Молча, я вернулся к черной «Лянче» и сел в нее. Я больше не думал об этих двух людях на переднем сидении и зажег сигарету. Я чувствовал, как стучат мои сны в голове. Одно было мне понятно: если я решаюсь присоединиться к Эфраиму и его людям – ясно, что кроме Эфраима и генерала в дело замешаны еще люди – тогда я должен, как всегда, держаться до конца. Если ты прав, ты сможешь жить, если нет, то ты труп.

Если то, что сказал Эфраим, было правдой, а я в этом не сомневался, то можно было предположить, что его помощь не раз могла бы вытащить меня из дерьма. Он был главой мощной клики в Моссад, но очевидно не самым сильным, в противном случае мне не пришлось бы уйти. Но было возможно, что это ловушка, в которую я несусь, и в которой они смогут арестовать меня.

Машина остановилась за квартал до моего дома. «Конечная остановка!» – сказал водитель. Он не хотел останавливаться прямо у моего дома, вдруг за ним уже наблюдает «наружка»? Я вышел из машины, засунул руки в карманы и медленно пошел домой. Что я теперь расскажу Белле? «Дорогая, они вышвырнули меня из Моссад, а теперь хотят меня убить, поэтому я еду в Англию»?

Взволнованный, я стоял перед переговорным устройством. Что, черт возьми, должен я сказать человеку, которого люблю, но от которого я все скрывал? Мое извинение всегда было, что я хотел ее защитить; полная чепуха – так было проще для меня самого, в любом случае – до этого момента.

И вот я стоял и хотел выдумать еще одну новую историю, вместо того, чтоб сказать правду. Я начал бояться, что во мне вовсе не осталось правды. Возможно, лучше всего было бы подняться и вообще ничего не говорить, не делать, а ждать, пока придет повестка и все решит. Я последовал бы зову моей страны, надел бы форму и пошел бы туда, куда меня пошлют. До конца недели все закончилось бы. Почетные воинские похороны, возможно, что даже премьер-министр присутствовал бы на церемонии – я же, как-никак, полковник. Это было полностью в его вкусе, он мог бы говорить все, что угодно, и никто бы не возражал.

Ради чего нужно так стараться и пытаться остаться живым? Какой в этом смысл? Возможно, эти похороны самое лучшее, что со мной могло бы случиться. Я наконец-то снова стану послушным, и на этот раз – надолго.

Но я не был человеком, который ложится и играет роль мертвеца. Если есть шанс прорваться, я схвачусь за него, как бы мал он не был. И вот я стоял, сигарета почти выкурена, а я все еще не придумал, что же сказать Белле.

Я только надеялся, что она не бросит меня. Я бросил окурок в лужу и пошел вверх по лестнице, позвонил в дверь, и Белла, глянув в глазок, открыла мне. Она вошла передо мной в жилую комнату, на ней было белое платье, черные волосы блестели. Ее свежий, чистый запах еще сильней укрепил во мне чувство того, что я – грязный монстр.

На ее красивом лице не было улыбки. Казалось, что она уже давно не улыбалась.

Она села на софу, поджала ноги и скрестила руки на груди. Я чувствовал себя не в своей тарелке и в то же время знал, что это как раз то место, где я должен находиться. Все, что мне дорого, находилось в этой милой маленькой квартирке.

Я вспомнил, как увидел ее в первый раз. Мне было шестнадцать, и я встретил ее, когда она с одним моим хорошим другом шла мне навстречу. На ней был темно-синий свитер с поперечными белыми полосками и белая лента в волнистых черных волосах. Она еще не сказала ни слова, а я уже влюбился в нее. Теперь меня терзали угрызения совести за все то горе, которое я ей причинил. Я знал, что она видит меня насквозь.

– В чем же было дело? – спросила она ироничным тоном, как будто хотела сказать: «Почему ты не рассказываешь мне твою очередную новую историю?»

Я сел напротив ее. Я принял решение.

– Они уволили меня. Я чувствовал комок в горле, когда говорил. – Я больше не принадлежу к бюро.

Она смотрела на меня, не зная, как она должна это воспринимать. Она опустила ноги и нагнулась ко мне: – Они выгнали тебя? Зачем же тогда они приходили и разговаривали с тобой внизу?

– Кое-кто пришел и сказал мне, что для меня было бы лучше побыстрей покинуть страну.

Она встала и провела ладонью по волосам, будто бы она могла найти решение проблемы, которая внезапно свалилась на нее. – О чем ты говоришь? Уйти? Куда, почему, когда?

Я встал и подсел к ней. Я обнял ее. Она излучала что-то, что смягчало тупую боль в груди. Она вырвала меня из меланхоличного оцепенения, в котором я пребывал так долго. – Успокойся, все уладится.

Она оттолкнула меня. – Куда ты уйдешь? Что будет с нами? Я же тебе говорила, что так произойдет. О, эти твои так называемые хорошие друзья, эти Йоси, Хаим и все остальные. Что они сделают с тобой, если ты останешься?

– Я не знаю. Ты знаешь, что они могут сделать.

Белла знала мои политические взгляды, она даже была для меня своего рода путеводной звездой, когда я под давлением коллег начинал склоняться вправо. Но так как я все же не хотел ей показывать, насколько сильно она на самом деле права в оценке моих «друзей» из Моссад, я скрывал от нее большинство деталей политической «позиционной войны» в бюро.

Она упала на софу. – Куда ты пойдешь?

– Я думаю улететь в Англию, а оттуда в США. Я пережду какое-то время у моего отца, а там посмотрим.

– Почему именно в Англию?

– Это самый дешевый перелет. И оттуда можно полететь чартерным рейсом в Штаты.

– И когда ты полетишь?

Я сел рядом с ней на софу и прижал ее к себе.

– Послезавтра.

Она прислонила голову к моей груди и заплакала. Я хотел приподнять ее лицо, чтобы поцеловать, но она не позволила этого.

– Я люблю тебя, Белла, – сказал я, и комок в горле стал еще толще. Я очень сильно прижал ее к себе. Сейчас я охотнее всего вообще не хотел бы ее отпускать. Я знал, что реальность оторвет нас друг от друга, и я не мог себе представить, на какой срок. В моем подсознании я даже не был уверен, увижу ли я ее вообще когда-нибудь снова. Я и не хотел думать, что на самом деле приготовил для меня Эфраим. Если это было что-то абсолютно ужасное, то он сказал мне об этом и дал мне шанс добровольно выбрать сотрудничество с ним.

Мы долго сидели на софе, обняв друг друга. Я знал, что она любила меня так, как я этого вовсе не заслуживал, и я любил ее больше всего на свете. У нас были две чудесные дочки, которые, я надеялся, сейчас спали. Квартиру, где мы жили, мы снимали, и кроме машины и некоторой мебели у нас мало что было. Зарплата в Моссад была неплохой, но не позволяла роскоши. Роскошь была предназначена для «добывающих» агентов «в поле», на заграничной службе, – не для семей.

 

Пятница, 28 марта 1986 года

Я рано встал и принял душ, пока мои дочки не проснулись. Я хотел разбудить их поцелуем и показать им, как много они для меня значат. Я был в состоянии человека, который знает, что скоро умрет, и смирился с этим.

Меньше чем через час после того, как я прицепил на машину табличку «Продается» и поставил ее на углу напротив дома, зазвонил телефон.

Молодой мужской голос произнес: – Я звоню по поводу машины.

– Что Вы хотите узнать?

– Сколько она стоит?

– Шесть тысяч американских долларов, – сказал я, пытаясь сдерживать смех.

– Могу я ее посмотреть и проехаться на ней для пробы?

– Конечно, когда это Вас устроит? У меня много дел...

– Через двадцать минут.

– Великолепно, встретимся возле машины.

– Меня зовут Боаз, а Вас?

– Виктор, меня зовут Виктор.

– Пока. Я был уверен, что это кто-то из людей Эфраима, который хотел купить машину просто для того, чтобы дать мне денег на полет. Весь этот цирк был затеян потому, что телефоны офицеров Моссад очень часто прослушивались службой внутренней безопасности Моссад. Я знал, что они там тоже будут смеяться над ценой, если они нас подслушивали, но, возможно, решат, что я нашел доверчивого дурачка.

В полдень я уже купил билет и спрятал дома в тайный кармашек моего чемодана сокращенное изложение моего дневника и фотографии почти всех активных оперативных офицеров Моссад. Я должен был быть безукоризнен. Меня не должны были поймать на этом. Фотографии я сохранил после того, как сделал их для коллажа по случаю выпускного праздника нашего офицерского курса. Это должно было быть своеобразной страховкой для меня. Если выяснится, что с Эфраимом что-то не так, или если кто-то когда-либо попытается помешать моей семье приехать ко мне, то Моссад в течение дня потеряет почти всех своих ведущих «полевых» офицеров, да так, что он надолго вынужден будет остановить все свои разведывательные операции.

Эта «взрывчатка» в моем чемодане нанесла бы Моссад более сильный удар, чем все те, которые он испытывал до сих пор.

Мой полет был назначен на полдень в воскресенье, на послезавтра. Белла и я решили сказать об этом детям только утром в день полета. Она должна была оставить их дома, пока не удостоверилась бы, что самолет взлетел. Сведения не должны были просочиться раньше. Многие мои бывшие товарищи жили в том же квартале, и я не был уверен, что кто-то не попытается меня задержать, если сможет.

 

Воскресенье, 30 марта 1986 года

В аэропорту я вышел из такси. Я провел языком по губам и ощутил вкус духов Беллы, оставшихся на губах после того, как я поцеловал ее в мочку уха. Девочки были печальны, снова видя, что я уезжаю, но для них это ничем не отличалось от моих прежних командировок. Это утешало меня.

У меня было два чемодана, которые нес носильщик. Я подошел к окошку авиакомпании «Тауэр Эйр» на восточном краю аэропорта «Бен-Гурион».

Самолет взлетал в 14.00, а пока было только 11.30. Это было обычным явлением в израильских аэропортах: пассажиры должны были приходить за 2–3 часа до отлета. Большинство пассажиров еще вчера отправило свой багаж в камеру хранения, воспользовавшись для этого специальным окошком на Северном вокзале Тель-Авива. Но я не мог нигде оставлять на ночь мой багаж с бумагами, которые я в нем спрятал и не хотел, чтобы кто-то смог мне помешать.

Наземный персонал «Тауэр Эйр» еще не пришел, в очереди перед их окошком, чтобы сдать багаж и получить борт-карту, стояли только пять человек. На самом деле было даже две очереди, и в одной из них я стоял первым. Я сидел на стальном столе, который сотрудники службы безопасности используют для досмотра багажа. Обычно я очень хорошо чувствовал себя в этом аэропорту. Я знал большинство сотрудников безопасности, и большинство их знало меня. Я ввез и вывез из страны уйму людей, большинство из которых хотело, чтобы никто не смог доказать, что они были в Израиле. И, кроме пары фотографий в архиве Моссад, доказательств их пребывания действительно не было. В этот день у меня было странное чувство. Я был в том месте, где я еще пару дней назад расхаживал взад-вперед как гордый петух, как важничающий сноб, который мог решить все проблемы одним движением пальца.

Теперь все было иначе. Я убегал и, хотя внешне еще никто за мной не гнался, я знал, что это гонка со временем. Выяснилось, что мне несказанно повезло. В начале месяца я сделал для моей работы настоящий паспорт. Так как у меня было двойное гражданство, то я заказал еще и новый канадский паспорт и получил его через неделю. Это счастливое обстоятельство позволяло мне как можно быстрее покинуть страну.

Постепенно я чувствовал себя все более напряженно и поглядывал в сторону другой очереди, где первым стоял полный, светловолосый и бородатый мужчина, который нервно барабанил пальцами по своему «дипломату» из свиной кожи.

Лицо офицера службы безопасности просияло, когда он подошел ко мне.

– Привет, как поживаете?

У меня было чувство, что он еще ничего не знает – проинформировать службу безопасности аэропорта точно не стояло на первом месте в их списке приоритетов.

– Хорошо. А Вы?

– Хорошо, хорошо. Он подождал. – А Вы летите по служебной надобности или ради удовольствия?

– Понемногу и того и другого, – сказал бы я. – А почему Вы спрашиваете?

– Я хотел попросить Вас сделать мне одолжение. Для меня это прозвучало смешно.

– Что я могу сделать для Вас? Я очень старался продолжать улыбаться. В любом случае я был благодарен за маленькую беседу, отвлекшую меня от бездны страха и сомнений. Я знал, что я не должен буду устраивать шоу для него. И он знал, что я не откажу ему, даже если не буду воодушевлен его просьбой.

Он наклонился поближе ко мне и тихо сказал. – К нам тут пришло пополнение: мужик и баба. Он подмигнул мне. – Она не плоха, Вы сейчас увидите. Он приблизился еще ближе. – И Вы не поверите, когда Вы ее увидите. Она выглядит как порядочная девочка, но я слышал от друзей в учебном центре службы безопасности, что она трахается со всеми, как дикарка.

– Так Вы хотите, чтобы я ее проверил, так, что ли? Я испытывал сильное отвращение к этому типу и желал про себя, чтобы он провалился в преисподнюю. С другой стороны, я никак не мог изменить тот факт, что несу с собой целую пачку сверхсекретных документов Моссад, которые касаются многих иностранных разведок, кучу фотографий офицеров Моссад и полный список двух тысяч «сайаним» в Англии, Франции и США. Содержание чемодана, к которому он прислонился, могло бы меня на всю жизнь отправить в темную тюремную камеру.

Он засмеялся. Видимо, его развеселили мои слова, и он не заметил мой обидный тон. – Нет, с этим я сам справлюсь, возможно, даже очень скоро. Я хочу, чтобы Вы обменялись паспортами с вон тем клоуном. Он кивнул в сторону толстяка в другой очереди. – И тогда мы посмотрим, заметят ли они, что произошло, и заметят ли вообще хоть что-либо.

– Вы с ним об этом говорили?

– Вы думаете, он откажется?

Я посмотрел на толстяка. – Нет, не думаю. Хорошо, я Вам подыграю. Когда он уже собирался подходить к тому другому, я придержал его за плечо. Он улыбнулся: – Ну что еще?

– Если я сделаю это, сможете ли Вы меня пропустить побыстрей, как если бы я был здесь по служебной надобности? Я хотел, чтобы он со своим пропуском провел меня по «зеленому коридору» мимо всех контрольных постов.

– Конечно, приятель, нет проблем.

Я ухмыльнулся и почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а в груди поселилось какое-то чувство ледяного холода.

Этой контрастной ванне чувств нас тренировали в Моссад, ведь у офицера всегда есть личные чувства, которые могут помешать ему во время выполнения задания. Нас учили, как вызвать в себе новые чувства на смену исчезнувших.

Меньше чем через минуту после того, как офицер службы безопасности провел наш с толстяком обмен паспортами, на пост паспортного контроля пришла новая смена. Я быстро взглянул в паспорт, который мне дал офицер. Это был американский паспорт с фотографией человека рядом со мной, но тех времен, когда он еще не носил бороду. Это должно было насторожить новую смену. Я прочитал имя и запомнил его. Все было сделано очень по любительски, мое настоящее имя было на ярлычке на моем чемодане и на билете. Надо быть полными идиотами, чтобы ничего не заметить – конечно, если за этим не скрывалось еще что-то.

– Ваш паспорт, пожалуйста, – сказала женщина. Ее поведение было дружелюбным и достаточно профессиональным для новичка. Она действительно была очень красивой, что могло послужить причиной слухов, которые распространял о ней офицер службы безопасности, может быть, из пустой зависти. Я не мог поверить, что эта дурная слава имеет какие-то основания. Я сделал шаг вперед и подал паспорт. Я улыбнулся ей. Ее выражение лица не изменилось, когда она взяла паспорт.

Краем глаза я заметил Эфраима, который стоял, прислонившись к окошку в десяти метрах от меня, и наблюдал за мной. Я не мог разглядеть выражение его лица. Было ли это дьявольской игрой, чтобы заманить меня в ловушку? Может, история о Ливане выдумана от начала и до конца, чтобы я сбежал и был пойман в аэропорту в результате этой дурацкой истории с обменом паспортов? Я уже слышал в душе, как я объясняю суду, что офицер службы безопасности просил меня помочь ему в этой тренировке, и при этом никакого офицера, который бы свидетельствовал в мою пользу, не было бы.

Она взяла паспорт, и я увидел, что толстяк дал свой паспорт другому офицеру.

– Ваше имя? – спросила она.

– Роберт Фридман.

Она взяла паспорт и положила его перед собой на столе.

– Пожалуйста, поставьте багаж на стол.

– Конечно. Я повернулся к моему багажу и тут услышал, как другой офицер закричал: – Не двигаться! Руки за голову! – вытащил пистолет, и через секунду на место происшествия прибыли другие полицейские.

– В чем дело? Что случилось? – спросил первый из прибывших, с пистолетом в руке.

– Этот человек ездит с фальшивым паспортом. Он указал на толстяка, который нервно искал глазами офицера службы безопасности и страшно вспотел.

– Это большое недоразумение. Пожалуйста, не стреляйте. Это только игра, спросите его. Он указал на меня и в этот момент снова появился наш офицер.

– Спокойно. Давид, убери пушку. Он обратился к полицейским: – Все под контролем, это только учения. Он повернулся к человеку, чей паспорт был у меня: – Вы можете опустить руки. Все окончено. Хорошая работа, Давид. Он обернулся к девушке: – Ну, Сара, может, ты теперь удостоишь взгляда этот паспорт? Она широко раскрыла глаза, будто заметив, что кое-что напутала. Она медленно взяла паспорт в руки рассмотрела фотографию, а потом меня. В этот момент я знал, что в ее глазах я был абсолютным дерьмом. Она не сказала ни слова.

Офицер вернул мне мой паспорт, а большому толстяку – его. Потом он сказал Саре: – Я хочу поговорить с тобой после работы в моем бюро. Ты знаешь, где оно?

Она кивнула, казалось, она сейчас заплачет, но овладела собой. Только когда мы отвернулись, она украдкой вытерла слезы рукавом своего темно-синего свитера.

Офицер сдержал слово и провел меня мимо всех контрольных постов после того, как я получил борт-карту. В мой паспорт поставили штамп, и я не должен был проходить личный контроль, как все остальные. Мы вместе выпили кофе в зале для отбывающих пассажиров на втором этаже. После того, как я купил пачку сигарет и журнал «Тайм», он встал.

– Приятного Вам полета и спасибо за помощь.

– Не за что. В это время уже вошли другие пассажиры и устраивались поудобнее, чтобы переждать двухчасовое ожидание.

Я почувствовал определенное облегчение. Но все закончится на самом деле лишь, когда я на борту самолета перелечу Средиземное море. Время отлета приближалось. Эфраим сидел на другом конце холла и читал газету. В это время он показался мне похожим на курицу, наблюдающую за своими цыплятами. Сейчас его присутствие придавало мне чувство безопасности.

Из телефона-автомата магазина «дьюти-фри» я позвонил домой Белле. Я слышал по ее голосу, что она сдерживает слезы. Это было даже хуже, чем, если бы она плакала, но это было не в ее стиле. Нам надо было так много сказать друг другу, но момент для этого был не самый подходящий, особенно если мы были на линии связи не одни. Я знал, что они не нападут на мой след, пока мы сами не проболтаемся, откуда я звоню, и мы говорили так, как будто я просто ехал в Эйлат. Я бы с таким удовольствием обнял бы ее сейчас.

– Я позвоню тебе, когда доеду. О'кей?

– Но сразу же, я буду ждать твоего звонка.

– Я люблю тебя.

– Я тебя тоже люблю, – сказала она. – Береги себя и одевайся подобающе, чтобы не выглядеть глупым.

Я хихикнул. – Хорошо, не беспокойся, я позвоню тебе.

– Всего хорошего!

Я подождал, пока она повесила трубку. За что такая прекрасная женщина любит меня – это выходило за грань моего понимания. Когда я оглядывался на нашу жизнь, то я действительно немного сделал для нее. Я всегда был занят другими вещами, которые мне казались более важными, Они были связаны с государственной безопасностью нашей страны. Это была чепуха. И я не только прикрывался этим, я в это действительно верил.

Два полицейских вошли в кафетерий, где сидел я. Я почувствовал повышение давления в крови. Заметил кто-то меня и сообщил куда следует? Они пришли сюда, чтобы задержать меня? Я уже чувствовал запах дезинфекционного средства, используемого в израильских тюрьмах, я знал это, так как в качестве тренинга определенное время провел в камере. И еще раз на военной службе, когда меня застукали без головного убора, и я 10 дней просидел на гауптвахте. Я уже слышал звон ключей и грохот запирающихся стальных дверей. Оба полицейских заказали по кофе. Эфраим тоже насторожился, следя за ними взглядом. Я знал, что он нервничает и охотно увидел бы меня уже за пределами страны.

Первое сообщение о начале посадки я пропустил мимо ушей, но после второго я быстро встал в очередь по направлению к выходу.

Через 20 минут мы были на борту и выруливали на старт. Я закрыл глаза. Я не хотел смотреть на взлетную полосу и, видя любую машину, думать, что она приехала сюда из-за меня, чтобы задержать самолет. Человек, сидящий рядом со мной, казалось, напротив полностью захвачен видом из иллюминатора. Пассажир справа от меня читал статью в газете о швейцарцах, которые отвергли на референдуме предложение правительства о вступлении в ООН. Никто мной не интересовался, и так это и должно было оставаться. В общем-то, я люблю поболтать, но в самолетах, поездах и автобусах я люблю чувствовать себя в одиночестве.

Когда я, за головой моего соседа, увидел небо в иллюминаторе, мне показалось, что вижу рай. Я был свободен, вне сферы их досягаемости.