– Нет, над романом «Высокое напряжение», из жизни энергетиков. Но дело не в этом. Разговор зашел на бытовые темы, и я ему на что-то пожаловался. А он мне заявляет: «Не ищи прямых путей в этой жизни, чувак!». Я ему: «Кривые лучше, что ли?». И тут он мне целую лекцию прочитал: «Ну, ты даешь! Да это еще Эйнштейн доказал! Что? То, что все мы живем в кривом пространстве. Даже свет идет не по прямой. А ты что, не слышал? Чему вас там учат, в институтах? Есть такой закон всеобщей кривизны, действует в космическом масштабе. Да это еще древние знали! Экклезиаст сказал, что кривое не может сделаться прямым. А я и сам раньше думал: «Черт знает, что такое! Куда ни плюнь, везде что-то не так. Все криво, все косо». А оно, вишь, оказывается, так и должно быть. В природе так устроено. Не зря мне дед говорил: «Колька, не ломись дурниной в открытую дверь. Прямая дорога не самая короткая». И Маркс писал, что нет широкой столбовой дороги. Так оно и есть: кто прет по прямой, тот пролетает мимо кассы. А касса, она всегда за углом. И там уже очередь из умных людей. Прямая линия она вроде простая, да все время на что-то натыкается. Потому что кривое с кривым сочетается, а прямое с кривым никогда! Понял суть? Так что не ищи прямых путей в этой жизни. А ищи правильных».
– Мудро, однако! Тут и возразить нечего.
– Но у Эйнштейна, вроде бы, такого закона нет. У него что-то насчет искривления пространства в гравитационном поле…
– Конечно, нет. Закон всеобщей кривизны в его каноническом виде сформулировал именно Н. Рубинов. А теория Эйнштейна является лишь его частным случаем. И нобелевскому комитету придется с этим считаться. А мы можем гордиться тем, что присутствовали при этом историческом событии.
– Но какой многогранный талант! Просто титан Возрождения, наш Леонардо…
– Как видишь, собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов еще может российская земля рождать. Нам с тобой вообще повезло. Не каждый может вот так, запросто, общаться с великим человеком. На кухне, в умывальнике, в туалете…
– В туалете и в бане все люди одинаковы.
– Не скажи! Гений и на толчке остается гением. Того же Архимеда осенило во время гигиенической процедуры. А какие арии звучат в душевых кабинах! А сколько полезных знаний почерпнуто в интимных местах…
– Я слышал, что философы отличаются особой усидчивостью. Ну, и прозаики, естественно.
– А поэтические озарения? Представляешь вспышку вдохновения непосредственно в самом процессе? И ее последствия. И руку, попеременно тянущуюся то к перу, то к бумаге…
– Так вот где теряются черновики шедевров!
– Туда им и дорога. Если судить по уровню стихов. Понятно, чем они навеяны, в какой атмосфере создавались…
– Ну, ты и охальник!
– Однако, эта тема еще ждет вдумчивого исследователя. Поле для изысканий богатейшее. А какие темы для диссертаций! «О влиянии запоров на современный литературный процесс», «Краткая история туалетных озарений», «Основные приемы научно-сортирного творчества»…
– Ладно, хватит ржать. Я тут недавно задумался над твоей четырехмерной моделью Вселенной. И появились у меня сомнения…
– Не смог представить себе четвертое измерение?
– Да я себе даже квадратный трехчлен представить не могу!
– Василий Иваныч тоже не мог. А какой был герой!
– Хорошо, что ему не рассказали про Мёбиуса. Точно бы всех порубал в капусту.
– А может, применил бы против беляков. Чтобы незаметно окружить. Вообрази картину: свернув полевую карту лентой Мёбиуса, Василий Иванович и Петька прокладывают маршрут наступления на белых…
– И все время выходят в тыл своим войскам!
– Измена! Мёбиуса к стенке!
– Вот и в твоей модели Вселенной есть похожий изъян.
– Ну-ка, ну-ка!
– Лента Мёбиуса к нашей Вселенной не подходит.
– Это почему же?
– Она несимметрична. Вдоль ленты действительно можно совершить кругосветное путешествие. А поперек? Уткнешься в границу. А ты ведь говорил о безграничности модели.
– Лента должна замыкаться в объемную фигуру.
– Мне это не удалось. И вообще, зачем он нужен, этот Мёбиус? Сфера ничуть не хуже.
– Идея недостаточно безумна, чтобы быть верной. К тому же сфера делит пространство на два изолированных фрагмента. И если Вселенная внутри, то что снаружи?
– Потусторонний мир.
– А на кой он нужон, как говорит Н. Рубинов. Это как-то несимметрично, несуразно, некрасиво…
– Некрасиво − значит, неправильно?
– Конечно!
– А красота − критерий истины?
– Однозначно.
– А что такое вообще красота?
– Высшая форма необходимости. Что естественно, то и красиво.
– То есть, весь окружающий мир?
– Весь. Целиком.
– И гнилые болота, и безжизненные пустыни, и мрачные дебри?
– Да, все это по-своему красиво. Как все сущее.
– И всякие человеческие уродства?
– Однажды к священнику обратился ужасного вида горбун: «Святой отец, в проповедях вы говорите, что все созданное Богом прекрасно. А что вы скажете обо мне?». Священник ответил: «Как горбун, ты само совершенство».
– Это спорно. Но допустим, что все сущее − красиво. Но верно ли обратное?
– Разумеется. И это подтверждает история науки.
– В науке было много красивых заблуждений. По некоторым проблемам ученые выдвигали блестящие гипотезы, а истина оказывалась совсем невзрачной…
– Но прекрасной в своей истинности. К счастью, мы с тобой не ученые и никому ничего доказывать не должны.
– И поэтому можем нести любой бред?
– Абсолютно! Имеем полное право. Какой с нас спрос?
– С дурачков? Сомнительная честь.
– Наоборот! Мы с тобой − вольные мыслители. Как натурфилософы античности. Можем гулять в тени фиговых деревьев, рассуждая на отвлеченные темы. Над нами ничто не довлеет, ничего не капает. Полет нашей мысли ничем не ограничен. Мы не боимся никаких авторитетов и можем высказывать любые, самые смелые идеи. Мы совершенно свободные и счастливые люди!
– Ну вот, мимоходом и счастьем обзавелись…
– Об этом зыбком предмете поговорим отдельно, а пока вернемся к нашим баранам. Ни одну из моделей устройства Вселенной в ближайшее время проверить невозможно, поэтому предлагаю выбрать самую красивую. То есть, мою. Модель Мёбиус-Вселенной проста, изящна, непротиворечива и самодостаточна.
– Тогда обеспечь ее геометрическую замкнутость. Мне кажется, это невозможно.
– А ты пробовал?
– Даже клеил эти дурацкие колечки. Хорошо, что меня никто не видел. С обычным кольцом все просто: если потянуть его за противоположные края и собрать их с каждой стороны в общую точку, то получится шар…
– Или что-то кособокое. Вроде дыни.
– Неважно. Главное, что замкнутое. По нему можно гулять. А с кольцом Мёбиуса этот номер не проходит. Поверхность односторонняя, значит, и ребро у нее одно. Как его замкнуть само в себя, чтобы получить объемную фигуру?
– Никак. Так оно и должно быть. В рамках нашего трехмерного мира ни представить, ни построить такой объект невозможно. И это аргумент в пользу самой модели.
– И как быть?
– Ты забыл о рэкомэндациях товарища Сталина. Здесь как раз и нужно делать нэвазможнае. Нужно создавать новую математику. Главной ее аксиомой должно быть существование замкнутой поверхности, построенной на принципе Мёбиуса.
– Но это же абсурд!
– То же самое сказал бы товарищ Евклид товарищу Лобачевскому про его математику, постулирующую пересечение параллельных прямых.
– Ну, это без меня!
– Разумеется. Построение четырехмерной топологии нам с тобой не по силам. А прогрессивное человечество пусть задумается…
– Над своим поведением? Пора бы. Вместо того чтобы исполнять твои поручения, оно занимается всякой ерундой.
– Ничего, я не в обиде.
– Вот ты сказал, если вылететь в космос в любом направлении, то через очень большое время вернешься назад с противоположной стороны?
– Да, модель дает такую возможность. Но если ты заблудишься в глубинах космоса, это твои проблемы.
– А если буду лететь точно по прямой, вернусь назад?
– А ты не сможешь лететь по прямой. В любом случае будешь лететь по кривой, не замечая этого. Вспомни плоских человечков…
– А если мысленно разрезать Вселенную плоскостью, проходящей через точку старта, и двигаться по линии пересечения?
– Неплохая навигационная идея. Но плоскость тоже должна быть четырехмерной. Кроме того, сама точка старта может смещаться. Поэтому, чтобы удержаться на траектории, нужно будет постоянно видеть цель. Но это возможно лишь теоретически…
– Возможно? Смотреть в глубины космоса и видеть точку старта? То есть, самого себя?
– Ну да. Лучи должны изгибаться и возвращаться назад. Исходя из замкнутости самой модели.
– А куда нужно смотреть?
– Неважно. Излучение идет во всех направлениях, значит, и вернется отовсюду.
– Космос как зеркало?
– Вроде того. Правда, будешь видеть себя со спины.
– Уникальный эффект! Женщинам понравится.
– Но это, конечно, абстракция. Хотя бы потому, что скорость света ограничена, а возраст Солнечной системы, по оценкам, около пяти миллиардов лет. И, поскольку размер Вселенной намного больше этой величины, свет Солнца еще находится в пути. Кстати, если астрономы ничего не видят в какой-то точке космоса, это не значит, что там ничего нет. Возможно, излучение реально существующего объекта еще не дошло до нас. И наоборот.
– И все равно красиво! Значит, восемь телескопов и все небо в попугаях?
– Ты о чем?
– Есть такой анекдот. Поймали людоеды американца, француза и русского. И пообещали отпустить того, кто из допотопного мушкета попадет в попугая на высокой пальме. Американец хлебнул для храбрости виски, прицелился, выстрелил. И не попал. И пошел на обед. В качестве блюда. Француз, смакуя, выпил рюмку коньяка, прицелился, выстрелил − и не попал. И пошел на ужин.
– В качестве блюда?
– Разумеется. Русский выпил стакан водки, прицелился. И не выстрелил. Покачал головой и попросил еще стакан. Выпил, прицелился. И снова не выстрелил. Попросил третий стакан. Выпил, крякнул, прицелился. И попал! На изумленные вопросы туземцев он, с трудом ворочая языком, ответил: «Ноу проблем! Восемь стволов и все небо в попугаях. Промахнуться невозможно».
– В этом смысле, конечно, мимо Вселенной не промахнешься. Куда-нибудь да попадешь.
– Это теория. А что реально заставит лучи изгибаться?
– Материальность Вселенной. Проходя мимо массивных объектов, излучение отклоняется в их гравитационных полях. Вспомни А. Эйнштейна и Н. Рубинова.
– Но это же происходит случайным образом, хаотично.
– Ничего подобного. Существует общий центр масс, который задает интегральный градиент отклонения. Суммарная масса материи Вселенной единообразно искривляет пространство и тем самым замыкает его…
– В тот самый округлый четырехчлен Мёбиуса?
– Допер? Молодец! Верным путем идете, товарищ! Приятно видеть, как мои идеи овладевают трудящимися массами.
– От скромности ты точно не умрешь.
– Вскрытие покажет.
– Значит, материя формирует геометрию Вселенной? А можно ли это проверить?
– Запросто! Если удастся обнаружить и измерить искривление лучей между двумя достаточно удаленными объектами, и если в нескольких замерах будет выявлена закономерность.
– Записываем очередное задание прогрессивному человечеству?
– Скрипя сердцем. Кроме того, по величине изгиба луча можно будет оценить размеры Вселенной. А по силе изгиба − ее массу. А по направлениям изгибов нескольких лучей − местоположение центра масс, то есть, центра Вселенной.
– Подозреваю, что такие расчеты уже проводились.
– Вычеркивай задание.
– Ты заметил сильный порыв ветра? Это прогрессивное человечество вздохнуло с облегчением.
– Я рад за него.
– А я все думаю над нелегкой судьбой этих двумерных человечков, которые ползут по ленте Мёбиуса. Ведь им, чтобы вернуться в исходную точку, нужно сделать два оборота?
– Конечно. Это же односторонняя поверхность.
– Значит, совершив первый оборот, эти «плоскатики» будут проползать по обратной стороне ленты под точкой своего старта?
– Да. Под точкой выполза. Если не собьются с курса. И это будет самая удаленная точка их мира. То есть, их край света. И при этом они будут находиться бесконечно близко от своей родины. Потому что сама поверхность имеет нулевую толщину.
– Отлично! Тогда зачем для этого ползти всю первую половину пути? Почему эти бедолаги не догадываются проткнуть ленту, чтобы сразу оказаться на обратной стороне?
– Потому что их плоскому уму это недоступно. Как и нашему трехмерному в четырехмерном мире. Кстати, такие проходы в пространстве называются кротовыми норами.
– А если им подсказать? Со стороны-то виднее.
– Если бы мы могли им подсказать, то и сами бы умели пролезать через эти кротовые норы. Правда, неизвестно куда.
– Почему неизвестно? За стенку. К соседям. Тоже интересно посмотреть. Что за люди? Как живут?
– А вдруг там какая-нибудь пьянь? И сходу даст нам в морду. Не говоря худого слова.
– Значит, будем знать и не шуметь тут.
– А можно вообще оказаться в совершенно пустом пространстве. Среди какой-нибудь межзвездной пыли. На кой она нужна? Своей хватает.
– Ну, осмотримся там по сторонам. Вдруг что-нибудь летает поблизости. Какие-нибудь планеты с полезными ископаемыми…
– А если эти космические хулиганы сами полезут к нам через эту нору? А может, уже и прилезли…
– Летающие тарелки, что ли?
– Если НЛО реальны, это явно гости с той стороны Вселенной.
– А почему они прячутся? Почему не идут на контакт?
– Не имеют права. Галактическими законами запрещено. Разрешено только наблюдать за нами. Изучать быт и повадки туземцев.
– Ну, хоть бы чему-нибудь научили. Термоядерному синтезу, например.
– Ты что?! Это все равно, что раздать папуасам гранаты.
– Но если они к нам пролезли, значит, эти кротовые норы существуют? И мы тоже можем их найти?
– Возможно, они где-то рядом. Нужно только как-то иначе посмотреть на окружающий мир. Свежим, незашоренным взглядом. А еще лучше вооруженным. Нужно изобрести специальные очки, чтобы видеть четвертое измерение. Тогда увидим и проходы в нем.
– Только не поручай это задание прогрессивному человечеству! Оно его добьет.
– К сожалению, идея чисто гипотетическая. Такая же безнадежная, как и межзвездные полеты.
– Жаль. С детства мечтаю. А вдруг где-то и вправду есть разумная жизнь? Взглянуть бы хоть одним глазком…
– И что ты надеешься там увидеть?
– Цветущую планету! Огромный, прекрасный мир! Там может быть невероятная цветовая гамма: фиолетовая растительность, изумрудное небо, а моря переливаются пурпурными оттенками…
– Художники-фантасты это уже давно нарисовали. Даже пейзажи с двумя солнцами и тремя лунами. И песня про это есть: оранжевое небо, оранжевое море, оранжевая зелень, оранжевый верблюд…
– А в лесах и лугах, среди экзотических растений, бродят невиданные животные. В пышных зарослях порхают сверкающие бабочки, поют сказочной красоты птицы. А в свежем воздухе разносятся ароматы чудесных цветов…
– А могут быть совсем другие ароматы. Например, устойчивый запах тухлых яиц, весьма приятный местному населению…
– Отстань! Не пачкай мечту своими грязными лапами. На моей планете все будет в самом лучшем виде. И население там удивительное: с большими золотистыми глазами, серебряными волосами и кожей всех оттенков синего − от нежно голубого до густого ультрамарина. Они живут в больших, красивых городах, на берегах рубиновых морей. Невиданных форм здания спускаются к заливу, поверхность которого бороздят роскошные яхты, а в теплых розовых волнах плещутся счастливые жители. По набережной проносятся автомобили самого фантастического вида, а в парках гуляют влюбленные пары в сверкающих одеждах…
– И все поголовно в белых штанах! Добро пожаловать в Рио-де-Жанейро! Привет от Остапа Бендера.
– Тебе бы все опошлить.
– А вдруг это будут монстры, с клыками, рогами и копытами?
– Господь с тобой! Такие страсти, на ночь глядя…
– А если они будут похожи на черепах? Или на кенгуру? Лететь куда-то миллионы лет, чтобы встретиться с мыслящими сумчатыми? Зачем? За это время можно и своих обучить. Письму и устному счету. Если уж зайца можно научить играть на барабане…
– Конечно, стоит! Там ведь может быть что-то совершенно необычное. Помнишь разумный океан? У Лема, в «Солярисе». А у кого-то из фантастов сама планета была мыслящим существом…
– Ерунда это все, пустые фантазии. У природы не так уж и много вариантов для разумной жизни. Я думаю, инопланетные цивилизации будут во многом похожи на нашу. Это не будут мыслящие грибы. У нас с ними будет больше общего, чем различий.
– С какой стати?
– Да по законам физики! Сами свойства материи, из которой мы состоим, сделают нас похожими.
– Ну, тогда действительно есть, кого опасаться…
– Это другой вопрос. Речь идет о внешнем сходстве. Они должны быть динамичными и деятельными, поэтому у них будет схожая с нами анатомия…
– А если там будет большая гравитация, и они смогут только ползать?
– Тогда это будет цивилизация пресмыкающихся. В любом случае они будут иметь какие-то органы для передвижения. И что-то вроде рук − для разумной деятельности.
– А если плавники? Или щупальца? Если вся их планета будет покрыта водой? Значит, будет цивилизация осьминогов?
– Вода это вообще особая тема. И весьма болезненная. Вся биологическая жизнь на Земле базируется на водной основе. Да и сам человек на восемьдесят процентов состоит из воды.
– Это, смотря какой человек. Подозреваю, что Н. Рубинов на восемьдесят процентов состоит из портвейна.
– А на двадцать из водки.
– И еще на десять − из пива.
– А на шампанское ты ему хоть что-то оставил?
– На воду точно ничего не осталось.
– Поэтому мы очень уязвимы. Пятьдесят градусов выше или ниже нуля для нас уже критичны. С космической точки зрения это микроскопический интервал. Сама вероятность попадания планеты на такую орбиту вокруг звезды ничтожно мала…
– Поэтому мы и одиноки во Вселенной?
– Есть мнение, что жизнь может возникнуть и на основе какой-то другой жидкости. Какого-нибудь сжиженного газа…
– Ну, с такими тау-китайцами мы вряд ли договоримся!
– Это точно. Высоцкий прав. И все равно они будут схожи с нами. У них обязательно будет что-то вроде пищеварения, для получения жизненной энергии. И органы чувств. А зрение тоже будет построено на восприятии электромагнитного излучения…
– А может, у них будет эхолокация, как у летучих мышей? Или чувствительность к магнитному полю?
– Возможно. Но это детали. Есть более важные моменты. Они тоже будут смертными. Потому что это требуется для обновления и развития вида. И, конечно, их будет много. В любом случае, это не будет разумный океан или мыслящая плесень…
– А мыслящий муравейник?
– Возможно. Каковым и выглядит человечество из космоса.
– А органы размышления у них будут?
– Да, чуть не забыл! Конечно. У них, как и у нас, тоже будет какой-никакой мозг, объединенный с органами чувств. То есть, голова-два уха…
– А органы размножения? Тоже как у нас?
– Даже лучше!
– Это как же?
– Нарисовать тебе, что ли? Самому фантазии не хватает?
– Не стоит. Обойдемся без инопланетной порнографии.
– То-то же. А вот почкования, которого опасался Высоцкий, точно не будет. Потому что для развития необходимо смешивание наследственных признаков. И рожать они будут в муках. И детей учить и воспитывать, передавать им накопленные знания. И медицина у них, конечно, будет.
– И экономика, и промышленность?
– А куда без нее? И легкая, и тяжелая. И даже мясомолочная. И еще много чего, что нам и не снилось.
– И деньги?
– Все у них будет. Как в Греции.
– Значит, и религия, и культура?
– Само собой. Они будут жить по схожим законам коллективизма. Это будут социальные существа − с государственным устройством, уголовным кодексом и моралью…
– И даже с заповедями?
– А почему нет? Наши заповеди подойдут любой приличной цивилизации.
– И литература у них будет, и скульптура, и музыка?
– Естественно! Что, марсиане не люди?
– Интересно, что у них там сейчас в хит-парадах? Я бы послушал какую-нибудь марсианскую рок-группу…
– А если они пришлют симфонический оркестр?
– Не, на скрипках они не смогут. Куда им, членисторуким?
– А балет точно будет!
– Ну и хрен с ним! Перетерпим как-нибудь. А спорт?
– Однозначно! Марсианский футбол. И мы им сразу бросим межпланетный вызов.
– А в сборную Земли кого-нибудь из наших возьмут?
– Вряд ли. Вот раньше Яшина бы точно взяли.
– Да, сейчас уже некого. Но все равно будем болеть за своих. А еще на Марсе, наверное, гребля хорошо развита…
– Еще бы! Столько каналов…
– Интересно, блин! Все как у людей.
– О чем я тебе и толкую. А это значит, что при контакте у нас не будет проблемы непонимания, которой нас пугают фантасты.
– А ты можешь себе представить этот первый контакт?
– Я думаю, это будет грандиозное зрелище. Всепланетное шоу. На космодроме выстроятся первые лица всех стран, руководители ООН, международных организаций. Само собой, пионеры с цветами, красавицы в сарафанах и кокошниках с хлебом-солью. Почетный караул, флаги, военный оркестр…
– А что он будет играть?
– Да, это проблема. У Земли, оказывается, нет ни флага, ни гимна. И куда смотрит прогрессивное человечество?
– А ты бы что предложил?
– Ну, с флагом просто. Сине-зеленая планета на белом фоне, как у японцев. Нужно только поймать ракурс, чтобы были видны главные материки.
– А такой флаг уже есть. У ООН. Только на голубом фоне.
– Не подходит. Это флаг организации, а не планеты.
– А я предлагаю сделать фоном звездное небо. Причем, реальное, с планетами и созвездиями. Полярная звезда должна быть сверху, как и положено. В левом верхнем углу − Большая и Малая Медведица, в правом нижнем − созвездие Южного Креста, а по диагонали − Млечный путь…
– И Луну не забудь!
– Конечно. А еще по этому флагу смогут ориентироваться пилоты прибывающих инопланетных космолетов.
– Да, это будет удобно. Так, ладно, флаг принят. А гимн? Нужно что-то универсальное, международное…
– «Интернационал», что ли?
– Нет, он слишком политизирован. Это должно быть что-то из общепринятой классики. Ода «К радости» Бетховена уже занята. Может, «Аппасионату»?
– Нет, это «нечеловеческая» музыка. Я предлагаю «Осанну» Уэббера, из «Jesus Christ Superstar».
– Согласен. Достойная музыка. Ну что же, атрибутику мы продумали. А сценарий самой встречи?
– Да как обычно. Опустится летающая тарелка, подгонят трап, выйдут инопланетяне. Ну, наш сводный оркестр врежет гимн, пионеры повяжут космическим гостям галстуки, те отведают хлеб-соль, пройдут мимо почетного караула, познакомятся с высшим руководством Земли…
– А как они будут общаться? Переводчиков с марсианских языков еще нет.
– Да, это тоже упущение. Но у человечества есть опыт невербального общения…
– С папуасами? На пальцах?
– Ну да. Думаю, что для начала этого хватит. Чтобы выменивать золотые изделия за стеклянные бусы…
– Еще неизвестно, кто первым потянется к бусам. У них могут быть такие бусы, что закачаешься!
– Если судить по летающим тарелкам, они уже научились управлять гравитацией. Может, и нас научат?
– Фиг вам! Халява не прокатит. Каждая цивилизация должна сама пройти свой путь развития. А не списывать ответы у более успешных учеников. Именно в этом ее предназначение и смысл существования. И, в частности, нашего тоже…
– Нашего? Ничего себе побочный вывод!
– Да ты не волнуйся. «Я потом, что непонятно, объясню».
– Легко сказать: не волнуйся. Да я всю ночь спать не буду! И тебе не дам.
– Успокойся, все это пустые фантазии. Людям, как материальным созданиям, полеты к другим звездам недоступны.
– А может, хотя бы наше сознание сможет туда долететь?
– Мысленно слетать на Альфу Центавра? Это можно. Кстати, мы с тобой только что там побывали. Но тебе попалась планета с зеленым небом и синими мулатками, а мне с оранжевым верблюдом и тухлыми яйцами.
– А если отправить автоматическую станцию, с телекамерой?
– И она будет лететь до обитаемых миров миллионы лет. А потом приземлится где-нибудь в глухих джунглях, и будет там снимать жизнь местных насекомых…
– А что? Это круто! В мире животных Тау Кита. Программа побьет все рейтинги популярности.
– Если на Земле еще останутся зрители.
– Значит, передачу будет смотреть кто-то другой. Например, тараканы, выжившие после ядерной войны. К тому моменту они создадут свою цивилизацию, и эти передачи им будут очень интересны. А в благодарность они поставят нам памятник. Посмертно. Но в полный рост.
– Тараканий?
– Да, в полный тараканий рост.
– Большое человеческое спасибо!
– А помнишь, ты говорил о постепенном остывании звезд? Ведь это случится и с Солнцем? И Земля тоже вымерзнет, как Марс?
– На этот счет есть разные гипотезы, в том числе и о взрыве нашего светила. В любом случае до этого еще очень далеко. По расчетам астрономов, солнечной энергии хватит на несколько миллиардов лет…
– Мало ли что! Время летит незаметно. Нужно подготовиться заранее, подобрать и обустроить какую-нибудь приличную планету. Чтобы потом без лишней спешки перебраться на нее. Забрав документы и ценные вещи. Кому же позаботиться о прогрессивном человечестве, как не нам с тобой?
– Да уж! Долги нужно возвращать.
– А может, такое уже было? Может быть, и к нам кто-то уже переселился, а мы их прямые потомки? Те же марсиане, когда у них похолодало.
– Есть и такая гипотеза. Но на Земле пока никакого марсианского имущества не обнаружено. И самое главное: мы совершенно не похожи на марсиан, этих зеленых, пучеглазых уродов с хвостами…
– Это довод серьезный. А как насчет Венеры? Не пора ли осваивать целинные венерианские земли?
– «Там нет атмосферы, там душно», как заметил Высоцкий. И слишком жарко − сотни градусов. И давление огромное. А еще кислорода и воды нет, вот в чем беда. Биологическая жизнь невозможна.
– Неужели все так безнадежно?
– Если бы не парниковый эффект, там было бы около семидесяти градусов, А в районах полюсов еще прохладнее. Кстати, похожая картина могла быть и на Земле. Так что самые первые следы жизни нужно искать в Арктике и Антарктиде. Если, конечно, земная ось не меняла положения…
– А нельзя ли как-то избавиться от этого парника на Венере?
– А хрен его знает!
– Короче говоря, нужно готовиться. А как только похолодает, завезти на Венеру какую-нибудь живность. Микробов и бактерий каких-нибудь, живучих. Чтобы плодилась и размножалась. А для начала растения − чтобы начали вырабатывать кислород…
– И про грибы не забудь. Кстати, технология сотворения нового мира неплохо описана в Ветхом завете. Может пригодиться на первых порах, в качестве инструкции…
– Точно! По методике Ноя завезем туда на космическом ковчеге всякой твари по паре. И будем наблюдать за их развитием. Заодно проверим теорию Дарвина…
– А если она подтвердится? Если появятся разумные существа?
– У венерианцев не будет шансов. Мы заселим планету раньше. Человек вполне мог жить миллионы лет назад, в эпоху динозавров. Природные условия позволяли…
– А динозавры?
– А мы их и спрашивать не будем. Приручим, чтобы сторожили дом и ловили мышей. И пахать на них можно будет. А наши ковбои будут лихо скакать на бронтозаврах по венерианским прериям…
– Подозреваю, что построить тракторные заводы будет проще.
– Ладно, на месте разберемся. Так или иначе, прогрессивному человечеству придется заниматься обустройством Венеры.
– Ухаживать за посадками, поливать, окучивать? Далековато, однако. По выходным не наездишься…
– А это идея! Отдать Венеру дачникам. На полное разграбление. Они ее вмиг обживут. Распашут под картошку и капусту. Кроликов разведут. И парниковый эффект используют − для помидоров и огурцов. Завалят свежими овощами всю Солнечную систему…
– Это точно. Думаю, наши авантюристы рванут туда, не дожидаясь тепличных условий.
– И начнется эпоха космической романтики. Высадятся первые десанты добровольцев, появятся палаточные городки, развернутся ударные комсомольские стройки…
– И поднимутся на необъятных венерианских просторах голубые города. А потом начнется великое переселение народов. Колонизация Венеры.
– Это сколько же космических кораблей понадобится?
– А исход будет длиться столетиями. Улетать будет активная молодежь. А старики будут доживать век на остывающей Земле…
– Печальная участь…
– А другого выхода не будет. Земля будет остывать и умирать. Незаметно начнется последний в ее истории ледниковый период. Солнце будет греть все слабее, а климат все холоднее. Замерзнут реки и моря, а ледники медленно, но неизбежно покроют большую часть суши. Погибнут леса, а вместе с ними животные и птицы. Планета станет пустой, холодной и безжизненной. Там, где раньше бурлила жизнь, воцарится запустение. И однажды наступит холодное лето три миллиарда пятьдесят третьего года…
– Погоди! В этом месте должен начинаться сюжет. Итак, звучит команда «Мотор!», и перед объективом камеры возникает безжизненный, покинутый людьми город. Безлюдные улицы, дома с выбитыми окнами, ободранными обоями, облупившимися рамами и пустыми, захламленными комнатами, в которых гуляет холодный ветер. Слабое, негреющее солнце опускается за горизонт и растворяется в багровом закате, предвещающем морозную ночь. Тяжелая тьма незаметно выползает из щелей и обломков полуразрушенного города и накрывает его своим истрепанным черным плащом, сквозь дыры которого проглядывают огромные немигающие глаза звезд. Леденящее чувство одиночества только усиливается однообразными тоскливыми звуками − то ли ветер воет в остовах пустых зданий, то ли одичавшие собаки оплакивают свою несчастную судьбу. Унылый, безрадостный пейзаж медленно разворачивается перед камерой, ничем не радуя глаз зрителя…
– И вдруг в мрачных развалинах мелькает отблеск огня!
– Что это? Неужели здесь еще теплится какая-то жизнь?
– Сейчас мы это узнаем. Камера направляется к слабому отсвету, обходя коробки давно заброшенных домов, завалы осыпавшихся кирпичей и ржавеющие трубы. И наконец, выводит нас к полуподвалу с единственным целым окошком, в мутной глубине которого колеблется слабый огонек…
– И что это? Жалкое жилище последних обитателей Земли?
– Да, это так. В захламленной комнате, у самодельного камина сидит пожилой человек, закутавшись в ветхую одежду. Он протягивает озябшие руки к теплу огня, потом неспешно поправляет догорающие дрова. У его ног свернулся клубком старый пес. Старик разговаривает с ним, словно с самим собой: «Закат был багровым, Джим, а это к холодам». Пес поднимает голову и вопросительно смотрит на хозяина. «Да-да, это правда. Поверь старому Гарри». Чувствуется, что он привык и к себе обращаться по имени. «Хотя, куда уж холоднее? А ведь еще не закончилось лето. Что же будет дальше? Переживем ли мы с тобой эту зиму?». Пес грустно отводит взгляд и снова опускает голову на лапы. Его хозяин открывает банку консервов и ставит разогреваться на порожек камина, рядом с закипающим чайником. Потом достает коробку с сухарями и початую бутылку виски. Скоро нехитрый ужин готов. Старик размачивает сухари в кипятке и наливает себе в кружку виски: «Ну что, старина Джим? Будь здоров!». Он делает несколько глотков и чувствует расходящуюся по телу теплую волну. Неспешно раскладывает консервы на размякшие сухари и один из них кладет перед псом: «Вот и твой ужин, дружище. Ничего другого у нас нет. На складе остались только консервы, сухари да виски». Старик механически жует привычную еду, не замечая ее вкуса, и задумчиво глядит на догорающие дрова…
– И что он видит в колеблющемся пламени?
– Он видит пламя костра на берегу реки в те далекие времена, когда он был молод и полон надежд. Он вспоминает студенческую вечеринку на природе, веселую компанию друзей и себя, молодого, здорового, сильного. И ее, самую лучшую девушку в мире, красавицу Дженни. И собранный им букет полевых цветов, в который она погрузила свое смеющееся лицо. И вспышку счастья от ее взгляда, сказавшего ему: «Да». Ах, Дженни, Дженни! Как далек тот незабываемый день. Какой короткой была их любовь. Как давно это было!
– Это было в те давние времена, когда Земля еще была обитаема, когда люди были ее полновластными хозяевами. Когда они верили в будущее и надеялись на лучшее…
– Но с каждым годом Солнце остывало, и холодная смерть Земли уже ни у кого не вызывала сомнения. И тогда Всепланетное Правительство приняло неизбежное решение. Началась эпоха Великого Исхода…
– И снова отблески воспоминаний освещают лицо старика, глядящего в огонь…
– Который превращается в ревущее пламя тысяч ракетных двигателей, уносящих жителей умирающей Земли в космическую неизвестность, на далекую, горячую Венеру, новую колыбель человечества. Те, последние годы земной цивилизации, были необычно теплыми. Земля словно прощалась с людьми, отдавая им остатки своей материнской любви. Это ненадолго вернувшееся бабье лето в последний раз согрело души людей перед неумолимо наступающей вечной зимой. Гарри снова и снова вспоминает щемящую атмосферу тех лет − атмосферу безвозвратного прощания и тревожного ожидания новой, неизвестной жизни…
– А еще он вспоминает то, с чем никак не может смириться его уставшее сердце. Он видит страшную вспышку, скрывшую в бешеных клубах ревущего пламени ракету, на которой улетала его Дженни. Дженни, обещавшая встретить его на далекой Венере и не выполнившая своего обещания. Дженни, которую так и не выпустила из своих объятий родная планета…
– Да, у него были причины остаться на Земле.
– А еще мы видим на его лице отсветы пламени вечного огня у памятника Погибшим космонавтам. Каждый год в один и тот же летний день приходит сюда пожилой человек с букетиком полевых цветов. Он кладет пучок стебельков на холодный мрамор памятной плиты с именами землян, погибших в ходе Великого Переселения, и нежно гладит знакомые до боли буквы имени своей любимой…
– И с каждым годом все меньше цветов у этого памятника…
– Потому что один за другим уходят в небытие те немногие из землян, кто остался на умирающей планете. А этим летом его букет уже был единственным. Гарри понимает, что скоро и его черед…
– И снова мы видим его жилище, слабо освещаемое углями потухающего очага. Последний житель Земли неспешно устраивается на старом диване напротив остывающего камина, гладит по голове улегшегося рядом верного Джима и закрывает глаза. Суждено ли ему проснуться? Неизвестно. Но он засыпает в надежде увидеть во сне свою молодость и свою вечно юную Дженни…
– И ту прекрасную Землю, которая умерла навсегда.
Время шло, но мир вокруг меня застыл в какой-то мутной неопределенности. Сам он не порвал с Мариной окончательно, но их отношения явно зашли в тупик. Я тоже не встречался с Марией. Вся дружба нашей компании, которая так согревала мою душу, вдруг рассыпалась, словно пирамида из домино. Я мучительно пытался понять, почему. Кто виноват? Кто выдернул главную костяшку? Он со своей этой секретаршей? Да, с этого все началось. Но неужели все держалось только на нем? А мои встречи с Мариной? А его встречи с Марией? Или причина лежит глубже? Может, наш дружески-любовный четырёхугольник был ущербным изначально? Я вспоминал наши с ним теоретические беседы на темы любви и поражался, как далеки они от реалий жизни.
Было понятно, что мне не по силам решить наши общие проблемы, но можно было попытаться решить свои. И я возобновил свои воскресные походы в библиотеку, в надежде на встречу с Мариной. При этом у меня даже не было конкретного повода для разговора. Снова влезать в их отношения? Это было немыслимо. Я решил отдаться на волю случая. Когда Марина увидела меня в читальном зале, ее лицо исказилось, словно от вспышки зубной боли. И я тоже почувствовал эту самую душевную зубную боль. Холодно кивнув, она села в дальний угол зала. Было ясно, что она мне не рада и не желает общения. Я даже хотел было уйти, но сдержался. Это мог быть последний шанс. Бывают случаи, когда судьбу нужно испытывать до конца. Похоже, и Марина взяла себя в руки, потому что, когда я вышел вслед за ней из зала, на ее лице уже не было недовольства. После нашей последней встречи прошло около месяца, но казалось, что это было очень давно. Она сильно изменилась, стала какой-то незнакомой. Ее зеленые глаза уже не искрились безмятежностью, в них была какая-то глубокая сосредоточенность. Заговорила она со мной спокойно, но как с малознакомым человеком. Подавив обиду, я попытался вернуть атмосферу прежнего, доверительного общения. Мы снова шли через парк нашей первой встречи, и я пытался развлечь ее рассказом о прошедшей поездке в горы. Но в этот раз она не проявила интереса к ней, лишь молча кивала. А когда я стал живописать его исполнительский успех в среде туристов из разных городов страны, можно сказать, на всесоюзном уровне, решительно прервала меня, предложив больше не упоминать его имени. Жесткость ее слов однозначно говорила о серьезном разрыве. Я даже растерялся, не находя темы для разговора. Она тоже замолчала. Казалось, ее мысли заняты решением какой-то важной проблемы, которую она напряженно обдумывает. Дойдя до остановки, она коротко простилась и вошла в подошедший троллейбус.
В следующее воскресенье я снова пришел в библиотеку. Марина была там. Похоже, она была готова к этой встрече и настроена на серьёзный разговор. Судя по всему, она тоже пыталась разобраться в своих чувствах и в запутанном клубке наших отношений, потому что заговорила первой:
Я вижу, ты проявляешь настойчивость. Может быть, кому-то это и польстило, но я не могу сказать тебе такого комплимента…
– Ну, что ты!
– Но ты же видишь, что это общение не доставляет мне удовольствия…
– Да, вижу. И понимаю, что вызываю у тебя не самые лучшие воспоминания. И меня это огорчает…
– Кроме того, насколько мне известно, у тебя и с Марией есть какие-то отношения. Как тебе удается это совмещать?
– Плохо удается. Но мы с Марией уже давно не встречаемся. А разве она тебе не говорила? Мне казалось, что девушки делятся новостями с близкими подругами. Тем более что у вас такая давняя дружба.
– Дружба? А что это такое? Ты не задумывался над этим? Оказывается, от самой близкой дружбы до предательства − один шаг…
– Ты имеешь в виду ее встречи с Сергеем? Ну, что ты! Извини, это вообще абсурд. Я тебя не понимаю. Он же просто поговорил с ней. Чтобы помочь нам…
– Вам? Не знаю. По-моему, дело не в тебе. И даже не во мне, хотя он явно хотел меня этим задеть. Неужели ты ничего не понял? Он же проводит эксперимент над всеми нами. Как над подопытными кроликами.
– Какой эксперимент, о чем ты?!
– Значит, не видишь. Не хватает аналитики.
– Да при чем здесь это? Я и мысли такой не допускаю.
– И зря. Самое обидное, что каждый из кроликов повел себя вполне предсказуемо. Особенно эта глупая крольчиха…
– Марина!
– Поверила, бросилась ему на шею…
– Но ведь там ничего не было!
– Тебе-то откуда это знать?
– Я ему верю.
– А я теперь уже никому не верю.
– Нет! Этого не может быть. Наверное, ты слишком обиделась на него.
– Ты тоже считаешь, что гений и злодейство несовместны? А я вот усомнилась…
– Марина, ты все видишь в черном цвете…
– А меня удивляет твоя наивность. Дело же не в том, было там что-то или не было. Неужели ты не видишь, что она тебе изменила? И твой друг тебе изменил…
– Мне?
– Ну, мне! Если тебе нужно уточнение. Но тебя-то он предал…
– Но почему? Встретились они пару раз, по старой дружбе…
– А что ты знаешь об их прежних отношениях? Ничего. Она же и ко мне приклеилась, чтобы быть рядом с ним. Как ты думаешь: кто был инициатором всех этих общих встреч, кто доставал билеты? Она, конечно. И от тебя я слышу ее знакомые напевы насчет общей дружбы. Наверное, и тебе все уши о нем прожужжала…
– Да нет, это я ей о нем все время рассказывал…
– Понятно. Вот это ей и было интересно. А сама все ждала момента, караулила…
– А мне казалось, что вы так дружны…
– Мне тоже так казалось. Но теперь я это вижу совсем иначе.
– А я не могу в это поверить.
– Ты вообще редкий идеалист. Все представляешь в розовом свете. А она с тобой гуляла просто так, для развлечения…
– Не может быть! Но ладно, оставим, сейчас не об этом речь. А в мои чувства ты веришь?
– Конечно, нет. И ты тоже ничем не лучше. Разве ты сам не обманывал Марию, встречаясь со мной?
– Не знаю, как и сказать…
– Вот видишь!
– Погоди! Но в себя ты хотя бы веришь? В свои чувства?
– Верила и верю. Да, любила. И не стыжусь в этом признаться. Я чиста и перед ним, и перед людьми, и перед Богом. Но все это уже в прошлом. Она была взволнована, ее щеки пылали, грудь вздымалась. И снова меня пронзило то самое чувство жалости и нежности, острое желание обнять ее, трепетную, беззащитную в своем признании, прижать к груди, утешить, защитить. Целовать ее наполненные слезами глаза, гладить непокорные волосы, зарыться в них! Это было импульсивное, безгрешное чувство, и помыслы мои были искренни и чисты. Но нет, нельзя, нельзя! Я пытался держать себя в руках, но срывающийся голос выдавал меня с головой:
– Марина, поверь, я хочу тебе помочь! Да, да, я все понимаю. Ты гордая и сильная личность, и не нуждаешься в чьей-то жалости. Но я хочу, чтобы ты знала, что есть человек, которому больно вместе с тобой, который желает тебе счастья. Потому что ты достойна счастья, достойна любви, достойна всего самого лучшего! Я знаю, что есть немало людей, которые ценят и любят тебя, твои родители и близкие, но я тоже осмеливаюсь в этом признаться…
– Спасибо. Я вижу, что это искренне. А как же Мария?
– Я же говорил, что уже не встречаюсь с ней. Да и ей, наверное, эти встречи теперь не нужны. Значит, не судьба. Не сбылось, не свершилось, не сошлось…
– Из-за него?
– Не знаю. Может быть. Но нет, это что-то другое. Говорят, это вершится на небесах. Я не верю в высшие силы, но все равно что-то есть такое, независящее от нас. Этим невозможно управлять. Не уверен, что можно влюбиться по собственному желанию, но разлюбить точно нельзя…
– Ты так думаешь? Да, пожалуй, в этом ты прав…
– Не знаю. Я говорю, и сам во всем сомневаюсь. В этой сфере логика не спасает. Поэтому нужно говорить правду. И я скажу. Все дело в тебе. Ты во всем виновата…
– Я?! Чем я виновата?
– Да, виновата. Тем, что ты такая, как есть, своей красотой. Неземной, волшебной, убийственной…
– Ах, вот ты в каком смысле!
– Теперь уже можно признаться: это было с первой встречи, с первого взгляда. Помнишь ту первую встречу, в сентябре, в этом парке?
– Да, помню, у памятника. Вы оба были такие смешные, Нарядные кавалеры, и «Шипром» от вас несло за версту…
– А я тогда от вас просто обалдел. Не могу забыть, как вы шли по парку в лучах солнца. Как богини. Такой ты и оказалась…
– Как давно это было!
– Да. Полгода назад.
– А кажется, что прошла вечность. И даже как будто было в другой жизни. И мы были совсем другими. Как все изменилось! И совсем не в лучшую сторону…
– А ты меня в тот вечер просто убила, наповал. Фигурой, лицом, волосами, всем своим летящим обликом. Как ты была хороша! Я тогда потерял дар речи…
– Да, пришлось вас развлекать, с этой тихоней…
– Не надо! Я виноват перед ней. Я ведь фактически обманывал ее. Ну, не обманывал, конечно. Наверное, на что-то надеялся, на какие-то чувства. Но не возникло ничего, нет. Да, она хороша, красива, и душой чиста. Нежнейшая душа!
– Ты думаешь?
– Да, уверен. И культурна, и начитана, и умна. И мне очень интересно разговаривать с ней. Да чего там, ты сама ее знаешь. Но все это ничего не значит, вот в чем дело! И за все время наших встреч ничего не шевельнулось в моей душе. Ничего! Даже будь она в тысячу раз лучше и прекраснее. Потому что душа моя уже занята, потому что в ней уже нет места никому. С той самой первой встречи. Я тогда даже не мог взглянуть на тебя прямым взглядом, как невозможно смотреть на солнце. Да, да, это правда! Это было именно так. А твоя улыбка! Волшебная, неземная. Я до сих пор не понимаю, как люди вокруг могут смотреть на тебя спокойно…
– Мне, конечно, приятно все это слышать, но…
– Нет, погоди, не возражай! Я должен договорить, раз уж решился. Потому что никогда раньше у меня такого не было. Да, я был знаком с девушками, и были влюбленности − и школьные, и в институте, и здесь. Но сейчас понимаю, что на самом деле ничего не было − все забыто, пропало, исчезло. Только ты в моем сердце…
– Погоди, погоди! Все это как-то сумбурно, неожиданно. Я надеялась, что этот разговор поможет разобраться в наших запутанных отношениях, а теперь все еще больше перемешалось…
– Но ты же не могла не замечать этого. Я, конечно, понимаю, что ты привыкла к мужскому вниманию. И все же…
– И все же ничего не прояснилось. Значит, придется разбираться самой. Спасибо тебе за сочувствие, за искренность, за теплые слова. Я по-настоящему тронута, но мне нужно серьезно подумать.
– Но ты еще будешь приходить в библиотеку?
– Не знаю.
Ну вот, фактически признался. И что? Ничего. Никакого ответа, никакого волнения, только замешательство. Не ожидала, значит, и не ждала, не желала. Конечно, не рассмеялась и не посоветовала найти хорошую девушку и полюбить ее всей душой. Не захотела обидеть? Так это как раз и обидно. Да, ничего не прояснилось. И самый главный вопрос: почему всем стало так плохо? Похоже, в этом нашем кособоком четырехугольнике каждый по-своему прав и неправ. Значит, виноваты мы все? И чем же? Тем, что хотели лучшего для себя? И что в этом плохого? Неужели желание счастья может принести несчастье другому человеку? Значит, может. Если мешает его счастью. Да, неоптимистичный вывод. А в чем хочет разобраться сама Марина? В своих чувствах, конечно. Значит, они еще остались, значит, еще не забыла, и готова простить. И это после того, как он повторно нанес ей душевную рану. И очень болезненную − вон как отозвалась о Марии. Ну, там уже полный разрыв. А ведь Марии, бедняжке, хуже всех − раскрылась, и все потеряла. Вряд ли она нужна ему. И мне, надо признаться, тоже. Я ведь совершенно не ревную ее − значит, равнодушен. А ведь так оно и было с самого начала, только подтвердилось. Но считал, что это моя личная проблема. Ну, и ее, Марии, тоже. Несчастные мы с ней люди − никому не нужны, даже друг другу. Но ведь играли в эту взрослую игру. А ведь могли и заиграться. На всю оставшуюся жизнь. Страшное дело, если вдуматься. Могли? Да, могли. Потому что однажды нужно принимать такое решение. А чем ты лучше других? А она? И почему так устроена эта жизнь − одним все, а другим ничего? Но ведь и Марине, самой честной из нас, тоже не повезло. Она-то чем виновата? Значит, он виноват? Да, он. Тем, что не любит по-настоящему. Кого же любить, если не ее? Или столько всего перепробовал, что уже не способен на искренние чувства? Значит, просто развлекается, и Марина права насчет эксперимента? Нет, не верится, не в его это характере. А что я знаю о его характере? Да, он не давал повода усомниться в его порядочности. Пока. Пока не было серьезного повода. Легко быть благородным, если это ничего не стоит. И не в доброте дело. Плевать ему на все это, со своей башни. А чего ради с Марией встречался? Чтобы наши с ней отношения устроить? Смешно! Или назло Марине? Но зачем ему это? Да, просто так! Порезвился, всех проверил, самолюбие свое потешил. Да, это возможно. Ну, и что теперь делать? Выяснять отношения? Это его рассмешит. Да и зачем? Чего добиваться? Чтобы он признался? Ну, признается. Да он в чем угодно признается! Да еще и позабавится. Нет, это глупо. Есть, конечно, важный вопрос − его планы в отношении Марины. Но разве можно это обсуждать? Нет, нужно проявить твердость. Такую же спокойную и насмешливую твердость, как и он. Как будто ничего не было и нет. Договорились не вмешивать баб − ладно, не будем. Но они-то есть! Вон как Марина переживает. Да и Мария, наверное, тоже. И не без причины. Значит, все-таки дело в нем. Да, это так, несомненно. В той самой его установке на полную свободу от привязанностей. Но нет, с Мариной этот номер не пройдет! Она не станет его очередной игрушкой. Неверна эта его теория, неверна. Настоящая любовь несовместима с личной свободой. И нам приходится признавать свою зависимость от любимого человека, отдаваться ему полностью, без остатка. А может, наша внутренняя готовность сдаться в этот сладкий плен, пожертвовав столь ценимой нами свободой, и есть главный знак истинной любви?
Ну что же, если взглянуть трезво, все не так уж и запутано. С Марией, кажется, все определилось. И со мной тоже все ясно. Конечно, Марина все еще в сомнениях. Это огорчает, но оставляет надежду. А как он себя поведет, сам черт не знает. Ладно, посмотрим, что будет дальше.
Жизнь шла своим чередом, в будничных делах и заботах. Но стояла на горизонте тучка. Посверкивало, погромыхивало вдали.
Марина просила пока ей не звонить, и не приходила в библиотеку. В выходные дни я подолгу валялся на койке с книгой или радиоприемником в руках, машинально покручивая колесико настройки каналов. За окном то моросило, то прояснялось. По небу неслись клочковатые тучи. Сквозь их прорехи изредка прорывались всполохи еще робкого, испуганного своей смелостью солнца. Из приемника лился проникновенный голос Джо Дассена, певшего о вечной и столь же мимолетной любви: «Если бы не было тебя». О, если бы не было тебя, насколько беднее и хуже был бы этот мир! Ты освещаешь его даже тем, что просто живешь в нем, ходишь, занимаешься какими-то делами, с кем-то разговариваешь − с кем-то другим, счастливым, на месте которого должен быть я. Потому что никто в этом мире не хочет этого так, как я. Ты лучше всех! Я хочу быть с тобой весь день, с утра и до вечера. В самый ранний час, когда ты просыпаешься, нежная, сонная, хочу коснуться губами твоей бархатистой щеки, розового ушка, нежной шеи. Хочу задохнуться в аромате твоих спутанных волос, хочу прижаться к твоему текущему, мягкому после сна, вожделенному телу, ласкать его, гладить − нет, это невыносимо! Любоваться тобой весь день − тайком, сбоку, со спины, когда ты этого не замечаешь, видеть каждое твое движение, встречать твой взгляд, когда ты с улыбкой оборачиваешься ко мне − о, если бы это было так! Я мечтаю о тихом вечере, о неспешном счастливом ужине при свечах, с цветами − моими любимыми пионами, с их свежим, влажным ароматом, которые, конечно же, полюбишь и ты. И будет вот так же звучать негромкая музыка, и мы будем танцевать в полумраке, и я буду бережно и нежно обнимать твой гибкий стан, ощущать волнующие изгибы твоего желанного тела, осторожно трогать поцелуем твои полуоткрытые губы и вдыхать божественный аромат твоего дыхания. О, если бы это сбылось! Но вот песня закончилась, и я снова вижу свою пустую комнату. И снова моим уделом стали грусть и одиночество. Вот и прошел еще один день без тебя, моя радость. Холод сковал мою душу, сжал мое сердце ледяными пальцами и подбирается к последнему, что еще живет в нем − к маленькому огоньку надежды. Не дай ему погаснуть, моя милосердная. Проходит час за часом и день за днем, а я все жду и надеюсь − как ждал вчера, позавчера и еще много дней назад, когда я жил, двигался, с кем-то разговаривал, что-то делал, не понимая пустоты окружающего мира. Снова и снова я думаю о тебе, моя ненаглядная. Прошу тебя об одном: не гони меня из своей жизни. Я обещаю, что не буду навязываться тебе, не буду досаждать своими чувствами − а ведь я хочу этого, хочу забрать тебя в сладостный плен любви, в котором мы оба, я верю в это, обретем истинное счастье. Но стоит тебе сказать слово, и я уйду навсегда. Но нет, не говори его! Я хочу хотя бы изредка встречаться с тобой, дружить, или хотя бы видеть тебя, моя ненаглядная. Верь мне, верь! Я стану для тебя самым лучшим, верным, самым любящим, я буду достоин тебя, твоей любви. Я докажу это − дай мне только шанс! И тогда мы пойдем по этой жизни вместе, молодые, красивые и счастливые. Я верю в это, и ты верь мне, любимая, так это и будет!
В начале апреля небо прояснилось, и весна, наконец, вступила в свои права. В полдень пригревало уже ощутимо, ожила и потянулась к солнцу трава и какие-то мелкие желтые цветы. Асфальт подсох, и после зимней слякоти странно-незнакомой казалась первая пыль, взлетавшая в порывах прохладного ветра. А он, молодой, волнующий, наполнял грудь свежестью вдруг открывшихся неведомых просторов. Почки на деревьях еще только набухали, все вокруг было по-сиротски серым и невзрачным, и природа, словно выздоравливающий после долгой болезни человек, казалась бледной и немощной. Но это была весна!
Май был солнечным, горячим, бурным. Природа словно возвращала людям свои весенние долги, недоданное ранее тепло. В те летящие майские дни и состоялось то свидание, счастливое, незабываемое. А поводом к нему стало выступление в центральном концертном зале города какого-то популярного ансамбля. Я без особой надежды предложил Марине сходить на концерт, но она неожиданно легко согласилась, и мою душу окатила волна радости. С самого утра той майской субботы я находился в лихорадочном нетерпении. Наверное, никогда и ни к чему я не готовился так тщательно. Аккуратно выбрившись, выгладив серые брюки, надев новую голубую рубашку, темно-синий пиджак и сиреневый галстук в белый горошек, я был, как мне казалось, неотразим. В жизни каждого человека есть период максимального расцвета, высшая точка здоровья, силы, красоты. Такой взлет бывает и в творчестве поэтов, художников, ученых, и в карьерах артистов и музыкантов, и в достижениях спортсменов. Возможно, не каждый может назвать этот момент определенно, но для меня вершиной молодости был тот майский день.
Я ждал ее на ступенях концертного зала, среди таких же нарядных молодых людей с букетами весенних цветов. Она пришла буквально перед самым началом, и мы успели перекинуться лишь парой слов. Она была в легком светлом платье и белых туфлях-лодочках. Ее бронзовые волосы были уложены какими-то замысловатыми прядями, а нежную шею украшала ниточка малахитовых бус, и такой же браслет охватывал запястье. Она выглядела спокойной, уверенной в своей красоте женщиной, еще более недоступной, чем прежде, и я снова оробел перед ее зрелой красотой. Я не очень хорошо помню сам концерт, потому что мое внимание было сосредоточено лишь на ней. Я смотрел на сцену, но краем глаза невольно видел профиль Марины, чувствовал каждое ее движение, даже ее легкое дыхание. Моя окостеневшая рука опиралась на подлокотник, иногда прикасаясь к ее нежному локтю, и это вводило меня в ступор. Ну, разве можно быть таким остолопом в этом возрасте? Оказывается, можно.
После концерта неспешно шли по вечернему городу. За эти два часа над городом пролетела короткая гроза, обильно полив улицы, дома, деревья долгожданной влагой. Солнце уже опускалось за горизонт и сквозь разрывы уходящих грозовых туч с удовольствием оглядывало омытый дождем мир, посверкивало на влажных гранях предметов, делая все вокруг пронзительно контрастным. Земля пахла непередаваемой свежестью, цветущие каштаны заполняли воздух густым, дурманящим ароматом, а с их листьев и омытых дождем соцветий падали на наши головы и плечи тяжелые, душистые капли. Вечер был до невозможности хорош, просто сказочен. В лучах заходящего солнца Марина была невероятно хороша. Пожалуй, ни до, ни после я не видел ее такой красивой. Переливы закатных лучей на ее лице и нежной коже открытых рук, вспышки золота в пронизанных солнцем волосах, которыми она встряхивала, оборачиваясь ко мне, изумрудная зелень глаз и вся ее легкая, стройная фигура просто завораживали меня. Было трудно оторвать от нее взгляд. Я пытался развлечь ее, говорил что-то банальное о прошедшем концерте, о любимой музыке, с воодушевлением нес какую-то романтическую чепуху, которая сама собой лилась из моей души. Любовь окрыляет, и воображение увлекло меня в какие-то неведомые дали. Остапа, как говорится, понесло. Обыгрывая ее морское имя, вдохновенно плел что-то несуразное насчет сильной личности, сравнивал со знаменитыми атаманшами и предводительницами пиратов. Представлял ее в тельняшке, бриджах и высоких сапогах, с черным платком и коралловыми бусами на шее, с золотыми серьгами в ушах, с огненной гривой развевающихся на морском ветру волос, с горящим взглядом и сверкающей саблей в поднятой руке, ведущей за собой на абордаж своих головорезов. Она слушала молча, изредка улыбалась, искоса поглядывая на меня, и в ее взгляде я заметил интерес и какой-то скрытый вопрос. А моя душа пела и взлетала в чудесное звездное небо, и этот знобящий восторг любви и самозабвенного отчаяния делал меня невесомым. Расставаясь, она первой подала мне руку и слегка пожала мою. Я был взволнован, окрылен, как говорится, на седьмом небе от счастья. Да, признаюсь, в тот момент я был счастлив.
Семидесятые, золотые семидесятые! Словно залитый солнцем, усеянный цветами луг всплывают они из глубин моей памяти. Разгоралось прекрасное южное лето. Периодически налетали короткие теплые дожди, поливали жаждущую влаги землю, буйную зелень садов, полей, виноградников, гремели веселые грозы, словно кто-то добродушно хохотал в глубоких небесах. Листва деревьев весело блестела, цветы благоухали, трава сверкала бриллиантами дождевых капель.