Иосифа не похожа на землю. Скорее это какой-то грандиозный ледяной купол, поражающий своей суровостью даже видевшего всякие виды полярника. Земля Франца-Иосифа — подлинная Арктика. Чем ближе подходил к ней «Ермак», тем чаще встречались огромные плавающие ледяные горы, айсберги, особенно много их нагромоздилось у мыса Флора.

Ледокол вступил в полосу льда, не испытавшего, по-видимому, сжатия. Льдины гладкие, без нагроможденных на них барьеров, не то, что у Новой Земли.

«Ермак», легко и свободно расталкивая лед, пробирался к берегу. По временам встречались более тяжелые, торосистые поля, но и они не были сколько-нибудь серьезным препятствием.

На другой день поутру «Ермак» взял курс на северные новоземельские берега. Почти весь день он пробивался через сплоченные плавучие льды, по-прежнему периодически делали станции и производили океанографические наблюдения. Вблизи Новой Земли, у мыса Нассау, ледокол встретил такие тяжелые льды, что Макаров, учтя недавний урок, решил вернуться к Земле Франца-Иосифа. Попытка обогнуть мыс Желания и пройти в Карское море не удалась.

Секретная записка, оставленная Макаровым перед уходом в плавание, заканчивалась такими словами: «…Единственное побуждение, которое толкает меня на север, есть любовь к науке, желание раскрыть те тайны, которые природа скрывает от нас за тяжелыми ледяными преградами». Раскрыть тайны, думал Макаров, это значит надежно обследовать и изучить незнакомые раньше никому места, открыть новые земля. Он не без основания предполагал наличие в отдаленных районах Арктики неизвестных еще земель и островов. Во время второго ледового плавания «Ермака» Макарову показалось, что он увидел такую землю в западном направлении от Шпицбергена, но разглядеть ее тогда как следует не удалось.

Теперь у Макарова были вполне серьезные основания предполагать наличие не открытых еще земель к востоку от земли Франца-Иосифа. О существовании их можно было догадываться по целому ряду признаков. В оставшейся после Макарова рукописи, относящейся к плаванию 1901 года, можно прочесть: «Места к востоку от Земли Франца-Иосифа мне представляются особенно интересными, так как есть некоторая вероятность найти там острова. Мне кажется, что если бы там не было островов, то в пролив между северной оконечностью Новой Земли и Землей Франца-Иосифа должен бы направляться довольно значительный поток полярных льдов. Между тем, этого нет, и корабль Вайпрехта „Тегетгоф“ несло первоначально на северо-восток вдоль Новой Земли, а потом уже двинуто на запад к южной оконечности Земли Франца-Иосифа».

Спустя тридцать четыре года предположение Макарова подтвердилось. В 1935 году советской экспедицией на ледоколе «Садко» в указанном Макаровым месте был открыт остров, названный в честь первым увидевшего этот остров участника экспедиции — островов Ушакова.

Во второй раз подойдя к Земле Франца-Иосифа, «Ермак» почти вплотную приблизился к островам. Натуралисты немедленно отправились на берег. Они произвели много интересных наблюдений, собрали коллекции и убили двух белых медведей. 18 августа «Ермак» снялся с якоря и снова отправился к северо-восточным берегам Новой Земли. Тяжелые многолетние льды, еще более придвинувшиеся к берегам, снова преградили ему путь. Попытка проникнуть в Карское море не удалась. Проход туда был закрыт прочно.

Но южнее море было почти совершенно свободно ото льдов. Время позволяло еще заняться съемочными и другими научными работами у берегов Новой Земли в районе от полуострова Адмиралтейства до Сухого Носа.

По сравнению с безжизненной Землей Франца-Иосифа Новая Земля кажется югом. В Крестовой губе — живописнейшем из фиордов Новой Земли — сделали продолжительную остановку. Значительные глубины позволяют безопасно маневрировать здесь судам с любой осадкой. Чрезвычайная прозрачность ярко-зеленой воды с непривычки изумляет. Вокруг — каменистая пустыня, влажная и липкая от таящего снега, по сторонам — белеющие пятна фирновых полей, а в глубине — резкая цепь заметенных снегом гор, — такова Крестовая губа. Настроение у всех было приподнятое, бодрое.

Целые дни проходили в работе, в научных наблюдениях, исследованиях. Было собрано много геологических образцов и окаменелостей. На берегу разбили лагерь. Определили астрономический пункт. Макаров приказал установить на этом месте большой крест с надписью на доске: «Ермак», астрономический пункт. 10 (23) августа 1901 г.» Около креста соорудили будку и оставили в ней провиант на случай, если какие-нибудь мореплаватели попадут в беду. На всякий случай Макаров оставил здесь значительный запас угля.

Пока сотрудники Макарова работали на берегу, сам он разъезжал на катере по необъятной Крестовой губе, делая ее гидрологические разрезы и производя другие исследования. Если позволяла погода, «Ермак» выходил в море для фотограмметрической съемки в районе между Машигиной губой и Сухим Носом.

29 августа впервые по-настоящему пахнуло зимой. Погода испортилась, началась вьюга, палуба покрылась снегом. «На машинном люке сидят три куличка с длинными носами, людей боятся, но не улетают: все равно — смерть, а на люке тепло».

Установив на берегу мареограф для определения высоты прилива, снялись с якоря и вышли в море. Путь лежал на материк, в норвежский порт Вардэ. Через каждые пятьдесят миль останавливались и производили исследования. Из Вардэ «Ермак» направился в Тромсе, куда прибыл 2 сентября. Оттуда — домой, в Кронштадт.

Неприветливо встретили Макарова на родине. Почти месячная задержка «Ермака» в торосистых нагромождениях вблизи новоземельских берегов привела к провалу планов адмирала Макарова. Неудачей похода снова воспользовались его тайные и явные враги. Опять «неопровержимо доказывалась» абсурдность идеи ломки полярного льда с помощью ледокола. Однако это было несправедливо. Все три похода «Ермака» в Арктику полностью выявили его блестящие качества и одновременно наметили предел его возможностей. Вопреки утверждениям адмирала Бирилева и его единомышленников, «Ермак» оказался вполне пригодным к полярному плаванию, необычайно крепким и выносливым кораблем. Его корпус выдерживал борьбу с тяжелыми полярными льдами в любом из районов Арктики, где побывал ледокол. От сильнейших ударов с полного хода в льдины корпус ледокола не претерпел никаких изменений. Не только крепления и непроницаемые переборки, но и котлы и машины не нуждались в ремонте даже по окончания плавания. Макаров говорил шутя, что механиками корабля «были приложены все старания, чтобы сломать машины, но эти старания не увенчались успехом». «Ермак» превосходно выдержал испытание. Никакой другой корабль не смог бы выдержать того напора льда, какой выдерживал ледокол во время новоземельского плена. Благодаря тому, что корпус корабля имел своеобразную бочкообразную конструкцию, напиравший лед не давил на его бока, а уходил под корпус, подминался кораблем.

Но против самой серьезной арктической беды, против льда в состоянии сжатия «Ермак» ничего не мог поделать. Войдя в мощное торосистое поле, ледокол свободно ломал его, вползая на лед. Но вот лед пришел в движение, началось сжатие, проложенный ход стал замыкаться, и «Ермак» оказался в ловушке. Ни вперед, ни назад он двинуться уже не мог.

Все те, кто с пеной у рта доказывал бессмысленность замыслов Макарова, либо ничего не понимали в условиях полярных плаваний, либо не желали вникать в эти условия и требовали невозможного.

Что касается Макарова, то он был вполне удовлетворен качествами созданного им корабля. После третьего похода в Арктику Макаров удостоверился в силе и выносливости ледокола, с успехом выдержавшего сильнейший натиск льда. Он по-прежнему был убежден, что «Ермак» может успешно бороться с полярным льдом и побеждать его, но при условии, если плавание не будет ограничено коротким сроком. Состояние сжатия всегда возможно, и нужно быть готовым к этому. Попав в сжатие, ледокол должен отказаться от всякой попытки форсировать преграду и терпеливо выжидать, когда лед, в зависимости от перемены ветра и течения, разойдется и даст кораблю возможность двигаться.

Еще из Тромсе Макаров послал Витте телеграмму о результатах экспедиции, хотя на собственном опыте убедился, что этого делать не следовало.

«Северная часть Новой Земли, — говорилось в телеграмме, — в это лето была обложена тяжелыми прибрежными льдами, которые находились весь июль в сжатии. „Ермак“ потерял три недели в упорной борьбе с этими льдами, вследствие чего пришлось программу сократить. Сделаны два рейса к Земле Франца-Иосифа и обратно, первый раз через льды, второй — по свободной воде. Собрали большой материал по ледоведению, глубоководным и магнитным исследованиям, составлена карта Новой Земли и Сухого Носа до полуострова Адмиралтейства. Путь на Енисей кругом Новой Земли для коммерческих пароходов считаю непрактичным…»

Сообщение Макарова было расценено как признание поражения. Зашевелились старые враги. Более всего торжествовал, конечно, Бирилев, являвшийся наиболее ярым выразителем враждебного к Макарову отношения со стороны реакционных морских кругов. Зная характер адмирала, все понимали, что на следующий же год он снова будет добиваться нового плавания в Арктику. Поэтому решено было положить конец дальнейшим «проискам» Макарова.

Специально созданная комиссия представила Витте свои соображения, и вопрос о дальнейшей судьбе «Ермака» был решен окончательно.

13 октября 1901 года Макаров получил из министерства финансов отношение следующего содержания:

«Государь император, по всеподданнейшему докладу министра финансов о дальнейшей эксплуатации ледокола „Ермак“, 6 октября с. г. высочайше повелеть соизволил:

1. Ограничить деятельность ледокола «Ермак» проводкою судов в портах Балтийского моря.

2. Передать ледокол в ведение комитета по портовым делам с освобождением вашего превосходительства от лежащих на вас обязанностей по отношению к опытным плаваниям во льдах и ближайшее заведывание работами ледокола возложить на Отдел торгового мореплавания».

И все же Макаров не сдавался. Через некоторое время он снова поднял вопрос об экспедиции в Арктику. На этот раз он нашел поддержку в Физико-химическом обществе. Общество подробно рассмотрело новый проект Макарова и создало специальную комиссию для обсуждения «научной экспедиции вице-адмирала Макарова в полярные страны на ледоколе „Ермак“. Но когда встал вопрос о том, кто будет финансировать экспедицию, Академия наук от этого отказалась. Макаров обратился в Географическое общество. Вице-председатель общества П. П. Семенов также не поддержал его.

Обращаясь в Географическое общество, Макаров, конечно, не рассчитывал получить деньги на экспедицию, ему нужна была поддержка такого влиятельного ученого, каким был вице-председатель общества, член государственною совета П. П. Семенов. Ответ П. П. Семенова окончательно отрезал Макарову всякие пути к организации новой экспедиции на «Ермаке». Раздосадованный Макаров написал Семенову: «Если Географическое общество откажется оказать мне чисто идейную поддержку, то оно заслужит справедливый упрек потомства, ибо дело мое остановится и Ледовитый океан останется неисследованным, пока другая нация не примется за постройку ледокола для этой цели».

Борьба с рутиной оказалась более тяжелой, чем борьба с ледовой стихией.

Дело, которому Макаров посвятил восемь лет непрерывного труда, за которое он боролся с редкой настойчивостью и самоотвержением, оборвалось, а после гибели Макарова было забыто на долгие годы. Замечательный, совершенно оригинальный ледокол, постройка которого означала крупнейший шаг вперед в области судостроения, не нашел в дореволюционное время лучшего применения, чем ввод и вывод караванов торговых судов из замерзающих портов Балтийского моря.

Макаров готовил «Ермака» для больших дел. Как военный моряк, он понимал, что ледокол может оказать неоценимую помощь военным кораблям как в мирное время, так и во время войны. После случая с броненосцем «Генерал-адмирал Апраксин» это поняли и многие другие моряки. Даже такой непримиримый враг Макарова, как адмирал Бирилев, и тот вынужден был признать, что в военное время «Ермак» смог бы принести бесценные услуги. Но в чем именно должны заключаться эти услуги, помимо проводки военных кораблей через лед, никто не знал и не задумывался об этом.

Ответить на этот вопрос взялся сам Макаров 4 декабря 1899 года он прочел для специалистов лекцию на тему: «Влияние ледоколов на военно-морские операции».

В своей лекции Макаров подробно разобрал влияние ледовых условий на применение наступательных и оборонительных средств, на действия артиллерии, мин (самодвижущихся и якорных) и тарана. «Нельзя питать твердых надежд, — говорил Макаров, — что зимнее нападение неприятеля невозможно. Благоразумие требует, чтобы все особенности зимней морской кампании были выяснены. Лишь тот флот может стать господином положения, который имеет ледоколы, хорошо изучил льды и приспособился к плаванию в них».

Благодаря «Ермаку» Россия смогла вывести свой флот из замерзшего порта в открытое море во время войны с Японией. В феврале 1905 года «Ермак» провел через льды Либавского порта в полном составе эскадру Небогатова, отправлявшуюся на Дальний Восток.

Неоценимой была помощь «Ермака» в 1918 году, когда он провел в Кронштадт из Гельсингфорса первый отряд кораблей революционного Балтийского флота, героически пробившийся сквозь необычайно тяжелые в тот год льды Финского залива. В состав эскадры, проведенной «Ермаком», входили линкоры «Петропавловск», «Севастополь», «Полтава», «Гангут», крейсеры «Адмирал Макаров», «Рюрик», «Богатырь» и другие корабли. Всего же в течение марта и апреля 1918 года «Ермак» при содействии других ледоколов обеспечил проводку в Кронштадт 211 боевых кораблей в крайне тяжелых в том году ледовых условиях. Среди этих кораблей было 6 линейных кораблей, 5 крейсеров, 54 миноносца и 12 подводных лодок. Этот героический, единственный в истории флотов всего мира ледовый поход протекал в исключительно тяжелых условиях. Ледовый поход 1918 года оправдал самые смелые предположения Макарова. Своим спасением флот во многом был обязан макаровскому ледоколу «Ермак».

Современники Макарова не оценили да и не могли полностью оценить идею мощного ледокола. Лишь немногие смогли понять ее широко и правильно. Ф. Ф. Врангель после смерти Макарова писал: «Сдается мне, что когда в близком будущем обновленная Россия развернет во всей своей мощи неисчерпаемые силы ее народа, использует неисчерпаемые сокровища ее природных богатств, то смелая мысль русского богатыря Макарова будет осуществлена. Будут сооружены ледоколы, способные проходить среди льдов Ледовитого моря так же свободно, как проходит „Ермак“ по льдам Финского залива, которые до него были также непроходимы. Омывающий наши берега Ледовитый океан будет исследован вдоль и поперек русскими моряками, на русских ледоколах, на пользу науки и на славу России».

После Великой Октябрьской социалистической революции судьба «Ермака» резко изменилась. Его конструкция оказалась настолько удачной и продуманной до мелочей, что осталась почти неизмененной до настоящего времени. «Ермак» до сих пор служит советскому народу, советской передовой науке. Прошло более полувека после его постройки, а «дедушка ледокольного флота» и по своему виду представляет собой вполне современный корабль и является одним из самых мощных ледоколов в мире. Это лучшее доказательство жизненности и полезности детища Макарова. 29 августа 1938 года, спустя почти сорок лет после своей постройки, «Ермак» достиг рекордной широты свободного плавания кораблей в водах Северного Ледовитого океана, а именно 83 o 5'.

«Ермак» послужил прообразом таких мощных ледоколов, как флагман советских ледоколов — линейный ледокол «Иосиф Сталин». Советские ледоколы решают такие задачи, о которых создатель первого в мире мощного ледокола лишь мечтал.

Почин Макарова в деле исследования полярных стран и освоения Северного морского пути заслуживает глубокого уважения.

Вооруженные Макаровым и теоретически и практически, советские полярники впервые в истории широко использовали ледокольный флот для планомерного исследования и проводки караванов судов по трассе Северного морского пути.