В те годы много читали. Художественная литература отвлекала советских людей от серости и скудости жизни, заменяла саму жизнь. Можно сказать, что мы не столько жили, сколько читали о жизни. Зато, с каким интересом интеллигенция следила за новинками литературы! Как увлеченно их обсуждала! Не знать того, что было у всех на слуху, казалось постыдным. Но только не ему. Он откровенно посмеивался над литературной модой. Вообще говоря, мне импонировала оригинальность его суждений, но только не в этом случае. Однажды я не выдержал:
– Ну, и чем ты гордишься? Своей дремучестью?
– Тем, что не бреду в стаде баранов.
– А чем лучше баран, бредущий позади стада?
– Хороший вопрос. Но если стадо гонят на бойню, можно и не спешить. На коллективное мероприятие…
– От судьбы все равно не уйдешь. А на миру и смерть красна.
– За компанию веселее? Не знаю, не знаю. Каждый умирает в одиночку. Каждый баран висит за свою ногу. Ну, ладно, просвети меня, темного. Кто там у вас сейчас в моде? Маркес, что ли?
– «Сто лет одиночества». Слышал хотя бы?
– Ничего особенного. Бессвязное собрание бытовых историй.
– А сами сюжеты? А стиль, а яркость красок?
– Ну, и что?
– Как что? Сильное впечатление, прежде всего!
– Впечатление пройдет, а что останется? Что в сухом остатке? Что вообще может дать человеку беллетристика?
– Много чего. Житейский опыт, нравственные уроки…
– Ну, и какой опыт, к примеру, дает «Анна Каренина»? Как правильно вести себя в роли обманутого мужа? Или то, что женщина, поддавшись страсти, может потерять и честь, и ребенка, и саму жизнь? И что тут особенного? Ради этого нужно было городить многостраничный роман?
– По-твоему, передать информацию о событии и создать художественное произведение − одно и то же? А развитие сюжета? А правдивость характеров? А мастерство отображения образов?
– Это задача описателя, а не писателя. Причем чисто техническая. Велика ли заслуга пересказать какой-то сюжет? Услышанный случайно или происшедший с тобой лично. Для этого достаточно простой грамотности…
– Ничего себе! Да ты ничего не шаришь в этом! Ты думаешь, написать что-то интересное это просто? Да хотя бы заставить читателя открыть книгу! А тем более удержать его внимание. С первых же страниц он должен быть на крючке: а что там дальше? Как оно повернется? Чем закончится любовная история, столкновение характеров, идейный спор? Кто победит: мушкетеры или гвардейцы кардинала? Кого выберет героиня: любящего мужа или красавца-искусителя? Кто убил старушку и зачем?
– А почему это интересно? Инстинктивная тяга к чужому житейскому опыту. Вот и все.
– Допустим. И чем это плохо?
– Беда в том, что в беллетристике крупицы смысла настолько редки, что их добыча совершенно неэффективна.
– А что нужно читать? Философию? Аристотеля, Фейербаха, Гегеля?
– Конечно! А что же еще?
– Извини, это все равно, что питаться таблетками.
– Кто не хочет принимать лекарства от глупости, никогда от нее не излечится.
– По-твоему, Толстой и Достоевский тоже чтиво?
– Эти, конечно, покруче других, но и они разводили лекарства мудрости в сиропе художественности. Писали толстые романы, чтобы вдолбить в безмозглые головы пару прописных истин.
– Ну, ты и наглец!
– Я физик, а не лирик. И мне плевать на бронзы многопудье. Я не боюсь священных коров. И если понадобится, всех их разложу. В ряд Фурье.
– Ну, просто нет слов! Одни буквы. И те матерные.
– Успокойся. Дети и животные не пострадают. Разберемся со всеми и по существу. Раздадим всем сестрам по сусалам. И пусть не обижаются. Раньше надо было думать, когда рука тянулась к перу.
– Ты у нас прямо неистовый Виссарион. Срыватель всех и всяческих масок.
– Лучше быть неистовым Виссарионом, чем истовым Виссарионовичем.
– Твое счастье, что нас не слышат критики и школьные учителя. За литературное хулиганство тебя бы давно сожгли. На заднем дворе Министерства культуры. Под аплодисменты собравшихся.
– Если в качестве топлива используют беллетристику, я согласен. Взойду на костер ради прогресса человечества.
– А ты знаешь, что хороший роман это научный эксперимент?
– Это с какого перепугу?
– Талантливый писатель не просто высказывает какую-то мораль, а проверяет ее истинность логикой событий и характеров персонажей. Если герои живые, они сами начинают управлять сюжетом, и своим поведением подтверждают или опровергают идею автора. Не помню точно, кто из писателей признавался, что сам не ожидал таких поступков от своих героев. Поэтому некоторым из них кажется, что в эти моменты их рукой ведет некто свыше…
– Никакой мистики в этом нет. А есть житейский опыт писателя и правда жизни, живущая в его подсознании. Именно они подспудно направляют ход его мыслей. А если этот интуитивный механизм не работает, получается фальшь и графоманство.
– Вот видишь! Автор должен не только описать события, но и передать внутренний мир героев. Почему они поступили так, а не иначе? Оказывается, студент не просто убил старушку за деньги, а сделал это ради светлого будущего человечества. А как он дошел до этой прогрессивной идеи? Разве это узнаешь из заметки в газете?
– Это тоже можно изложить на двух страницах.
– Э, нет! Ты, я вижу, погряз в своих Платонах и Спинозах. А нормальные люди воспринимают житейский опыт через эмоции. Чтобы женщина поверила автору, она должна прочувствовать состояние героини, как свое, личное. А для этого ее нужно укутать в живую ткань романа…
– Красиво сказано. Ладно, у Толстого есть хотя бы правда жизни. А что можно взять из этих сказок Маркеса?
– А сам ты какие книжки читаешь? И где их достаешь, в эпоху развитого дефицита?
– Ты что, хочешь меня оскорбить?
– Помилуйте, Иван Никифорович! Что же тут поносного?
– Во-первых, не достаю, а беру в библиотеке…
– Вот так, запросто? Подозреваю, что у тебя там свой человек. И даже представляю, как он выглядит.
– Выглядит неплохо. Однако, не воззавидуй ближнему своему. Во-вторых, я книжек вообще не читаю. Я читаю книги. А люди, которые читают книжки, не вызывают у меня ни капли уважения.
– И почему?
– А за что уважать? Это все равно, что уважать человека за то, что он любит хорошо поесть. Чем духовная жвачка лучше? Беспорядочное чтение, как и беспорядочное питание, расстраивает не только желудок, но и мозги. А некоторые книги вообще приносят вред. Хотя бы тем, что отнимают время человеческой жизни. Лучше уж потратить его на что-то полезное. Выпиливание по дереву, например. Или разведение кроликов. Можно еще крестиком вышивать…
– Или выпивать на троих, в подворотне. Тоже альтернатива.
– А что такое чтение, по своей сути? Священнодействие? Нет. Всего лишь способ получения информации из некоего текста. Но информация может быть нужной и полезной, а может быть избыточной, и даже вредной.
– Драмы Шекспира − это информация?
– А что это? Описание человеческих отношений. Нужно ли это людям? Не помешает. Можно ли без обойтись без Шекспира? Запросто. Миллионы обходятся и при этом хорошо себя чувствуют.
– А может, поэтому мир и несовершенен? Не зря говорят, что все человечество делится на тех, кто прочитал и не прочитал «Братьев Карамазовых»…
– Не только. Мир делится на людей, прочитавших и непрочитавших «Илиаду», «Дон Кихота», «Войну и мир» и так далее. А для начала стоит поделить его на тех, кто прочитал и не прочитал Библию. А еще на читавших и нечитавших «Капитал». Или «Квантовую механику». Или теорию относительности…
– Стоп-стоп! Это конкретные области знаний.
– Так это же самое важное! Именно это необходимо людям для жизни. Каждый день, повсеместно. В основе движения троллейбуса лежит физика твердого тела, электродинамика, теоретическая механика. Сопромат необходим в строительстве, а химия − в производстве материалов. И медицина нужна, и агротехника, и ветеринария. Все это содержится в научной, технической, методической литературе. Вот что нужно людям в первую очередь! А не слезоточивые романы…
– А о душе ты подумал?
– А для этого достаточно нескольких вечных книг. Все остальное вторично. И вообще, есть книги, которые оглупляют человека, а есть те, что будят мысль. Вот они − самые ценные. Не поверишь, но в такой книге я не могу прочитать более пяти страниц в день…
– Засыпаешь?
– Наоборот!
– Ты имеешь в виду дифференциальное исчисление?
– Нет, этим меня не испугаешь. Книга как источник знаний это хорошо, но еще лучше книга как источник мыслей. Книга, которая заставляет думать, спорить с автором. И если такая попадается, это настоящий кайф, настоящий праздник ума.
– Значит, кроме философии, ничего другого читать не стоит?
– Не знаю, не пробовал.
– Гордишься узостью кругозором? Ты хоть «Мастера и Маргариту» читал?
– А як же!
– И тебя не затронуло?
– Затронуло.
– Его затронуло! Да это уникальный роман! Совершенно новаторский, ни на что не похожий. Я просто балдел, когда читал. Реализм и мистика, драма и комедия, живое настоящее и трагическое прошлое, бытовые детали и глубокая философия. И все это органично, в едином сюжете. Такого в литературе еще не было.
– Почему не было? Все это есть у Гоголя.
– А историческая тема? А вопросы нравственности − о самом главном? Всего и не перечислишь. А как написано! Какая фантазия, какое мастерство! Оторваться невозможно. Захватывает с первых же страниц. Какая сцена на Патриарших! Словно цветной фильм смотришь, героев видишь как живых. Да что фильм? Как будто сам присутствуешь там − в Москве тридцатых годов.
– Мастерство Булгакова неоспоримо. Первые страницы романа практически безупречны. А вот дальше…
– А дальше еще сильнее! Чего стоит этот неожиданный переход в прошлое! «В белом плаще с кровавым подбоем…». Не с красным, а именно с кровавым. Будто предвещая дальнейшие трагические события. А какие сцены в Иерусалиме! Читаешь, и переносишься на две тысячи лет назад, туда, во дворец Пилата, в этот ненавидимый прокуратором город…
– Да, талант писателя единственно возможная машина времени.
– А какие живые образы! Словно сам с ними разговариваешь.
– Особенно сатана. Живее всех живых.
– И это действительно так! Он у него реальнее, чем у иных романистов персонажи, списанные с жизни. А Бегемот, а Коровьев! И вся остальная свита…
– Да, компания веселая. Я бы сказал, жутко веселая. А кот вообще забавный получился. Мой любимый персонаж. Хотя и безнравственный тип. Кстати, ты заметил, что в этом романе все проходимцы. Ни одного положительного героя…
– Как? А Христос?
– А канонический ли это образ? Там все очень спорно. Но я имею в виду не историческую, а современную линию романа. Образы современников у Булгакова все негативные.
– А Мастер? А Маргарита?
– Маргарита − настоящая ведьма, и сама в этом признается. Ради любви идет на сделку с дьяволом, даже душу готова ему продать. А Мастер − полный эгоист, самовлюбленный честолюбец. Тронулся умом от того, что его роман не напечатали. Слабая личность. Никакой пользы от него, кроме сомнительного романа. Хотя и не подлец, конечно.
– Но Маргарита принесла себя в жертву, ради любимого. Разве можно требовать от женщины большего? А Мастер, кроме романа, сделал еще одно доброе дело: помог поэту Бездомному стать приличным человеком…
– Но для этого Бездомному пришлось пройти через горнило сумасшедшего дома. По-моему, это одна из самых позитивных тем романа. Я бы всех поэтов направлял на излечение в такие заведения. Специализированные, при Союзе советских писателей. Чтобы их там, по рекомендации Швейка, заворачивали в мокрые простыни и ежедневно ставили клистиры − пока не перестанут писать плохие стихи. А качество стихов пусть проверяют санитары…
– Я − за!
– А ты заметил, что среди всех персонажей московских событий самый положительный герой − Воланд?
– Подумать только! Князь тьмы, воплощение зла.
– Булгаков призвал его для свершения правосудия, для мести. Я вообще считаю, что «Мастер и Маргарита» − роман о мести.
– И только? А может о том, что рукописи не горят? Или о трагической истории любви? Или о вечной борьбе между добром и злом? Роман полифоничен и многозначен, как сама жизнь. Именно поэтому он велик.
– И все же тема мести занимает в нем главное место. Начиная с жуткой сцены на Патриарших до кровавой расправы на бале у сатаны. Воланд и его компания исполняют заветные мечты писателя: наказывают подлецов и негодяев всех мастей. Похоже, Булгаков, понимая свое бессилие перед несправедливостью реального мира, отвел душу в вымышленном. С особым удовольствием поиздевался над наводящими ужас органами НКВД, насладился их воображаемым бессилием. И даже пошутил над зловещей фразой: «А это нас арестовывать идут». Мы и представить себе не можем того страха, который испытывали его современники от этих слов. Когда ночью у дома останавливалась машина, и раздавались шаги на лестнице…
– Но как мастерски это сделано! С каким поразительным реализмом, деталями. С каким юмором! Помнишь: «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус»?
– Еще бы! «Единственное, что может спасти смертельно раненного кота, это глоток бензина»…
– И пошла перестрелка!
– Да, Бегемот разыграл красивую сцену. А Булгаков дал волю фантазии. Размечтался. Как подросток, обиженный дворовыми хулиганами. Он и Маргарите позволил насладиться местью обидчикам Мастера. Чисто по-женски − с битьем посуды и порчей мебели. Но в этом деле ему изменяет чувство меры. Заслужил ли директор варьете Римский такое страшное испытание, с этой Геллой?
– Но какой сильный эпизод! Просто мороз по коже…
– Ну да, в духе гоголевских страшилок. Но за что? А чем согрешил сосед Маргариты, которого превратили в кабана? Мужским интересом к ней?
– Да так, просто. Шутка гения.
– Не слишком удачная.
– Зато как красиво разделался с писательским гадюшником в доме Грибоедова, гори он ясным пламенем! А как потом эта сладкая парочка, Бегемот и Коровьев, издевается над валютным изобилием елисеевского гастронома! Просто шик и блеск!
– Что да, то да. Бестрепетной рукой выжигает прыщи порока на здоровом теле советского общества. Особенно досталось москвичкам, во время сеанса магии в варьете…
– Прекрасная сцена! Я бы не против ее посмотреть.
– А чем они виноваты перед писателем-обличителем? Женской тягой к подаркам и красивой жизни? А если бы в зале была жена самого писателя? Или его сестра? Устояли бы они перед соблазном?
– Ну, осмеял человеческую алчность…
– По-твоему, принять подарок это грех? Разве ты сам не доставал его из-под новогодней ёлки?
– Но если взрослые люди клюют на халяву, это совсем другое…
– Да он же сам их и совратил! А зачем обидел профессора Кузьмина, подослав ему паскудного воробья, который нагадил в чернильницу и разбил выпускную фотографию?
– А разве это не смешно?
– Не очень. И в то же время простил злодея Алоизия Могарыча, погубившего Мастера своим доносом. А в эпилоге даже устроил ему карьеру. Где логика? А чем провинились сотрудники зрелищного филиала, которых под песню «Священный Байкал» отправили в сумасшедший дом?
– Все грешны. Невозможно прожить в этом мире, не согрешив.
– Ты еще первородный грех вспомни.
– А кто сказал, что злые силы должны поступать праведно? Они подчиняются логике своих характеров, а не воле автора.
– Ты хочешь сказать, что эти силы и вели рукой Булгакова?
– Господь с тобой! Но вопрос, конечно, остается: почему у него всех героев судит, наказывает и милует сатана, а не Всевышний?
– А вот это как раз понятно. Всевышний никого при жизни не наказывает. Негоже Высшему судие заниматься мирскими делами. Кстати, даже инквизиция сама никого не казнила. Она только выносила вердикт, а наказывали светские власти…
– А кто пытал грешников?
– Так ради святого дела − спасения души. Телесная судьба человека не имеет особого значения. Души нужно спасать. А сам Господь всех любит и всех прощает. Он же прямо с Голгофы забрал в царство небесное раскаявшегося убийцу − соседа Христа по кресту. Грешник − не тот, кто согрешил, а тот, кто не раскаялся. Главное − раскаяться. И ты в раю. Какое бы преступление ни совершил в земной жизни.
– Пусть первым бросит камень в педофила тот, кто без греха.
– Вот именно. А потом детоубийца раскается, и Бог его простит. Потому что всепрощающий он, Господь. Может, на том свете кого-то пожурит и поставит в угол? Не знаю.
– Выходит, при жизни можно творить, что угодно? А потом семь бед − один ответ? Это же оправдание всех смертных грехов! Значит, на Бога надежды нет?
– Надежда одна: на совесть человеческую. Это единственный инструмент добра и справедливости в душе человека.
– Далеко не все им пользуются. У многих он ржавеет на задворках души. А кое-кто вообще его выбрасывает. Как лишнюю тяжесть на дороге жизни…
– Нет, выбросить совесть невозможно. Совесть − неотделимая часть души. Как ни глуши ее голос − не получится. Самого себя не обманешь. Булгаков показывает это на примере душевных мучений Понтия Пилата, осознающего свою вину в смерти Христа…
– Вот это меня удивляет. Ведь он, обладая абсолютной властью, уступил чужой воле. Хотя и понимал, что казнят невинного. Почему?
– Потому что сила обстоятельств сильнее любого властелина. И во многих случаях их решение это выбор между большой и малой кровью. Я думаю, что реальный прокуратор не колебался, выбирая меньшее зло, и никогда об этом не жалел. Он же предотвращал религиозную смуту, которая могла привести к многочисленным жертвам. А разного рода пророков и лжепророков в истории еврейского народа было множество. И казнили их часто. А кто из них прав − какая Пилату разница?
– Но Булгаков об этом не пишет.
– Да он о многом не пишет! Как можно говорить о Христе и ничего не сказать о его учении? Ради которого Спаситель, собственно говоря, идет на мученическую смерть. Ведь это самое важное! Ни слова о сути противоречий с первосвященниками, о том самом храме новой, истинной веры…
– Вон ты как повернул! Значит, считаешь легенду о Христе реальностью? Браво! Все советское антирелигиозное воспитание коту под хвост. В данном случае Бегемоту.
– А что, собственно, религиозного в истории Христа?
– Как что? А само христианство? Это что, не религия?
– Религию можно сделать из чего угодно. Я имею в виду Христа как реального человека, жившего две тысячи лет назад. Даже то, что он признавал Всевышнего своим отцом, имело лишь духовный смысл. А прочее сверхъестественное в его судьбе не более чем фантазии апостолов…
– Тем более. Значит, и Булгакова нельзя обвинять в святотатстве. Он пишет о Христе с уважением и симпатией. А его первая встреча с Пилатом?
– Что да, то да. Сцена эффектная. А дальше что? Христос уходит на задний план. Тому же Левию Матвею Булгаков уделяет больше внимания. И даже Афранию, тайному помощнику Пилата, якобы убившему Иуду. Это как понимать?
– Потому что роман не о Христе, а именно о Понтии Пилате. А мог быть о Левии Матвее, например. Или о Марии Магдалине.
– Ничего себе! Иисус Христос − второстепенный персонаж? Малозначимый герой? Это круто! Вроде того, что Брежнев − мелкий политик эпохи Аллы Пугачевой.
– Ну, почему малозначимый?
– Да он о нем ничего не пишет! Даже в самые трагические моменты. Не упоминает о крестном пути Христа на Голгофу и легендах, с ним связанных. А ведь это последние часы земной жизни Спасителя! По тексту романа, его везут к месту казни в повозке. Но ведь есть общепризнанные факты этой трагической истории. Зачем их искажать? Что это дает роману? Ведь Булгаков не мог не знать евангельскую версию. Но описал иначе. Почему?
– Не знаю.
– Так же неканонически представлена судьба Иуды. Согласно апокрифам, после того как Иисус Христос был приговорён к распятию, Иуда раскаялся и возвратил 30 сребреников первосвященникам. Бросив деньги в Храме, Иуда пошёл и удавился. Зачем Булгаков выдумал всю эту легенду с его убийством, якобы организованным Пилатом?
– Чтобы и здесь показать торжество мести. Причем сделал это красиво: волею того, кто ранее отправил Христа на смерть.
– Но и это не все. Из текста романа следует, что тело Христа после казни забрал Левий Матвей. Но это тоже выдумка Булгакова. По свидетельствам, это сделал Иосиф – один из тайно сочувствовавших ему важных лиц Иудеи. Он лично просил об этом Пилата и получил разрешение. После чего они, вместе с Никодимом и помощницами, срочно, чтобы успеть до начала субботы, завернули тело в саван и погребли во временной гробнице. Из которой он и исчез. А Булгаков пишет, что всех троих казненных похоронила команда Афрания в общей яме в каком–то ущелье. Зачем?
– Это не научное исследование, а роман.
– Сомневаюсь, что он ценнее исторической правды. Это еще можно понять, когда автор домысливает нечто непроверяемое. Как, например, описание попытки Матвея убить Христа по пути на Голгофу, Чтобы избавить от мучений и позорной казни. А если речь идет о всеми признанных фактах?
– Поэтому Булгаков и представляет их в воспоминаниях Воланда. А с Воланда какой спрос? Кстати, Берлиоз тоже говорит о противоречиях с евангельскими рассказами – еще в самом начале романа, на Патриарших. Это амнистирует автора…
– Который весьма вольно трактовал величайшее событие в истории человечества.
– А мне интересно другое: почему Булгаков написал роман именно о Пилате? Что особенного в нем? Тебе не кажется, что он преувеличил роль этого римского чиновника?
– Так сложилась история. Он же помимо воли оказался в центре этой драмы. А Булгаков использовал его образ, чтобы раскрыть какие-то важные идеи. Ну, хотя бы тему раскаяния…
– А по–моему, важнее само противостояние Христа, Пилата и первосвященника Каифы. Точнее говоря, поражение всесильного прокуратора в каждом из этих противостояний…
– Потому что он был безыдеен, а его оппоненты вооружены своей верой. Пилат попал между молотом и наковальней старого и нового вероучения. Проиграл фанатикам. И оказалось, что вся его власть и все могущество Римской империи ничего не значат перед силой идей. Перед истиной.
– И в чем же истина?
– Она у каждого своя. Иисус утверждал, что она в добре и человеколюбии. А Пилат видел истину в общественном порядке, который он насаждал силой. Потому что был обязан держать в узде этот проклятый город, в который по праздникам стекаются маги, астрологи, предсказатели и убийцы. Своя истина и у первосвященника Каифы, оберегавшего устои древней веры, а свой народ от смуты. И даже у Крысобоя – собачья преданность игемону. И каждый был по–своему прав.
– Значит, единой истины вообще нет?
– Мне вспоминается прекрасная иллюстрация на эту тему…
– Картина Ге?
– Нет, работа неизвестного художника середины двадцатого века. Друг напротив друга стоят два человека и что–то кричат, указывая рукой на нарисованную между ними цифру. Для одного из них это 6, для другого 9.
– Забавно.
– Кто из них прав? На чьей стороне истина?
– Но неужели нет бесспорного, с чем согласились бы все?
– Почему нет? Математические формулы, физические законы.
– Мы говорим о человеческих отношениях.
– Здесь однозначных критериев нет. И самые непримиримые споры возникают тогда, когда говорят об одном и том же, но с разных позиций.
– Да, это верно. Об этом даже притча есть – о слепых, ощупывающих слона. Один касается уха и говорит, что слон это тряпка. Другой упирается в бок – и для него это стена. Нога это столб, хвост – веревка…
– И только тот, кто дотянется до паховой области, догадается, что перед ним слон.
– Ты неисправимый пошляк.
– Как известно, самые большие глупости изрекаются с самым серьезным видом.
– Так значит, нет их, единых критериев? А те самые десять заповедей? Не убий, не укради…
– Миллиарды людей не знают этих заповедей. Или не хотят знать. И при этом прекрасно себя чувствуют.
– Не скажи! Нравственные законы есть у всех народов. Иначе бы люди давно перебили друг друга. Проблема в том, что не все из нас их соблюдают…
– Для этого есть методы убеждения (мораль и религия) и принуждения (закон и государство). Все это, кстати, действовало еще задолго до Пилата. А сам он как раз и был исполнителем этих законов. И не смог их нарушить даже ради спасения Христа…
– Или испугался? Почему он постоянно во всеуслышание возносит хвалу императору?
– А это еще одна важная тема романа. Кто такой Пилат? Прокуратор оккупированной Иудеи, жестокий властитель, привыкший вершить судьбы людей. Он получил этот пост в награду за то, что верой и правдой служил империи. Булгаков неоднократно упоминает о его отчаянной храбрости в прошлых сражениях, когда он был воином…
– Почему же он, рисковавший жизнью в молодости, когда она особенно ценна, не делает этого на склоне лет, когда жизнь уже почти прожита?
– Потому что молодости свойственны порыв и безрассудство. Потому что смерть в бою, плечом к плечу с соратниками, против общего врага, естественна и почетна. А в мирное время все наоборот. Мирное время предназначено для жизни, а не для смерти.
– Но ведь он даже своей карьерой не хочет рисковать!
– А что ему ничтожная жизнь какого–то религиозного фанатика? Стоит ли она неприятностей по службе? Я думаю, это тема слабости человека перед властью. Особенно актуальная в те страшные годы, когда писался роман. Плохое было время: и доносы, и неправый суд, и страдания невиновных, и предательство насмерть перепуганных друзей. Фактически в образе Пилата представлена советская элита тех лет – старые революционеры, отважные герои гражданской войны. Несчастные люди! Им, чтобы выжить, приходилось публично восславлять вождя, безропотно сдавать палачам своих друзей и соратников. Булгаков, обвиняя Пилата, выносит приговор струсившей старой большевистской гвардии. Да и всей безбожной власти, убивающей души людей…
– Сам додумался?
– Сомневаешься? Кстати, по этой же причине Воланд и называет трусость самым тяжким пороком.
– А был ли сам Булгаков, по жизни, на уровне этих деклараций?
– Не знаю. Но он не был ни сумасшедшим, ни самоубийцей.
– И все же раскаявшийся Пилат пытается, хоть и запоздало, помочь Христу, облегчить его страдания. А потом отомстить предателю. Может быть, поэтому Булгаков дарит Пилату прощение?
– После двухтысячелетнего мучительного раскаяния?
– Да, сюжет возвышенный и трагический.
– И все же я не могу признать «Мастера» шедевром. Роман очень неровен. И содержательно, и стилистически. О нем нельзя сказать, что слова не выкинешь. Можно выкидывать и слова, и фразы, и целые куски…
– Чтобы так судить, нужно быть равным гению.
– Нет, имею право! Если позволено читать, значит позволено и судить. Даже кошка может смотреть на короля.
– Ну и что тебе не нравится? С точки зрения кошки.
– С точки зрения кошки главным героем романа должен быть Бегемот.
– А серьезно?
– Да с самого начала! Зачем нужна была в таких подробностях погоня Бездомного за незнакомцами после происшествия на Патриарших? Заходит в какие–то кухни, ванны…
– Чтобы показать иррациональность происходящего. И сюжетно подвести поэта к сумасшедшему дому.
– А нужна ли вставка о поэте–неудачнике Рюхине, сопровождавшем Бездомного в клинику? Совершенно случайный персонаж.
– Показано осознание бездарным литератором собственного ничтожества. Наверное, это было значимо для Булгакова…
– Но не для сюжета. И таких мест можно найти немало. Например, многостраничный сон председателя домкома Никанора Ивановича об изъятии валюты у жуликов. Эпизод сюжетно не оправдан. Его можно спокойно выбросить, и роман ничего не потеряет.
– Писатель–сатирик бичует пороки людей. Это естественно.
– А перед балом у сатаны Коровьев зачем–то рассказывает Маргарите историю о мошеннике, который обменивал квартиры, чтобы увеличить себе жилплощадь. К чему это мелкотемье в столь драматический момент?
– Чтобы развлечь ее.
– Нашел время решать квартирный вопрос! А зачем она в ночь перед балом летала на какую–то далекую речку с лягушками? Послушать их концерт? Искупаться? Что, у нее ванны не было? И что за урода с Енисея она там встретила? Зачем он нужен?
– Этот полет символизирует духовное освобождение героини.
– Да ладно тебе! Все это необязательно. А хуже всего, что вторично. Это же перепевы гоголевских кошмаров. Да и, в конце концов, зачем нужен сам бал?
– Ничего себе! Это один из самых сильных эпизодов романа. Булгаков придумал по–настоящему дьявольское испытание для Маргариты. Для проверки силы любви женщины.
– Но зачем отводить этому шабашу столько места, зачем его так живописать? Зачем наслаждаться мракобесием, восхищаться всякой нечистью? По–моему, Булгаков заигрывается с чертовщиной.
– А каким должен быть праздник сатаны? Конечно, торжеством зла. Но обрати внимание: Булгаков не выдумывает страшилок, все гости бала – реальные исторические фигуры. Он просто показывает всю бездну человеческого порока…
– Всю бездну показать невозможно. Да и не нужно. Зачем акцентировать внимание на худшем, зачем утверждать неизбежность зла? Это неправильно, недопустимо.
– А он этого и не делает. Ведь все злодеи понесли наказание. Вспомни вечные страдания Фриды. Да и сам бал завершается уничтожением барона Майгеля – наушника и шпиона. Все та же сквозная тема мести…
– Ничего себе процедура! Море крови.
– Да, сцена жестокая. Мрачный гений Булгакова здесь просто торжествует.
– А само описание бала, излишне детализированное, многословное? Выглядит как черновик. Так и хочется его сократить, поправить. А фраза про «белых медведей, игравших на гармониках и пляшущих камаринского на эстраде» вообще кажется пародийной…
– Ну, это мелочи!
– Для великого романа – нет.
– А чего ты вообще наезжаешь на классика? Он же тебе ответить не может. Любой осел может лягнуть мертвого льва.
– Иные ослы и мертвого льва боятся. А высокие требования – признак уважения к таланту. С великого и спрос велик.
– Ну, не знаю. Я, например, читал взахлеб, и этих огрехов не заметил. А помнишь ужин у Воланда, после бала?
– Что да, то да! Бегемот там неподражаем. Кстати, большинство читателей восхищается именно смешными эпизодами романа. А вот со смыслами не все однозначно. И даже знаменитая фраза Воланда «никогда и ничего не просите» сомнительна.
– И что в ней плохого?
– Да это опровержение завета Христа! Он ведь говорил прямо противоположное: просите, и вам будет дано. Но и продолжение фразы ничем не лучше: «сами предложат и сами все дадут». Надеяться, что кто–то тебе все даст? Это унизительно. Если уж демонстрируешь гордость, так не жди подачек.
– Но такова жизнь. Все мы зависим от сильных мира сего…
– Ничего подобного! Уж пропитание каждый может добыть себе сам. Зачем утверждать психологию иждивенчества, ущербности…
– Зато историческая часть романа безупречна.
– К сожалению, нет. Тема мести Иуде надуманна и избыточна.
Выпирает, как флюс. Со всеми этими пилатовскими намеками, проницательным Афранием, мелкими деталями, повторами. Зачем он вообще был нужен, этот Афраний?
– Но с какой любовью выписан! Чуть ли не единственный положительный образ.
– Если это и любовь, то с элементами мазохизма. Есть у интеллигенции этакое извращенное восхищение всесильностью секретных служб. Зря он этим увлекся. Великое произведение не должно содержать ничего лишнего. «Верность ума, чувства, точность выражения, вкус, ясность и стройность» должны его отличать, как писал Пушкин.
– Ну вот, из Пушкина – по Булгакову…
– А как тебе нравится, что Христос устами Левия Матвея просит Воланда позаботиться о Мастере и Маргарите? Выходит, силы добра и зла сотрудничают друг с другом? Поддерживают деловые отношения: ты мне – я тебе?
– Но Матвей ведет себя независимо, даже дерзит Воланду.
– И правильно делает! Жаль, что это единственное место в романе, где сатана получает хоть какой–то отпор. Но все равно Матвей приходит к властителю тьмы как проситель. Как это понимать? Разве, кроме сатаны, некому решить судьбу душ человеческих? А если бы дьявол отказался выполнить просьбу Христа?
– Ну, это досужие домыслы!
– Есть и недосужие. Почему, например, Мастер и Маргарита недостойны света?
– Но ты же сам говорил, что они неидеальны.
– Но среди паноптикума булгаковских персонажей они выглядят праведниками. Он – честный человек, талантливый писатель, она – любящая женщина, верная подруга и помощница. Они же никому не принесли зла. Кроме простительной мести подлым критикам. Если уж Мастер и Маргарита недостойны света, как же быть простым людям – всем нам, с нашими мелкими грешками? Кто же тогда достоин света?
– Ты у меня спрашиваешь?
– Подозреваю, что силы добра управляют в раю весьма незначительным контингентом. А на нижних этажах, где и нам с тобой предстоит обретаться, наверняка все переполнено.
– Значит, будем в теплой компании – не хуже других. Зато Мастера и Маргариту Воланд устроил очень неплохо. Дай Бог каждому.
– Дай Бог? В этом случае нужно говорить: дай черт каждому!
– А я бы тоже выбрал для загробной жизни такой же славный домик, с венецианскими стеклами, увитый виноградом. Правда, непонятно, где он находится. Не в раю, не в аду, и не на земле. Похоже, Булгаков описал свою мечту. Изобрел какой–то уютный мир для вечного успокоения приличных, но не святых людей.
– Сам он, конечно, этого достоин. Но придется его и там побеспокоить. Помнишь, в самом конце романа снова всплывает тема мести, на этот раз Пилату. Но кто его наказал, кто обрек на тысячелетия одиночества и мучительных размышлений в мрачной пустыне? Неизвестно.
– А ты не догадываешься?
– Ну вот, появляется еще какой–то неявный персонаж. От этих недомолвок создается впечатление незавершенности романа, его главной темы. Даже столь напряженно начатый и оплаченный смертью спор Христа с Пилатом об истине, о добре и зле так и не получает своего разрешения.
– Ну как же? Пилату позволяют продолжить диалог с Христом.
– Кто позволяет? Воланд? И здесь главенствует сатана?
– Да это не важно!
– А что важно? Содержание их беседы? Согласен. Я бы тоже послушал, о чем беседуют Пилат с Христом, уходя по лунному лучу. Но почему Булгаков об этом ничего не сказал? Не знаешь? Да потому что нечего было сказать! Нечем было завершить столь многозначительно начатую тему.
– А это и не нужно. Дискуссии в финале неуместны. Автор позволяет читателю самостоятельно домыслить содержание их беседы.
– А чего там домысливать? О чем можно разговаривать с Пилатом? Выслушивать его оправдания, объяснения? Не стоит оно того.
– Тем более. Значит, финал логичен. Обе сюжетные линии романа сходятся, судьбы всех героев получают свое завершение…
– На этом бы и закончить. Но Булгаков зачем–то пишет абсолютно ненужный эпилог, который напоминает какие–то черновые наброски. И смазывает впечатление от романа – хоть не читай. Ты говоришь, что завершение философской дискуссии в финале неуместно. А мелочевка уместна? Зачем нужны протокольные пояснения о расследовании происшедших событий? О том, что какой–то пьяница привел в милицию связанного галстуком кота? А что дают роману сведения о дальнейших судьбах малозначимых персонажей? И это после торжественного финала, после пафосной картины ухода героев в вечность?
– Но последние строки о профессоре Поныреве, бывшем поэте Бездомном, полностью замыкают сюжет…
– Да ничего они не замыкают! Только вопросы ставят. Каким образом полубезумный поэт за несколько лет смог стать профессором? Нет, что ни говори, «Мастер и Маргарита» хоть и великое, но несовершенное произведение. Или незавершенное.
– Похоже, что это действительно так. Я где–то читал, что Булгаков не успел закончить работу над романом. Известно даже точное время и место, на котором была прервана авторская правка. Это было за месяц до его смерти, на фразе Маргариты: «Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?».
– Ну, тогда понятно! Дальнейший текст романа действительно напоминает черновик. Жаль, очень жаль. А ведь мог получиться настоящий шедевр…
– А по–твоему, это не шедевр?
– Великий несовершенный шедевр.
– Как бы там ни было, величие Булгакова не подлежит сомнению. А «Мастер и Маргарита» – лучший роман века.
– А вот это неоднозначно.
– Да он разобран на цитаты! Помнишь: «У котов, шнырявших возле веранды, был утренний вид»? Ты умеешь определять время суток по внешнему виду дворовых котов?
– Я это определяю по своему внешнему виду. Фраза, конечно, красивая, но таких у Ильфа и Петрова – пруд пруди.
– А как вам нравятся порционные судачки а натюрель?
– Виртуозная штучка!
– А «вино какой страны вы предпочитаете в это время дня»?
– Нашей солнечной страны. В любое время дня и ночи.
– Наливай!
– Приноси. Налью.
Недовольство собой, как и прежде, не оставляло меня после таких разговоров. Я понимал, что неизменно уступаю его силовому давлению. Неужели ее не существует – абсолютной истины? Снова всплыла в памяти та карикатура с девяткой и шестеркой. Нет, не докажешь. Неужели, кто умнее, тот и прав? Или все же сила в правде?
Время летит. Уже и двадцать первый век, немыслимо далекий, невообразимо прекрасный, как нам тогда казалось, перевалил во второе десятилетие. Постепенно уходят из жизни кумиры нашей молодости. Вот и вчера пришла печальная новость: умер Демис Руссос, сладкоголосый Демис, один из музыкальных символов семидесятых. Неповторимый тембр его голоса, тонкий, с хрипотцой, с надрывом, рвущийся на высоких нотах, снова звучит в эфире: «From souvenirs to more souvenirs…». Он все так же согревает мою душу, заполняет ее сладкой болью, и я плыву вместе с ним по волнам памяти – от воспоминания к воспоминанию. Прощай, Демис, прощай, чернобородый грек! Спасибо тебе за красоту твоих мелодий, за счастье нежной и чистой грусти, наполнявшей твои песни. За ту радость, которую ты дарил нам в нашей молодости, за воспоминания о ней, за то, что остался памятью тех далеких лет.
Прошла неделя.
Первый прыжок описан многократно. Коротко говоря, это осознанное преодоление человеком инстинкта самосохранения. Шагнуть в пустоту с огромной высоты – это совершенно немыслимо. Инстинкт выживания сильнее разума. Я знал, что самым страшным будет именно этот шаг в бездну. Но хоть умом и понимаешь, что все надежно, все сто раз проверено, и до тебя прыгали тысячи раз, а организм сопротивляется. Еще при посадке в самолет тот самый внутренний голос начинает нашептывать: «Послушай, дружок, на кой оно тебе нужно? Упасть в пустоту, с километровой высоты – зачем? Кому и что доказывать? Разве без этого не проживем? Может, развернемся, пока не поздно? Ведь на карте твоя жизнь – единственная, между прочим. И доверить ее какой–то тряпке? Да хоть с двумя парашютами! Ты же считаешь себя умным человеком. Ты же теорию вероятностей изучал. И пятерку, небось, имел? Четверку? Значит, не все понял. Поясняю: вероятность благополучного исхода не равна единице. Ну, допустим, несчастных случаев один на полмиллиона. А если он выпадет тебе? Да, в лотерею тебе никогда не везло. А если в этот раз судьба улыбнется? Той самой улыбкой «Веселого Роджера»? Одумайся, пока не поздно!». И еще эта тошнотворная атмосфера в салоне ухающего в воздушные ямы «кукурузника» (почему в них всегда такой мерзкий запах? как будто не выветриваются последствия страданий несчастных пассажиров). Ты, конечно, стараешься ничем не выдать этих постыдных мыслей, и лишь по вымученным улыбкам на лицах окружающих понимаешь, как жалко выглядишь сам. Но вот открывается дверь в ревущую бездну, из которой накатывает волна холодного, враждебного воздуха, и инструктор с доброй, мефистофельской улыбкой делает приглашающий жест.
И тогда паника охватывает не только головной, но и спинной мозг, отчего появляется та самая пресловутая слабость в коленках и опасное волнение в животе. Организм еще на что–то надеется и бешено сопротивляется происходящему. Жить он, видите ли, хочет. Нет, дружок, поздно. Раньше надо было думать. И здесь остается только одно: отключить сознание на мысли «Будь, что будет» и шагнуть в пустоту. Сила воли человека сильнее инстинкта жизни.
Все это было ожидаемо, как и сильнейшая вспышка адреналина в короткое время свободного падения. А неожиданным оказался мощный удар встречного воздушного потока и давление упругой прозрачной массы. Казалось: открой рот, и тебя мгновенно наполнит и взорвет изнутри воздухом, плотным как вода. А потом резкий рывок раскрывшегося купола, и инстинктивная волна радости от обретения собственного веса. И счастливые, но недолгие минуты парения между небом и землей, с попытками как–то управлять стропами. И вот уже земля, стремительно набегающая под ноги (подошвы параллельно поверхности!), резкий толчок приземления, падение на бок и дурацкая улыбка на лице. И в первые мгновения чувство, словно вернулся откуда–то издалека, и странная стереоскопичность зрения, как будто видишь каждый стебелек пожухлой травы, и неожиданная твердость земли под ногами. И смеющиеся, такие же глуповатые лица других перворазников, и детская гордость от осознания, что ты сделал это, сумел преодолеть себя, и даже самоуверенное сожаление о том, что все так быстро закончилось. А потом, некоторое время спустя, неизбежное разочарование: ну и что? Да ничего особенного, невелик подвиг. И все–таки прыжок состоялся, и я почувствовал себя причастным к избранным и посвященным.
Он не участвовал в том прыжке, но сдержанно поздравил меня и дал несколько дельных советов. Мы общались, как и прежде. Я не знал, продолжает ли он отношения с Мариной или уже нашел им обоим замену. Тем более, что ему для этого достаточно было пальцем поманить. Не знал я ничего и о его отношениях с секретаршей, которые, по слухам, оказались не столь уж невинными и мимолетными. Да и не хотел этого знать. Догадывался ли он о наших встречах с Мариной? Неизвестно. Во всяком случае, эти темы между нами никогда больше не обсуждались. Все личные дела были в стороне, как будто и не существовали. Мы все так же встречались то у меня, то у него, слушали музыку, болтали о чем–то отвлеченном. Я не сразу понял, какую задачу поставил перед собой этот шалопай. Словно мозаику, складывал он различные разделы человеческих знаний в единую картину бытия. Неужели это возможно, полное понимание? И насколько ему это удалось? Ответа не было. Но вскоре эта картина пополнилась еще одним фрагментом. В тот субботний вечер он сам зашел ко мне. Я, только что поужинав, лежал на койке и читал журнал «Юность». В комнате царил полумрак, звучала негромкая музыка. Это была «Nights in White Satin» группы «The Moody Blues». В те славные годы услышать что–то из музыкальных новинок было проблематично. Изредка выходившие грампластинки зарубежных исполнителей были большим дефицитом. Единственным открытым окном в этот недоступный мир была еженедельная получасовая передача «На всех широтах», которую вел на радио «Маяк» журналист Виктор Татарский. Я старался не пропускать ее и записывать на магнитофон понравившиеся мелодии. Катушка с этими записями была одной из самых нами любимых. В тот вечер он был в хорошем расположении духа и, как мне показалось, в легком подпитии.