А в тот вечер разговор незаметно перешел на воспоминания:
– А правда, что ты работал в каких-то специальных органах?
– Уже разболтали? Да, было дело. Помнишь случай с угоном нашего самолета в Турцию? Тогда еще бортпроводница погибла. После той истории решили взять под охрану гражданские рейсы. Отбирали из наших ребят, с подготовкой. Вот я и работал таким подсадным мальчиком.
Конечно, пришлось кое-что вспомнить, подтянуть форму. Отрабатывали взаимодействие с экипажем…
– С оружием?
– Да, на время рейса выдавали «пушку». Изображали командированных, с традиционным «дипломатом». В нем, конечно, еще кое-что было. Места занимали в последнем ряду, чтобы весь салон на виду. «У параши» − как у нас шутили. А в целом работа непыльная.
– А случаев не было?
– Так тебе все и расскажи. Еще не время, юноша. Не все спокойно в этом мире. Считай, что не было.
– А платили хорошо?
– По тем временам неплохо. Размещали в гостиницах, кормили нормально. Я фактически был членом экипажа, вместе с пилотами и стюардессами…
– Погулял вволю? Полеты во сне и наяву?
– Да, есть что вспомнить. Но недолго музыка играла. Через пару лет сочли эту меру избыточной и ликвидировали должность. Усилили контроль на посадке. Я был знаком с ребятами из других экипажей, часто пересекались в аэропортах. Так вот, когда прошел слух о предстоящих сокращениях, была идея устроить провокацию. Чтобы показать необходимость охраны. Слава богу, до дела не дошло − хватило ума…
– А куда летали?
– По-разному, но в основном на приграничных рейсах. Было много полетов в южные города. Бывало, взлетаешь из какого-нибудь северного аэропорта в сентябре − низкая облачность, дождь, сырость. А через несколько часов уже на черноморском побережье − солнце, теплый ветерок, бархатный сезон. Выйдешь на трап, вдохнешь воздух юга − благодать!
– Точно! Я тоже это заметил. Когда выходишь из самолета, невольно вдыхаешь полной грудью. До сих пор помню вкус сибирского воздуха, когда приземлились в Красноярске. Только что были в шумной и душной Москве, а тут − тайга, просторы невероятные…
– Стройотряд?
– Ну, да. И воздух сибирский! Хвойный, свежий, с холодком. Он сразу же заставил поежиться, почувствовать строгость здешних мест. А с высоты трапа открылась тайга − холмистая, уходящая к горизонту. Она действительно голубая! И незабываемое чувство простора, необъятности земли, раскинувшейся на тысячи километров, до далеких холодных морей…
– И все это наша Родина. Огромная, могучая и серьезная страна.
– И только в Сибири это понимаешь по-настоящему. Оглянешься кругом − суровая красота! Быстрые тучи идут на восток − тёмные снизу, светлые сверху (низ их непролитой влагой намок). Луч заглянул в голубую прореху и увидал, что закончился дождь. Воздух прозрачен, грозою промытый. Холм, словно древний языческий вождь, хмурится, шкурою леса укрытый. Вдруг зашумит о тревожном листва − словно окатит волною прибоя! И зарождаются в сердце слова, что продиктованы чистой любовью. Ветра глоток заклокочет в груди, душу наполнив восторгом суровым. Родина строгая! Вымолви слово − что впереди?
– Да вы, батенька, поэт.
– Увы, нет. Поэт тот, у кого это в трудовой книжке записано.
– А, в общем, ты прав. Самолет − как волшебный тамбур: вошел, подремал немного и вышел в другой мир, в другую жизнь…
– И как раз первые мгновения дают самое острое впечатление. Оно быстро проходит, но помнится долго. Я иногда мечтаю: а если бы сделать этот первый вдох в каком-нибудь экзотическом месте. Ну, скажем, на Цейлоне. Или на острове Борнео. Ступишь на трап, и тебя сразу же накроет волна влажного тепла, легкий ветерок донесет пряные ароматы тропического леса, запахи экзотических цветов. Загадочный, волшебный мир!
– Да, места там действительно дикие, джунгли непроходимые.
– А какое разнообразие фауны и флоры! Я слышал, там есть цветы чуть ли не метровой величины. И множество других неизвестных растений, животных, птиц…
– А насекомых! Которые тебе там будут очень рады. Ты хоть представляешь себе, что такое влажные тропики? Или мангровые болота? Это круглосуточная парилка с москитами и прочими паразитами вперемешку. Европейцы там загнивают быстро.
– А нам долго и не надо. Глянем одним глазком − и в отель, к кондиционеру. И билет на ближайший рейс. Куда? Да мало ли! Там поблизости масса интересных мест. Можно, например, в сказочную Индию. В Калькутту, а? Древнейшая цивилизация, индуизм, Болливуд, Тадж Махал, «харе Кришна», красотки в ярких сари, с кольцами в носу. А какие танцы! По улицам шумных городов бродят священные коровы, бегают веселые рикши, сидят в позе лотоса бесстрастные пышнобородые йоги. А еще я слышал, у них слонов используют в качестве такси. И в составе вооруженных сил есть боевые слоны. И даже верблюжья конница…
– Верблюдница. Представляешь, Петька, атаку на верблядях, с шашками наголо?
– На верблюдях, Василий Иваныч…
– Да какая разница! Нам бы тогда эскадрон этих верблюдей…
– Да мы бы их заплевали, Василий Иваныч! Тюрбанами бы закидали.
– А еще у них есть «Кама сутра». Не хочешь получить пару практических уроков? Будет чем удивить подруг.
– Чтобы освоить всю программу никаких рупий не хватит. А здоровья тем более. Но я подозреваю, что ты и сам этой техникой владеешь. Мог бы и в Индии преподавать.
– Ладно, ни звука о любви. К тому же от этой камасутры у индийцев уже зашкаливает население, особенно в бедных кастах. Да и экзотика там своеобразная. Полуголые ребятишки возятся в пыли у жалких хижин. А их священный Ганг давно превратился в сточную канаву. И вообще, жизнь там скученная и скучная…
– Зря ты обижаешь индусов. Знаешь, какие у них там программисты крутые?
– Похоже, одно не мешает другому.
– Так, может, тогда смотаемся в Китай? Прогуляемся по великой стене, хлопнем по рюмке рисовой водки, настоянной на змеях, закусим жареной саранчой…
– Чтобы попасть в лапы хунвэйбинов? Которые заставят нас цитировать мудрые мысли председателя Мао, причем на языке автора. А за акцент отправят на перевоспитание в деревню. Ты думаешь, их рисовые чеки веселее наших картофельных полей?
– Нет, на китайскую «картошку» не хочу, мне и нашей хватает.
– То-то же. Давай лучше рванем в Австралию, на уникальный континент. Сойдем с трапа где-нибудь в Сиднее, увидим, как пугливые кенгуру скачут под эвкалиптами, на которых сидят задумчивые коалы…
– И при этом все они сумчатые.
– Само собой!
– А я бы предпочел Брисбен. Оттуда недалеко до Большого барьерного рифа. С детства мечтаю там побывать. Коралловые острова − вот где экзотика! Изумрудная даль океана сливается с глубокой синевой неба, кокосовые пальмы, обдуваемые легким бризом, лениво шевелят гигантскими листьями. Мир, покой, безмятежность. И только нежный плеск волны, набегающей на белоснежный песок лагуны, нарушает тишину заброшенных островов…
– Цветисто говоришь, однако.
– Так праздника душа просит! А ты бы сам не хотел заняться дайвингом где-нибудь на атолле Факаофо?
– А почему бы и нет? Но я бы предпочел нырнуть с палубы роскошной белоснежной яхты, плавно покачивающейся у самой кромки рифов. На борту которой дремлет стройная блондинка в бикини, с бокалом коктейля, позвякивающего ледышками…
– Ладно, пусть пока подремлет. А мы погрузимся в голубую прохладу великого океана, в таинственный подводный мир, полный загадок. Помнишь «Человека-амфибию»?
– Что ты! Это незабываемо.
– И будем неспешно плыть вдоль сказочных букетов коралловых рифов, любуясь тропическими рыбами немыслимых расцветок. А непуганые мальки будут доверчиво подплывать к нам, с любопытством заглядывая в стекло маски…
– И вдруг из-под коралла вылезает страшная морда мурены!
– И я тут же пронзаю ее стрелой из подводного ружья!
– Интересно, а она съедобная?
– Вскрытие покажет.
– А это, кстати, вполне реальная перспектива. В таких райских местах вообще много всякой ядовитой твари − и осьминоги, и медузы, и морские ежи. А если налетят акулы? Тут сам себя почувствуешь съедобным. Да и скучновато там, на пустынных островах. Я бы предпочел пляжи повеселее. Например, Копакабану.
– О, Рио-де-Жанейро! Мечта поэта. Белоснежный город, утопающий в тропической зелени, шумный, бурлящий, легкомысленный. В его горячий воздух вплетаются струи океанского бриза. Звуки самбы, запах кофе, немыслимые гастрономические ароматы, ослепительные улыбки на смуглых лицах, знойные мулатки…
– «И все поголовно в белых штанах»!
– Нет, мулатки без штанов.
– Это удобно.
– А безумный фейерверк карнавала? Полуголые красотки в перьях и стразах, танцующие самбу, румбу и пасадобль. Бесстыдная атмосфера ничем не прикрытой страсти…
– А бразильский футбол? Это же феерия, сказка!
– На «Маракану»!
– А какие имена! Пеле, Диди, Гарринча, Жаирзиньо…
– Ривелино, Зе Мария, Тостао…
– И двухсоттысячный стадион, ревущий в восторге, когда Пеле, разбросав финтами защитников и обведя вратаря, издевательски небрежно закатывает мяч в пустые ворота…
– Бразилия, сказочная Бразилия! Далекая, экзотическая страна, страна контрастов. Бурлящий котел рас и наций, гремучая смесь этносов, культур и религий, богатства и нищеты. И всепобеждающая сила жизни! С ее истинным, острым вкусом, вкусом пряных, жгучих блюд, тропических красок, пьянящих ароматов. Со вкусом жаркого поцелуя на трепещущих губах, солоноватых от дыхания океана…
– Или крови. В бразильских фавелах царят законы джунглей. Помнишь тот фильм, про песчаных генералов?
– Еще бы! Это как окно в другой мир. Дикая свобода, безумная страсть и безумная жестокость. И жонгада, и вечная песня океана…
– Кстати, тот самый случай, когда кино получилось лучше первоисточника. Я потом читал роман Амаду − бледная тень фильма.
– А «Пусть говорят» смотрел? Там тоже красивейшие пейзажи.
– А разве это было в Бразилии?
– Не знаю. Да это и неважно. Помнишь влюбленную пару над голубизной горного озера, на фоне заснеженных Анд? А полноводные реки среди буйства зелени, под сенью белоснежных облаков в бездонной глубине неба? И торжествующий голос Рафаэля. Помнишь эти исполинские, дымящиеся водопады?
– Это водопады Игуасу, на границе Бразилии с Аргентиной.
– А не хотел бы побывать там? Услышать рев низвергающихся масс воды, увидеть вечные радуги над пенящимися безднами?
– Я бы предпочел Ниагару.
– Нет, давай сначала разберемся с Южной Америкой. Почему бы нам не ступить под таинственные своды тропического леса в долине Амазонки?
– Спасибо, не надо. Там слишком жарко и душно. А еще много диких обезьян, змей и москитов. Хватит нам и Борнео.
– А вы разборчивы, сударь!
– Хочу в пампасы!
– А мы уже здесь! В аргентинских прериях.
– Их воздух должен быть терпким, сухим и горчащим − как удар ковбойского кнута, как шорох метко брошенного лассо, как стук копыт диких мустангов, бешено несущихся над выгоревшей травой прерий. Как щелчок взводимого курка револьвера…
– Там тоже есть ковбои?
– Где их только нет! Аргентина − удивительная страна. Страна, лежащая в южном полушарии, в таких же, как и мы, широтах. Но совсем другая! Близкая по климату − там даже выпадает снег − и совершенно иная. У южного полюса планеты вообще мало земель и стран − Аргентина, Чили да еще Новая Зеландия. Периферия цивилизации, уникальный мир…
– В тех местах должно чувствоваться ледяное дыхание близкой Антарктиды. И если уж мы так далеко забрались, почему бы не посетить ту самую, знаменитую Огненную Землю?
– Не стоит. Ничего хорошего там нет: камни, снег, лед. Экзотика Колымы и Магадана.
– И только одинокий пингвин стоит на уступе айсберга и задумчиво вглядывается в вечно холодные, мрачные воды океана…
– Пытаясь разглядеть в них свежую, экологически чистую рыбу.
– А помнишь удивительные названия рек, островов и гор из романов Майн Рида и Жюль Верна? А ветер дальних странствий, веявший со страниц этих книг? С далекого мыса Горн, через безлюдные просторы Патагонии, вдоль суровых отрогов таинственных Кордильер. Над их грозными вершинами парят гигантские кондоры. И поет свирель одинокого пастуха, и вторят ей незабвенные Simon&Garfunkel. Какая мелодия, какие голоса!
– Эль кондор паса, друг мой, эль кондор паса…
– А кондор все летит и летит в ледяной чистоте горного воздуха. Как летел и сто, и двести лет назад, когда отважные путешественники искали здесь пропавшего капитана Гранта. Помнишь музыку Дунаевского к этому фильму?
– Еще бы! А мне вспоминается полузабытое, волшебное: «Видишь: птицы летят осторожно на далекие вспышки огня. И распахнут весь мир, и дорога так и просит: шагни на меня! Там, где небо шторма занавесили, там, где вязнут в тумане слова, обязательно есть неизвестные, неоткрытые острова».
– Да, когда-то мы верили в эти сказочные острова. В то, что где-то, в флибустьерском дальнем синем море, бригантина поднимает паруса.
– Где вы, дети капитана Гранта? Где ты, «романтика тревоги поиска риска»?
– Там же, где и тревога риска романтики поиска. Все еще с нами. Вглядись − сквозь пелену тумана проступают очертания Буэнос-Айреса − города, пропитанного грубой чувственностью. Здесь родилось знаменитое аргентинское танго…
– И еще одна вечная мелодия: «Бэсса мэ, бэсса мэ, мучо». Какая романтическая история! Девочка пришла со свидания, села за пианино и простыми словами выразила то, о чем пело ее влюбленное сердце: «Целуй меня, мой мальчик». И все! Больше ничего не нужно. Вошла в души всех людей мира. Вошла в историю, навеки…
– Консуэла Веласкес. Но, по-моему, она мексиканка.
– Правда? А я всегда думал, что аргентинка. И ведь многим рассказывал, никто не поправил. Вот стыдно-то!
– Думаю, что твоим доверчивым подругам это не так уж и важно. Главное − красота самой легенды: первая любовь, пылкие чувства, волнующая музыка. Какая разница советской девушке, где это было − в Аргентине или в соседней Мексике?
– Еще скажи: в Гваделупе. Ну, так что, едем на родину Веласкес, в знойную Мексику?
– Не стоит. Пыльная и скучная страна. Сомбреро, кактусы, текила, кокаин, наркобароны, да еще Сикейрос − больше там ничего интересного нет. И жара, жара. Не зря же они сами толпами бегут оттуда на север…
– В прохладный Техас. Кстати, а почему бы и нам с тобой не посетить проклятую Америку, оплот империализма? Чтобы своими глазами увидеть, как она стонет под игом капитала, как бьется в судорогах перманентного кризиса…
– Перепроизводства. Как задыхается от избытка джинсов, блейзеров, дубленок, часов «Сейко», телевизоров и магнитофонов «Сони», «Филипс», «Панасоник». Чтобы ослепнуть от лживого блеска витрин супермаркетов, забитых всевозможной жратвой. Десятками видов колбас и сыров, экзотических фруктов, их мерзкой жвачки, отвратительной кока-колы…
– Не трави душу! Человека, измученного жареной треской.
– А ты бы не хотел увидеть в свободной продаже новейшие диски самых крутых рок-групп? Альбомы Beatles, Rolling Stones, Deep Purple, Led Zeppelin, Credence, Uriah Heep, Pink Floyd лежат пачками, и никто их не берет. Можешь себе это представить?
– Нет, не могу. Такое возможно только при полном коммунизме.
– Оказывается, для этого нужно всего лишь приземлиться в аэропорту имени Кеннеди. Я предлагаю лететь туда прямо из Буэнос-Айреса, бизнес-классом…
– Авиакомпании «Pan American»! На меньшее я не согласен.
– Все в наших руках! Мы развалимся в роскошных креслах, а длинноногая стюардесса в строгом фирменном мини будет предлагать нам охлаждённые напитки: шампанское, виски, коньяк, бренди, ром, джин, текилу, французские вина. Ты что выберешь?
– Я не буду привередничать. Никакого снобизма. Я перепробую все.
– А я проверю их на вшивость: потребую кальвадос и абсент. Посмотрим, как они будут выкручиваться. Ты абсент пил? А кальвадос? Ну вот, заодно попробуем.
– А потом неспешно допьем наши аперитивы, поправим галстуки безупречных костюмов и вальяжно выйдем из салона роскошного «Боинга». И окажемся, как в фильме о будущем, в сверкающем здании аэропорта − целом городе, поражающем разноцветием лиц и одежд, пестрой сумятицей огромного людского муравейника…
– И поразимся, как точно описал все это Артур Хэйли.
– А потом окунемся в бешеный ритм Нью-Йорка, города «желтого дьявола»…
– В котором человек человеку волк, а не друг, товарищ и брат…
– И где нас со всех сторон окружат улыбающиеся, открытые лица незнакомых, но приветливых и благожелательных людей…
– Но мы не поверим фальшивым улыбкам этих конформистов, погрязших в уютном болоте общества потребления.
– О чем речь! Нас не проймешь обманчивой рекламой, сверкающей в каменных джунглях Манхэттена. Но по городу мы, конечно, пройдемся. Прошвырнемся по тому самому Бродвею, Пятой авеню, прогуляемся по Центральному парку. Поднимемся на пресловутый Empire State Building…
– Чтобы плюнуть с высоты птичьего полета на цитадель проклятого империализма.
– А потом, проголодавшись, зайдем в первый попавшийся бар и с отвращением съедим их традиционный сэндвич с кока-колой.
– А еще нужно посетить Брайтон-Бич. Выйдем на набережную, глянем на гребенку поднимающихся из воды небоскребов, поприветствуем позеленевшую от свободы и морских ветров статую с рожком окаменевшего мороженого в руке…
– Но скоро нам надоест суета этого гигантского муравейника, в котором все мысли людей заняты презренным металлом, и мы без сожаления простимся с его душной суетой. И отправимся по следам Ильфа и Петрова на просторы одноэтажной Америки. Возьмем напрокат огромный, как авианосец, американский автомобиль − какой-нибудь «крайслер» или «бьюик»…
– Обязательно открытый!
– Само собой. Чтобы небрежно развалиться в его шикарных креслах и катить по их пресловутым хайвэям, полной грудью вдыхая воздух великой страны. А ветер будет трепать наши распахнутые рубашки, охлаждать разгоряченные лица, развевать буйные прически. И мы будем лететь по широченным автострадам, обгоняя фермерские пикапы, монстрообразные трейлеры и сверкающие кабриолеты, в которых будут сидеть роскошные блондинки, улыбающиеся нам ослепительными голливудскими улыбками…
– «Хэллоу, бэби! Ай лав ю!» − крикнем мы им и утопим педаль газа в пол, а могучий мотор отзовется утробным рычанием и вдавит нас в сиденья бешеным ускорением. И замелькают вдоль дороги маленькие города, с их неизбежными придорожными автозаправками и фастфудами. И мы, наконец, увидим те самые, с детства памятные по романам Майн Рида, бесконечные прерии…
– По которым все так же бродят стада непуганых либерзонов и могучих шатобрианов…
– А в прибрежных кустах вдруг мелькнет тень индейского разведчика, какого-нибудь Одинокого Волка из племени навахо, со свирепой раскраской медного лица, ожерельем из медвежьих клыков и пучком перьев, вплетенных в смоляной пук волос.
– А потом налетит сухой, горячий воздух Техаса и раскроются знакомые по вестернам пейзажи Дикого Запада. И отчетливо привидится, как из-за ближайшего поворота вылетит, в пыли и звоне копыт, семерка ковбоев в потертых джинсах, выгоревших, пропотевших ковбойках и тех самых знаменитых черных шляпах…
– А потом подкатим к настоящему придорожному салуну и, небрежным ударом открыв болтающуюся створку двери, ввалимся в его сонный полумрак, тишину которого нарушает лишь кантри из музыкального автомата…
– А в дальнем углу дремлет, закинув на стол ноги в желтых сапогах, какой-то второстепенный персонаж с косынкой на шее, в ковбойке, кожаной жилетке и шляпе, надвинутой на глаза.
– А мы уверенной походкой подойдем к бару, уставленному батареями сверкающих бутылок, усядемся на высокие табуреты и закажем двойной виски с содовой…
– А бармен спросит «Как дела, парни?» и пустит в нашу сторону по барной стойке толстые стаканы, позвякивающие кубиками льда…
– А мы ответим «Вери гуд, чувак!» и залпом выпьем янтарную прохладу шотландского самогона. А потом выйдем из темноты бара в слепящую жару полдня, сядем за руль, врубим газ до визга шин и рванем по пустынному, уходящему вдаль хайвэю. Куда? К великому Гранд-Каньону, конечно. Чтобы подойти к самому краю уступа, висящего над пропастью, и ошалеть от высоты и немыслимых размеров этого гигантского провала.
– А, может, умерить аппетиты и начать со старушки Европы. Как тебе аэропорт Шарля де Голля?
– Снова хочется в Париж?
– Да, уже хотелось. Подняться на Эйфелеву башню, пройтись по Монмартру, посидеть в кафе на Елисейских полях, прогуляться по парку Тюильри, посетить великий Лувр и знаменитый Нотр Дам…
– И ты туда же! Удивительное дело: всем «мешает спать Париж», всех прельщает «праздник, который всегда с тобой». Праздник, да не твой!
– А почему бы и нет?
– А потому что люди строили этот город для себя, а не для тебя. Строили веками, душу вкладывали. И даже не надеялись, что тебе понравится. А ты, молодец, взял да и приперся! На все готовенькое. За красивой жизнью. Уж и не чаяли дождаться, а ты − вот он: «Здравствуйте, я ваша тетя! Я приехала к вам из Бердичева и буду у вас жить». Кому ты нужен, бездельник? Там и своих таких хватает.
– Но я же не навсегда! Увидеть одним глазком, ощутить ауру…
– Обещаешь увидеть Париж и умереть?
– Немного иначе: хотелось бы, уходя в мир иной в окружении безутешных родственников, видеть из окна Эйфелеву башню.
– Мечтаешь прилечь на Пер-Лашез? Рядом с Мольером? Фиг тебе! Заплати за услуги и проваливай. Да про чаевые не забудь!
– Ну вот, испортил все парижское настроение…
– Да ну его, этот французский гедонизм! На планете множество более интересных мест. Давай посетим Страну восходящего солнца. Вот где уникальная культура! Икебана, гейши, сакура, хокку, сад камней. Минимализм и простота быта: циновка, столик, ваза с корявой веткой и роскошный телевизор. Крошечный садик у крыльца скромного домика. Умение видеть красоту в естественности окружающего мира…
– Самураи, бусидо, харакири, камикадзе. Кодекс чести. Искусство держать лицо. Постоянные поклоны и улыбки в сочетании с несгибаемой волей и непримиримостью. Каратэ, дзю-до, джиу-джитсу. Даже трудно представить, насколько они другие.
– Ну, милый, начинать нужно с синтоизма…
– Как-нибудь в другой раз. А где еще есть экзотика? Мы же с тобой про Африку забыли! Давай начнем с самого юга, с мыса Доброй надежды. «В Кейптаунском порту, с пробоиной в борту…». Решено − летим в Кейптаун!
– А почему не в Найроби?
– Там слишком жарко. Да и что интересного в выжженных солнцем саваннах?
– Не скажи! С детства мечтаю поохотиться на диких носорогов.
– Нельзя! Они занесены в «Красную книгу».
– Ладно, пусть пока живут. Скажите, а вы бывали на Багамах? А на Гавайях? А на Каймановых островах?
– А зачем? Нам и на Канарах неплохо живется.
– Ты хоть знаешь, что такое серфинг?
– Знаю. Мечта идиота.
– Да ты и представить себе этого не можешь! Это же не просто острова в тропических морях. И не просто экзотический вид спорта. Это стиль, образ жизни. Это сбывшаяся мечта! Это гигантская волна, стремительно набирающая высоту, на упругом теле которой ты балансируешь на узкой доске, скользишь, заныривая в изумрудный коридор под пенящимся гребнем. Это твои друзья, такие же отчаянные авантюристы со спортивными торсами, крепкими нервами и бицепсами. Это ваши веселые подруги в разноцветных бикини, стройные, гибкие, смуглые, с ослепительными улыбками, с развевающимися прядями черных, золотых, бронзовых волос. Это неописуемые закаты над океаном, романтические ночи под созвездием Южного Креста и счастливые розовые рассветы…
– Гражданин, просыпайтесь! Наш самолет приземляется в аэропорту города Сыктывкар. За бортом − дождь со снегом, температура − один градус тепла…
– Только не это! Я не выношу тепло в размере одного градуса!
– Граждане пассажиры, Сыктывкар не принимает по невыносимым погодным условиям. Наш самолет направляется на ближайший запасной аэродром, в город Ливерпуль, на родину битлов…
– Увы, граждане-битломаны, их там уже нет. Отзвучали прощальные ноты «Let It Be», разлетелись золотые жуки по свету. А больше там нечего делать, в этом унылом портовом городе. Да и погода у англичан ненамного лучше сыктывкарской. Круглый год дожди и температура плюс двенадцать.
– Ну, почему? Летом бывает и четырнадцать.
– А зачем лететь так далеко? Запасные аэродромы есть и поближе. Например, в Швейцарии. Мирная, уютная страна, райский уголок в центре старушки Европы. Красивейшие пейзажи, прозрачный горный воздух, хрустальные потоки низвергаются с тающих ледников. Сверкающие вершины Альп отражаются в голубизне Женевского озера, окруженного старинными зданиями, живописными парками, цветущими лужайками. Чистейшая экология в сочетании с благами цивилизации. Уникальный пример симбиоза человека с природой, идеальное место для комфортной жизни…
– А зимой там еще лучше!
– О чем речь! По альпийским склонам, сверкающим под горным солнцем, рассыпаны горнолыжники в ярких костюмах. Вот кто-то из них, с хрустом закладывая виражи, стремительно летит по склону горы и вдруг резко тормозит рядом с тобой, обдав облаком снежного вихря. Из-под роскошного шлема и темных очков сверкает ослепительная улыбка, и ты узнаешь ту блондинку у подъемника, которая с иронией взглянула на тебя, новичка, впервые вставшего на горные лыжи. Она жестом приглашает тебя за собой, в пугающую крутизну спуска, а ты разводишь руками, проклиная свою неуклюжесть и языковую беспомощность. И тогда она, резко оттолкнувшись палками, разворачивается в прыжке и уносится вниз, делая красивые виражи, а ты балдеешь от эротичности движений ее бедер и всей ее гибкой фигуры, обтянутой фирменным костюмом. А вечером, когда ты ужинаешь за деревянным столом в какой-то уютной харчевне, потягивая душистый глинтвейн у пылающего камина, за соседний стол усаживается веселая компания иностранцев, и среди них ты узнаешь ту самую блондинку. Она, в ярком свитере, с распущенными волосами и нежным румянцем на щеках, смеется шуткам друзей, призывно поглядывая на тебя. А дальше, дальше…
– Не трави душу!
– Ага, попался на крючок красивой жизни!
– Кстати, почему бы и нам не выбраться в горы? Конечно, не в Альпы, но в Карпаты съездить можно. У нас в главке есть группа энтузиастов горнолыжного спорта, собираются этой зимой в Закарпатье, на две недели. Присоединяйся!
– Придется брать отпуск.
– Ну, и возьмешь половину. Здесь летом и так курорт.
– Ладно, подумаем. А вообще-то говоря, вся эта заграничная экзотика − мишура. Туризм − развлечение бездельников. Пустое времяпровождение, погоня за миражами.
– Ну почему? Поездить, посмотреть мир, другие страны. С их природой, историей, достопримечательностями − неужели не интересно? Это же впечатления на всю жизнь.
– Да что хорошего? Бродить в стаде туристов по историческим развалинам и слушать байки экскурсоводов? Занятие для баранов.
– Да ладно тебе!
– А так оно и есть. Охота к перемене мест − признак внутренней пустоты и никчемности. Мыслящему человеку внешние впечатления только мешают, не дают сосредоточиться. Еще Модильяни заметил, что путешествие это подмена истинного действия. И восточные мудрецы об этом говорили: найти новое в себе вот истинная находка. А для этого не нужно ехать далеко. Можно обрести Вселенную, не выходя из дома.
– А другим художникам и писателям это помогает, дает толчок к творчеству. Множество шедевров создано в путешествиях…
– Ну, осмотрел ты исторические развалины, даже потрогал их рукой − и что? Что в них интересного? Уложенные друг на друга полустертые камни. Когда видишь эти невзрачные руины, убогие предметы быта в музеях, понимаешь, что такой же примитивной и грубой была жизнь людей в прошлом. Полное разочарование.
– Но это память об исторических событиях, о великих людях…
– Да ничего это не дает! Ты вот мечтаешь прокатиться в гондоле, подняться на Эйфелеву башню, прикоснуться к обломкам Колизея, а это всего лишь среда обитания местного населения. Так же, как ты забегаешь в ГУМ за шмотками, не замечая Кремля и храма Василия Блаженного, так и они спешат по делам мимо своего Нотр-Дама. Какая-нибудь мороженщица стоит возле Колизея, и ей этот Колизей надоел до чертиков!
Вчера Колизей, сегодня Колизей, завтра будет Колизей. И никуда от него не денешься. Как от тележки с тающим мороженым и бездельников-туристов…
– Постой-постой! А история культуры, шедевры искусства? Я бы в Италии в первую очередь посетил Флоренцию − город-музей, колыбель Возрождения. Я слышал, там шедевры выставлены прямо на улицах. Тот же «Давид» Микеланджело. А какие имена! Леонардо да Винчи, Боттичелли, Джотто…
– Все это ты уже видел много раз, в репродукциях.
– Ну и ну! Разве можно сравнить репродукцию с оригиналом?
– Содержательно − одно и то же.
– Ну да. Это в твоем духе − оценивать «Джоконду» с информационной точки зрения. А разве не интересно посмотреть, как живут простые люди − англичане, итальянцы, французы? Как они работают, например. Лезут из кожи вон или делают свое дело не спеша. Какие у них отношения − на работе и дома, о чем они говорят − с начальником, с женой, с друзьями. Куда идут вечером − домой или в любимую забегаловку. Чем занимаются в свободное время, что их радует, что огорчает…
– Да одно и то же! И в Неаполе, и в дельте Меконга, и в дебрях Манхэттена люди занимаются одним и тем же. Днем добывают средства для пропитания, а ночью реализуют второй основной инстинкт. Разве что с какими-то национальными особенностями.
– Так ведь в этих деталях самый интерес! Как проходит обычный день у простого итальянца? Мне представляется, что после окончания работы он направится в свою любимую тратторию. Сядет за столик на открытой веранде, увитой виноградником, и закажет себе спагетти и бутылку кьянти. И будет весь вечер наслаждаться вкусной едой и вином, прохладой налетающего с моря ветерка, негромкой музыкой. Будет любоваться бирюзой неаполитанского залива, полетом чаек на фоне немыслимого заката, подмигивать молодым, смеющимся итальянкам, проходящим по мощеной булыжниками старинной улочке…
– Еще одна сказка об Италии. На самом деле его ждет дома сварливая жена с кучей орущих детишек.
– А может, в это же самое время где-нибудь в Новой Зеландии уже совсем стемнело. И сидят у ночного костра пастухи, ужинают поджаренным на огне хлебом с сыром, запивают терпким домашним вином и вдыхают прохладу горного воздуха. Тишину вечера нарушает лишь треск цикад, неумолкающий шум реки в глубоком ущелье да ворчание собак, охраняющих стадо. А над головами у них глубокое звездное небо. Но не отыщешь на нем Полярную звезду…
– Ну вот! Ты и так все знаешь. Зачем куда-то ездить ради праздного любопытства? Отвлекать людей, занятых делом, болтаться у них под ногами…
– А можно и не болтаться. Почему бы, например, не заняться экстремальным туризмом? Ты бы не хотел сплавиться по какой-нибудь бурной реке в той же Новой Зеландии? Или пройти на байдарке по Амазонке? А чем плох альпинизм в Гималаях? Кстати, вы бывали на Джомолунгме?
– Да она исхожена вдоль и поперек! Слава достается только первому. А выше уже не поднимешься.
– А почему, собственно говоря? А если принести туда складную лестницу? Установить на самой вершине мира стремянку, залезть на нее и оказаться выше всех. И в книге рекордов Гиннеса появится запись: такого-то числа такой-то придурок поднялся на высоту 8850 метров над уровнем моря.
– Да ну ее, эту стремянку! Переть вверх, а потом вниз…
– А зачем? Там и оставишь. Может, кому-нибудь пригодится.
– Нет уж! Кому надо, пусть тащит сам. Да и вершину мира засорять не стоит. Для этого и на родных просторах мест предостаточно.
– Кстати, ты же всю страну облетел на рейсах. Что-нибудь интересное запомнилось?
– Ну, в каждом городе есть что-то свое, особенное. Но когда летаешь постоянно, оно как-то сливается − аэропорты, гостиницы…
– Понятно. А у меня их было немного, и я все отчетливо помню. Даже первые минуты здесь, в этом южном городе…
– Запах подгоревшего подсолнечного масла?
– Нет, вначале было другое. Горячий, сухой воздух обнял меня прямо на выходе из самолета и как будто шепнул: «Успокойся. Расслабься. Здесь не пропадешь». А еще удивила цветовая гамма: желтизна выгоревшей травы и блекло-голубое небо, без единого облачка. Ароматы я почувствовал потом. Этот город пропах кабачками и перцем. Он, как южный базар, говорлив и пахуч. Он рифмуется с солнцем, салатом и сердцем, быстрым, теплым дождем из растрепанных туч. Он потоками летнего зноя пронизан, белой россыпью в зелени парков лежит. Виноградник опутал балконы, карнизы и сквозь дрему лениво листвой шевелит. Здесь в уютных дворах затаилась прохлада, старины сохраняя наивный уют. И стыдливая, нежная гроздь как награда за счастливый и Богом дарованный труд. Здесь с апреля по осень распахнуты окна, и не нужно на юг уезжать в отпуска. Здесь и в песню, и в танец вступают охотно, черный локон поправив слегка у виска. Здесь как молнии взгляды и смуглые лица, и веселая речь на родном языке, и пурпурная влага в бокалах искрится, поднимаясь для тоста в горячей руке. Льются скрипок певучие, чистые звуки, и задорные, звонкие бубны звенят. Этот город рифмую с любовью, с разлукой. Этот город с судьбою рифмует меня.
– Все-таки стишками балуешься…
– А кто по молодости этим не грешит?
– Меня Бог миловал.
– Сочувствую.
Да, в те времена можно было только шутить на тему дальних странствий: «И я хочу в Бразилию, к далеким берегам». Но это были шутки на грани дозволенного. Шутить с заграницей было опасно. Опять захотелось в Париж? Нехорошо. Советская молодежь мечтает о полетах на далекие планеты, а не в сомнительный Рио-де-Жанейро. А тебе с чего бы захотелось? Откуда ты такой особенный взялся? Как тебя воспитывали, кто твои родители? Откуда у тебя, советского комсомольца, такие нездоровые желания? Уже расхотелось? То-то же. В общем, так: на Марс можно, а в Бразилию нельзя.
А через неделю состоялся слет. И прошел он еще интереснее, чем предыдущий. Потому что звездой слета стал новичок нашей команды. Он был лучшим в легкой атлетике, он же вывел нашу команду на первое место в ориентировании, а в туристической эстафете − на второе. Кроме того, успел поучаствовать в оформлении лагеря и выпуске отрядной газеты, и нам за это дали приз с формулировкой «за оригинальность и мастерство». И в конкурсе художественной самодеятельности все его номера были приняты на «ура». А поздним вечером к нашему костру, у которого он солировал, подтянулся почти весь лагерь, и гитара ходила по кругу, и до утра звучали душевные песни, и лучше всех пел, конечно, он.
Каждый из нас невольно сравнивает себя с окружающими. Встречая сверстника, в чем-то превосходящего нас, мы испытываем смешанное чувство ревности и зависти, корни которого лежат в природном инстинкте соперничества. С возрастом этот инстинкт ослабевает, но в молодости бывает очень острым. Образ конкурента, с преувеличенными нашим воображением достоинствами, болезненной занозой сидит в памяти. Подозреваю, что столь же острые уколы зависти испытывают женщины в обществе какой-нибудь яркой красотки, перехватывающей все мужское внимание. Конечно, мужчинам этот негатив пережить легче, поскольку у нас есть намного больше возможностей сказать: зато! Зато у меня есть разряд по боксу, зато я закончил мехмат университета, зато поднимался на Эльбрус, зато имею публикацию в журнале. Да мало ли чем можно себя успокоить!
Однако это был не тот случай. Успокоить себя мне было нечем. А вот ему было чем, хотя он этого и не афишировал. Во время слета проявились не только его исполнительские способности, но и творческие − оказалось, что у него есть и свои, весьма неплохие, песни. А впоследствии стало известно, что он кандидат в мастера спорта по плаванию и гимнастике, и даже входил в молодежную сборную страны. Одно это могло убить самолюбие любого сверстника. Но, как выяснилось в дальнейшем, даже эти его завидные достоинства были лишь видимой частью айсберга.
Люди отзывались о нем по-разному. У знакомых девушек при упоминании о нем вспыхивали глаза. Замужние сотрудницы не скрывали своего восхищения: «Комсомолец, спортсмен! Красавец! На гитаре поет». В мужских компаниях кривили губы: «Бабник». А его начальник как-то сказал: «Какой он работник? Да никакой!». Каждый видел в нем ровно столько, сколько был способен увидеть. А вот я не смог бы высказать о нем конкретного мнения. И чем больше его узнавал, тем сложнее было это сделать.
Вообще-то говоря, я тоже считал себя личностью неординарной. И имел для этого определенные основания. Внешне, хотя и не подходил под эталон брутального мачо, выглядел недурно − был высок, строен, спортивен. Кроме того, обладал логическим мышлением, неплохо подвешенным языком и чувством юмора, а также некоторым кругозором и запасом общекультурных знаний, почерпнутых из прочитанной в детстве литературы. Закончив московский институт с красным дипломом и получив весьма престижную специальность, нахватавшись каких-то верхушек столичной культуры, я был достаточно самоуверенным субъектом и привык свысока поглядывать на окружавшую меня провинциальную обстановку. Поэтому встреча с этим человеком, фактически, моим сверстником, стало для меня чем-то вроде неожиданного и очень неприятного холодного душа. Я видел, что проигрываю ему буквально во всем, и остро переживал свою, казавшуюся мне очевидной, неполноценность. И тем не менее, эта нетривиальная личность постоянно привлекала мое внимание, вызывая противоречивые чувства и сильные эмоции. А впоследствии в наши отношения вмешались женщины.
Свободными вечерами одинокому холостяку бывает скучновато. В мужских общежитиях от природной и душевной непогоды избавляются традиционными способами. Но пьянство, как развлечение, не устраивало ни меня, ни его, и это тоже нас сближало. Поначалу наше общение носило случайный характер. У каждого были свои дела, интересы, отношения с другими людьми − собственно, то, что и является личной жизнью. Но постепенно шапочное знакомство переросло в нечто вроде дружбы, с острым привкусом соперничества с моей стороны. Встречаясь в свободное время то у меня, то него, слушали музыку, вспоминали что-то из последних кинофильмов и книг, шутили, смеялись. У меня было много магнитофонных кассет, которые я собрал за студенческие годы. Это были многократно переписанные и не очень качественные записи концертов Высоцкого, Окуджавы, других бардов, но больше всего было зарубежной музыки, начиная, конечно, с The Beatles. У него тоже был магнитофон, и мы постоянно обменивались кассетами. До сих пор эти ленты, многократно склеенные, с осыпающимся магнитным слоем, в потрепанных картонных конвертах со старательно выписанными названиями песен и исполнителей, лежат на полке старого серванта, рядом с видавшим виды магнитофоном «Маяк». На этих старых кассетах с плывущим и пропадающим звуком хранится музыка самых любимых нами дисков тех лет: «Abbey Road», «Let It Be», «Imagine», «Deep Purple in Rock», «Machine Head», «The Dark Side of the Moon», «Look at Yourself» и других, так радовавших нас в те далекие годы. Эти мелодии, ставшие классикой двадцатого века, уже давно оцифрованы и доступны на самой современной аудио– и даже видеотехнике, о чем мы когда-то и мечтать не смели, но все равно рука не поднимается выбросить эти трогательные свидетельства прошлого. Слишком много воспоминаний связано с ними.
Иногда наши беседы, начинавшиеся с легкомысленного трепа, выходили на какие-то более серьезные темы. Как правило, все начиналось с какой-нибудь его провокационной фразы, которая, по сути, была шуткой, но действовала на меня как красная тряпка на быка. Я тут же бросался ее опровергать, а он с дьявольской изворотливостью защищал. Он вообще отличался радикализмом в суждениях, оспаривал очевидные истины, издевался над признанными авторитетами. У него всегда на все были готовые ответы. Но ведь это невозможно! Абсолютных истин нет и быть не может. Так откуда этот его апломб? Чем оправдана самоуверенность? Ну, не может быть у человека все в порядке! Так не бывает. Так и не было. Но и к своим житейским проблемам он относился необычно. Наплевательски. Как к мухам: надоест − прихлопнем, не мешает − и хрен с ней! Однажды, в ответ на мое недоумение, он процитировал молитву какого-то испанского монаха: «Господи, дай мне силы изменить то, что я могу изменить, дай терпения, чтобы выдержать то, чего я не могу изменить, и дай мне разум, чтобы отличить одно от другого». А еще добавил знаменитую фразу царя Соломона: «Все пройдет, и это тоже». А третье правило он вывел из своего житейского опыта: все проблемы, какими бы трудными они ни казались, рано или поздно как-то решаются. Или просто исчезают сами собой. Время решает их за нас. Или какие-то высшие силы.
– Разговаривать с ним тоже было непросто, особенно с непривычки. Иногда, когда я пытался высказать какую-то значимую, на мой взгляд, мысль, он со своей обычной полуулыбкой договаривал начатую мной фразу. И мне нечего было к этому добавить. Поначалу его замашки сильно раздражали меня. Бывало, я уходил от него, со злостью хлопнув дверью: «Да кто он такой?! Что он себе позволяет? Тоже мне, мыслитель! Аристотель с товарного склада». Но он не придавал особого значения этим вспышкам эмоций, и через некоторое время мы снова встречались и общались, как и прежде. Рождалась ли в этих спорах истина? Трудно сказать. Но мне они были интересны, и я даже стал испытывать некую пресность жизни без этих словесных поединков, постоянно проигрываемых мною.
– Впрочем, в одной области, как мне казалось, я его превосходил. Как выяснилось, он работал сторожем на каком-то складе промышленного оборудования. Простым сторожем на складе! Даже этим он удивлял окружающих. А я, закончив факультет экономической кибернетики, получил диплом экономиста-математика, и сферой моей деятельности были автоматизированные системы управления (АСУ), электронно-вычислительные машины (ЭВМ), алгоритмы, программирование, оптимальное управление. В те годы информационные технологии еще только развивались, и заниматься ими считалось весьма престижным. Когда я небрежно упоминал свою специальность в компаниях, это всегда производило должное впечатление. Но только не на него. На него, похоже, вообще ничто не производило особого впечатления. Редко случалось, чтобы он чему-то удивился. Хмыкнет, бывало, со своей саркастической улыбкой. Так же иронично он улыбнулся, когда узнал о сфере моей деятельности. Меня это задело, и я попытался съязвить насчет непрестижности его работы, на что он спокойно возразил:
– Вообще-то говоря, не место красит человека.
– Ну, и чем же ты украсил столь престижное место?
– Во-первых, престижность нужна неуверенным в себе людям. Во-вторых, на мой взгляд, у меня очень хорошая работа. Одна из самых лучших…
– Самых лучших?!
– Да. И таких рабочих мест не так уж много. Ты слышал, кому завидовал Эйнштейн? Правильно, смотрителю маяка. И, надеюсь, понимаешь почему?
– Одиночество. Ничто не мешает заниматься наукой. И почему ты не на маяке?
– Потому что одиночество мне не нужно. А умственная свобода нужна. Потому что я тоже люблю думать. Размышлять.
– В первый раз вижу человека, который любит думать!
Ничего себе! Вот это хобби! Мне действительно еще не встречались любители этого занятия. С профессионалами все понятно − это ученые. Настоящий исследователь размышляет над своими проблемами постоянно, даже во сне. И это вполне объяснимо: напряженная умственная деятельность − основное занятие ученых. Но встретить бескорыстного мыслителя на складе электросетевого оборудования? Сторож-мыслитель! Да это просто анекдот! Вроде еврея-оленевода. Правда, в фильме «Живет такой парень» какой-то пожилой водитель полуторки на Чуйском тракте тоже признается, что любит думать. По ночам, у костра.
Впрочем, в чужую голову не влезешь. Не исключено, что мыслящих людей среди нас не так уж и мало, но они благоразумно скрывают этот природный изъян от окружающих. Ведь еще в недавние исторические времена проблему избыточной мудрости решали крайне просто − усекновением самого ее источника. Да и сейчас во многих сферах деятельности вольномыслие недопустимо. Например, в государственной идеологии. Или в вопросах религии. Потому что и то, и другое построено на вере, и обсуждению не подлежит. Ведь от праздных размышлений недалеко и до крамолы. Не зря кайзер Вильгельм издал официальный приказ: «Не рассуждать!». По этой же причине на государеву службу нежелательно назначать умных людей. Ибо чем умнее чиновник, тем более изощренные приемы он находит для казнокрадства. Абсолютно недопустимо умствование в армии и на флоте, поскольку угрожает обороноспособности страны. Что касается гуманитарной сферы, здесь ситуация еще проще. Говорят, певцам и актерам голова нужна лишь для того, чтобы издавать ею звуки. А поэтам просто необходимо отключать мыслительный аппарат − чтобы не мешал вдохновению. Да и многие писатели прекрасно обходятся без умственных усилий, если судить по качеству современной прозы.
О вреде этого сомнительного занятия предупреждали многие классики мировой литературы. В романе Хаггарда «Копи царя Соломона» главный герой с горечью признается: «По мере приближения старости мною, к великому моему сожалению, все более овладевает отвратительная привычка размышлять». И, наверное, прав был Ремарк, когда устами одного из героев констатировал: «Самая тяжелая болезнь мира − мышление! Она неизлечима». И Грибоедов от этого нас предостерегал. А Монтень писал, что перевидал на своем веку множество людей, которые «утратили человеческий облик из-за безрассудной страсти к науке». Да я и сам встречал на мехмате МГУ странных типов с отсутствующим взглядом за толстыми стеклами очков и безумной полуулыбкой на лице. Как правило, в их неряшливом облике присутствовала некая перекошенность, и передвигались они как-то полубоком, вдоль стены, как крабы. С первого взгляда было понятно, что это потенциальные клиенты психиатрических лечебниц. А фантаст Станислав Лем описал трагедию мыслящего картофеля на одной отдаленной обитаемой планете. Эта высокоразвитая цивилизация погибла из-за того, что все ее представители однажды глубоко задумались над смыслом жизни и, придя к неутешительным выводам, совершили коллективное самоубийство. Это серьезное предупреждение всему прогрессивному человечеству.
Много позднее, в смутные годы перелома общественного строя, мне вспомнился этот разговор. Однажды, машинально переключая каналы телевизора, я обратил внимание на не совсем обычный сюжет. Это было что-то вроде международного клуба знакомств. Какой-то молодой, но толстый американец рассказывал о себе потенциальным невестам (синхронный перевод шел почему-то женским голосом, что было довольно забавно): «Первый свой миллион долларов я заработал в девятнадцать лет. Получилось это, можно сказать, случайно. Как-то, поговорив по мобильному телефону, я сунул его в карман и занялся какими-то делами. Но при этом я все время чувствовал мобильник в кармане, он мне мешал. «Как бы мне его держать при себе поудобнее?» − подумал я, и тут же придумал небольшое устройство − чехол на поясном ремне. Потом я его запатентовал и вложил небольшую сумму в выпуск первой партии, которую реализовал через салоны сотовой связи. На вырученные деньги я организовал их промышленный выпуск и получил уже серьезную прибыль. Но вскоре продал этот бизнес, потому что он мне был неинтересен. Зато я понял, что могу зарабатывать деньги своим умом. Кроме того, мне понравился сам процесс, понравилось придумывать что-то новое. Еще несколько таких небольших дел обеспечили мне финансовую независимость и возможность заниматься тем, что мне нравится. А я, по правде говоря, люблю думать. Сижу себе в своем любимом кресле, потягивая виски с содовой, и размышляю. Со стороны кажется − вот сидит бездельник и дремлет весь день. Но мало кто знает, что в это самое время я зарабатываю деньги собственными мозгами» − добавил толстяк и рассмеялся.
А в тот вечер он спокойно ответил:
– Как видишь, такое бывает. А мне показалось, что и у тебя есть к этому склонность…
– Еще чего! Я люблю повеселиться, а особенно пожрать.
– Пожрать и поржать? Вот это как раз не диво. А жаль.
И здесь, раздраженный своей глупой шуткой и его покровительственным тоном, я в очередной раз начал выходить из себя. «Он любит думать! А я что, на работе не думаю? Да мне приходится решать такие задачи, какие тебе и не снились! А вот о чем ты думаешь?!» − хотел выкрикнуть я. Но он опередил меня, словно угадав мои мысли:
– Я размышляю над тем, что мне интересно. А ты − над тем, что тебе поручено. Ты продаешь самое дорогое − время твоей жизни. И распоряжается им кто-то другой.
– Но все люди должны работать! Зарабатывать на жизнь, в конце концов!
– И я работаю. Но мой ум свободен для нужных мне целей.
– Что же это за цели такие?
– Я вникаю в суть вещей и явлений.
– Суть? Не в том суть, что ссуть, а в том, что ссуть под окнами. Делом нужно заниматься! Конкретным, нужным людям делом!
– Ты, я вижу, очень гордишься своей работой. Звучит, конечно, красиво: ЭВМ, кибернетика, алгоритмы. Особенно для романтичных барышень. Обратная связь, Норберт Винер, оптимальное управление и так далее. А ведь все это бантики на платье голого короля.
– Да что ты в этом понимаешь!
– Чтобы оценить вкус супа, не обязательно съесть всю кастрюлю. Я тоже изучал основы информатики и программирования. Но профессия программиста мне не понравилась. По большому счету, это дело мало чем отличается от работы землекопа…
– Землекопа?! У тебя что-то с головой.
– Только выполняется умственным способом. И это не творческая, а вполне рутинная деятельность. Она дает человеку не реальные, а виртуальные знания. Которые быстро устаревают, как и сама техника, И все вложенные в них усилия пропадают зря. Все твои навыки, опыт − фикция. Скоро они окажутся никому не нужными.
В этот момент чрезвычайно неприятное, какое-то тошноватое ощущение неуверенности в себе, в своих, казалось бы, надежных убеждениях охватило меня. Словно земля покачнулась и уходит из-под ног. Я чувствовал какую-то устрашающую правоту его доводов и не хотел в них верить, но и опровергнуть не мог. И все же по инерции продолжал защищаться. А он продолжал меня добивать:
– Да и само по себе программирование носит обслуживающий характер. И ты тоже, если смотреть правде в глаза, всего лишь подмастерье, подносчик снарядов. Ты готовишь информацию, которую используют другие люди…
– Да! И горжусь этим. Наша работа востребована технологическими отделами и руководством. Ты и представления не имеешь, какие объемы информации нужны для управления энергосистемой. О балансах энергии и мощности, динамике нагрузок и перетоках, ремонтах и состоянии оборудования. О выработке электрической и тепловой энергии и ее потерях при передаче, об объемах и структуре электропотребления, о запасах топлива и его удельных расходах. И еще много чего другого. И все это нужно для непрерывного энергоснабжения промышленности и населения. Чтобы работали заводы и фабрики, двигался транспорт, выпекался хлеб, действовал водопровод. Чтобы горела вот эта лампочка. Да чтобы все работало! Без электроэнергии человечество погрузится во мрак, во всех смыслах…
– Ладно, хватит лекций! Ты-то сам, чем занимаешься?
– Сейчас я работаю над системой учета и оптимизации запасов энергетического оборудования на складах. Один из которых ты как раз и охраняешь. И для этого мне приходится вникать в технологические вопросы не хуже прикладных специалистов. Нужно оценить количество запасных частей, чтобы их хватало для ремонта оборудования в случаях аварий, но без ненужного избытка. Для этого применяется расчет на основе статистики аварийности по видам оборудования и потока случайных событий Пуассона. А в целом требуется для обеспечения надежности энергоснабжения.
– И много ты сделал таких работ?
– Это первая.
– И это все, чего ты достиг? Применил общеизвестную формулу, и возгордился. Все вокруг зааплодировали, а ты раскланялся. Браво! Полный провинциальный успех. И тебе этого достаточно? И не жаль тратить лучшие годы жизни на такие поделки? Неужели тебе никогда не казалось, что ты достоин большего?
– Мало ли чего кому кажется! А делать нужно то, что нужно. И делать качественно, надежно. У нас общими словами не отделаешься, вокруг да около. Болтунов много, а дело тянут профессионалы.
– У медали профессионализма есть обратная сторона − ограниченность. Как говорил Козьма Прутков, специалист подобен флюсу: полнота его одностороння. Такие догматики чаще всего встречаются в науке. Чем больше они погружаются в специфику предмета, тем больше набираются апломба и нетерпимости. Пока не превращаются в тех самых тупых доцентов. Дискуссии с ними бессмысленны, они не слушают доводов собеседника. Для них это столкновение амбиций, а не поиск истины. Сидят в своих закутках, как червяки в трухлявом пне, и польза от них такая же…
– А мы не дискутируем, мы работаем. Я сам ставлю перед собой задачи повышенной сложности и решаю их.
– Это иллюзия. Просто ты, как чуткая лошадь, стараешься ускорить бег еще до того, как хозяин щелкнул кнутом. Кстати, слышал, какой русский не любит быстрой езды?
– Тот, на котором ездят.
– Вот-вот. А ты, похоже, это полюбил.
– Грубишь?
– А чего лукавить? Твоя инициатива ограничена поводьями в руках начальника. Если двинешься не в ту сторону, тебя тут же поправят. И будешь идти туда, куда тебе укажут, и везти то, что на тебя нагрузят. А если понадобится, то и подстегнут.
– Ладно, без плейбоев разберемся! Сам-то ты имеешь хоть какую-то специальность? Что ты закончил?
– Ничего. Но более правильно спросить, что я начинал. Я перепробовал несколько институтов, знакомился с базовыми дисциплинами. Но когда начиналась узкая специализация, уходил без сожаления. Потому что не хочу ограничивать свою интеллектуальную свободу конкретной специальностью.
– Значит, так и остался без диплома?
– А я не собираю красивые значки и бумажки с печатями.
– Но ведь без «корочек» не устроишься на приличную работу.
– Многие люди с дипломами занимаются очень неприличной работой. И наоборот…
– Допустим. А дальше что? Вот поймешь ты эту самую суть, достигнешь великой мудрости. Где ты ее применишь? Пойдешь устраиваться в правительство? На министерскую должность?
– Ну, почему сразу на министерскую? Можно и на замминистра, для начала…
– Ну, ты и наглец!
– Но ты же сам к этому моменту уже будешь министром. Вот и примешь меня замом по общефилософским вопросам. С окладом согласно штатному расписанию.
– А если не стану министром? Переквалифицируешься в управдомы? Или продолжишь профессиональную карьеру? Глядишь, к пенсии и до швейцара дорастешь.
– Нет, швейцарская карьера мне не светит. Не имею специфических данных. А вот хорошие счетоводы, как известно, везде нужны.